Путь в лес

Глава 15. Дорант

Дорант и Харран вернулись в город. Заехали в дом Харрана, завалились спать — несмотря на то, что было уже сильно за полдень. Проснулись почти одновременно.

И вот уже можно было выходить в поход, потому что время было вполне годное для этого. Да только к походу почти ничего не было готово.

Дорант занялся альвой. К его удивлению, она превратилась в существо покорное и покладистое, готовое к перемещению (как сказал с трудом разбуженный Асарау, дико уставший за ночь, и как видел сам Дорант). Она подставила все четыре лапы под веревки, правда, когда её стали вязать, почему-то защебетала — и Доранту показалось, что с неудовольствием. Асарау пожал плечами, он не понял, в чем дело.

Харрану же было поручено всё остальное: телеги, повозки, еда на две недели для двадцати с лишним крупных мужиков, оружие, палатки, запасные лошади, овёс для них, боеприпасы…

Где-то после обеда Харран исчез на час-полтора и вернулся потом очень мрачный. Дорант не обратил на это внимания. Надо было готовиться к выходу, и он ждал от молодого человека помощи в подготовке похода. В конце концов Харран, как Дорант и ожидал, при помощи Красного Зарьяла (а точнее, под его ненавязчивым руководством) отлично с этим справился, однако мрачность и уныние на лице его были едва ли не демонстративны.

Дорант, страшно занятый приготовлениями к выходу, не стал вникать, полагая, что — если есть что серьёзное, то малый сам скажет, а если не скажет, то, видно, не так и важно. Он, разумеется, ошибался.

Сейчас же его больше занимали не заморочки Харрана, а вопросы, связанные с личным его (Доранта) оружием. Он вытащил и открыл помпезный ящик с четырехстволкой. Хитрая машина лежала в выстеленных бархатом углублениях рядом с назначенными ей маслёнкой, пулелейкой и прочей принадлежностью. Дорант достал железяку и приложил к плечу, ещё раз поразившись тому, как неведомый оружейник сумел превратить хороший замысел в нечто неудобное и неуклюжее. Приклад точно придется переделывать. Цевьё тоже было слишком узким, стволы сильно выступали над ним, так что при стрельбе из нижних надо было беречь пальцы от ожога. Как ни странно, удобнее всего было стрелять с одной руки, держа хауду за ложу как за рукоять: в отличие от того, как делают обычно, здесь у ложи было нечто вроде шейки, куда удобно ложился большой палец. Но тяжёлая же штука! Чтобы стволы не ходили ходуном, нужна была недюжинная сила — которой, впрочем, Доранта боги не обидели.

Полки для пороха прикрыты были хитрыми подпружиненными крышками. Благодоря тому, порох можно было подсыпать на каждую из четырех полок по отдельности, и он не высыпался при выстрелах. Дорант поцокал языком, одобряя выдумку.

Штуковина была несколько громоздкой и не очень удобной, но четыре выстрела картечью подряд — это в лесу было ценнее, чем кучность и дальнобойность привычной Доранту мшетты[36] с витым стволом.

Кстати, мшетту надо было куда-то девать. Дорант всерьёз опасался возвращаться в Кармон, если удастся вызволить примеса Йорре. Наместника-то он запугал своим медальоном достаточно, но как поведет себя гуасил? Кому подчинятся его стражники? Дорант знал, что был популярен в Кармоне, но ни в коем случае не собирался переоценивать свою популярность. Плюс «тёмная лошадка» в лице армано Миггала и его дружков…

Тащить с собой всё, что Дорант привез в Кармон, плюс всё, что он в Кармоне закупил — было не на чем и незачем. В лесу мшетта бесполезна, несмотря на прекрасный бой и возможность попасть в человека в двух сотнях шагов, а то и дальше. В стоящего человека. Ну, или медленно двигающегося. Или во всадника, который едет шагом. Но уже не рысью.

Груза и так получалось слишком много. Можно, конечно, взять ещё лошадей — но тогда и подвижность, и скрытность их похода полетят к демонам.

Дорант вздохнул, вытащил мшетту из чехла и принялся чистить и смазывать. Она, конечно, была чистой и смазанной — каваллиер стрелял из неё в последний раз больше месяца назад — но за оружием надо ухаживать. Особенно если собираешься оставить его надолго без присмотра.

Дорант дочистил мшетту, засунул её в седельный чехол и отправился искать Харрана, чтобы тот открыл оружейную кладовую. Харран нашелся в маленьком кабинете, где обычно занимался бумагами; он сидел мрачный и смотрел в одну точку. Дорант снова не стал в это вникать. Юноша, в ответ на его просьбу, со вздохом поднялся и решительно двинулся в сторону оружейки.

