Пьесы

МАША КОРИКОВА учительница.

МАТВЕЙ охотник.

ЕФИМ (ШАМАН) брат его старший.

ГРИГОРИЙ САЛИНДЕР пастух.

АНФИСА его жена.

ПЕТР РОЧЕВ (ЗЫРЯН) бригадир.

МАТВЕЙ

ЕФИМ в старости.

КАТЕРИНА.

МУЖ.

ЯДНЕ.

ЖИТЕЛИ СТОЙБИЩА.

ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ. СЕВЕР ЗАПАДНОЙ СИБИРИ — В ВОСПОМИНАНИЯХ ДВУХ ПОЖИЛЫХ БРАТЬЕВ.

ПРОЛОГ

У костра д в а с т а р и к а. Один маленький, шустрый, на шапке — бубенчики. Другой крупный, медлительный, грустный. Оба по очереди курят одну трубку. Молчат… Задумчиво молчат и себя пережившие горы. Они все на свете видели. И боль и радость отражались в них эхом. А горы молчали. И старились. Иногда, точно скупые слезы, роняли они вниз камни. Камни, случалось, падали на чьи-то головы. А горы молча скорбели о тех, кого придавили обвалом. Но, может, и ни о ком… просто так скорбели… философически.

Гаснет костер, погасла трубка. Крупный старик, М а т в е й, медленно, со всхлипом «раскачивает» ее.

М а т в е й. Не горит… погасла.

Маленький старик зажигает спичку, дает прикурить.

Спасибо, Ефим.

Е ф и м (наблюдая за догорающей спичкой). Красивая была спичка, белая, с золотой головкой. Головка росла, росла и лопнула. Почернела спичка.

М а т в е й. И мы почернеем, когда погаснет наш костер. Не пора ли копать могилу?

Е ф и м. Лучше остаться наверху. По обычаю наших предков. Зачем прятаться в землю? Лягу, когда позовет смерть, вытяну руки и, мертвый, буду смотреть на звезды, на зимние сполохи.

М а т в е й. Человек должен лежать под землей, растить деревья и травы. Он и мертвый должен трудиться, чтобы отблагодарить землю, родителей за дарованную ему жизнь.

Е ф и м. Мне не за что благодарить своих родителей. Они сотворили меня без моего согласия. Дай трубку. Теперь мой черед.

М а т в е й. Тебя мать родила. И когда ты был в ее чреве, ты просился на волю. Девять месяцев стучал головой, руками, ногами.

Е ф и м (энергично затряс головой). Не девять, Матвейка, — шестьдесят лет. У человека нет воли, не-ет! Живет он и до последнего часа болтает о воле, так и не изведав ее. Вот ты волен?

М а т в е й. Я?! (Подумав.) Да, я волен.

Е ф и м. Вре-ешь, не волен! Потому что убить меня хочешь. И помереть со мной рядом. Но, и оставшись жить, ты не освободишься от меня, мертвого. Я — тынзян на твоей шее.

М а т в е й. Ты волк, попавший в капкан. Ты всегда был волком.

Е ф и м (не без гордости). Был. И остался. Такая жизнь. Ну, копай мне последнее жилище. Земля стылая — долго провозишься.

М а т в е й. Начну, когда догорит костер. Под ним и начну. Ты мне поможешь.

Е ф и м (покачав головой). Помог бы. Но я никогда не работал.

М а т в е й. И там тоже?

Е ф и м. И там. Там были люди, которые все делали за меня. Я был паханом. Знаешь, что это такое?

М а т в е й. По-лагерному, наверно, шаман. Раз нигде не работал.

Е ф и м. Ты угадал. Это почти одно и то же. (Передав трубку.) Кури.

М а т в е й. Тебе не страшно умирать, Ефим?

Е ф и м (бесшабашно смеется). Если мне не было страшно жить, то почему же я должен бояться смерти?

М а т в е й. А я боюсь.

Е ф и м. Боишься — живи.

М а т в е й. Я дал себе слово. Я дал слово, когда отыщу тебя, — убью. И сам умру тоже.

Е ф и м (сочувствуя ему). Как мало тебе нужно! Двадцать или даже больше лет жить одной мыслью! Да погоди! Ты счету-то хоть научился?

М а т в е й. Меня учила считать Маша. Это было в тридцать третьем.

Ефим кивает: «Однако так».

Охотился — считал убитых зверей. Воевал — считал убитых врагов. Я умею считать.

Е ф и м. Столько лет прошло — подумать! А ты так и не поумнел. Жил маленькой местью за одну маленькую никому не нужную жизнь.

М а т в е й. Это жизнь была нужна мне… детям, которых она учила, их детям. Ма́шина жизнь была нужна всем.

Е ф и м. Там, далеко, прошла война. Я грамотный, я читал газеты и знаю: на этой войне погибли многие миллионы. Среди них были такие, кто много лучше твоей учителки. И — умнее. Если их обрекли на гибель, значит, они никому не нужны.

М а т в е й. Мне трудно спорить с тобой. Ведь ты говорун, шаман. Но я думаю, всякий человек нужен.

Е ф и м. Значит, нужен и я. Зачем же ты хочешь меня убить?

М а т в е й. Потому что ты убил Машу. И я дал слово. Теперь я должен.

Е ф и м (смеется). Никто никому не должен. А это понимают только умные. И потому их чтут. Их называют паханами, шаманами или еще как-нибудь.

М а т в е й. Я все равно тебя убью.

Е ф и м. Думаешь, стану просить пощады? (Снова зажигает спичку.) Для меня жизнь человеческая вроде этой спички. Догорела и — нет ее. И меня на одну вспышку осталось. Я это знаю и спокоен. А ты столько прожил и ничего не постиг. Слова, чувства, разум — все прежнее. Только голова в куржаке. И ум, наверно, оттого совсем вымерз. Если он был.

М а т в е й. Может, и не было. Но я своему слову верен.

Е ф и м (смеется, потом кричит, и крик возвращается эхом). Слово! Сло-овооо! Слышал? Слово — звук, вроде крика совы или выстрела. Как можно быть верным звуку? Разве он нуждается в этом? Услышал раз и — забыл.

Матвей упрямо качает головой. Ефима это забавляет.

Да ведь и слова бывают разные: русские, ненецкие, книжные, блатные… и в разное время они по-разному звучат. Слово, которое нравилось дедам, уже не нравится их внукам. У одних народов цветок пахнет, у других он воняет. Ты запаху верен или вони?

М а т в е й (угрюмо). Не серди меня, Ефим. (Передав трубку.) Стар ведь, а как легко смотришь на все. Словно совесть твоя ничем не отягощена.

Е ф и м (смеется). Совесть — разве нарта? В нее не сядешь, не положишь груз… Я говорил тебе о спичке. Она горит с головки, где хранится ее разум. Разум — и больше ничего. Наш разум тоже в голове. Он может человека обозначить хорьком, пулю — монетой. Но хорек останется хорьком, пуля — пулей. Разум велик и ловок, Матвей. Он бережет себя. Но и он умрет, когда сгорит вся спичка.

М а т в е й. Совсем ты заговорил меня. И я забыл главный вопрос.

Е ф и м. Вспоминай. Если не вспомнишь — подскажу. Я знаю этот вопрос.

М а т в е й. Не хочу, чтобы ты подсказывал. Сам вспомню. (Курит.) Что берет человек с собой в последний путь?

Е ф и м (улыбаясь, кивает. Он ожидал этого вопроса). Ничего. И поэтому мертвые спокойны. Чай выпит. Кружка пуста.

М а т в е й (выбив трубку, почистил ее ногтем, продул и снова набил табаком). А она взяла — ты помнишь? — одну маленькую книжечку.

Е ф и м. И теперь читает ее. Ей надолго хватит этой маленькой красивой книжечки. Если черви не отнимут.

М а т в е й (укоризненно). Не смейся, Ефим. Ты можешь не дожить до своего срока. (Тронул рукой стоящее около него ружье.)

Е ф и м. Значит, мой срок сдвинется. Только и всего. Стоит ли сокрушаться об этом.

М а т в е й. И ее срок сдвинулся. Ей было бы сейчас тридцать семь. Нет, тридцать восемь, однако. Помнишь ее?

Е ф и м (по лицу его пробежала тень). А зачем мне ее помнить? Если б я жил воспоминаниями, я стал бы похож на тебя.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Селение из нескольких чумов и новый, еще не достроенный дом — школа.

Поселок счастлив своим расположением: кругом лес, река рядом. Вдали видны Уральские горы. Вершины их в снегу. Урочища пастухов и охотников так велики, что сюда входят и тайга и тундра.

Из лодки-калданки на берег выпрыгивает девушка, это М а ш а. Она в спортивных шароварах, в свитере. Вытянув лодку, берет из нее сундучок фанерный и патефон и направляется к чуму, подле которого колет дрова А н ф и с а, молодая еще женщина, в малице, в чижах; она с подбитым глазом.

Внутри дома видна люлька. Над люлькой бубенчики, пробки от флаконов, цепочка — игрушки ребенка. Анфиса ожесточенно машет топором, отпинывая поленья.

Под лиственницей, на которой висит деревянный идол, спит на оленьей шкуре м у ж ч и н а.

Издали доносится вой.

Звуки бубна.

М а ш а. Здравствуйте.

А н ф и с а (неприязненно покосившись на нее). Э…

М а ш а. Вы не говорите по-русски?

А н ф и с а. Каким ветром тебя занесло? (Говорит она замедленно, сипло.)

М а ш а. Учительница я. Ваших детей грамоте учить буду. (Вслушиваясь.) Там кто-то болен или рожает?

А н ф и с а. Шаман там. Камлает. (Махнув рукой.) Э, ты не знаешь.

М а ш а. Камлает? Как интересно! (Намеревается идти к чуму шамана.)

А н ф и с а. Не ходи. Это нельзя.

М а ш а. Ну вот еще! Я в церкви была когда-то… из любопытства, конечно. Вообще-то я атеистка. Неверующая, проще говоря. Понимаете?

А н ф и с а. Ты слепая, однако, э?

М а ш а. Но почему же? В стрелковой секции занималась. Даже значок имею.

А н ф и с а. Чум видишь?

М а ш а. Разумеется, вижу.

А н ф и с а. Гришку моего под деревом видишь? Пьяный спит.

М а ш а. Какое безобразие! Вижу и его. Бессовестный! Он спит, а вы дрова колете.

А н ф и с а. Нет, должно быть, не совсем слепая. Ну так смотри: вот бог. (Показывает на замурзанного идола.) Гришка проснется сейчас — бить его станет. А потом и меня.

М а ш а. Бога-то — пусть, его все равно нет. А вас за что?

А н ф и с а. Раз бьет, значит, есть бог. Бог есть, рыбы нету. Ушла из котцов рыба.

В чуме закричал ребенок. Спящий зашевелился, поднял голову. Взяв обломок хорея — палки, которой погоняют оленей, — принялся дубасить и без того жалкого идола.

М а ш а. Что это он?

А н ф и с а. Сказала же: бога бьет… за то, что рыба ушла.

М а ш а (услыхав вой Шамана). А тот?

А н ф и с а. Тот пытает: почему рыба ушла. Однако и мне пора. Бог устал. Дрова умеешь колоть?

М а ш а. Я в городе жила. У нас паровое отопление.

А н ф и с а. Учись, если ты… женщина. (Отдает Маше топор, подходит к мужу, становится перед ним на колени. Тот бьет ее раз и другой.)

М а ш а (ошеломленно молчит, потом бросается на выручку). Нет! Не сметь! Вы что, рехнулись? Не сметь! В сельсовет пожалуюсь!

Г р и г о р и й (продолжая истязать жену). Сельсовет далеко. Два дня на оленях ехать. Я сам себе… сам сельсовет!

Анфиса безропотно сносит его побои.

М а ш а (пытается оторвать его от жены, но от сильного толчка отлетает в сторону). Не трогай! Слышишь? Лучше не трогай! (Замахивается топором.) Уйди, паразит, раскрою череп!

Г р и г о р и й (удивленно, но с некоторым уважением). Смелая девка! Лихая девка! Мне бы в жены такую!

М а ш а. Ты и своей недостоин.

Г р и г о р и й. Своя старая, двадцать пять зим прожила. Мне молодая нужна, как ты. Смелая, как ты. Давай выходи замуж. На охоту вместе ходить будем, винка пить будем. (Великодушно протягивает ей недопитую бутылку.) Н-на, пей!

М а ш а. Сам отравляйся! (Выбивает бутылку.)

А н ф и с а. Бить-то еще не будешь? Если не будешь — пойду сына кормить.

Г р и г о р и й (жестом отпуская ее). Сейчас некогда. Завтра побью. А может, вовсе убью. (Спрашивает у Маши.) Убить? Надоела.

М а ш а. Вот зверь! Вот дикарь! Только тронь ее! Только тронь!

А н ф и с а. Убей. И Костю убей. А то кормить его надо.

М а ш а. Не бойся, спьяна говорит. Как можно убивать человека? Тем более жену. Тебя спрашиваю, палач: как жену убивать можно?

Г р и г о р и й. Оленя убиваю — почему жену не могу? Олень добрый, красивый. Олень везет меня, одевает, кормит, себя кормит. А я его убиваю. Жена не везет и не кормит. Я ее кормлю. Только расходы! О олень! Он как цветок весенний, как солнышко! Он верен, как смерть. Я маленький был, грудной был совсем, чуть больше ружейного приклада. Мать на груди меня держала… сама от голода мертвая была. Олени привезли меня за четыре пробега… живого привезли… мать мертвую. Привезли и — пали. А я жив. Вот они какие, олени! (Плачет.) О-о-о!

Вой в дальнем чуме прекращается. Оттуда выходит маленький юркий человек, это Ш а м а н.

С т а р и к и у костра наблюдают происходящее двадцать лет назад.

Е ф и м. О, я ловок тогда был! Я был умен и быстр, как горностай! Кто мог сравниться со мною в быстроте и гибкости ума? А слова были медленны, как падающий снег. Ум мой успевал шкуру им подостлать. Сам прятался незаметно.

Ш а м а н (пошатывается слегка. На поясе у него медвежий коготь, зуб росомахи, зеркальце, медные кольца. На голове обруч с несколькими бубенчиками. Бубенчиков со временем прибавится). Она-а! (Ткнул пальцем в Машу.) Я видел ее. Она подбиралась издалека. Злые духи послали ее сюда. Она ехала на железном медведе, который дышал горячим паром, ревел и осквернял воздух. Потом плыла на калданке, и рыба шарахалась от нее, чуя тяжелый дух медведя. Она прогнала нашу рыбу. Она! Так сказали мне духи.

А н ф и с а (кормит грудью ребенка). Она?! (Прячется поглубже в чум.)

Г р и г о р и й. А я собирался сделать ее своей женой.

М а ш а (улыбаясь). Что за ерунду вы выдумываете? Какие духи? Какой медведь? Это от вас дух нечистый… давно не мылись. Хотите, дам мыла? У меня с собой десять кусков. (Достает из сундучка мыло.)

Ш а м а н (схватив у нее кусок, пожирает). Вот, вот твое зелье! Ты этим меня не испугаешь.

М а ш а. Как интересно! Еще хотите? (Подает второй кусок мыла.)

Ш а м а н (и этот кусок съедает). Твое зелье похоже на медвежье сало. Но во рту от него остается какая-то пена.

М а ш а. Ешьте на здоровье. Хотя вообще-то им лучше мыться. Оно отмывает всякую грязь. Может, и нутро ваше отмоет. (Подает третий кусок.)

Ш а м а н. Нутро?

М а ш а. Ну, если угодно, душу.

Ш а м а н. Не-ет, душа должна оставаться душой. Духи запрещают нам мыться. Если человек моется, он мерзнет. И душа — чистая — будет мерзнуть.

М а ш а (задумчиво). Пожалуй. Так вы не хотите больше мыла?

Ш а м а н. Я ел, чтобы оно потеряло колдовскую силу. Ты тоже. (С ухмылкой.) Теперь ты нам не опасна.

М а ш а (примирительно). Я и раньше была не опасна. Я приехала учить ваших детей.

Ш а м а н. Ты разве шаманка?

М а ш а. Я учительница. Кончила педагогическое училище.

Ш а м а н. Педа-ги-чес-кое… чи-ли-ще… И ты все знаешь?

М а ш а. По крайней мере то, чему научилась.

Ш а м а н. Тогда скажи: отчего летом не спит солнце? Отчего олени болеют копыткой?

Г р и г о р и й. О мой олень! Мой цветок белый! О Мирцэ!

Ш а м а н. Отчего рожают женщины в муках? Ты рожала?

М а ш а (смутившись). Я еще незамужняя.

А н ф и с а (выйдя из чума). А я рожала. Я пять раз рожала. И только Костя мой жив. Научи меня рожать, чтоб не умирали дети.

М а ш а. Я же сказала, что не… рожала еще. Но у меня есть знакомые акушеры, врачи… Они приедут сюда, они научат.

Ш а м а н. А сама не умеешь. Всякая женщина умеет. Это так просто: сошлась с мужчиной — через девять месяцев ступай в нечистый чум. Родишь, очистишься и снова будешь со всеми.

Г р и г о р и й. Она родит, вот увидите. Когда станет моей женой. У нас будет пять, нет, два раза по пять сыновей.

Ш а м а н (гнет свое). Шаман должен знать все. Иначе какой же он шаман.

М а ш а. Всего не знает ни один человек.

Ш а м а н. Я знаю. И потому я шаман.

М а ш а. Ну так скажите мне: что такое социализм?

Ш а м а н. Социализм — это говорильня. Сюда и до тебя приезжали разные люди. И все говорили, говорили. Мы уж дремлем, а они говорят.

М а ш а. Значит, неинтересно говорили. Социализм — это счастливая жизнь. Социализм — это правда.

Ш а м а н. Правда или счастливая жизнь? Тот, кто любит правду, счастлив не бывает. Счастливы только мертвые. Они ничего не хотят. Не думают о счастье.

