Пьесы

ТАТЬЯНА ЖИЛКИНА.

ПЕТР ее муж.

ЮРА их сын.

ИГОШЕВ СЕРГЕИ САВВИЧ.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Буран. Бело вокруг, безлюдно… Бьют часы.

Поднимается занавес.

Деревенская изба. Вокруг стола — лавки, на полу — цветные половики. В углу, на чурке, транзисторный приемник.

На столе праздничный ужин. Однако настроение у хозяйки непраздничное. Т а т ь я н а встала из-за стола, включила приемник, снова выключила.

За окнами зима. Валит снег. Посмотрев в окно, Татьяна вздохнула, подошла к печке и, помешав угли, села на пол.

Кто-то хлопнул калиткой. Татьяна взметнулась, подскочила к зеркалу, оправила волосы. Но радость ее при виде вошедшего И г о ш е в а угасла.

И г о ш е в (отряхиваясь от снега). Что, верно, своего ждешь?

Т а т ь я н а. И жду. А что в том плохого?

И г о ш е в. Плохого-то? Ничего… ежели человек, к примеру, стоящий. Сушь-ка, а ведь ты мне не рада!

Т а т ь я н а. Гостям кто ж не рад? Проходите.

И г о ш е в. Ну, не ври. Другого ждала.

Т а т ь я н а. Кто запретит мне ждать собственного мужа?

И г о ш е в. Хм… мужа. Муж-то у тебя объелся груш.

Т а т ь я н а. Муж как муж. Иных не хуже.

И г о ш е в. Что и говорить: золотой муженек. Что ни день, пьян, шляется неизвестно где. Песни каждой собаке поет. Артист, словом.

Т а т ь я н а. Артист и есть. Это вы точно сказали. Только ведь это не всякому понятно.

И г о ш е в. Где уж нам! Одна ты поняла. Одна ты оценила.

Т а т ь я н а. И поняла и оценила.

И г о ш е в. Поняла, дак и жить бы теперь легше. Что ж почернела-то вся? Связалась с им на свою голову!

Т а т ь я н а. Да вам-то что? Пришли к нему в дом и его же поносите.

И г о ш е в. Чо злишься? Я ему тоже не враг. Наоборот, друг я ему… душой за баламута болею.

Т а т ь я н а. Не баламут он, Сергей Саввич. Музыкант, каких мало. Может, благодаря ему Хорзова наша прославится.

И г о ш е в. Ежели она и прославится когда-нибудь, то благодаря тебе. Да. И таким, как ты, труженицам. А твой музыкант — тунеядец, путаник. Вообще никчемный человечишка!

Т а т ь я н а. Для кого — никчемный, для меня — самый лучший. Другого не надо.

И г о ш е в. Правду говоришь? (Испытующе заглянул ей в глаза.) Дура! Дуреха! Всю судьбу свою из-за него исковеркала… Щас бы зоотехником была или кем повыше. Нет, институт бросила… свинаркой пошла.

Т а т ь я н а. Свинарки не люди, что ли?

И г о ш е в. Чо не люди-то? Люди, люди… А иные, вроде тебя, просто замечательные люди. Потому и жалею… Живешь как вдова… одна сына растишь. Это при живом-то муже!

Т а т ь я н а. Очень уж вы заботливы сегодня. Чую, не к добру.

И г о ш е в. А я всегда о людях забочусь. Должность моя такая.

Т а т ь я н а. Ох уж эта должностная работа! Сколько хлопот!..

И г о ш е в. Ты не остри, понимаешь. Ты давай на серьезный лад настраивайся.

Т а т ь я н а. Долго же вы мочало жуете. Короче-то нельзя, что ли?

И г о ш е в. Э, нет! Ты меня сперва напои-накорми, потом это…

Т а т ь я н а. В постель уложить, что ли?

И г о ш е в (смутившись). Совсем уж зарапортовалась. До чего языкатый народ — бабы! Хлебом их не корми, лишь бы язык почесать.

Т а т ь я н а. Ладно уж, садитесь за стол. Дома-то опять небось не поужинали?

И г о ш е в. Как-то так вышло… Ушел на работу — жена, понимаешь, спала. Пришел — она в школе… Так вот и живем с моей Петровной.

Т а т ь я н а. Вот и пуговица оторвалась на рубахе. Снимите, пришью.

И г о ш е в. Сам умею. Как-никак старшиной был в армии.

Т а т ь я н а. Снимайте. Пока ужинаете — пришью.

И г о ш е в. Ну, ежели охота, пожалуйста. (Снимает рубаху, садится за стол.) Готовить ты мастерица. Чего о супружнице моей не скажешь. Однако не думай, что пришел я токо ради этого.

Т а т ь я н а (берет рубашку, шьет). Я и не думаю.

И г о ш е в. И не воображай, что я это…

Т а т ь я н а. Что это?

И г о ш е в. Ну, вьюсь около тебя. Хотя женщина ты, конечно, красивая.

Т а т ь я н а. Около меня и виться бесполезно.

И г о ш е в. К нему присохла?

Т а т ь я н а. Не присыхала бы — не жила бы.

И г о ш е в. В жизни всяко бывает, Татьяна. Я вот… с Петровной своей…

Т а т ь я н а. Не ладится у вас, вижу.

И г о ш е в. Сушь-ка, меняй пластинку! Не про то завела.

Т а т ь я н а. Сами натолкнули.

И г о ш е в. Сам, сам!.. Сбила ты меня, вот что. Что-то важное собирался сказать.

Т а т ь я н а. Сказали уж: что не вьетесь около меня… И что дома вас не кормят.

И г о ш е в. Опять за рыбу деньги. Сушь-ка, не серди меня, а? Веди себя, как это…

Т а т ь я н а. Как именно?

И г о ш е в. Ну, как полагается. Да, так о чем я? Ага, вот… Мы на правлении решили Хорзовскую ферму тебе доверить.

Т а т ь я н а. За доверие спасибо. А только я не возьмусь.

И г о ш е в. Как это не возьмешься, когда мы решили?

Т а т ь я н а. Я-то не решила…

И г о ш е в. Ты коммунистка, между прочим. Сам лично рекомендацию давал.

Т а т ь я н а. Помню. Благодарна за это. Но не справлюсь, Сергей Саввич… Да и образования у меня нет. А руководить фермой без образования… сами понимаете.

И г о ш е в. Сушь-ка, ты не финти. Образование — штука наживная. Ты ведь токо курс или два всего не докончила…

Т а т ь я н а. Это когда было-то? Я все начисто перезабыла. Надо заново начинать.

И г о ш е в. Ничего, вспомнишь. Все равно ведь литературу-то почитываешь.

Т а т ь я н а. До литературы мне! Сын вот растет… возни с ним хватает. Ну и муж… и вообще… Нет, не справлюсь.

И г о ш е в. Сына в интернат определи. Мой в интернате, и — ничего, не жалуется. Там им лучше, чем с нами.

Т а т ь я н а. Я своего не отдам.

И г о ш е в. Да что он, маленький, что ли? А в интернате — режим, коллектив там и все такое прочее. Зря, что ль, интернаты придумывали? Не зря, я те точно говорю. Вот погоди, лет через десять-пятнадцать государство целиком возьмет на себя воспитание…

Т а т ь я н а. Может, и детей рожать будет государство?

И г о ш е в. Подсмеиваешь? А между прочим, один итальянец в колбе детей выращивал… Наука, она, брат, до всего додумается. Как говорится, для облегчения всеобщей участи…

Т а т ь я н а. Я на свою участь не жалуюсь.

Слышатся звуки гармошки.

Чей-то голос выводит:

Выстрел. Гармошка смолкла. Крик. Топот.

Вскоре с ружьем, с гармошкой под мышкой появляется П е т р. Он слегка пьян.

П е т р. Вон чо! Я тут лишний, кажись? Прошу пардону… не вовремя явился.

Т а т ь я н а. Уж точно что не во время. В пять часов обещал. А сейчас сколь?

И г о ш е в (смущен). Щас двадцать три пятнадцать. Точно так. Двадцать три и даже пятнадцать.

П е т р. Ты брось. Во Владивостоке пяти еще нет. (Поставил гармошку.) Вы не стесняйтесь, продолжайте.

И г о ш е в. Сушь-ка, Петр, ты это… ты не нагнетай тут черт те чего. Она мне пуговицу пришивала.

П е т р. Неаккуратно любитесь — пуговицы летят.

Т а т ь я н а. Что ты плетешь, Петя? Я ужин готовила. Я тебя ждала…

П е т р. Не дождалась. И ужин достался другому. Аппетит у него, вижу, зверский. Вон даже рубаху снял. Крепконько промялся!

И г о ш е в. Да я же токо так. Я тут, понимаешь, про учебу с ней толковал. Учиться, мол, надо. И — сына в интернат…

П е т р. А что с ним чикаться-то? В интернат, и все… чтоб не мешал вам… учиться.

И г о ш е в. Да я тебя за такие слова… Это знаешь как называется?

П е т р. Догадываюсь. И за такие дела… (Щелкнул затвором.)

И г о ш е в. Сушь-ка, ты с ружьем-то не балуй! Это тебе не игрушка!

П е т р. Боишься?

Т а т ь я н а. Петя, ты напрасно все это затеял… все не так, честное слово!

П е т р. Конечно, не так. Если бы все было так, я бы не застал в своем доме чужого мужика без рубахи. (Снова щелкнул затвором.)

И г о ш е в (не выдержав, кинулся на него, отнимает ружье. Он крупнее, сильнее, да и Петр не слишком сопротивляется). Отдай! Ишо хлопнешь кого-нибудь сдуру!

Т а т ь я н а. Пусть стреляет, если не верит. (Подает мужу ружье.) Стреляй, Петя. Я вся тут, как есть.

Петр отстраняет ружье.

И г о ш е в. Я ему выстрелю! Я ему так выстрелю, что своих не узнает!..

П е т р. Не бойся. Жив будешь. А твоего паршивца я вздул.

И г о ш е в. Витьку? Что он там еще набедокурил?

П е т р. В собаку стрелял гаденыш. Собака, она же… друг человека… Вообще верное существо. (Раздумчиво.)

И г о ш е в. В собаку?! Вот паразитина! Ну, я ему всыплю!

П е т р. Не в тех кобелей стреляет… следовало бы в иных, которые по чужим бабам шастают.

Т а т ь я н а. Петя!

И г о ш е в. Петр!

П е т р. Чо заметались? Совестенка-то не чиста? Сиди, сиди, доедай чужой ужин. Для новых подвигов сил набирайся. (Уходит, тут же возвращается.) Хотел я в Хорзову насовсем вернуться… не вышло. Не жить мне, видно, в родной деревне. Землякам своим песен не петь. Рассыпалась жизнь на осколочки! (Рванул гармошку, ушел, хлопнув дверью.)

И г о ш е в (не зная, куда себя деть). Дай мне рубаху-то! Я говорю, рубаху дай. Пойду. (Берет рубаху и, натянув пальто, сует ее за пазуху.)

Т а т ь я н а. Ружье-то возьмите!

И г о ш е в. Ни к чему оно мне, ружье… Пущай у вас повисит. Мне теперь не до охоты. Ну, я ему покажу, паршивцу! (Уходит.)

Т а т ь я н а (повесив ружье на гвоздь). Юра, Юра! Ты спишь?

Г о л о с Ю р ы (из другой комнаты). Сплю.

Т а т ь я н а (заглянув к нему). Ох, врушка! Полночь, а он читает. Подслушивал?

Ю р а (входя). Говорю, нет. Спал. Проснулся от ваших воплей. Вечно ссоритесь! Вот возьму и уеду в интернат.

Т а т ь я н а. Не отпущу я тебя туда! Не отпущу!

Ю р а. Как не отпустишь, когда сам Игошев приказал отпустить?

Т а т ь я н а. Пускай своими делами занимается! В мои не суется!

Ю р а. Ну, мать, это ты про божка своего, про Иегову? Какое кощунство! А вообще-то он прав. Еще утописты, не помню кто, это самое советовали. Давно уж пора в колбе детей выращивать, потом вешать на шею государству. Нечего тратить на них нервные клетки!

Т а т ь я н а. Вот болтун-то!

Ю р а. Не-ет, мать, я человек деловой. Вот увидишь, лет в тридцать министром стану. Правда, еще не решил — каким.

Т а т ь я н а. Без портфеля.

Ю р а. Сейчас портфели не в моде.

Т а т ь я н а. Спи. Я отца разыщу.

Ю р а. А чо его искать? Сам явится.

Т а т ь я н а. Ой, не знаю, явится ли…

Ю р а. Не он, так Иегова придет… Он тебя без внимания не оставит.

Т а т ь я н а. Не смей! Не смейся над человеком. Сергей Саввич этого не заслуживает.

Ю р а. А чего он заслуживает?

Т а т ь я н а. Уважения и вообще…

Ю р а. Не уважения он ждет от тебя. Это даже я понимаю.

Т а т ь я н а. Поговори у меня!

Ю р а. Ладно, мать! Спать пора! А то будем к утру неполноценными гражданами.

Затемнение.

Первый Татьянин сон. Возможно, навеянный разговором с сыном. Возникает Б о г — И г о ш е в, он все так же без рубахи, но с венчиком над головой.

Рядом с ним — П е т р. Деревенская библиотека.

Б о г — И г о ш е в. Сушь-ка, это уж ни в какие ворота не лезет. Всю библиотеку растранжирил…

П е т р. Чо я растранжирил-то? Совсем не транжирил. Токо что книжки роздал на руки. Между прочим, в воспитательных целях. И для всеобщего сближения. Прочтет один книжку — другому передаст, тот — третьему. Вот и вся музыка.

