Пьесы

СМЫК СЕРГЕЙ — председатель сельсовета.

ПАНЬКО — секретарь.

КОПЫСТКА МУСИЙ }

ПАРАСКА — его жена }

СТОНОЖКА ИВАН }

ГАННА — его жена }

ВАСЯ — их сын}

ДЕД ЮХЫМ — 105 лет } — бедняки.

ГИРЯ ГНАТ }

ГОДОВАНЫЙ }

ЛИЗА — дочь Гири } — богачи.

ДЕД С ПАЛКОЙ.

МОНАХИНИ ИЗ МОНАСТЫРЯ.

ЛАРИОН — глухонемой, батрак Гири и сторож при церкви.

ОРИНА — старуха.

ПРОДАРМЕЕЦ.

НАРОД.

Действие происходит на Украине в 1923 году.

I

Разожгла Г а н н а пень. Остановилась, прислонившись к притолоке, горюет:

— Такого натворили, что и варить нечего! Слобода!..

А на скамье, у окошка, сын В а с я учил грамоте соседа М у с и я К о п ы с т к у:

— Да не так, дядя Мусий, не так. Не о-си-а, а о-с-а, оса… Протяжно надо — ооссаа…

К о п ы с т к а. Ооссиа…

Г а н н а. Да бросьте вы свое читанье! В печенках уже сидит… Слышите, аль уши заложило?

К о п ы с т к а. Ша, мамаша!..

Г а н н а. Люди смеются…

К о п ы с т к а. Потому, глупые.

Г а н н а. Будет уж, умник!

К о п ы с т к а. И ты, мамаша, глупая.

Г а н н а. Натворили слободы…

К о п ы с т к а. Глупая, как твой рогач… Ты слышала, что сказал Ленин? Тогда новый мир настанет, когда мы с тобой рихметике выучимся…

Г а н н а. Да чтоб оно сказилось!

К о п ы с т к а. Рихметике и всякой политике выучимся, тогда тебе такую печь смастерим, что сама будет варить, сама будет печь…

Г а н н а. Бреши больше!..

К о п ы с т к а. Вот тогда увидишь! Покрутишь винт, а оно… шшш! — борщ закипел, еще покрутишь — трах-тарарах! — борщ на столе…

Г а н н а. Варить вон нечего! Голод идет! (Сыну.) Брось, не то, ей-богу, попалю твои книжки.

В а с я. Мама! Мы люди темные, а я не хочу быть темным. Я не могу так!.. Теперь революция, и учиться нужно всем, всем…

К о п ы с т к а. И тебе, мамаша!

В а с я. И вам, мама, учиться нужно, а не ворчать всякий раз.

К о п ы с т к а (даже руками всплеснул). Трах-тарарах, резолюция принята.

Г а н н а. Ой, горюшко! Так вот что слобода понаделала! Уж я ворчу, уж я собака…

В а с я. Да не собака, мама!..

Г а н н а. А все из-за книжек этих, из-за книжек! (Бросилась к книжкам.)

К о п ы с т к а (загородил ей дорогу). Тр-р-р!

В а с я. Убегу в Красную Армию! Там лучше будет…

Г а н н а. Тю на тебя!.. Глупый!.. Я же тебе добра желаю как мать родная, а ты… (Отошла.)

В а с я. Ей-богу, убегу!

Г а н н а. Опомнись!.. Да нешто эти книжки мне во вред? Тебе, Вася!.. Посмотри, как ты похудел, Вася!

К о п ы с т к а. Ну тебя к чертовой матери, мамаша, — не мешай нам! Учи, Васька, да учи громче, чтоб и она слышала, и все чтоб слышали!.. Пущай смеются! Осиа!..

Юрк в хату — д в е м о н а х и н и. Копыстка даже свистнул:

— Тю! Смотри — темная сила прилезла.

Г а н н а. Тьфу на тебя! Сдурел?

Монахини будто не слышали, низенько поклонились, перекрестились. Одна загнусавила:

— Жертвуйте, православные, на построение божьего храма, по милости вашей…

В т о р а я (подпевала). И не оставит вас господь и пресвятая богородица за жертву вашу.

Г а н н а (застыдилась, растерялась). Пожертвовала бы, сестрицы, да ни пылинки муки-то нет. Может, подождете, я вам полотенце выну на церкву. Вышитое. (Открыла сундук. Ищет.)

К о п ы с т к а (скосился на монахинь). Колядуете, девушки?

Монахини ни так ни сяк; зашмыгали носиками.

Нешто вас еще не разогнали?

П е р в а я (очнулась). Разогнали, благодетели наши, разогнали…

В т о р а я (уже подпевает). В церкву-то божию коней поставили.

Г а н н а (полотенце задрожало в руках). Ой, матерь божия! В церкву коней?

М о н а х и н и (так и посыпали). Правду знайте, православные… Пришла коммуна, выгнала нас из обители нашей девичьей, а в церкву — коней… И крест с церкви снят… Ночью сняли…

К о п ы с т к а (цигарка не скручивается). Да где, вы говорите? В каком монастыре?

М о н а х и н и. В Благовещенском, благодетель, может, знаете…

К о п ы с т к а. Это тот, что возле Зеленого брода?

М о н а х и н и. Истинно, благодетель, — возле брода.

К о п ы с т к а (цигарка скрутилась). Так… Ловко же вы брешете, девушки!

М о н а х и н и (глазками морг-морг). Истинно, православные, истинно так! Нам грешно неправду говорить…

К о п ы с т к а (Ганне, Васе). Ну и брешут, прямо пыль столбом! Да я же там был… ну вот… не то в понедельник, не то в воскресенье, чтоб не соврать. Вот именно в воскресенье! Что разогнали монашек, это так, разогнали. Только не коней, а детей туда привели, сирот там военных и других… (Повернулся к монахиням.) Ну и брешете же вы!.. Гляди — их уж и нет! Пропали, как ведьмы… (Открыв двери, крикнул вслед.) А? Попались на брехне, сучьи дочери! (Васе.) Вот, сынок, инцидент… А ну, как это советское слово, что в таком случае говорится? Посмотри-ка в тетрадку, сынок, ты там записал…

Г а н н а. Да ведь и ты говоришь, что разогнали?

К о п ы с т к а. Тр-р-р, нет тебе слова. Ищи, сынок, ищи!

В а с я (принялся за чтение). Конституция, дядя?

К о п ы с т к а. Нет…

В а с я. Резолюция?

К о п ы с т к а. Нет… Резолюцию же я знаю.

В а с я. Революция?

К о п ы с т к а (даже зачесался). Да нет… Ищи слово, что на акцию смахивает.

Г а н н а. Да бросьте вы слова эти аспидские!

К о п ы с т к а. Тр-р-р…

В а с я. Регистрация!

К о п ы с т к а. О! Понемножку выходит.

В а с я. Экспроприация? Эксплуатация? Провокация?

К о п ы с т к а. Вот оно! Поймал! Провокация… Вот ты, мамаша, не верила, а оно по-моему выходит. (Загнул палец.) Попы — раз. (Загнул второй, третий.) Дьяки — два. Монахи — три. Паны — четыре.

Г а н н а. Ну?

К о п ы с т к а. Монашки — пять. Вся эта сволочь нам провокацию подстраивает… Вот что, сынок: тут что-то неспроста… Катай за монашками!

В а с я. Как — за монашками? Для чего?

К о п ы с т к а. За монашками, на разведку. К кому зайдут, что говорить будут — про все выведай, сынок…

Г а н н а. И зачем это? Не ходи!

К о п ы с т к а. Ша! Слышала, что монашки говорили?

Г а н н а. Ну а что такого они сказали?

К о п ы с т к а. Вот тебе и на! Ну и дура же ты!.. Слушай еще раз! Монашки сбрехали?

Г а н н а. Отцепись!

К о п ы с т к а. Нет, ты скажи — сбрехали?

Г а н н а. Ну, может, и сбрехали.

К о п ы с т к а. Сказали, что коммуна в церкву коней поставила?

Г а н н а. Сказали…

К о п ы с т к а. А ты полотенце за это им дала?

Г а н н а (у печи). Не монашкам дала, а богу в жертву!

К о п ы с т к а. Не богу, а провокации!.. Катай, сынок, да присмотри за ними… Где остановятся, у кого ночевать будут… Беги!..

В а с я убежал.

Копыстка, закурив, Ганне:

— Вот моя жена этого бы не сделала.

Ганну задело:

— Будет хвалиться! Может, и сделала бы…

К о п ы с т к а. Бил бы…

Тут с печи д е д Ю х ы м слез: «Кихи-кихи», — сплюнул в черепок:

— И хорошо сделал бы, потому жена, сынок, как коса: не отобьешь — не покосишь…

К о п ы с т к а. Вот смотри. Трах-тарарах! Резолюция принята!.. Слышал, дед, провокацию?

Д е д Ю х ы м. Да я задремал немножко… Приснилось, будто бы я опять в солдатах, на Шипке. А есть, а курить — как, к примеру, теперь, да… Вижу — наш ротный папироску курит. Увидел меня, да и…

К о п ы с т к а. Закурите, дедушка Юхым!

Д е д Ю х ы м (схватился за кисет). Рады стараться… Увидел, да как крикнет: здорово, молодец! Я так и вскочил. Смотрю, — а это ты…

Г а н н а. Ох уж мне это курево надоело! Даже окон не видать!

Д е д Ю х ы м. Кури его, проклятое зелье, — оно богу не поклонилось. Говорят же люди, коли не брешут, что когда-то бог и святой Петр пришли на землю…

К о п ы с т к а. Тут вот монашки такого наговорили, что… Вот если бы дознаться сразу, когда они пришли?

Д е д Ю х ы м. Кто?

К о п ы с т к а. Монашки…

Д е д Ю х ы м. Да не монашки, а бог с Петром!.. И шли они степью. И все травы и цветы поклонились им низко, один табак не поклонился…

К о п ы с т к а (Ганне). Ты не видела их вчера?

Ганна молчала.

Д е д Ю х ы м. Кого? Бога и Петра?

К о п ы с т к а. Да монашек!

Д е д Ю х ы м. Да я тебе не про монашек, а про бога и Петра! Слушай! Один табак не поклонился. Тогда сказал бог: будешь ты, табак, отныне проклят, и будут тебя палить люди, пока свет…

К о п ы с т к а (задумавшись). Гм… Надо было молчать!

Д е д Ю х ы м. Как — молчать?

К о п ы с т к а. Пусть бы они язычки свои поразвязали…

Д е д Ю х ы м. Кто? Бог да Петр?

К о п ы с т к а. Да монашки, дед! Помолчать бы мне, говорю, да послушать, чего бы они наговорили…

Д е д Ю х ы м. Да ты слушай! Бог табаку сказал…

К о п ы с т к а. Побегу! (Да и прочь из хаты.)

Д е д Ю х ы м (Ганне). Куда это он сорвался? (После паузы.) А солнышко уже на полдник… Нет ли у тебя чего там?..

Г а н н а. Поесть? Вчера еще последнее выскребла — нешто не видел?

Д е д Ю х ы м. Да нет… Воды горяченькой…

Двери настежь — сапожками заскрипел П а н ь к о, секретарь сельсовета:

— Да что случилось — сюрприз какой али пожар, дядя Мусий?

За Панько вошел М у с и й К о п ы с т к а, за Копысткой И в а н С т о н о ж к а — хозяин хаты.

К о п ы с т к а. Да говорю же — провокация… В церкву, говорят, коней навели… Я сразу не разобрал дела, а потом подумал-подумал: ведь они всю деревню нам взбудоражат, особенно же богатеев этих — Гирю, Годованого… Хорошо, что догадался — трах-тарарах — погнал парнишку и сам вот…

П а н ь к о. Ерунда! Никакой военной опасности… Просто бабы понапивались опиуму религии и плетут языками…

К о п ы с т к а. Ой не скажи! Такого, брат, наплетут, что и… Побегу погляжу. Особо у Гири да Годованого.

П а н ь к о. Да плюньте и разотрите!

К о п ы с т к а. Нельзя!.. Не будь Гири, Годованого — наплевал бы, а так… чует моя душенька…

П а н ь к о. Не ходите — у меня к вам дело поинтереснее…

К о п ы с т к а. Я на минутку! Только до Гириного двора… Я сейчас!

Копыстка уже взялся за щеколду, а Панько тут бутылку из-под полы на стол, и:

— Выпьем, дядя Мусий?