М а ш а. А я жива. И я счастлива.

Ш а м а н (пророча). Значит, и ты должна умереть.

М а ш а (усмехаясь). Чушь какая! Соберите людей. Я расскажу им о школе. О социализме, о комсомоле.

Ш а м а н (бьет в бубен, кричит). Эй, люди! Собирайтесь! Вот эта белка научит вас всему на свете. Женщин научит рожать без болей. Мужчин — охотиться, пасти оленей, не упускать из запоров рыбу. Расскажет, почему прячется на полгода солнце, почему не спит оно летом… почему власти меняются так часто… почему человеку при всех властях трудно. Эй, люди! Скорее сюда!

Собираются, робея перед Машей, ж и т е л и с т о й б и щ а. Есть среди них и дети. Почти все — мужчины и женщины — курят трубки, удивленно переглядываются, не понимая, чего ради их собрали.

Шаман что-то говорит владеющим русским языком Григорию и Анфисе. Очень внушительно говорит, по-своему.

М а ш а. Товарищи! Я плыла сюда и боялась… Боялась севера, боялась чужих, незнакомых людей. Ваш север прекрасен. Цветет багульник, черемуха цветет. Реки широки и задумчивы. Берега их таинственны и величавы. Земля эта, удивительная, девственная земля, достойна большого счастья. Время сейчас такое… Оно несет людям радость. Здесь пролягут железные дороги. Немного погодя придет электрический свет. Но главный свет в человеке — свет его души. Он загорается, когда человек образован, знает историю и культуру своего и других народов. Вы согласны со мной?

Ш а м а н (пригрозив бровями Григорию и Анфисе). Они согласны, согласны.

М а ш а (увлеченно). Вот почему ваши дети должны учиться, познавать этот прекрасный и сложный мир. Они узнают азбуку, счет, научатся читать и рисовать.

Слушатели ее невозмутимо попыхивают трубками, каждый занимается своим делом. Кто-то строгает, кто-то разминает ремень, кто-то обтягивает камусом лыжину.

Что ж вы молчите, товарищи?

Ш а м а н. Они согласны, видишь сама. (Говорит по-ненецки.) Эта дурочка хочет приучить вас есть мыло. Мыло — это та отрава, от которой не умирают только шаманы. (Подает одному из ненцев недоеденный кусок мыла.)

Тот отпрянул, испуганно взроптал.

(Дает другому.) На, попробуй!

Тот шарахнулся.

М а ш а. Что вы ему сказали?

Ш а м а н. Я сказал, мыло — это хорошо. И еще сказал, что ты будешь мыть им людей.

М а ш а. Правильно. Я научу вас пользоваться мылом. Ничего плохого в этом нет, наоборот. Что ж вы молчите? Ну вот вы хотя бы скажите… есть у вас сын или дочка?

Ненец что-то бормочет, отходит.

А вы? Вы? (Спрашивает она другого, третьего.)

Ненцы застенчиво пересмеиваются, пожимают плечами.

Ну почему вы молчите? (Чуть ли не со слезами.)

Ш а м а н (с откровенной насмешкой.) Они не понимают по-русски.

М а ш а (изумленно). Не понима-ают?! (Задохнулась от обиды. Значит, все ее усилия были напрасны.) Они не понимают?

Ш а м а н (подтверждая кивком). Как же ты будешь учить людей, языка которых не знаешь?

Маша досадливо прикусила губу.

Если хочешь, я могу перевести сказанное тобой. (Говорит по-ненецки.) Люди! Я только что советовался с духами. Они сказали, что рыба навсегда уйдет из наших рек, если эта женщина останется в стойбище. Если ваши дети перешагнут порог русского чума (указывает на школу), если хоть кто-то из вас даст ей приют, огонь и дым накажут всякого, кто ослушается духов. Дети его околеют от холода, оленей его загрызут волки. Глаза его выклюют хищные птицы… Я буду просить духов не гневаться на вас. Мы не хотели, чтоб эта женщина учила нас вместо вкусного мяса есть эту отраву. (Стиснул в кулаке мыло.) А теперь расходитесь, и пусть каждый из вас принесет к дуплу лиственницы жертву духам. Чем больше будет жертва, тем больше удача. Я все сказал.

Л ю д и расходятся.

М а ш а (пытается их остановить, но тщетно). Куда же вы? Постойте. Я еще не все сказала. Я… послушайте! Присылайте завтра своих ребятишек. Слышите? Всех присылайте! Я буду учить их грамоте.

Никто не отозвался.

Ш а м а н. Мне жаль тебя. Ты говоришь с глухими.

Маша уходит. Шаман вешает на шапку бубенчик. Он будет навешивать их после каждой победы.

Старики у костра.

Е ф и м. Добавь сучьев, Матвей. Я мерзну.

М а т в е й. Добавь сам. Они лежат подле тебя.

Е ф и м. Я же говорил тебе, что не привык работать. Я всегда руководил.

М а т в е й. Бедняга! (Подбрасывает дрова. Огонь сильнее.) Значит, я глуп, потому что живу воспоминаниями?

Е ф и м. Ты глуп, потому что глуп. А воспоминания — это лишь часть твоей глупости.

М а т в е й (недоверчиво). А сам-то… неужели ничего не помнишь?

Е ф и м. Только то, что мне нужно. Все прочее до поры забываю. Так делают все умные люди. И потому они правят глупцами.

М а т в е й. Да, я помню: ты правил.

Е ф и м. И хорошо, умно правил! Все были довольны.

М а т в е й. Не все. Во всяком случае, не я и не Маша.

Е ф и м (настойчиво). Я умно правил. Никто не роптал. А ты не в счет. Ты брат мой.

М а т в е й. Не-ет, я твой враг. Враг с того самого дня, когда понял, что ты подлый.

Е ф и м. Если понял, зачем шел за мной? Зачем слушал мои советы?

М а т в е й. Надо же было идти за кем-то. Вот я и шел, пока не явилась Маша.

В школе.

Маша расположилась в одном из классов. Сев за парту, расплетает тяжелые свои косы.

М а ш а (пишет). «Здравствуй, мама! Вот я и на месте. Я очень спешила сюда и не жалею. Мне все здесь нравится. И люди, среди которых придется быть долго, может, всю жизнь, и природа здешняя. Из ненцев никто почти не умеет ни читать, ни писать. Если я все-таки уеду отсюда, то прежде научу их этому. А пока учусь их языку сама. Со мной занимается — ты не поверишь, мамочка! — сам шаман. Он очень славный и непосредственный человек. Он и учитель мой и переводчик. Я очень смешно говорю и знаю не так много слов, как хотелось бы, но к сентябрю, когда откроется школа, буду знать вполне достаточно, чтобы уметь объясняться с детьми. Порой мне хочется взяться за кисть и что-нибудь порисовать. Но сейчас не до этого. Может, потом… когда все наладится. Ты, пожалуйста, не волнуйся за меня, не выдумывай разных ужасов. Я же знаю, ты у меня выдумщица. Нафантазируешь и сама же нервничаешь, не спишь ночами. Все очень здорово, мамочка! Очень здорово! Я как-нибудь напишу тебе об этом подробно…» (Встает из-за парты, подходит к доске, пишет: «Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворта…» Прочитывает, улыбается, радуясь постижению чужого, трудного языка.)

На улице неподалеку от школы толпа. Ш а м а н что-то объясняет людям, указывая на лиственницу, вершина которой спилена. На голых нижних сучьях — вышитые бисером мешочки, кисы, пояса, монеты, шкуры. В руках у А н ф и с ы петух, голова которого свернута. Шаман велит ей положить петуха в дупло — жертва идолу.

Маша заводит патефон, слышится: «Жил-был король когда-то. При нем блоха жила. Милей родного брата она ему была. Блоха? Ха-ха-ха…» Ненцы в ужасе бросаются врассыпную.

Ш а м а н. Она привезла с собою злых духов. Бегите и не показывайтесь, пока духи кричат и злятся.

Все разбежались. Г р и г о р и й спрятался за ближнее дерево. Однако любопытство берет верх над страхом.

Шаман бьет в бубен, что-то выкрикивает, кружась, всходит на школьное крыльцо. Затем, ухмыльнувшись, протискивается в дверь. А бас шаляпинский наводит ужас на аборигенов: «Блохе — кафтан? Блохе? Хе-хе-хе…»

(Видимо, слыхал музыку раньше. Да и страх ему неведом.) Сава, Маша, нгани торова!

М а ш а (остановив патефон). Торова, Ефим. Я рада, что пришел. Постой. Мань маймбидм. Правильно?

Ш а м а н. Ненася. (Кивает.) Правильно.

М а ш а. Мне рассказывали о шаманах разные гадости. А ты славный, Ефим. Пыдар сава. Правильно?

Ш а м а н. Мы с тобой два шамана. Мы будем править. Нам нельзя ссориться.

М а ш а. Мы будем учить. И — учиться. Начнем? Видишь? Я выписала некоторые слова. (Читает.) Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворота.

Ш а м а н (ухмыльнулся). Ненася. Правильно.

М а ш а (приглядываясь к нему). У тебя на шапке появился еще один бубенчик. Что это значит?

Ш а м а н. Я одержал еще одну победу над злыми духами.

М а ш а (улыбнувшись). А, понимаю. Значит, награда. Ну, орден, что ли.

Ш а м а н. Ага, сам себя наградил.

М а ш а. А мыло ты больше не глотаешь?

Ш а м а н. Мылом я мою руки.

М а ш а. А кто говорил, что мыться нельзя? Тело мерзнет.

Ш а м а н. Мне все можно. Я шаман.

М а ш а. Мыться не только тебе можно. Это очень приятно.

Ш а м а н. Да, приятно. Но всем нельзя. Иначе в мире не будет порядка. Все станут одинаковы.

М а ш а. Ты против равенства?

Ш а м а н. Равенство — глупая выдумка. Когда все равны — исчезает страх, почитание. Исчезнет порядок. Пурга над землей подымется, и люди в ней заблудятся и замерзнут. Вот так.

М а ш а. Тебе их жаль?

Ш а м а н. Если они вымерзнут — перед кем я буду шаманить?

М а ш а. Ты веришь в духов? В бога веришь?

Ш а м а н. Я верю в человеческую глупость. Пока она есть — а она бессмертна, — будет бог.

М а ш а. Не верю я в твоего бога. У нас церковь отделена от государства. Большинство людей, как и я, не верят.

Ш а м а н. Неверие — тоже глупость. Человек должен во что-то верить. Или — делать вид, что верит.

М а ш а. Ты делаешь вид или веришь?

Ш а м а н. Я шаман. Мне все можно. Ведь ты не веришь в свой социализм, в комсомол не веришь, а делаешь вид, что веришь.

М а ш а. Я верю. И в социализм и в комсомол.

Ш а м а н. Как можно верить в слова? Слова можно говорить, а верить вовсе не обязательно.

М а ш а (убежденно). Если бы я не верила, я бы не поехала сюда.

Ш а м а н (задумчиво). Ты, однако, мешать мне станешь? А?

М а ш а. Я не буду тебе мешать, если ты будешь добр и справедлив с людьми. Скажи, Ефим… Вот ты спрашивал у духов, куда ушла рыба… А я видела недалеко озеро… Там очень много рыбы. Почему ее не ловят?

Ш а м а н. Это священное озеро.

М а ш а. Священное. Но рыба-то обыкновенная. Люди могли бы ее ловить.

Ш а м а н. И рыба в нем священная.

М а ш а (смеется). А кто говорил только что, что не верит в святых, в духов? Если рыба священная, почему ты ее ловишь? Даже мне приносил вчера.

Ш а м а н (ворчит с угрозой). За головню голой рукой хватаешься! (Уходит.)

М а ш а. Я, кажется, рассердила его. Его пока еще рано сердить. И опасно. (Снова заучивает ненецкие слова.)

Шаман, выйдя на улицу, оглядывает убогое селение, которое видел много раз. Все, что есть, что будет, он знает.

Вот беременная ж е н щ и н а. М у ж ведет ее в нечистый чум. Там она будет маяться одна, и никто к ней не подойдет, пока роженица не «очистится».

Ш а м а н. Что, Катерина, рожать пошла?

К а т е р и н а. Пойду, однако. Брюхо назрело. Человек жить просится.

Ш а м а н (не без грусти). Жить… А для чего ему жить?

К а т е р и н а (равнодушно). Ты умный. Ты лучше знаешь.

Муж толкает ее.

Ш а м а н. Не бей ее. Она родит тебе сына.

М у ж. Верно — сына? У меня четыре девки. Верно — сына? Устал от девок. Их надо кормить. Им надо искать мужей. Верно — сына?

Ш а м а н. С каких пор ты перестал мне верить?

М у ж. Я подарю тебе оленя… двух оленей! Когда родится сын.

Ш а м а н. Ты принесешь их в жертву. А сейчас приди в мой чум. Я дам для нее рыбы.

М у ж. Хороший ты человек, Ефим. Добрый человек! (Уходит вместе с женой.)

У другого чума, под деревом, Г р и г о р и й снова бьет А н ф и с у. Та лишь защищает лицо, но молчит.

Г р и г о р и й. Кто отец этого выродка? (Указывает на люльку.) Говори, кто?

А н ф и с а. Ты, однако.

Г р и г о р и й. А может, Матвейка?

А н ф и с а. Может, и Матвейка. Как знать? В себя не заглянешь.

Г р и г о р и й. Запор-рюю!

Ш а м а н, усмехнувшись, равнодушно проходит мимо. Из лесу, еще издали увидав, что бьют Анфису, выбегает М а т в е й. Отбрасывает Григория. Завязывается драка. Анфиса с восторгом смотрит на Матвея, избивающего ее мужа.

А н ф и с а. Сладкий Матвейка! Молодой Матвейка!

Какая-то с т а р у х а несет к священному дереву малицу, замирает подле него, прося себе то ли жизни полегче, то ли скорой смерти.

Из школы вдруг опять доносятся «голоса духов» — это Маша завела патефон, слышится «Песня Сольвейг» Грига. Драка прекратилась.

Ненцы кинулись врассыпную, но уж не так спешно. Как ласково, как необыкновенно нежно говорят с ними эти странные духи! Матвей, увидав, что они бегут, смеется. Григорий, поднявшись, злобно погрозил ему кулаком, снова спрятался за дерево. Анфиса не побежала, тоже рассмеялась, не понимая, чему смеется. Рядом с Матвеем ей ничто не страшно. Даже злые духи.

А н ф и с а. Винка хочешь, Матвей?

М а т в е й. Крепко он тебя разукрасил. Под глазами-то ровно чернику давили. Больно?

А н ф и с а (подавая ему кружку со спиртом). Раз обнимешь — пройдет. Как стемнеет — приду к черному камню.

М а т в е й (выпив). Уходить тебе надо — убьет.

А н ф и с а. Позови — уйду.

М а т в е й. Потерпи эту зиму… если охота удастся — богатый буду. Заберу тебя и Костьку.

А н ф и с а. Мне и не надо твоего богатства. Мне тебя надо, Матвейка! Позови сейчас. Тошно мне тут.

М а т в е й. Куда же я позову тебя, Анфиса? Я бездомный. Как волк, день и ночь по земле рыскаю. А ты женщина, и с ребенком.

А н ф и с а. Ах, а я разве не твоя волчица? Позови! Сил больше нет терпеть. (Распахивает кофту. Грудь в кровоподтеках.) Зверь он совсем. Лютый зверь! Каждый день меня лупит, каждый день. Матвейка!

М а т в е й. Ладно, поговорю с братом. Может, выделит отдельный чум. Там кто? (Указал на школу.)

А н ф и с а. Девка чужая. Из города приплыла. Где так долго был?

М а т в е й. Лечился. Ногу сломал — отвезли в Лурьян… к русскому доктору. В Лурьяне хорошо. Там колхоз. Знаешь?

А н ф и с а. Колхоз — у! Ефим говорит, колхоз — шибко худо. Все забирает у людей: детей, жен, оленей, рыбу…

М а т в е й. Тебе-то чего бояться? У тебя оленей нет.

А н ф и с а. Нет оленей. Гришка горюет. Все стадо пало. Потому и бьет меня часто. И пьет без просыпу.

М а т в е й (вслушиваясь). Эх, будто ручеек со скалы падает! Красиво!

А н ф и с а (злобно, начиная ревновать). Шаманка!

М а т в е й. Ты не понимаешь, Анфиса. Это музыкой называется. Я в Лурьяне слыхал. Му-зы-ка!

А н ф и с а. Му-зы-ка… (Смеется.)

Г о л о с М а ш и. А музыка, точно алая бабочка, трепещет волшебными крылышками. Песня, словно луч солнечный, проникает в сумрачные души, пробуждая в них свет, вызывая радость… Думал ли Григ, что его будут слушать зачарованные звуками ненцы? Думали ли ненцы тогда, что через несколько лет музыка Грига в тайге и в тундре станет привычной?..

Такие вот Маши, сами легкие, беззащитные, как бабочки, бесстрашно прошли через тысячи рек и озер, через вражду и оговоры, принесли чистую душу свою людям…

Вот ненцы помаленьку собираются, шажок за шажком подходят к своим чумам. Бедные, запуганные, оглупленные существа! Не духи, а великие души говорят с вами! Они повествуют вам о любви, о красоте мира, о бескрайности родины, которая много больше, чем ваш крохотный поселок.

На крыльцо вышла М а ш а. В глаза ей ударило веселое солнце. Маша заливисто, радостно засмеялась, закинула косу на спину.

М а т в е й. Она похожа на белочку.

А н ф и с а. Колдунья! Учи-тел-ка!

Появился Г р и г о р и й.

Г р и г о р и й (совсем уже осмелев). Я беру ее в жены. Так решено.

Матвей без робости подходит к крыльцу, на котором стоит улыбающаяся девушка, и сам улыбается. Улыбка его восторженна. Анфиса ревниво смотрит на него.

А н ф и с а (о муже и о Матвее). Вы как два сохатых во время гона.

