Путь-дорога

Зелёный шум

Солнце стояло прямо над лесом.

Молочно-белые пухлые облака изредка прикрывали его, и тогда на строгие густые ели и притихшие осины падала тень — и они отдыхали от палящего зноя.

Вдоль железнодорожного полотна, насколько хватало глаз, на шпалах, в кюветах, по обочинам, между ровными и прямыми, как ленты, путями, рядом с полотном работали люди. Цветные, слинявшие на солнце платки женщин рассыпались по насыпи. Между промасленными спецовками рабочих мелькали белые форменные гимнастёрки. Лица работавших до черноты загорели от безудержного солнца.

Рядом с насыпью в нескольких местах по всей длине полотна жужжали на подставках моторы, от них к рельсам и шпалам ползли длинные резиновые трубки.

На первом участке девушки, ловко и дружно взмахивая молотками на длинных ручках, забивали в подкладки, скреплявшие рельсы со шпалами, костыли. На следующих участках расчищали вилами и уравнивали щебень между шпалами. Над полотном и лесом висел несмолкаемый гул работы…

По рельсам пронеслась дрезина, и рожок приветствовал её своим тревожным «Я ту-ут! Я ту-ут!..»

И сразу же у шеста с красным сигнальным знаком бойкая дивчина в жёлтой — фуражке поверх платка замахала флажком, и рожок повторил уже дальше: «Я ту-ут!..» Из леса ответно прогудел паровоз.

Огромная зелёная машина медленно и бесшумно надвигалась на ремонтируемый путь.

Сзади её подталкивал паровоз. По краям высокой, огороженной перилами платформы стояли похожие на башенки остеклённые будки. Под одетым в броню туловищем машины двигались какие-то колёса, ролики, щётки… Рабочие, подбирая инструмент, торопливо сходили с насыпи, освобождая дорогу машине.

Игнатий Иванович остановился у преграждавшего путь красного сигнального щитка и приложил руку к глазам. Начальника на перегоне не было. Он бы сразу узнал его знакомую фигуру в белом кителе.

— Слушай, малый, майор Андреев куда пошёл, не знаешь? — крикнул он парню в измазанной брезентовой куртке и кепке козырьком назад, зачищавшему старую шпалу.

Парень опустил дексель, которым зачищал шпалу, скинул рукавицу и вытер лоб.

— Игнатий Иванович, не признали меня? Это же я, Граня!

Она перебежала к нему по шпалам, сняла кепку, и запрятанные в неё косы мягко и тяжело упали на плечи.

— Майор только что здесь был. Он, видно, к телефону пошёл, вон туда! — она показала рукой на спускавшийся к насыпи и поросший кустарником откос, за которым сразу начинался лес.

— Да где уж тебя узнать? Парнем вырядилась… — сказал Игнатий Иванович с одобрением и поспешил к лесу, а Граня, швырнув кепку в траву, снова взялась за дексель.

Игнатий Иванович поднялся по откосу и увидел: майор, стоя на колене и пригнувшись к земле, быстро и раздражённо говорил что-то в телефонную трубку.

Игнатий Иванович подошёл к нему и перешагнул через протянутый в траве провод.

— С приездом, Игнатий Иванович! — майор, не выпуская трубки, протянул ему руку и ещё ниже пригнулся к земле. — Да, да! Слезнёво, шестьдесят седьмая говорит. Слезнёво! Передайте диспетчеру: в двенадцать часов открываем путь…

Он положил трубку и присел на траву. Игнатий Иванович опустился рядом.

— Жарко… — сказал майор, вытирая платком покрасневшее лицо. — Сегодня, думали, в срок не управимся. Рассказывай, как дела, что дома… У нас тут, видишь, всё на полном ходу. Хорошо, что вернулся, завтра новый участок подымать будем.

Он вытащил папиросы, и оба закурили.

У насыпи стало тише. Из-за леса снова выкатилась дрезина. Теперь она двигалась медленно: на ней стояли высокие блестящие бидоны и сидела женщина в белом халате. За дрезиной вдалеке показалась ручная тележка, её везли две женщины в халатах. Тележка скользила по одному рельсу на низких, едва видных колёсах, на ней стоял большой, прикрытый крышкой котёл.

