Пять отвлекающих маневров

Убийца

— Наконец-то настал момент, — торжественно начал свою речь лорд Уимзи, — которым я буду гордиться больше всего в жизни. Начальник полиции, инспектор, сержант и два констебля просят сделать выбор между их версиями, а я, выпятив грудь и надувшись от важности, могу откинуться на спинку стула и сказать: «Господа, вы все ошибаетесь».

— Что за черт?! — вскричал Максвелл. — Мы не можем все быть не правы.

— Сейчас вы напоминаете мне, — улыбнулся Питер, — того стюарда на пароме, идущем через пролив, что сказал пассажиру, жестоко страдающему от морской болезни: «Сэр, вам не может быть тут плохо». Вы все можете ошибаться, и вы делаете это.

— Но мы перебрали все версии, — не сдавался начальник полиции. — Уж не собираетесь ли вы, Уимзи, перевернуть все с ног на голову и доказать, что преступление совершила миссис Грин, или молочник, или, пуще того, еще кто-нибудь, кого мы вообще не знаем? Это будет в худших традициях низкопробных бульварных романов. Кроме того, вы сами утверждали, что убийца — художник, и вы же назвали нам этих шестерых. Неужели теперь вы возьмете свои слова обратно?

— Нет, — возразил его светлость. — У меня нет намерения пасть так низко. Я всего лишь конкретизирую то, о чем так или иначе говорил раньше. Все вы не правы, но кое-кто не прав меньше, чем остальные. Дело в том, что никто из вас так и не выявил настоящего убийцу, потому что не воспользовался моими советами, хотя некоторые к ним в какой-то степени все-таки прислушались.

— Перестаньте занудствовать, Уимзи, — попросил Максвелл. — Речь идет о деле чрезвычайно серьезном. Если вы обладаете какой-либо информацией, не имеющейся у нас, то обязаны предоставить ее полиции. Точнее говоря, вы должны были сразу так поступить, вместо того чтобы позволять нам самим тратить время столь нелепо.

— Собственно, я с самого начала и пытался это сделать, — пожал плечами Питер. — Я говорил кое о чем в день совершения преступления, просто вы забыли. Однако, в сущности, у меня не было тогда никаких подтверждений собственных слов. Пришлось подождать, пока все подозреваемые не будут втянуты в дело, прежде чем я абсолютно уверился в правильности своей версии. Ведь ее в любой момент могло разрушить какое-нибудь непредвиденное обстоятельство. Даже сейчас я еще не располагаю всеми доказательствами, но, ручаюсь, что скоро смогу предъявить их.

— Давайте, давайте, — проворчал прокурор. — Сделайте милость, поведайте, что конкретно вы хотите доказать, а мы уж, не сомневайтесь, дадим вам такую возможность.

— Что ж, я не премину ею воспользоваться! Вернемся к моменту обнаружения тела. Основная часть загадки, как, впрочем, и ответа на нее, была там, и я, если припомните, указал вам на это, Дэлзиел, что в итоге заставило вас убедиться в насильственной причине смерти Кэмпбелла. Мы поняли, что это было убийство, а вовсе не несчастный случай.

Подумайте, в каком состоянии и при каких обстоятельствах мы нашли тело? Холодное, окоченевшее, оно лежало в воде, на мольберте стояла незаконченная картина, рядом — палитра, сумка и мастихин. Мы осмотрели все принадлежащие покойному вещи, и я сказал вам, сержант, что среди найденных предметов кое-чего не хватает и что если мы не отыщем о самое «кое-что», то Кэмпбелла убили. Помните, Дэлзиел?

— Отлично помню, ваша светлость.

— В сумке Кэмпбелла оказалось девять тюбиков с масляной краской: киноварь, ультрамарин, два желтых хрома, виридоновая зеленая, кобальт, малиновая, краппак красный светлый и лимонная. Но там не было белой! Я объяснял вам сержант, в свое время, что ни один современный художник, если он пишет маслом, не способен обойтись без белил. Они являются своего рода основой, с которой смешивают другие краски для получения разных оттенков и полутонов. Даже такой мастер, как Кэмпбелл, использующий в основном чистые тона, не взялся бы за рисование без белой краски. Это все равно, что ловить форель без сети. В любом случае, доказательством тому, что Кэмпбелл использовал в то утро белила, служило полотно, где было отчетливо видно множество влажных, свежих, только-только нарисованных белых облаков.