Г р и г о р и й. А тебя я убью. Или — Матвейке отдам. Зачем ты мне старая-то? Тебе уж двадцать пять зим. И ты рожаешь мертвых детей.

Матвей вскакивает на крыльцо.

М а ш а. Пыдар тямдэ… хибяри нгаворота… (Улыбается, довольная тем, что хоть как-то может общаться с незнакомым человеком.)

М а т в е й (оторопев). Ругаешься как… нехорошо! (Укоризненно покачал головой.)

М а ш а. Ругаюсь? Неправда! Я сказала, что ты сильный, как лось. И, судя по глазам, наверно, добрый.

М а т в е й (угрюмо). Ты сказала, что я лягушка. И людоед. Я не лягушка и не людоед. Я Матвей, охотник.

М а ш а (увидав ухмыляющегося Шамана). Зачем ты врал мне, Ефим? Зачем учил меня не тому?

Шаман достал из сумки какой-то гриб, похоже, мухомор, проглотил его и, ударив в бубен, закружился, завыл, выговаривая несвязные, нечленораздельные слова.

М а т в е й. Так это он тебя учил? (Смеется.) Он научит.

М а ш а (Шаману). Как тебе не стыдно, Ефим?

М а т в е й. Он не слышит. Он перед камланием мухоморов наглотался и ошалел. (Решительно.) Я буду звать тебя белочкой.

М а ш а (строго, «учительно»). Меня зовут Мария Васильевна Корикова.

М а т в е й. Мария Васильевна. Белочка.

М а ш а. Пойдем, Матвей. Ты мне поможешь. Столько времени зря потратила с этим прохвостом! (Указывает на беснующегося Шамана.) Он учил меня совсем не тем словам. Как, по-вашему, охотник?

М а т в е й. Ханёна. Нанём пэртя.

М а ш а. А лось? А добрый?

М а т в е й. Хабарта. Сава, Марья Васильевна, белочка.

Шаман, сорвав один из бубенцов, камлает.

Ты играла красивую музыку.

М а ш а. Правда? И ты ее не боялся?

М а т в е й. Музыки разве боятся? Музыку слушают.

М а ш а. А они боялись.

М а т в е й. Сначала боялись, потом слушали. Видишь, Ефим сердится на них из-за этого. Бубенчик с себя сорвал. Хочет музыку заглушить. Дескать, духи так требуют.

М а ш а. А тебя духи не накажут?

М а т в е й. Духов нет. Так говорил один русский, конструктор из окружкома. Бога нет. Это Ефимко, брат мой, выдумывает.

М а ш а. Он твой брат?

М а т в е й. Мы от разных матерей. Отец один. Но я охотник. Он шаман.

М а ш а. Как интересно! Идем же! Ты расскажешь мне о себе, обо всем… Я ничего, ничегошеньки не знаю. Кроме того, что знаю. Попьем чаю. Потом поставим красивую музыку. И ты иди ко мне, Анфиса.

Г р и г о р и й. Она не пойдет. Я пойду.

М а ш а. Отчего же не пойдет? Если я приглашаю? Иди, Анфиса. И ты тоже входи, Григорий. Всем места хватит.

Г р и г о р и й с ж е н о й, М а т в е й и М а ш а входят в школу. Шаман неистовствует. Но в голосе его не только злобные, но и жалобные нотки.

С т а р и к и у костра.

Е ф и м. А ведь ты без забот со мной жил, Матвейка. И жил бы. Зачем тебе понадобились заботы? Ты мог бы стать хозяином больших стад. На тебя работали бы Гришка с Анфисой, Егорка, Микуль.

М а т в е й. Я не хотел быть хозяином.

Е ф и м. Ну да, так. Ты бы и не сумел быть хозяином. Ты дурак, как тысячи дураков. Отец тревожился за тебя. Он был умный, наш отец. «Ефим, — сказал он мне перед смертью, — выделишь ему чум, два чума и треть стада, если он станет умным». Ты умным не стал. Помнишь, как в стойбище приехал Петька Зырян? Я велел тебе угнать наше стадо к морю.

М а т в е й. Твое стадо, Ефим.

Е ф и м. Там были и твои олени. Они могли стать твоими.

М а т в е й. Но стали колхозными. Потому что колхоз…

Е ф и м. Потому что колхоз — такое же стадо. Ему нужен умный пастух, нужен хозяин. Ну-ка, скажи, Матвейка, что сталось тогда с твоим колхозом?

М а т в е й. Он развалился.

Е ф и м. А что сталось с моим озером?

М а т в е й. Его захламили.

Е ф и м (убежденно). Потому что колхоз — это стадо.

М а т в е й. Ты не все знаешь, Ефим. Ты многого не знаешь.

Е ф и м. Я все знаю.

М а т в е й. Так думаешь ты сам.

Е ф и м. И другие так думали.

М а т в е й. Пока ты был шаманом. Они боялись тебя. Заклинаний твоих боялись. Их страх ты принимал за почитание.

Е ф и м. Страх — это порядок. Страх — бубен, который оглушает глупцов. Если их не запугивать — глупцы наглеют, берут верх и ведут не туда, куда следует. А я вел дорогой верной. Я знал: вот этот рожден охотником. Он и будет охотником. Этот должен быть пастухом. Тот всех лучше ловит рыбу. Ему доверю свое озеро, когда придет большой голод.

М а т в е й. Но ты не доверил.

Е ф и м. Озеро отнял твой колхоз… колхоз обидел меня. И я рассердился. Умный человек не должен сердиться. Подбрось еще немного дровец. Я что-то стал мерзнуть последнее время.

М а т в е й. Ты долго пробыл в лагере.

Е ф и м. Девятнадцать лет. Десять по приговору да девять сверх того — за побеги.

М а т в е й. И годы сказываются… старость. Раньше, бывало, наешься своих мухоморов и чуть ли не голый на ветру пляшешь.

Е ф и м (бодрясь). Я и теперь еще в силе. Ты не знаешь меня, Матвей.

М а т в е й. Э, чего там! Порох подмок.

В школе.

Здесь собрание. Л ю д и сидят на партах, на полу, стоят. И еще много людей за дверью. Шаман говорит по-ненецки.

Ш а м а н. Эта агитатка внесла смуту в нашу спокойную честную жизнь. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, хорошо, что здесь появилась русская учительница.

М а ш а кивает. М а т в е й удивленно косится на брата.

А скоро придут сюда люди с красными повязками. Они запретят вам иметь детей, пасти собственных оленей, есть мясо. Они запретят ловить рыбу, стрелять песцов и глухарей. Они посадят вас на деревянные скамейки и будут учить своим бессмысленным и пустым молитвам, которые сочинил один хитрый шаман, Ленин. (Маше.) Ты понимаешь? Я говорю, был на свете умный человек Ленин. Он сказал: «Все равны».

Маша кивает.

Люди, учит он в своих молитвах, берите жен у соседей, потому что все равны. Отнимайте оленей у хозяев, потому что все равны. Плюйте в воды священного озера, потому что ничего святого на земле нет.

Ропот.

Кто посмеет это сделать, тот будет проклят мной навечно. Все дети его будут рождаться леммингами. Вся пища его превратится в мох. Из глаз будут расти мухоморы… Бойтесь проклятия, люди! Живите честно, как жили. Леса наши велики. Пастбища необозримы. Правда, год выдался неурожайный… мало зверя, мало птицы… потому что пришли чужаки… Из-за них ушла из рек рыба… Уйдут они — река снова наполнится рыбой. Прибегут лемминги — за ними придет песец. На стланиках будет полно шишек, а значит, и белок. Терпите пока. Я помогу вам. Я советовался с духами. Они сказали: «Можешь дать своим людям рыбы из священного озера». И я дам!

Пауза. Радостные голоса.

Этой агитатке не верьте. Она плохой человек. (Маше.) Я сказал, что завтра начнем отлов рыбы в священном озере.

М а ш а. Ты умно сказал, Ефим. Справедливо сказал.

Ш а м а н. Видишь, я все им разрешаю. Все, что для них полезно. Я забочусь об их благоденствии. Они бедны и неразумны. Но они мои дети.

М а ш а. Скажи им, пусть ведут детей в школу. Скоро начнутся занятия.

Ш а м а н. Агитатка велит вам привести в этот чум своих детей. Не ведите. Она свяжет их арканом, острижет наголо и заставит есть мыло.

Возмущенный ропот. Люди вдруг поднимаются и уходят.

М а ш а. Что они? Почему ушли? Я хотела рассказать им о Ленине.

Ш а м а н. У тебя еще есть время. Ведь ты надолго здесь поселилась?

М а ш а. Пока не научу людей грамоте. Пока они не поймут, что такое социализм.

Ш а м а н. О, значит, надолго. Потому что люди никогда этого не поймут. Я шаман, и то не понимаю. Зачем нужен какой-то социализм, когда человеку и без него хорошо? Ведь главное, чтобы человеку было хорошо. А ему хорошо, когда сытно, когда удачна охота, здоровы дети, когда в чуме горит огонь. Будут шкурки, будет мясо. Наловим рыбы в священном озере — сдадим казне.

М а ш а. Казне, то есть государству. Государство произведет с вами справедливый социалистический обмен. Понятно? Другое государство вас обмануло бы… А наше печется о своих людях.

Ш а м а н (иронически). Да-да. Оно печется.

М а ш а. Оно даст вам за шкурки ружья, патроны, муку, мясо, чай… Оно будет учить бесплатно ваших детей, лечить больных. Дома вам построит.

Ш а м а н. К чему нам дома? Мы в чумах привыкли. И школы твои не нужны. Но довольно. Я не привык спорить с людьми. Особенно с женщинами. Я шаман. И люди понимают меня с первого слова. Люди слушают меня. Потому что слова мои необходимы им. (Матвею.) Я ухожу. Ты со мной. (Поднимается.)

Матвей тоже.

М а ш а. Матвей, ты вернешься? Пожалуйста, вернись.

М а т в е й. Я вернусь. (Уходит.)

На улице. Шаман, Матвей.

Ш а м а н. Не связывайся с ней.

М а т в е й (насмешливо). Мне не велят твои духи?

Ш а м а н. Тебе не велю я.

М а т в е й. Зачем ты врал учительнице? И людям врал?

Ш а м а н. Моя ложь была вынужденной. Я врал во имя спокойствия людей.

М а т в е й. Тебе велели твои духи?

Ш а м а н (сурово). Духи сказали мне — сюда скоро приедет Петька Зырян. Помнишь того нищего рыбака? Отец еще выиграл его в карты.

М а т в е й. Приедет… зачем?

Ш а м а н. Чтобы отобрать в колхоз наших оленей. Чтобы стать нашим бригадиром. Он отберет и твоих оленей, Матвей. Угони их подальше к морю.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Олени наши общие, Матвей. Ты получишь свою долю, когда здесь все успокоится. А пока нам лучше держать оленей вместе.

М а т в е й. Я не погоню твоих оленей.

Ш а м а н. Тогда ты не получишь свою долю.

М а т в е й. Я охотник.

Ш а м а н. Охотнику разве не нужна упряжка?

М а т в е й. У меня есть.

Ш а м а н. Нет. Пока ты болел, я принес твоих оленей в жертву. Я хотел, чтоб ты поскорей выздоровел.

М а т в е й. Я не просил тебя об этом.

Ш а м а н. Меня не надо просить. Я брат твой старший, заботливый брат. И я принес их в жертву.

М а т в е й. Ты просто жулик. Хитрый и ловкий жулик.

Ш а м а н. Ружье у тебя тоже мое. Оставишь его в моем чуме. Или погонишь оленей. Тогда я дам тебе две упряжки и второе ружье. Дам собак, дам зарядов. Спирту дам, сколько хочешь. Но к этой агитатке ты больше не пойдешь.

М а т в е й. Я мужчина. И я сам знаю, куда и к кому мне ходить. (Оттолкнув Шамана, идет в школу.)

Ш а м а н. Ты пожалеешь об этом, Матвейка. Со мной нельзя ссориться. Ты пожалеешь.

М а т в е й захлопнул за собой дверь.

Время смут, время раздоров. (С болью.) Я хочу мира на земле! Я хочу мира… Но как поселить покой в души людей? (Вскидывает руки, падает на колени.)

С т а р и к и у костра.

Е ф и м. Все началось с этой девчонки. Пришла она — ушел покой. Навсегда ушел из нашего стойбища.

М а т в е й (нежно). А ведь она маленькая была. Юркая, как белочка.

Е ф и м. Агитатка.

М а т в е й. Я называл ее белочкой.

Е ф и м. Ты при ней становился похож на тайменя, изливающего свои молоки.

М а т в е й. Рядом с ней все время было то холодно, то жарко. А в лесу я видел ее перед своими глазами. Иду, бывало, с охоты, все возле школы пройти норовлю. Выскочит Маша на крылечко, руку протянет. У-узенькая такая ладошка, с ножны охотничьего ножа. В руки взять ее боязно, не то что пожать. Осмеливаюсь, беру. А сам глаза отвожу в сторону.

Е ф и м. Таймень в пору икромета.

У школы М а ш а. М а т в е й возвращается из лесу с мешком орехов.

М а ш а. Ань торово, Матвей! Нынче много орехов, правда?

М а т в е й. Да, много. Орехов много.

М а ш а. Ты насобирал уже пять мешков.

М а т в е й. Это тебе. (Ставит свой мешок.) Все белки любят орехи.

М а ш а (с притворной строгостью). Почему ты зовешь меня белкой?

М а т в е й. Потому что зову. (Помедлив.) Потому что ты маленькая и пушистая. Все белки любят орехи.

М а ш а (смеется). Все белки любят орехи. Неужели я и вправду похожа на белку? Нет, правда, похожа?

М а т в е й. Чистая правда.

М а ш а. Ты превосходно говоришь по-русски. А я уже нормально по-вашему говорю? Хой ниня пирця пя вадедесава. Понятно?

М а т в е й. На холме растет высокое дерево. Понятно.

М а ш а. Матвей Нянданя нюдако нганоханмингаха. На маленькой лодке плывут Матвей и его брат. Правильно?

М а т в е й (насупившись). Неправильно. Мы с братом плывем на разных лодках. Ты быстро освоила наш язык. И все же, когда будешь говорить с детьми, зови меня, а не Ефима.

М а ш а. Договорились. Но почему ты все время пугаешь меня Ефимом? Он совсем не такой уж страшный. Временами мне даже жалко его.

М а т в е й. А мне тебя жалко. Ты ничего не понимаешь.

М а ш а. Ты невежлив со мной, Матвей. Я учительница. (Смеется.) Какой ужас! Завтра начнутся занятия. Представляешь? Уже завтра! Бо-оююсь!

М а т в е й. А Ефим не боится. Он никогда и ничего не боится. Но учит, и его слушают. Но с тех пор как появилась здесь ты, слушают меньше.

М а ш а. Настанет день — и совсем перестанут слушать. (Тихо, смущенно.) Матвей, ты говоришь со мной… и никогда в глаза мне не смотришь. Почему?

М а т в е й. Потому что потом… в лесу… из-за каждого куста много твоих глаз. И все смеются.

М а ш а (тихо). Как интересно. (Теперь и она отводит глаза.) Матвей, а что говорят люди о том, что я плавала в Лурьян?

М а т в е й. Хорошо говорят. Ты привезла много муки, чаю, ружей, зарядов. И мне ружье привезла. (Усмехнулся.) Ефим снял с обруча еще один бубенчик.

М а ш а. О, скоро он останется совсем без бубенчиков. Он, как и все люди нашего стойбища, будет охотиться или пасти колхозных оленей.

М а т в е й. У него есть свои.

М а ш а. Они станут колхозными. Это хорошо, что ты не угнал их к морю.

М а т в е й. Могут угнать другие.

М а ш а. А мы не дадим. Что, в самом деле! Вокруг колхозы, вокруг социализм, а тут какая-то допотопная частная собственность! Шаг назад, понимаешь! Мы вперед должны двигаться! Песню такую знаешь? «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка…»

М а т в е й. Веселая песня. Но та лучше.

М а ш а. Та, это которая?

М а т в е й (насвистав). Вот эта.

М а ш а. А, да, чудесная. Я тоже от нее без ума. (Напела «Песню Сольвейг».)

М а т в е й (указывая на холщовый рулончик в ее руках). Что это?

М а ш а. Это? Да так, чепуха. Что-то вроде пейзажа… ну, картины, понимаешь? Точнее, картинки. (Смеется.) Видишь, какая я несерьезная? Завтра занятия, а я рисую. Вместо того чтоб готовиться к ним.

М а т в е й (рассматривая пейзаж). Я тоже так умею.

М а ш а. Правда? Ну покажи.

М а т в е й. Только я рисую на снегу, на бересте. Снег растаял. Береста сгорела. Как же я тебе покажу?

М а ш а. Жаль. Разве можно так обращаться со своими рисунками?

М а т в е й. Я охотник. Не могу же я таскать с собой лишний груз.

М а ш а. Пожалуйста, нарисуй мне что-нибудь.

М а т в е й. Сейчас. Вот только срежу бересту.

М а ш а. Попробуй на бумаге. Вот карандаш.

М а т в е й. На бумаге я не рисовал.

М а ш а. Это все равно что углем на бересте. Не робей, попробуй!

М а т в е й (взяв мягкий карандаш, проводит один робкий штрих, другой). Бумага такая белая, ровно снег. Только следы на снегу тают, а здесь нет. Что нарисовать тебе?

М а ш а. Что хочешь. Охоту, например. Это тебе всего ближе.

М а т в е й. Охота разная бывает. На песца, на лисицу, на соболя, на белку. На ленных гусей или на куропаток. С ружьем, с силком, с капканом. Охота разная бывает.

М а ш а. Все равно на кого. На лису, пожалуй. Вот именно: на лису.

М а т в е й (рисует). Можно и на лису. Лиса повадками похожа на моего брата… Вот нарта… Вот я на нарте. Вот олени… Распадок. И во-он лисица… Сейчас я выстрелю прямо с нарты. Лисью шкуру отдам тебе.