На перегоне начинался обеденный перерыв.

— О делах сейчас потолкуем, товарищ начальник, — сказал Игнатий Иванович. — А сначала я спросить тебя хотел. Парнишку я тут одного из города привёз. Правду сказать, знаю о нём немного: из колхоза он, работы ищет. Я ему пообещал, может, мы его временно к нам подсобным возьмём? Парнишка как будто ничего. Неувязка у него дома вышла, мать похоронил, школу бросил и в город — дела искать. А куда, сам не знает.

— Что же, в колхозе ему дела не нашлось?

— Говорит, просил — отказали. Учиться дальше велели, а он за войну по годам отстал, к работе рвётся.

— Сколько же ему лет?

— Неполных пятнадцать. Четыре класса закончил. Я подумал, товарищ Андреев, может быть, лучше пока пусть при нас побудет? Если его обратно отослать, тоже с толком надо… Поглядим, что за человек? На путях, конечно, не справится, а воду подносить или инструмент — вполне. А после решим…

Игнатий Иванович наклонился и тихо сказал ещё что-то. Майор, помолчав, ответил:

— Хорошо. Попробовать можно. Только придётся написать обо всём к ним в колхоз. Ты поговори с замполитом, и пусть оформят пока подручным в инструментальную. И с порядками нашими сам, раз за него просишь, ознакомь.

— Это уж само собой, — сказал Игнатий Иванович. — Ну, а теперь о делах…

Игнатий Иванович велел Максимке ждать его у леса и к насыпи не подходить.

Здесь, шагах в двадцати от затянутого ряской пруда, стоял трактор. На металлической станине к нему была приделана круглая зубчатая пила. С визгом вгрызалась она в положенную поперёк станины шпалу и отрезала от неё аккуратные, светлые на срезах чурбаки.

Шпалы направляли и подкладывали под пилу два рабочих в защитных очках.

Когда дрезина подвезла к перегону обед, старший остановил пилу, заглушил трактор и ушёл. Молодой снял очки: лицо у него было смуглое, с узкими насмешливыми глазами. Надо лбом свешивался упрямый чёрный чуб.

Как будто только сейчас увидев Максимку, парень отрывисто спросил:

— Чего дежуришь? Ждёшь кого?

Максимка дружелюбно ответил:

— Дожидаюсь. А ловко это вы трактор приспособили вместо мотора.

Парень, сморщившись, обвязывал тряпицей руку — от локтя бежала свежая царапина.

— Ловко, да не слишком. А ты в моторах чего-нибудь понимаешь?

Максимка чистосердечно признался:

— Нет. На тракторе приходилось помогать. А у вас он вроде не к месту — дрова пилит.

— У нас всё к месту, — отрезал парень. — Не дрова, а распорки для пути. Сам-то откуда? Дожидаешь кого?

— Мастера вашего — Лобазню Игнатия Ивановича. Знаешь?

— Кто ж его не знает, чудак! А на что он тебе?

— На работу обещал меня пристроить к вашему составу.

Парень захохотал, показав белые зубы.

— К составу? Ух ты, какой ловкий! Таких не больно берут, годами не вышел. Здесь, знаешь, не состав, а путевая машинная станция, и рабочие путевые. Тебе не совладать.

Максимка, задетый его тоном, буркнул:

— А тебе, что же, совладать? Не на много меня старше…

Парень свистнул.

— Я-то? Ты за мной не гонись. На тракторе я так, для забавы, на путях по мне бригадиры плачут. А тебя разве что водовозом возьмут…

— Ну и пускай водовозом, — теряясь, но как можно спокойнее, сказал Максим.

Парень быстро оглядел его и пошёл к насыпи.

Там, у снятой с пути тележки, суетились раздатчицы в белых халатах, разливая в миски обед.

Вернулся парень с дымящейся миской щей: вынул из лежавшего у трактора узелка полбуханки хлеба и присел на шпалу.