К о п ы с т к а (глаза забегали). Нет, я, пожалуй… побегу (а сам за кисет, да еще и деду дал.) Вот только закурю… и побегу.

С т о н о ж к а. Поспеете, сваток! Садитесь, товарищ секретарь!.. Ганна! Нет ли у тебя там…

Ганна насторожилась. Стоножка ей тихо:

— Товарищ же секретарь наш… С утра не ели… и того…

Г а н н а. Только два-три капустных листика и ничегошеньки больше…

П а н ь к о (уши чуткие). Даешь, тетка, хоть капусты! Только бы в животе было не пусто…

С т о н о ж к а. Надо же, как это говорят, по-братски.

Дед Юхым, кашлянув, полез на печь.

А вы, батя, куда?..

Д е д Ю х ы м. Да я, сынок, уж ел…

С т о н о ж к а. Ага! Вот и хорошо…

П а н ь к о (налив Стоножке). Хозяину! Пожалуйста…

С т о н о ж к а. Нашему брату и не годилось бы теперь пить, да уж пусть нам Советская власть простит…

П а н ь к о. Самое время теперь пить… Почему? А потому, что в самогоне хлеб есть, так сказать, — сила, а мы без хлеба… Хлебайте, дядя Мусий!

К о п ы с т к а (поколебавшись, взял рюмку, сполоснул зубы). И не пил бы, да вот из-за зубов… Крутят и крутят, точно в них контра завелась…

Г а н н а. А за монашками кто собирался побежать?

К о п ы с т к а (точно не ему было сказано). Вот мы-то выпили, а про деда забыли…

С т о н о ж к а. Да… того… Они задремали.

К о п ы с т к а. Не годится так… А знаете, что я надумал?.. Когда был я в городе, видел, как чествовали трудовых героев… Ой ловко вышло! Председатель такое слово сказал, что даже… Говорит: спасибо, товарищи, что потрудились для Советской власти. Вовек, говорит, она вас не забудет.

С т о н о ж к а. А что ж они за люди, эти герои?

К о п ы с т к а. Думаешь, паны! Наш брат, трудовой лимент!.. Один дед был из рабочих — так его на руках качали… Ей-богу! Чтоб попусту не пить, давайте-ка деда Юхыма почествуем? А?..

П а н ь к о. Вот кумедия будет. Даешь!.. Эй, дед!

К о п ы с т к а и С т о н о ж к а (деду).

— Дед Юхым!

— Батя!

Д е д Ю х ы м. Ага!

К о п ы с т к а. К столу просим, как трудовой лимент…

С т о н о ж к а. Люди на рюмку водки просят…

К о п ы с т к а. Жаль, музыки нет, а то бы сейчас грянули деду «Интернационал»… (Налив рюмки, одну подал деду.) Ну, братья-товарищи, и вы, Тарасыч! Поздравляю вас, Юхым Тарасыч, как трудового героя, от всего сердца… Спасибо, что потрудились за свой долгий век, потому Советская власть… Вот не умею как следует говорить…

Панько засмеялся.

К о п ы с т к а. А ну, Панько, ты!..

Панько — в хохот.

Эх, кабы я умел говорить! Я бы тогда сказал такое, что все буржуи на свете попадали, а дед Юхым возрадовался бы…

П а н ь к о. А ну! Дядя Мусий! Ей-богу, антиресно…

К о п ы с т к а. Граждане буржуи! Сказал бы… Шапки снимите перед дедом, челом ему бейте, так вашу маму… Он вам землю пахал? Пахал… Овец пас? Пас. А сколько соли выволок?.. Сто лет работал! А что он себе заработал? Горб на спину, да палку в руки, да еще деникинских шомполов по спине… Эх, вы!! А еще ученые… Да что там говорить! Ура — и больше ничего!

П а н ь к о (даже зашелся). Ура-а!..

Д е д Ю х ы м. Вот это мне напомнило, как когда-то мы генерала Гурко на ура брали… Еще в турецкую войну…

П а н ь к о. А ну, дед, а ну?

Д е д Ю х ы м. Стоим мы раз, да… (Встал на ноги.) Как вдруг подъезжает вот так (показал в окно, на стог соломы), как до соломы… «Здорово, дети мои, орлы!»… (После этого покачал головой и торжественно добавил.) Да и заплакал…

П а н ь к о (так и залился). Заплакал? Ха-ха-ха… А генерала Скобелева вы, дедушка, видели?..

Д е д Ю х ы м. А как же… Видал и Скобелева. Дисьвительно, подъезжает вот так… как до соломы… «Здорово, дети мои, говорит, орлы!» (И снова строго, торжественно.) Да и заплакал… (И у самого слезы.) На ура взяли, вот как вы меня… спасибо вам…

К о п ы с т к а. Музыка, играй «Интернационал»!.. Жаль, нет моей Параски… Сбегать, что ли?

П а н ь к о. Куда?

К о п ы с т к а. За женой.

П а н ь к о. Плюньте на жену… Кто теперь с таким барахлом возится? Моды нет. Теперь на какую попал, та и жена. Правду говорю?

К о п ы с т к а. Нет, браток, это не так. Это ты, не во гнев будь сказано, немножко брешешь.

П а н ь к о. Я брешу?..

К о п ы с т к а. Потому — человек не петух, а обратно же: без жены, что без хаты…

П а н ь к о. Ерунда! Вы докажите, что это именно так.

К о п ы с т к а. Да хоть бы и я с Параскою…

Г а н н а. Будет уже с Параскою…

К о п ы с т к а. Тридцать годочков, как один, выжили. А всякое бывало. Напьешься, бывало, вот так да прителепаешься домой без разума… Проснешься утром — в кармане ветер, в голове шум. А она: «Что, пьянчуга, голова болит?» Болит, Парася, ой как болит… Открыла сундук, вынула шкалик: «Садись-ка, пьянчуга, да выпей с женой!..» Сели, выпили, закусили…

П а н ь к о. Это не доказательство и неантиресно… Эх, когда я был повстанцем! Вот где было, да… И вообще антиресно было… Не то что теперь: хлеб повывозили, голод… Выпьем…

К о п ы с т к а. Обожди… Еще и похуже бывало: не то что хлеба — кизяку, чтобы протопить, не было. А на дворе метет, крутит — это еще до того, как Советская власть была. Говорит: «Старый, знаешь, что я надумала?» А что, спрашиваю. «Продадим хату?» Ну и продадим, говорю… И что вы думаете, продали хату! Ну, там сели, выпили, закусили, а потом как пошли внаймы, как пошли… И где уж мы с нею не служили…

П а н ь к о. Неантиресно!

К о п ы с т к а. Обожди. Засадили меня в тюрьму за то, что господскую экономию сожгли. Сижу у окошка да и кукую… Вдруг трах-тарарах — жену приводят… Увидела меня, окликнула.

А тут вошла П а р а с к а:

— Вот он где сидит, рыжая сатана!

К о п ы с т к а. Парася!

П а р а с к а. Иди, пьянчуга, домой!

Д е д Ю х ы м. Ага, попался?.. Крестись скорей и читай — да воскреснет бог…

К о п ы с т к а. Вот она, моя лада. Парася!.. (Шутливо обнял ее.)

П а р а с к а. Отстань, нечистая сила! Мусий! Да нешто на людях так годится?

Поцеловал ее.

Чтоб ты сказился… Да пусти!

К о п ы с т к а. Парася! Посмотри мне в глаза… не так!

П а р а с к а. Домой иди, нечистая сила!.. Ты же обещал не мешкать…

К о п ы с т к а. Да нет же у нас дома. Ни хаты, ни скотины… Что у нас, заботы какие?

П а р а с к а. Конечно, заботы. Гуляешь, а там вон монашки по хатам, как воронье на непогоду…

К о п ы с т к а. Знаю! Сейчас побегу. Вот только выпей рюмочку, ладушка моя…

П а н ь к о. Выпей, тетка, слышь?

Г а н н а. Да выпей, сватья, коли люди просят!

Д е д Ю х ы м (Копыстке). Да хвати ее кулаком разок! А то припадает, как петух к курице…

К о п ы с т к а. Вы не смотрите, что она сверху сердитая… В середине же сердце у нее как пуховая подушенька… Да что там говорить! Выпей, зернышко!.. Да выпей, ну тебя к чертовой матери!

П а р а с к а. Вот сатана, таки искусил. Ну, за ваше здоровьичко! И за тебя, мое ладо любимое!

К о п ы с т к а. Ура-ура!.. А слушай-ка, Парася, что я надумал…

П а р а с к а. А что, старый?

К о п ы с т к а. Живем мы сколько времени благополучно, а что дальше с нами будет, то и ты, поди, не знаешь…

П а р а с к а. Пхи, голоду не видели?..

К о п ы с т к а. Тр-р-р, старушка… Пойдем-ка в город да и снимемся-ка на патрете!

Г а н н а. И куда вам, такому мурлу, да на патрет!..

П а р а с к а. А что ж!.. И пойдем!.. Вреда от этого людям не будет…

К о п ы с т к а. Трах-тарарах, резолюция принята!

Припадая на левую ногу, вошла О р и н а, нищая. Стала у порога:

— Здравствуйте-е!

К о п ы с т к а. Здравствуй, мамаша!

О р и н а. С пятницей вас всех святою… Видите — по миру побираюсь… К кому ни приду — гонят, лаются… Такой голод. Голод, голод…

П а н ь к о. Голод наскрозь, бабушка.

О р и н а. Вот я и подумала: дай заверну к комитетским. Хоть сами они без хлеба, да слово теплое скажут…

К о п ы с т к а (Ганне). Там не осталось капусты?

С т о н о ж к а (всколыхнулся). Ганна!

Г а н н а (только пальцами хрустнула). Нет.

К о п ы с т к а. Ну, хоть выпей, мамаша!..

О р и н а (выпила). Пусть же вам, батюшка мой, боженька за это да за ласку вашу духа своего пошлет!

К о п ы с т к а. Вот если бы вместо духа да мешочек муки кинул. А духом мы уже давно питаемся, мамаша.

Г а н н а. А это правда, Орина, что ты, говорят, кота сварила?

К о п ы с т к а (даже замахнулся на Ганну). Еще о чем спросишь! Ну и заноза…

С т о н о ж к а. Ганна!

Д е д Ю х ы м. Да ударь ты ее, Иван!

О р и н а (заплакала). Ведь пятеро, верите ли… От самого успенья без хлеба… А тут и Оленка померла… Люди приставали — кабы, говорят, родную дочь, так не похоронила бы без батюшки… А я ведь, побей меня боженька родимый, не чужая Оленке… Только теперь признаюсь: во ржи родила, принесла и сама себе подкинула.

П а н ь к о (кулаком об стол). Неантиресно! Будет!.. Надоело мне это все. Ежедневно в сельсовете: тот помер, этот помирает, а тот пухнет… Дураками были, что хлеб дали вывезти!.. Ходили, искали, обыскивали, а что нам за это?.. И вообще революция неантиресная стала, вот!..

Повел Панько глазом, выпытывая у каждого спрятанную мысль. Понурили головы все, молчали. Только у Мусия губы дрожали — вот-вот что-то скажет. Засмеялся Панько:

— Ну, это я пошутил… Выпьем, дядя Мусий! Выпьем, да расскажите такое, чтобы за пуп взяло!..

Никто и не заметил, как в избу вошел С е р г е й С м ы к, председатель сельсовета. Услышал слова Панько:

— Ну, если уж Панько захотелось такого, чтобы за пуп взяло, так я расскажу…

П а н ь к о. Это ты, Сергей?

С м ы к. Нет, не я…

К о п ы с т к а. А мы вот немножко…

С м ы к. Вижу… Так хочешь такого, чтоб за пуп взяло?

П а н ь к о (смущенно). Да это я так… Вспомнилось, как в повстанцах, да… Один чудак рассказывал… Животы болели…

С м ы к. Я почище расскажу. Такое, что и пуп порвешь. Хочешь?

П а н ь к о. Даешь! Только ты выпей… И чтоб было антиресно…

С м ы к. Ну, слушай!.. Сегодня я узнал, что Гнат Гиря продкому налога за мельницу не платил. Был агент в волости и говорил, будто у Гири есть удостоверение с печатью и подписями от нашего сельсовета, что его мельница целое лето не молола…

К о п ы с т к а. Гирина мельница? Да она и посейчас мелет…

С м ы к. Так вот я и спрашиваю у товарища секретаря, молола или не молола Гирина мельница?

Панько прилип к лавке. Хотел встать. Не смог.

Разве уже за пуп взяло?

