Путь Арсения

На вечное поселение

В апреле 1914 года Михаил Фрунзе был уже в Красноярске. Правда, он все еще сидел в пересыльной тюрьме, но близость часа освобождения радовала, бодрила его. Далеко позади остались каторжные тюрьмы, тяжелые кандалы. В голове возникали самые невероятные планы. Это ничего, что он еще в тюрьме. Скоро выйдет на поселение. В ссылке он не задержится. К чорту вечное поселение, вечную ссылку! Это не для него. Обжиться только, осмотреться, а там — ищи ветра в поле! Россия велика.

Но опять проходят недели, месяцы, а он все еще в тюрьме. И тюрьма плотнее наполняется заключенными ссыльными. В камерах ни встать, ни лечь. Люди лежат на нарах, под нарами. Стоят вдоль стен и сидят на корточках. В августе 1914 года в Красноярской пересыльной тюрьме скопилось более восьмисот человек, ожидавших назначения на места ссылки. Все уже давно отбыли сроки тюремного заключения. Предчувствуя свободу, но не имея ее, заключенные начинают возмущаться, требовать. Ведь каждый лишний день, проведенный в тюрьме, отнят у жизни. Но тюремное начальство поворачивается не торопясь. Для некоторых больных заключенных умышленная, нарочитая медлительность — смертельно опасна. Другим она грозит на полгода отдалить свободу.

Михаил узнал, что он попадает в партию ссыльных, отправляемых только в сентябре. В тюрьме начинаются волнения. Заключенные требуют немедленной отправки. Начальство отказывается. После долгих обсуждений и совещаний заключенные выбирают полномочного депутата— Михаила Фрунзе. И здесь, в Красноярской тюрьме, его знали многие заключенные, знали о его твердом характере, несгибаемой воле. Большая группа кавказцев, осужденных на вечную ссылку, особенно горячо настаивала:

— Фрунзе, борись, добивайся скорейшей отправки!

Михаил предъявил тюремной администрации ультиматум — или немедленная отправка на поселение или всеобщая голодовка заключенных!

Власти решили, что это пустая угроза, так как среди заключенных многие тяжело больны, другие изнурены вконец многолетним пребыванием в тюрьмах. Ультиматум отвергнут. Политические заключенные объявили голодовку.

Заключенные действительно ставили на карту свои жизни. Но страстное желание выйти из тюремных стен, тоска по свободе вдохнули в них силы. Фрунзе, как депутата, то и дело вызывали в канцелярию тюрьмы, просили, угрожали, приказывали прекратить голодовку. Он был непоколебим.

— Немедленно назначайте день отправки!

Тогда тюремщики прибегли к своему излюбленному способу борьбы — к провокации. Надзиратели начали «обрабатывать» заключенных поодиночке: одних избивали, других запугивали, третьим обещали разрешить поселиться в городах. Но тюремщикам удалось сбить с толку всего-навсего двенадцать человек. Остальные продолжали голодать. Голодовка расширялась, охватывала всю тюрьму. К политическим присоединилась большая группа •уголовных — 80 человек. Тюремщики этого не ожидали. В Петербург полетели тревожные телеграммы: «Поголовная голодовка. Требуют немедленной отправки места поселения. Что делать? Ускорьте ответ...»

Упорная борьба заключенных окончилась победой. Было получено распоряжение разместить ссыльных в волостях Верхоленского округа, Иркутской области. Голодовка прекратилась.

Фрунзе направили на поселение в село Манзурку, куда он и прибыл в сентябре 1914 года с партией ссыльных. Разутые, раздетые, без денег, шли ссыльные. Приближалась жестокая сибирская зима. Ссыльные избрали Михаила своим старостой. И снова он, забывая о всех своих болезнях, развил невиданную энергию. Добился для ссыльных получения денег, одежды, продуктов.

В Манзурке вокруг Михаила собрался кружок единомышленников. Они организовали коммуну, в которую вошли шесть человек. Жили все вместе в избе местной крестьянки Рогалевой.

Ссылка, как и тюрьма, опасна. Здесь нельзя поддаваться тоске, дурным настроениям, нельзя плесневеть. Михаил это отлично понимал. Он решил организовать столярную мастерскую (в тюрьмах стал специалистом этого дела), но достать рубанки, пилы и другие инструменты в Манзурке было невозможно. И Фрунзе тайно от полиции совершил поездку в Иркутск. Переодетый крестьянином, он ехал четверо суток туда и обратно. Поездка была опасна. Если бы полиция заметила отсутствие Михаила, он опять получил бы каторгу: поездку эту считали бы побегом из места ссылки.

