Путь Сатчитананды

XX в. внес свои коррективы в духовную жизнь Католической Церкви в Европе: целая плеяда европейских (и прежде всего французских) теологов, таких как Пьер Тейар де Шарден, Анри де Любак, Жак Дюпуи и другие, выдвинула неслыханные для христианства того времени идеи, что Истина так или иначе открывается и в других традициях и что Церковь должна стать более открытой для диалога с различными религиями мира. Эти прозрения во многом определили ход II Ватиканского собора, созванного Папой Иоанном XXIII (1881–1963), на котором был принят ряд важных документов, декларирующих уважение к наследию нехристианских духовных традиций. К теме Собора мы еще вернемся на страницах нашей книги, а сейчас хочется отметить, что взоры духовных искателей обновленной католической Европы неизбежно обратились на Восток, на родину большинства великих религий. Одним из первых европейцев, решивших отправиться в Индию в поисках общей для всех культур Истины, стал французский священник Жюль Моншанен (1895–1957), видный представитель кружка католических интеллектуалов, о котором мы говорили выше.

Жюль Моншанен родился во французском городе Флери 10 апреля 1895 г. Его родители занимались разведением винограда и виноделием, обеспечивая себе неплохой доход. Несмотря на постоянный контакт с природой, здоровье будущего священника оставляло желать лучшего: он рос довольно слабым ребенком, подверженным частым простудным заболеваниям, и вдобавок ко всему страдал астмой, которая мешала ему учиться и играть с друзьями. Как это часто случается, почти полное отсутствие связи с внешним миром, вызванное болезнями, способствовало развитию глубокого внутреннего мира и особой чувствительности. Отец, занимаясь коммерческой деятельностью, часто путешествовал по Европе в поисках выгодных сделок, так что дети (Жюль и его старшая сестра) практически его не видели, а позже он и вовсе оставил семью. Жюль с сестрой остались на полном попечении матери, которая прилагала все усилия, чтобы ее дети росли полноценными и здоровыми, насколько это было возможно. В 1912 г. семья Моншаненов обосновалась в Лионе, где Жюль смог вплотную заняться учебой, что оказалось не простым делом, и все-таки живой интеллект юноши помог ему достичь значительных успехов. Довольно рано, уже в подростковом возрасте Жюль Моншанен ощутил свою полную зависимость от Высшей Силы, и постепенно он стал осознавать, что его жизненный путь должен быть связан с преданием себя Богу. У него не было четкого плана, и он не до конца понимал тогда, кем именно он хотел бы стать: священником, монахом или просто добропорядочным христианином-мирянином, но в 1913 г. все-таки поступил в духовную семинарию, где, впрочем, проучился недолго: началась Первая мировая война. В те времена во Франции действовал закон о всеобщей мобилизации в военное время, и служители Церкви не были исключением из общего правила, поэтому очень многие учебные заведения остались без преподавателей-священников. Сам Моншанен не имел возможности служить в армии по состоянию здоровья, но ему пришлось заменять других мобилизованных священников на преподавательских должностях. Сначала он отправился в Шарлье, а затем преподавал в Роанне. Располагая значительным количеством свободного времени, Моншанен страстно увлекся чтением: он с жадностью поглощал книги различного содержания. Однажды ему в руки попало несколько книг, посвященных индийской культуре и духовности, и тема Востока захватила его воображение: Индия предстала перед ним не только родиной древней цивилизации, но и страной, народ которой выстроил свою культуру на принципе ненасилия, что было довольно странным для европейского менталитета. За годы войны Моншанен стал свидетелем многих ее ужасов: кровь текла рекой не только во Франции, но и в большинстве стран, вовлеченных в этот бессмысленный конфликт. Все эти события превратили молодого Моншанена в человека абсолютно пацифистских взглядов. В начале XX в. европейцы ожидали «нового Карла Великого», но Жюль пришел к выводу, что ей нужен был Махатма Ганди (если это вообще возможно в рамках европейского мироощущения).

Спустя пять лет у Жюля Моншанена появилась возможность продолжить обучение: он возобновил изучение теологии и смежных с ней дисциплин. Богословское образование в Европе 1920-х гг. представляло собой, по мнению многих, печальную картину: «эпоха итальянских Пиев» характеризовалась попытками официального Рима задушить зарождавшиеся новые философские течения, что неизбежно приводило к возрождению инквизиторского духа, хотя время прямого физического насилия со стороны Церкви давно миновало. В 1910 г. Пий X ввел так называемую «антимодернистскую присягу», которую были обязаны принимать все кандидаты на принятие духовного сана, или лица, желающие преподавать на богословских факультетах. На практике это было требование отказаться от любых проявлений свободомыслия и отбросить собственное мнение, если оно противоречило тогдашнему учению Церкви (причем речь шла не только о догмах, которые и сейчас считаются непогрешимыми, а и о их понимании, право на которое теологи имели в определенных рамках даже в Средние века). Антимодернистская присяга была отменена лишь в конце 1960-х гг., вопреки требованиям консервативных клириков сохранить ее незыблемость. Большинство студентов теологических университетов и кафедр были готовы принять ее, а тогдашнее религиозное образование обеспечивало полное погружение в атмосферу «слепой веры», поэтому молодому интеллектуалу было очень трудно находиться в таком окружении: его критический дух, образование, уровень культуры значительно отличался от мировоззрения сокурсников. Для Моншанена принесение антимодернистской присяги стало препятствием на пути к священству: в какой-то момент он был даже готов отказаться от призвания, считая требования Церкви проявлением религиозного террора. Позже он говорил, что большинство священников тех времен находились «во

тьме веры», подчеркивая именно слово «тьма», потому что истинная вера никак не может быть сопряжена с насилием над личностью. Чтобы стать «отцом Жюлем», молодой человек все-таки пошел на эту жертву, и 29 июня 1922 г. был рукоположен. Не могло быть и речи об искренности его слов на присяге — но несомненно то, что стремление стать священником и посвятить себя Богу, которое чуть было не оказалось под угрозой, было осознанным и исходило из глубины сердца. Став священником, Жюль Моншанен продолжил свое обучение в семинарском университете и начал работу над дипломом на тему «теологических мнений» членов Церкви, право на которые, казалось, отнимала официальная церковная власть. Значительная часть работы была посвящена вопросу спасения неверующих: с ранней юности Жюля волновал этот вопрос. Неужели все нехристиане отправятся в ад, как считали тогда большинство католиков? Не говорит ли это о несправедливости Провидения? Неужели вся Истина открыта только в христианской религии, а все остальные — просто набор мифов в лучшем случае (а в худшем, созданы дьяволом, «дабы отвращать людей от Христа»)? Как и следовало ожидать, священники и товарищи по университету, напуганные пресловутым «кризисом модернизма», отказались понимать идеи Жюля, и его дипломный проект так и не стал пользоваться популярностью. Разочаровавшись в духовенстве и в теологах своего времени, отец Жюль Моншанен решил оставить богословские изыскания и отправиться «в люди»: что, как не общение с простыми христианами, рабочими, крестьянами, мелкими служащими, есть призвание священника? В 1924–1925 гг. Моншанен служит священником-викарием в Рикамари в угольном бассейне Сент-Этьена. Работа шахтера, по мнению священника, одна из самых неблагодарных, а его участь наиболее несправедлива: эти люди трудятся в ужасающих условиях, приобретая тяжелые заболевания легких, не получая достаточного света и воздуха, и при этом зарабатывают гроши по сравнению с любым клерком или сотрудником банка. Отец Жюль предполагал, что встреча с этими людьми вряд ли будет иметь оптимистический и радостный характер: но реальная жизнь шахтерского городка превзошла все его ожидания. Он погрузился в мир полной нищеты и голода, что вызвало в его душе волну возмущения и гнева в отношении существующей системы. Как и многие в его время, Моншанен увлекался идеями всеобщего равенства, а работа в Сент-Этьене значительно усилила его прокоммунистические взгляды. Он начал посещать собрания рабочих и интеллигенции, и однажды, на одном из таких собраний, взял слово и произнес пламенную речь о своей преданности Христу и рабочему классу. Христос, прежде всего, Бог простых людей: его первые ученики были бедными рыбаками, большую часть улова которых отбирали римские власти. Разве не сказал Иисус, что «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие»? Разве следование Христу не означает также верность простому народу, который составляет Тело Христово? Выступление Моншанена не прошло незамеченным: постепенно он становится популярным в народе священником, а некоторые представители духовенства, напротив, начинают побаиваться его острого ума, и неподражаемого красноречия. Несмотря на закулисные игры недоброжелателей, Моншанена вызывают в Лион и назначают викарием церкви Сан-Морис-де-Монплезир. Популярность настигла отца Жюля и здесь: многие приходят послушать его проповеди и стараются завести с ним дружбу. Внимательный собеседник, он обладал способностью располагать к себе любого, кто начинал разговаривать с ним. Новое увлечение Моншанена в этот период — символ Креста Христова. Этот образ сопровождал человека, начиная с момента возникновения цивилизации: символ огня, солнца, жизни, наконец, символ воскресения в древних культурах, благодаря Христу становится символом духовного возрождения и спасения всего мира. Для Жюля Моншанена эта идея была особым таинством, мистерией метафизической сферы. Учение о многообразности проявления Божественного, как и многосторонний символизм Креста, привели Моншанена к убежденности в том, что все культуры и все религии на самом деле проистекают из одного Источника и что невозможно закрыться в рамках какой-то одной религии и не обращать внимания на другие, считая их ложными. Само слово «католический» переводится как «вселенский», «всеобъемлющий», «всеохватный». Может ли Церковь, носящая такое название, запросто отвергать все духовные богатства, которые человечество наработало за свою длительную историю? Отец Жюль начинает распространять эту «Благую Весть»: Церковь не будет истинно католической, пока не вберет в себя все духовные и культурные богатства Вселенной. Понятие «католический» дано Церкви как бы авансом, в надежде на то, что в будущем она станет центром объединения человечества и его культур. Жюль Моншанен активно общается с людьми искусства: художниками, поэтами. Кажется, что именно они наиболее близки к познанию Истины: из-под их кистей и печатных машинок выходят настоящие прозрения, не уступающие прозрениям мистиков. Благодаря активной деятельности он становится членом Общества философов Лиона, которое возглавлялось в те дни Огюстом Валензеном. Позднее ему поступает предложение стать советником Группы медицинских, философских и биологических исследований под руководством доктора Био. Неподалеку от церкви, где служил отец Жюль, располагалась община Нотр-Дам-Сент-Албан, которая благодаря своему викарию