П а н ь к о. Ерунда!.. Это поклеп на меня… Это брехня! Ты докажи, а не так…

С м ы к. Как?

П а н ь к о. Не так вот, как…

С м ы к. А как?

П а н ь к о. Как этот… как его…

С м ы к (тяжело подошел к Панько). Ты удостоверение писал?

П а н ь к о. Какое удостоверение?

С м ы к. Удостоверение Гире, что его мельница все лето не молола?

П а н ь к о. А черт его знает! Может, и писал… Потому у меня уже нервы в голове перепутались от такой работы, что с утра до ночи сидишь в совете да пишешь статистику…

С м ы к (тяжело уперся руками в стол). Ты не выкручивайся… вот… Удостоверение ты написал за три фунта крымского табаку. Ослобонил Гирю от очереди на подводы, потому как увивался за его дочкою… и продавал наше большевистское движение.

П а н ь к о. Кто продавал? Ты докажи!.. Да я плевать хотел на этот донос! Я тоже переворот в революции делал и с кадетами воевал. А мельница — это ерунда, и вообче мы еще посмотрим, какие будут доказательства… (Отскочил к порогу.) Я в уезд напишу. Я еще покажу вам!.. (Хлопнул дверьми. Ушел.)

С м ы к (вслед). Ах ты ж… Иуда-предатель! Хабарник! Гад! Пришел приказ из уезда: запрещается обыски чинить и хлеб отбирать, так об этом первый узнал… не я, председатель сельсовета, а Гиря… Гире продавался гад и революцию продавал по клочкам.

Помрачнели все в хате.

С т о н о ж к а. Только теперь вижу, какой мы еще темный народ… Тьма кромешная в голове. То был урядник, хабары брал, а теперь свой брат спотыкается…

К о п ы с т к а. Не горюйте, братцы! Только держись собча, главное тут — контахту держись… Помаленьку-помаленьку — и выйдем на ровную дорогу… Да что там говорить!.. Сядем да выпьем, закусим, поговорим обо всем!

С м ы к. Вылей!

К о п ы с т к а (недослышав, налил ему рюмку). Чарочку от сердца, чтоб не щемило…

С м ы к. Вылей, говорю!

К о п ы с т к а. Да что ты, Серега?

С м ы к. Вылей!

К о п ы с т к а. Э, не горячись, братуха, тр-р-р!.. а то можно закашляться!

С м ы к. Вылей весь этот самогон… Гиря нарочно подкинул, когда хлеб у него искали… Гиря знал, как втереть очки комиссии. Подкинул пятнадцать царских рублей, охапку старой шерсти, а в середину бочонок самогону положил… Где бы дальше искать, а комиссия за бочонок — да и назад.

П а р а с к а. А не говорила я?..

С м ы к. Потому что Панько командовал! А я знаю, что у Гири есть еще одна яма с хлебом.

П а р а с к а (Копыстке). Не я ли говорила: ой, Мусий, не водись с Панько, не пей!.. Да нешто послушает, рыжая сатана!

К о п ы с т к а. Знаешь что, Параска?

П а р а с к а. Что?

К о п ы с т к а. Не поднимай прений, вот что! (Смыку.) Ты не выпьешь?

Тот ни слова.

Ну, коли так, то и я не буду пить. И никогда больше не буду… Да что там говорить! Выливай ее к чертовой матери, Серега! (Смотрит, что Смык ждет, чтобы он вылил.) Знаешь, Парася, что?

П а р а с к а. Ну что?

К о п ы с т к а. На, вылей!

П а р а с к а. А сам ты что — боишься?

С м ы к (тогда). Конечно, боится.

К о п ы с т к а. Народное же добро…

С м ы к. Кулацкий самогон вылить боится! А как же! Ведь это святое причастие Гирино, а Мусиево добро.

После этих слов даже крякнул Копыстка. Схватил недопитую бутылку, подошел к помойке и принялся выливать. В хате наступила тишина. Все повернулись к Копыстке, вытянулись. Когда уже вылил Мусий самогон, подошел к помойке д е д Ю х ы м. Постоял, посмотрел, усмехнулся:

— Горе нам!.. Ну же и сукины мы сыны!

К о п ы с т к а. Трах-тарарах, резолюция принята!

В а с я в дверях:

— Дядя Мусий! Монашки у Гири… Акафист уже читают… Людей полон двор… Говорят, от архиерея пришли с благословением.

II

У Гири в хате м о н а ш к и акафист читали. Ж е н щ и н ы подпевали:

— Радуйся, невеста неневестная.

У порога глухонемой Л а р и о н на страже стоял, темный, высокий, с дубиной в руках. Мурлыкал:

— Го-гегу-ги-и…

Шептались женщины:

— Слышали, что монашки говорили?

— А как же! В монастыре кони стоят, игуменью замучили…

— А слышали, знаки на небе появились?

— А как же! Крест звездный ночью и письмена огненные, чтоб ополчались на коммунию…

— А правда, что у одного человека родился ребенок, стали крестить, а он в топор превратился?

— В веревку, я слышала. Это примета, что много еще народу погибнет на виселицах…

— А топор к крови, говорят…

Подпевали:

— Радуйся, невеста неневестная!

Тихо переговаривались люди:

— Видели, половина бедняков опухла.

— А как же! Я Стоножку Ивана спросил, почему их не спасает коммуна?

— Ну?

— Молчит.

— Неужто молчит?

— Ни слова. Молчит и еще больше пухнет.

— Комедия! Хи-хи-хи…

— Потому, говорю, что ты чужим объелся, кхи-кхи-кхи…

— Собак едят.

— Так им!

— Котов.

— Так им, так!

Подпевали:

— Радуйся, невеста неневестная!

Зазвонили часы. Кто-то посчитал:

— Раз, два, три… семь, восемь…

Из другой комнаты вышел Г и р я:

— Кончайте, сестрицы, ночь уже.

Все загудели:

— Ну, пора!

— И то пора!

Стали расходиться:

— Спасибо, сестрицы, за акафист! И вам (Гире), Гнат Иванович! За просвещение…

В сенях:

— Ну и снег! Ну и метет!

Разошлись. Монашки как тени. Тихо погасили свечки, беззвучно вышли в другую комнату. Гиря подошел к глухонемому, движениями, мимикой ему:

— Ну а ты чего стоишь? Марш сторожить!.. Что? Ага, пайка ждешь, есть хочешь. Дам, дам, только немного дам, чтоб не спал и злой был. Лучше будешь стеречь… (Открыл дверь в чуланчик, крикнул.) Лиза! Отрежь там Ларивону краюшку хлеба. Слышишь?

Вошла Л и з а в шелковой юбке, на высоких каблуках. Г и р я ей:

— Отрежь, говорю, Ларивону… Да что это ты за моду взяла наряжаться по вечерам, как на свадьбу? Что это за норов на тебя напал?

Л и з а. Какой там норов! Еще что выдумаете!

Г и р я. Да еще и набелилась?

Л и з а. Пхи!.. Еще что выдумаете?

Г и р я. Сейчас же сними! Люди приходят акафист слушать, а она… В момент слух разнесут, что мы барахло за хлеб наменяли.

Л и з а. Да когда же я принаряжусь? Уже две недели этот акафист читается…

Г и р я. Тогда, когда голод окончится, а теперь не смей!

Л и з а. Пхи! Когда голод окончится. Еще что выдумаете! Вон Килька Годованого каждый день наряжается.

Г и р я (сверкнул глазами). Я тебе говорю. Слышишь?

Лиза принялась резать хлеб.

Много не режь! Да не кроши, слышишь? Дай-ка сюда крошки!

Лиза швырнула нож.

Да не сердись! Вот поужинаем, тогда и наряжайся. Занавесь окна и прихорашивайся хоть до утра, только бы никто не видел…

Л и з а. Да я только примеряла, а вы уже и в крик.

Г и р я. Ну будет, не сердись! Вишь всего тебе наменял.

Л и з а. Вон у Кильки Годованого еще больше нашего барахла. У нее духи французские и гитара…

Г и р я. Ну ничего. Вот скоро я поеду в город и куплю тебе знаешь что?

Л и з а. А что?

Г и р я. А ну, угадай?

Л и з а. Пхи! Стану я еще угадывать.

Г и р я. Дурочка ты!.. Граммофон тебе куплю. Говорят, дешево стоит — полпуда ячменю.

Л и з а. Папаша! Ах, если бы вы купили мне духов… в такой граненой бутылочке. А запаху… Вот понюхайте. (Дала ему платочек.) Килька побрызгала.

Понюхал Гиря платочек:

— Ишь ты, и вправду пахучее какое, будто миро церковное. Ты расспроси Годованых, где они покупали. Поеду в город и тебе куплю.

Замурлыкал глухонемой. Гиря ему:

— Сейчас дам!..

Л и з а. И зачем вы его в хату зазываете! Вшей на нем, грязюки, даже страшно смотреть… А смердит!..

Г и р я. Он акафист стерег, нищих не пускал…

Л и з а. Вот ей-богу, не могу дышать. Фу, как в свинюшнике! Убегу!

Г и р я. Не показывай виду, а то еще рассердится! Ты не смотри, что он глухой и немой. Норовистый и злой! Правда, дядюга, что ты хоть дурак, а злой?.. Ну, на тебе твой паек… Да лоб перекрести, глухая тетеря… Где уж там! Подожди, хоть я за тебя помолюсь. (Повернулся к божнице.) Отче всех, на тя уповаем, и ты даешь нам пищу…

Тихо, еле передвигаясь, вошла О р и н а. Лиза накрыла хлеб полотенцем:

— Папаша! Орина!..

Г и р я (обернулся, загородил хлеб). Ты опять приперлась?

О р и н а. Здравствуйте, здравствуйте, батюшка мой родненький!.. Хоть кусочек дайте!

Г и р я. Сколько раз я тебе говорил, что нет у меня хлеба! Сам голодный сижу.

О р и н а. Хоть корочку, боженька мой…

Г и р я. Тебе что сказано?! Нету!

О р и н а. Хоть понюхать дайте, а то все снег да снег… Уж опротивело его есть…

Л и з а. Идите из хаты, только холоду напустили.

О р и н а. Хоть горячей водицы, чтоб погреться. Ой, милые мои, золотые мои, я ж у вас когда-то служила, хату мазала и тебя, моя дочка, нянчила… Присматривала-присматривала, как за родной. И все тебе пела эту, как ее… Помнишь… (Запела.)

Г и р я. Говорят тебе — хлеба нет! И не будет!.. В коммуну ступай!..

О р и н а. Хоть капельку, хоть посидеть у вас, дома-то ведь холодно-холодно… Я только минуточку, я только вот так рученьки к теплому, а то будто целый век снег идет… (Прикоснулась кулачками к печке.)

Г и р я (как озвереет). Стану я еще с тобою панькаться! Вон, собачья печенка, из хаты! Слышишь?

Двинулась О р и н а в сени. А тут Л а р и о н к ней; мычит, тычет в руки свой паек хлеба. Ушли.

Л и з а. Уж не симпатия ли она его. (Захохотала.)

Г и р я (плюнув). Тьфу! Ты смотри на него, на эту глухую тетерю… Куда же это он? Вот так история! Собак покрали, а тут еще и сторож за нищенкой побежал.

Л а р и о н вернулся. На голове и на плечах снег. Гиря к нему:

— Глуп ты как сивый мерин! Да не реви как вол… Отдал хлеб, ну и будь доволен. Больше не дам! Не дам, не дам! Еще отнесешь какой-нибудь симпатии, а она и разболтает по всему селу, что у меня есть хлеб… Ступай сторожить — ночь! Подожди, я сам с тобой выйду и покажу, где стоять и ходить, чтоб и за церковью глядел и мое добро стерег… А ты, Лиза, постели мне в этом комнате, тут удобнее будет из окон поглядывать. (Вышел за Ларионом.)

Лиза завесила окна, принесла две подушки, тулуп. Потом вынула зеркальце и стала в него глядеться. Запела:

Сапожками скрип-скрип, вошел П а н ь к о:

— Здравствуй, Лиза!

Л и з а. Паня!

П а н ь к о. А старый?

Л и з а. Тсс… Вышли к скотине… Да отряхни снег, на лешего похож! (Начала сама отряхивать.)

П а н ь к о. Глупости! Хоть ты не цепляйся…

Л и з а. Смотри какой сердитый! Какая это муха тебя укусила?

П а н ь к о. Не муха, Лизка, а… (Потер лоб.) Слышь… дай пошамать, Лиза!.. С утра не ел.