Б о г — И г о ш е в. Черта с два передаст! Тьфу, опять нечистого помянул! Не отдаст, голову даю на отсечение! Что я, людей не знаю? Сам сотворил их по образу и подобию…

П е т р. Знать-то ты их знаешь, конечно. А образ и подобие твои устарели. Новых людей создавать надо: бескорыстных, честных и… гордых!

Б о г — И г о ш е в. Чем же прежние плохи? Чем? Вон какой колхозище на плечах своих подняли!.. Войну страшную такую выиграли.

П е т р. Колхозище — да. А до войны ты мог бы и не доводить. Двадцать миллионов пахарей потеряли. Самый цвет…

Б о г — И г о ш е в. Тут происки дьявола. Я тут, можно сказать, ни при чем. Церковь, сам знаешь, от государства отделена. Так что пекитесь о себе сами.

П е т р. Ежели каждый только о себе печься станет — это уж не жизнь будет, а сплошной эгоизм.

Б о г — И г о ш е в. Тогда друг о дружке думайте.

П е т р. Я вот думал о ближних, книжки им роздал, а ты меня попрекаешь.

Б о г — И г о ш е в. Дак ведь в библиотеке ни единой книжечки не осталось! Богу и то почитать нечего… хотя бы про этих чертовых атеистов…

П е т р. Они ж никуда не делись, книжки-то! Они просто на руках у колхозников.

Б о г — И г о ш е в. Стало быть, пиши пропало. Чужое-то всегда лучше!

П е т р. А я доверяю людям. Доверяю, и все.

Б о г — И г о ш е в. В Писании сказано: доверяй, но проверяй.

П е т р. Мало ли что в Писании! Может, оно привирает?

Б о г — И г о ш е в. Но-но! Ты полегче! Знай, на что замахиваешься! В общем, порешим так: книжки, чего бы это ни стоило, собери. Недостачу возместишь за свой счет.

П е т р. Недостачи не будет, гарантирую. Кстати, библиотеку надо кому-то передать. Я вызов на экзамен получил. На музыканта буду учиться.

Б о г — И г о ш е в. Восстанови библиотеку, и — скатертью дорожка.

П е т р. Вот и начнем с вас. За вами «Декамерон» числится.

Б о г — И г о ш е в. Да верну я твоего «Декамерона». Давно прочел. Щас Анна Петровна читает. И Витька — тайком.

Входит Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Я у вас книжку брала… Сдать хочу.

П е т р. Ну вот, а вы волновались. Через неделю все книжки будут стоять на полках.

Б о г — И г о ш е в (взяв у Татьяны книжку). Про любовь, что ли?

Т а т ь я н а. Если бы! «Экономика сельского хозяйства».

Б о г — И г о ш е в. Про любовь не сдала бы…

Т а т ь я н а. Почему же это? Книжка-то библиотечная.

П е т р. Ну вот, ну вот…

Б о г — И г о ш е в. Ты какая-то ненормальная. Ныне так рассуждают: что колхозное, то мое.

П е т р. Ну, если что — баян продам.

Б о г — И г о ш е в. Тут и пяти баянов не хватит.

Затемнение, из которого снова возникает изба.

Т а т ь я н а одна.

Т а т ь я н а. Сергей Саввич прав оказался. Знает он людей. Книжек мы с Петей так и не собрали. Пришли к дедушке Егору. Он Спинозу себе взял. «Зачем? — спрашиваю. — Это очень трудный автор. Его и образованные-то не все читали». «Образованные как хотят, а я доломаю Шпинозу вашего». До сих пор «доламывает». Его Шпинозой за это прозвали. Другие тоже не лучше оказались. Анна Петровна, к примеру, «Декамерона» замотала. И сумма набежала изрядная. В музучилище Петя не поехал. В пастухи пошел… Я в тот год практику в своем колхозе проходила. Вдруг слышу раз — музыка. Дело-то весной было. Как раз черемуха распустилась. Соловьи распевали вовсю. От их песен, от пены черемуховой голова кружилась… Потому и решила, что музыка эта просто пригрезилась мне… Заслушалась, замечталась… Тут хохот раздался. Чего, думаю, это?.. А это Петя всех насмешил: пришел к нам на ферму с баяном. «Ты что, — спрашивают, — другого места для своего концерта не нашел? Буренок тешишь». «Не только буренок, но и вас, — отвечает. — Три чуда ценю на земле: женщин, коров да картошку. Это они войну выиграли…». И запел песню такую!.. Сейчас вспомню. (Поет.)

После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..

Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.

Потом мама моя заболела. Бросила я институт и — домой. Мамы вскоре не стало.

Входит П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.

Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?

П е т р. Я, Тань, с горя.

Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?

П е т р (изумленно). Разве твое горе — не мое горе?

Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?

П е т р. Ты не знала об этом?

Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?

П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.

Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»

П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.

Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.

П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.

Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.

П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.

Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?

П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.

Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.

П е т р. Зачем?

Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.

П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.

Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.

П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.

Т а т ь я н а. Люблю — стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.

П е т р. Прийти-то я пришел. Но… выпимши, видишь.

Т а т ь я н а. Чего ради пил-то?

П е т р. Дак из сострадания к тебе. Но есть и другая причина…

Т а т ь я н а. Поди, снова опростоволосился?

П е т р. Ага. Вез пианино для клуба. Дорогое, немецкое пианино. И это… и расколотил.

Т а т ь я н а. Как расколотил?..

П е т р. Обыкновенно. Вдребезги. Машина перевернулась.

Т а т ь я н а. Сам-то хоть ничего… не ушибся?

П е т р. Сам вроде цел… вот только рука побаливает. И здесь маленько. (Трогает гипсовую повязку.)

Т а т ь я н а (подойдя к нему). Ключицу никак сломал?

П е т р. И руку тоже. Да это ничего, Тань, терпимо. Пианино выпало. А машина… на него встала!

Т а т ь я н а. Хорошо хоть не на тебя. Додумался: за рулем пить!

П е т р. Да и выпил-то чуть-чуть, для куражу токо. Ну и покупку спрыснуть.

Т а т ь я н а. Будешь опять с колхозом расплачиваться!

П е т р. Придется. Да это не самое страшное.

Т а т ь я н а. Что страшное-то?

П е т р. Дак горе у тебя. Одна осталась. (Подходит к ней, хочет обнять.)

Т а т ь я н а. Не нужен ты мне такой! Ты мне не нужен!

П е т р. Никому я, видно, не нужен. Все набекрень у меня выходит. Все набекрень. (Собирается уходить.)

Т а т ь я н а. Стой! Куда ты?

П е т р. Сама же гонишь…

Т а т ь я н а. Оставайся. Я еще не все выяснила. Тебя, наверно, опять судить будут?

П е т р. Судить? За что?

Т а т ь я н а. Пианино разбил. Машину ведь тоже?

Петр кивает.

Ох, горе ты мое луковое!

П е т р. Это еще не все, Тань.

Т а т ь я н а. О господи! Что еще?..

П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.

Т а т ь я н а. Ой! Совсем забыла! Как мама умерла, так все праздники буднями стали. Ведь и правда: мне уже двадцать.

П е т р. Я ради этого случая и цветок раздобыл.

Т а т ь я н а (снова целует его). Спасибо. (С подозрением.) Где же ты достал его посреди зимы?

П е т р. В одном цветочном магазине.

Т а т ь я н а. Купил?

П е т р. Почти что. Магазин выходной, а у тебя день рождения…

Т а т ь я н а. И ты забрался?.. И цветок выкрал?..

П е т р. Я не забирался… и не крал. Я токо окно выставил. Деньги — два восемьдесят — оставил. Если не веришь…

Т а т ь я н а. С ума сойти можно! Чумовой ты, что ли? Пианино расхлопал, окно в магазине выставил… сам искалечился. Тебя уж ищут, наверно.

П е т р. Кому я нужен?

Т а т ь я н а. Милиции, врачам. И мне, дурачок. Мне-то больше всех нужен.

П е т р. Ну что ты, Тань! Это у тебя рассудок с горя помутился. Это пройдет.

Т а т ь я н а одна.

Т а т ь я н а. Не прошло это у меня. Наоборот, затянулось. И, кажется, надолго. Как хроническая болезнь. Всяк час сердце ноет. Приду с работы — силушек нету, руки-ноги терпнут. А я гляжу в окошко, еще мечтаю о чем-то. О чем мечтать-то? А все ж мечтаю… Вот муж наконец станет знаменитым музыкантом. Вот сын на юриста выучится… А я… кем же я буду? Да не все ли равно?..

Затемнение.

Второй Татьянин сон.

Вновь возникает Б о г — И г о ш е в, он беседует с Т а т ь я н о й.

Б о г — И г о ш е в. Это ты зря, Татьяна. Нам не все равно. Ты у нас член правления. Фермой заведуешь. Гляди, и на орден представим. Так что разговорчики эти оставь. Не по нутру нам подобные разговорчики, понимаешь.

Т а т ь я н а. Я просто женщиной быть хочу. Просто женой и матерью. И немножко счастливой.

Б о г — И г о ш е в. Это ты нам предоставь. Это мы в лучшем виде спланируем. Не сомневайся. Все будет в лучшем виде.

Т а т ь я н а. А Пети нет. Как в ресторан устроился, так месяцами там пропадает. И Юрка раз или два в году на каникулы наезжает. Одна я… вечно одна…

Затемнение.

Изба. Т а т ь я н а. Входит П е т р. У него под мышкой не то труба, не то кларнет.

П е т р. Ну вот, Тань. Прибыл я, значит. Соскучился — слов нет. (Пытается обнять жену.)

Т а т ь я н а. То и видно. Раз в месяц являешься, красно солнышко. А туда же: соскучился! (Холодно отстраняется.)

П е т р. Чо, Тань, сердитая такая? Другого без меня завела?

Т а т ь я н а. Давно завела бы, если б хотела. Ты сердце поранил, охламон.

П е т р. Ну вот, ругается. (Подумав.) Вообще-то правильно: ругать меня надо. Так что крой почем зря. Никудышный я муж. И человек… Но как быть, Тань? Жить без тебя не могу.

Т а т ь я н а. Скажи кому другому. Не мог бы, дак тут, в своей деревне, пристроился бы. А то в кабак вишь его потянуло, пьянчужек музыкой ублажать.

П е т р. Никого я не ублажаю, Тань. Играю — и все. Такая тяга у меня: не могу без музыки.

Т а т ь я н а. И что, больше играть негде, как в областном ресторане?

П е т р. Был бы оркестр в Хорзовой, я бы здесь играл… Да вашему председателю оркестр до лампочки. Жмот он, единой копейкой не поступится для блага людей.

Т а т ь я н а. Поступался… Пианино-то разве не ты разбил?

П е т р. Я ж за него расплатился. На те деньги можно было другое пианино купить. Куда там! Игошев банкет начальству закатит.

Т а т ь я н а. Кончай. Я этих сплетен наслушалась. Завидуют ему, вот и распускают разные слухи. Сергей Саввич человек с размахом. Вообще замечательный человек!

П е т р. Может, и замечательный, не спорю. И размахнуться не прочь… Да ты не хмурься, не с чужих слов говорю. Сам развлекал всю честную компанию на банкете. Поначалу ежились, глазами подозрительно зыркали. Потом осмелели… бабы… и все такое… В общем, как все нормальные люди.

Т а т ь я н а. Нормальные? Ты считаешь, что это нормально? Сам, поди, тем же занимаешься?

П е т р. А ты приезжай, проверь.

Татьяна плачет.

Я, Тань, столько на эти пакости нагляделся, что с души воротит. Да и какой мне резон менять паву на курицу? Лучше тебя все равно не найти.

Т а т ь я н а. Врешь ты все! Врешь! И про Сергея Саввича наплел. Не таковский он, чтоб на чужих баб глядеть. И — меня он отличает.

П е т р. Как же не отличать, когда ты от зари до зари на ферме?! Ни выходных, ни праздников. С мужем повидаться некогда. Сына вовсе забросила. То в круглосуточном садике, то в интернате.

Т а т ь я н а. Сам-то лучше? Прилетишь, как ветер случайный, и тем же часом обратно. Я тут все время одна… Не разорвусь… Или при сыне сидеть, или работать. На твои чаевые не проживешь.

П е т р. Я не беру чаевых, Тань. Совесть не принимает. Музыка, Тань, не чаевых, души требует. И ты не думай, пожалуйста, что ресторанные музыканты все сплошь жулье. Честные люди есть везде.

Т а т ь я н а (взвившись). Это ты честный? Жену с ребенком бросил! Зарплату неизвестно на что тратишь…

П е т р. Зарплату я брату отдаю, Тань. Инвалид с войны у меня брат, разве не знаешь? Вожу по курортам — денег немалых стоит.

Т а т ь я н а. Ну и вози, коль тебе брат дороже.

П е т р. Люди промеж собой несравнимы. Ты по-своему мне дорога, брат по-своему.

Т а т ь я н а. Уходи! Ненавижу тебя! Ненави-ижууу! Тунеядец! Дудошник ресторанный!

П е т р. Ты не сгоряча бухнула, Тань? Скажи, это серьезно?

Т а т ь я н а. Будет уж, пошутила! Терпение лопнуло.

П е т р. Ну, спасибо за откровенность. Честно говоря, не ожидал. Оно конечно: дудошник я. Да как быть-то? Больше ничего не умею. До большой музыки не дорос… А душа просит. Вот и играю. За это разве можно ненавидеть? Уважения, понятно, особого не заслуживаю, а пожалеть могла бы…

Т а т ь я н а. Жалела… устала. Ступай. Мне контрольную писать надо.

П е т р. Совсем выгоняешь? Навсегда?

Т а т ь я н а. Не знаю. Ничего я не знаю!

П е т р. Что ж ты вытворяешь со мной, а? Что вытворяешь, Тань? Ведь я тебя больше свободы люблю!