отцу Дюперре имела репутацию центра модернизам и экуменизма и, как следствие, была на плохом счету у официальной Церкви, зато привлекала интеллектуалов и представителей передовой интеллигенции. Сам каноник Дюперре был давним другом Моншанена, и они провели не один вечер в философских беседах и мечтаниях о будущем Церкви, и теперь, когда сам отец Жюль жил и работал в Лионе, им наконец удалось объединить свои усилия: Дюперре вовлекает молодого викария во все мероприятия обновленческой направленности, помогает ему вводить литургические новшества в его собственном приходе, а также знакомит с выдающимся экуменистом отцом Ремийе, который давно размышляет над тем, какие элементы других христианских традиций, а возможно, и других религий, наиболее близки католикам и на чем можно основывать диалог со всеми этими традициями. Дюперре и Моншанен участвуют во всех экуменических и интеллектуальных мероприятиях, которые организует отец Ремийе, и приобретают множество полезных знакомств в среде свободомыслящих католических философов.-

Зима 1932 г. стала поворотной точкой в жизни Моншанена. После тяжелой формы простуды у него развивается воспаление легких, которое ставит отца Жюля на грань жизни и смерти. Находясь практически при смерти, священник решает, что это испытание, данное ему Провидением, чтобы предоставить возможность изменить его жизнь. Он много размышляет над тем, какой шаг ему следует предпринять и какую жертву принести Богу, чтобы его страдания не казались бессмысленными. Во время одного из прозрений Жюль Моншанен осознает, что ему следует вернуться к мечте своей молодости и обратиться к Востоку. Он горячо молится и приносит торжественный обет, что в случае выздоровления отправится в Индию в качестве миссионера, чтобы затем начать индийский образ жизни и глубже постичь индийскую духовность и религию. Моншанен справляется с болезнью, однако, чувствуя постоянную слабость и недомогание, он не может продолжать исполнять обязанности приходского священника, которые отнимают так много сил. Не имея желания сидеть без дела, он начинает работу с детьми-сиротами в Бальмоне, а затем становится преподавателем и воспитателем Братства христианских школ. Это вовсе не означает, что он отказался от идеи отправиться в Азию: напротив, Моншанен усиленно занимается санскритом и помогает отцу Дюперре, который ведет католический кружок во Франко-Китайском институте, а также успевает работать в Студенческой миссионерской лиге Франции. Вместе с их общим другом Анри де Любаком Моншанен и Дюперре изучают наследие отцов де Фуко и Леббе, которые пытались создать новую парадигму миссионерства, в которой культурные и духовные ценности всех народов имели свое место.

Мечта энтузиастов — универсализировать послание Церкви, поставить в центр миссионерства идею обмена духовными ценностями, а не грубого их навязывания и полного отрицания чужой культуры, как это зачастую происходило в истории христианства. Помимо прочего, Моншанен находится в авангарде диалога с марксистами и открывает для себя множество точек соприкосновения между коммунистическими идеями и христианством, а также активно участвует в группе Томаса Мора по диалогу с протестантами. В 1936 г. аббат Кутурье организует первые в истории встречи католиков с иудеями, что было крайне необычно для тех лет, ведь иудеи находились под анафемой Рима вплоть до времен II Ватиканского Собора. Встречи повторяются и в последующие годы (1937 и 1938), и во всех из них с интересом участвует Жюль Моншанен.

К середине 1930-х гг. многие из молодых учеников Моншанена и Дюперре отправились в Китай, Магриб, Индию и другие страны в качестве миссионеров, сами же священники только мечтали об этом. В 1934 г. стало очевидно, что настало время исполнить тот обет, который отец Жюль дал двумя годами ранее: он рассказывает отцу Дюперре о своем желании «отправиться в земли язычников», и друг оказывает ему всяческую поддержку. Они подают прошение епископу своей епархии, но получают отказ: иерарх и слышать не хочет о том, чтобы отпустить каноников в Азию. Вплоть до 1937 г. все их попытки каким-то образом покинуть Францию оказываются безуспешными: время тянется необыкновенно долго, но, к их счастью, в 1937 г. возвращается из поездки монсеньор Герлье, который дает разрешение на миссию. В воскресенье Страстной недели 1939 г., в тот самый день, в который много лет назад Жюль Моншанен давал обет отправиться в Индию, он получает приглашение епископа Тиручираппалли (Тамил-Наду) монсеньора Мендосы. Его радость не имеет границ: он с благодарностью и трепетом перечитывает послание, прославляя Бога за то, что казалось невозможным. Моншанену приходится попрощаться с престарелой матерью, которой уже исполнилось 70 лет, а также со всеми своими лионскими друзьями. Пятого мая он прибывает в Марсель и восходит на борт судна, отправляющегося в Индию.

Во время путешествия Жюль Моншанен дал интервью попутчику-журналисту, представлявшему Миссионерское духовное общество. Это интервью имеет огромную биографическую ценность: в нем будущий Свами раскрывает свое видение индийского христианства и миссию, которую он определил для себя. Отец Жюль поделился, что самое главное для будущего Церкви, особенно на Востоке —

«это необходимость сочетания размышлений и медитации. Слово Божие стало таким, как мы, чтобы мы стали таким, как Оно. Разве миссионер не призван к принятию индийской культуры ради своего очищения и преображения во Христе? Речь идет не о приспособлении к индийским традициям, а к восприятию через Любовь того, что является основным в духовности Индии, в ее философии и священной жизни. Наша цель необъятна, и она заключается в том, что мы должны воспринять Индию в свете христианства, а христианство в свете Индии. Тот перенос откровения на почву эллинистической мысли, который произвели греческие отцы, следует осуществить также в отношении индийской философии. В Индии философия не рассматривается отдельно, а истина воспринимается как духовная реализация. Нет никакой необходимости доказывать первостепенное значение медитации, поскольку оно и так общепризнанно. Христианство, которое чрезмерно привержено деятельности, утратив свою истинную суть — поклонение и прославление Бога, кажется ущербным по отношению к местным религиям.