Л и з а. Я бы дала, Паня, да сейчас войдут папаша. Лучше — как они лягут, тогда. Почему вчера не приходил? Я и борща было оставила.

П а н ь к о. Некогда было. Статистика замучила.

Л и з а. А когда уж ты ее окончишь?

П а н ь к о. Глупости спрашиваешь! Разве можно теперь статистику окончить? Только подсчитаю и перепишу — один помер, другой помер, пятый, десятый… Черт знает что творится! Мертвые всю статистику кверху ногами переворачивают.

Л и з а. Сейчас войдут папаша. Может, ты бы вышел на времечко в ту горницу или на двор?

П а н ь к о (взял ее за руки). Глупости! Не боюсь, потому что у меня дело к старому. Слышь, Лиза… дай пошамать! Веришь, даже темно в глазах и весь свет словно… качается, клонится вот так — набок…

Л и з а (прильнула). Погоди немножко, Паня! Вот пускай все лягут… тогда пошамаешь… Слушай, Паня, а ты меня будешь сватать?

Не понял Панько. Снова потер себе лоб.

П а н ь к о. Сватать? Как это — сватать?

Л и з а. Смотри! А ты думал, что так и будешь со мною даром ночевать?

П а н ь к о. А, сватать! То есть свадьбу справлять, самогон пить, шамать. Шамать, слышишь, Лиза, шамать хочу! (Посмотрел на нее голодными глазами.) Посмотрю на тебя и на себя. Ты как цвет — вся налита, у меня же одни мослы… Сил уже нет, Лиза… (Сел к столу. Съежился.)

Л и з а (так и прилипла к нему). Как посватаешь меня и повенчаемся, Паня, ох и буду же я тебя кормить! Борщом, мясом, холодца наварю, вареников с маслицем, сыром…

П а н ь к о (даже застонал). Когда, когда же это будет? Давай завтра, Лиза, сегодня, сейчас!..

Л и з а. А кто же тебе мешает, глупенький? Проси папашу сегодня, засылай сватов, а в воскресенье — и в церковь…

П а н ь к о (устал. Отодвинулся от Лизы). В церковь, говоришь… Нельзя мне, потому я советский. Да и долгогривых не люблю!

Л и з а (насторожилась. Решительно сказала). А ты думал как? Я хочу, чтоб нас повенчали… Я хочу, чтоб ты был моим, нашим, а не советским…

П а н ь к о (вспомнилось). Когда я еще у повстанцев был, так потрепал же я этих долгогривых… Эх, и антиресно было тогда, да!.. Расправлялись с буржуями как хотели… Керенок было за поясом… (Заскрипели сапожки. Взвился чубчик над лбом.) Раз у одного попа ночевали… Вот где смеху было, как на представлении! Попадье приказали граммофон крутить, а попу гопака плясать. Ха-ха-ха… Если бы ты, Лизка, видела, как он в рясе…

Л и з а (на него морозом повеяла). Не люблю я таких разговоров! Перестань!

П а н ь к о (сконфузился). Антиресно было, да… А теперь голод, шамать хочется, шамать… Доведется ли еще когда?.. А, черт его побери! Все равно комбеды меня из Совета вышвырнут…

Г и р я вернулся. Сверкнул на Панько, на Лизу. Усмешку в усы спрятал:

— А я слышу — двери скрипнули… Думал, что Лиза выходила.

П а н ь к о (в руках картуз вертит). Доброго здоровья, Гнат Архипович!

Г и р я. Здоров, здоров, товарищ секретарь! Каким ветром занесло?..

П а н ь к о. Да вот, кончил дела в сельсовете, шел домой… смотрю — у вас еще светится…

Г и р я. Так-так… Ну что там нового? Что слышно?

П а н ь к о. Есть новости, Гнат Архипович…

Г и р я (серьезно, спокойно). Ты бы, дочка, дала Пантелеймону Петровичу поесть. Что там у тебя?

Л и з а. Немного галушек осталось.

Г и р я. Галушки ж, наверно, холодные… Лучше достань огурцов, нарежь сала или чего…

Л и з а. Может, папаша, яичницу поджарить?

Г и р я. Вот-вот! Пусть человек после трудов своих поест. Знаю, какова эта писанина, да еще в такое тяжкое время… Жалованье, наверно, не платят?..

П а н ь к о. Бумага из уезда пришла — из всех церквей ценные вещи забирать: чаши, кресты золотые, вообще серебро-золото…

Г и р я (серьезно). Гм… Как это — чаши?.. Зачем?

П а н ь к о. На голодных будто бы. Так пишут.

Г и р я (после паузы). Гм… Приедут из уезда, комиссия, или как?

П а н ь к о. Нет, тут… Если на общих собраниях больше половины голосов за это подадут, тогда уже комиссию…

Г и р я. Выходит будто, как народ скажет? Не силой?

П а н ь к о. Да это так только пишется, чтоб бедняки могли командовать… Вот Смык и Копыстка и побежали по хатам…

Г и р я. Ага!.. А собрание когда?

П а н ь к о. Не будет.

Г и р я. Как же… А ведь пишется?

П а н ь к о. Смык говорит, вряд ли беднота соберется… Не дойдут…

Г и р я. Это так. Куда им, сердешным… Не ходят уже, а ползают… Придется, должно быть, отложить?

П а н ь к о. Так Смык хочет, чтобы по хатам подписались, чтоб без собранья это дело сделать…

Г и р я. Что?! А когда?

П а н ь к о. Должно быть, завтра.

Г и р я (даже стул под ним затрещал). Что-о? Завтра? (Встал.) Господи, еще не все! Еще не все!.. Да что они думают — жизнь всю сорвать, как двери с петель? А не позво… (Крикнул на дочку.) А ну там, двигайся быстрее!

Л и з а (удивилась). Папаша!

Стукнули в угловое окно.

Г и р я (не услышал. Взглянул на Панько, потом на дочку). Пантелеймон Петрович того… голодный, верно, наработался, а мы его про то, про се…

Л и з а. Да я и так уж тороплюсь… Пусть лучше Пантелеймон Петрович поможет мне печь растопить.

Г и р я. Еще что скажешь сдуру? (К Панько.) Видели вы такую ленивую девку?

П а н ь к о. А почему же не помочь! Я с удовольствием… Раз-два — левой! К вашим услугам, молодая хозяйка!

Л и з а. Сейчас же идите на кухню и растопите мне печь! Солома и кизяк в сенях…

П а н ь к о (стукнул, скрипнул сапожками). Рад стараться! (Ушел.)

Л и з а (взволнованному отцу). Кто-то стукнул в окно. Должно быть, Годованый. Потом расспросите. (Ушла.)

Гиря взглянул на окно. Пошел открывать дверь.

Пришли двое: д е д с п а л к о й и высокий, дородный мужчина — Г о д о в а н ы й.

Д е д с п а л к о й (отряхнул снег). Насилу добрались. Если бы ты знал, как метет, бушует, крутит. Прямо тебе целая ливоруция. А тут еще Ларивон чуть дубиной не заехал…

Г о д о в а н ы й. Стережет, как часовой на посту. Насилу угомонили. Фу! А мы к вам, Гнат Архипович, пришли. Не знаете ли вы…

Д е д с п а л к о й (перебил). Чего это Смык и Копыстка…

Г и р я. По хатам бегают?

Д е д с п а л к о й. Эге… Неужели знаешь?

Г и р я. Знаю.

Г о д о в а н ы й. Кто сказал?

Г и р я. А есть такие. (Показал на двери.) Покуда не так громко разговаривайте, потому…

Г о д о в а н ы й. Ага! Молодец у вас девка!

Г и р я. Да уж свое дело знает.

Г о д о в а н ы й. Так вот мы к вам. Что это значит, что они по хатам бегают?

Д е д с п а л к о й. Смотри, как бы чего не вышло, чтоб ты знал…

Г и р я. А уже выходит! Я даже за вами сестриц думал послать…

Г о д о в а н ы й. Вот как!

Г и р я. Выходит так, от архиерея через монашек было предупреждение: завтра заберут из церкви чашу и крест… Пришла такая бумага… Говорится в ней, чтобы это делалось на общих собраниях по народному решению, да Смык и Копыстка не дураки. Знают, что вся беднота на собрание не доберется, так они и махнули по дворам — своих подписывать… Думают без собрания это дело сделать…

Пауза. Сыпнуло снегом в окно.

Г о д о в а н ы й (даже за голову схватился). Да неужели же так и заберут?

Д е д с п а л к о й. А?..

Гиря молча поправляет лампадку.

Г о д о в а н ы й. Ну как же, Гнат Петрович?

Г и р я (перекрестился). Пора!

Д е д с п а л к о й. Что ты, Гнат?

Г и р я. Пора, говорю!

Переглянулись Гиря и Годованый. Друг друга поняли.

Г о д о в а н ы й (после паузы). Так бьем тревогу!

Г и р я. Да.

Д е д с п а л к о й (поднял брови). Да что это — не понимаю.

Г о д о в а н ы й. Это, дед Онисько, такой военный сигнал есть — тревога. Чтобы, значит, ать-два — и все как один на ногах!

Д е д с п а л к о й. Ага-ага!.. Теперь ясное дело.

Г и р я. Рано на рассвете сестрицы пойдут по нашим хатам. Будут говорить: не поддавайтесь, и креста да чаши святой — никому. Потому скоро, дескать, конец коммуне…

Д е д с п а л к о й. И большевистскому движению, чтоб говорили.

Г и р я. А приходит-таки конец им!.. Вот и золото из церквей забирают, чтоб было на что по заграницам жить. Не допустим, господи!

Г о д о в а н ы й. А если случится что?

Г и р я. Во все колокола ударим, с хуторов людей созовем, стеной встанем!

Г о д о в а н ы й. Да нет, я про протчее…

Г и р я (подняв брови). Вы думаете?

Г о д о в а н ы й. А если не обойдется?

Пауза. Треснуло в лампадке. На лице у Гири тени заиграли. Поправил лампадку и глухо промолвил:

— Ну, что же… и про такой случай есть человек.

Г о д о в а н ы й. Кто?

Д е д с п а л к о й. А я опять не понимаю, что к чему?

Г о д о в а н ы й. Помолчите, дедушка. (Гире.) Кто?

Г и р я. Ларивон!

Г о д о в а н ы й (неожиданно, весело). Ха-ха-ха! Это уже иллюзион!

Г и р я (задело его). Не верите?

Г о д о в а н ы й. Да… Глухой же и немой. Как говорили у нас, у драгунов, — идиот!

Г и р я. Хотите, при вас наведу его на путь? (Крикнул в другую комнату.) Войдите-ка, сестрицы, сюда!..

Неслышно появились м о н а ш к и. Гиря к ним:

— Побегите которая-нибудь да позовите Ларивона. Он там возле овина или возле церкви. Через садик идите!

М о н а ш к и метнулись вдвоем.

Г о д о в а н ы й. Зря языком трепать будете — он же не понимает!..

Г и р я. Вы меня, верно, дураком считаете?

Г о д о в а н ы й. Да нет! Я Ларивона дураком считаю.

Г и р я. А не такой уж он дурной. Я ему на пальцах и знаками про царя и про коммуну — про все. Да и сам он видел, как обыскивали, как хлеб забирали… Он так зол на комбеды… что держись.

Г о д о в а н ы й. Ох, такой ли он до самого донышка?

Вернулись м о н а ш к и. За ними, засыпанный снегом, протиснулся Л а р и о н. Без шапки. На голове белым венком снег.

Г о д о в а н ы й. Да у него шапки нет, что ли?

Г и р я. Да вот как ветер, гроза или вьюга, так он без шапки всю ночь и ходит. (Повернулся к Лариону. Мимикой, знаками ему.) Садись, Ларивон, к печке!.. Погрейся! Да снег отряхни, снег… Да дубину в угол поставь… Не хочешь?.. Ну садись так.

Забубнил Ларион. Отряхнулся. Только на голове снег белым венком остался.

Г о д о в а н ы й. Да неужто он понимает?

Г и р я (мимикой, знаками). Смотри, Ларивон!.. Коммуна та написала… комбедам… которые у нас хлеб забрали и отвезли, знаешь?..

Ларион замычал.

Вот-вот… Понял? Коммуна написала — крест и чашу из церкви забрать, хоругви забрать. (Годованому.) Он любит хоругви носить. (Лариону.) Все серебро-золото… Все цацки, брат… цацки… (Показал ему на позолоту и серебряные венки на иконах.) Написала — забрать!