М а ш а. Спасибо, Матвей. Но лучше не стреляй… пока. (Заглядывает из-за его спины.) Как здорово! Даже не верится, что можно рисовать так быстро и так хорошо.

М а т в е й. Я всегда рисую быстро. Потому что все меняется. Горы голубые, а потом вдруг — зеленые или синие… Лес тоже: то золотой, то черный или белый. Надо успевать. Иногда я долго рисую: день, два. А береста сгорает быстро. И снег тает быстро. Вместе с рисунками.

М а ш а (огорчившись). А я воображала, что чуть ли не художница. По сравнению с тобой я просто бездарна. Нет, мне не стоит браться за кисть. (Убежала в школу и тотчас вернулась оттуда с красками, с этюдником.) Это тебе, Матвей. Бери, рисуй. Может, станешь большим художником. Ты должен стать им, Матвей. Поедешь когда-нибудь в город, будешь учиться рисовать.

М а т в е й. Зачем? Я умею. Сама же сказала, что умею.

М а ш а. Умеешь. Но есть люди, которые делают это лучше тебя. Вот ты охотник. Умелый охотник. И тебе обидно, когда кто-то добывает белок или соболя больше, чем ты. Верно?

М а т в е й. Больше, чем я, не добывает никто.

М а ш а. Вот и рисовать научись так, чтобы никто… понимаешь? — никто не мог нарисовать тайгу и эти горы лучше тебя.

М а т в е й. Лучше меня никто в стойбище не рисует. Я первый.

М а ш а. А там, далеко, в Тюмени или в Москве… там есть люди, которые рисуют лучше тебя.

М а т в е й. Это плохо. (Поразмыслив.) Как же я поеду туда? Там нет ни гор, ни тайги, ни тундры… Там и тебя не будет, белочка. Нет, я не поеду.

М а ш а. Но ты же вернешься, Матвей. Выучишься и вернешься.

М а т в е й. А ты не уедешь отсюда?

М а ш а. Нет. (Твердо.) Нет, теперь я знаю, что не уеду.

М а т в е й. Ладно. Посылай. Я согласен.

М а ш а. Обязательно пошлю. Завтра же напишу в окружком и попрошу у них направление для тебя. А пока помоги мне, Матвей. Я ничего не смогу без твоей помощи.

М а т в е й. Говори. Я все сделаю.

М а ш а. В наших чумах много грязи. Люди неопрятны, немыты. Едят что попало. Нужно приучить их к горячей пище, к чистоте, к зубному порошку…

М а т в е й (морщась). К порошку? Я ел его в больнице. Не знал, что им чистят зубы.

М а ш а. Теперь знаешь. И ты для меня просто незаменимый человек. С кого же мы начнем, Матвей?

М а т в е й. Давай хоть с Анфисы. Она сделает все, что я ей велю. (Ведет ее к чуму Салиндеров.)

В чуме.

А н ф и с а вышивает «ягушку» — национальная женская одежда. Увидав Матвея, радостно вскочила.

А н ф и с а (воркующе). Матвей-я! Ой как давно не бывал! (Увидав Машу за его спиной, вытолкнула, задернула нюк — входное отверстие.)

М а т в е й (отдернул полог, впустил девушку в чум). Кипяток есть, Анфиса?

А н ф и с а. Хочешь чаю, Матвей-я?

М а т в е й. Не-ет, голова зудит шибко. Надо помыть голову.

А н ф и с а. Кипятку нет. Только чай. Заварила недавно.

М а т в е й. Можно и чаем. Еще лучше. (Оглядывает жилище Салиндеров.) Как тут грязно у вас! Будто в загоне.

А н ф и с а. Всегда так было. Только раньше ты этого не замечал.

М а т в е й. То раньше, а то теперь. (Начинает прибирать.)

А н ф и с а (наливает воду в тазик). Ой, Матвейка! Не надо! Я со стыда умру! Разве мужское это дело? Сядь, сама приберу.

М а ш а. Вы наливайте, Анфиса. Уборкой я займусь. Веничка у вас не найдется?

А н ф и с а. Веничка? Кто такой веничек?

М а ш а. Ну, метелка… из березовых веток.

А н ф и с а. Веток в лесу полно. Зачем ветки в чуме, когда их в лесу полно?

М а ш а (выходит, вскоре возвращается с пучком лиственных веток). Можно в конце концов и этими. (Метет.)

М а т в е й (намыливает голову). Сава! Ах, сава, Анфиса!

А н ф и с а (озабоченно). Не студено голове, Матвей-я?

М а т в е й. Голова моя радуется.

А н ф и с а. Пускай и моя порадуется вместе с твоей. (Окунает голову в тот же таз.)

М а ш а. Вы намыльте волосы-то, намыльте! (Помогает ей.)

А н ф и с а (сердится). Не тронь. Ты чужая. Не тронь! Матвейка намылит.

М а т в е й (ворчливо). Я бы шею тебе намылил… Зачем Марью Васильевну обижаешь?

А н ф и с а (испуганно). Не буду, Матвей-я. Если не хочешь, сама намылю.

М а т в е й (намыливая ей голову). Так-то лучше. Мой давай. Смывай мыло. Всех леммингов в волосах выводи. (Помогает. Сам же, закончив мыть голову, садится на шкуры и надевает на мокрую голову капюшон.)

М а ш а. Капюшон-то на мокрую голову разве можно? Просуши ее сначала. Или — еще лучше — вытри.

М а т в е й (вытерев волосы рукавом малицы). Я все правильно сделал, Марья Васильевна?

М а ш а. Все правильно, молодец! Дай-ка я тебя причешу. (Причесывает.)

Матвей чуть ли не мурлычет от ее прикосновений.

У тебя удивительные волосы!

А н ф и с а. Не трогай! Я сама буду расчесывать его удивительные во-лосы. (Отнимает у Маши гребенку, причесывает обратной стороной.)

М а т в е й. Не так, нельма!

А н ф и с а. Вот уж и нельма. А раньше другие слова говорил. Раньше любил меня шибко. Разве кровь во мне рыбья? Тебе ли не знать, Матвей?

М а ш а. Не обижайтесь на него, Анфиса. Мужчины все грубияны. (Отводит взгляд в сторону.) Теперь ты ее причеши, Матвей.

М а т в е й. Я лучше тебя причешу. Ведь ты тоже будешь мыть голову?

М а ш а. Я мыла утром. Но если хочешь…

М а т в е й. Хочу. Мой.

М а ш а (наливает кипятку, расплетает волосы). Мои лохмы промыть не просто.

М а т в е й. У тебя красивые лохмы.

М а ш а (смеется, подняв намыленную голову). Эти лохмы называются косами.

М а т в е й. Все равно красивые. И сама ты красивая. И лохмы-косы красивые.

А н ф и с а. А у меня не красивые, Матвей-я?

М а т в е й. А у тебя нет кос, Анфиса. И лохмы твои короткие и черные, как у меня.

А н ф и с а (улучив момент, берет острый нож и, подкравшись к Маше, отхватывает ей косу). Вот! Теперь и у нее нет. И она некрасивая. А эту я себе пристегну.

М а т в е й. Что ты натворила, гусыня!

А н ф и с а. Зачем прилип к ней глазами? На меня совсем не смотришь.

М а т в е й. Дай сюда лохму-косу!

А н ф и с а (отскочила). Убей — не отдам! Пристегну — на меня смотреть будешь. (И в самом деле, отойдя еще дальше, пристегнула светлую Машину косу к черным своим густющим волосам.)

М а ш а (расстроена, чуть не плачет. Но, набравшись мужества, улыбнулась дрожащими губами, остригла вторую косу). Возьми и эту на память. Ты права, с косами ты еще лучше. А у меня новые отрастут.

М а т в е й. Нет, эту я себе возьму.

Однако Анфиса его опередила.

А н ф и с а. Моя-я!

На улице.

Здесь Ш а м а н и Г р и г о р и й.

Ш а м а н. Выпить хочешь, Гришка?

Г р и г о р и й. О, хочу! Забыться хочу. Душа болит. Мой Мирцэ, ветерок мой вчерашний!

Ш а м а н. Все по оленям убиваешься?

Г р и г о р и й. До конца дней убиваться буду. Мирцэ один такой был… Рога как лес, глаза как звезды. О мой Мирцэ, цветок таежный! Он мчал меня быстрее ветра, он спал со мною в холодных сугробах, он плодил мне маленьких олешков… Мирцэ, Мирцэ! Где винка?

Ш а м а н. Подожди. Сперва о деле. Потом получишь винка. Много винка, Григорий. И упряжку получишь. У меня есть один олень. Он лучше твоего Мирцэ. И бегает быстрее его.

Г р и г о р и й. Быстрей Мирцэ только мысль. Он сдох, и душа моя сдохла. Говори твое дело, Ефим. И давай скорей винка. Только не обмани.

Ш а м а н. Здесь будет колхоз, Григорий. Он хочет забрать мое стадо. Ты угонишь стадо в тундру, к самой Байдарацкой губе. Выберешь для упряжки любых оленей. Они заменят тебе Мирцэ.

Г р и г о р и й. У тебя есть брат. Он опытный пастух. Почему его не попросишь?

Ш а м а н. Мой брат перестал быть братом. Духи отвергли его. Духи сказали: «Твоим братом станет Григорий Салиндер. Отдай ему Матвейкиных оленей. Напои его винкой. Он будет слушаться тебя. А если предаст, мы поразим его чумой».

Г р и г о р и й. О! Они так сказали?

Ш а м а н. Да, так. И еще сказали, что на том свете твоя душа превратится за ослушание в водяную крысу. И будет вечно жить в гнилой болотной воде. Не отступи от своего слова, Григорий!

Г р и г о р и й. Не отступлю. Давай винка.

Ш а м а н (налив ему стаканчик). Подчинись. Потом я привезу к тебе в стадо целое ведро, два ведра спирта.

Г р и г о р и й. Ты правда отдашь мне оленей?

Ш а м а н. Я сказал. Я забочусь о своих людях. Ты мой человек.

Г р и г о р и й. Я твой. И Анфиса твоя. Она тоже погонит со мной оленей.

Ш а м а н. Нет, Анфису оставь здесь. Пускай нянчит твоего сына.

Г р и г о р и й. Сын привык. Он родился в пути, под снегом.

Ш а м а н. Все равно оставь. Так будет лучше.

Г р и г о р и й. Она может сойтись с твоим братом.

Ш а м а н. Этого не случится. Мой брат присох к агитатке.

Г р и г о р и й. И я к ней присох. Я хочу взять ее в жены.

Ш а м а н. Тебе не позволит Советская власть.

Г р и г о р и й. Разве я не в состоянии прокормить двух жен?

Ш а м а н. Эта власть запрещает многоженство. Она разрешает всякие другие грехи: неверие, блуд. А множество запрещает.

Г р и г о р и й. Я не признаю такую власть.

Ш а м а н. Власть в твоем признании не нуждается. Власть должна сама себя хвалить. А других подчиняет. На то она и власть. А я не запрещаю тебе жить по обычаям наших предков. Если ты можешь иметь двух жен — имей.

Г р и г о р и й. Значит, агитатка будет моей женой?

Ш а м а н. Возьми ее — будет.

Г р и г о р и й. О Ефим! Ты великий шаман!

Ш а м а н. Увези ее в тундру и там женись. Только без свидетелей увези.

Г р и г о р и й. Так, ладно. Я увезу. Налей еще один стаканчик.

Ш а м а н. Ты опьянеешь. Потеряешь стадо и учительницу.

Г р и г о р и й. Я не опьянею. Во мне проснулась медвежья сила.

Шаман наливает. Г р и г о р и й пьет, уходит.

С т а р и к и у костра.

М а т в е й. Ты ловко плел свои сети! Если бы я знал об этом в ту пору!

Ш а м а н. Ты и теперь не знаешь, какие сети плетут против тебя твои правители.

М а т в е й. Они не плетут. Они действуют в моих интересах.

Е ф и м (усмехнувшись). Я тоже говорил такие слова. Я говорил даже лучше. Но я был с моим народом. Твои правители разве с тобой? Видел ты их около себя хоть раз? А меня видели все. Я жил и позволял жить другим. Я не отнимал чужое имущество, не стравливал отца с сыном, брата с братом.

М а т в е й. Ты был справедлив, пока тебя не трогали. А в тот день, когда вернулось твое стадо…

Е ф и м. Агитатка замахнулась на мою собственность.

М а т в е й. Не забывай: треть оленей была моя.

Е ф и м. Нет! Потому что ты отступил от отцовских обычаев. Ты мыл голову.

М а т в е й. И ты мыл.

Е ф и м. Ел пищу, приготовленную ее руками.

М а т в е й. И ты ел.

Е ф и м. Желал ее. А жила она сначала со мной, потом с Гришкой.

М а т в е й. Лжешь, пес!

Е ф и м. От пса слышу.

В школе.

Снова звучит тема «Песни Сольвейг». М а ш а сидит за столом, пишет. Перед ней настольная лампа.

М а ш а (тихо). «Мамочка! Вот я и выбрала часок, чтобы написать тебе снова. Подробного письма не получится. Времени маловато. Надо и учебники детишкам составить, и побеседовать с родителями, которые сами до смешного наивны. Многие из них не желают отдавать детей в школу. Но зато охотно учатся некоторые взрослые. И вот я воюю. Война идет с переменным успехом, хотя чаще всего победы одерживаю я. Только за одержанные победы я не вешаю на себя бубенчики, как один здешний шаман. Он хитрый и честолюбивый человек. Сам себя награждает. Но этому теперь никто не удивляется. (Помолчав.) Я сказала — победа, мама. Какой высокий стиль! Меня быт задавил. Да, да, быт. Но и это по-настоящему интересно. Потому что быт, оказывается, тоже борьба. Борьба с темнотой, с глупостью, со вшами, с клеветой и недоверием. Да вот тебе забавный факт из моей школьной практики. Бумаги нет, учебников мало. Сама размножаю буквари на бумажных обоях. Из них же и тетради сшиваю. Вот если б хоть один мой букварь дожил, ну скажем, до семидесятого года, он бы ужасно позабавил наших потомков. Кто поверит, что всего лишь за сорок лет до них в тайге некая Мария Васильевна Корикова учила ребятишек по таким книжкам? (Задумалась.) В часы досуга я, как и все, мечтаю о красивой, необыкновенной жизни, а сама вбиваю людям в головы банальную истину: ученье — свет. Но ведь и это кому-то нужно делать, мама. Не скрою, мне тоже хочется спеть свою лебединую песню, но тем, кто не знает наших условий, слова этой песни, вероятно, покажутся смешными. Очень возможно, мама, что я вообще не смогу ее спеть. Это ничего, что мир не услышит моей песни… Песен и так достаточно… И лучшая из них — «Песня Сольвейг». Ой, я сбилась!.. Я же совсем не о том, мама. И все же поставь эту пластинку, родная моя. И сядь к граммофону. Мы будем слушать ее вместе. Я здесь, ты там… Я вижу, ты достаешь из сундука детские мои локоны, ведь ты все еще бережешь их, а я уж давно взрослая восемнадцатилетняя девка. Вот и косы уже остригла и подарила одной здешней моднице. Они мне мешали. Прости, что не выслала тебе. Была вынуждена отдать. Это мой, знаешь ли, политический ход. И, кажется, выигрышный…»

В школу, выставив окно, забрался Г р и г о р и й.

Маша почувствовала за спиной его взгляд, оглянулась.

Григорий?! Как ты сюда попал? Дверь на запоре.

Г р и г о р и й (пьян и потому развязен). Прошел через стену.

М а ш а. Ну что ж, садись. Гостем будешь. Чаю хочешь?

Г р и г о р и й. Только чаю? Э-то мало. (Смеется.) Ты мыла голову Матвейке. Теперь мне будешь мыть. С этого часа я твой муж.

М а ш а (тая свой испуг). По нашим законам тот, кто хочет стать мужем, приходит к девушке и признается: «Я тебя люблю».

Г р и г о р и й. Я пришел. И я говорю: люблю. Тут вот костер горит. (Стукнул себя по груди.) Жжет шибко.

М а ш а. Но прежде он должен узнать: любит ли его девушка.

Г р и г о р и й. Это по вашим законам. Я ваших законов не признаю. Я мужчина. И я захотел тебя. Всё.

М а ш а. Ты очень решительный человек. Но у русских так не делается.

Г р и г о р и й. Я решительный. И я решил. Меня не интересуют русские люди. Меня интересуешь ты.

М а ш а. Допустим. Но ведь ты женат.

Г р и г о р и й. Это легко уладить. Убью Анфиску — буду холост. Или отдам за Матвейку. Она мне больше не нужна.

М а ш а. Анфиса — красивая женщина. И совсем еще молодая.

Г р и г о р и й. Ты красивее. И моложе. Ты мне подходишь.

М а ш а. Но ты мне не подходишь, Григорий.

Г р и г о р и й. Говорю с тобой долго. С женщиной долго говорить нельзя. (Хватает Машу.)

Маша сопротивляется, но силы неравны. Скрутив девушку, Григорий выносит ее из школы. Мелодия, все время тихо звучавшая, обрывается. Слышно, как на улице заскрипели нарты, затопотали олени. Григорий торжествующе воскликнул «Э, мой Мирцэ! Жи-вем!»

В дальнем чуме кричит роженица, за которой некому присмотреть.

А н ф и с а у себя примеряет Машины косы. Ее черные волосы разительно не соответствуют светлым косам. И тем не менее в особо важных случаях, а более всего чтобы понравиться Матвею, Анфиса будет надевать их.

Входит Ш а м а н.

Ш а м а н. Тоскуешь, Анфиса?

А н ф и с а. Матвейку хочу. Жить не могу без Матвейки! Глаза спичками распялены.

Ш а м а н. А он и не смотрит на тебя.

А н ф и с а (сокрушенно). Он на другую смотрит, на учителку. Ненавижу ее!

Ш а м а н. И Григорий сердцем к ней прикипел. (Сам вздохнул.)