Т а т ь я н а. Не до любви мне сейчас, Петя! Пожить хочу… Из-за тебя еще и не жила по-людски… А годы идут. А я, как прежде, на ферме… словно счастье там потеряла. Копаюсь в навозе, а ты буги-вуги на банкетах наяриваешь. С бабами любезничаешь.

П е т р (строго, печально). Баб не приписывай, Тань, не надо. Решила без меня жить — живи. Мешать не стану. Женщина ты видная, ровню себе найдешь…

Т а т ь я н а. Никого мне не надо. Нико-го-шень-ки! Тобою вот так сыта!

П е т р. Набил оскомину, значит? А как же с Юркой быть? Юрка-то ведь и мне сын.

Т а т ь я н а. Какой он тебе сын? Раз в год по обещанию видишь. А туда же: «сын»…

П е т р. Нет, Тань, не раз в год. Каждую неделю в институт наведываюсь. Близко не подхожу, а так — сыздаля — вижу. Сын же, душа тянется.

Т а т ь я н а. Не ходи к нему, не трави парня.

П е т р. И это, стало быть, запрещаешь? А как мне жить, Тань? Куда мне деваться?

Т а т ь я н а. Сам думай. Голова на плечах есть.

П е т р. Так оно, Тань, точно так. Да голова-то кругом пошла.

Т а т ь я н а. А у меня, Петя? А у меня?..

Идет снег. И время идет.

В конторе.

По радио передают песню. Певица поет:

У репродуктора, задумавшись, сидит И г о ш е в.

Входит Ю р а. Игошев не замечает его.

Голос диктора: «Мы передавали народные песни в обработке композитора Авенира Ошкурякова».

Ю р а (с «дипломаткой» в руках). Приветствую вас, Сергей Саввич.

И г о ш е в. А, юрист! Здорово. Слыхал?.. Этот Ошкуряков своими песнями всю душу мне выворотил.

Ю р а. Песни-то, сказали, народные. Ошкуряков их только обработал.

И г о ш е в. А хоть и народные, так что? Кто-то когда-то сочинил песню, помер… И песня вместе с ним померла бы, если бы не такие вот Ошкуряковы… Положил ее композитор на ноты, до нас донес бережно и бескорыстно. Низкий поклон ему за это.

Ю р а. Пожалуй, вы правы. Во всяком профессионале я прежде всего ценю благородство. И бескорыстие, конечно. Но в меру, в меру. Дилетанты наступают. Как клопы лезут во все щели. И кусаются. Мы с вашим Виктором не раз испытали это на собственной шкуре.

И г о ш е в (подозрительно). Вы с Виктором? Ты что, тоже искусством занялся?

Ю р а. В некотором роде.

И г о ш е в. А институт?

Ю р а. Одно другому не мешает.

И г о ш е в. Как же вы с Витькой-то сконтактовались?

Ю р а. Элементарно. Союз единомышленников. Виктор организовал что-то вроде любительской студии. Я в ней импрессарио.

И г о ш е в. По-нашему, значит, толкач. Так?

Юра разводит руками.

Чем же она занимается, ваша студия?

Ю р а. А вы не читали статью о нашей последней… «дисформации»? Вот, пожалуйста. (Подает газету.)

И г о ш е в (читает). «Новое слово в монументалистике». Хм… Кто ж его сказал, это новое слово?

Ю р а. А как раз мы. Что, не верите? Так я говорю, ваш Виктор — огромный талант!

И г о ш е в. Талант? Ты, сушь-ка, не того? Он же маляр… халтурщик!

Ю р а. Нехорошо, Сергей Саввич! Если уж не верить своей районной газете, кому же тогда верить? Под названием газеты что написано? Чей она орган? То-то. Между прочим, Николай Иванович… ведь вы его знаете?

И г о ш е в. Ну как же, вчера втык от него получил.

Ю р а. Так вот, Николай Иванович о вашем сыне сказал: «Виктор Игошев — это явление».

И г о ш е в. Вот явится домой это явление, я его вицей по заднице, чтоб холст напрасно не изводил. Из этого холста в войну сколько штанов, сколько портянок выкроить можно было! А тут какой-то мазилка добро расходует.

Ю р а. Эх, Сергей Саввич! Темный вы человек! Ваш Виктор — глыба! Гигант! Оценить его способны сейчас лишь самые проницательные. Вы человек с таким кругозором, и вдруг: «Мазилка!» Стыдно! Как говорил Есенин: «Большое видится на расстояньи».

И г о ш е в. Ты мне баки не заливай — полные.

Ю р а. Я и не пытаюсь. Кто слеп, тот слеп. Но только запомните: есть еще внутреннее зрение.

И г о ш е в (взвешивая чернильный прибор). Тяжеловат, а?

Ю р а. Спокойно. И учтите: прибор казенный. Но шутки в сторону. Неужели вы и впрямь ничего не слышали про нас? Ведь наша студия, а Виктор в ней запевала, считается в области одной из лучших.

И г о ш е в. Чем она занимается, эта ваша студия?

Ю р а. Как раз это я и пытаюсь вам втолковать. Оформляем клубы, кафе, дворцы культуры… Можем и наглядную агитацию… По большому счету.

И г о ш е в. По большому, значит? А знаешь, русский словам не верит. Тем более — жульничеством попахивает.

Ю р а. Ну, это вы бросьте. Я сам юрист… и, как могу, борюсь с жульничеством. (Достает из чемоданчика образец.) Что вы скажете вот об этой экспликации?

И г о ш е в. Мазня.

Ю р а. Не обижаюсь, потому что знаю: вы это лишь из упрямства говорите. А вот еще… ретроспекция? Как она вам?

И г о ш е в. Что?

Ю р а. Ретроспекция. Элементарно в жанрах не секете, а беретесь судить о таком сложном и деликатном деле… Вот, к примеру, оформление одного из домов культуры. Его осуществляла наша студия. Кстати, Николай Иванович оформлением остался очень доволен.

И г о ш е в. У меня на этот счет свое мнение.

Ю р а. И оно, как я вижу, не в нашу пользу?

И г о ш е в. Я могу прямо сказать…

Ю р а (перебивая). Да-да, скажите, пожалуйста… Скажите мне вот что: ведь клуб в Хорзовой не оформлен? Мы с Виктором могли бы взяться. Есть несколько заманчивых замыслов.

И г о ш е в. Клуб?! Да я к этому клубу вас на пушечный выстрел не подпущу! Шустряки какие нашлись! Вон, вон отсюда, проходимец!..

Ю р а. Я, разумеется, уйду, раз вы настаиваете…

И г о ш е в. Не уйдешь — вышвырну. Видать, в родимого батюшку удался… Тот тоже нашармачка прожить старается. Нет, чтоб с матери брать пример… Вот работница-то!

Ю р а. Уж извините! Мои предки мне не указ. У меня свой путь, собственный.

И г о ш е в. Ну да, путь проходимца.

Ю р а. Полегче, Сергей Саввич, полегче! Я ведь могу обидеться.

И г о ш е в. А мне наплевать! Я, сушь-ка, потому и время на тебя трачу, что ты сын Татьянин. Неужто в тебе ничего материнского нету? Ее силы, ее беззаветности? Да и отец твой человек со своим интересом.

Ю р а. У меня тоже свой интерес, не столь мелкий, как у отца, и не столь приземленный, как у матери. Я знаю, в чем достигну успеха… И знаю, как его достигнуть… Клуб-то доверите нам оформлять?

И г о ш е в. Ну наглец! Да я тебе не только клуб, свинарник оформить не доверю.

Ю р а. Что ж, побеседуйте с Николаем Ивановичем. Он не такой ретроград… По крайней мере…

И г о ш е в. Кыш отсюда, щенок!

Входит Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Юрка?! Ты что здесь делаешь?

И г о ш е в. Дураков ищет.

Т а т ь я н а. Каникулы через месяц, а ты уже в Хорзовой… Неужто институт бросил?

Ю р а. И не думал. Просто перевелся на заочный.

Т а т ь я н а. Перевелся, ничего не сказав мне? Что тебя заставило?

И г о ш е в. Экспликации, ретроспекции, махинации. Вообще — стремление к легкой наживе.

Т а т ь я н а. Юра, тебе же платили стипендию. И я каждый месяц тридцатку высылала. Разве этого мало?

Ю р а. Ххэ, тридцатку! Ты называешь это деньгами? А что на них купишь? Я в своей студии за день больше заколачиваю.

Т а т ь я н а. Воруешь?!

Ю р а. Упаси боже! Все в рамках закона.

И г о ш е в. Да-да. Ловкость рук и никакого мошенства. Ретроспекция, сушь-ка!

Ю р а. Бросьте острить, Сергей Саввич. Это элементарная предприимчивость. Могу же я хоть в чем-то себя проявить? У человека есть организаторский дар и современный взгляд на вещи. Это доставляет мне удовольствие и… деньги.

Т а т ь я н а. Боже мой, боже мой! До чего ты докатился!

Ю р а. Не понимаю, мать, что тебя смущает? Ведь все в рамках закона. Вот договоры, вот рекомендации, вот отзывы, благодарности… (Швыряет бумаги.)

Они разлетаются по кабинету и постепенно превращаются в снег.

Затемнение.

Летит, летит снег за окном.

Т а т ь я н а одна.

Т а т ь я н а (перед зеркалом). Уж волосинки седые появились. Выдернуть, что ли? Или закрасить? А, пусть. (Садится с книгой за стол.)

Входит П е т р. В руках у него телевизор.

П е т р. Я, Тань, опять к тебе пришел.

Т а т ь я н а. А зачем, собственно?

П е т р. Не в силах я без тебя, вот что.

Т а т ь я н а. Ты не темни, дружок. Все начистоту выкладывай. Что-нибудь снова отчебучил?

П е т р. Да ничо я не отчебучил. Чо ты ко мне придираешься? Я от простой души говорю: хочу жить вместе. Вот и весь сказ.

Т а т ь я н а. Ну так я не хочу. Довольно уж мучилась с тобой. Подумай сам: какой мне прок от тебя? Мужик ты никудышный.

Петр пожимает плечами.

Лентяй, каких свет не видывал.

Петр кивнул.

Весь век сидишь на моей шее.

Снова согласный кивок.

В сорок лет не можешь от старых замашек отрешиться.

Двойной кивок.

При случае — бабы.

Петр хотел было кивнуть, но воздержался и, точно гусь, завертел шеей.

Сколько ж ты изменял мне? Десять раз, двадцать? Или больше?

П е т р (помедлив). Точно не помню. (Ставит телевизор на тумбочку, настраивает.)

Т а т ь я н а. Короткая у тебя память! А я вот все помню. В прошлый приезд ты называл точную цифру: двадцать семь. Да ведь и то не во всех грехах сознался.

П е т р. Обо всех, Тань, выслушивать устанешь. Вольно много их у меня, грехов-то. Из Госстраха опять вытурили. В ресторан вернулся. Ты уж извини.

Т а т ь я н а. Все?

П е т р. Нет, еще маленько. Сёдня вот деньги взял в кассе.

Т а т ь я н а (в ужасе). Деньги?!

П е т р. Ага.

Т а т ь я н а. Взял деньги?!

П е т р. Чо испугалась-то? Я верну. Одолжусь у тебя и все до копеечки верну. (Счастливо.) Цветные телевизоры, понимаешь, выбросили… позаимствовал в кассе и купил… Ох добра машинка! Ничо подарочек, а?

Т а т ь я н а. За мои деньги мне подарочек? Спасибо, Петенька!

П е т р. Не благодари, Тань, не за что. Подарок-то не тебе, Валентину. У калеки одна радость.

Т а т ь я н а. Хорошо ли, голубчик, за чужой-то счет?

П е т р. Так ведь мы с тобой не чужие. Месячишко-два потерпи, я тебе все сполна выплачу. И даже, если угодно, с процентами. Я щас один за весь оркестр. Я да солистка. Так что неплохо зарабатывать буду. Не всяк ведь и на саксофоне, и на рояле, и на электрооргане умеет. А я на чем хошь сыграю. Чем трудней инструмент, тем лучше им владею.

Т а т ь я н а. Ну вот что, мил друг: телевизор можешь оставить себе. Или брату. Мне все равно.

П е т р. Ну спасибо, Тань. Я так и знал, что ты это скажешь. Телевизор, он как живой человек. Иной раз знакомых видишь или родных. Я тебя часто по телеку вижу. Передовой зоотехник, и так и далее. Денег-то дашь взаймы?.. Тань?..

Т а т ь я н а. Дам я тебе денег, но с условием… Не приходи сюда больше, а?

П е т р. Не любишь, значит? Совсем, значит, разлюбила?

Т а т ь я н а (не выдержав, улыбнулась). Вот нахал! Он еще о любви смеет! Да ты посмотри на себя со стороны, каков ты есть!

Петр (обидевшись). Я, конечно, не бог весть какой громкий человек. Институтов не кончал, орденов не имею. Но душа у меня, Тань, деликатная. Нравственная, скажу тебе, душа. Неслучайно же на всех инструментах играю. Да и музыку разную запросто могу сочинить. Ко мне, знаешь, такие люди приезжают… о! Вот, к примеру, небезызвестный тебе Ошкуряков. Как суббота, так с парой пузырей заявляется… вроде как за фольклором. Потом фольклор этот за свои песни выдает. Недавно премию отхватил за одну песню. А песню-то эту я написал… Да мне чо… думаешь, жалко? Во мне фольклору-то этого — как навозу на вверенной тебе свиноферме. (Снова занялся телевизором.)

Т а т ь я н а. Вот деньги, супруг. И сейчас же, слышишь ты? Сейчас же внеси их в кассу.