Но Фрунзе вернулся так же незаметно, как и уезжал. Он привез полный набор инструментов, и работа в столярной мастерской закипела. Изготовлялись столы, пчелиные ульи и другие предметы. Зима 1914—1915 года прошла трудно, но в дружной работе.

Летом 1915 года Фрунзе раздобыл ружье и целыми днями пропадал на охоте. Охотничья добыча очень помогала коммуне: с пищей у коммунаров всегда было не* плохо.

С большим трудом, с помощью товарищей, удавалось доставать книги и газеты. Михаил начал заниматься сам, потом организовал кружок по изучению военного дела. На сборах кружка он докладывал о ходе военных действий на фронтах (шел первый год мировой империалистической войны), комментировал военные сводки, поражал слушателей осведомленностью и пониманием военного искусства. В шутку товарищи стали называть его генералом. Фрунзе смущался и говорил, что друзья называли генералом Энгельса, большого знатока военного искусства, а он, Михаил, попросту любитель, считающий, что каждый большевик обязан в той или иной мере знать военное дело. Наряду с военными вопросами Фрунзе нередко развивал перед товарищами планы побега из ссылки, проникновения на фронт, в армию, чтобы там развернуть большевистскую агитацию среди солдат.

Насколько глубоко и по-марксистски серьезно разбирался Фрунзе в политической обстановке, показывает письмо, которое он отправил из ссылки своим друзьям:

«...Россия из этой войны никак не может уйти не побитой. Обратите внимание на заграничные письма Лепина...»

Ни на одну минуту не забывал Фрунзе о партии, всеми силами старался укрепить связи с ней. Волевая, деятельная его натура не могла удовлетвориться только теоретическими рассуждениями. Фрунзе вел работу по организации и объединению политических ссыльных, распыленных по глухим деревням округа. В некоторых деревнях бывал лично, в другие посылал письма.

Манзурка стала политическим центром ссыльнопоселенцев Верхоленского округа. Чтобы повидать Михаила и побеседовать с ним, ссыльные приезжали в Манзурку за сотни верст. Фрунзе был занят по горло. Кроме работы в столярной мастерской, связи с ссыльными и> с «волей», он организовал в Манзурке хор и струнный оркестр. Разучивали революционные песни, танцевали. Сам сочинял песни. Вот одна из них, положенная там же, в ссылке, на музыку:

Свобода, свобода! Одно только слово,

Но как оно душу и тело живит!

Ведь там человеком стану я снова,

Снова мой челн по волнам побежит.

Станет он реять и гордо и смело,

Птицей носиться по бурным волнам.

Быть может, погибнет? Какое мне дело —

Смерти ль бояться отважным пловцам!

Песня эта полюбилась ссыльным, и они часто распевали ее. Но в Манзурке были секретные агенты охранки, которые следили за ссыльными. Они обратили внимание на их частые сходки, на приезды «гостей» из других деревень. До губернских властей дошли сообщения, что ссыльные в Манзурке организуются, готовят вооруженное восстание.

Осенью 1915 года в Манзурку неожиданно нагрянула жандармерия. Начались обыски и аресты. Искали Михаила Фрунзе, но он, предупрежденный крестьянами, укрывался в селе Качуле, километрах в восьмидесяти от Манзурки. После, когда он вернулся в Манзурку, был тут же арестован и доставлен жандармами на станцию Оек. Еще по пути к станции Михаил убеждал арестованного вместе с ним ссыльного Кириллова бежать. В их беседе после принимал участие третий арестованный, Владимир.

— Решайся сейчас, завтра будет поздно, — говорил Кириллову Фрунзе.

— Не выдержу я. Сам пропаду и вас подведу, — шепотом отвечал Кириллов. От волнения он сильно закашлялся. — Бегите одни, мне уже немного осталось страдать.

Фрунзе и Владимир долго уговаривали Кириллова бежать вместе с ними, но Кириллов не соглашался. Он был серьезно болен и чувствовал, что даже удачный побег не спасет его.

— Вот что, Михаил, — сказал он, — бегите одни. На утренней перекличке я за тебя отвечу, а за Владимира уговорю ответить моего товарища.

Михаил и Владимир крепко пожали руку Кириллова. Поздней ночью, по дороге от станции к Оекской тюрьме, они бежали. Вплотную к станции подходила могучая и бесконечная тайга. Они бежали через тайгу к озеру Байкал и дальше — опять в тайгу.

Утром при посадке арестантов на подводы была произведена перекличка. Кириллов ответил за Фрунзе. Его товарищ—за Владимира. Побег обнаружился только в Иркутской тюрьме, когда стали сверять приметы Фрунзе с приметами Кириллова.

В тайге

У Байкала Фрунзе и Владимир встретили старого рыбака.