Наличие у покойного белил подтверждается и взглядом на палитру, на которую художник выдавил в следующем порядке шесть красок: белую, кобальт, виридоновую зеленую, ультрамарин, хромовый желтый и краппак красный светлый.

Вы искали этот злосчастный недостающий тюбик с краской вместе со мной. Мы вывернули карманы Кэмпбелла, обыскали каждый дюйм земли, перевернули — точнее, вы перевернули, поскольку я, как благоразумный человек, сумел от этого отвертеться, каждый камень в том проклятом ручье, до самого моста. Я указывал вам на то, что, скорее всего, тюбик должен быть довольно большим, хотя не исключена вероятность, что он оказался полупустым и поэтому легким. Если бы тюбик валялся где-то поблизости, можно ли утверждать, что вы бы его обнаружили?

— Да, — подтвердил Дэлзиел. — Об этом можно говорить уверенно, ваша светлость.

— Отлично. Конечно, оставался крошечный шанс, что после смерти Кэмпбелла кто-то подошел и взял тюбик, но мы отметаем его как излишне фантастический и принимать во внимание не будем. Посудите сами: кто возьмет с места преступления всего одну вещь и оставит все остальное? К тому же состояние тела наводило на мысль, что смерть наступила намного раньше, чем вынуждала думать незаконченная картина. Кстати, доктор, хочу облегчить ваши терзания и сделать комплимент профессионализму. Несмотря на весьма уместное и оригинальное замечание Дункана, ваша оценка времени смерти совершенно верна.

— Рад это слышать.

— Итак, оставался вопрос, куда исчезли белила. Принимая во внимание все имеющиеся факты, я пришел к мнению, что, во-первых, Кэмпбелл был убит, во-вторых, картину написал убийца, и, в-третьих, он почему-то прихватил с собой белую краску.

Зачем ему понадобилось брать тюбик, спросите вы? Со стороны преступника это был очень глупый поступок, ведь отсутствие краски обязательно должно было вызвать подозрения. Отвечу, что, вероятнее всего, он забрал его неумышленно, то есть просто автоматически сунул туда, куда привык класть собственные тюбики с красками во время работы. Обратите внимание, убийца не убрал белила на обычное место — в коробку, сумку или на подставку мольберта. На земле тюбика также не было. Что остается? Скорее всего, карман. Я догадался, что нам нужно искать художника с вредной привычкой класть чужие краски, как, впрочем, и собственные, в карман.

— Вы об этом не упоминали, — укоризненно покачал головой Дэлзиел.

— Каюсь, сержант. Поймите меня и простите. Я опасался, что, если обмолвлюсь об этом, вы проявите излишнее рвение и начнете расспрашивать всех и каждого, а ведь стоило только обратить внимание убийцы на его оригинальную привычку, как о ней, равно как и о продолжении расследования, можно было бы забыть. Кроме того, такая манера могла оказаться у несколько художников. В конце концов, я вообще мог ошибиться, преувеличивая значение столь слабой улики, и счел за благо промолчать. Я начал ходить по мастерским, наблюдая за работой живописцев. Очевидно, что такую своего рода разведку я, как частное лицо, мог произвести лучше, чем полиция. Но я все же дал вам подсказку, Дэлзиел, вставив ее в ваш отчет. Каждый мог прийти к тому же заключению, что и я. Почему никто этого не сделал?

— Что теперь об этом говорить, — вздохнул Максвелл. — Продолжайте, прошу вас.

— Я задумался, зачем понадобилась вся эта возня с картиной? Для чего убийце околачиваться на месте преступления, рисуя какой-то пейзаж? Ответ очевиден: чтобы скрыть истинное время смерти Кэмпбелла. Но какое именно? Предположим, злодеяние свершилось предыдущей ночью. Это означает, что злоумышленник не имеет алиби на ночь, предшествующую убийству, или на любой другой период, необходимый ему. Однако человек, о котором идет речь, постарался создать впечатление, что смерть наступила именно утром… Следовательно, у него на это время обязательно будет железное алиби. Итак, я уже знал про убийцу четыре факта. Первое: он художник, иначе бы не смог написать картину. Второе: он имеет обыкновение класть краски себе в карман. Третье: у этого человека слабое алиби на фактический момент смерти. Четвертое: у него будет безупречное алиби на утро вторника.