Поэтому мне кажется необходимым, чтобы в самой Индии родился монашеский орден, посвященный медитации над Тайной Троицы и который реализует тысячелетнее стремление индийской души к молчанию и медитации».

По прибытии в Тамил-Наду Моншанен направляется к епископу Мендосе, однако ему не находится места в самом епископате. Цели, которые он ставил перед собой — интеллектуальное апостольство и медитативная жизнь, — оказались нереализованными. Вместо того чтобы медитировать и размышлять, отцу Жюлю приходилось заботиться о мелочах бытового характера, а слабое знание языков (как тамильского, так и английского) значительно ограничивало сферу его деятельности. Адаптационный процесс занял несколько недель, но вместо новых впечатлений он привел французского священника в состояние депрессии, которая усилилась ввиду событий, происходивших в мире (Европа стояла на пороге Второй мировой войны). Чтобы исправить положение, Моншанен решает отправиться в отдаленные деревни, чтобы, как некогда в угольном бассейне Сент-Этьена, встретиться с простыми людьми, погрузиться в атмосферу тамильской провинции. Тамил-Наду, как и соседняя Керала, — регион, в котором христианство представлено достаточно широко: здесь проживает значительное количество католиков, а также множество представителей православных церквей, и, прежде всего, сирийских, поэтому местные священники были рады получить в лице отца Жюля нового помощника. Для самого Моншанена такая работа стала незаменимым опытом общения с бедными крестьянами — своей будущей паствой. Надо отметить, что индийское христианство практически не охватывает брахманов и представителей других высших каст: эту религию, как и во времена Римской Империи, принимали в основном простые люди, чтобы вырваться из пут кастовой системы. В Индии Моншанен оказывается в своеобразном вакууме: война не позволяет ему переписываться с любимыми людьми, оставшимися в Европе, а хорошую литературу, к которой отец Жюль привык, живя в Париже, в Тиручираппалли достать было невозможно. Несколько дней в году он проводил в монастыре отцов иезуитов в Пални-Хиллз, который располагал неплохой схоластической библиотекой, однако, к его разочарованию, там не было ни одной работы, посвященной культуре и религии народа, среди которого он жил. Главным в жизни Моншанена становится служение людям, благодаря которому ему удается все-таки погрузиться в индийский образ жизни и перенять многие традиции тамилов. «Я упиваюсь Индией», — писал он, путешествуя от общины к общине, от деревни к деревне. Христиане, его братья по вере, считают его чудаком или даже сумасшедшим, а мечта получить посвящение у какого-нибудь индийского мудреца и поселиться в ашраме их ужасает. Иногда ему казалось, что все это действительно неправдоподобно, что это невозможно сделать, оставшись при этом христианином, но он не сдавался, с нетерпением ожидая, когда у него появится возможность осуществить свои стремления.

На осень 1946 г. был запланирован визит епископа Мендосы в Рим, и Моншанен решает воспользоваться этим, чтобы увидеть послевоенную Европу и пообщаться со своими родными и друзьями. Прибыв в Рим, он первым делом встречается с отцом де Любаком, чтобы поделиться впечатлениями от Индии и рассказать о своем духовном опыте, и находит в нем благодарного слушателя: они проводят вместе незабываемые часы. Несмотря на то что мечта основать ашрам индуистского типа, с которой он уехал в Индию, так и осталась на тот момент нереализованной, он вернулся в Европу победителем: путешествуя по родной Франции, он получает массу поздравлений и его засыпают сотнями вопросов. Моншанен читает лекции в Лионе, Париже, Лувене и других городах, и эти лекции пользуются огромной популярностью, а его статьи в престижном католическом журнале «Бог Живой» резко повышают тираж издания. В начале следующего 1947 г. хорошие новости поступают от другого давнего приятеля Жюля Моншанена — отца Дюперре, который уже в течение многих лет пытался уехать в Китай, но никак не мог получить разрешение от церковного руководства, и вот наконец такое направление и приглашение были получены и в феврале они вместе отплыли к берегам Индостана.

ЖЮЛЬ МОНШАНЕН: «ДУХОВНОСТЬ ПУСТЫНИ»

Библейская пустыня исхода

Путь от источника к источнику, от Красного моря до Ханаана. Удивительное время: сорок лет. Чудеса словно мираж: перепела и манна, трескающиеся камни и струящиеся воды. Скитания, поиск, ожидание. Надежда на землю, на царство, на Мессию. Эсхатология, словно горизонт перед караваном. Жестокость жизни, принимаемая благодаря надежде. Для Моисея, который начал все это, желание так и осталось нереализованным — он умирает в Небо. Яхве, как и Израиль, живет в палатке: Бог бродячего народа — Бродяга. С пылающего Синая нисходит Тора. Алтари из необработанного камня: пустынный культ. Поклонение Единому, восхищение Его трансцендентностью: «Слушай, Израиль, твой Бог — Бог Единый». Пророки, затем организация, города, мир — и… ностальгия по временам Исхода, когда у Бога не было дома, а у народа места для ночлега. Немного варварская роскошь Соломона и сидонские кедры — стоят ли они камней, разбросанных по пустыне странствующими преданными?

Пустыня Предтечи

Ничто не сказано нем, кроме того, что он есть глас, вопиющий в пустыне… Ребенок? Подросток? Молодой человек? Он бежит за Иордан, одетый как странник, плохо питается, думает только о Том, кто должен прийти. Ему предстоит лишь умаляться, его закат указывает на восход Другого. Для людей, которые не знают Таинства, он предвосхищает Таинство. Вокруг Пророка, справедливого и ужасного, предсказывающего высший Суд, формируется братство, зачаток пустынной общины обновляющих вод. Сам Христос придет туда, последний и первый, закрывающий и открывающий, разделяющий учеников Иоанна с Иоанном, и, возможно, Иоанна внутри его: «Ты ли тот, кто должен прийти?» Воды исповедания становятся водами явления Троицы и мессианского провозглашения.

Пустыня искушения

Христа ведет Дух, Который осенил Его Мать, и Который Сам становится Утешителем в пустыне. Сорок дней, которые соответствуют сорока годам. Исход превращается во встречу Сына Иакова с другим ангелом, искусителем. Больше нет манны: Он отказывается сделать хлеб из камней. Больше нет чудес: Он отказывается прыгнуть с террасы Храма. Больше нет мечты о земле или царстве: самое важное в исходе в пустыне, оказывается, искушение: поклонение одному Богу и чувство оставления Им.

Христианская пустыня

Сначала христианство распространяется в городах и портах — Иерусалиме, Антиохии, Эфесе, Коринфе, Риме — охватывает прежде деревень и пустынников Павла, Антония, Иллариона, Пахома, Пафнутия, которые затем стали отшельниками, затем монахами-пустынниками. Тебаида покрывается монастырями, мученики вдохновляют мужчин и женщин. Обращения им недостаточно — они изучают Писание, поют духовные песни, медитируют. Они обращаются к внутреннему образу, в котором проявляется Бог. Обнажены чувства, разум и Дух. В Египте и Субиако вокруг отшельников формируются монашеские ордена: св. Василия на востоке и св. Бенедикта на западе. Святой Франциск уединяется в Алверне, а святой Игнатий в Манрезе. Великие ордена станут продолжением опыта пустынников и святости отцов Тебаиды (под влиянием Кассиана и «Vitae Patrum»)…

Знак пустыни

Долгий путь по первобытным неизменным равнинам, скалам, песку, вид миражей, мертвые колодцы и долгожданная вода. Долготерпение — опыт, при котором мы делим одиночество с Богом и который заставляет нас забыть все, что мы когда-либо видели. Безжалостные формы и линии — все вертится вокруг Сути: Богу достаточно видеть сладостность вечеров и ночей с созвездиями: закономерная случайность. Благодать действует на все наши повседневные жесты, вызывающие восхищение святых. Оазис — вода и тень, как посещение Духа: Эдемский сад, который мы можем только посетить, и продолжить маршрут… Всепоглощающий свет, и одиночество, и жара. Прекрасный круг горизонта как на море — все находится в Его присутствии. Экстатическое восхищение перед Единым: Бог един.