Макая хлеб в щи и аппетитно жуя, он поглядывал на отвернувшегося Максимку. Покончив со щами, парень принёс ещё лапшу с куском мяса, а Максимка всё сидел, точно прирос к месту.

— Тебя в какой вагон поставили? — вдруг спросил парень, стукнув по дну миски ложкой.

— Кто поставил? — не поняв, переспросил Максим.

— Комендант — кто. Жить где будешь?

— Я не знаю… — тихо сказал Максимка. — Не знаю я ещё ничего.

Тогда парень, смягчившись, пояснил:

— Как оформишься, в сорок шестой вагон просись, у нас койка свободная. Чудак, сперва водовозом, а там… — он подмигнул Максимке. — Так и коменданту скажи: ставьте в сорок шестой, где Косыга Анатолий. Ребята у нас ничего, свои.

— Я попрошусь, — ответил Максимка, с благодарностью взглянув на него, и вскочил.

От насыпи между отдыхавшими на траве, под кустами и в тени ближних осин рабочими шёл Игнатий Иванович. Он остановился рядом с темноволосым худощавым человеком в белой форменной гимнастёрке с полевой сумкой через плечо и поманил рукой Максимку.

Тот быстро и решительно подошёл к ним.

У пруда снова застучал трактор, а с насыпи звонкий и задорный голос Грани, сидевшей с другими девушками на заготовленных шпалах, позвал:

— Девчата-а! Давай становись, время-а!..

Они отошли уже далеко от насыпи к лесу. Но и здесь, преграждая дорогу, громоздились чёрные шпалы и лежали штабеля тёса, сюда доносились звон лопат, фырканье трактора и голоса работавших.

— Видел, Максим, как у нас работа идёт? — спросил Игнатий Иванович.

— Видал. Только ещё не разобрался, что к чему.

Игнатий Иванович усмехнулся, пригладил усы. Широко развёл рукой, как будто, хотел одним движением охватить и белевшую насыпь, и тёмный лес, и синее небо над ним.

— Не так просто сразу разобраться! На железных дорогах не часто тебе приходилось бывать? Ну, так мы здесь как раз эту самую дорогу ремонтируем. Ты вот прикинь: сколько на дорогах поездов идёт и в ту и в другую сторону? А сколько ремонта требуется? Там шпалы сменить, там рельсы новые проложить. Или вдруг пути водой размыло, или просто старый участок полечить надо…

Игнатий Иванович кивнул на насыпь:

— А поезда не ждут, задерживать их нельзя. Так и приходится работать в «окно», пока путь свободный. У нас «окном» называется просвет между поездами. Иной раз часа четыре по графику выйдет, а иной раз и того меньше. Только успевай да сигналы слушай. Машины наши со временем увидишь. Взять хотя бы струг путевой — издали будто паровоз идёт, а балласт с насыпи как ножом срезает. Или балластер. Где тебе сразу разобраться!

— Я понимаю, — громко сказал Максимка и вздохнул глубоко, всей грудью.

— Ничего ты ещё не понимаешь, этого за один день понять нельзя! — вдруг рассердился Игнатий Иванович. — Теперь слушай внимательно: обещать я тебе многого не обещаю. А для начала мы тебе дело найдём. Ты только старайся. Нашу работу уважать надо.

— Я понимаю, — уже тише, но упрямо повторил Максим.

Игнатий Иванович остановился.

За поворотом среди деревьев показалась красная крыша разъезда. Чётко прорезался на светлом небе палец поднятого семафора. И откуда-то издалека, как будто спрашивая разрешения, прогудел паровоз.

— Ты сейчас ступай обратно, к нашему поезду. Дорогу найдёшь? Всё у полотна иди, — сказал Игнатий Иванович. — Старухе моей передашь, что я на перегоне до вечера буду, а вечером мы тебя на жильё устроим и всё разъясним. Ступай. К путям не подходи.

Максим шагал легко и быстро. Душистый тёплый ветер как будто подгонял его, а мохнатые, выстроившиеся у насыпи ёлки качали макушками, словно кланялись и здоровались с ним.