А н ф и с а. Григорий — пусть, не жалко. Матвейку жалко. Матвейку никому не отдам. (С мольбой.) Ты умный, Ефим, советуй, как быть мне.

Ш а м а н. Сама думай. Бабий век доживаешь.

А н ф и с а. Не думается мне. В голове такой буран… темно и больно. И — тут больно. (Тронула грудь.)

Ш а м а н. Одурманила вас агитатка. А все оттого, что слушать меня перестали. Я разве зла вам желал? Вы дети мои неразумные.

А н ф и с а. Говори, Ефим, говори. Я дикая сейчас, как важенка, которую оводы жалят. У меня внутри оводы.

Ш а м а н (ехидно посмеиваясь). Григорий-то… видела? У агитатки ночевал. Потом увез ее куда-то.

А н ф и с а. Григорий? Да что она, ненасытная, что ли? Вот и ты, вижу, вздыхаешь…

Ш а м а н. Я о вас вздыхаю, Анфиса, о детях моих… Гришка жениться на ней хочет. Тебя убьет, однако, если женится.

А н ф и с а. А может, Матвейке отдаст?

Ш а м а н. Не-ет, Анфиса. Матвейка тоже учителке нужен.

А н ф и с а. Сам говорил, что их законами это запрещено.

Ш а м а н. Законами запрещено. Но пока законы дремлют, беззаконие торжествует. Живут без разбору, кто с кем хочет. Социализм называется. Дети общие, мужья общие.

Из дальнего чума крик.

А н ф и с а (вслушиваясь). Бедная Катерина! Никак ребенка поймать не может[2]. Я вот только поднатужусь — он тут и выпадет. Успевай лови.

Е ф и м. Роды, однако, удачные будут. Я спрашивал духов.

А н ф и с а. Спроси их: кому Матвейка достанется?

Ш а м а н. И это спрашивал: агитатке, если не выгнать ее отсюда.

А н ф и с а. А как выгнать? Добром она не уедет. Сказывай, Ефим, как выжить ее из стойбища?

Ш а м а н. Тут ничего советовать не стану. Сама думай. Не додумаешься — могу с духами свести. Не боишься?

А н ф и с а. Хоть с кем своди. Лишь бы Матвейка мне достался.

Ш а м а н. Судьбы людей в руках бога. Я лишь истолковываю его волю.

А н ф и с а. Тогда сведи меня с богом! Может, про Матвейку что скажет.

Ш а м а н. Ишь чего захотела — с богом! С нечистыми духами — могу. Они тоже все знают. Все вперед видят. У них глаз зоркий. Давай выпей это снадобье.

А н ф и с а. А я не умру? Матвейка тут без меня не останется?

Ш а м а н. Я перед камланием каждый раз пью — жив. Пожалуй, и ты не умрешь. А если умрешь — на том свете встретишься со своим Матвейкой.

А н ф и с а. Я на этом хочу. Тот свет велик и темен: может, пути разойдутся. Давай твое снадобье, хитрый шаман!

Ш а м а н. Смотри, Анфиса, не пожалей! Непосвященным нельзя его принимать. Духи с меня спросить могут. Чтобы оправдаться перед ними, ты должна что-то совершить.

А н ф и с а. Что скажешь, то и совершу. Не испытывай меня — душа пенится.

Ш а м а н (налил из фляжки, висящей на поясе, раствор мухомора на спирту). Пей и гляди вокруг во все глаза. Да уши раскрой пошире, когда духи начнут советовать.

А н ф и с а (выпила). Ничего не вижу. И голосов не слышу.

Ш а м а н. Увидишь. Услышишь. Они пока присматриваются к тебе.

А н ф и с а. Может, еще выпить? Давай, Ефим! Твое снадобье на спирт похоже.

Ш а м а н. Ты тоже на агитатку похожа, две ноги, две руки, голова с длинными волосами, а не агитатка. А то бы Матвей вокруг тебя следы плел. И Гришка в тайгу умыкнул тебя бы.

А н ф и с а. Ох, не меня, не меня!

Ш а м а н. Ну, теперь что-нибудь видишь?

А н ф и с а. Круги, кольца… красные, синие, желтые… будто снега играют… при ярком солнце… Ох, глазам больно!

Ш а м а н. А пятнышко темное на белом снегу видишь? Это олени по тундре мчатся. Это Гришка увозит с собой учителку.

А н ф и с а. Он увозит, увозит! (Захлопала в ладоши.) Может, он насовсем ее увозит?

Ш а м а н. Об этом сама спросишь духов. А вон Матвейка идет по лесу. Голова опущена. Слезы льются. Матвейка плачет по агитатке.

А н ф и с а. Я вижу его. (Нежно.) Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! (Тянет к видению руки. Руки ее натыкаются на шкуры чума.)

Ш а м а н. Тебе не достать его… нюки мешают. И стены мешают. Вон те деревянные стены. (Указывает на школу.) Выпей-ка еще моего снадобья.

А н ф и с а (выпив и совершенно одурев). Убрать нюки… стены убрать! Возьму уберу… вот так, вот так… своими руками.

Ш а м а н (нагнетая страх). Ты видишь? Дух черный, огромный, грозный? Хмурится он. Видишь духа?

А н ф и с а (лунатически повторяя). Дух грозный… хмурится… Вижу.

Ш а м а н. Слушай его. Слушай внимательно. Он тобой недоволен. (Изменив голос.) Огонь… огонь бессмертный все может. Шаман, зачем ты привел ко мне эту распатланную бабу? Ты совершил великий грех! Пусть она искупит твой грех, осветив огнем мрак ночи, или вы погибните оба. Пусть и сама огнем очистится. (Своим голосом.) Прости меня, дух ночи! Прости, я хотел ей добра.

А н ф и с а. Я слышу тебя, дух ночи. Я искуплю его вину. Я очищусь… я совершу…

Ш а м а н (изменив голос). Ты верно решила, женщина! (Своим голосом.) Что поведал тебе дух ночи?

А н ф и с а (в полубреду). Он поведал… он велел… Где спички? Хочу огня.

Шаман подсовывает ей спички и выталкивает на улицу. Затем, проследив за ней, сам напивается зелья и долго смотрит на маленькое золотое пятнышко, возникшее подле школы, и начинает камлать. Тело его извивается все быстрей, быстрей. Руки пока еще спокойны. Но вот руки взвились, как чайки. Колотушкой встревожил бубен, топнул ногою, снова воздел руки, закружился, забил в бубен, невнятно запел.

А там, на фоне огня, возникла черная женщина с золотыми косами. Безумная от вина. Она закричала: «Э-э, Матвей-а! Мой Матвей-а! Теперь ты мой!»

Ш а м а н. Из маленького зернышка родился огонь.

Огонь рос, рос и стал золотым деревом.

Дерево заплескало золотыми листьями.

Золотой шелест послышался над землей.

Уй-о! Уй-о!

Человек страшится темноты. Человек огня страшится.

Человек греется у огня. Человек спит во мраке.

Уй-о! Уй-о!

Пришли идолы с ледяными глазами. Они из мрака пришли, пока дремали мои люди. Они отвергают веру. Они все отвергают.

Уй-о! Уй-о!

Великий Нум! Дай мне силу! Великий Нум! Дай мне разум! Чтоб сила и разум были сильнее, чем у идолов с ледяными глазами.

Уй-о! Уй-о!

Я их одолею. Я спасу людей от безверия. Я спасу моих людей…

Далее слова его становятся бессвязными, все чаще слышится «Уй-о! Уй-о!». Шаман кружится все быстрее, все яростнее колотит в бубен.

Л ю д и из мрака, леденея от ужаса, смотрят на его невероятные выверты. Двое-трое падают на колени, судорожно подергиваются, затем начинают повторять, веруя: «Он одолеет, он спасет…»

А там, у огня, беснуется плоть. Женщина беснуется. Рычит бубен. Огонь пожирает школу. Из темноты появляется М а т в е й. Увидев горящую школу, кидается внутрь.

А н ф и с а (тянет к нему руки). О Матвейка! Мой Матвейка! Никому не отдам!

Г о л о с М а т в е я (из школы). Марья Васильевна! Белочка! Марья Васильевна! Белочка! (Вскоре он выходит оттуда, в руках патефон.)

Безучастные люди толпятся подле Шамана, закончившего свое камлание.

М а т в е й (Анфисе). Где Маша?

А н ф и с а (торжествующе). Мой! Так духи сказали.

М а т в е й (спрашивает первого попавшего под руку. Тот дергается на земле). Маша где? (Другого спрашивает, третьего.)

Ш а м а н (в последний раз ударив в бубен). Уй-о! Растают идолы с ледяными глазами! Уй-о! Верьте мне, люди!

М а т в е й (хватает Шамана за горло). Где Маша?

Шаман, отдавший все силы камланию, рухнул наземь, даже не пытаясь сопротивляться. Люди, напуганные тем, что Матвей покусился на святого человека, недовольно ворчат. Впрочем, многие в таком же исступлении, как и их вождь. Одурели от слов.

С т а р и к и у костра. Костер догорает.

Пламя над школой все сильней. В дальнем чуме раздался крик. Молчание. Потом плач. Новый человек родился — его крестили огнем.

Е ф и м (у костра). Катерина-то парня родила. Я не обманул тогда: она родила парня.

Шаман поднимается и вешает себе на обруч бубенчик.

М а т в е й (подбегая к старикам). Спасите Машу! Спасите мне Машу!

Е ф и м (у костра). Э, парень, это ты должен был спасать! За то время ты в ответе!

Кричит ребенок.

М а т в е й (у костра). Ответ — только слова. Только слова. А время — жизнь, жизнь… проходящая и вновь нарождающаяся жизнь.

Анфиса, размахивая отстегнувшимися косами, пьяно, бессмысленно смеется.

Среди хаоса звуков, криков, среди огня и страха вдруг родилась прекрасная, словно незапятнанной совестью омытая мелодия — «Песня Сольвейг».

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

С т а р и к и у костра.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая. Да и не проста.

Е ф и м. Как еще хитра-то! Я и то сразу не распознал. (Однако злобы в его голосе нет, всего лишь констатация факта.) А если б распознал, все по-другому могло обернуться.

М а т в е й. По-другому не могло. Время не остановишь. В чрево матери младенца не спрячешь.

Е ф и м. А задушить его можно. В тюрьме думал много. И читать приходилось. Читал, к примеру, как в одной стране негодных ребятишек со скалы в море сбрасывали.

М а т в е й. Если так, то раньше других тебя следовало бы сбросить. Ты много людям вредил.

Е ф и м. Как знать: я им или они мне.

М а т в е й. Больше ты им. Вот только власть наша развернуться тебе не дала.

Е ф и м. А думаешь, худо я жил? Умный человек при любой власти сможет устроиться. Да и много ли мне надо? Какую-то малость. И эту малость я всегда получал.

М а т в е й (потрогав ружье). И сейчас получишь. Жаль, что поздно. В тот год еще следовало посчитаться. Да закон тебя уберег.

Е ф и м. В тот год, в тот год… Как далеко то время! Жили тихо, спокойно. И вдруг началось…

М а т в е й. Началось-то раньше. Тебе ли не знать, когда началось?!

Е ф и м. Э, чего там! Нас революция-то стороной обошла. А вот в том году… как раз Петька Рочев приехал… а всем заворачивала твоя агитатка.

М а т в е й. Смелая она была, хоть и маленькая.

Е ф и м. И хитрущая! Гришку Салиндера вокруг пальца обвела. Ты, говорит, костер разожги. Он и попался…

Г р и г о р и й, отодвинув стариков, раздувает их почти погасший костер.

М а ш а, связанная, сидит на нарте.

М а ш а (с вызовом). А ведь ты боишься меня, Григорий!

Г р и г о р и й. Бояться девки! Ххэ! Кому говоришь?

М а ш а. Тебе и говорю: боишься. А то хоть бы руки развязал.

Г р и г о р и й. Эт-то можно. Забыл совсем. (Развязывает ремень.) Вот, развязал. Ну, кто боится?

М а ш а. Ты, кто же еще. Пусть не меня, закона боишься. Как мышь, в нору прячешься.

Г р и г о р и й. Мне что закон? Я человек вольный. Хочу — дома живу, хочу в тайге промышляю.

М а ш а. Подневольный ты человек, Григорий. Холуй, проще говоря. Ефимов холуй.

Г р и г о р и й. Хо-олуй… эт-то мне не понятно. Бранишься, однако?

М а ш а. Нет, говорю правду. Холуй — значит пес паршивый, который ноги своему хозяину вылизывает. А может, хуже пса. Потому что пес неразумен.

Г р и г о р и й (хмуро, с угрозой). Пес тоже разумен. И пес разумен, и олень. У ненца два друга — пес да олень. Все остальные враги.

М а ш а. Ошибаешься, Григорий. У человека много друзей. И прежде всего — среди людей. Ты просто не понимаешь… вырос в таких условиях. Ослеплен, одурманен шаманом, богачами… Они всю жизнь внушали тебе: люди — волки. А люди — просто люди.

Г р и г о р и й. Волка убить могу… шкуру продать. Человека как убьешь? Грех. И потому не трогал я человека, самого прожорливого, самого коварного из зверей. Росомаха его лучше.

М а ш а. Врешь, трогал! Анфису убить собирался…

Г р и г о р и й. Анфиса — баба… Какой же она человек?

М а ш а. Я тоже… по твоим представлениям, баба. Зачем же ты меня выкрал? Ты хуже росомахи. Ты у детей меня выкрал. А я их грамоте учила.

Г р и г о р и й. Дети обойдутся без твоей грамоты. А мне баба нужна… Без бабы трудно.

М а ш а. Значит, без бабы и ты не человек?

Г р и г о р и й. А кто мне детей рожать будет? Кто будет очаг согревать? Кто будет пищу готовить?

М а ш а. Хвастаешься, а без женщины ни на что не годен.

Г р и г о р и й. Побью, однако. Зачем ругаешься?

М а ш а. Женщину легко побить. Для этого и сильным быть не нужно. Ты побей равного себе. Или того, кто сильнее. Вот тогда я поверю что ты настоящий мужчина.

Г р и г о р и й. Вот винка выпью и кого хошь побью. (Пьет.)

М а ш а. Хвастун! Дай и мне глоток… для смелости. (Глотнула.) Фу, какая гадость! Думала, выпью — сил прибавится вдруг, тогда возьму и тебя поколочу.

Г р и г о р и й. Меня? Ха-ха-ха! Меня?! Побьешь? (Его уже начинает разбирать.) На, пей! Набирайся сил.

М а ш а. Не умею.

Г р и г о р и й. Смотри, как я! (Пьет.) Ах, вкусно! В брюхе огонь зажегся.

М а ш а. От глотка-то? Слабый ты мужичонка! Русские люди ковшами пьют. Вот это я понимаю. А тут глотнул — и огонь в брюхе. Горе-охотник!

Г р и г о р и й. Я горе? Я медведя ножом кончал… шатуна. Вышел прямиком на меня. Ружье в избушке осталось.

М а ш а. Как?!

Г р и г о р и й. Сейчас… покажу… Огня прибавлю… (Пьет.) Вот избушка. Так? Вот я. Так? Еще маленько возьму огонька. (Пьет.) Значит, вот избушка. Вот ружье… На ружье! Ты будешь ружье с избушкой. А вот я… (На нарту указывая.) А это шатун. Ой, что это? Шатун шатается… Почему он шатается? Однако винка лишку выпил. (Грозит.) Э, нехорошо! Значит, тут я… тут шатун… Я его ррраз! И — кончал. (Выронил ножик.)

Маша незаметно оттолкнула его.

Он мне тогда грудь и плечи шибко порвал, вот. (Распахивает рубаху, под которой шрамы.) Думал, сам кончусь. Крови шибко много ушло… Не кончился, дополз до избушки… Я не слабый, девка. Где избушка? Доползу до избушки…

М а ш а (щелкнув курком). Сидеть! Ни с места!

Г р и г о р и й (глупо заулыбался, ткнулся носом в землю). Э, зачем с ружьем балуешься? Застрелить можешь…

М а ш а. Я как раз это и собираюсь сделать.

Г р и г о р и й. Так нельзя, грех. Бог накажет, социализм накажет… нельзя, грех!

М а ш а. За этот грех я отвечу. (Пододвинула ему фляжку.) Пей все, что тут есть.

Г р и г о р и й. Уй, какая девка добрая! Думал, дырку во лбу сделаешь… Думал, жизнь из меня вытечет… винка вытечет. Винка в меня, жизнь в меня. (Пьет и валится без сознания.)

М а ш а. А может, и правда нажать на крючок? Палец так и просится. Ведь я тоже воюю. В меня могут выстрелить… а я не могу… не смею. Нет, нет, если бы вместо пули был заряд доброты, света, разума… тогда я не задумалась бы… я б выстрелила… (Стреляет в воздух.)

Г р и г о р и й (улыбаясь и грозя пальцем). Бог накажет, социализм накажет…

М а ш а. Ну ты, теоретик! Помалкивай! (Связывает его тем же самым ремнем, которым была связана недавно сама. Взваливает на нарту.) Вот так. Мы славно с тобой прокатились. Теперь поверну стадо и поедем обратно. Не возражаешь?

Г р и г о р и й. Винка вытечет… жизнь вытечет… не балуй с ружьем… застрелить можешь…

С т а р и к и у костра.

Е ф и м. Дурак Гришка. А я ему доверился. Разве можно дуракам доверять?

М а т в е й. Я по тайге тогда рыскал. Машу искал. Хорошо, что не встретился с Гришкой. Встретился — убил бы.

Е ф и м. Однако девка столько суматохи в нашу жизнь внесла. А если бы сто таких девок, если бы тысяча?.. Уй-о!

М а т в е й. Их больше. Их много больше, Ефим.

Е ф и м. Потому и суматохи много. Порядка мало.

В одном из чумов, возможно, в салиндеровском, — собрание.

Собрались в с е ж и т е л и стойбища. Выступает П е т р Р о ч е в, здесь его называют Зыряном.