Духовность

Непривязанность, отказ, отречение. С другой стороны, монотонность недель, месяцев, лет. Беспощадный призыв Бога не оставляет ничего, кроме вкуса к Сути, а Сама Суть прячется. Повседневная жизнь народа наполнена печалью и опасностями. Если приходит радость, тайная необходимость призывает пройти через нее. Ночь, созданная для чувств и разума, может оказаться призывом пустыни в стиле Рюйсбрука. Все интенсивно: искушения и отвращение, страхи и чувство одиночества. Нет ничего, кроме исхода и вершины экстаза, когда Единый оставляет наедине с Собой. Человеческий караван теперь кажется не чем иным, как рабством. Смысл Исхода — Земля Обетованная, а здесь, наоборот, провозглашение Присутствия. Верность в монотонных скитаниях по раскаленной пустыне — вот тот акт веры, который требует Бог — голая вера, включающая надежду без ее осознания, и совершенная любовь в совершенном одиночестве, вера, которая есть предвкушение, уже обладание, нечувствительная к разуму, в экстатическом единстве с Единым. Отречение в этой жизни, осознание любви жениха и невесты в соответствии с законом замещения, приглашает и вводит в эту любовь того, кто призван в пустынях Аравии и под луной в пустыне Гоби, в Рио де Оро, в образе матери Агари, изгнанной в пустыню вместе с Измаилом, и чья молитва пробуждает источник жизни, находящийся в радости этого Присутствия и этой Любви.

Наполняйте Церковь — у каждого из нас есть незаменимое место. Наиболее важные органы наиболее незаменимы. Наполняйте Церковь своими молитвами — ваша молитва никогда не станет изолированной молитвой, она станет столь же широкой и всеобъемлющей, как руки Христа на кресте, такой же обширной, как Искупление. У вас есть обязанность спасти мир, способствовать единству христиан: чтобы мир понял, что Бог послал Свое Слово, Его ученики должны быть едины. Заботьтесь о тех, кто не верит в Единого Посредника, но кто верит в Бога Авраама — забота об иудеях и мусульманах. Заботьтесь обо всем мире: Китай готовится принять весь резонанс Воплощения, Индия жаждет о медитативной жизни. Заботьтесь о первобытных людях, которые не знают тех преград, которые известны нам, преград переполненного сознания, и о той части человечества, которая отвергла Бога и борется с Ним. Только так ваша молитва станет воистину католической, во всей ее полноте.

Все годы пребывания в Тамил-Наду отец Жюль Моншанен лелеял мечту воплотить свои смелые замыслы и каким-то образом соединить опыт индуистских санньяси и христианских монахов, однако, не имея надежных союзников, он не решался начать эксперимент. Проблема заключалась не только (и не столько) в страхе перед реакцией официальной Церкви (будучи представителем католической интеллигенции середины XX в., Моншанен, несомненно, был готов к такому повороту событий: достаточно вспомнить печальную участь Пьера Тейара де Шардена, основоположника философии христианского эволюционизма) — основной вопрос, который, несомненно, волновал священника, находился в сфере методологии: фундаментальных знаний в области индуизма, его философии и культуры явно не хватало. С чего начать? Какие элементы индийской духовности применить в первую очередь? Как объяснить необходимость начинания окружающим? Как «христианского Свами» воспримут сами индийцы? Конечно, в то время в Индии уже действовали «инкультурированные» священники, но, в большинстве своем, их деятельность не затрагивала самих основ индийской духовности, и сам отец Жюль с его идеями находился в некоторой изоляции. Ему оставалось только надеяться, молиться и ждать, продолжая работать приходским священником в городке Кулитталай и вести полуотшельнический образ жизни в «Бхакти ашраме», расположенном неподалеку.

В начале августа 1947 г. наконец произошло то событие, которое Моншанен посчитал ответом на все его горячие молитвы: спустя почти десять лет после приезда священника в Индию, ему в руки случайно попало письмо от французского бенедиктинца, отца Анри Ле Со, в котором тот выразил желание приехать в Индию и посвятить свою жизнь санньясе.

В жизни Анри Ле Со трудно не усмотреть действие сил Провидения — его биографы до сих пор задаются вопросом: как церемониймейстер процветающего аббатства святой Анны (LAbbaie Sainte Anne de Kergonan), что в Бретани, родившийся в самой консервативной части Франции, в традиционной католической семье, смог бросить все, уехать на другой конец света и стать Свами Абхишиктанандой, духовным учителем христиан и индийцев. Люди, знавшие Ле Со с юных лет, утверждают, что монастырская библиотека аббатства не располагала никакими книгами по индийской философии, религии и культуре, и достать их в то время было практически невозможно, и все-таки уже в середине 1930-х гг. отец Анри ощутил неодолимое стремление отправиться в Индию для поиска Истины. Говоря о детстве и юности будущего Свами, следует сказать несколько слов о его семье, которая сыграла немаловажную роль в становлении его характера. Родители Анри принадлежали к «среднему классу» и владели небольшой лавкой: они не купались в роскоши, но на их столе всегда стояла бутылка хорошего местного вина (что не удивительно для французов, из какой бы области родом они ни происходили). Позже, уже в Индии, Абхишиктананда с теплотой вспоминал об этих временах: адвайта растворила в нем все материальные устремления, но она оказалась бессильна перед «настоящим французом» в глубине его души. «Je suis terriblement terriblement franc̰ais»[10] — иногда с гордостью, а иногда с сожалением повторял Свами. Уже будучи санньяси, Абхишиктананда иногда покидал «Сатчитананда ашрам» и отправлялся в соседний город Пондичерри, в котором были французские кварталы: по таким особым дням он надевал свою старую европейскую одежду и наслаждался ощущением мира своего детства. Справедливости ради надо упомянуть, что собственно жители Бретани в те времена французами себя не считали, да и сегодня многие бретонцы гордятся традициями своего народа, культура которого восходит к древней кельтской и родственна скорее культуре Ирландии и Шотландии, чем Франции. Интересно, что кельтское мироощущение во многом близко к ведантическому: народам кельтской группы удалось сохранить некоторые индоевропейские отличительные черты, утраченные другими с принятием христианства, и одна из этих черт — стремление к осознанию единства всего сущего, которое также лежит и в основе философии адвайты. Средневековые ирландские молитвенники содержат уникальные образцы текстов, представляющих мироздание в виде космического тела Христа:

Самая удивительная параллель заключается в мифологической концепции Первого Человека, закланного у истоков творения ради блага Вселенной: изначальная версия этого кельтского мифа не дошла до нас, мы имеем лишь ее отголоски в виде христианских молитв, что же касается ведической версии, то мы встречаем ее в важнейшем для индусов гимне «Пуруша-Сукта», который открывается величественным образом Изначальной Личности, Пуруши:

«Пуруша, величайшая личность: тысячеглавый, тысячеглазый и тысяченогий — Он неизмерим. Весь мир — Его проявление»[12] (1–1).

Далее описывается процесс первичного жертвоприношения, в результате которого появляется мир во всем его многообразии:

«Как же богам удалось разделить Пурушу, и какие формы Он принял? Чем стал Его рот, во что превратились Его руки, и как ныне именуются Его бедра и ступни?

Из Его рта произошли брахманы, из рук — кшатрии, из бедер вайшьи, а из ступней — шудры.

Его ум породил луну, а Его глаза — солнце. Из Его рта родились Индра иАгни, а из Его дыхания — ветер.

Его пупок стал пространством, а Его голова — основанием небес. Из Его ступней родилась земля, а из ушей — стороны света. Санкалъпой (целью) этого обряда стало сотворение миров»[13] (1.12.15).