Там Дорант бережно пристроил мшетту в чехле на крюк и ещё раз прошёлся по харрановым сокровищам. Не то, чтобы ему было что-то нужно: просто он любил оружие.

В дальнем углу, где было сложено на столах всякое старье, он нашел древнюю, старше его самого, пиштоль с фитильным ещё замком. Сначала он обратил внимание на исключительно хорошую узорчатую сталь ствола, дорогую даже с виду, подивился длине ствола и размерам оружия, а потом его внимание привлек приклад. Дорант взял пиштоль в руки и рассмотрел внимательно. Эх, было бы хоть два-три дня до выхода — можно было бы отдать её мастеру, чтобы переставил приклад на четырехстволку, уж больно он был ухватистый, да и по размерам подходил. Дорант подержал оружие в руках и отложил с сожалением. Мрачный Харран стоял рядом с отсутствующим видом, не обращая внимания на то, что происходило вокруг, но Дорант, занятый своими мыслями, снова не обратил на это внимания.

И наконец, они вышли в поход. Сильно после полудня, и вовсе не скрытно, как хотел бы Дорант. Более того, их провожал едва ли не весь город, во главе с наместником и гуасилом (с жёнами, конечно же), и где-то в задних рядах тулился армано Миггал, бледный, но решительный. Все дружно комментировали Красного Зарьяла, мрачного Харрана, озабоченного Доранта, сосредоточенных боевых слуг и зарьяловых людей, а пуще всего — семенящую рядом с конем Асарау альву со спутанными руками и ногами и самого Асарау, которого весь город знал как нищего калеку-попрошайку, и вдруг он преобразился в добротно и недёшево одетого и хорошо вооружённого воина, уверенно сидящего в седле, несмотря на увечные ноги (Дорант озаботился тем, чтобы устроить ему вместо стремян удобные раструбы для голеней, сделанные из старых сапог).

Перед выездом некоторое замешательство вызвал вопрос о том, как доставить на место альву. Никаких повозок, разумеется, не могло быть: дорога не позволила бы. Сажать её на лошадь — подумали, было, об этом, но, посмотрев внимательно на альву и на то, как реагируют на нее лошади (и она на лошадей), решили, что это не лучшая идея. В конце концов, решили, что двигаться быстро им незачем, так что альва пойдет ногами, держась, если надо, за стремя. Попутно выяснилось, чем она была так недовольна, когда её связывали. Асарау с грехом пополам, с многочисленными переспросами и уточнениями, понял, наконец, что связывать её надо было узлом специальным, чуть ли не ритуальным, который, на самом деле, почти не ограничивал её подвижности и не причинял неудобств, но не позволял двигаться с той неправдоподобной скоростью, которой так славились альвы. Она несколько раз показала на старой верёвке, как вязать такой узел, и Дорант лично воспроизвёл его на своей пленнице. С третьего раза у него получилось, и она довольно фыркнула.

Кроме альвы, все были верхом, да ещё небольшой табун вьючных вез в черезсседельных сумках всё необходимое. Нужное число лошадей обошлось недешёво, но дело — важнее денег, а деньги, благодаря Мигло Аррасу и выданному им амулету, для дела были. Дорант подумал: остались ли ещё лошади в Кармоне? Они с Харраном выгребли едва ли не всех свободных. Так что, если кому приспичит купить коня под седло, придется ждать, пока лошадники пригонят очередной табун. Ну, или по деревням в окрестностях поскрести, но там приличного верхового вряд ли найдёшь.

Дорант велел, чтобы Асарау ехал рядом с альвой. Если ей что понадобится, она сможет спросить у него. Сам же Дорант пристроился чуть впереди; он слушал, как воин гаррани пытается разговаривать с альвой, вслушивался в её неохотные ответы и думал, что ему надо бы начать учить язык альвов прямо сейчас, пока для этого есть возможность. Он не знал, зачем ему это, но точно знал, что лишних знаний и умений не бывает.

Сказано — сделано. Дорант придержал коня, так, чтобы альва оказалась между ним и Асарау, и попросил воина гаррани, чтобы тот переводил. Он спрашивал альву, как на их языке называется то и это; против ожиданий, она отвечала. Дорант понял, что ей скучно, а разговор её занимает.

До заката, с коротким привалом, они успели проехать примерно треть пути к озеру (альва они выпустили давеча гораздо дальше). Лошади, всю дорогу двигавшиеся шагом, практически не устали. Красный Зарьял сказал, что такими темпами они приедут на место дня через четыре, а то и пять.