Ларион забубнил.

И чашу божью заберут! Чашу… Ту самую, из которой батюшка тебе мед давал… Понял? Во-во! Отвезут-отвезут… Зубы себе делать будут! Видел, у комиссара, что жил тут у нас на квартире?.. Ну вот… А церковь закроют, запечатают и тебя выгонят…

Д е д с п а л к о й. Как собаку выгонят, чтоб ты знал…

Г и р я. Завтра придут в церковь. Не надо пускать!.. Бить их надо!..

Взвился Ларион. Громче забубнил.

Смыка этого и Копыстку Мусия знаешь?..

Д е д с п а л к о й (не утерпел). Бить их!

Пригрозил дубиной Ларион. Замахал. Забегали тени по стенам.

Г и р я. Вот так! Вот так! (Годованому.) Вот кто ударит! А вы не верили?..

Г о д о в а н ы й (тогда и он). Бей их!

Д е д с п а л к о й. За разверстку бей!

Г о д о в а н ы й. В кровь бей!

М о н а ш к и (тоже).

— Бей их!!

— Бей их!!

П е р в а я м о н а х и н я (подскочила к Лариону. Нараспев. Плачет). Мы трудились… коврики, скатерти ткали… Людям… Мы капусту, цветочки поливали… Васильками пахло, солнышко было. А они нас… на снег, на мороз…

В т о р а я м о н а х и н я (подбежала с другой стороны. Протянула руки). Крест с ворот сняли… Красный хлак там… А мы бежали, бежали через плотину, лугом, степью… Ночь и снег… Ночь и снег… Еще до сих пор дрожим… Вот смотри — дрожим.

Обступили Лариона. Теребят, дергают, плачут.

Г и р я (насилу их унял). Да ведь он же глухой, не слышит… Знаками ему надо, на пальцах… А вы смотрите совсем его задергали. О господи! Да вы еще с пути собьете, на который я его наставил. Отойдите!

Отстранились все. Ларион, сердясь, стал к стене. Снежный венок начал таять. Скатились первые капли, словно чужие слезы, по лицу Лариона.

Г и р я (Годованому). А что? Теперь верите?

Г о д о в а н ы й. Остановите, еще кого подшибет.

Г и р я (Лариону). Ну хватит!.. Завтра!.. Понимаешь, завтра! Вот-вот… А сейчас…

Зашуршало что-то, зашумело за дверьми. Все обернулись к дверям.

(Гиря забеспокоился.) Это вы, сестрицы, сеней не заперли… Кто там?

Послышался голос:

— Это я… Стоножка Иван… Откройте!

Гиря шепнул всем, чтоб ушли в другую комнату. Заснеженный, опираясь на палочку, тихо вошел С т о н о ж к а:

— Это я, Гнат Архипович… Вот что я вам скажу, Гнат Архипович. Я пришел… Одолжите мне хоть с полпуда…

Г и р я. Ай-ай, голубчик мой, кабы было что одолжить…

С т о н о ж к а. Сметки или… жмыхи, а то же сами видите — погибаю… У Ганны уже ноги опухли…

Г и р я. Откровенно скажу, Иван, осталось ячменя пудов с десять — держу на семена… ни ржи, ни пшеницы, ни сметок нет… Если не веришь, пойдем покажу тебе чердаки, закрома, бочки… Давай пойдем!

С т о н о ж к а. Да зачем? Не надо, Гнат Архипович, я верю вам…

Г и р я. Видишь, поседел? Ночами не сплю, все думаю, размышляю о весне — как сеять будем, Иван? На все село семеро коней осталось: у меня, у Годованого, у деда Онисько, у Щербака Трофима. А пшеницы — ни зернышка, ни проса, ни гречихи нет. Вот когда погибель придет, Иван, так это весною. Всем будет конец!.. (После паузы.) Ну, что там говорят Смык и Копыстка? Неужели правда, что заберут из церкви чашу Христову, крест, серебро-золото?..

С т о н о ж к а. Говорят, бумага пришла…

Г и р я. Ну а ты, Иван, что об этом думаешь?

С т о н о ж к а. Да я и не думал об этом, Гнат Архипович, потому не могу… Свет в глазах вертится-крутится. Затуманилось в голове так, что иногда не знаю, где я и что со мной творится.

Г и р я. Ох! До чего довели людей! Смотреть тяжко…

С т о н о ж к а. Гнат Архипович!.. Может, у вас… кошка есть, так одолжите…

Г и р я. Опомнись, Иван! Где же это видно, чтоб христианская душа кошатину употребляла?.. Лучше уж умереть, чем есть котов или собак…

С т о н о ж к а. Да нет, я не есть. Мыши завелись в хате, так Ганна просила достать кошку…

Г и р я (засмеялся). А откуда это у тебя мыши взялись! Они уж, наверно, давно подохли… Вот что, голубчик мой, дал бы тебе ячменя, если бы ты…

С т о н о ж к а (даже встрепенулся, ожил). Я отработаю!.. Я…

Г и р я. Говорю, дал бы из последнего, если бы ты открестился от них, отступился от Копыстки и Смыка да повернул на христианскую дорогу…

С т о н о ж к а. Я того… я лучше отработаю… вам…

Г и р я. Эх, голубчик, что мне твоя отработка! Ты на правильную дорогу выйди! Вот завтра они станут забирать из церкви чашу и крест, а ты что им скажешь? Позволишь или нет?..

У Стоножки поникла голова.

А?

Стоножка задергался.

Неужели, спрашиваю, позволишь с бога рубашку снять?

С т о н о ж к а. Этого я не знаю…

Г и р я. Так-таки и не знаешь?

С т о н о ж к а. Не думал об этом…

Г и р я. Гм… Ну что ж, если не думал, так поди подумай, поразмысли. А тогда приходи! Тем временем и я подумаю, подсчитаю!.. (Взглянул на часы.) Смотри, уже скоро десять! Бежит время, обгоняет нас… И не успеешь оглянуться, как смерть в двери войдет…

С т о н о ж к а (глухо). Гнат Архипович! Я за вами руку подниму… Как скажете, так и сделаю…

Г и р я. Э, нет!.. Я не неволю, я не насилую тебя, Иван. Ты лучше подумай, голубь, взвесь все, обмозгуй…

С т о н о ж к а. Я уже надумал… Я за крест и чашу… Скажу, чтоб не брали их, чтоб больше ничего у людей силой не брали.

Г и р я. Вот-вот, так оно и есть, чтоб силой не брали! Святую правду говоришь, Иван, чтоб силой не брали!.. А брали, спросивши у хозяина, выпросив разрешение у людей, у всего мира… Эх, жаль, Иван, что ты прозрел тогда, когда у меня уже силой забрали хлеб, а ты же и помогал его забирать!

С т о н о ж к а. Простите, Гнат Архипович!

Г и р я. Да уж пускай тебя бог простит! Мешочка нет ли у тебя, часом? Ага, торба! Давай… Да она такая, что пудика с два влезет. Постой тут, я сейчас… (Вышел в сени и вскоре вернулся.) А знаешь, Иван, ты вот что… Ты лучше приди ко мне за ячменем завтра или послезавтра.

С т о н о ж к а. Я, ей-богу, дядечка, за крест и чашу… Может, не верите, так я присягну…

Г и р я. Приходи завтра… Как только скажешь это всенародно, у церкви, что ты за крест и чашу, как только покаешься, так и приходи… Одолжу, голубчик, ей-богу, одолжу и так дам… От сердца кусок оторву, а все же дам…

С т о н о ж к а. Дяденька, Гнат Архипович! Сил моих не хватит до завтра… Боюсь, что не встану, до церкви не дойду, где-нибудь упаду…

Г и р я. А, господи, не могу на такие муки глядеть… Не могу, Иван!.. Сердце разрывается… Постой, постой, голубь… (Подошел к столу, отбросил полотенце и, взяв в руки буханку хлеба, отрезал половину. Потом, поколебавшись, прибавил еще кусок.) На, Иван! Отдаю тебе свой завтрашний паек, потому сам уже давно на порциях живу!

С т о н о ж к а (низко поклонившись). Спасибо вам!.. Спасибо!..

Г и р я. А завтра приходи к церкви… Слышишь?

С т о н о ж к а (из сеней). Приду!

Вернулся Г и р я в хату, а тут Л и з к а из чулана вышла. Глаза сияют, щечки ягодками пламенеют. Подошла и шепотом:

— Папаня, милый… Завтра сваты к нам приедут. Слышите? — Сваты!

Г и р я (встрепенулся). А не врет?

Л и з а. Нет-нет, как на него эти злыдни насели, так он на все решился…

Г и р я. Да неужели?

Л и з а. Тссс…

Г и р я. Решился, говоришь?

Л и з а. Тссс, папаня… Не показывайте ему, что мы так обрадовались. Пхи!

Г и р я. Гм… Как посмотрю я на тебя, Лиза, — вылитая мать. Покойница тоже такая была, царство ей небесное… Ну, иди, доченька, к нему… Да гляди, чтоб не обманул!..

Л и з а. Пхи! Еще что выдумаете! Не на такую напал…

Г и р я. А про церковь ты ему напомнила?

Л и з а. И в церковь пойдет.

Г и р я. Смотри же… А на свадьбу — духов этих да благовоний я тебе полное ведро куплю… Подожди… (Оглянулся, опустил какую-то крышку, достал бутылку самогона, отлил половину.) На, угости… только много не давай… Да смотри мне!..

Лиза ушла. Гиря прошелся по хате. Из другой горницы вошли Г о д о в а н ы й, д е д с п а л к о й, м о н а ш к и, Л а р и о н.

Г и р я (усмехнулся им). Слышали?

Г о д о в а н ы й. Голова у вас, Гнат Архипович.

Г и р я. Проясняется жизнь, проясняется. (Повернулся к божнице.) О господи, царь небесный! Победи ты силою своею революцию! Огнем ты ее своим сожги, пеплом покрой! Ветром развей!

Монашки опустились на колени. Зашелестели губами и широкими рукавами. Все молились.

Поверни все на старый лад!.. Да неужели ты не в силах побороть коммуну? Бей ее, уничтожай, с корнями вырывай прочь! Ты покарал Иова милосердного, так ты же ему вернул все добро… Верни же и нам наше добро, что комбеды забрали! Верни коней, хлеб, скот, деньги!… Ну верни же, верни, молим тебя!..

III

У церковных ворот собралась комиссия: С м ы к, д в а б е д н я к а. Подошел К о п ы с т к а с ключами.

С м ы к (навстречу ему). Ну как?

К о п ы с т к а. Ключи есть, а поп не хочет идти. Говорит, что болен…

С м ы к. Он прочел протокол и что из центра пишут?

К о п ы с т к а. Прочел.

С м ы к. Ну и что?

К о п ы с т к а. Видно, здорово обрадовался, губы так и заплясали трепака.

С м ы к. Брось шутки!.. Ты ему сказал, что и как?

К о п ы с т к а. Обо всем сказал… Говорит — не выйду, болен…

С м ы к (отперев ворота). Будем забирать и без него. А в протокол запишем, что поп отказался… Входите, товарищи! (Задержал Копыстку.) А ты в церковь не входи, слышишь? Твое дело здесь наблюдать. (Шепотом.) Наш иуда Панько ночевал эту ночь у Гири, спал с его дочкой и уж, наверно, все ей нашептал…

К о п ы с т к а. Об этом, браток, я уже знаю. У меня жинка — телеграф.

С м ы к. Так я его сегодня из Совета выгнал и приказал на глаза не показываться.

К о п ы с т к а. Ступай, братуха, ступай!

С м ы к. А если что случится, то…

К о п ы с т к а. Эх! Не малолетнее же я дитя, — ступай!

Ушел С м ы к. Копыстка, чтоб не стоять на виду, зашел за стенку. Не успел скрутить цигарку, как тут уже Г и р я:

— Что это ты, Мусий батькович, стоишь здесь? Разве что стережешь?

К о п ы с т к а (ему в тон). А как же! Зря не стоял бы.

Г и р я. Может, церковь святую, чтобы часом никто не обокрал?..

К о п ы с т к а. Может, и церковь.

Г и р я. Может быть, чашу золотую, или как?

К о п ы с т к а. Может, и чашу, и плащаницу, и все другое.

Г и р я. Гм… От воров, что ли?

К о п ы с т к а. А то от кого же, ты думаешь?

Г и р я. Неужели есть и такие, что на божье добро зарятся?..