Р о ч е в. Вы большую глупость сделали, земляки. Глупость да глупость — две глупости. Учительницу прогнали, школу сожгли. Зачем прогнали? Зачем сожгли? Школа для вас, для ваших детей строилась. А вы взяли и сожгли. На поводу у шамана идете.

Ш а м а н. Школу не я жег. Матвейка. За брата я не в ответе.

Р о ч е в. Ты тоже в стороне не стоял, однако. Но как бы то ни было, детей учить будем. Так решено большевиками.

А н ф и с а. Кто им велел за нас решать?

Р о ч е в. Ленин велел, партия велела. Так мне сказали в Лурьяне.

Ш а м а н. Ленин — шаман их главный. Большевики — шаманы помельче.

Р о ч е в. Какие это шаманы? Все они обыкновенные люди. И не о себе, как ты, Ефим, а о народе думают, вот.

Ш а м а н. Как же ты думать будешь, Петька? Тебе же нечем думать. Твой отец тебя в карты моему отцу проиграл… И он темный был, дикий, и ты темный… Рочев-Зырян.

Р о ч е в. Он темный, я темный… а ты паук, который кровью нашей питается. Ты хоть раз пальцем о палец ударил? Всю жизнь шаманишь.

Ш а м а н. Кому что. Один рыбу, как ты, ловил. Другой шаманит. Я рыбу ловить смогу. Ты вот шаманить сможешь ли? Скажи-ка!..

Р о ч е в. Я тут бригадиром назначен, понятно? И шаман мне не нужен. Снимаю тебя с шаманов. Отдавай свой бубен.

Ш а м а н. Бубен мой можешь взять. А где возьмешь мою голову? Твоя-то, как дупло, пустая. (Выходит из чума.)

Р о ч е в. Эй, постой! Разговор не кончен.

На улице.

М а ш а ведет связанного Г р и г о р и я. Тот понурил голову. Увидев на месте школы пепелище, Маша вскрикнула, подалась назад.

М а ш а (жалобно). Мамочка! Мамочка моя! Сожгли… (Плачет.)

Г р и г о р и й (опустив от стыда голову, топчется подле нее. Горе девушки задело и его. Но еще больше жжет стыд: люди из стойбища видят его связанным). Отпусти меня, девка. Отпусти, не позорь.

М а ш а (в ярости набрасываясь на него). Это ты, негодяй! Ты или твои люди сожгли! Вот тебе! Вот тебе!

Г р и г о р и й (с угрозой). Не тронь меня лучше. Добром прошу, не тронь.

М а ш а. Поджигатель! Преступник! Холуй шаманский! (Бьет связанного.)

Г р и г о р и й. Помни, девка! Душу твою на капище выверну! Помни… или уйди от греха… отпусти, и уйду… Это я тебе век не забуду.

В чуме. Р о ч е в обращается к народу.

Р о ч е в. Всем вам надо в колхоз объединяться. Везде колхозы. А вы тут, в сторонке, и не видите, не понимаете, что в колхозах сообща жить легче. Кто вас подбил стада в тундру угнать? Он? (Указывает на входящего Шамана.) Не бойтесь, говорите правду! Он?

Ш а м а н. Сами угнали. Потому что в колхоз не хотят.

Р о ч е в. И ты не хочешь?

Ш а м а н. Я хочу. Сам, добровольно вступаю.

Р о ч е в. И оленей своих отдашь?

Ш а м а н. И оленей отдам. Только найти бы их сперва. Вот ты и поможешь найти, Петька.

Р о ч е в. Мне некогда их искать. Я аги-ти-рую… Понятно? Сам ищи. И пригоняй оленей в колхоз. Все пригоняйте. Теперь все вот это, это, это тоже — ваше… Хозяева мы, понятно? Рыбу ловить будем. Охотиться будем, оленей пасти будем… все наше.

А н ф и с а. А разве мы не ловили, не охотились, не пасли?

Входит М а ш а. Впереди ее связанный Г р и г о р и й.

М а ш а. Кто посмел… кто сжег нашу школу?

Р о ч е в. Разберемся. Где была? Зачем Гришку связала?

М а ш а. Он стадо шаманское угнал. И меня хотел силком увезти… да промахнулся.

Р о ч е в. Ай молодец! Порох-девка! Оленей-то пригнала?

М а ш а. Здесь олени. И этого привела… Надо выяснить, кто ему поручил угонять оленей. Думаю, шаман.

Г р и г о р и й. Зачем шаман? Сам угнал. Вижу, без присмотра олени. Дай, думаю, на пастбища угоню… Живые твари… жалко. Взял и угнал.

Р о ч е в. Ловко следы путаешь, хорек! Да не на тех напал — распутаем, дай время. Ну что, Ефим, в колхоз-то не передумал?

Ш а м а н. Мое слово — верное слово. Только кем я в колхозе буду? Бубен-то ты у меня отнял.

Р о ч е в. Дело найдется.

М а ш а. Пускай и озеро колхозу отдаст. С чего это один человек озером владеет? Что он, лучше других, что ли? Озеро принадлежит государству.

Ш а м а н. Давно хотел отдать: не знал — кому. Хозяина доброго искал. Если колхоз — добрый хозяин, пускай берет. Ловите. Только и мне долю давайте.

М а ш а. Будешь работать — дадим. Хватит шаманить. Прыгаешь как бесноватый, лучше бы работал. Ишь щеки-то какие нагулял от безделья! Хватит чужим трудом пользоваться! Сам потрудись!

А н ф и с а. А шаманить кто будет? Куда мы без шамана-то?

Ш а м а н. Вот он и будет, Петька Зырян. Я бубен ему передал. Давай, Петька, камлай! Говори свои заклинания.

Р о ч е в. Мое заклинание — со-ци-а-лизь… Мое заклинание — революция!

С т а р и к и у костра смеются.

Е ф и м. Ну как, Матвейка, социализь-то свою Петька с умом сделал? (Помолчал.) Чистый глухарь! Только одно и заучил: социализь, революция. Теперь, говорил, бедные работать не будут. Теперь богатые будут работать. Меня на работу выгнал, старика Ядне. А сам сел с дружками в кооперации и дымил с ними, пока весь спирт не вылакал.

М а т в е й. С богатыми худо. С дураками тоже не сладко. Я в то время по тайге мотался, Машу искал. Ищу, а сам все думаю, думаю… Как-то не так живем… В лесу задумываться опасно. На самострел наскочил. Кажись, Гришкин был самострел. Плечо мне поранило. Думал, помру. Горячка была, крови утекло много… Маша одна среди вас осталась. Одна среди волков. До сельсовета шестьдесят верст. Там же и контора колхозная… А тут еще Петька Зырян властью себя возомнил. Эх, если б я понимал в ту пору!

Ефим. Что бы ты сделал, Матвейка? Революцию бы остановил? Революцию останавливать нельзя. (Смеется.)

На улице.

М а ш а, А н ф и с а.

У Маши под мышкой несколько книжек, тетради.

Издали слышны голоса ребятишек.

А н ф и с а. Уезжать когда собираешься?

М а ш а. Когда научу тебя читать и писать.

А н ф и с а. Не стану я у тебя учиться.

М а ш а. Ты не станешь — другие станут. Вон ребятишки собрались. Сейчас попросимся к кому-нибудь в чум и начнем занятия.

А н ф и с а. Возьми свои косы. Не помогли они. Ушел от меня Матвейка.

М а ш а. Давно его нету. Уж не случилось ли что?

А н ф и с а. Тебя спасать кинулся. Обо мне небось не подумал… Спасать-то меня надо было…

М а ш а. Ты права, Анфиса. Я и сама за себя постоять сумею. Зря он за меня волновался.

А н ф и с а. Погоди пузыри-то пускать! Гришка не из тех, кто зло забывает.

М а ш а. Ты меня не пугай, Анфиса. Лучше посоветуй, куда с ребятишками приткнуться, пока новую школу не построили.

А н ф и с а. Ефим взялся. Да построят-то нескоро.

Неподалеку, на месте бывшей школы, тюкают топорами два человека — старик Я д н е и Ш а м а н. Они не очень усердны в своих стараниях. Больше курят да сидят.

М а ш а (посмотрев в их сторону). Не нравится Шаману на людей работать. Привык, чтоб на него работали.

А н ф и с а. За работу еду дают. Все отняли у него… ничего не осталось. Народ его жалеет.

М а ш а. Нечего жалеть кровососа. Хватит, поездил на чужих спинах! Сам пускай попотеет. Скажи, Анфиса… школу он поджег?

А н ф и с а. Школу? (Ей неловко перед Машей). Нет, однако, не он. На Шамана зря клепаешь.

М а ш а. Думаю, что и он к этому причастен. Причастен ведь, а?

А н ф и с а. Он только снадобье мне давал… (Спохватилась.)

М а ш а. Какое снадобье? Для чего?

А н ф и с а. Чтобы с духами повидаться.

М а ш а. И ты виделась? (Взяла у нее подпаленные косы, разглядывает.)

А н ф и с а. Видалась. Совета у них просила.

М а ш а. Как интересно! Расскажи мне об этом!

А н ф и с а. Мне надо Костю кормить. (Уходит в свой чум.)

М а ш а. Бедная, несчастная Анфиса! (Снова рассматривает косы.) Теперь мне все, все понятно. (Уходит к школе.)

Ш а м а н. Страстуй, агитатка!

М а ш а. Ань торова, Ефим. Жечь — не строить, правда?

Ш а м а н. Правда, правда. Огонь раз лизнул — и школы не стало. А топором много-много махать надо. Пока дети твои не вырастут, пока внуки. А может, и внуки внуков.

М а ш а. Гораздо раньше, Ефим. Гораздо раньше.

Ш а м а н. Не спеши, Марья Васильевна. По молодости все спешат. А мудрые люди сперва думают, потом примеряют, потом опять думают, опять примеряют…

М а ш а. Значит, этим мудрецам выгодно, чтобы люди были безграмотны. Скажи мне, мудрец, зачем ты сжег школу?

Ш а м а н. Э, Марья Васильевна! Не оговаривай! Я никогда против власти не шел. Ваша власть — моя власть. Видишь? Топор мне доверила. Хлеб дает за то, что строю. Оленей пасти не надо, озеро хранить не надо, больных лечить не надо, духов не надо ни о чем просить… Ваша власть мне глянется. Думать не о чем: знай топором помахивай. Хоть раз махнешь, хоть сто раз по разу — все равно голодным не оставят. Справедливая власть! А сам я к себе был несправедлив. Я не жалел себя, Марья Васильевна. Людей жалел… Теперь их власть жалеет. А я себя жалеть буду.

М а ш а. Понятно, но школу-то все-таки ты сжег?

Ш а м а н. Школу не я жег — Матвейка. Потому и в поселок боится показываться. Закона боится. Он ведь богатый был, Матвейка. У него оленей — со счету собьешься. Узнал, что отнимут оленей, — обиделся. Поджег школу твою и в лес ушел. А я не обиделся, Марья Васильевна. Я сам первый в колхоз вступил. И озеро отдал, и оленей. Видишь? Вот все, что осталось у меня. Чум да одежда. А мне и этого довольно. Люди жадничают не от ума. Человек голым рождается и умирает голым. Я это давно понял…

М а ш а. Какой ты умный, Ефим! С тобой беседовать — одно удовольствие!

Ш а м а н (гордо, с достоинством). Я шаман. (Сбавив тон, с улыбочкой.) Бывший шаман. Глупцы шаманами не бывают.

М а ш а. Да-да, ты умный. Но зря ты идешь против Советской власти. Будь осторожен. Иначе… иначе тебе несдобровать, бывший шаман.

Ш а м а н (юродствуя). Что, разве я не так тешу? (Тюкнул топором.) Если не так, научи, как надо.

М а ш а. Не так, Ефим, не так тешешь. Ты сам это знаешь.

Раздается гром бубна. Появляется пьяная к о м п а н и я. Р о ч е в терзает колотушкой бубен, поет. Собутыльники хрипло и вразброд подтягивают, скорее, мычат, и получается: кто в лес, кто по дрова.

Р о ч е в.

Ну, чего рты зажали? Пойте! Вы свободные люди! Революция! Раз! Социализь! Два! Начали!

Стоп! (Указывая на Шамана). Вот перед вами трутень и вор… А мы муравьи. Понятно? Теперь вы его кровь пейте…

М а ш а. Опять вы пьянствуете?

Р о ч е в. Я, Марья Васильевна, агитирую… я им разъясняю: кто есть кто. Он шаман, он трутень… Его власть кончилась. И вот он гнется тут за кусок хлеба. А мы…

Ш а м а н. А вы бездельничаете. Потому что ваша власть.

М а ш а. А ведь он прав, Рочев. Вы третий день спаиваете людей. И третий день не можете подыскать мне место для занятий.

Р о ч е в. Место? Да это легче, чем комара задавить! Вот место! Учи! (Ткнул пальцем в чум Салиндеров.) Здесь учи.

М а ш а. Не мешало бы прежде хозяев спросить.

Р о ч е в. Хозяин здесь я. Понятно? Потому что власть. Понятно? Долой шаманов! Долой жуликов и трутней! Вся власть Советам! (Ударил в бубен, поет.)

Его собутыльники, в том числе и Г р и г о р и й, подпевают.

Ш а м а н. Однако ты не худо шаманишь. Только шибко громко. Тоже мухоморов наелся?

Р о ч е в. Мухоморы — шаманская отрава. Мы — революция. Мы — социализь. Верно, Марья Васильевна? Иди в тот чум, учи. А кто против будет, скажи мне. Я их живо вот так… И — всегда ко мне. Учи, Марь Васильна… Нам шибко нужны грамотные. Чтобы всегда… чтобы везде… вот так. Нужны! Всегда! Везде! (Своим.) Айдате. (Ударил в бубен.)

(Горланя, уходит вместе со своими дружками.)

Ш а м а н. Смотри, Ядне, какая громкая власть! На всю тундру шумит.

М а ш а. Ошибаешься, Ефим: эти-то только на тундру… А мы хотим новую жизнь дать всему трудовому народу.

Ш а м а н. Уй-о! Где же вы столько бубнов возьмете? А колотить в них будут такие же, как Петька Зырян?

М а ш а. Зырян — это всего лишь ошибка. И мы ее исправим.

Ш а м а н. Ошибка-то она вон командует, водку хлещет. При мне такого не было. И сколько сейчас таких ошибок! Уй-о! Бедный народ!

М а ш а. Все наладится, Ефим. И народ наш не бедный. Вот реки станут — съезжу в Лурьян, и не будет твоего Петьки.

Ш а м а н. Петька не мой. Петьку вы ставили, Марья Васильевна. Новый шаман со старым бубном. Ни одна власть без бубна не может. Так будет вечно.

М а ш а. Даже если ты очень этого хочешь, все равно так не будет, Ефим. Вот посмотришь, уберут твоего Петьку.

Ш а м а н. Или тебя уберут. (Сочувственно.) Не с теми идешь, Марья Васильевна. Со мной идти надо было. И тогда твоя школа была бы цела.

М а ш а. А ведь я знаю, кто ее сжег, Ефим. И кто натравил эту женщину, знаю. (Уходит.)

Ш а м а н. Девка-то умная, Ядне. Ни к чему нам умные девки… Совсем ни к чему.

С т а р и к и у костра. Матвей снова подбрасывает дровец.

Е ф и м. Ты видишь? Я не был против твоей власти. Я вместе со всеми строил социализм. Я строил, а большевик Петька Рочев пьянствовал.

М а т в е й. Какой он большевик? Он и рядом с большевиками не сидел. Направили его к нам бригадиром… не разобрались…

Е ф и м. А ведь до того Петька был тихим работящим парнем. Побывал в Лурьяне, власти отведал и начал бесчинствовать. Значит, было где поучиться! Вот она, власть-то, как слабых людей портит! Опьяняет, головы кружит. А головы-то не крепкие…

М а т в е й. Устал я слушать тебя… Помолчи. Ишь как разговорился. И без тебя одни разговоры вокруг. Зачем сбежал, Ефим? Четвертый раз убегаешь.

Е ф и м. Смерть за спиной почуял. И потянуло меня на родину. Да не повезло… забрел в твою избушку.

М а т в е й. Рано или поздно мы должны были встретиться. Я долго ждал этой встречи…

В чуме Салиндеров. Здесь теперь светло, чисто. На одном из нюков портрет Ленина, на другом — доска белая. На доске углем написано:

М а ш а (своим ученикам и слушателям, которых не видно). Есенин — поэт, конечно, не совсем наш. (Застенчиво, тихо.) Хотя стихи у него прекрасные. Очень русские стихи… Но нам ближе пролетарские поэты, об этом поговорим в следующий раз. На сегодня хватит. Можете расходиться. Завтра как обычно, в это же время.

Голоса детские, женские: «До свиданья, Марья Васильевна! Лакомбой!»

Маша одна в чуме. Прибирает столы, хочет стереть с доски стихи, но с тайной, с восторженной улыбкой перечитывает их. Затем снимает с печурки ведро и, вынув из-под спящего малыша пеленки, начинает стирать.

В тени спит пьяный Г р и г о р и й. Подле него, опять с синяком, сидит А н ф и с а. Она водит по букварю пальцем: «Аня и Саша дети. У них есть мама… Сава!» По-детски хлопнула в ладоши.

Интересно?

А н ф и с а. Беда как интересно! Буковки черные, вроде муравьев. Побежали одна к другой — цепочка составилась, слово называется. Потом еще много слов. «У них есть мама». И у Костьки есть мама. Эта мама я. Как написать про это, Марья Васильевна?

М а ш а (взяв уголь, пишет). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Вот, пожалуйста.

А н ф и с а (хлопнув себя по бедрам). Эта мама я, Анфиса Салиндер. Уй-о! Жить хочется!

М а ш а. Вот и прекрасно. Живи.

А н ф и с а. Мне бы Матвейку еще… Ты не отнимешь у меня Матвейку?