Они были ещё вдали от Альвиана, поэтому можно было воспользоваться огнем, чтобы приготовить пищу. Да и вообще, угрозы не ожидалось. Тем не менее, выставили часовых и ели посменно. Альве предложили запасливо взятые с собой фрукты; она забавно сморщила нос, выкинула часть из плодов, но остальные съела. Потом, через Асарау, попросила, чтобы ей дали все остальные. Дорант удивился, но решил согласиться. И не прогадал: зрелище было крайне необычное. Альва застыла над плодами, протянув над ними руки. её глаза были закрыты, рот почти незаметно шевелился, будто она говорила что-то. Прямо на глазах с плодов исчезли начавшие было появляться темные пятна, шкурки расправились и заблестели. Дорант поймал себя на том, что рот его открыт от удивления, а дыхание задержано.

Два или три плода альва все-таки выбросила, видимо, в них процесс порчи зашел слишком далеко. Остальные же стали выглядеть так, будто их только что сорвали с дерева или грядки.

Когда погасили костер, рыжебородый в почти полной темноте вытащил из кошеля и бережно разместил посреди круга прогоревших углей небольшой темный предмет. Пошептал над ним и осторожно отошел. Дорант узнал в предмете амулет. Он спросил Зарьяла:

— Маскировочный или защита?

— Откуда! Этот-то едва достал, содрали денег не по-божески. Это отвод глаз. Тут и такие редкость.

Дорант подумал, что надо предупредить своих, чтобы двигались медленно и плавно, и чтобы вели себя потише. Отвод глаз только делает невозможным для тех, кто находится вне радиуса его действия, сконцентрировать зрение на том, что внутри этого радиуса. В принципе, он может работать и самостоятельно, однако при внешнем подогреве служит дольше. Как, впрочем, и вообще большинство амулетов. Почему многие из них и носят вплотную к телу.

Наутро они поехали дальше. За время остального пути не произошло ничего замечательного. Дорант учил язык альвов, делая поразительные даже для него самого успехи (помогала способность и склонность к музыке), на третий день он начал неплохо уже понимать альву, когда она говорила простыми короткими фразами о несложных вещах. Много помогал Асарау, у которого запас альвийских слов был довольно велик, хотя и своеобразен: альва обмолвилась, что он говорит, как уолле — после некоторого обсуждения Дорант понял, что так альвы называют детей.

Кстати, она без всякой задней мысли рассказала, что действительно умеет «разговаривать» с растениями и животными, помогая им, как она с грехом пополам смогла объяснить, «выгнать совсем мелких и совсем глупых живых, которые делают плоды гнилыми, заставляют раны гноиться и так далее». Дорант подумал, что все-таки ещё очень плохо понимает по-альвийски: вроде каждое слово знает, но смысл всей фразы остался для него тёмным. Что это за мелкие и глупые живые?

Асарау возразил ему, что в опохве тоже есть приемы, цель которых — убить совсем мелких, невидимых глазу животных, которые заводятся в ранах или попадают внутрь человека, и тогда он от них болеет. Дорант совсем сбился с толку и решил, что об этом думать он не будет. Опохве ему все равно не освоить, для этого нужны особые способности, как у его женщины. Ему же надо было как можно больше понять об обычаях и повадках альвов, чтобы знать, чего ожидать от них на поляне.

Он опасался, что отпущенный альв постарается привести своих и отобрать альву силой, убив всех, кто придет с ней.

Потому что, как стало ясно даже из коротких и маловразумительных ответов альвы на его вопросы и пояснений Асарау, для альва-воина жена в плену — невыносимый позор, смываемый только кровью. Большой кровью. И лучше, если не его кровью.

На нужную поляну добрались за два дня до назначенного срока. Дорант с содроганием вспомнил, чего стоило им с альвом договориться об этом сроке: представление о времени было у них, мягко говоря, очень разным. Начать с того, что люди считали время в днях, а альвы — в ночах, при этом ночь без луны, ночь с одной луной и ночь с луной за облаками назывались и считались по-разному. Асарау всё-таки молодец, если бы не его терпение…

Ждать два дня на самом краю Альвиана, в месте, где альвы регулярно бывают по своим делам — было опасно, но Дорант ни придумать, ни предложить ничего другого не мог. Вся надежда была на альву, но что придёт ей в голову, если вдруг из леса выскочат её собратья… Дорант гнал от себя эти мысли — и вызванное ими беспокойство. Поделать с этим можно было только одно: быть наготове. Поэтому, не успели они расседлать коней, каваллиер назначил часовых, распределил, кому за какой частью поляны следить, проверил, чтобы у всех на полках был свежий порох, а замки заведены, а сам расстелил попону и устроился так, чтобы видеть как можно больше. С четырехствольной хаудой на коленях и двумя пиштолями по бокам, под руками.