Затем мое внимание привлекло то, что в машине обнаружились следы грязи. Скорее всего, их наличие предполагало, что алиби каким-то образом обеспечивается с помощью велосипеда. Дальше этих общих рассуждений я пойти не смог, потому что не знал точно, когда Кэмпбелл был убит, когда он предполагал выехать в Миннох, сколько времени требуется на то, чтобы нарисовать картину, и многое другое. Но в одном я был уверен точно — в том, что Кэмпбелл являлся чертовски склочным типом и, по крайней мере шестеро художников из ближайших окрестностей публично заявляли, что желают, чтобы он провалился в преисподнюю.

Меня смутило еще кое-что: пятеро из этих шестерых исчезли. Конечно, в том обстоятельстве, что все они вдруг в одно и то же время оказались в отъезде, в принципе, не было ничего необычного. В эти дни как раз проходила выставка в Глазго, на которую собирались несколько человек, включая Фергюсона. Я уж не говорю о ночной рыбалке и еще сотне дел, которыми каждый может заниматься, когда ему угодно. Тем не менее, факт оставался фактом: никого из предполагаемых подозреваемых на горизонте не наблюдалось, и было совершенно непонятно, в какую сторону двигаться дальше. Единственным, кто объявился, был Стрэтчен. Встретившись с ним, я убедился, что его алиби далеко от совершенства, причем речь шла не только о ночи понедельника, но и о следующем утре. Думаю, о подбитом глазе этого джентльмена и его сомнительном виде в целом лишний раз даже упоминать не стоит.

На тот момент ситуация была такова: Грэхем исчез, Фаррен исчез, Уотерз исчез, Гоуэн уехал в Лондон, а Фергюсон — в Глазго. Дома остался один Стрэтчен, да и тот безбожно врет.

Должен сказать, что Стрэтчена я исключил из списка подозреваемых почти сразу, хотя и не сомневался, что он что-то скрывает. Ведь я искал убийцу с хорошим алиби, а у Стрэтчена оно было настолько сомнительным, я бы, пожалуй, сказал, грубо сфабрикованным, насколько вообще можно вообразить. Оставалось ждать появления Грэхема, Фаррена и Уотерза: я не исключал, что они могли вернуться, привезя с собой превосходные доказательства собственной невиновности. Двумя наиболее подозрительными, на мой взгляд, выглядели Фергюсон и Гоуэн — как раз потому, что их непричастность к преступлению была подтверждена независимыми свидетельствами. Однако алиби Гоуэна охватывало и ночь, и утро вторника, поэтому наилучшим образом подходящим под все условия человеком для меня стал Фергюсон. Его версия событий оказалась именно такой, какую и следовало ожидать. Алиби, внешне несокрушимое, как скала, было неопровержимо в любом из моментов и основывалось на показаниях таких заслуживающих доверия людей, как начальники станций и автобусные кондукторы, у которых не было никаких причин для лжи, но распространялось только на утро вторника. Однако если Фергюсон действительно ехал поездом десять ноль восемь из Гейтхауса в Дамфрис, то получается, что он точно не мог нарисовать картину.

Затем начали постепенно объявляться остальные. Грэхем вообще не дал никаких объяснений своего отсутствия, поразив меня тем самым до глубины души. Я убедился, что он, единственный из шестерых, не просто имеет развитое воображение, но и обладает таким же, как у меня, типом мышления. Я буквально видел ход его мыслей, так и слышал, как он говорил себе: любое алиби будет вызывать подозрения, поэтому лучшим доказательством невиновности станет отсутствие алиби вообще. В тот момент я подозревал Грэхема больше, чем кого-либо. К тому же он сказал, что может имитировать манеру Кэмпбелла рисовать и блестяще мне это продемонстрировал. У меня возникло неприятное предчувствие, что мы ни за что не сможем прижать его, если убийца действительно он. Грэхем держался превосходно, избрав самый правильный стиль поведения — ничего не говорить, не уверившись, что это безопасно.