М а ш а (после паузы). Если он полюбит тебя… его никто не отнимет.

А н ф и с а (перебивая). Он любил меня, пока ты не пришла. Разве не знаешь? Костька его сын.

М а ш а. Что ж, живите. Только сперва разведись с Григорием.

А н ф и с а. Зачем? Мужики имеют двух жен. Я хочу иметь двух мужей. Гришка будет работать. Матвейка будет любить.

М а ш а. Какая ты смешная!

А н ф и с а. Я грамотная. Я буду читать им букварь. (Толкает Григория.) Эй, Гришка! Пойди дров наруби! Хватит бока пролеживать!

Григорий что-то бормочет во сне.

М а ш а. Теперь его не разбудишь.

А н ф и с а (глядя на Машу). У тебя щека в саже. Умойся.

М а ш а (заглянув в маленькое зеркальце). Ой, правда! Какая грязнуля!

А н ф и с а. А я — нет, не грязнуля. Я вчера умывалась.

М а ш а. Умываться нужно каждый день. И перед едой мыть руки. Белье стирать тоже надо.

А н ф и с а. У меня нет белья. Я накидываю ягушку на голое тело.

М а ш а. Я дам тебе свою рубашку. И все остальное дам тоже.

А н ф и с а. Давай скорей! Я хочу быть такой же красивой, как ты.

М а ш а (не без зависти). Ты и так красивая. Очень красивая.

А н ф и с а (качает головой). У меня нет рубашки. И другой твоей сбруи нет.

Маша дает ей принадлежности женского туалета.

А н ф и с а уходит, вскоре появляется в нижнем белье.

Сава?

М а ш а. Только лифчик надевают под рубашку. Ты сверху надела.

А н ф и с а (очень непосредственна). А, сейчас. (Смахнула бретельки и запряглась в лифчик.) Ну как, я красивая?

М а ш а. Ужасно! Теперь платье мое примерь. (Помогает обрядиться в платье.)

А н ф и с а (в восторге). Марь-яя! Я же совсем как русская!

М а ш а. Ты совсем как женщина. Очень красивая женщина. Очень молодая.

А н ф и с а. Такую Матвейка полюбит. Если он жив, мой Матвейка.

М а ш а. Он жив, Анфиса. Я верю, что он жив.

В чум входит заросший, оборванный М а т в е й.

А н ф и с а. Матвей-а! Мы тебя совсем потеряли.

Маша и Матвей молча смотрят друг на друга. На улице точно метрономы отстукивают топоры Ядне и Шамана.

Звучит тема «Песни Сольвейг».

Г о л о с М а ш и. «Мамочка, можешь поздравить меня. Я подала заявление в комсомол. Когда подстынет, пойду на комсомольское собрание. Сейчас на нашу главную усадьбу не проберешься. Немножко волнуюсь. Это странно, что большая восемнадцатилетняя девка до сей поры не комсомолка? Ну, ничего, теперь скоро. Живу совсем на отшибе. До Лурьяна шестьдесят километров. До района — сто двадцать. Но если добираться напрямую, через священное озеро, Эмторпугал, то чуть ближе. Правда, смешно? Священное озеро… А я не выдумываю. Оно считалось священным и принадлежало здешнему шаману. Теперь стало колхозным, и я немало повоевала за него. Я соскучилась по тебе, мама! Часто вспоминаю, как ты меня провожала. Пароход, как большая белая птица, медленно уплывал от берега, от тебя, от дома, от детства. Ты казалась все меньше, меньше. И вдруг мне стало больно от мысли, что матери уменьшаются на расстоянии. Это неправда, мамочка! Это неправда! Где бы я ни была, ты для меня всегда огромна. Но в ту минуту мне вдруг захотелось приостановить время, задержаться хотя бы на часок в детстве. Но пароход плыл, и время летело… Ох как быстро оно летит! Ну и пусть летит, мам!»

Анфиса ревниво переводит взгляд с Маши на Матвея. Охорашивается перед зеркалом. Увидав висящие на стене Машины косы, снова пристегивает их к своим волосам. Матвей не замечает ее ухищрений.

Г о л о с М а ш и. «Против этого я не протестую. Ведь нужно же когда-то становиться взрослой, когда-то взваливать на свои плечи ответственность и за себя и за каждого человека, за его будущее…»

Просыпается Григорий. Увидав Матвея, вскакивает, испуганно прижимается к стене.

М а т в е й (бросается к Маше). Ты жива? Жива?

А н ф и с а. Матвей-а! Сладкий Матвей-а! Молодой Матвей-а! Посмотри, как я красива!

Затемнение.

Г о л о с М а ш и. «Я не слишком звонко говорю, мама? Но, честное слово, я не лукавлю. Я говорю то, что думаю. Потому что люблю людей. Я хочу, чтобы каждый был искренен, чтобы не было трусости, не было лжи… Больше всего я довольна, мама, что ни разу в жизни не солгала… Вот струсила, правда, однажды… Но я изо всех сил делала вид, что мне не страшно…»

С т а р и к и у костра.

М а т в е й (шепчет). Маленькая она была… а отважная!

Е ф и м. Ты бы мог ее сохранить. Но ты пошел против брата…

Топоры смолкли. Слышится грохот бубна. Пьяная, разгульная песня. Рочев гуляет, поет: «Мы сами копали могилу свою, готова глубокая яма…»

Г о л о с М а ш и. «Я разболталась, мама. А ты можешь подумать, что я жалуюсь, что мне трудно… Мне трудно, конечно. Но и хорошо, мама. Именно потому и хорошо, что трудно! Вот сейчас допишу письмо и постараюсь до последней морщинки восстановить в памяти твое лицо. Или на нем теперь морщинок прибавилось? Наверно, и я в этом повинна, прости. Раньше я бы взяла кисть и нарисовала тебя… Теперь не решаюсь: поняла, что рисовать совсем не умею. Я встретила здесь необычайно талантливого человека, ненца. То, над чем я просижу день или два, он исполняет за две-три минуты. Вот видишь, мамочка, я взрослею. Уже могу признавать чужие достоинства и собственные недостатки. Отметь это для себя. Целую тебя крепко-крепко. Твоя Маша».

С т а р и к и у костра.

Е ф и м. Долго они пьянствовали тогда. Долго куражились над людьми.

М а т в е й. А тебе на руку это было! Ты еще масла в огонь подливал!

Е ф и м. Надо же было показать, какая она, ваша новая власть! Все вино, которое в лавке было, выпили. Потом ко мне пришли…

Р о ч е в и к о м п а н и я. Он по-прежнему с бубном. Там же Ш а м а н и Я д н е.

Ш а м а н (тюкая топором). Что, Петьша, голова болит?

Р о ч е в. Болит, Ефим, шибко болит. А вина в лавке нету.

Ш а м а н. Экая досада! Какие маленькие лавки строят! Надо такие, чтоб на всю жизнь пить и не выпить.

Р о ч е в. Досада, Ефим, вот уж верно, досада!

Ш а м а н. Не знаю, как горю твоему помочь.

Р о ч е в. Помогай, Ефим, помогай. Никак нельзя, чтобы у власти голова болела. У тебя, однако, спиртишко есть.

Ш а м а н. Есть, есть спиртишко. Как ему не быть? Обязательно есть. Так ведь он денег стоит, Зырян. А денег у тебя нет.

Р о ч е в. Давай в долг, Ефим. Нам свадьбу играть надо.

Ш а м а н. Свадьбу? Кто женится?

Р о ч е в. А вот Гришка. На учителке.

Ш а м а н. Учителка разве согласна?

Р о ч е в. Ее согласия не требуется. Гришка согласен. Я согласен. Этого хватит. Давай спирту, Ефим. Шибко надо.

Ш а м а н. Нет, однако, не дам. Зачем назначил меня на тяжелую работу?

Р о ч е в. Переведу на легкую. С этого дня будешь моим заместителем. Давай спирту.

Ш а м а н. Все равно даром не дам. Неси шкурки взамен или еще что…

Р о ч е в. Шкурки были… были. Нет их. Все в лавке. Хошь, малицу принесу?

Ш а м а н. Если новая — неси.

Р о ч е в. Новая, совсем новая. (Уходит к жертвеннику, снимает с сучка малицу и возвращается.)

Ш а м а н (сделал вид, что не видел). Малица-то, однако, не твоя.

Р о ч е в. Земля эта чья? Наша… И все, что на нашей земле, тоже наше.

Забрав малицу. Ш а м а н уходит и вскоре приносит Рочеву бутыль спирта. Р о ч е в и его с о б у т ы л ь н и к и удаляются.

Ш а м а н. Разумно правит новая власть! Шибко разумно! Давай, Ядне, поможем ей. Может, скорей кончится? (Смеется.) Малицу-то он на капище взял. Пожертвованная малица была. А он взял. Украл, выходит. Вот так, Ядне. Украл Петька малицу-то! Когда так было? Никогда не бывало. Уй-о! Совсем дурак! Так мы и людям скажем. Из дураков дурак. Побольше бы таких. (Пауза.) Я смотрел твоего оленя, Ядне. Чума его давит. Запусти-ка ты его в колхозное стадо. Это и будет наш подарок колхозу…

В чуме Салиндеров крик. Это М а т в е й выбросил из чума Р о ч е в а и его с о б у т ы л ь н и к о в. Завязалась драка. Матвея скрутили. М а ш у силком усадили рядом с Г р и г о р и е м.

Г р и г о р и й. Ну вот, Машка, теперь ты и по закону моя жена.

Р о ч е в (входя, строго). Еще не жена. Я слов таких не говорил. Когда скажу, тогда и будет.

М а ш а. Отпустите меня! Вы не имеете права.

Р о ч е в. Не упрямься, Марь Васильна. Тебе давно пора замуж. Тебе рожать надо.

А н ф и с а. Ага, так. Давно пора. Не теряйся, Гришка, женись, а то опять ушами прохлопаешь.

М а ш а. Он же муж твой, Анфиса! Как ты можешь выдавать меня за своего собственного мужа?

Р о ч е в. Он был ее муж. Теперь не будет. Я освобождаю. Ты больше не муж ей, Гришка. А ты, Анфиса, ему не жена. Ясно?

А н ф и с а. Я свободна, Матвейка! Я свободна! Ты слышишь?

М а т в е й. Развяжи мне руки.

А н ф и с а. После того как они поженятся.

М а ш а. Послушайте, что вы мелете? Ведь, чтобы развести людей, нужно оформить документ.

Р о ч е в. Документ? (Растерялся.)

М а ш а. Ну, бумагу такую с печатью.

Р о ч е в. Ага, правильно.

М а ш а (ухватившись за эту мысль). А бумаги у вас нет. И нет печати. Значит, развод недействителен.

Р о ч е в. Ага, так. Я упустил это из виду. Пойду схожу за гумагой. Есть у меня гумага с печатью. (Уходит.)

Входит Ш а м а н.

Ш а м а н. Матвейку-то зачем связали? Нехорошо, отпустите.

Г р и г о р и й. Буянит шибко. Жениться мне не дает.

М а ш а. Послушайте, вы умный человек?..

Шаман кивает.

Хоть вы им скажите, что они совершают преступление.

Ш а м а н. Мне и сказать не дадут. Тут власть — Петька Рочев. Пускай он и говорит.

М а т в е й. Развяжи мне руки, Ефим.

Ш а м а н. Я тебя не связывал. Проси тех, кто связал.

М а т в е й. Ну погоди! И вы все тоже… Я вам прижгу пятки, сволочи!

А н ф и с а. Не сердись, Матвей-а! Ты теперь мой!

Вернулся Р о ч е в, в руках у него Почетная грамота.

Р о ч е в. Вот гумага с печатью. И слова в ней написаны. (Маше и Григорию.) Теперь вы муж и жена.

М а ш а. Но это же Почетная грамота! Она выдана вам за ударную работу. А нужна совсем другая бумага. Когда люди женятся, им выдают свидетельство о браке.

Р о ч е в. Пиши, Ефим.

Шаман берет ручку, ждет.

Бригадир Рочев женил Гришку Салиндера на учительнице Марье Васильевне. Всё! Где мне подписаться в этом свидетельстве?

Ш а м а н. Вот здесь, над печатью.

Р о ч е в (обмакнув палец в чернила, прижимает его к листу). Теперь вы муж и жена. Нате вашу гумагу.

А н ф и с а. Давай и мне такую гумагу. Я Матвейку в мужья беру.

Р о ч е в. Больше нет. Бери без гумаги. Митинг кончился. Давайте пить.

Шаман, налив Григорию и Рочеву по стакану спирта, подмигнул Маше. Те выпили и опять захмелели.

Ш а м а н. За молодых худо пьете. Видно, и жить худо будут. (Снова налил.)

Р о ч е в. При Советской власти ни-кто… никто худо жить не будет. (Пьет.)

А н ф и с а. А за нас с Матвейкой никто не пьет.

Ш а м а н. Э, день длинный. За всех выпьем.

Р о ч е в (ударив в бубен).

Бубен его глохнет, колотушка увяла. Собутыльники тоже. Но кто-то еще шевелится, кто-то тянет руку с пустым стаканом. Шаман подливает. Маша вскочила, подбежала к Матвею.

А н ф и с а. Мой Матвейка! Не тронь его!

М а т в е й. Отцепись, постылая!

А н ф и с а. Посты-ыла-ая?! Ты сказал, постылая?

Маша развязывает Матвея.

М а т в е й. Ишь придумали! Силком женить! Я всех вас перестреляю! (Схватил ружье.)

М а ш а. Не надо, Матвей. Не горячись. Темные они… а сейчас еще и пьяные. Не надо.

М а т в е й. В тюрьму их… и этого тоже! (Указывает на брата.)

Ш а м а н. Славно отблагодарил за спасение. (Усмехнулся.) Меня-то за что, брат?

М а т в е й. За то, что спаиваешь их, на Машу натравливаешь.

Ш а м а н. Спаивать — это было. Так ведь я ради вас и спаивал. Не напои я их — быть бы тебе на Анфиске женатому. А ей — Гришкиной женой.

А н ф и с а. Обманул, проклятый! Не любит меня Матвейка! Сказывай, Матвейка: эту любишь?

М а т в е й. Сказано: отвяжись!

А н ф и с а. А, так! Кыш из моего чума! Из стойбища кыш! (Срывает доску, выбрасывает книги, тетради.)

М а ш а. За что ты меня, Анфиса? Я же добра тебе хочу.

А н ф и с а. Уходи! Убирайся, если жить хочешь. Все убирайтесь!

Шаман, посмеиваясь, уходит. Компания спит. Кто-то, впрочем, стоит на карачках, кто-то ползает еще.

М а т в е й. Идем ко мне, Марья Васильевна. (Уходит вместе с Машей.)

А н ф и с а (вслед им). Не жить тебе с ним, Машка. Не жить, попомни мое слово.

С т а р и к и у костра.

М а т в е й. Пришла в чум ко мне. С виду веселая, а глаза… глаза, как у раненой нерпы. Печальные такие глаза. Поглядел я в них — сердце остановилось. Все бы сделал, чтоб ей веселей стало. Что, спрашиваю, делать надо? Она молчит. Думал, растерялась она. Нет, не растерялась. Видно, себя выверяла. Поглядела опять на меня — совсем другие глаза стали: сияют, будто сквозь ветки солнышко смотрит. Пусть, говорит, останется как было. Люди должны в добро поверить! Не надо запугивать их. Их и так много пугали… Добром людей учить надо. А я жаловаться хотел. В Лурьян собирался… Послушал ее, не стал жаловаться. И вскоре ушел в тайгу на промысел. Петька Зырян с Гришкой на время притихли. В школе опять занятия начались. Занимались в моем чуме.

Улица. М а ш а, М а т в е й.

М а ш а. Удачной охоты тебе, Матвей.

М а т в е й. Боюсь я, как бы эти опять чудить тут не начали.

М а ш а. Я им письмо показала. «Вот, — говорю, — тут все про вас написано. Безобразничать станете — отправлю письмо в милицию». (Смеется.) Письмо-то маме.

М а т в е й. Боюсь я за тебя. Одна останешься.

М а ш а. Не одна. Ребятишки со мной. Ступай, не волнуйся. И возвращайся скорее. (Взяла его за руку, погладила.)

М а т в е й. Я тебе одну штуку хочу подарить… чтоб помнила. (Уходит в чум и вскоре появляется с небольшим полотном.) Вот это я рисовал долго, три дня почти.

М а ш а (захлопала в ладоши). Ой! Как это замечательно! Как замечательно, Матвей! И ты сделал это всего за три дня?

М а т в е й. Долго, долго делал… переделывал даже. Ни охота, ни рыбалка на ум не шли.

М а ш а. Горы-то у тебя какие… горящие! Ну словно люди! Похоже, дышат они, к глазу тянутся.

М а т в е й. Поют горы… потому что душа пела, когда рисовал. (Тихо.) Про тебя пела, Маша.

М а ш а. Красиво пела твоя душа. И я рада, что она про меня пела. Мы так и назовем эту вещь: «Горы поют».

М а т в е й. Называй как хочешь. Я в этих горах охотиться буду. Вот здесь.

С т а р и к и у костра.

М а т в е й. Ушел я… А уходить-то нельзя было. Да разве мог я тогда подумать? Совсем одурел после того разговора…

Вокализ — тема Сольвейг.

Г о л о с М а ш и. «У нас весна, мама. Скоро полетят лебеди, журавли. Я так люблю, когда они галдят. Их прилет — вечное обновление. Это, наверное, странно, что человек, которому едва исполнилось восемнадцать, лопочет об обновлении? Что это значит, мамочка? Неужели преждевременная старость души? Не верится мне, что старость, не хочу стареть. Старость — это мудрость морщин, это умение прощать человеческие слабости, даже пороки. А я не умею этого и никогда, должно быть, не научусь. Нет, во мне, конечно, достаточно доброты и снисходительности, но все-таки я максималистка… Я за скорое одоление зла, а не за ожидание, когда зло перекуется в добро… хотя пробую переломить себя: скоро только сказки сказываются. И все же я не Сольвейг. Но как я люблю Сольвейг, мама! Как я ее люблю! Мне дорога ее теплая грусть… а грусть для меня роскошь. Непозволительная роскошь. Я давлю ее в себе, пусть люди видят меня улыбающейся. Пусть они думают, что я никогда не отчаиваюсь…»

С т а р и к и у костра.