П е т р. Погоди, Тань. Там «Дукла» с киевским «Динамо» встречаются. Ох будет рубка! (Пристраивается подле телевизора.) О-оп! Мунтян! Правый полузащитник… взял мяч, обводит одного, другого… к воротам рвется… Уд-дар! Не-ет, отдал Веремееву. Тот тоже обводит… Го-ол! (Схватился за голову.) Ну что ж ты, Веремеич, а? Ну как же ты мог, милый? Мазила ты несусветный! Взял бы на сантиметрик левей! Нет — обязательно в штангу лупить надо. Я бы за такую игру, понимаешь… я бы… Тих-ха! Колотов начал… Этот щас пасанет! Нет, сам играет. Передал мяч Мунтяну. Ур-ра! Го-ол! И какой гол красивый! Какая умная голова! Молодец! Красавец! Умница! Минутку!.. Снова Колотов… Мунтян… ходу, ходу!

Т а т ь я н а (выключив телевизор). Вот именно: ходу, ходу! (Подталкивает Петра к выходу.) Не понял, что ли? Поторапливайся, если не хочешь угодить за решетку.

П е т р. Еще немножечко, Тань! Еще один таймик, а? Судьба кубка решается. Пойми: кубка!..

Т а т ь я н а. Не кубка, дурень! Твоя собственная судьба! Засадят ведь! Чует сердце — засадят!

П е т р. Может статься. Ты токо не переживай, Тань. Там тоже люди живут.

Т а т ь я н а. Иди, тебе говорят. Наверно, уж розыск объявили.

П е т р. Чо объявлять-то? Я в кассе записочку оставил, так, мол, и так. Кассирша — женщина понимающая. К тому же от музыки моей без ума. Последняя песня дак прямо до слез ее доводит. Это на стихи Рубцова. (Поет.)

Т а т ь я н а (не сразу). Такая песня хоть у кого слезы выжмет.

П е т р. А я чо говорил? Ошкуряков ушлый мужик. В фольклоре ох как секет. Телик-то позволь досмотреть. Умру, ежели не позволишь.

Т а т ь я н а (обессиленно). Может, и впрямь дозволить? И тогда все само собою решится. Или, наоборот, еще больше запутается?

П е т р. Позволь, Тань, позволь. Душевно тебя прошу. Не досмотрю, после места себе не найду.

Т а т ь я н а. Зато тебе найдут место.

П е т р. Матч-то решающий. А я как-никак патриот. Я, Тань, нашим ребятам телеграмму на двадцать слов сочинил. Пришлось у официантки червонец позычить. Под проценты дала, стервятница! Обратно, говорит, полтора червонца отдашь. Забыла, что в нерушимой дружбе со мной состояла.

Т а т ь я н а. Убирайся! Посадят ведь!

П е т р (с мимолетной горькой улыбкой). Это несущественно, Тань. Это, как говорится, мелочи жизни. (Справившись со своим волнением.) Блохин-то! Ай да Олег! С поворота врезал…

Входит Ю р а.

Ю р а. Мое почтение, сэр.

П е т р (с деланным изумлением). Ведь это сын мой, Тань! Гляди ты: точно сын! Вырос-то как! Ох как вырос он! Я и оглянуться не успел. Это сколько ж тебе сейчас? Шестнадцать? А то и все семнадцать?

Ю р а (криво улыбаясь). Что-то в этом районе.

П е т р. Ну давай поздороваемся. Обними своего тятьку.

Обнимаются.

Тятька тебя любит, сынок. Жаль, подарочка не купил. Не чаял, что встречу. Да нет, погоди! Вот зажигалка, хоть и самодельная, а все же вещь. Ты ведь куришь, конечно?

Ю р а. Конечно, не курю.

П е т р. Как-то несовременно. Теперь даже пятиклассники курят. Бери зажигалку-то, может, сгодится.

Ю р а. Благодарю, родитель. Но я человек нового склада. Хочу в этой жизни что-нибудь сделать. Потому здоровье свое берегу.

П е т р. Ну да, ну да. Как говорил один мой знакомый: «Хочу умереть здоровеньким». Так и случилось. Ни разу не поболев, попал под автобус… Зажигалка, значит, не годится. Тогда хоть часы возьми. «Победа» называются. Бери, бери! Я для тебя, сынок, не то что часов, я для тебя жизни не пожалею.

Ю р а. У меня есть часы, родитель. «Электроника» называются.

П е т р. Отстал я маленько. А ты вырос. Очень уж быстро ты вырос. Когда же мы в последний-то раз виделись? (Бросил мимолетный взгляд на Татьяну.)

Ю р а. Я тогда в десятом учился.

П е т р. В десятом? Угу… А щас ты…

Ю р а. А щас я институт кончаю.

П е т р. Иди ты! Хм, какие сюрпризы! Опять, стало быть, я промахнулся. А что дивиться: видимся-то редко. Ты в интернате завсегда, в районе, я — в Канске… С места на место все летаю. Грузчиком был, сторожем, агентом Госстраха… Пришвартоваться куда-то хотел…

Ю р а. Ну и как? Неужели негде бросить якорь?

П е т р. Мест много, сынок. Да музыка там не звучит. А без музыки мне не жизнь. Ну ладно, будешь в Канске — наведывайся. (Взглянув на Татьяну.) Если мать разрешит, конечно. Я те концертик спроворю. Весь вечер для одного тебя играть буду. Петр Жилкин раньше любил играть для одного человека… Он этого человека… любил смертельно.

Т а т ь я н а. Во сколько идет ближайший поезд?

П е т р. Теперь только вечером. Так что ящик-то зря выключила. Ребята в азарт вошли.

Т а т ь я н а. Юрка, заводи машину. Отвезешь этого чудика в Канск.

П е т р. Ты купила машину?

Ю р а. Ошибаетесь, любезный. Это я купил.

П е т р. Гляди ты, Рокфеллер какой! А я ему самодельную зажигалку… Хм… молодой, да ранний.

Ю р а. Тут ты прав… обошел я тебя на повороте. Даже не набрав должной скорости… Вот наберу, тогда посмотрим. (Уходит.)

П е т р. Такая, значит, ситуевина, Тань! Парень-то скорость набирает. А я, как и раньше: шаг вперед, да два в сторону.

Т а т ь я н а. Извести меня, если что… (Ударяет Петра по щеке. С болью.) Сказал бы, что деньги нужны. Мне свои не солить… лежат без движения.

П е т р (с благоговением поцеловав ее руку). Я уж и так много одолжался у тебя. Ведь я, Тань, тоже гордость свою имею. Поимей это в виду. Что взял — ворочу. Ну, а если что… позаботься о Валентине. Без меня ему кисло придется. (Уходит.)

Затемнение.

Бьют часы. Не часы отбивают они, а недели, месяцы, годы… П е т р в казенном бушлате.

П е т р. Хорошо тут, ночи белые. Как на ладошке все видно. Месяц такой непрошеный повис. А надо всем миром — солнце. Слыхал я, будто ученые обнаружили, что солнце пульсирует. Врут они… солнце дышит… Дышит и думает… за всех за нас. Мы-то думать иногда ленимся. Некогда нам думать… все спешим. Я, может, впервые в жизни задумался… вот тут. Есть о чем… и есть где. Выберешься на сопку — всю Россию видать! Лежишь и грезишь на сопке… от морошки дух такой пряный… Не поймешь сразу — петь ли, плакать ли хочется… (Поет.)

Таня, Танюха! Знала бы ты, сколь песен я про тебя написал! Весь в песнях расплавился…

Изба. Никого нет.

Входит Ю р а. Он с рулоном бумаги, с кистями.

Бьют часы. Остервенело мяукает кот.

Ю р а. Что, мурлыка, жрать хошь? Я бы и сам не прочь щец похлебать. Да хозяйка наша не очень нас балует. (Заглядывает в печь, проверяет кастрюли, горшки.) Ну, ладно, хлебушка пожуем. Желаешь корочки, кот? (Отломил хлеба, наливает воды, запивает. Между делом распечатывает письмо.) Меню, прямо скажем, разнообразием не поражает. В казенном доме, наверно, и то кормят лучше. Ну-ка, что нам родитель оттуда пишет? (Читает письмо.)

Г о л о с П е т р а. Здравствуй, дорогой мой сын! Отбываю все там же. Хоть и на краю света живу, а и здесь — люди. Начальство строгое, но справедливое. Назначили меня руководить лагерным хором. Поем — время идет. Считаю, сколь песен перепеть мне придется. Немало, сынок, ох немало! Но все, что положено, отпою. Отпою и, как птица, буду волен…

Ю р а. Ххэ, птица! В ярославскую тюрьму залетели гуленьки… Залететь-то залетали, да нескоро вылетят… (Читает. Кот пронзительно мяукает.) Не ори, людоед! Привыкай к эмансипации. У нынешних женщин на первом месте — работа. И на втором она же, и на третьем. Мы с тобой, Васька, где-нибудь на семнадцатом, если не дальше. Брр! Холодрыга какая! Затопить, что ли? (Разжег печь, уселся подле огня.) Нет, как ты хочешь, кот, а я ни за какие коврижки не женюсь. Ну что это за жизнь? Женишься на такой, как мать, и будет она с утра до ночи со своими хавроньями… Не с хавроньями, так с киберами… Что кибернетики, что хавроньи — все вроде нужно… А ты хоть пропади.

Входит Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Фу! Устала!

Ю р а. Думаешь, я не устал?

Т а т ь я н а. Пожевать нечего?

Ю р а. То же самое и я хотел у тебя спросить.

Т а т ь я н а. Кажется, на столе ветчина оставалась…

Ю р а. Я к ней не прикасался.

Замяукал кот.

Т а т ь я н а. Васька, мерзавец! Это ты ветчину слопал? (Гоняется за котом.) Юрка, утопи ты его Христа ради! Или в ветлечебницу унеси, пускай усыпят. Надоел хуже горькой редьки.

Ю р а. Сама ты себе не надоела?

Т а т ь я н а. Как-то не задумывалась над этим. Некогда было. Принеси мяса. Картошки начисти. Щас ужин сварганим.

Ю р а. Замашки руководящей женщины. Я и мясо неси, я и картошку чисти.

Т а т ь я н а. Такая твоя участь. (Однако берет нож и начинает чистить картошку.)

Ю р а. У тебя руки дрожат… Дай нож, порежешься. Что-нибудь случилось?

Т а т ь я н а. Ничего из ряда вон выходящего.

Ю р а. И все же?

Т а т ь я н а. Со слесарем поругалась.

Ю р а. Будто ты умеешь.

Т а т ь я н а. Ну, поревела маленько. Кормораздатчик сломался. А тот алкаш вина пьянее.

Ю р а. Ну и алкаш, так что? Из-за этого реветь?

Т а т ь я н а. Да как же? Свиньи-то голодны… Визг на всю округу… Наладь, говорю, а он лыка не вяжет. Пришлось самой допоздна возиться… Ладно хоть Игошев заглянул, помог.

Ю р а. Тебе свиньи людей дороже.

Т а т ь я н а. Что мелешь?

Ю р а. Разве не правда? Свиньи голодны — беда, слез море, я голоден — об этом даже не задумалась.

Т а т ь я н а. Сам бы мог о себе побеспокоиться. Долго ли суп сварить, котлет нажарить?

Ю р а. И так весь век о себе беспокоюсь: то в круглосуточном садике, то в интернате, то в общаге… Домой приехал — чем лучше? Тоже сам себе предоставлен… Хоть домработницу нанимай. А что, и найму! Наша фирма пока процветает.

Т а т ь я н а. Ох и шуточки у тебя, боцман!

Ю р а. Я не шучу, мать! Я от тотального свинства ищу спасения! Как встанешь, так с утра только одно — свиньи, свиньи, свиньи! Ненавижу я этих тварей! В них что-то сатанинское есть!

Т а т ь я н а. Что сатанинского-то? Не замечала. Безобидные существа. Живут, похрюкивают. А поросятки — те же дети, веселые, смешные.

Ю р а. Воняет от них, вид неопрятный.

Т а т ь я н а. Ты хоть раз у меня на ферме бывал?

Ю р а. Еще чего! Музей там, что ли? Да и запашок этот, знаешь ли… Не по мне он.

Т а т ь я н а. Запашок! А как я нюхаю? Как бабы наши не задыхаются? Запашок! Отбивные в ресторанах не пахнут? Холодец и сальце под водочку без сомнений идут?.. А ведь они из тех самых свиней, от которых всякие чистюли нос воротят…

Ю р а. Ну-ну! Меня эти зоологические подробности не занимают. Я беру чисто эстетическую сторону. Свинство есть свинство. С ним ассоциируется определенное представление о человеке.

Т а т ь я н а. Слова-то какие! Ассоциируется… эстетическое… Нахватался! А тут (показывает на его голову) пусто.

Ю р а. Не надо грубостей, мать. Не люблю грубостей. Я все-таки художник.

Т а т ь я н а. Рвач ты, а не художник. Ведь если предложу твоей фирме разрисовать наш свинарник — не побрезгуешь, нет? Разрисуешь?

Ю р а. Это будет зависеть от…

Т а т ь я н а. От гонорара, так, что ли? Как же это с твоей эстетикой ассоциируется?

Ю р а. Деньги не пахнут, мать. Но твой свинарник наша фирма оформлять не возьмется. На наш век хватит халтуры почище.

Т а т ь я н а. Ты ужасный циник, Юрка. Не знаю, в кого такой уродился.

Ю р а. В себя самого. Я сам себя делаю, мать, и, как мне кажется, довольно удачно. Короче, я дитя времени.

Т а т ь я н а. Ты прежде всего мое дитя. Правда, дитя испорченное. Но еще не безнадежное. Однако батюшкиного в тебе многовато!

Ю р а. А чем же батюшка плох? Тем, что туда угодил? Так давно сказано, мать: от тюрьмы да от сумы не зарекайся. (Набычившись.) Отца не зачеркивай, ясно? Он не хуже других. Он элементарный неудачник.

Т а т ь я н а. Больше, больше, чем неудачник! Сам талант в себе загубил… Дурацкий телевизор ему понадобился.