Вполне возможно, что уникальная сохранность этой общеиндоевропейской мифологемы в народной традиции кельтов и их потомков повлияла на мировоззрение Анри Ле Со, и впоследствии он часто обращался к этой теме — жертвоприношение лежит в основе всего сущего: Бог приносит Себя в жертву, и появляется Творение, Творение жертвуется человеку, а человек в лице Иисуса Христа вновь приносит себя в жертву Богу, замыкая, таким образом, космический цикл мироздания. Пуруша стал для Абхишиктананды Космическим Христом «закланным от создания мира», по словам св. Иоанна[14].

Но вернемся к семье Анри Ле Со: как мы уже упомянули, это была традиционная бретонская семья, соблюдавшая традиции и обычаи своего народа. Родители Анри, Альфред и Луиза Ле Со жили в городке Сен-Бриак и имели шестеро детей. Фамилия Ле Со (Le Saux) должна была бы произноситься по французским правилам как «Ле Со», однако некоторые члены семьи настаивали на бретонском варианте произношения «Ле Соке», что свидетельствовало о валлийском происхождении семьи: первоначально значение этого слова — «саксонцы». Семья Ле Со выделялась своей набожностью даже среди и без того религиозных жителей города. В те времена бретонская духовность находилась на пике своего развития: ежедневное посещение мессы было не редкостью, а регулярные молебны по любым вопросам входили в обязанности каждого уважающего себя горожанина. Помимо прочего, в Бретани дольше, чем в других областях Франции, сохранилось средневековое мироощущение, с постоянным осознанием человеческой греховности, буквально определявшей характер духовной жизни населения: не реже, чем раз в месяц, все жители города или деревни во главе со своим приходским священником отправлялись в «крестный ход», который назывался по-французски «pardon»[15], сопровождавшийся актами покаяния и распеванием «Miserere»[16] и ренессансных пассионов[17]. Альфред Ле Со со своей женой и детьми регулярно принимали участие в этих мероприятиях, даже если их торговля терпела убытки: если надо было закрыть лавку и упустить удачного клиента ради участия в мессе, они всегда делали выбор в пользу богослужения. Впрочем, их нельзя было назвать фанатиками: в духовной практике старших Ле Со было нечто, что выделяло их из общей толпы: они были особым образом преданны своему Высшему Идеалу, в них горел огонь любви к Богу и ближнему, и никто из обращавшихся к ним с просьбами никогда не уходил с пустыми руками. За все это Альфред даже получил прозвище от горожан: «Le Petit Jesus»[18], которое в наши дни посчитали бы насмешкой, но в те времена это был скорее шутливый знак признания их заслуг, одобрение их образа жизни. Дети также относились к родителям с большим уважением, и Анри Ле Со писал о своей матери:

«Только в домах друзей призвания к священству и духовной деятельности могут расцвести в полном объеме. Это так прекрасно и так удивительно. Мама дала нам пример в своей семейной жизни. Она была идеалом, установила такой высокий стандарт, которому ее дети и внуки, священники и монахи, с таким трудом пытаются соответствовать»[19].

Уже в подростковом возрасте Анри почувствовал призвание к монашеству, что было не удивительно. Хотя родители были готовы отпустить юношу служить Богу и Церкви, когда в 1929 г. девятнадцатилетний Ле Со принял окончательное решение поступить в монастырь, это повергло всю семью в депрессию. И все-таки 15 октября Анри Ле Со стал послушником бенедиктинского аббатства святой Анны. Орден святого Бенедикта отличался особой строгостью устава и, в то же время, считался самым созерцательным Орденом в европейском монашестве. Святой Бенедикт Нурсийский (480–547) по праву считается отцом западной монашеской традиции: хотя сам уклад аскетической жизни существовал и до него, ему удалось упорядочить монастырскую практику, создав «Правило святого Бенедикта», которое и сейчас остается своеобразной «конституцией» для всех конгрегаций Ордена, почитаемой и изучаемой наравне со Священным Писанием. «Правило» — очень подробный документ, регламентирующий все стороны жизни монахов. Оно состоит из 73 глав, в которых указывается, как правильно распределять свое время в течение дня на молитву, учебу и труд, как должны складываться отношения между монахами, как необходимо питаться и сколько часов в день спать. Кроме того, святой Бенедикт устанавливает принципы духовного образа жизни, лейтмотивом которого становится созерцательность и «срединный путь» избегания крайностей. Монахи, с его точки зрения, должны разумно относиться к аскетизму, не перегибая палку: например, хотя монах не владеет никаким имуществом, а все находится в совместной собственности общины, все-таки все должны получать достаточное количество пищи, одежду и так далее, иметь время для отдыха, в том числе и после обеда:

«Учитывая различия между людьми, мы полагаем, что на обед достаточно приготовить два блюда, так что если кто-то не сможет есть одно, он пообедает другим. Тем не менее пусть оба блюда будут приготовлены в достаточном количестве для всех братьев. При наличии фруктов и свежих овощей можно приготовить также третье блюдо. На день достаточно одного фунта хлеба, вне зависимости от того, есть ли только обед, или и обед и ужин. Если предусмотрен ужин, то пусть келарь оставит треть фунта хлеба и подаст ее к ужину»[20].

В среде бенедиктинцев ходит шутка, что до святого Бенедикта монахи занимались тем, что путешествовали из города в город, следуя за годовым праздничным циклом, и таким образом им удавалось нормально питаться и развлекаться. Святой Бенедикт, введя свое «Правило», покончил с этой практикой и направил монашескую жизнь в созерцательное русло. Само призвание Бенедикта связано с его путешествием в Рим: богатые родители направили своего сына в Вечный Город для получения образования, но молодому человеку городские нравы показались слишком распущенными, и он стал бродить по окрестностям в поисках более спокойного места. Он поселился в пещере горы в окрестностях Субиако, где его спустя какое-то время обнаружила группа монахов. Пораженные святостью отшельника, они попросили Бенедикта возглавить общину. Однако очень скоро оказалось, что его чрезмерный аскетизм был неприемлем для монахов, и они решили отравить Учителя. Когда они понесли ему кубок с отравленным вином, святой Бенедикт совершил свое первое чудо: когда он осенил кубок крестным знамением, тот разлетелся на мелкие кусочки. В 529 г. он переехал в Монте-Кассино, что в восьми милях от Рима, где основал крупный монастырь на месте разрушенного храма Аполлона. До наших дней дошли многочисленные истории о необычных способностях святого: он мог читать чужие мысли, ходить по воде, выбивать воду из мертвых скал. Биограф святого Бенедикта, святой Григорий, во «Второй книге диалогов» описывает также видение, которого был удостоен Святой под конец его жизни, и это видение было поистине адвайтическим опытом, сродни видению Арджуной Космической Формы Бога на поле битвы Курукшетра: глубину ночи затопил поток света, текущий сверху, который сиял ярче, чем солнце. От тьмы не осталось и следа, и перед ним предстал весь мир, представлявший собой «Нечто, что казалось единым лучом света»[21].

Надо отметить, что Орден святого Бенедикта представляет собой конфедерацию независимых конгрегаций, ему чужда строгая иерархическая дисциплина иезуитов и некоторых других орденов. Формальный глава Ордена — аббат-настоятель является избираемым председателем Конфедерации бенедиктинских конгрегаций и не вмешивается в дела самостоятельных аббатств и общин. Сегодня «Сатчитананда ашрам» принадлежит Камальдолезской конгрегации, а монастырь, в который поступил Анри Ле Со, входил в Солезмскую Конгрегацию, которая и по сей день славится своими мастерами хорового григорианского пения. Конгрегация была буквально разгромлена (а ее наследие практически уничтожено) во времена Великой Французской революции, и восстановлена лишь в 1833 г. доном Проспером Геранже.