М а т в е й. Костер-то догорел.

Е ф и м. Уй-о! Догорел. (Вздохнул.) Может, еще трубочку выкурим?

М а т в е й. Вторая трубка — вторая жизнь. К чему тебе жизнь вторая, Ефим? Ты и в первой много напакостил. Устал, наверно, от пакостей-то?

Е ф и м. Один добро делает, другой — пакости. Оба живут. Устают не от добра и не от пакостей — от длинной дороги. Моя дорога была длинной и ухабистой. По горам шел, по ущельям, то вверх, то вниз. Да ведь и ты жил не лучше. (Смеется.) Ты сидел. Я сидел… Ты убегал из тюрьмы. Я убегал…

М а т в е й. Я на войну убегал. Ты — просто на волю.

Е ф и м. Разве воля хуже войны? Во-оля! Воля — сава, Матвей!

М а т в е й. Воля для гордых людей, для сильных. Ты подл и злобен. Тюрьма или смерть — вот твоя воля.

Е ф и м. Я тоже гордый, Матвей. Я тоже сильный. Меня много ломали — сколько живу! — а до сих пор не сломили. Я верен себе. Значит, я не подл. Себя храню. Вот опять убежал… в четвертый раз… (Кричит.) Моя-я во-оля! Не ты бы, так я подольше на воле побыл. Может, до конца жизни. Мне уж немного осталось. (Злобно.) Встретился, шайтан!

М а т в е й. Я двадцать лет ждал этой встречи. Я только этим ожиданием и жил. Бывало, иду по лесу и все думаю: «Вдруг за этим кустом Ефим притаился? Уж я его…»

Е ф и м. Ты бы лучше не ждал. Ты бы лучше делом занялся. У тебя, помню, красивое дело было… рисовал.

М а т в е й. Ранили меня на войне… в голову ранили. С тех пор все краски померкли. Мир серый какой-то стал, как пепел. А может, они раньше померкли… когда Маши не стало. Не помню… Готовься, Ефим. Время твое истекло.

Е ф и м. Я вот думаю, не помереть ли мне дома? Родился в Орликах, там бы и помереть. На родину шел… дай с родиной повидаться, Матвей!

М а т в е й. С родиной? (Пауза.) Это справедливое желание.

Е ф и м. Увижу Орлики и умру. Обниму эту землю вот так… земля-то моя… и — умру.

М а т в е й. Так нельзя, Ефим. Так на войне помирали. Друг у меня был, Прокопий Гордеев. Веселый русский парень… три раза из огня меня выносил. Сам пал от пули в четвертый раз. Пал и землю обнял. Правда, земля-то была венгерская… Но он воевал за нее, так она как бы и наша. Там и остался он… Пойдем, Ефим. Костер потушим и пойдем. Землю обнять — святое желание. (Опустил голову.) Эх, Пронька, Пронька! Мне бы погибнуть-то, не тебе. Один-я. У тебя жена молодая осталась. Не тебе, кому-то другому детей нарожала. Эх, Пронька, Пронька!

Вокализ — «Песня Сольвейг».

Г о л о с М а ш и. «Ах, как я жду, как жду, когда полетят домой птицы! Потом еще немного, и вслед за ними прилечу к тебе я…»

В поселке что-то произошло. Ш а м а н, Р о ч е в.

Р о ч е в. Что делать, Ефим? Слыхал, поди? Олени колхозные дохнут.

Ш а м а н. Все живое когда-нибудь дохнет. И ты сдохнешь, Зырян.

Р о ч е в. Я сдохну — не жалко. Оленей жалко! Куда мы без оленей-то? Олени — жизнь наша.

Ш а м а н. Куда велишь. Ты власть.

Р о ч е в. Не надо так, Ефим. По-другому надо. Советуй, ты же мой заместитель.

Ш а м а н. Шаман у глупца заместителем быть не может. Сам натворил, сам и думай.

Р о ч е в. Уй-о! Как же мне думать-то, а? Как думать, когда голова не думает?

Ш а м а н. Бей в бубен и пой. Если пить уже нечего.

Р о ч е в. Не могу пить. Сердце сосет. Уй-о! Несчастный я человек! Зачем согласился быть начальником?

Ш а м а н. Рыбак ты был хороший. Вот и рыбачил бы. Черпать рыбу — это как раз по твоему уму. Черпал бы, не лез бы куда не следует. (Властно, с презрением.) Отдай мой бубен!

Р о ч е в. А песню ты выучил?

Ш а м а н. Какую песню?

Р о ч е в. Ну ту, что я пою: «Дружно, товарищи, в ногу…»

Ш а м а н. Мне такие товарищи не нужны. Я сам себе товарищ.

Р о ч е в. Опасный ты человек, Ефим! Однако зря я тебя заместителем-то назначил!

Е ф и м. Не знаю, кто из нас двоих опасней для твоей власти.

Р о ч е в. Не ссорься со мной, Ефим. Лучше совет дай. Олени-то падают. Похоже, чума. Заразим все стадо.

Ш а м а н. Камлать буду. С духами разговаривать буду. Голос мой услышите — тоже кричите. Духи от вас отвернулись. Может, смилуются над дураками. (Ударил в бубен, пронзительно вскрикнул.)

Появляются л ю д и, они робко поеживаются. Шаман забил в бубен яростнее, воззвал к духам. Молчат духи. Горы молчат. Молчат и оробевшие люди. Крик Шамана приводит их в ужас. Такого камлания еще не бывало. Гремит бубен, носится ласкою Шаман, невидимый для нас, где-то около своего чума. И вот выкрикнул, почти простонал, снова вскрикнул торжествующе, страстно, счастливый оттого, что духи вняли ему. Люди вздрогнули, пали на колени. Пал и Рочев, здешняя власть. И А н ф и с а с Г р и г о р и е м, все.

Слышите? Слышите их? Я вас спрашиваю: слышите ли вы духов?

Р о ч е в. Слышим, Ефим. Тебя слышим.

Ш а м а н. Не меня, дурак, духов. Они говорят: «Утопите больных оленей в священном озере. Вода поглотит всю заразу. Только так можете спасти стадо». (Изменив голос.) Утопите оленей… утопите оленей…

Р о ч е в. Сделаем, Ефим, все сделаем, как велишь. (Поправился.) Как велят твои духи. (Расталкивает одуревших от камлания людей, уходит.)

И вскоре мы слышим крики загонщиков: «Хей-о! Хей-хе! Хей-о! Хей-хе!»

Входит Ш а м а н расслабленной походкой, волоча за собой пробитый бубен. Падает на колени, потом валится набок и, неловко поджав ногу, долго-долго лежит. Кажется, что он умер. А он просто изнемог.

Крики: «Хей-хе! Хей-о!»

Г о л о с М а ш и. Что вы делаете, изверги? Зачем оленей в озере топите?

Г о л о с а. Хей-о!

— Хей-хе!

М а ш а (выбежав). Это вы… это ты их заставил, подлец! Останови! Слышишь? Останови, говорю!

Ш а м а н. Хей-о!

— Хей-хе!

М а ш а (трясет обессиленного Шамана). Негодяй! Негодяй! Ну что ж, хватит с тебя, попрыгал! Теперь в другом месте будешь прыгать! (Уходит.)

Шаман, поднявшись, смеется, вешает себе на обруч очередной бубенчик. Потом сбрасывает с головы обруч, топчет его.

Г о л о с а. Хей-о!

— Хей-хе! Хей-о!

С т а р и к и у костра. Затушили костер, собираются уходить.

М а т в е й. Поторапливайся, Ефим. А то не успеешь с Орликами проститься. Тебя могут найти раньше, чем мы туда попадем.

Е ф и м. Поспеем, я чувствую. Стосковался я по родимым местам.

М а т в е й. Айда, не будем тянуть время. Твой час пробил.

Е ф и м. Ты охотник, Матвей. Ты лучше знаешь, чей час пробил. Ну да, так. Ты знаешь.

Бредут к смерти два усталых человека, два врага, два брата. Бредут. А горы молчат. И костер потух. И кажется, никто уж не зажжет его снова.

В стойбище.

Пьяный Г р и г о р и й появляется с головою оленя. Целует ее, плачет.

Г р и г о р и й. О Мирцэ мой, Мирцэ! Цветочек мой! Почему ты так рано отцвел? Почему отпали твои белые крылья? Пропаду без тебя! Совсем пропаду. О Мирцэ! Мой Мирцэ! (Пьет вино, плачет.) Без бабы проживу, без винка проживу. Нет тебя — нет жизни для Гришки. Кормилец мой! Друг крылатый! Брат! О Мирцэ! Мой Мирцэ! Пал ты. Пало все колхозное стадо… Сколько пешек нерожденных пало, сколько неблюев! Сколько важенок, сколько хоров! И мы все помрем с голоду! Все помрем! Все подохнем! Все! Все!

А н ф и с а. Ревешь как медведь раненый. Совсем потерял мужскую силу.

Г р и г о р и й. Потерял, потерял, Анфиска. Все потерял. Ничего теперь нет. Кто я без Мирцэ?

А н ф и с а. И жены у тебя нет. Я уж не жена. И учителка не жена.

Г р и г о р и й. Не жена, не жена. (Пьет.) Все потерял…

А н ф и с а (как бы прощупывая). И силу потерял…

Г р и г о р и й. Потерял, потерял… (Падает наземь, плачет.)

А н ф и с а (взяв хорей, лупит его). А у меня возникла сила. Много силы! Злости много! Запорю-ю! (Бьет.)

Входит Р о ч е в.

Р о ч е в. Где учителка? Кто видел?

А н ф и с а. В Лурьян ушла. Доносить на вас пошла.

Р о ч е в. Догнать! Не догоним — беда будет. Всех заарестуют.

Входит Ш а м а н. Он без бубна, без обруча. Ничем не отличается от своих сородичей.

Ш а м а н. Всех-то за что? Только тебя, за то что Гришку силой хотел оженить, что озеро рыбное испоганил, что малицу с жертвенника пропил…

Р о ч е в. Сам же сказал: топить оленей…

Ш а м а н. Не я сказал. Духи сказали. А духов нет, Петька. Духи — это я. (Повторяет чужим голосом.) Утопите больных оленей…

А н ф и с а (всплеснув руками). Уй-о! (Снова принимается бить пьяного мужа.)

Р о ч е в. Зачем врал? Кому теперь верить?

Ш а м а н. Никому не верь. Все врут. Анфиску посадят за то, что учителку выгнала из чума. Книжки сожгла, столы изрубила…

А н ф и с а (прекратив экзекуцию). Уй-о! Неужто вправду посадят?

Ш а м а н. И Гришку с тобой… он учителку в тундру силком увез, оленей угнал…

А н ф и с а. Опять учителка… везде она… Ненавижу!

Р о ч е в. Из-за нее нас всех посадят! Из-за одной куропатки пропадут все охотники!

Ш а м а н. А может, и не посадят! Убрать — не посадят.

А н ф и с а. Как убрать?

Ш а м а н. Как убирают камень с дороги? Мешает — убирают.

Р о ч е в. О, сильно мешает! Беда как мешает!

Г р и г о р и й. Баба же… убивать бабу жалко. Красивая баба.

А н ф и с а. Меня убивал — не жалко? Каждый день убивал… Говори, зачем меня убивал? Чтоб с ней путаться, так?

Г р и г о р и й (трезвея, отбрасывает ее). Отстань, не жужжи.

А н ф и с а. Все равно Матвейка тебя опередит! Не достанется тебе агитатка. Ему достанется.

Г р и г о р и й. Ему-у?.. Ну не-ет! Никому не достанется! Только вот как убивать? Не медведь она, не волк… Человек… баба.

А н ф и с а. А я не человек? Я тоже была человек. Ты меня сделал нечеловеком!

Ш а м а н. Можно и не убивать… Можно живой оставить.

Р о ч е в. Тогда донесет. Тогда посадят.

Ш а м а н. Спешишь ты вечно. Ну спешишь, а что хорошего в жизни сделал? Ничего, кроме глупости. Молчи лучше, когда умные люди разговаривают.

Р о ч е в. Молчу, Ефим, молчу. Говори ты. Ты умный.

Ш а м а н. Возьмем упряжку… догоним. Оленей больных запряжем. Они скоро выдохнутся. Учителку к нарте привяжем… Когда замерзнет, когда олени сдохнут… опять в нарту запряжем… учителку отвяжем… Не надо убивать. Мороз убьет. Все остальное на Матвейку свалим. Скажем, малицу с жертвенника украл, скажем, стадо загнал в озеро. Скажем, девке грозил, потому что бабой его не стала. Все скажем!

А н ф и с а. Уй-о! Как много для одного человека!

Р о ч е в. Правильно, Ефим! Ты всегда говоришь правильно! Потому что умный. Давай твоих больных оленей. Догоним учителку. Медлить нельзя.

Г р и г о р и й. Догоним, догоним! Никому не достанется.

С т а р и к и бредут по дороге.

М а т в е й. Так и вышло. Догнали ее у озера. Из всех черных дел, Ефим, это было самое черное дело.

Ш а м а н. А я не догонял ее. Я агитатку твою не трогал.

М а т в е й. Ты никогда не убиваешь своими руками. Но убийца ты.

М а ш а, Р о ч е в, А н ф и с а и Г р и г о р и й.

М а ш а (связана). Что вы делаете? Отпустите! Отпустите меня, пожалуйста. Мне нужно в Лурьян.

Р о ч е в. Не можем отпустить, девка. Знаем, зачем в Лурьян спешишь.

М а ш а. А я не скрываю… за комсомольским билетом иду. Отпустите, а? Ну правда же — за комсомольским билетом! Отпустите! А то я в райком опоздаю.

Р о ч е в. Отпустим немного погодя. Когда подстынешь. Ага, так.

М а ш а. Звери вы или люди? За что вы мучите меня? Что я вам сделала?

Г р и г о р и й. Замуж за меня не пошла? Вот мерзни теперь. Матвейке не достанешься. Морозу достанешься.

А н ф и с а. Отбила Матвейку? А он мой, мой! Сладкий Матвейка, молодой Матвейка! Никому его не отдам!

М а ш а. Звери вы! Хуже зверей! За что любила вас? Чего ради учила? Звери-и-и! Убийцы проклятые! Ненавижу вас! Не-на-ви-иижу-у-у!

С т а р и к и.

Е ф и м. Ну видишь? Я не трогал ее. Пускай глупцы убивают других глупцов. А я не стану. Я умный.

М а т в е й. Ты хитрый. Ты скользкий как уж.

Е ф и м. Я умный.

М а т в е й. А Маши нет… нет Маши!

Звучит тема Сольвейг.

Г о л о с М а ш и. У вас весна, мама! Скоро полетят гуси, лебеди… Я так люблю их прилет!

М а т в е й. Я отыскал ее через два дня. Она лежала на нарте. В упряжке были запряжены три оленя. Они — все три — сдохли. Можно было подумать, что Маша просто заблудилась и замерзла… как раз буран был. Но я нашел там трубку Петьки Рочева. И Петьки не стало.

Е ф и м. А тебя посадили.

М а т в е й. Меня посадили. Сказали, что я загнал оленей в озеро. А я не загонял их… И я убежал из тюрьмы, когда началась война… Меня ранили… Но это потом было. А сначала я успел похоронить Машу. Я положил в ее могилу маленькую красную книжечку. Хотя мог бы положить что-нибудь из утвари. Но ведь она не ненка. И я положил только ту красную книжечку — дали ей посмертно. Такая легкая и такая дорогая для нее. Думаю, я не погрешил против русских обычаев. На войне иногда так делали.

Е ф и м. Ты не погрешил. (Смотрит вдаль.) Это что за город?

М а т в е й. Это не город, Ефим. Это Орлики. Там совхоз теперь. В нем очень много оленей. И машин разных много, и катеров, и бударок. А во-он в той школе… слышишь музыку?

Звучит «Песня Сольвейг».

М а т в е й. В ней учатся дети тех детей, которых учила Маша. Ты не смог остановить жизнь, Ефим. Зря старался.

Е ф и м. И ты зря жил, Матвей. Агитатки-то нету. И власть ваша в тюрьму тебя посадила. Мы равны.

М а т в е й. Нет. Не равны. Я воевал… И в той школе поют дети ее учеников. А вот памятник на горе… Там лежит Маша. Видишь? Она стоит как живая. Ей, должно быть, холодно на ветру. И я одену ее. (Надевает на памятник — девушка с книжками в руках — малицу.)

Е ф и м (хрипло). Закурить бы… душа мерзнет.

М а т в е й. У меня кончился табак. На, пососи пустую трубку. И готовься.

Е ф и м. Долго ли? Я готов, Матвей. Да-авно готов.

М а т в е й. Ты хотел обнять землю своих предков. Вот Орлики. Здесь мы жили.

Е ф и м (угрюмо). В них поселились чужие люди. И земля эта стала для меня чужой. Все чужое.

М а т в е й (услыхав лай поисковых собак). Торопись, Ефим. Тебя ищут. Прощайся.

Е ф и м. Еще успею. (Берет ружье.) Заряжено?

М а т в е й. Как положено… на оба ствола.

Е ф и м. Тебе и одной пули хватит. (Стреляет в Матвея.)

М а т в е й (удивленно). Опередил ты… меня… говорил, никого… не убивал…

Е ф и м. Прощай, брат… Встретимся на том свете.

Матвей молчит. Жизнь из него вытекла. Глаза закрылись. Ефим поднял упавшую трубку, сосет ее. По старческим щекам текут слезы.

Звучит тема Сольвейг. Упав возле памятника, Ефим обнимает его.

Подходят солдаты из группы поиска.

Занавес

1978