Ю р а. Тут не в телевизоре дело, мать. Тут много причин. И если взять их в совокупности, напрашивается удручающий вывод…

Т а т ь я н а (зло). Он там сидит, выводы делает, а я тут на части разрываюсь. Час выберется — бегу к его Валентину, потом на ферму, в контору, на разные заседания… Для себя минуты не остается.

Ю р а. Я полагаю, главная виновница-то во всем — это ты.

Т а т ь я н а. Я?! Ты в своем уме, Юрка? Я, что ль, деньги в кассе брать заставила?

Ю р а. Не передергивай мать, не передергивай! Следи за моей мыслью. А мысль проста, как голубка Пикассо. Мне показалось, он просто не знал, куда себя деть. Потому и метался, уходил, приходил, мучился… И вот наконец решил разрубить все одним махом, освободить и освободиться…

Т а т ь я н а. Освободиться в тюрьму?! У тебя фантазия разыгралась. Успокой ее немножко.

Ю р а. Моя разыгралась, твоя, к сожалению, дремлет. Разбуди ее ненадолго.

Т а т ь я н а. Ты что это, судить меня начал? Ты с кем разговариваешь?

Ю р а (с неожиданной нежностью). Я не сужу, мам. Я сочувствую… У занятого человека нет ни семьи, ни счастья.

Т а т ь я н а. Будто я несчастна?

Ю р а. Тебе лучше знать, мам. Но если ты счастлива… если ты действительно счастлива, то я не хотел бы оказаться на твоем месте.

Т а т ь я н а. Что ты знаешь о счастье, мальчик!

Ю р а (не без грусти). Почти ничего, мам.

Т а т ь я н а. Ты жалеешь меня? Ты?! Да кто ты такой? Недоросль! Недоучка! Гражданский нуль! Вот стань человеком сначала, займи в обществе достойное место, потом суди.

Ю р а. Я человек, мать. Я человек уж потому, что живу, мыслю. А достойное место определяется не должностью. Мне жаль, если ты этого не понимаешь. Очень жаль.

Т а т ь я н а. Но я женщина… и тебе не дано понять…

Ю р а. Ты перестала быть женщиной, мать. Давно перестала. А ведь и добра и красива! Ты настоящая Ярославна! Но где твой Игорь? Где твое горе? Где радость? О ком плачешь? Об Игоре, который в плену томится? О его осиротевшем сыне? Нет, мать, не-ет! Ты плакать разучилась. Ты уж забыла, когда сама себе суп варила. Кот в избе, и тот голоден. Сын в интернате… Муж на стороне жить вынужден… Ты задумалась — почему? Эх, мать, мать! Что можешь дать ты мне вместо благословения? Информацию о привесах на твоей свиноферме? Благодарю уж… Мне бы лучше колыбельную послушать. Да ведь не пела — разучилась. А сегодня… Не успокоишь сердце мое, когда ему больно. Не пойдешь за отцом на край света… Хотя все это, безусловно, в тебе есть. Заложено, но никогда не проявится. Как не прорастет зерно в снегу.

Т а т ь я н а (мягко). Петушок ты, Юрка. Наговорил с три короба, речами себя оглушил…

Ю р а. А на тебя не подействовало… Значит, все, что я говорил, неправда?

Т а т ь я н а (после паузы). А если и правда, так что? Бежать на улицу и принародно рвать на себе волосы? Я, Юрка, живу по совести. Ни себе, ни людям не лгу. Насколько умею, стараюсь быть полезной. А что колыбельных не пела — прости. Так уж вышло… Не до них мне было. Надо было выстоять. И — выстояла! Что я знала в жизни?.. Работу. Да. Одну работу. Но появился человек, Игошев, который научил меня и в этой работе находить радость… потому что работаем-то мы для людей… Для людей, Юрка, а не для себя… Чем это худо?

Ю р а. Это, положим, не худо… Но ты об Игошеве что-то часто поговариваешь. Уж не влюбилась ли, мать?

Т а т ь я н а. Не о том говоришь, Юрка. Я с отцом твоим словом связана. И слову верна. Я не из тех свистушек, у которых сегодня один мужик, завтра другой… И менять себя не намерена… Мне скоро сорок…

Телефонный звонок.

Ю р а (сняв трубку). Опекун твой звонит. Легок на помине.

Т а т ь я н а. Не иронизируй, пожалуйста. Он очень славный человек и… несчастный. (В трубку.) Слушаю, Сергей Саввич… Что, опять встреча? С кем?.. С инженером душ человеческих? А, с писателем, значит? Ну его! Ты мне лучше настоящего инженера пришли. Пускай кондиционер на ферме наладит. А все эти парадные штучки по твоей части… Нет-нет, не упрашивай. (Положила трубку.)

Ю р а. Вы уже на «ты»? Давно?

Т а т ь я н а. Ты вырос, Юрка. Я и не заметила, как ты вырос.

Ю р а. С котом-то как распорядиться прикажешь? Усыпить или… камень на шею?

Т а т ь я н а (садится за книгу). Сам решай. Не хватало мне еще кошачьих проблем… (Читает, но вскоре склонила голову на руки, засыпает.)

Ю р а, приготовив ужин, собирает на стол. Наскоро поев, покормил кота, берет его под мышку. Сорвав по пути ружье с гвоздя, уходит.

Выстрел. Татьяна от выстрела просыпается.

Входит И г о ш е в.

И г о ш е в. Сморило?

Т а т ь я н а. Уставать стала последнее время. Старею, что ли?

И г о ш е в. Куда там! На два дома живешь — вот и все причины. Валентина то перевезла бы к себе. Легче будет.

Т а т ь я н а. Не хочет. Там вроде стрелял кто-то.

И г о ш е в. Охотники, наверно. Косачей нынче полно. У самых огородов садятся.

Вернулся Ю р а. С ружьем, но без кота.

Т а т ь я н а. Охотился, что ли?

Ю р а. Кота расстреливал.

И г о ш е в. Кота из ружья?

Ю р а. Пушки под рукой не оказалось.

Т а т ь я н а. По-человечески не мог, что ли? Укол или это самое… в реку?

Ю р а. Считаешь, что это по-человечески? Всякое убийство бесчеловечно.

Т а т ь я н а. А из ружья зачем? Жестоко это.

Ю р а. Не бери в голову, мать. Главное: приговор твой приведен в исполнение. А каким способом — не важно.

И г о ш е в. Крутые вы, ребята! Мой вон тоже… явился домой, бухнул: «Клуб сдали… ухожу навсегда».

Ю р а. Мы вместе уходим. Так что лихом не поминайте.

Т а т ь я н а. Как это вместе? А я?.. Со мной посоветовался?

Ю р а. Ты ведь тоже не слишком со мной советуешься. (Ерничая.) Кушать подано. Прошу всех к столу. (Собирает чемодан.)

И г о ш е в. Самостоятельные шибко! Волю вам дали.

Ю р а. Без воли человек — раб. Мы живем в свободной стране. Ну пока! Как-нибудь напишу. (Целует оторопевшую мать, уходит.)

Т а т ь я н а. Ушел… не спросился… Будто и не сын.

В открытую дверь проскользнул кот, мяукнул.

И г о ш е в. Кот-то воскрес. Сушь-ка, кота-то он не застрелил. Совсем наоборот даже… в живых оставил.

Т а т ь я н а. Одна осталась… (Трясет головой.) В ушах звенит. Кажется, глохну.

И г о ш е в. Сушь, Тань, ты не убивайся. Птицы ведь тоже из гнезда улетают. Так и сыновья наши. Оперились и — на крыло… Лишь бы в полете не сбились. И не забывали, где их высидели…

Вдали тихо звучит песня.

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошел год.

Та же изба. Но мебель уже современная, цветной телевизор, телефон, «стенка». На полу вместо половика — добротный ковер.

И только одно напоминание о прошлом — множество фотокарточек в общей рамке, как это любили в старину сельские жители.

Опять зима. На календаре 23 февраля.

Входит Т а т ь я н а. В руках ее цветы и бутылка вина.

Т а т ь я н а (ставит цветы в вазу). Васька, Васька! Ты где? Иди, ветчиной покормлю. Иди, не бойся, нечистая сила! К смерти приговорила тебя, а ты жив. Зато спасатель твой смылся куда-то. Даже машину Валентину отдал. А, Васька? Есть же такие простофили… (Любовно.) Запросто мог подарить своему дяде машину. Вот Юрка такой! (Подошла к календарю.) Ну вот, опять праздник. Мужской праздник-то. Только мужчин в доме нет. Может, их в этом веке вообще не существует?.. Слышь, Васька? Может, ты один из мужчин остался? Ну так — с праздником! Давай-ка мы с тобой пир устроим. Кутнем на славу. Ты у меня мужик что надо. Прошел огонь, воду, медные трубы. Стреляли в тебя, а ты жив. Топить хотели и даже вполне гуманно усыпить… Жив — это ли не чудо, Васька? Выжил ведь, а считай, через три смерти прошел. Вот за то и выпьем. И еще есть причина, кот! Одной женщине сегодня стукнуло ровно сорок. Сорок, чувствуешь? Что это означает, Васька? Бабий век на исходе — вот что это означает. Видишь, поздравили, цветы поднесли… А я, дура, разревелась. «Что ревешь, Татьяна? — спросил меня один человек. — Ты же у нас счастливая. Токо жить по-настоящему начинаешь. У тебя все есть…» Правда, мужа нет и сына нет. А кроме этого все — решительно все есть! Давай еще по одной, кот, а? Кто нас, счастливых, за это осудит? (Включила радиолу.)

Г о л о с п е в ц а.

Т а т ь я н а (выключив радио). Песня-то Петина. Для меня сочинял. А поет ее какой-то козел. Кто позволил ему петь мою песню? (Сама поет.)

Как там дальше-то? Васька, не помнишь? Хотя что может быть дальше, когда лодка догнивает? Слышь, кот, лодка-то догнивает! Ну и шут с ней, с лодкой! Мы жить будем. Мы с тобой это… мы выпьем, а? Нет, погоди, Васька, я нынче что-то не сделала… Что же я сделать хотела? Дырявая стала память! Никудышняя память! Вот они, сорок-то лет, сказываются! Ничо не помню! А, ладно! Раз пошла такая пьянка… Пьем, что ли, кот? (Подняла бокал, вспомнила.) Стоп! Я же Валентина с праздником не поздравила! Поздновато, но ничего. Ежели спит — разбужу. Нечего разлеживаться в такой вечер. (Подходит к телефону, звонит.) Молчит. Может, вышел куда? Может, ко мне в гости наладился? Идет, протезами поскрипывает… Подожду. Ночь зимняя, долгая… как одиночество. Красные цветы мои… (Выхватила из вазы цветы, уткнулась в них, плачет.) Нет Валентина. Никого нет. Ни-ко-го-шень-ки! (Звонит телефон.) Да. А, Саввич!.. Большое спасибо. И я тебя поздравляю… Нет, лучше не приходи. (Смеется.) Тут уже есть мужик… четвероногий. Сидит на коленях, мурлычет. Шучу я. Кот это, Васька. Воскресший из мертвых. Извини, Сергей Саввич, я просто хочу побыть одна. Имею право раз в сорок лет посидеть, подумать?.. Правильно, имею. Жила, думать некогда было… Шуточки не нравятся? Ну так что. Ты тоже не всегда удачно шутишь. Сегодня вот пошутил насчет того, что у меня все есть. Да ладно, ладно, замнем для ясности. Откуда звонишь-то?.. Опять из конторы? Частенько ты там ночуешь? Очень мне это подозрительно. Анна-то Петровна куда смотрит?.. Ну-ну, не сердись! Опять неудачно пошутила. День такой выдался… из одних неудачных шуток… Спокойной ночи. (Положила трубку, оглядела семейные фотографии. Снова села за стол. Налила вина, но пить не стала. Уронив голову на руки, сидит.)

Затемнение.

И снится ей сон.

Третий сон Татьяны. Т а т ь я н а и П е т р, они молодые.

В кроватке ребенок.

П е т р (склонившись над кроваткой). А мы щас в гости пойдем. Так, что ли, сынок? Мы щас дядю Валю проведаем. Придем к дяде Вале и скажем: «Вот мы какие, дядя Валя!» А дядя Валя скажет…

Резко, требовательно звонит телефон. Заплакал ребенок. Татьяна не знает, куда ей кинуться: к сыну или к телефону.

Ты гляди: едва успели поставить, он уже панику в доме наводит. Тише, сынок, тише! Это всего-навсего телефон, техника, значит, такая. По телефону люди меж собой общаются, чтоб друг на дружку меньше глядеть. Иной раз в рожу кому плюнуть хочется, а по телефону такого ему наплетешь — сочтет тебя самым задушевным другом. Или, наоборот, струсишь перед кем, когда глаза в глаза… Спасовал — не расстраивайся. Набирай номер и гони по проводам правду-матку. Нет, сынок, телефон, что ни говори, замечательное изобретение! Возьми трубку, Тань! Ишь как надрывается!

Т а т ь я н а (опасливо подходит к телефону, сняла трубку). Ну, кто там? Что надо-то?

П е т р. Ты трубку неправильно держишь. Переверни.

Т а т ь я н а. Ой, ну ее! (Бросила трубку.) Боюсь я. Вдруг кто обругает.

П е т р. Ну почему обязательно должны ругать? Да и за что тебя ругать? Таких, как ты, на руках носить надо… как хлеб-соль… или как скрипку.

Т а т ь я н а. Ты наговоришь!

П е т р. А разве не так? Вон какого сына мне родила! Всем сыновьям сын! Ох, Таня! Я такой счастливый! Слов нет! Я теперь, Таня, горы сворочу!

Снова пронзительно звонит телефон.

Т а т ь я н а. Беда с ним! Вот раззвонился ни прежь, ни после. Айда в гости-то.