К о п ы с т к а. Если б на божье, а то на наше, на народное…

Г и р я. Гм… А кто ж они, эти злодеи?..

К о п ы с т к а. Да те, что чужими руками хлеб растили, а потом его в ямы закапывали, как краденое, — вы!

Г и р я. Эй, осторожнее, Мусий!..

К о п ы с т к а. А то что?

Г и р я. А то, что за такие слова… не помилует тебя господь милосердный… Не помилует!

К о п ы с т к а. А кто тебе об этом сказал?

Г и р я. Не помилует!.. Знаю!

К о п ы с т к а. С богом, что ли, разговаривал, что знаешь!

Зверем взглянул Г и р я на Копыстку. Ушел.

Прибрела О р и н а:

— Здравствуйте, дяденька Мусий!

К о п ы с т к а. Здравствуй, мамаша!

О р и н а. Со святой вас пятницей!.. Послал господь ласку свою! Как ни гневили его, милосердного, а все же он сжалился над нами, бедными…

К о п ы с т к а. Как так, мамаша?

О р и н а. Говорю ведь, пятницу святую послал, а был четверг, и не знала я, выживу ли с детками, — уж очень всем есть хочется…

Покачал головой Копыстка.

О р и н а. Вот пришла я до церкви. Говорят, чашу золотую и кадильницу будут на хлеб менять, так я хоть посмотрю, какой он… Может, пятница святая и мне корочку или зернышко пошлет… А если нет, то пережду здесь до субботоньки… А в субботоньку, может, кто поминанье в церковь принесет… Когда-то много приносили… (Села в сторонке на снег. Да все бормочет что-то, покачивая головой.)

А к воротам уже подошел д е д с п а л к о й. Стали собираться м у ж ч и н ы, ж е н щ и н ы. Дед подошел к Копыстке, сверкнул глазами:

— Неужто в церковь пришел, Мусий? Сегодня ведь будни!..

К о п ы с т к а. А вы, дед, чего пришли, коли будни?

Д е д с п а л к о й. Молиться пришел, чтоб ты знал, а не дымить, как ты, цигаркой. Брось сейчас же! Глаза повылазили? Не видишь — церковь!

К о п ы с т к а. Так я ж не в церкви курю, а на улице. Кому от этого какая беда?

Д е д с п а л к о й. Нет у тебя такого права, чтоб цигаркой смердить у церкви. Не имеешь права, чтоб ты знал!

З л о й г о л о с. Да разве они послушают старых людей.

Д е д с п а л к о й. Думают, что забрали себе слободу, так можно и на бога верхом сесть? Нет, он вас не потерпит. Подождите, анафемы, он найдет и на вас кару. Он, милосердный, загонит вас в пекло.

К о п ы с т к а. Пускай в пекло — там хоть тепло. А попадешь в рай, так без дров пропадай…

Д е д с п а л к о й. Ишь какой! Ах ты, безбожник! Изувер ты окаянный!… Брось цигарку, говорю!

Пришел Г о д о в а н ы й. Словно ничего не зная:

— Что здесь такое, дед Онисько?

Д е д с п а л к о й. Вот как видишь. Стоит возле божьего дома и курит, чтоб ты знал, да дымит цигаркой.

Г о д о в а н ы й. А чего, позвольте, стоит?

Д е д с п а л к о й. Спроси его!

К т о - т о и з т о л п ы. Чашу, церковную святыню, забирают!.. Серебро-золото…

Г о д о в а н ы й. Как это забирают, позвольте. Кто берет? По какому такому праву?

К т о - т о и з т о л п ы. А по такому, как хлеб брали. Для коммуны этой.

Г о д о в а н ы й (притворяясь). Позвольте, то хлеб — вещь понятная, но чаша и крест — это же божьи вещи… Да кто берет?

К о п ы с т к а. Комиссия.

Г о д о в а н ы й. Какая такая комиссия? Кто ее выбрал?

К о п ы с т к а. Народ.

З л о й г о л о с. Какой народ! Где тот народ?

К о п ы с т к а. Бедный народ.

Г о д о в а н ы й. Да народ ведь только сходится, а про комиссию никто еще, верно, и не слыхал?

К о п ы с т к а. А я говорю — беднейший народ. Как и полагается теперь.

Пришли еще л ю д и. С ними С т о н о ж к а, д е д Ю х ы м, В а с я, П а р а с к а. Поднялся гомон.

Г о д о в а н ы й. Вот что, Копыстка! Мы, народ, уже знаем про все… Потому что мы, народ, знаем, когда и какая бумага из уезда пришла и что в той бумаге написано. Мы, народ, теперь спрашиваем, как же это так? В бумаге пишется, чтоб брать церковное злато-серебро с народного разрешения, а мы, народ, об этом знаем?

Г о л о с б е д н я к а и з т о л п ы. Которые бедные — знают все как один!

Г о д о в а н ы й. Подождите там!.. Как это так — мы, народ, спрашиваем вас, — в бумаге пишется так, а вы делаете наоборот, да еще и тайком от всех? В бумаге сказано, чтоб все церковные вещи были проголосованы на общих собраниях, а вы, как воры, ворвались в церковь и что делаете?

Д е д с п а л к о й. Слышишь?

Г о д о в а н ы й. Так вот мы, весь народ, и говорим: дадим мы или не дадим чашу и крест — об этом вы у народа спросите.

К р и к и. У народа спросите!..

Д е д с п а л к о й. Слышишь, что народ говорит?

К о п ы с т к а. Да какой же вы народ, чудак ты человек?

Д е д с п а л к о й. Как так?.. А кто же мы, чтоб ты знал?

К о п ы с т к а. Вы же неорганизованный лимент, да и все…

Г о д о в а н ы й (после паузы). А мы вот что, граждане, комиссия от народа! Идемте сейчас в церковь и запретим им по советскому закону…

К о п ы с т к а. Ша!.. Подождите!.. Закон-то советский, да не про вас он писан.

Г о д о в а н ы й. Да ты чего тут разоряешься? Ты что нам — начальство или кто?

К о п ы с т к а. Не начальство, а Советская власть!

Д е д с п а л к о й. Какое ты имеешь право?.. Кто тебя поставил начальством?

К о п ы с т к а. А известно, не вы, дед. Были такие, что поставили… Мы теперь власть — и больше никто!

Г о д о в а н ы й. Расступись, море, — кизяк плывет…

Д е д с п а л к о й. Это правда — расступись, море… Недавно из кизяка и не вылезали, а теперь — начальство!

П а р а с к а (как выскочит). А вам досадно? Аж глаза с досады пухнут, что когда-то Мусий мой из панского загона и не вылезал, а я детей в кизяке рожала, а теперь… теперь спрашивают: где тут живет товарищ Мусий Копыстка?

К о п ы с т к а (усмехаясь). Тут! Это я, Мусий Копыстка!

П а р а с к а. Не перебивай, сатана!.. Пожалуйста, к нам на съезд… Вот как! Когда-то моему сатане и на землю запрещали садиться, а теперь его на бархатные кресла усаживают. Совет с ним держат, как, что и почему, а вам что? А вам одна досада от этого!

К о п ы с т к а. Трах-тарарах! — вот вам, дед, резолюция!

Д е д с п а л к о й. А ты… А ты брось цигарку, говорю! (И замахнулся на Копыстку палкой.)

К о п ы с т к а (не шевельнулся). Ша, дедушка!

Д е д с п а л к о й. Да брось, не то…

К о п ы с т к а. Не дуй, дед, против ветра.

Д е д с п а л к о й. Не то…

К о п ы с т к а. Не то пуп порвется.

Ударить дед не отважился. Отступил. Трясется.

Вошли почти все вместе: из церкви к о м и с с и я, из-за ограды Г и р я, м о н а ш к и, г л у х о н е м о й Л а р и о н. Толпа подалась назад. Шум утих, смолк.

С м ы к. Что тут такое, Мусий?

К о п ы с т к а. Да как тебе сказать… Выходит инцидент.

С м ы к. Что именно? Кто?

П а р а с к а. Так кто же, как не дед Онисько, Годованый… Вишь, досадно стало, что мой рыжий…

К о п ы с т к а. Да цыть!

Д е д Ю х ы м (отозвался эхом). «Моя мила, чтоб ты воза не побила».

К о п ы с т к а. Поприходил тут неорганизованный лимент и за пазухой свою резолюцию держит…

С м ы к. Какую это резолюцию? В циркуляре написано: кто будет недоволен, пусть о своем недовольстве напишет в уездную комиссию, а там рассудят…

Г о д о в а н ы й. А мы, народ, знаем, что в циркуляре обратное написано. Вот мы, народ, и спрашиваем: как это так, позвольте? Пишется, чтоб брали церковное злато серебро с позволения народного, а вы как берете?

К р и к и:

— Кто вам позволил?

— Сказано, чтоб на общих собраниях!..

— Пишется, чтоб весь народ проголосовал, а вы сами?

С м ы к. Кто нам позволил? (Кликнул.) Стоножкин Василько! Иди-ка сюда, Вася! (А сам Копыстке.) На, Мусий, подержишь, пока мы им протокол прочитаем…

Словно молния у всех в глазах блеснула, когда увидели, что Смык передал Копыстке церковные вещи, обернутые в голубую ткань.

К о п ы с т к а (заметив этот блеск и движение). Не горячись, Сергей! Слышишь?

С м ы к. Не боюсь, потому что имеем право!.. (Вынул протокол.) Товарищ Вася! Прошу вас прочитать.

В а с я (начал читать). «Протокол беднейших граждан слободки Рыбальчанской. Слушали и постановили мы третьего марта тысяча девятьсот двадцать третьего года, что, действительно, как нельзя лучше придумали товарищи из центра, чтоб забрать из церквей серебро-золото и превратить в хлеб голодным, которые у нас действительно пухнут и мрут без всякого соблюдения статистики».

Г и р я. А сколько вас подписалось?

Г о л о с. Сколько вас душ?

К о п ы с т к а. Девяносто семь!

С м ы к. Всех, кто имеет право голоса в нашей слободке, сто восемьдесят девять. Нас подписалось девяносто семь. Кого больше? Имеем право!.. Так не крутите, все равно по-своему не выкрутите!..

Г и р я. А кто подписал протокол?

С м ы к. Не вам спрашивать, да уж прочитай им, Вася, чтоб не крутили! Прочти всех… Кто там? Ну?

В а с я. Подписались серебро-золото церковное забирать (читает): «Смык Серега, Копыстка Мусий и Прасковья…».

П е р в ы й г о л о с. И сюда вскочила.

В т о р о й г о л о с. А как же! Без нее и пасха не посвятится.

В а с я (читает). «Рогачка Василий, Клименко Захар, Барило Свирид, Золото Моисей, Стоножка Иван…»

Г и р я. Не верю.

С м ы к. Что?

Г и р я. Не верю! Вы многих без спросу вписали.

С м ы к. Кого, например?

Г и р я. Да хоть бы и Стоножку Ивана… Да мало ли таких, что не хотели, а вы их повписали, чтобы этим незаконным протоколом людей дурить.

С м ы к (усмехнулся). А ну, спроси, вон Стоножка Иван стоит, спроси его!..

К о п ы с т к а (Стоножке). Слышите, сваток? Ха-ха-ха! Да на таких, как сваток Иван Стоножка, весь этот протокол, мало протокол — вся Советская власть держится…

Г и р я (Стоножке). Скажи, Иван, всенародно, ты по доброй воле подписывался? Ты соглашаешься, чтоб у нас забрали чашу и крест?..

К о п ы с т к а. Скажите ему, сваток!.. Посадите его в лужу! А ну?

Все обернулись к Ивану Стоножке. Он промолвил тихо и хрипло, помертвевшим языком:

— Я не по доброй воле подписывался… Я за то, чтоб не отдавать чашу и крест…

Г и р я (блеснул злым смешком). Слышали?

Г о д о в а н ы й. Вот так они дурят нашего брата — народ!

Д е д с п а л к о й. Вот так, чтоб вы знали!..

И з т о л п ы:

— Га?

— Га-га?

— Ага!

— Ага-га!

Копыстка даже побледнел. Посмотрел на Стоножку, хотел что-то сказать, да только крякнул:

— Кто б мог знать, что такой инцидент случится!

У Васи задрожали губы, запрыгала бумага в руках:

— Батя!.. Вы же, батя, согласились, а я… за вас, за неграмотного, расписался. (Всем.) Батя подписались!..