Он ни о чем не спрашивал их, молча кивнул головой на лодку. Когда ссыльные прыгнули в нее, рыбак все так же молча оттолкнулся от каменистого берега. Это был еще крепкий старик с угрюмым взглядом, сверкавшим из-под густых и жестких седых бровей. Суровая жизнь таежника и рыбака научила его молчанию. Скольких он перевез за свою жизнь на другой берег Байкала! Ловко развернув свою ладью, рыбак пустил ее в расщелину между высоких, как скалы, черных камней у другого берега.

— Ни человек, ни птица не разыщут вас теперь. Идите ночью по Полярной звезде, а днем в ту сторону, где солнце восходит, — и он впервые улыбнулся.

Беглецы уже выбрались на прибрежные камни, когда их снова остановил голос сурового старика:

— Куда чорт понес вас, вертайтесь!

Он держал в руке большую буханку хлеба и связку сухих омулей.

— Вот на первое время, — сказал он.

...Михаил и Владимир лежали на траве, покрытой крошевом перегнивших веток. В изодранной одежде, с изможденными лицами, они казались выходцами с того света. Давно кончились припасы, которые дал им старик, а тайга, все такая же дремучая и бесконечная, окружала их со всех сторон. Третий день питаются они диким луком, кислицей, ягодами.

— Миша, — вдруг тихо сказал Владимир.— Миша, я больше не могу. Понимаешь, не могу. Сил нет. Не встану.

— Это тебе только кажется. Отдохнем немного и в путь. Скоро должны выйти на тракт. Тайга кончится, людей встретим.

— Не могу, сил нет.

Отдохнув, они, пошатываясь, тихо брели по тайге. Был полдень, но высокие кроны деревьев не пропускали в тайгу лучей солнца. Внизу — полумрак. Воздух сырой и прохладный. Закричала вспугнутая птица. Забилась где-то высоко, в ветках, и захлопала крыльями.

— Фазан, — прислушиваясь к шуму, сказал Михаил.— Эх, фазан, глупая, недогадливая птица. То на

7*

99

земле сидит, руками бери, а то заберется к чорту ввысь, не видать даже.

Пробовал швырять сухими корягами в белок. Те, словно посмеиваясь и любопытствуя, подпускали Михаила близко-близко. Когда ему казалось, что «охота» удалась, белка прыгала и пропадала в глуши.

Этой ночыо они не разведут костра. Кончились спички. Все кончилось, все истощилось: пища, силы и терпение. Только лес, только страшная тайга вокруг. Владимир все чаще и чаще падает, останавливается. Идти ему трудно. Кружится голова, ноги избиты и изодраны в кровь. Каждое движение, каждый шаг — это мука, невыносимая, нестерпимая...

— ...И так шли тысячи людей. Через пустыни безводные, через горы крутые. Преодолевали одни опасности, им навстречу появлялись другие. Но люди шли, ничто не останавливало их. Азия, сколько величайших чудес человеческих помнишь ты! Одни полководцы умирали, на смену им приходили новые. Был железный хромец Тимур. Ты слышишь, Владимир? Я говорю, был железный хромец Тимур. Много зла принес он людям в своем стремлении подчинить себе мир. Но Тимур — великий полководец, нельзя не удивляться ловкости и хитрости его ума. А переход русских солдат через Альпы в Швейцарии... .Шли голодные и холодные, обманутые союзниками. Шли и одерживали замечательные победы. Этот поход совершили суворовские чудо-богатыри. Они изумили весь мир... Владимир? Открой глаза! Нельзя идти с закрытыми глазами. Хочешь полежать? Ну, ложись!

Михаил свалился около своего обессилевшего спутника и молчал. Бледный, с острыми выдававшимися скулами и с темными, ввалившимися глазницами. Хотелось самому лечь на землю, вытянуть ноги и заснуть. К горлу подступала тошнота, кружилась голова. Но он не сдавался. Прочь слабость!

— Ну, друг, вставай, — поднимает он товарища.— Вечереет, должно быть, сыровато стало. Вставай, осталось идти чуть-чуть!

Владимир молчит, он в забытьи. Михаил сильно встряхнул его. Владимир прошептал что-то неслышное. Михаил склонился ухом к его губам:

— Миша, иди один, оставь меня!

— Ты с ума спятил, — Фрунзе растолкал его, поднял и поставил на ноги. — Открой глаза!

Владимир приоткрыл глаза.

— Клади руку мне на шею... вот так...

Обхватив Владимира, пошатываясь и прихрамывая, Фрунзе вновь потащился с ним, продираясь сквозь лесные дебри.

...Михаил пришел в себя, открыл глаза, но ничего рассмотреть вокруг не мог.