П е т р. Трубку-то все же возьми. Может, что важное? Телефон тем и хорош, что раньше всех о наиглавнейших событиях извещает. Когда война началась, мы по телефону о ней узнали. И о победе по телефону же.

Т а т ь я н а (снова взяла трубку, относит ее подальше от уха). Алё! Что там у вас стряслось? Война или наводнение? На всю деревню трезвон… А, это вы, Сергей Саввич? Доброго вам здоровьичка… В район? Ой нет! Ни за какие шанежки!.. Да так, не поеду, и все. Не нужны мне ваши совещания. Я с мужем в гости собираюсь… Ага, к военному брату… Нет-нет, ни за что! Да и муж меня не отпускает. Он у меня шибко строгий. (Петру.) Не отпустишь ведь, а?

П е т р. Сама решай, Тань. Решай, где ты нужнее.

Т а т ь я н а. А я знаю, где я нужней? И к брату твоему надо, и на совещание высылают… Не разорвусь же я на две половинки! (Сердито в трубку.) Не пущает он… сердится. Ногами даже топает.

П е т р. Чо уж так-то? Когда же это я ногами на тебя топал?

Т а т ь я н а. А взял бы и топнул! (В трубку.) Фрукт? Это почему же он фрукт-то? Нормальный у меня мужик… славный и вообще обходительный. Худого слова от него не слыхала… (Петру.) Тебя подзывает.

П е т р. Меня-то зачем? Я лишняя спица в колесе. На совещаниях сроду не сиживал. В других местах, случалось, сиживал. А на совещаниях — нет. Так что совещайтесь сами между собой.

Т а т ь я н а. Ты все же подойди. Да покруче с ним… в случае чего — прикрикни…

П е т р. Как хошь. (Взял трубку.) Слушаю. (Отнес трубку подальше.) Там лай сплошной. Так даже зэки не выражаются. (Снова поднес трубку к уху.) Ну, все вывалили?.. Вывалили, дак слушайте. Татьяна отказывается от вашего совещания. Некогда ей… Ага, ну все у меня на данном этапе. Ваши оскорбления выслушивать не желаю. (Кричит.) Плюю я на ваши оскорбления! И на вас тоже… Подумаешь, чин! Для меня вы не чин, а всего-навсего чинарик. Так что права качать не советую. Я это и сам горазд. (Гневно топнул ногой.) Сказал — не поедет! Не поедет, и точка!

Т а т ь я н а. Ты чо разоряешься? Ногами-то чо топаешь? Ишь, приказчик какой выискался! Да я такому приказчику… пельмень за щеку! За всех поспешил расписаться… Отвыкай от этих хулиганских замашек! Понял? Райком требует, чтоб я ехала. И поеду.

П е т р (оробев). Ну, поезжай. Я разве против?

Т а т ь я н а. А ногами зачем топал?

П е т р. Сама просила… И этот твой… Игошев… совсем распоясался.

Т а т ь я н а. Не мой он. И никогда моим не будет.

П е т р. Что ж, ладно, Тань, поезжай. Мы с Юркой к Валентину двинем. Валентин-то нас не видел еще… Давненько поджидает нас Валентин.

Затемнение.

Четвертый сон Татьяны. Т а т ь я н а и Б о г — И г о ш е в. Над головой его нимб, сам в полушубке.

Б о г — И г о ш е в. Вот, значит, Татьяна. Как сказано в Писании: благословенна ты в женах, благословен плод чрева твоего. Вырастет, сушь-ка, твой сын — за грехи муки примет, яко Христос. И тебе за это воздастся. Хоть ты и сама много чего претерпела. В войну без отца осталась. А сироты известно как жили: хлеб из мякины на слезах замешивали. Потом мать умерла. Институт пришлось бросить… Были и другие испытания, уж не помню какие. Это в твоем житии записано. Сколь ни испытываю тебя — все терпишь. Такие уж вы, бабы русские. Жалко мне вас, тебя ж в особицу. Нехорошо это — жалости поддаваться, а не утерпел я… поддался. Посоветовались мы там (палец вверх) и решили: хватит уж искушать рабу божию Татьяну. Пора и благополучием ее побаловать. Отныне все, что ни пожелаешь, исполнится. Так что проси, не стесняйся.

Т а т ь я н а. Счастья мне, господи! Простого бабьего счастья!

Б о г — И г о ш е в. Экая гусыня! Да разве я знаю, какое оно, бабье счастье! Проси что полегче: оклад посолидней или должность повыше… Тут я сразу резолюцию наложу. А счастье — штука туманная. Совет архангелов этим туманом занимался… и не разобрался.

Т а т ь я н а. Счастья мне… счастья!..

Круг, в котором светился Бог — Игошев, исчезает.

И г о ш е в реальный тихонько переступает порог. Медленно, неслышно подходит к спящей Т а т ь я н е. Хочет погладить ее голову, но не решается, воровато отдергивает руку. Садится рядом.

Т а т ь я н а (просыпается). А я тебя во сне видела.

И г о ш е в. Не к добру.

Т а т ь я н а. Что не спится? Шастаешь по ночам…

И г о ш е в. Да вот, не спится.

Т а т ь я н а. А почему в конторе ночуешь? Сознавайся, как на духу. Из дома вытурили?

И г о ш е в. Сам ушел.

Т а т ь я н а. Совсем?

И г о ш е в. Совсем.

Т а т ь я н а. Что ж теперь будет?

И г о ш е в. Суд, развод — только и всего…

Т а т ь я н а. Ничего себе — «только»! Семья рушится, а он — «только»!

И г о ш е в. Семьи давно нет. Есть видимость. И общая крыша.

Т а т ь я н а. Витька-то как?

И г о ш е в. Витька? Он у меня в мать: «Ванька-встанька». На Камчатку уехал.

Т а т ь я н а. И мой кукушонок куда-то пропал. Тревожусь я за него.

И г о ш е в. Может, с Витькой отправился. Все-таки друзья…

Т а т ь я н а. Думаю, где-то… поблизости скрывается. Он у меня в отца, чувствительный.

И г о ш е в. Я как-то в Канске его видел. Из автобуса. Около церкви стоял. Стоит и смотрит и смотрит на купола. Я уж подумал, не с попами ли стакнулся?.. Или просто храм оформлять взялся…

Т а т ь я н а (с тревогой). Около церкви? Интересно.

И г о ш е в. Ты чо побледнела? Из-за Юрки переживаешь?

Т а т ь я н а. Так, ничего. (Держится рукою за сердце.) А ведь ты выговор можешь схлопотать… по семейной линии.

И г о ш е в. Уж лучше выговор, чем так жить… Мы с ней как две враждующие армии. Стоим на позициях, а войны не начинаем.

Т а т ь я н а. И вот у твоей армии нервы сдали, и она кинулась в бегство. Или ты называешь это иначе?

И г о ш е в. Никак я это не называю. Все думы мои о… об одной женщине. Вошла она в меня, как холера, и треплет, и треплет!

Т а т ь я н а. Выговорок схлопочешь — живо от холеры избавишься.

И г о ш е в. Меня не только выговором, Таня, меня смертью не испугаешь.

Т а т ь я н а. Дела-а-а.

И г о ш е в. Ты ничего не думай. Ведь я тебя безвредно люблю… на расстоянии.

Т а т ь я н а. Меня-я-я?

И г о ш е в. Кого боле-то? Одна ты такая… Мне уж потому хорошо, что ты на земле присутствуешь. Исчезни — жизнь не в жизнь станет.

Т а т ь я н а. У меня ведь муж, Сергей Саввич.

И г о ш е в. Все знаю, Таня. Да что я поделаю с собой? Боролся, критиковал себя всяко… что слабости этой подвержен… Не помогло. Хворь во все поры проникла. Во сне тобой брежу. Анна Петровна на стенку от ревности лезет.

Т а т ь я н а. Она знает?

И г о ш е в. От бабы, да еще от такой бдительной, как моя, разве скроешь?

Т а т ь я н а (смеется). Вот выследит — будет тебе на орехи. И мне попутно. А за что?

И г о ш е в. Да вроде не за что.

Т а т ь я н а. Ну так сиди и не тушуйся.

И г о ш е в. А я и не тушуюсь. (Беспокойно возится.) Я, сушь-ка, нисколько не тушуюсь.

Т а т ь я н а. То и видно. На вот, выпей (налила рюмку) для храбрости. Праздник-то все-таки твой. Мой по случаю.

И г о ш е в. Как это по случаю?

Т а т ь я н а. Могла бы и в другой день родиться.

И г о ш е в (убежденно). Не могла. Ты должна была родиться именно в этот день.

Т а т ь я н а. Это еще почему?

И г о ш е в. В другой день родилась бы другая Татьяна. Ту я не полюбил бы. За тебя. (Выпил.)

Т а т ь я н а. Доказал. Ну, стало быть, за нас обоих. Сушь-ка, а ведь ты опять с какой-то каверзой явился.

И г о ш е в. С чего ты взяла?

Т а т ь я н а. Что я, не знаю тебя, что ли? Я тебя, Сергей Саввич, как облупленного знаю. Вон сколько лет знакомы.

И г о ш е в. За что я люблю тебя больше всего, дак это за ум.

Т а т ь я н а. Ну, ума-то во мне не больше, чем во всякой другой женщине. А чутье есть. Чутье у меня звериное. Ну, так что у тебя за пазухой-то?

И г о ш е в. Вечером не сказал: торжество было… (Мнется.) Понимаешь…

Татьяна его поощряет.

Директором свинокомплекса назначили.

Т а т ь я н а. Комплекса? Так он же еще не достроен!

И г о ш е в. Достроить-то его рано или поздно достроят. Не в том закавыка, Таня. Его к маю задействовать хотят… на всю катушку.

Т а т ь я н а. Легко сказать! Хоть бы к Октябрьским! Тепла нет, оборудование раскомплектовано… И корма неизвестно как добывать и где. Своего-то комбикормового завода не построили.

И г о ш е в. Я приводил им все это. Николай Иванович и слушать не хочет. Игошев, говорит, вывернется.

Т а т ь я н а. Ну ладно. А я здесь при чем?

И г о ш е в. А я им в ответ: «Ладно, мол, вывернусь. Ежели главным зоотехником Татьяну Жилкину дадите».

Т а т ь я н а. Да не возьму я на себя такую обузу!

И г о ш е в. Они уверены, что возьмешь. И… я уверен. Ты же отчаянная, Таня.

Т а т ь я н а. На сей раз все вы промахнулись! Не возьму! На том и кончим. А теперь давай выпьем… за твое назначение.

Кто-то звезданул в окно камнем.

(Рассмеялась.) Ну вот, Анна Петровна начала боевые действия…

Слышится песня:

Взрыв. Тишина. Жуткая, пронзительная тишина!.. Потом яростно взвыл ветер, и снова та же самая тишина. Глухо, как в небытии.

Г о л о с П е т р а. Ты пиши мне, сынок, пиши! Слов-то я не различаю. Оглох… Взрывником был… Что-то сталось после взрыва с перепонками… Врачи в ушах ковырялись. Да ежели пропал он, слух, дак его не в ушах искать надо. Теперь я как глухарь на току. Самого себя слушаю. И еще — тишину. Не звучит больше жизнь. Ничто не звучит. Тишь такая, что жутко становится. Говорят, солдаты после тяжких боев о затишье мечтают. Верю в это, Юра. Сам, однако, хотел бы еще разок взрывы услышать. А еще лучше — музыку. Не слышу. Ничего не слышу!.. Хор мой поет. А я только рты раззявленные вижу. Будто смеются надо мной товарищи мои. Громче, братцы, громче! Музыки дайте!

Слышится, как поет хор:

Музыки, братцы! Немножко музыки! Может, и впрямь они надо мной смеются? Но за что? За что? Что плохого им сделал? Я всегда был добрым и верным товарищем. Последним куском делился, последней цигаркой… Нет, нет! Не такой народ люди, чтобы глумиться над глухим! Я столько песен им перепел! На слова лучших поэтов российских! Любили они мои песни. Меня любили. Не могут, не должны они надо мной смеяться. Это жизнь посмеялась. Она проказница — жизнь! Ух, какая проказница! Все по-своему поворачивает. Когда-то думал: вот махну через всю страну, от одного рубежа к другому… Махнул… под конвоем. Мечта, можно сказать, исполнилась. Через решетку вагона столько чудес повидал: степь, тайгу, тундру… Велик этот мир, прекрасен! И если бы я стал сейчас помирать, сказал бы людям: «Любите его! Понимайте!» И ты люби, сынок. Но я тебе все это объясню при встрече. Срок-то мой кончился. Хор нынче для меня поет. Проводины устроили. Поет, а я не слышу.

Хор поет:

Не слышу! Но все равно спасибо вам, братцы. Долго я ждал воли. А покидать вас под песню, которой не слышу, грустно. Прощайте, однако. Авось свидимся. Меня Валентин ждет. Вот тоже путешественник! Я под конвоем отмерил три лаптя по карте, он — своей волей. Твой дядя, сынок, святой человек. Его тут все зауважали. С его ли здоровьем, сынок, по моим следам тащиться? Дак нет, снялся и на твоей машине — ко мне. Сломалась она по дороге. Бросил где-то… Стоит сейчас на костыликах, ждет… Ребята его шибко зауважали.

Хор поет:

Ах, если хоть одно словечко различить! Хоть одну-единственную нотку! Одну только! Единственную! Слышь, сынок! Я бы все свои песни отдал за эту нотку…

Т а т ь я н а, нарядно одетая, входит в избу. На груди орден. Она и довольна и чем-то озабочена. Кот подал голос.

Т а т ь я н а. Ну вот, Васька, пророк-то наш, Сергей-то Саввич, прав оказался: теперь у меня действительно все есть. (Тронула орден.) Видишь? И депутатом избрали. Что еще нужно-то? Выше головы счастлива. Люди завидуют. (Подходит к телевизору.) Щас как раз передача должна быть. Посмотрим, что ли? (Включает телевизор.)