Стоножка зашатался и что-то зашептал, словно хотел словами подпереть себя, чтоб не упасть:

— Какая же мы власть, если кости по дорогам, земля пухнет и весь свет шатается, клонится — не удержишься… Никак не удержишься… (Закачался, упал бы, если бы не Ганна.)

С м ы к (Васе — даже голос дрогнул). Вычеркни!.. Девяносто шесть… Читай, кто там дальше.

Д в а г о л о с а:

— Вычеркните и меня!..

— И меня, Драча Никиту…

Г о д о в а н ы й. Граждане-народ! Протокол весь чисто фальшивый… Выписывайтесь!

З л о й г о л о с. Выписывайтесь! Выписывайтесь!

Д е д Ю х ы м (протиснулся сквозь толпу). Пропустите, говорю!.. Имею что-то сказать — вот, слушайте!.. А ну, послушайте! (Выступил вперед, скинул шапку, оперся о палку и начал.) Вот так же вот было, точь-в-точь так, когда мы на Шипке стояли… Вот вспоминаю… Три недели без харча, еще и лихоманка — кое-кто из солдат и на ногах не держался. И вот, представьте вы себе, — генерал-лейтенант Скобелев подъезжает, ну вот так, как до соломы: «Здорово, дети мои, орлы!..» Видит — некоторые солдаты на ногах не стоят… да и заплакал. «Дисьвительно, говорит… (После паузы.) Да не робей, говорит, дети, — богу молитва, а церкви служба… даром не пропадет!..»

Г о д о в а н ы й. Сущая правда, старик! Рассказывай — говори! Говори!

Д е д Ю х ы м. И не пропала! Не пропала, говорю, потому дисьвительно пришла Советская власть, которая за нашего брата стала и стоит… И до судного дня стоять будет… (Обернулся к сыну. Задрожала седая голова.) А ты, сын, что ты ей сейчас натворил?.. Выходит, вроде как к туркам перекинулся? Ай-ай-ай! (Васе.) Впиши меня в протокол… заместо твоего отца!.. И чтоб дисьвительно было!..

И з т о л п ы г о л о с а:

— Впишите и меня!..

— И меня, Кондрата Хурса!

— Сироту Юхыма!

С м ы к. Впиши!.. (Взял у Васи протокол, свернул его.) Было и есть — девяносто семь!

К о п ы с т к а (в сторону Гири и Годованого). Вот вам и резолюция!

Тут дед с палкой чуть не вцепился в деда Юхыма:

— А на том свете?.. На том свете что тебе скажут за крест и чашу? Куда тебя за них посадят, а?..

Д е д Ю х ы м. Куда б ни посадили, только б не с тобой… Так и бога буду просить: хоть в пекло, только не с тобой. (Прочь отошел, суровый, спокойный.)

Д е д с п а л к о й (заверещал ему вслед). А ты думал, в рай?.. В пекло попадешь, чтоб ты знал! В пекло!

Д е д Ю х ы м (обернулся, посмотрел на всех). Солдат пекла не боится!..

Г и р я. Довольно свары, граждане! Не надо больше ни драк, ни крови, и так уже земля наша вся в сукровице… Лучше попросим товарищей, а наших соседей и братьев… На колени станем… (Протягивает руки.) Молим вас, Сергея и Мусия, и вас, дед Юхым, вы же самый старый в нашей слободке человек… молим — поставьте чашу и крест, положите на божий трон!.. Не глумитесь!..

М о н а ш к и (как тени склонились). Молим вас, православные… Взываем к вам с мольбой…

Склонились и те, кто рядом стояли. Еще большей показалась на заднем плане понурая и грозная фигура глухонемого.

С м ы к. А ты, Гнат, не издевайся над темным людом! Кого дуришь? Кому глаза замазываешь?

Г и р я. Сам же ты когда-то в церковь ходил, на клиросе пел, и люди тебя за это уважали. Коли теперь не веришь, так не мешай другому, не преграждай ему дороги к богу…

С м ы к. Был и я темным, да, спасибо революции, прозрел… Увидел, что вера — тюрьма, а попы — это ее сторожа… Вот и говорю.

Г и р я. Умоляем, положите святыню, потому ей, сердешной, больно в немытых, может, и грешных руках… Она же… отцовскими и нашими молитвами покрыта, она слезами нашими полита… (Упал на колени и запел.) «Взбранней воеводе, победительная».

К нему присоединились монашки.

З л о й г о л о с. Не измывайся, собака!.. Люди же тебя просят, не звери!

Г и р я. Молю!

К р и к и:

— Хлеб вывезли!

— Скотину забрали!

— Овец, вороного коня…

— Уток, гусей, полотна, а теперь и святыню берут…

— Да что же это делается?

С м ы к. Почему, когда царям нужно было воевать, так из церквей брали золото, колокола, а если мы за кусок хлеба воюем, за свою власть, так уж и грех? Граждане! Прошу вас циркулярно разойтись!.. (Комиссии.) Идем!

Пошел было, за ним двинулась и комиссия. А тут злой до дикости голос:

— Люди добрые, защитите святыню!.. Спасайте! Спасайте, кто в господа бога верует!..

Гиря подтолкнул Лариона. Глухонемой двинулся, наклонив голову, наперерез комиссии. Ощерил зубы. Грозно замычал. Внезапно, одним движением, вырвал у Копыстки церковные вещи, плечом откинул Смыка и еще кого-то. От его животного, дикого рева отпрянули, расступились все. Приоткрыв ворота, положил где-то вещи, вышел, закрыл ворота и стал перед ними, темный, грозный, ощеренный. Бросились к нему Смык и Копыстка:

— Отдай, Ларивон!

— Слышишь ты?.. Отдай, браток…

Ларион замахнулся дубиной — засвистело в воздухе. Пришлось отойти.

Г и р я. Не трогайте его, не трогайте! Это же бог его с неба вразумил и силой своей осиял… (Всем.) Чудо явил!..

С м ы к. Знаем, кто вразумил!

К о п ы с т к а. Вразумили его тут, на земле! (Лариону.) Эх ты, темнота, темнота, браток! Кого ты послушал, подумай!..

Г о д о в а н ы й. Да разве может он человечье слово понять или человека послушаться, если он отроду глухой и немой, граждане? Это не иначе как чудо господне, граждане!

Д е д с п а л к о й. Конечно, чудо! Только бога он может услышать, только бога, чтоб ты знал.

К о п ы с т к а. Услышит он и нас, грешных. (Лариону.) Слушай, браток (мимикой и знаками), вот слушай: видишь, кругом опухшие, есть хотят — как хотят! Приходят к нему (показывают на Гирю), просят, падают. Дай-дай! Ворота заперты, собаки гав-гав — не дает!..

Г и р я. Душу бы отдал! Забрали! Нету!

С м ы к. Души у тебя нет и не было, а хлеб еще есть!

Г и р я. Нету!

С м ы к. Есть!

К о п ы с т к а (Лариону). Помирают, браток, сам же ты видел такие инциденты. И там помирают. И везде помирают. Никто даром хлеба не дает. Говорят — дай монеты, круглые, блестящие. А денег нет — и у тебя и у меня… А из чаши и креста Советская власть выкует деньги!.. Вот-вот! Деньги, браток!

Г о д о в а н ы й. Зубы!

К о п ы с т к а. Что?

Г о д о в а н ы й, д е д с п а л к о й, м о н а ш к и:

— Комиссарам зубы!

— Кольца!

— Перстни!

К о п ы с т к а, П а р а с к а, С м ы к:

— Деньги на хлеб!

К о п ы с т к а. Бедному классу — тебе, братуха, мне и всем — за золотую чашу и крест хлеба, браток, привезут. Понял теперь? Вот-вот… Привезут! Вон-вон с той стороны, по той дороге, из города… Брат-брат, как заскрипят возы! А то и машиной, автомобилем. Видел? Чох-чох…

Должно быть, надежда замаячила у каждого, потому что головы всех в толпе повернулись в ту сторону. Взглянул туда и Ларион.

Г о д о в а н ы й (иронически). Посмотрите, граждане, посмотрите! Вон-вон идет их главный комиссар — голодная смерть! Ага! Разве не слышите — ребрами тарахтит?.. Посмотрите, как говорится, пожалуйста…

В толпе движение. Глаза затуманились страхом.

Что же вы все отворачиваетесь? Ха-ха! То-то оно и есть! Не привезут! Потому что никогда еще к нам ничего не привозили — только увозили. Да-да! Птица разлетелась — подумайте. Ворон не стало!..

К о п ы с т к а (подошел ближе к Лариону). Голодной смерти крестом не отгонишь, только хлебом… Все равно — без чаши, без причастия народ умирает… На черта оно? Отдай, Ларион!.. Ну, голубчик?

Озверел снова Ларион, замахнулся дубиной. Копыстка отскочил:

— Эх ты, темная сила!

С м ы к. Отойди, Мусий!.. Его уже просветили и осияли… (Тихонько вынул револьвер.) Теперь только это и поможет…

К о п ы с т к а. Ты сдурел! Они только этого и ждут… Брось! Спрячь!.. (И, прикрыв своей рукой револьвер, вцепился в руки Смыка.)

С м ы к. Пусти! Если отдам ценности — отдам все! Либо теперь, либо… Пусти, говорю!

П а р а с к а (заметила, что беда). Стойте, люди, стойте! (Схватила Орину за рукав, вывела вперед.) Идем, Орина, Ларивон нас не ударит… Ганна, Явдоха, чего стоите? Идемте, женщины! Возьмем у него чашу и крест! Он нам отдаст, вот ей-богу… (Монашкам.) А вы, воронье, цыть! (Женщинам.) Ну?

Женщины двинулись, однако дальше не пошли. Одна Орина заковыляла, бессмысленно бормоча:

— Конечно, пойдем!.. Идем-идем… Только не домой пойдем. За чашей пойдем!..

П а р а с к а. Стой, Ларивон, голубчик, стой!

О р и н а. Так стой же! Стой, стой! Родненький, стой!

Стал Ларион. Дубину опустил. Смотрит.

П а р а с к а. Я тебе еще раз грязную рубашку выстираю… Трижды выстираю, только ты не дерись…

Ощерился на нее Ларион, похоже, усмехнулся. А Параска так и засветилась радостью:

— Вишь не забыл, как я ему когда-то рубашку выстирала.

О р и н а. Знамо, не забыл, мой родненький. Кто ж, как не я, над его калечеством сжалилась и во ржи с ним немножко полежала. Пусть бог простит, немножко полежала… Родненький мой! Не забыл, не забыл…

П а р а с к а. Ты же ее не ударишь, Ларион? А меня? Нет? А чашу и крест отдашь? Глупенький, на хлеб поменяем, деток покормим, от голодной смерти спасем…

О р и н а. И вправду покормим! Хоть раз покормим! Покормим-покормим. А они засмеются, родненький мой… (Даже засмеялась, припавши к Лариону.)

Повернулся Ларион, отпер ворота и вынес чашу да крест. Тычет их Орине, Параске, а сам открыл рот, мычит.

П а р а с к а. Сам неси, Ларион! Вот-вон туда, в ревком! Неси! Неси!

Подошли еще ж е н щ и н ы, окружили Лариона. Подбежал С м ы к.

О р и н а (ковыляя плечом к плечу с Ларионом, ухватилась рукой за чашу). Неси же! Неси-неси!..

П а р а с к а. А что! Дорогу дайте, люди!

Т о л п а двинулась за ними. Только возле Гири и Годованого кучка осталась. Да еще К о п ы с т к а, скручивая цигарку, отстал. Закурил, сплюнул и бросил в сторону Гири:

— Вот это и я скажу — чудо! С резолюцией… (Иронически.) Ну, молитесь, молитесь. И я бы молился, да, верите, некогда… (И пошел.)

IV

Ранней весной сидел К о п ы с т к а подле сельсовета один. Вдруг слышит: бам-бам-бам! Зазвонили в церкви. Зазвонили — перестали.

— Гм… Что это за звон? Словно на пожар, уже и перестали… (Открыл оконце, выглянул.) Ага, Васька!.. Слышишь, Василь? Не знаешь ли ты, часом, чего там в церкви зазвонили?.. Спрашиваю, чего так чудно зазвонили?.. Не знаешь… А куда это ты с мешком, а?.. Ты лучше зайди сюда, сынок! (Повернулся к дверям.) Что-то, видно, надумал хлопец.

Вошел В а с я. Ноги опухли. В руках посошок, за плечами котомка.

К о п ы с т к а. Здравствуй, сынок!.. Так, говоришь, не знаешь, чего звонили?