Фергюсон привел кучу доказательств того, что на самом деле был в Глазго, и рассказал нам историю, которая дала наконец несколько реальных привязок ко времени, от которых можно было как-то отталкиваться. Кстати, уверен, что он был совершенно точен, ничего не проспав и не пропустив. Я навязался к нему в гости, понаблюдал за тем, как он рисует, и отложил до поры результаты этих наблюдений в своей памяти.

В среду мы сообща занялись велосипедом, найденном в Эйре. Не хочу никого обидеть, но настаиваю на том, чтобы принять велосипед в расчет при любом толковании событий. Эпизод с ним настолько странен, что едва ли может быть случайностью или совпадением. Конечно, он не проливает свет на личность убийцы, но все же крайне важен. А вот происхождение велосипеда подразумевает лишь то, что преступление связано с Гейтхаусом. Думаю, это и без того всем понятно. Очень жаль, что носильщик в Джирване заболел именно тогда, когда был нам больше всего нужен. Опознай он одного из подозреваемых на фотографии, и мы избавились бы от многих хлопот.

Что же я делал в четверг? Хм… Ну конечно! В тот день мы получили сведения об инциденте на дороге Гейтхаус-Керкубри, гаечный ключ и обрезки черных волос. Это порядочно сбило нас с толку, да, Макферсон? Если бы мы были чуть порасторопнее, то смогли бы поймать Гоуэна прежде, чем он скрылся, и прилично сэкономили бы на железнодорожных билетах до Лондона. Признаю свою вину, ведь я, целиком поглощенный идеей об эксперименте с написанием пейзажа, вместо того, чтобы как следует поразмыслить, отправился к Бобу Андерсону с предложением провести своего рода реконструкцию событий в Миннохе. Я намеревался собрать вместе как можно больше художников, попросить их написать картину в манере Кэмпбелла и выяснить, сколько это займет времени. И Грэхем, и Стрэтчен, и Фергюсон согласились принять участие в этой затее, хотя последний заявил, что сия идея не слишком хороша. Однако погода спутала мне все карты.

Потом я отправился на берег Каррика, где имел возможность понаблюдать, как рисует Стрэтчен. Он чуть было не столкнул меня вниз, но, к счастью, все обошлось. К тому времени уже стало очевидно, что он либо что-то утаивает, либо кого-то покрывает, и существовала определенная вероятность того, что он причастен к исчезновению Фаррена. Между прочим, поздно вечером во вторник, обследуя студию Уотерза и выясняя, насколько удобно было поставить в переулке автомобиль, я видел, как Стрэтчен заходил к миссис Фаррен.

В субботу я практически ничем не занимался, но этот день отмечен возвращением Уотерза. Да, еще мы услышали занимательную историю в изложении миссис Смит-Лемесурье. Хотя у меня все еще оставались сомнения относительно невиновности Грэхема, с его стороны стало бы большой глупостью предложить нам подобное алиби, поэтому я согласился с Дунканом, заметившим, что леди просто потеряла голову и сама выдумала эту небылицу от начала до конца.

В воскресенье мне пришлось припугнуть миссис Фаррен, чтобы узнать, где найти ее мужа. Я настиг его в понедельник и смог взглянуть, как он работает, прежде чем полиция явилась за ним. Таким образом, мне оставалось проверить еще троих подозреваемых из числа живописцев. Приблизительно тогда же мистер Максвелл получил показания Стрэтчена, но к тому времени я уже знал об этом человеке все, что нужно.

Последнее, что я сделал, — усадил Грэхема и Уотерза копировать рисунок Кэмпбелла. Таким образом, я убил сразу нескольких зайцев: эксперимент дал ясное представление о том, как они используют и куда кладут тюбики краски, внес ясность в вопрос о том, сколько потребно времени, чтобы написать пейзаж, что само по себе крайне необходимо для придания моей версии завершенности, и, так уж получилось, художники в разговоре сами дали мне необходимую информацию о Гоуэне. Вот почему, инспектор, я отказался от поездки с вами в Лондон.

Давайте наконец приступим к главному — тому, что вы наверняка так жаждете услышать. Как же все-таки эти шестеро обращались с красками?