Г о л о с д и к т о р а. А теперь предлагаем вашему вниманию очерк о главном зоотехнике Хорзовского свинокомплекса Татьяне Жилкиной.

На экране титры: «Современная женщина». Крупно — лицо Татьяны. Затем — Татьяна в поле. Татьяна на комплексе. У себя в рабочем кабинете. С кем-то спорит, листает книгу, делая выписки, выступает с трибуны. Она же на берегу реки весною.

Г о л о с д и к т о р а. Она из тех женщин, про которых поэт Некрасов сказал: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет…»

Татьяна убирает звук. Ей слышится музыка… песня, которую когда-то посвятил ей Петр.

Татьяна усиливает звук.

На экране — общий план комплекса. Татьяна дает интервью.

Г о л о с Т а т ь я н ы. Сегодня сдали вторую очередь. Есть недоделки, конечно. Пожалуй, их даже слишком много. Но, думаю я, несмотря ни на что, мясной конвейер заработает скоро на полную мощность.

Т а т ь я н а. Поспешила я, Васька! Барахлит наш конвейер! Совсем с ним запурхались…

Г о л о с д и к т о р а. А теперь, если позволите, вопрос личного плана.

Г о л о с Т а т ь я н ы (сухо). Пожалуйста.

Г о л о с д и к т о р а. Скажите, вы счастливы, Татьяна Алексеевна?

Г о л о с Т а т ь я н ы. Я выбрала себе дело. Серьезное, нужное дело. Им и живу.

Г о л о с д и к т о р а (подхватывает). Да, дело чрезвычайно ответственное… Оно по плечу только сильным и беззаветным людям…

Г о л о с Т а т ь я н ы. Я не считаю себя ни сильной, ни беззаветной… Но существует такое простое понятие — совесть…

Г о л о с д и к т о р а. Вы слишком строги к себе, Татьяна Алексеевна. Впрочем, именно так и должно быть. Именно так могла гордо сказать современная советская женщина, коммунист, депутат, член областного комитета партии…

Входит И г о ш е в. Татьяна выключает телевизор.

И г о ш е в. Таня, бедная ты моя…

Т а т ь я н а. С чего ты взял, Сергей Саввич?

И г о ш е в (подошел к ней, обнял. Татьяна беспомощно приникла к нему). Таня, родная!..

Т а т ь я н а. Что случилось?

И г о ш е в. Я с худой вестью к тебе, Таня. (Гладит ее по волосам.)

Т а т ь я н а. Что, падеж начался? Я с этими депутатскими делами все на свете забросила…

И г о ш е в. Хуже, Таня. Много хуже.

Татьяна оторвалась от него, вопросительно смотрит в глаза.

Валентин разбился…

Т а т ь я н а. Разбился?

И г о ш е в. Ага. Ехал на машине… не знаю на чьей… и разбился.

Пауза.

Т а т ь я н а. Что я Петру-то теперь скажу? Что я скажу ему? А?

Звучит одна из песен Петра. На полуслове обрывается, хрипит, как это случается с испорченной пластинкой. Диск крутится.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Здравствуйте… Не могу, Николай Иванович. У меня… родственник в автомобильной катастрофе погиб… Понимаю, что принципиальный. Непринципиальных вопросов райком не ставит. Считайте, что голос мой с вами. С большинством, конечно. А мне сейчас не до заседаний… (Уходит.)

Изба пуста. Но вот дверь тихонько открывается. В щель робко протискивается П е т р. Кинул котомку у порога.

П е т р (нерешительно позвал). Таня, Тань! Ты дома? (Обошел комнаты, внимательно ко всему присматриваясь.) Сам виноват. Надо было известить телеграммой. Валентин-то, наверно, не доехал еще… Где-нибудь завяз на своей тачке. Да. Все как на картине «Не ждали». Может, и впрямь не ждали. Подумайте: муж объявился! Мало нас, сереньких, что ли? Можно и получше найти… незапятнанных. (Подошел к кровати, ощупал постель.) Что я, как ищейка, принюхиваюсь? Таня у меня не таковская. Она мне до гроба верна. А ежели и не верная, так что? Чем она мне обязана? Штампом в паспорте? Так у меня и паспорта нет. Беспаспортный я теперь… Стало быть, и штампа нет никакого. (Походил по комнате. Подошел к двери.) Уйду от греха подальше, пока ее нет. Побуду у Валентина, если приехал. (Остановился возле фотографии, на которой снят вместе с Татьяной. Включил на полную громкость телевизор.) О чем-то говорят, а я не слышу! Весь мир для меня окаменел… (Увидал на столе газету.) Хоть из гаубицы стреляй — не оглушишь. (Пробегает глазами газету.) «Уловки японских монополий»… «Конфликт урегулирован»… «Пиночет угрожает»… Ну, Пиночет, он на то и есть Пиночет… Большой войной вроде не пахнет. Сообщение ТАСС… (Читает.) «Мелиоратор С. Домратс услышал в лесу птичий крик. Это кричала ворона. Звала на помощь. Рядом с ней был вороненок с подбитым крылом. Домратс взял подранка домой и лечил, пока не срослось крыло. «Приятельница» жила тут же. Когда крыло срослось, обе птицы улетели». Вот она, птичья солидарность! Даже ТАСС о ней сообщает. А Пиночет грозит. Может, и боится его кто-то. Я вот не боюсь… Может, оттого, что не слышу… (Сдавил ладонями уши.) Тюрьма! Тюрьма! Страшней, чем глухота, тюрьмы не бывает. (Уходит.)

Мяукает кот. Беспокойно оглядываясь, чуть-чуть согнувшись, входит Ю р а. Вскоре появляется и Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. О, кто приехал! Ну, здравствуй! (Обнимает сына.) Какой ты колючий! Что не бреешься? Решил бороду отпускать?

Ю р а. Так вышло, мать.

Т а т ь я н а. Что вышло?

Ю р а. Сидел я… ровно пятнадцать суток. Тютелька в тютельку.

Т а т ь я н а. Не так много… в отличие от отца. А за что?

Ю р а. Да. В церкви… ну нашумел я… там.

Т а т ь я н а. На бога восстал? Чем же он помешал тебе?

Ю р а. Ненавижу всяческое поклонение…

Т а т ь я н а. Богоборец какой выискался! Это ты от безделья бесишься.

Ю р а. Нет, мать! Тут вот во мне накипело. (Указывает на сердце.)

Т а т ь я н а. Я и говорю — от безделья. То в Рембрандты лезешь, то в богоборцы. Мечешься, мечешься… В кого ты таков?..

Ю р а. Наверно, в себя самого.

Т а т ь я н а. Скоро?..

Ю р а. Что скоро?

Т а т ь я н а. Я говорю, скоро болтать перестанешь?

Ю р а. Тебе все это кажется болтовней? А я в тупике, мать. Я в безвыходном тупике. Не выйдет из меня юриста. Хотел быть и адвокатом. А меня самого защищать надо.

Т а т ь я н а. Дерганный ты какой-то. Я в твои годы такой не была.

Ю р а. Ну, мать, мне с тобой не тягаться. Ты у нас запрограммирована на счастье. Потому и живешь с нарастанием. А я вниз качусь… где остановлюсь — не знаю.

Т а т ь я н а. А кто бахвалился когда-то: дескать к тридцати годам стану министром.

Ю р а. И в министры меня не тянет. Я бродяжить решил…

Т а т ь я н а. Что ж, Горький в молодости тоже бродяжил.

Ю р а. Ничего себе завернула!

Т а т ь я н а. Иначе я не умею. Как говорится: «Украсть, так миллион, жениться, так на царевне!» Рискни, сын, докажи миру, что ты не кисляй.

Ю р а. Не того я полета, мать. Главное, призвания в себе не вижу. Может, таланта во мне нет никакого… А?

Т а т ь я н а. Давай талант оставим в покое. А институт ты кончишь, хоть тресни.

Ю р а. Ладно, мать. Как скажешь, так будет.

Т а т ь я н а (нежно). Устал?

Юра. Я бы не прочь храпануть часок.

Т а т ь я н а. Ну поспи, сыночка, поспи.

Юра. Как ты сказала это волшебно! Обычное слово музыкой вдруг зазвучало.

Т а т ь я н а. Какое же оно обычное? Оно необычное, Юра. Каждый сын для матери необычен. Ее сын-то, единственный. Ну, спи, родной. Спи, мой воробушек.

Ю р а (порывисто). Дай руку, мама. Дай мне твою руку. (Взяв ее руку, нежно целует.)

Т а т ь я н а. Маленький… Ты все еще маленький у меня. (Прижала голову сына к груди.) Тебе бы, действительно, колыбельную сейчас спеть, а я вот не умею.

Ю р а. Это ничего, мам. Это ничего. Ты все равно у меня самая лучшая. Спокойной ночи.

Т а т ь я н а. До ночи еще далеко. Мне на работу сбегать надо.

Ю р а. Так беги. Беги, не задерживайся.

Т а т ь я н а, внимательно поглядев на него, уходит. Юра лежит на диване, улыбается, вспоминая ласку и нежность матери. Увидев висящее на стене ружье, вскакивает и снимает его. Заглянув в казенник, подмигнул коту.

Ну вот, Васька, эта вещица мне в дорогу сгодится. Даже патрон один цел. (Заглядывает в ствол от мушки.) Давненько не чищено…

С грохотом врывается Т а т ь я н а. Подбежав к сыну, выхватила ружье.

Т а т ь я н а (словно безумная). Ты чо?.. Ты чо?..

Ю р а. Ничего. Ружье проверяю. Славное ружьецо, правда?

Т а т ь я н а (медленно отходя). Правда. Ружьецо славное. (Залепила сыну пощечину.)

Ю р а (стукнувшись головой о стену). Ох и рученька у тебя, мать! Больше не бей. Ладно?

Т а т ь я н а. Ладно. (Дает еще одну оплеуху.)

Ю р а. Мать, имей совесть!

Т а т ь я н а. А у тебя совесть есть?

Ю р а. Полагаю, что есть.

Т а т ь я н а. Нет у тебя совести. Ни капельки!

Ю р а (улыбаясь). Ну капелька-то найдется, наверно…

Т а т ь я н а. Разве что капелька. И та мутная. Стреляй уж в меня, сын. Стреляй, мне в тыщу раз легче будет.

Ю р а. В тебя? С какой стати? Я вообще ни в кого стрелять не собирался.

Т а т ь я н а. А снял зачем?

Ю р а. Посмотреть. Что, разве нельзя?

Т а т ь я н а. Подлец ты, вот что. Не думала я, что такого подлеца воспитала.

Ю р а. Подлец, мать. Это точно. Прости, больше не буду.

Т а т ь я н а. Обещаешь?

Ю р а. Обещаю… подлецом никогда не буду.

Т а т ь я н а. Поклянись жизнью моей. Но учти, если сделаешь это, — учти… следующий патрон будет мой.

Ю р а. Так вон ты о чем, мать! Не-ет, нет, этого не случится. Жизнью твоей клянусь, мама. С собой я не покончу. Буду жить, что бы там ни было… Как говорят нынче… строить буду… жизнь свою.

Т а т ь я н а (успокаиваясь). Как же ты меня напугал!

Ю р а. Не такой уж я мозгляк, мам. Что тебе вдруг взбрело в голову?.. Ну прости, мать, прости. Теперь я завалюсь спать. А рано утром уйду. Как Горький. Или как хиппи. Считай кем хочешь. Мне все равно.

Т а т ь я н а. Ну ложись, спи. Утро вечера мудренее. А ружье я унесу. Ни к чему нам ружье. (Уходит.)

Затемнение.

В дом с песней входит И г о ш е в. Он в двухдневной щетине, слегка пьян.

И г о ш е в (поет).

Т а т ь я н а (сочувственно). Загулял, Сергей Саввич?

И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо.

Т а т ь я н а. На радостях, что ли, выпил-то?

И г о ш е в. Что мне оставалось теперь? Токо пить. Из партии меня вымели. От ведьмы своей учесал… Не на кого ей больше доносы строчить.

Т а т ь я н а. Я тебя, Сергей Саввич, из партии не выгоняла.

И г о ш е в. Выгоняла, Тань, выгоняла! Даже комплекс от меня унаследовала. Будешь вместо меня там кашу расхлебывать. А каша-то густая!

Т а т ь я н а (настойчиво). И все-таки из партии я тебя не выгоняла.

И г о ш е в (недоверчиво покачивая головой). Сказали: «Член обкома Татьяна Жилкина присоединяется к большинству». Низкий поклон тебе за это! Выточил топор на свою шею!

Т а т ь я н а. Побойся бога, Сергей Саввич! Я даже на бюро не была.

И г о ш е в. Не была, а голос твой в райкоме остался. Весомый голос! Во внимание его очень даже приняли. Зато другого не приняли во внимание… Как я вытягивал этот чертов комплекс! Тянул же, тяну-ул! (Заскрежетал зубами.) Теперь вот… теперь я «свободен»!..

Т а т ь я н а. Прости меня, Саввич! Прости, мой хороший! Не думала я, что там судьба твоя решалась. Как раз с Валентином беда случилась… И Юрка тут чудить начал…

И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо. «Как помру, как помру я…» Выпить ничего нет?

Т а т ь я н а. Поищу. (Приносит бутылку.)

И г о ш е в. За тебя пью. За повышение твое. А все прочее… гори оно белым пламенем.

Т а т ь я н а. Что за сердце держишься? Дать валидолу?

И г о ш е в. Валидолом боль из сердца не выгонишь. Пусто здесь стало. Двадцать три года в этом кармашке носил ма-аленькую такую книжечку! И вот вынул в субботу, на райкомовский стол положил! Маленькая, а как много весит! Только теперь понял.