Так или иначе, под надежной защитой монастырских стен Анри Ле Со удавалось спокойно молиться и размышлять, выполняя свои повседневные обязанности. День монахов начинался в четыре утра, когда бил большой колокол Angelus, после чего все направлялись в часовню на первое богослужение. Обитатели монастыря проводили в общей сложности порядка четырех часов в молитвах ежедневно: таковы были требования Часослова, согласно которому каждое время суток освящалось тем или иным богослужением. В течение дня монахи также занимались изучением Священного Писания, «Правила святого Бенедикта» и других наук. Может показаться, что такой образ жизни — пустая трата времени, однако для Ле Со это была настоящая работа над собой, воспитание характера будущего Свами. Он нисколько не сомневался в пользе своих духовных упражнений и никогда не роптал на строгость монашеского уклада жизни. Спустя шесть лет Анри принес свои окончательные обеты и стал полноправным членом общины. Мирному течению монастырской жизни помешала Вторая мировая война: хотя к 1939 г. германские войска еще не оккупировали Бретань, все монахи призывного возраста были призваны на действительную военную службу. Многосторонне развитый и прилежный Анри стал сержантом французской армии и достиг значительных успехов в военном деле. В его подчинении находилось несколько человек, и он чувствовал большую ответственность за них. В 1940 г. подразделение Ле Со оказалось в окружении немцев: монах и несколько его товарищей попали в плен. Ставка немцев находилась неподалеку от местечка Майен, и всех пленных планировалось переправить в соседнюю Германию. Такая перспектива вовсе не радовала отца Анри, впоследствии он писал своему другу Мюррею Роджерсу:

«Поскольку у меня не было никакого желания отправляться в Германию, вечером я убежал из лагеря и направился в сторону Фужер. Следующей ночью на велосипеде, который мне любезно одолжили местные жители, я доехал до Сен-Бриака. Я был одет самым фантастическим образом. Там я скрывался в течение месяца, пока все считали, что я умер, и в этом же году вернулся сюда (в монастырь Кергонан)»[22].

Как мы видим из письма, Ле Со удалось каким-то образом покинуть лагерь и добраться до ближайшей деревни, а затем на велосипеде переправиться в Сен-Бриак.

Мы уже говорили выше, что интерес к Индии возник у Анри Ле Со спонтанно (по крайней мере, по причинам, нам неизвестным): его близкий друг, отец Жозеф Лемарье, вспоминал, что Ле Со загорелся идеей отправиться на Восток в 1934 г., после визита его дяди, Анри Соннефрода, который служил миссионером в Китае, будучи членом Миссионерского общества Парижа. Есть большая вероятность, что именно под влиянием этого человека Анри всерьез задумался о своем новом призвании. По другой версии, ему в руки все-таки попали те крупицы знания об Индии, которые содержались в буклетах, издававшихся под общим названием «Ксавериана» (в честь св. Франциска Ксаверия, совершившего в XVI в. несколько миссионерских поездок в Индию). В «Ксавериане» попадались интересные материалы о христианских миссиях в Индии, о буддийских и индуистских монахах — как-то раз там была опубликована даже интересная подборка материалов о бенгальском святом XIX в. Шри Рамакришне (1836–1886), который учил о том, что все религии так или иначе исходят из одного Центра и ведут к единой для всего человечества Истине. Благодаря Рамакришне многие индийцы смогли по-другому взглянуть на ислам и христианство, а многие христиане переосмыслить свое отношение к другим религиям. В любом случае для французского монаха начала XX в. мысль о единстве религий была, скорее всего, чем-то чуждым: до II Ватиканского Собора большинство католических священнослужителей не только не стремились к изучению иных духовных традиций, но даже и не задумывались о них. Для Анри Ле Со интерес к Индии стал началом захватывающего путешествия на другой конец света и, что самое главное, к самому себе. Как только закончилась Вторая мировая война, отец Ле Со стал искать пути покинуть свое аббатство и отправиться в Тамил-Наду: это оказалось не простой задачей, поскольку, во-первых, монахи-бенедиктинцы дают обет «стабильности», согласно которому они не имеют права покидать свою конгрегацию без соответствующего разрешения (а в те времена получить такое разрешение было невероятно трудно), а во-вторых, француз, не знакомый с Индией и ее образом жизни, не мог просто так приехать в эту страну и начать свой поиск. Анри Ле Со написал ряд писем представителям Церкви Индии, одно из которых получили монахи из Салема (Тамил-Наду) и ответили, что готовы принять его в любое время, и будут рады разделить с ним свою монашескую жизнь, если на то будет разрешение местного епископа. В праздник Вознесения 1947 г., Анри Ле Со составил письменную просьбу епископу Тиручираппалли и во время вечерней молитвы возложил ее на алтарь, чтобы в очередной раз попросить Бога о чуде: по свидетельству очевидцев, отец Анри не мог больше ждать. Месяцы ожиданий и многочисленные письма без ответа приводили его в состояние депрессии. Временами ему даже казалось, что Бог не хочет, чтобы эта поездка состоялась. Последнее письмо Ле Со пришло в канцелярию епископа Тиручираппалли с некоторым опозданием (осенью того же года, как мы упоминали выше), а поскольку сам епископ практически не владел французским языком, то он передал его приходскому священнику Жюлю Моншанену. Надо сказать, что письмо попало по правильному адресу и в надежные руки. Два молитвенных порыва встретились: Ле Со, искавший возможность отправиться в Индию, и Моншанен, искавший себе единомышленника, чтобы начать путь санньясы, обрели друг друга. Ответ Жюля Моншанена не заставил себя ждать: «Ваше письмо стало для меня Божьим ответом… Я жду Вас… Индия ждет Вас…»[23] Отец Анри праздновал победу: как только письмо достигло его монастыря, аббат, даже не переговорив с самим Ле Со, направил епископу Тиручираппалли свое согласие отпустить своего подопечного в распоряжение его преосвященства. На следующий день после своего ответа французскому респонденту Жюль Моншанен сделал следующую запись:

«Я говорю "радость", потому что это действительно великая радость для меня: найти кого-то, кто любит Индию и кто с огромным христианским состраданием погружается в самые глубины индийской мысли — именно этим я занимался сам в течение нескольких лет. Представьте себе, что значит для меня найти кого-то, кого мысль об Атмане ведет к размышлению о Божественном Параклете[24] и кто за поверхностным пантеизмом обнаруживает необыкновенное прозрение Духа, достигнутого величайшими провидцами Упанишад»[25].

ЖЮЛЬ МОНШАНЕН: «САТСАНГ»[26]

Индия должна дать Западу более острое ощущение Вечного, первенства Бытия перед действием. В свою очередь она должна принять от Запада чувство конкретности временного, личности, любви. Такова наша функция как посредников.

Письмо Ж. Мошпанена А. Ле Со от 23 января 1955 года

Не является ли это особой миссией: проповедовать всем Тайну, которая является печатью остальных великих тайн, но делая это так естественно, что даже ребенок может воплотить ее в жизнь и может познать свое истинное «Я» самым привычным и интимным способом.

Отцу Дюперре

Стать [личностью] для человека — это теопатия, персонализация в Теле Воскресшего, участие в Троице.

Мистика христианской тайны Индии

Даже состояние погруженности в себя, если оно не направлено на истинное «Я», не может развить ни знание, ни любовь.

Надо БЫТЬ, чтобы давать, чем больше мы осознаем свое бытие, тем больше мы способны дать.

«Новый Завет» провозглашает две наиболее непостижимые для человеческой мысли Тайны — это интимность Божественного Существа, Троицы, и Его самопожертвования в искупительном воплощении в слове и даровании Духа. Это провозвестие, твердое и спокойное, не подразумевает никаких философских доводов.

Мы не наливаем индийское вино в старые европейские мехи.

Письмо от 10 сентября 1957 года

Мир создан только для жизни, жизнь для человека, а человек исключительно ради его собственного «Я». Все есть знак, но на самом деле все основано на Том, кто из любви к Творению проявился в образе знаков. В человеческом обществе нет большего знака, чем Любовь, — это истинный знак абсолютного «Ты» Бога.

От эстетики к мистике

Мистик всегда остается по ту сторону Тайны: не Дух касается Тайны, а Тайна касается Духа и заставляет его отбросить все формы, которые он пытался охватить.

Тайна не относится к миру иррационального, она рациональна, она заставляет пройти путь от постановки проблемы к Бытию.

Во Христе все присутствует, как призыв, рост, истинные знаки, — все есть Таинство, через все проходит нить медитации — начинания — обещания и обладание: рождение в страданиях.

Для чего мы стали миссионерами? Для Христа, для того чтобы достичь Христа, чтобы его Воплощение стало всеобщим, чтобы Христос однажды вернулся к Отцу во всей Своей полноте.