И опять Зарьял бережно сунул свой отводящий глаза амулет в прогоревший костер, и опять стремительно стемнело, и опять Дорант озаботился сменой часовых. К сожалению, народу было слишком много, чтобы лагерь не производил шума. Хотя люди были достаточно опытные и положение своё, вроде бы, понимали — то тут, то там возникали шепотки и смешки, а то и разговоры вполголоса. Фыркали и топтались кони, кто-то вдруг принялся подтачивать меч или топор, похрапывал Зарьял, чья очередь в стражу была под утро, едва слышно сопела альва, свернувшись клубком на краю попоны, почти вплотную к Доранту. Тихо, как шелест травы, напевал что-то на гаррани уставший за день Асарау. Смысла в амулете в таких условиях почти не было (да и кто знает, действует ли он вообще на альвов, — вдруг некстати подумал Дорант, которому эта простая мысль раньше как-то не приходила в голову).

Дорант пожалел, что в Марке нельзя держать собак. Когда-то, совсем в другой жизни, в метрополии, в поместье отца, они не реже раза в неделю ездили на охоту в горы. Отец приучал его и братьев к лишениям походной жизни, к опасностям и ответственности. В горах водились волки, шакалы и горные кошки — последние опаснее всех, потому что бесшумные и коварные. И лагерь охотников всегда охраняли собаки, поднимая шум, если кто-то приближался. Как-то раз Кудлай, лохматый черно-подпалый пёс пастушеской породы, спас им жизнь, когда на лагерь напала шайка разбойников. Пёс поднял шум, и охотники успели отбиться. Если бы не Кудлай, их застали бы спящими. Дежурившего отцовского боевого слугу успели без шума застрелть из лука.

Но в Марке собаки не живут. Какая-то хворь: у собаки начинают слезиться глаза, из носа течет слизь, через несколько дней пёс уже дышит с бульканьем и хрипами — и сгорает не более чем за неделю. Пытались скрещивать собак с местными шакалами — получались не болеющие, но дикие, неприручаемые и непредсказуемые звери. Чуть было не завезли эту хворь в Империю, пришлось даже запретить перевозку собак на кораблях. В обе стороны.

Когда время перевалило за середину ночи, Дорант позволил себе задремать. Проснулся он внезапно, от шума и движения вокруг. Каваллиер не сразу понял, что происходит (да и где он находится, вообще-то). Когда он, наконец, осознал себя, вокруг шел бой, Дорант был на ногах, а в руках у него был тяжелый и неудобный четырёхствольник. Вокруг в темноте носились люди и кони, и ещё какие-то тени; вспыхивал порох и раздавался гром выстрелов.

Альвы напали, подумал Дорант. Хорошо, что он не разрешил никому снимать на ночь кирасы.

Тут его как стукнуло: где альва? Он огляделся и с огромным облегчением обнаружил её, сжавшуюся в комок и дрожащую, на том же месте на той же попоне.

Дорант попытался сориентироваться и понять, что происходит. По звукам и движениям вокруг стало ясно, что дела обстоят довольно плохо: стрельба слышалась со всех концов лагеря, кто-то из людей уже кричал от боли, раненный, слышны были проклятия и крики, обычные для боя.

Дорант кинул взгляд на оставшиеся на попоне пиштоли, проверил, как выходит меч из ножен и перехватил четырёхстволку поудобнее — насколько это вообще было возможно. Вздохнул и ринулся туда, где больше всего кричали.

Ночной бой — пожалуй, самое неприятное, с чем может столкнуться воин. Бой всегда неразбериха, особенно если это не сражение больших масс регулярного войска, стоящих в строю, а драка между мелкими группами воинов. Тут важны быстрая реакция, способность мгновенно ориентироваться и личные, индивидуальные боевые навыки; умение держать строй становится бесполезным. Лет пятнадцать назад Дорант был в таких свалках одним из лучших, но с годами никто не становится шустрее.

Тем не менее, опыт может быть хорошей заменой физическим способностям, и каваллиер это мгновенно доказал, выпалив трижды по быстро скользящим в темноте неясным теням — и не промахнувшись ни разу. Сноп картечи шириной — на этом расстоянии — в тележное колесо достал все три тени, по которым Дорант стрелял. Будь на его месте Уаиллар, он осудил бы подстреленных — как бы ни было больно, аиллуо не должен визжать, подобно лесной свинье. Двое и не визжали — одному снесло пол-головы, второй, с развороченной грудной клеткой, тоже умер на месте. Третьему прилетело в обе ноги, перебив кости и порвав мышцы. Он-то и не смог справиться с болью.