Т а т ь я н а. Не чаяла я, что так обернется!

И г о ш е в. Все вспомнили: скандалы с женой, банкеты… неполадки с комплексом… Одного не учли: коммунист я… что бы там ни случилось! До последнего дыхания коммунист! Веришь мне, Таня?

Т а т ь я н а (обняв его). Верю, Сережа. Верю тебе, как никому.

И г о ш е в. А мне больше ничего и не надо. Лишь бы ты верила — вот что главное. Должен же кто-то в человека верить! Должен, а?

Т а т ь я н а. Должен. И я в тебя верю. А за билет мы еще поборемся. И Николай Иванович не последняя инстанция. Сама лично до обкома дойду. Не помогут — в ЦК поеду. Не я буду, если тебя не восстановят! Ты партии нужен, Сережа!

И г о ш е в. И она мне нужна. Она мне вот так нужна, Таня!

Входит П е т р.

П е т р. Ну вот и я. Извиняюсь, конечно.

Т а т ь я н а. Петя?! Петенька!

И г о ш е в. Сушь-ка, я тут малость рассолодел… Из партии меня исключили.

П е т р. Что ж, все правильно.

И г о ш е в. Это почему же… правильно? Совсем наоборот: неправильно! И Таня так же считает: не-пра-виль-но! Да!

П е т р. Я тебя не сужу, Таня. Нисколечко не сужу. Каждый устраивается, как может. Ты не ошиблась, ровню себе выбрала.

Т а т ь я н а. Что он мелет, Сергей Саввич? Что он мелет?

И г о ш е в. Сама его об этом спроси. Подойди и спроси. Я вам не толмач, сушь-ка, и не третейский судья!

Т а т ь я н а (беспомощно улыбается.) Подошла бы — ноги чо-то отерпли. Петя, ноги у меня отерпли… ватные стали ноги.

И г о ш е в (решительно и бесцеремонно). Ну, дак сам пускай подойдет. (Петру.) Чо там стоишь, как столб? С женой-то здоровайся! (Едва ли не силком подтаскивает Петра к Татьяне.)

Т а т ь я н а (несмело прикасаясь к мужу). Камнем на голову свалился… Хоть бы весточку дал…

П е т р (Игошеву). Ты со мной, как с кутенком… Не надо так, Сергей Саввич. Я и без применения… все сделаю в ваших интересах. Понимаю же, насильно мил не будешь.

Т а т ь я н а. Чо ты заладил? Мил — не мил… Не к себе пришел, что ли?

И г о ш е в. Дурью мается… ревнует. (Однако фраза Татьяны ему не по нутру.)

П е т р. Был я, Таня, на краю света. Тюлени там в бухте плещутся. Касатки играют. И солнышко круглый день не заходит. Места чужие, дальние. А люди — свои. Нормальные люди.

Т а т ь я н а. Хоть бы поцеловал меня, что ли? Не вчера расстались.

Звонит телефон.

П е т р. Что еще-то? А, подарок тебе привез… Не взыщи, ежели не поглянется. (Достает из котомки кораблик на цепочке.)

Т а т ь я н а. Кораблик! Уплыть бы на нем куда-нибудь!

И г о ш е в. Телефон-то, послушай!

Т а т ь я н а. А ну его, к лешему! С мужем не дадут повидаться! Значит, вспоминал меня все же? И я о тебе… думала.

П е т р. А Юре брелок на машину. Как раз шоферский брелок. Валентин воротит ему машину. Инвалиду машина ни к чему. Маяты много.

Т а т ь я н а. Ждала я тебя, Петя. (Тихо.) Ох, как долго ждала! (Как бы вслушивается в себя.)

Телефон неумолчно звонит.

П е т р. Так вот, Таня. Край, он везде, ежели в крайности кинешься. А я — нет, не кинусь. Я ко всему привыкший. Одной кручиной больше, одной меньше — какая мне разница?

Т а т ь я н а. Брелок-то напрасно купил. Нет машины. И Валентина нет больше.

П е т р. Это хорошо, Тань, это хорошо.

И г о ш е в (кашлянув, покрутил пальцем у виска). Шарики за ролики…

Т а т ь я н а. Мы больше двадцати лет с тобой… А, Петя? И я все жду, жду, жду… Не переждала ли?

Опять напоминает о себе телефон.

И г о ш е в (суетливо и, пожалуй, радостно схватившись за трубку). На проводе… Что?.. Да как я скажу-то? Тут важные вопросы решаются. Жизненные, сушь-ка, вопросы. (Повесил трубку.)

Т а т ь я н а. Любовь-то в тебе, кажись, истлела… И я от ожиданий устала.

П е т р. Ну ладно, повидались маленько. К братцу пойду.

Т а т ь я н а. Давай-ка уж договорим. Минутку всего повидались-то.

П е т р. Я этой минуты как чуда ждал. Я ради нее перепел тыщи песен.

Т а т ь я н а. А про меня песни были?

П е т р. Повидались, теперь жить можно. Будем жить, Таня. Будем жить. Только вот как жить-то?

И г о ш е в. Там накопители поломались. Из-за них вся линия стала.

Т а т ь я н а (мужу). Ты ровно глухарь со мной. Слушать совсем разучился.

И г о ш е в. Придуривается. Он всегда был чуто́к с придурью. Что им насчет накопителей-то сказать? Паникуют твои мастера. Чуть чего — караул кричат.

Т а т ь я н а. Скажи, что я сама сейчас закричу. Закричу — кто услышит?

И г о ш е в. Еще говорят, что за ночь три десятка свиней пало. Мороз-то давит! А свинья — тварь нежная. Ей тепло подавай.

Т а т ь я н а. Свинья, конечно, в тепле нуждается. А человек? Человек?..

И г о ш е в. Ну, Таня, щас не время об этом. Падеж ведь!

Т а т ь я н а (взрываясь). Что я их, за пазуху спрячу? Там тысяча голов.

П е т р. А вот последняя моя песня. «Лебедушка» называется… (Поет.)

И г о ш е в. Поем тут, а на комплексе худо…

П е т р (продолжая петь).

Т а т ь я н а. Слова-то какие! Есенинские… (Заслушалась, но жизнь диктует свое.) Бежать мне надо, Петенька. Айда, Сергей Саввич! Свиньи, они в тепле нуждаются. (Уходит вместе с Игошевым.)

П е т р (не замечая их ухода, поет).

(Заметил распахнутые двери.) Ушла лебедушка-то! С другим лебедем улетела! (Пауза.) Пойду и я… Когда-то все равно уходить надо…

Потягиваясь, входит Ю р а.

Ю р а (ошеломленно молчит. Затем со скрытым волнением). С возвращением, сэр… Отец!..

П е т р. Сыно-ок…

Ю р а. Мы будто сговорились с тобой… В один день прибыли.

П е т р. Глухой я, Юра. После взрыва оглох.

Ю р а. Может, и к лучшему, папа. Глухие, чего не хотят слышать, не слышат.

П е т р. Ты пиши мне, сынок. Вон хоть на газете пиши. Ежели есть что сказать. Тане вот нечего сказать… убежала.

Ю р а. И я ухожу, отец. Я тоже утром ухожу. Если хочешь, пойдем вместе.

П е т р. Песню-то слышал мою? Она и не дослушала даже. Видно, и петь я разучился. Разучился, а все пою. Душа-то прежним живет. Просит душа.

Ю р а. Бетховен тоже глухой был. А сочинял.

П е т р. Что ты сказал, сынок? Верно, важное что-то сказал? Напиши на газете.

Ю р а. Я про Бетховена. Глухой он был. (Пишет.) «Аппассионата», помнишь?

П е т р (читая). Ну, я не Бетховен. (Смеется.) Гляди-ка: написал-то на заметке, в которой сказано, как ворона ворону спасла. ТАСС сообщает.

Ю р а. Не опускай крылья, отец. Мы еще повоюем.

П е т р. Такого глухаря даже Ошкуряков к себе в филармонию не возьмет. (Смеется снова.) Он, между прочим, альбомчик выпустил. Так и назвал: «Песни Авенира Ошкурякова». Вот чудак! Песни-то, все до единой, — мои. Да пусть его! Мне песен не жалко. Главное, поют их. А под чьей фамилией — не важно.

Ю р а. Важно это, отец! Очень важно! Ты талантливый человек! Он — жулик! Несправедливо, когда жулики процветают за наш счет.

П е т р. А еще вычитал я в газете, что ему заслуженного деятеля к пятидесятилетию дали. Растет человек!

Ю р а. Хочешь, я в суд подам? Хочешь, сам займусь твоим делом? (Пишет.)

П е т р. Ни к чему это. Я не мелочный. Много чего терял… но лишь об одной потере жалею. Невосполнима та потеря, сынок… (Опустил голову.)

Ю р а. Чем же ты заниматься намерен? Опять в ресторан пойдешь? Или в деревне останешься?

П е т р. Пора мне, сынок.

Ю р а. Далеко ли собрался?

П е т р. Ну вот, всех, кажись, повидал. Теперь к брату пойду. Потом двинем с ним куда-нибудь подальше. Ты так и скажи матери: мол, уехали к черту на кулички. А еще передай ей, что я ее ни в чем не виню. Что бы ни случилось, она права. По самой сути права. Да вот еще что… машину-то забери у Валентина. Ни к чему нам машина. Маяты с ней много…

Ю р а. Ты хоть скажи мне: где эти самые кулички?

П е т р. Обними меня, сынок. Теперь бог весть когда свидимся.

Ю р а (нервничая). Не чуди, папа! Слышь?! Не чуди, говорю!

П е т р. Не хочешь, значит? Сердишься на отца? Что ж, верно, не состоялся у тебя отец. А все же знай, Юра: люблю я тебя. Тебя да братана. Татьяна — статья особая. В наших отношениях мы сами разберемся. Жаль, вот песню ей не допел. Последняя песня-то.

Ю р а. Не отпущу я тебя, пап! Никуда не отпущу!

П е т р (строго). Некрасиво, Юра. В мое время отцов чтили. Взглянуть на них косо не смели. А ты нападаешь. Пусти-ка… И доведи до матери все, что было говорено. (Собирается уходить.)

Ю р а (ударив кулаком о кулак). Помешкай, отец! Слышишь? Помешкай! Вот чертов глухарь!

П е т р. Будь здоров, сынок. И прости, что я не Бетховен. Бетховен один был. Таких, как я, легион. (Ушел.)

Ю р а (не может сдержать злых и бессильных слез). Легион… Отца из того легиона не выберешь. И Бетховеном его не заменишь. Легион! (Плачет. Затем, глумясь над собою.) ТАСС уполномочен сообщить: «Ворона спасла ворону…»

Входит Т а т ь я н а.

Т а т ь я н а. Что?

Ю р а. Я говорю, сын отца спасти может?

Т а т ь я н а. Не дошла я… тут вот заныло что-то… Вернулась. Где он?

Ю р а. Пошел к дяде Вале.

Т а т ь я н а. Ты разве не знаешь? Валентин-то разбился… на твоей машине. Схоронила я Валентина.

Ю р а. Схоронила… А я не знал… Мать, я-то почему об этом не знаю?

Т а т ь я н а. Да тебя ж не было.

Ю р а. Схоронила… А он к дяде Вале…

Т а т ь я н а. Он что-нибудь сказал перед тем?

Ю р а. Сказал, что не винит тебя ни в чем.

Т а т ь я н а. Не винит… А чем я перед ним виновата?

Ю р а. Еще сказал, что он не Бетховен. Хоть и глухой.

Т а т ь я н а. Глухой?! А я не поняла. (Пауза.) Так чем я перед ним виновата? Тем, что любила его? Тем, что ждала?

Ю р а. Ты тоже глухая, мать. Слышь? Ты глухая. (Решительно.) Нет, как ты хочешь, а я догоню его. Я ворочу его! (Убегает.)

Звучит песня:

Т а т ь я н а (гордо вскинув голову). Я не нуждаюсь ни в чьем прощении. Я… (Заплакала.)

Возвращается Ю р а, он ведет за собой отца.

П е т р. Вот, Таня… К Валентину ходил, а его нет… Один я…

Ю р а. Ты разве один, пап? Ты не один… мы все тут… мы вместе. Понимаешь? Одно! Мы — Жилкины! И мы должны быть вместе. (Подводит отца к Татьяне.)

Петр испытующе смотрит на жену, в душе которой звучит мелодия его песни. Татьяна вслушивается, покачивает в такт головой.

Губы Петра рвет судорожная ухмылка.

Т а т ь я н а (очнувшись). Цветы-то, помнишь, мне подарил? Еще в магазин за ними забрался… Видно, завяли те цветы.

П е т р. Пойду я…

Ю р а (обессиленно). Оба идите, куда вам надо. Один песенками всю жизнь пробавлялся, другая взбиралась вверх по служебной лестнице. И оба забыли, что есть кто-то третий. Он здесь, дорогие родители. Узнаете? Нет?.. Что ж, рад познакомиться. Я постоянно ощущал ваше присутствие на земле. И теперь, когда я вырос, я благодарю за то, что вывели меня на столбовую дорогу… (Пауза.) Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я, будто в буране… ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни! Вез души человек — машина! А мы — люди, сынок! Слышишь? Люди!.. Нам жить на этой неспокойной земле, нам внуков и правнуков растить. И мы так их должны воспитывать, сынок, чтоб земля человечней стала! Земля без добрых людей погибнет. Мы люди, малыш. Мы люди! (Пауза.) Вот что скажу я про вас своему сыну. Я ждал, что и вы мне когда-нибудь это скажете. Не сказали… Сам додумался, глядя на вас. Теперь все. Идите… Бегите на все четыре. Держать не стану. (Кричит.) Бегите!.. Что же вы?..

З а н а в е с

1980