Теология и духовность миссионеров

Церковь не будет всеобщей, не станет полным Телом Христа, пока она не включит в себя все цивилизации, все культурные и духовные богатства всего мира.

Апофатизм и апавада

Все культуры суть человеческие и находятся на своеобразной горизонтали имманентности. Слово Божие является их печатью, оно рассуждает их и определяет их кризис.

Матери

Бог абсолютен в своем единстве и абсолютно прост, не сливаясь с миром: будучи трансцендентным, Он не создает с ним двойственности, его отношения с творением суть адвайта, и трансцендентность творения может сохранить чистоту Божества, не упраздняя мира.

Индия и мистическая медитация

Медитативная сосредоточенность не направлена ни на индивидуальный Атман, ни на индифферентный Брахман, но на Дух, который находится за пределами всех форм, всех структур, даже метафизических, и который все-таки предстает как Личность, даже как единство Трех Личностей, личностный характер которых четко проявлен.

Не заключается ли миссия Индии в исследовании глубин Тайны Троицы в ее достижении и объединении, в ее движении к исследованию Вселенной и к обращению к Посреднику на пути к Нерожденному: Таинство Святого Духа?

Еще не раскрытая духовность, способы медитации, новые формулировки Тайны, виды поклонения и посвященной жизни, несомненно, веками ждут прихода таких цивилизаций, как индийская и китайская, в лоно Церкви — единой и многогранной. Христианство, какое оно было вчера, какое оно есть сейчас, не станет Тем, «Кто грядет». Вечный Дух всегда будет во Вселенной. Это и есть христианский эсхатологический взгляд, христианская молитва о реализации «Марана-фа», «приди, Господь!».

RSR 1948

Мы осознаем, что Бог в нас, но и мы в Боге! Эту взаимность в различных действиях, я думаю, невозможно получить иным путем, кроме как по инициативе Любви Бога, которая уничтожает всякую двойственность. Одновременно явно и тайно.

Отцу Дюперре, 28 ноября 1938 г.

Лишенная мистиков, Церковь погружается в повседневную реальность, которая утяжеляет ее настолько, что она не может подняться к вечности. Она теряет из виду горизонт абсолютного будущего, завершающего время мира и истории, утрачивая общий смысл. Их отсутствие изменяет лик невесты Слова. Она сбивает с пути людей, христиан и нехристиан, переворачивая эту перспективу с ног на голову, и мы становимся свидетелями опустошения, и Церковь переполняется миром, а не мир Церковью. В мирском обществе, которое судит обо всем на основании социальных критериев и пытается низвести науку и философию до уровня инструментов прогресса, Церковь как никогда испытывает необходимость в «закрытых садах», чистых местах, неповрежденных знаках грядущего блага. Нехристиане имеют твердое право видеть Церковь такой, какая она есть в своей главной миссии, обращенной к людям ради их спасения, а прежде всего к Богу, любя Его и поклоняясь Ему.

Воскресным утром 26 июля 1948 г. отец Анри Ле Со отслужил свою последнюю литургию в аббатстве святой Анны, а после вечерней молитвы сел на поезд до Марселя, откуда и отправился в путь. В те времена подобное путешествие занимало чуть больше месяца. 15 августа 1948 г., миновав промежуточный порт Коломбо на Шри-Ланке, отец Анри провел торжественную мессу на борту, посвященную Успению Пресвятой Девы Марии: это событие носило весьма символический характер, ведь по католическому вероучению, Матерь Божья, не нуждавшаяся в Искуплении (согласно католической догме о непорочном зачатии Пресвятой Девы), вошла в Царство Божие и была коронована ангелами, став Царицей Небесной. Анри Ле Со связывал с Индией самые радужные надежды, касающиеся его духовного поиска, для него субконтинент стал своеобразной Землей Обетованной, «где течет молоко и мед», молоко духовного знания и мед преданности Высшему Существу. Ступив на землю Индии, Ле Со отправился в «Бхакти ашрам», в котором жил Жюль Моншанен, и спустя несколько дней уже чувствовал себя почти местным жителем: все казалось знакомым и близким, как будто бы он родился на этой земле. Красота тамильской природы, чистый воздух, пение птиц, тишина леса — все казалось чудом. Анри Ле Со почти каждую ночь выходил на улицу, чтобы подышать воздухом и полюбоваться окружавшим его пейзажем. Образ жизни тамилов также показался ему естественным и благостным: уже до отъезда в Индию он был убежденным вегетарианцем, а простая южно-индийская еда: лепешки, рис, дал, масала — казалась ему наиболее подходящей для монаха. Не зная тамильского языка, французский священник легко нашел общий язык со своими местными прихожанами:

«Никаких грубых рукопожатий, как в Европе, вместо них — грациозное движение сложенными на уровне подбородка ладонями. Христиане, в дополнение к этому приветствию, склоняются или встают на колени перед своим свами (священником). В ответ я должен дать им асирвадам (благословение), то есть произнести благословение, подняв правую руку, или даже нарисовать крест у них на лбу. Я до сих пор не могу разговаривать с ними на тамильском»[27].

Осенью того же года отец Лемарье получил от Анри Ле Со письмо, в котором последний выразил весь свой восторг от своей новой родины:

«Как бы я хотел, чтобы ты увидел все это! Небо, солнце, деревня, восхитительный пейзаж реки Кавери на закате… Красота рукотворных строений: великих храмов с блистательными скульптурами. Необыкновенно величественная архитектура в Мадурае и Шри Рангаме: семь стен, окружающих святая святых, каждая из которых увенчана гопурамом[28], комнаты с тысячами колонн, каждая из которых неповторима — чистые линии растительного орнамента, фигуры божеств, на лицах которых нет никаких гримас, как обычно рассказывают (и что иногда является правдой), во всем чувствуется мир, а душа погружается в медитацию…»[29]

Анри Ле Со и Жюль Моншанен мечтали о полной «индианизации», о том, чтобы разделить образ жизни местного населения. Перед ними была масса примеров того, как христианские священники, ничего не зная о местных обычаях, ели мясо, пили вино, совершали другие действия, которые с точки зрения индийцев являются греховными, вследствие чего последние делали вывод, что христианство — это некая второстепенная, возможно, даже ложная религия, раз даже ее священники ведут себя неподобающим образом. Для Ле Со и Моншанена даже и речи не было о том, чтобы вести такой образ жизни: они сменили свои священнические сутаны на шафранные одеяния кави, которые носят индуистские санньяси, стали принимать пищу, сидя на полу и используя банановые листья вместо тарелок, спали на простых циновках. Однажды Ле Со решил посетить Шри Рангам, который имеет очень древнюю историю и знаменит своим храмом, в котором некогда жил и работал выдающийся индийский философ Рамануджа (1017–1137). Главное Божество храма — Вишну Ранганатха, гигантская статуя которого была, по преданию, первоначально установлена царевичем Рамой на Шри-Ланке в знак признательности брату Раваны, который перешел на его сторону и помог ему освободить из плена его жену Ситу. После долгих приключений мурти (статуя) оказалось в Шри Рангаме, но не утратило связь с островом: вопреки принятой в индуизме практике, взор Вишну обращен в сторону Шри-Ланки. Попасть в святая святых храма и увидеть Ранганатху затруднительно для европейца и в наши дни, а во времена Моншанена и Ле Со это было практически невозможным, и все-таки, по воле Провидения, ему удалось приблизиться к святыне: он сам не понял, как под натиском толпы он вдруг оказался среди священников, совершавших пуджу (богослужение) перед главным алтарем храма. Не отдавая себе отчета в том, что происходит, и не зная правил индуистского богослужения, Сеймы начал участвовать в арати (предложении божеству огня и других предметов) вместе с другими пуджари (священниками). Происходящее было настоящим чудом для всех собравшихся, многие из которых сочли это за проявление милости Ранганатхи, а для Анри это был новый удивительный опыт.