Гоуэн оказался жутким педантом и чистюлей. Он просто не мог рисовать, не наведя порядок. Для каждой мелочи у него отведено свое, строго определенное, место. Думаю, привычка совать краски в карман была бы для него крайней степенью падения. Кроме того, сказать по правде, я уверен, что он не способен подделать стиль Кэмпбелла, так как слишком привержен собственной манере. Также, полагаю, ему не хватает сообразительности для того, чтобы замыслить и от начала до конца воплотить в жизнь настолько изощренный план убийства. Даже в его «таинственном» исчезновении роль мозгового центра играл Хэлкок, судя по всему, весьма незаурядный интриган.

Кандидатуру Уотерза я подробно рассматривать не буду. Достаточно заметить, что он обычно кладет краски в сумку… Следовательно, держа в руках сумку Кэмпбелла, он, само собой, убрал бы их туда. Несмотря на то, что Уотерз хвастался талантом имитатора, он работал над пейзажем весьма небыстро, да и копия, скажем прямо, была не слишком хороша. Однако и не настолько неудачна, чтобы казаться нарочитой попыткой специально рисовать плохо. И, наконец, ни он, ни Грэхем во время эксперимента не выглядели так, будто картина вызывает у них какие-либо неприятные ассоциации.

Грэхем. Да, Грэхем очень умен. Именно он с первого взгляда определил, что этюд не принадлежит кисти Кэмпбелла. Он сразу отметил различия в стиле и намекнул мне на них, найдя при этом возможность ни слова не сказать напрямую. Конечно, такое поведение могло быть кульминацией его грандиозного обмана, но я совершенно уверен в обратном. Грэхем выглядел искренне озадаченным и явно что-то заподозрил. Он также упомянул, что, рисуя на природе, бросает использованные тюбики на землю или в шляпу, а Уотерз этот факт подтвердил. Ни Грэхем, ни Уотерз не продемонстрировали склонности к клептомании относительно красок. Я наблюдал за ними полтора часа и не заметил даже намека на попытку сунуть руку в карман.

Что можно сказать о Фаррене? Выяснилось, что он пользуется этюдником и аккуратно кладет каждый тюбик в отведенное ему там углубление. Не возьмусь предсказывать наверняка, как он поступит, не имея этюдника под руками, но, посещая миссис Фаррен, я обследовал карманы старой блузы ее мужа, в которой тот рисует, и не обнаружил внутри ни тюбиков, ни следов краски. В общем, я исключил Фаррена из списка подозреваемых. Не последнюю роль в этом сыграло и то, что он ничем не обеспечил собственную защиту относительно утра вторника. Ведь мы помним, что основная идея с подделкой картины состояла в создании алиби. Моя логика проста — если у Фаррена его нет, значит, оно ему не нужно.

Теперь о Стрэтчене. Он складывает тюбики на подставку мольберта, использует в работе палитру и выдавливает краски на нее всегда в одном и том же порядке, соответствующем спектру. Палитры Кэмпбелла и Стрэтчена здорово отличаются друг от друга, к тому же все тюбики, за исключением белого, нашлись в сумке. Наблюдая за Стрэтченом во время работы, я улучил возможность стянуть тюбик с кобальтом, но по окончании картины, во время сборов, он сразу обнаружил пропажу, несмотря на то, что из-за произошедшего между нами малоприятного разговора, сильно нервничал. Нет, Стрэтчен вовсе не тот человек, который мог бы уйти с компрометирующим его тюбиком белил в кармане!

И вот мы вплотную подошли к Фергюсону. Попробуем беспристрастно рассмотреть факты. Он кладет тюбики в карман, я видел это собственными глазами. Обычно Фергюсон пользуется красками из магазина Робертсона, но некоторое время назад у него на столе обнаружился фунтовый тюбик белил от «Виндзор энд Ньютон», который я лично имел удовольствие держать в руках. Только у Фергюсона в манере письма есть особая характерная деталь — страсть к синеватым теням, так озадачившим Джока Грэхема на имитированном пейзаже. Их наличие неопровержимо свидетельствует о том, что именно Фергюсон подделал картину, чтобы обеспечить себе алиби.