— Ночь, — решил он.

Пошарил руками и наткнулся на товарища. Тот лежал, уткнувшись лицом в траву. Михаил перевернул его на спину, положил руку на грудь и почувствовал под ладонью слабые, едва слышные толчки сердца.

«Ну, поживем еще», — подумал он. Сходил к воде, напился сам и, набрав воды в фляжку, которой снабдил их рыбак, приложил горлышко к губам Владимира. Тот сперва поперхнулся, а потом жадно начал пить.

— Ты не ушел, Мнша? — прошептал Владимир.— Уходи, я так и засну.

Михаил не ответил. Всматриваясь в окружающую темноту, он чутко прислушивался. Где-то хрустнула ветка, где-то раздался шорох; дерево неподалеку вдруг вздохнуло и заскрипело. Что-то мелькнуло вдали серой полоской.

«Мерещится», — подумал Фрунзе.

Но полоска света не испугала Михаила. Он встал, осторожно, чтобы не разбудить Владимира, пошел в ту сторону.

— Свет?! — вдруг крикнул он.

Бросился к Владимиру, приподнял его, взвалил себе на плечи и чуть не упал под тяжестью. Вывернулась коленная чашечка. Не обращая внимания на боль, Фрунзе упорно продирался сквозь ветки. Он останавливался, отдыхал и потом опять шел вперед. Полоска света ширилась. Наконец, Михаил увидел непаханые поля и дорогу. Знаменитый Иркутский тракт. Он спустил товарища на землю и побежал из лесу. Наступал ранний, дымчатый осенний рассвет. На дороге пустынно и беззвучно. Михаил вернулся за Владимиром, подтащил его к самой опушке.

— Смотри, — кричал он ему, — смотри, вот она дорога! Вышли! Видишь?

Владимир открыл глаза, посмотрел на- поля, .на-дорогу, беззвучно шевельнул губами и опять опустил веки.

Солнце стояло высоко в небе, когда на дороге показались возы.

— Пять, шесть... десять, — считал Фрунзе.

Это шел из Иркутска в Читу соляной обоз. Когда он поровнялся, Михаил вышел из леса. Его окружили возчики. Они пытливо оглядывали Фрунзе, посматривали опасливо на лес. Один, помоложе, сказал, наконец:

— Бедствуете, говоришь? Оно и видно по тебе. А где корешок твой, умирающий-то?

Михаил повел их к опушке, где лежал Владимир. Воз-чики сочувственно качали головами. Тот, что начал беседу, побежал к обозу и скоро вернулся с баклажкой воды, буханкой хлеба и куском сала.

— Только, чур, по крохотке, а то помрете.

Володя выпил воды, хлеб -разжевать не смог — проглотил только несколько мягких кусочков сала. Возчики, •как и рыбак на Байкале, не спрашивали ии о чем.

— Брать вас, люди добрые, — сказал, пожилой воз--чик, — пет нам расчета. В Читу идем, а вид ваш больно худой. Стражники разом кинутся на вас. Вы отлежитесь здесь сутки, а то и двое. Пойдет второй обоз. А в старших там брательник мой, Степан. Скажите, мол, Петра наказал взять и доставить до места.

. — Правильно, Петра, — поддержали возчики.

Они принесли на опушку еще буханку хлеба. Попрощались с беглецами, и, монотонно поскрипывая, обоз тронулся дальше.

К -вечеру Владимиру стало лучше, — он полусидел, прислонясь спиной к дереву. Но теперь хуже стало Михаилу. Несмотря па предосторожность, с . какой он съел кусочек.хлеба и сала, его рвало. Он мучился, лежа на земле. Рвало его с такой силой, что при каждом приступе Фрунзе цеплялся пальцами за траву, вырывал ее с корням# и мял в руках.

На другой день обоим стало легче. Они. выпили воды и-немного- поели. Как они ни смотрели на дорогу, соляного-обоза не было видно Проскочили верховые с ^уж-ьям-и; может быть, охотники, а может, и стражники. К вечеру пронесся кто-то в пароконном фаэтоне — рассмотреть не удалось. На третьи сутки, к полудню, показался желанный обоз. Михаил и Владимир вышли на тракт. Степам — широкоплечий, здоровенный детина — встретил их угрюмо и недоверчиво. Но, услышав наказ Петра, размяк, улыбнулся:

— Это мы могем...

Он положил беглецов прямо на соль и, прикрыв брезентом, велел трогаться. Через трое суток подошли к Чите. Возчики поделились с беглецами своей одеждой. Михаил с товарищем неузнанными проникли в. город. Тайга осталась далеко позади. Впереди была опасная, но настоящая свобода.