Другие люди, заранее предупреждённые и снарядившие своё оружие картечью, тоже не всегда промахивались. Прорвавшиеся в лагерь пять или шесть альвов, стрелять в которых было уже невозможно из опасения попасть в своих, метали ножи и размахивали копьями — с переменным успехом: все-таки кираса хорошо защищает от альвийского копья, а навыки лесных воинов не рассчитаны на носителей кирас.

Дорант метнулся к попоне, схватил лежащие на месте пиштоли — и тут же бросил одну из них обратно: жаль было оставшегося заряда в четырехстволке. Он краем глаза увидел скрюченную на попоне альву, успел забеспокоиться — жива ли, но тут на него выскочил здоровенный пятнистый альв, и стало не до неё. Альв попался упорный, и даже с дырой в животе (шустро двигался, зацепило всего одной картечиной) едва не снес Доранту голову наконечником своего копья — каваллиер едва успел отбить удар стволом неразряженной ещё пиштоли. Выстрел из неё превратил грудь альва в кашу, и тот, наконец, завалился на спину.

Дорант не успел подхватить оставшуюся пиштоль: пришлось отбиваться сразу от двух альвов. Он едва сумел выхватить меч; по счастью, добрая имперская сталь оказалась крепче альвийского копья и снесла наконечник, почти не встретив сопротивления. Дорант увернулся от брошенного ножа, мечом отвел копье второго альва — и снова был вынужден уворачиваться от метательного ножа. При этом ему удалось полоснуть второго альва — который был помельче первого — мечом по внутренней стороне бедра, отчего тот сразу захромал. Первый, почти такой же крупный, как тот, которого Дорант убил перед этим, покрытый чужой и, может быть, своей кровью, ткнул каваллиера срубленным концом копья — но кираса выдержала удар. Дорант рубанул альва по руке, снеся кисть, которой тот держал остаток копья, и еле успел повернуться ко второму и отбить стремительно идущий в голову наконечник. Каваллиер с силой бросил лезвие меча вдоль древка, срезая врагу пальцы. Тот коротко и тонко вскрикнул — и метнул здоровой рукой копье в Доранта, целя в лицо. Дорант еле увернулся, лезвие рвануло его за левую щеку. Но конец меча уже пробил альву грудь. Второй же, которому нечем было уже держать обломок копья, бросился на Доранта, пытаясь свалить его и вцепиться в горло — и похоже, что зубами. Дорант выпустил рукоять меча, отжимая альва локтями. Борьба перешла на землю, они катались по ней, хрипя, толкаясь и давя друг друга, уже без всякого порядка, но тут стало ясно, что человек сильнее и тяжелее альва, а жизнь из последнего уходит с каждым толчком артериальной крови, хлещущей из отрубленной руки.

Когда Дорант, наконец, смог подняться, скинув с себя альва, все было уже кончено. Усталые и окровавленные люди ходили по лагерю, добивая лежащих тут и там врагов. Альва так и лежала на попоне, скрючившись. Дорант удивился, насколько близко она была от места, где он только что сражался.

Он подошел к самке. Та по-прежнему была сжата в комок, и плечи её содрогались. Доранту отчего-то пришла в голову мысль погладить её по спине; альва вздрогнула и сжалась ещё сильнее, но потом вдруг подняла голову и спросила что-то на своем языке. Дорант понял, что она спрашивает про кого-то, где он. До него дошло, что она беспокоится о своем самце.

Дорант встал и принялся обходить лагерь. Он чувствовал себя совершенно выжатым. Ни в одной битве до сих пор ему не приходилось так выкладываться — ни в одной битве ему не противостоял никто, способный двигаться так быстро.

Напавших альвов перебили всех: помогло то, что люди были начеку, и у каждого — огнестрельное оружие и защита тела. Людей погибло не так много, но ранены были едва ли не все. Тем не менее, всего шестеро убитых для стычки с четырьмя десятками альвов — да это была победа!

Среди погибших альвов знакомого самца не было. Дорант захватил Асарау (который благоразумно не участвовал в свалке, ограничившись стрельбой из хауды и четырех пиштолей) и трижды легко раненного Харрана, который теперь сможет гордиться длинным шрамом на лбу, и вернулся к альве.

— Твоего аиллуо нет среди павших, — сказал он, подобрав, как мог, слова из тех, что уже знал.

Альва вздохнула с облегчением.

И тут из-за кустов появился совершенно голый и довольно грязный подросток, за которым осторожно двигался известный многим из присутствующих людей самец альва.