Еще до отъезда в Индию Анри Ле Со много слышал о Шри Рамане Махарши (1879–1950), прославленном мудреце современной Индии, который, по словам своих последователей, достиг просветления уже при жизни, став дживанамуктой (живой освобожденной душой). Его настоящее имя было Венкатараман, и в шестнадцатилетнем возрасте он испытал особое состояние, которое по внешним признакам напоминало физическую смерть: он почувствовал неожиданный беспричинный страх смерти, который заставил его обратиться внутрь себя. Юноша начал задавать себе вопросы, ответы на которые исходили из глубины сердца:

«Приходит смерть… Пусть приходит… Что есть смерть? И к кому она пришла? Ко мне. Кто есть я? Что именно умирает? Умирает это тело… Пусть умирает…»

За этим последовало ощущение полной физической смерти:

«Хорошо, тело умерло. Теперь его отнесут в крематорий и сожгут. Я стану пеплом. Но с разрушением тела буду ли разрушен я сам? Являюсь ли я этим телом? Не будучи затронутым смертью, которая превратила тело в труп, здесь и сейчас я по-прежнему существую и сияю. Следовательно, я не это смертное тело. Я отличен от тела. Я есть неразрушимое истинное "Я"»[30].

В 1907 г. известный пандит Шри Ганапати Шастри провозгласил молодого садху Бхагаваном Шри Раманой Махарши, что привлекло к нему множество паломников и первых учеников, которые впоследствии основали «Шри Раманашрам» у подножия священной горы Аруначала. В начале 1949 г. Ле Со и Моншанен приняли решение посетить мудреца, благо, что он жил неподалеку от «Бхакти ашрама» (примерно в 150 км). Рамана Махарши удостаивал учеников и паломников своего даршана практически ежедневно. Встречи проходили в пандале — просторной беседке, построенной из бамбуковых опорных столбов и крытой банановыми листьями. Когда Рамана впервые предстал взору христианских санньяси, он выглядел очень просто, и совсем не был похож нариши ведических времен, какими они являлись в воображении Моншанена и Ле Со:

«Я и Пуруша (Моншанен) дождались своей очереди, вошли, со сложенными руками поприветствовали Махарши и сели среди толпы. Прежде всего, я принялся внимательно изучать этого человека, о котором я столько читал и слышал. Этот визит не мог не стать кульминацией моего жизненного пути. Я долго с нетерпением и готовностью ждал возможности побыть в присутствии Махарши. Когда между мной и им установился физический контакт, что-то должно было произойти. У меня не было ни малейшего сомнения: этот человек — послание для меня, которое, если его нельзя будет передать словами, будет передано мне духовным путем. Я четко осознавал, что слова — наименее важный из способов, которыми мудрец передает свой опыт. Однако, несмотря на мое страстное ожидание, а может, и по причине этого ожидания, я оказался разочарован, и это разочарование переполнило мое сердце. История Эммауса постоянно повторяется в важные моменты человеческой жизни, особенно когда люди решают, что события должны быть такими-то и такими-то, основываясь на рациональных принципах!»[31]

Во время всего даршана французские священники не сводили с Раманы глаз, и все-таки отец Анри был явно разочарован: несомненно, он ожидал большего от человека, о котором так много слышал. После даршана все паломники и ученики мудреца собрались на общий обед, по обычаю возглавляемый самим Гуру (эта традиция сегодня неукоснительно соблюдается и в «Сатчитананда ашраме», где никто не начинает прием пищи до того, как Свами пропоет один из бхаджанов, и не заканчивает, пока не будут произнесены заключительные слова из «Гиты»), а затем все вернулись в пандал, чтобы послушать рецитацию ведических гимнов. Эти гимны, возможно, стали одним из самых сильных впечатлений Анри Ле Со за тот день: он был буквально захвачен красотой санскритского слога и особенной духовной силой, которая исходила вместе с вибрациями древних мантр. И все-таки Анри уехал бы от мудреца ни с чем, если бы не встреча с одной из его учениц, по имени Этель Мерстон, которая, будучи англичанкой по происхождению, глубоко погрузилась в индийскую мистическую традицию и помогла отцу Ле Со взглянуть на Махарши в новом свете, избавившись от тех ограничений, которые навязывало ему европейское мировосприятие. Во время следующего даршана Анри Ле Со непроизвольно встретился глазами с медитирующим Раманой, и это произвело на него неизгладимое впечатление. Можно сказать, что именно в тот момент в его душе было посажено семя адвайты, абсолютной не-двойственности, которой учил Махарши. Это было своеобразное посвящение в восточную мистику, в ведантическое мировосприятие.

«Невидимый ореол мудреца пронзил меня глубже, чем любые слова… В мудреце Аруначалы, в мудреце наших дней, я различил Единого Мудреца вечной Индии, непрерывную цепь ее мудрецов, аскетов и провидцев; мне показалось, что сама душа Индии достигла самых глубин моей души и вошла в состояние мистического общения с ней»[32].

То, что испытал Ле Со в «Шри Раманашраме», было сродни опыту святого Павла на пути в Дамаск, когда бывший гонитель христиан внутренним взором увидел Христа и предался ему безо всяких внешних причин. Для будущего Свами Абхишиктананды это был опыт осознания недвойственного единства бытия, воплощенного в личности Махарши, и этот опыт стал прологом к новой жизни, к жизни христианского садху-ведантиста в таинственной, мистической, внутренней Индии.

Покидая Раману Махарши, Жюль Моншанен и Анри Ле Со не сомневались, что вернутся сюда снова, однако этому не было суждено случиться: весной следующего, 1950 г., собираясь в паломничество на Аруначалу, они узнали, что Махарши оставил материальное тело, войдя, по словам индусов, в состояние махасамадхи. Позднее, медитируя в одной из пещер Аруначалы, Ле Со осознал, что на самом деле великий риши современности остался в этом месте навсегда, поскольку сама гора, которую тот считал своим гуру, сохранила его дух, дух недвойственности и созерцательности.

Так прошел первый год пребывания отца Анри Ле Со в Индии: он укрепил в себе склонность к созерцательности, которую как монах-бенедиктинец он приобрел уже в первые дни пребывания в аббатстве святой Анны, а также погрузился в тамильскую культуру, отбросив вместе с европейскими одеждами образ жизни западного человека. Теперь перед двумя французами стояла самая главная на тот момент задача: создать ашрам, в котором бы сочетались индуистский и христианский подходы к духовной жизни и куда бы и индусы и христиане приходили за духовными наставлениями.

АНРИ ЛЕ СО: «МЕСТО ВСТРЕЧИ ИНДУИЗМА И ХРИСТИАНСТВА»[33]

…В этих беседах мы всегда сосредоточивались, прежде всего, на мистическом опыте самого высокого уровня. Христиане, индуисты, мусульмане и буддисты — все свидетельствуют о реальности высшего опыта Божественной Тайны, которого достигают величайшие из них. Этот неоспоримый факт ставит перед христианами ряд проблем. Прежде всего, возможно, это проблема апологетики: в такой стране, как Индия, с ее богатейшей духовной и мистической традицией. Церковь не может надеяться заслужить внимание истинно религиозных людей, если она не сделает акцент на величайших ценностях ее послания и опыта веры. Проблемы теологического характера гораздо более сложны. Несомненно, христиане обязаны попытаться увидеть присутствие и действие Духа за теми рамками, которые они так часто устанавливают, а также установить связь между опытом, который индуисты считают высшим, и опытом христианских мистиков. Не должен ли высший Божественный опыт быть опытом вечного происхождения Сына в глубинах Божества и невыразимой недвойственности Отца и Сына и Святого Духа? Ведь «никто не знает Сына, кроме Отца, и никто не знает Отца, кроме Сына и тех, кому Сын хочет открыть Себя» (ср. «Евангелие от Матфея», 11.27). Однако индуистские мистики говорят о «полноте», о высшем свершении, и очень сложно отвергнуть их свидетельства. Невозможно решить эту проблему, ограничиваясь рамками христианской теологии, которая так же важна и нужна, как и другие свидетельства. Мы должны посмотреть вглубь вопроса, чтобы понять этот двойной опыт, попытаться одновременно осознать в глубине нашего существа и опыт Высшей Недвойственности, которую ведантисты рассматривают как Высшую Цель человеческого существования, и опыт божественного «сыновства» в единстве Духа Святого, лежащий в основе нашей христианской веры.