Помимо этого есть еще два обстоятельстве, о которых я хочу упомянуть. Фергюсон — единственный из подозреваемых, обладающий алиби, полностью укладывающимся в схему преступления. Он известен исключительной зрительной памятью и вниманием к деталям. Один лишь Фергюсон отказывался от участия в художественном эксперименте в Миннохе. И конечно, я снимаю шляпу перед мистером Максвеллом, заметившим, что именно Фергюсон знал все необходимое для того, чтобы создать достаточно убедительную инсценировку в доме Кэмпбелла. Убедительную настолько, что даже у миссис Грин не возникло никаких подозрений.

Когда Питер закончил свою речь, в комнате на мгновение повисла тишина. Первым заговорил Максвелл.

— Уимзи, все это звучит очень хорошо и весьма убедительно, но, пока вы не опровергнете алиби Фергюсона, мы ничего не можем сделать. Известно, что он сам, или некто, выдающий себя за него, отправился из Гейтхауса в Глазго через Дамфрис поездом в девять ноль восемь. Билет был прокомпостирован в трех пунктах и сдан на конечной станции. Кроме того, в Глазго Фергюсона видели работники ремонтной мастерской, а также мисс Сэлби и мисс Кошран. Полагаете, что у него был сообщник?

— Нет, помощников у Фергюсона не было, но, по всей видимости, он прочитал немало детективных романов. Вот что я предлагаю. Завтра снова вторник, и поезда будут следовать точно по такому же расписанию, как в то злосчастное утро. Сегодня вечером мы отправимся к дому Кэмпбелла и восстановим ход событий с начала до конца. Берусь наглядно продемонстрировать, как произошло убийство. Если я ошибаюсь, затея провалится, но, если все пройдет гладко, значит, моя версия не только возможна — она истинна.

— Прекрасно, — оценил предложение Макферсон.

— Есть только одна загвоздка, — сказал Уимзи. — Как на время устранить Фергюсона? Боюсь, увидев, чем мы занимаемся, он удерет.

— Ну и что? — удивился инспектор. — Если Фергюсон сбежит, он тем самым подтвердит свою вину, а поймать его, полагаю, особого труда не составит.

— Ну что же, пожалуй, — согласился его светлость. — На роль Кэмпбелла нам понадобится невысокий грузный мужчина… Молодые полисмены слишком высоки, так что, боюсь, «покойником» придется побыть вам, мистер Максвелл.

— Не возражаю, — согласился начальник полиции. — При условии, что вы воздержитесь от желания сбросить меня со скалы.

— Это не входит в мои намерения, но вам все равно придется несладко. Еще нам понадобятся два наблюдателя: первый будет присматривать за «трупом», а второй все время находиться рядом со мной. Им предстоит изрядно потрудиться. Как насчет вас, господин прокурор?

— Нет, нет! — отказался почтенный джентльмен. — Я уже слишком стар для авантюр.

— Тогда пусть это будут инспектор Макферсон и сержант. Вы, господин прокурор, в свою очередь, можете просто сопровождать нас, если желаете. Еще необходим велосипед, ведь тот, которым воспользовался убийца, до сих пор ждет на Юстонском вокзале, когда его заберут. Кроме того, нужны яйца с беконом для всех и дополнительная машина для наблюдателей.

Материальную часть вызвался обеспечить инспектор.

— Росс и Дункан, — добавил он, — будут следить за Фергюсоном. Куда бы он ни пошел, следуйте за ним тенью, ясно? А если попытается скрыться, арестуйте его.

— В общем, так, — подвел итоги его светлость. — Мистер Максвелл, вы выезжаете из Керкубри, как только закроются пабы, и ждете нас на перекрестке без четверти десять. Вы, Макферсон, берете машину наблюдателей и сначала будете Гоуэном, но не возвращаетесь в Керкубри, а следуете за мистером Максвеллом в Гейтхаус, чтобы, в свое время, исполнить роль Стрэтчена. Вы, Дэлзиел, держитесь неподалеку от меня внимательно за всем наблюдаете. Как кот за мышиной норой! Вы, господин прокурор, действуете по своему усмотрению. А начать я предлагаю с плотного ужина, ведь впереди у нас напряженная работа.