Вася только головой мотнул.

Может, где пожар? Не видно, говоришь… Гм… А ты куда это собрался?

В а с я (как больной, махнул рукою). А… туда.

К о п ы с т к а. Вот тебе и на! Да куда это, сынок?

В а с я. Не знаю… Думал было в город.

К о п ы с т к а. В город?

В а с я. Мать и отец померли, вы же знаете. А сегодня ночью дед: беги, говорит, — закурили и померли. Тоскливо стало одному. Так я встал утречком да я пошел.

К о п ы с т к а. А дед разве не ходил в церковь? Гиря же, говорят, там вареным ячменем людей кормит…

В а с я. Деда прогнали… А я не ходил. Конские мослы собирал и варил. А топливо из крыши выдергивал.

К о п ы с т к а (заволновался). Чего же ко мне не пришел, чудак ты человек! Я б тебя печеной вороной накормил… А в торбе у тебя что?

В а с я. Да… книжки.

К о п ы с т к а. Гм… Книжки? И букварь, должно быть, забрал?

В а с я. Да… И букварь.

К о п ы с т к а. И тетрадку?

В а с я. Какую тетрадку?

К о п ы с т к а. Да ту, что… советские слова вписывал.

В а с я. А-а… Забрал, дяденька! А как же!

К о п ы с т к а (заходил по хате). Ты вот что, сынок!.. Ты не ходи в город, потому не дойдешь. Помрешь по дороге. Оставайся здесь… Секретарем будешь. Тебе сколько лет?

В а с я. Да… еще умру тут.

К о п ы с т к а. Черта с два помрем, сынок! Будь герой!.. Вот-вот, и увидим, как идет — возвращается из города Серега и, наверно, с хлебом…

В а с я. Говорят, не приедет, потому что уже месяц, как повез в город чашу и крест, а не видно и не слышно, говорят…

К о п ы с т к а. Кто говорит?.. Приедет! Увидишь — приедет! А на дворе что — весна? А вон там посмотри что — солнце? Да какое солнце, эге-ге!

В а с я. Да… солнце же есть нельзя.

К о п ы с т к а. Это так: солнце не ворона, его не поймаешь. Только ты не понял, в чем дело, сынок! Солнце припечет, трава вырастет, камыши в речке, рыбы наловим, ухи наварим… Ну а там, гляди, вскорости — трах-тарарах! — хлеб уродит… А пока что у меня сегодня ворона есть. Катай, сынок, ко мне жить! Ну что?

В а с я (улыбнулся сквозь слезы). Да… не знаю, как оно будет.

К о п ы с т к а. Знаешь, сынок, что я придумал?

В а с я. Что?

К о п ы с т к а. А вот что — я тебя жареными воронами кормить буду, а ты меня за это по букварю доучишь. Ладно?

В а с я. Ладно!

К о п ы с т к а. Трах-тарарах, резолюция принята! Выучусь я все-таки грамоте, туды его маму! И рихметике выучусь и всякой политике…

Вбежала П а р а с к а. Копыстка к ней:

— Слышишь, старая? Давай на старости лет такую штуку выкинем — и тебя грамоте научим, а?

П а р а с к а. Погоди! Вон что в церкви-то творится!

К о п ы с т к а. Что?

П а р а с к а. Я так и думала — сидит, наверно, рыжая сатана да цигарку сосет, а не думает, что уже надо прятаться или бежать!

К о п ы с т к а. Вот тебе и на!

П а р а с к а. Вот тебе и на!.. Так закурил себе голову, что и смерти своей не видишь! И так весь век. Помнишь, когда-то казаки приезжали людей убивать за то, что панскую экономию сожгли, — так люди как люди… Тот убежал, тот спрятался, а он, рыжая сатана, досиделся, докурился, пока не наскочили казаки…

К о п ы с т к а. Так из-за кого же, как не из-за тебя, кукушечка, весь тот инцидент и случился. Прибежала вот так же: «Горит-горит! Идут!» А кто идет — не поймешь.

П а р а с к а. Что? Из-за меня, говоришь?.. Погляди, Мусий, мне в глаза!..

К о п ы с т к а. Нет, ты мне в глаза погляди!..

И смотрели друг другу в глаза, пока Копыстка не отвел своих:

— Ну хватит, разве женщину переглядишь!..

П а р а с к а. Моя правда, Мусий!

К о п ы с т к а. Хватит!..

П а р а с к а. И увидишь, что по-моему выйдет! Вот так и убьют тебя, вот так из-за цигарки и не увидишь, откуда и смерть к тебе придет…

К о п ы с т к а. Да расскажи ты, что в церкви?

П а р а с к а. Ага! Теперь расскажи… Слушай, Мусий! Они вот-вот придут сюда из церкви… убивать…

К о п ы с т к а. Кто?

В а с я. Кого?

П а р а с к а. Орину, Ларивона и нас!

К о п ы с т к а. Да говори толком!

П а р а с к а. Слушай! Орина и Ларивон — он живет у нее — пришли в церковь. Гиря раздавал людям по ложке вареного ячменя, и Лизка была, и знаешь еще кто? Панько! Принарядился, оделся, миску с ячменем за Лизкой носит, еще и свечечку. А Лизка раздает. Увидел меня, как пес съежился, и свечку не знает куда девать… А, Мусий? Наш секретарь…

К о п ы с т к а. Эх, мать его!.. Рассказывай дальше!

П а р а с к а. Ну вот, Гиря не дал Орине ячменя, говорит: «Поди-ка ты сперва помолись и у батюшки поисповедуйся». А она уже не в полном уме, пошла, еще и Ларивона с собой потащила. А на исповеди и говорит: детей с Ларивоном поела…

К о п ы с т к а (даже пошатнулся). Да что ты говоришь, Параска?..

П а р а с к а. Поп про это Гире, Гиря людям… Зазвонили в колокола, сбежался народ. Ларивона связали… На расправу, кричат, поубивать их надо!.. Слышу, и тебя не добром поминают. Говорят — Смык сбежал, Совета нет — самое подходящее время… Так я из церкви да огородами, огородами — и сюда… Бежим, Мусий, а то убьют!

К о п ы с т к а. Ты что это, Параска!.. Ты…

П а р а с к а. Бежим, говорю! Чего еще сидеть здесь! Чтоб в клочья разорвали?.. Если бы ты слышал, что они говорили!.. Сказали, сюда придут… Бежим!.. Вот так, огородами, мимо старой плотины, чтоб не увидели…

К о п ы с т к а. Ша, Параска, ша!.. Ты вот что, говорю, беги сейчас и созывай…

П а р а с к а. Кого?

К о п ы с т к а. Наших!.. Всех, кто в живых еще остался.

П а р а с к а. Так их уже не дозовешься, глупый ты!..

К о п ы с т к а. Девяносто семь…

П а р а с к а. Было, да сплыло! Сегодня ночью не спалось, так я их всех подсчитала. Половина слободы вымерла, а наша голытьба раньше всех в ямки попадала…

К о п ы с т к а. А Кондрат Хурса, Клименко Захар, Барило один и другой, Сирота Юхым, Золото Мойша?..

П а р а с к а. Так они уже такие, что и ног не таскают…

К о п ы с т к а. Клименко Захар — позавчера виделись — вот тут сидел… И Сергей наказывал, когда уезжал: гляди же, стереги, Мусий, говорил…

П а р а с к а. Стереги! Кого? Что?.. Эту пустую халупу?

К о п ы с т к а. Советскую власть, дурная твоя голова!..

П а р а с к а. Твоя! Как придут сюда, так и эту дурную свернут, а без нее — что ты устережешь? Что, спрашиваю?

К о п ы с т к а. Вот-вот уж и Сережа приедет…

П а р а с к а. Не приедет твой Сережа! Он уже забыл, с какой стороны и двери к нам открываются. Пятая неделя пошла, а его нет. И не будет! Потому что он не такой дурак: забрал золото…

К о п ы с т к а (даже замахнулся). Знаешь что, Параска?..

П а р а с к а. Ну что?

К о п ы с т к а. Не поднимай прений — вот что!

П а р а с к а. Мусий! Умоляю!..

К о п ы с т к а. Я что сказал?

Параска притихла.

Беги, говорю, сейчас же!.. Созови всех, кто жив!.. Да не мешкай, слышишь? Одной ногой там, другой здесь!..

П а р а с к а. И когда уж я от тебя избавлюсь, рыжая сатана! Когда уж ты мне руки развяжешь? И хоть бы что путное, а то ведь… (Убежала и через минуту — назад.) Мусий!.. Идут!.. Уже недалеко, вот…

К о п ы с т к а. Ну что с ней поделаешь?.. Беги!

П а р а с к а. Сейчас, я огородами… Да смотри, Мусий, без меня… ничего не делай тут… Я одним духом… (Побежала.)

К о п ы с т к а (Васе). А мы, сынок, вот что… Сейчас организуем ревком.

В а с я. Как это — ревком?..

К о п ы с т к а. А так, что Совета у нас нет? Нет, потому что поумирали или лежат хворые. Гиря к власти свои руки протягивает? Протягивает, через Панька протягивает, потому что Панько ему продался… Я все это обдумал, всю ихнюю политику… А ты, Василь, грамотный, пишешь здорово и парень — ерой революции. Садись секретарем!

В а с я. Да я не умею по-писарски. Не учился.

К о п ы с т к а. На черта по-писарски! Пиши по-нашему. (Достал из шкафа бумагу, перо, чернила, дает Васе.) Пиши: как в нашей слободке комбеды вымерли, Совета нет, а контра высунула голову, шипит гадюкой, вот-вот укусит, — то постановили…

В а с я. Да не могу я за секретаря! Право же, не могу!

К о п ы с т к а. Ведь ты уже писал раз! Садись! (Усадил Васю, обмакнул перо.) Я буду диктовать, а ты пиши! Знай одно — пиши, а потом подпишем… вдвоем… Ну, слушай!.. Пиши: «Выборы ревкома». Написал? Теперь пиши: «постановили…».

В а с я. Что-то не так, дяденька Мусий. Надо сперва: «слушали».

К о п ы с т к а. Да кого ты будешь слушать, когда никого нет! Говорю же — поумирали или хворые лежат…

Все ближе к окнам подступает грозный гул. Уже стал слышен топот.

Да что там долго разговаривать! Пиши: постановили выбрать в ревком, пока вернется из города Сергей, председателем Мусия Копыстку, а секретарем — товарища Стоножкина Василия… Пиши, сынок! Трах-тарарах — резолюция принята! Шабаш!.. А теперь — надо покурить, а то, кто его знает, что там будет…

Кто-то открыл двери настежь. Загудела т о л п а. Первым вошел Г о д о в а н ы й. За ним — д е д с п а л к о й:

— Ведите их сюда! Сейчас будем судить!..

Ввели О р и н у и Л а р и о н а, связанного и спутанного. Вошел Г и р я. Набилось м н о г о л ю д е й.

Г о д о в а н ы й. Где председатель?

К о п ы с т к а. Что случилось?

Г о д о в а н ы й. Я спрашиваю, где председатель? Где ваша власть?

К о п ы с т к а. Что случилось, спрашиваю?

Д е д с п а л к о й. Людоедов привели, чтоб ты знал!… Разве не видишь?

Г о д о в а н ы й. Мы, народ, спрашиваем — где председатель?

К о п ы с т к а. Разве не знаешь… в уезд поехал!

Г о д о в а н ы й. Граждане, люди! Уже месяц, как нет председателя! Не пора ли нам спросить: а почему его так долго нет?

З л о й г о л о с. Утек!

Г о д о в а н ы й. Сущая правда! Сбежал! Забрал золото, народное добро, и утек. (Копыстке.) Выходит, сбежала ваша власть? Выходит, власти нет? (Толпе.) Граждане, люди! Власть сбежала, Совета нет — верно, сами будем судить?

З л о й г о л о с. Конечно, сами!

К р и к и:

— Сами!

— Начинайте!

К о п ы с т к а. Ша, немножко тише!.. Потому есть ревком…

Г о д о в а н ы й. Ревком? Где он? Кто?

К о п ы с т к а. Да здесь же он. Я председатель, а этот парнишка — товарищ Стоножка — секретарь. Протокол есть. Вам чего требуется?

Г о д о в а н ы й. Да кто вас выбрал? Откуда вы взялись?

К о п ы с т к а. Да тут и не требуется выбирать. Тут так: объявился — и шабаш. Лишь бы только за бедный класс стоял. Такой советский закон есть. И не думайте, не простой закон, а секретный и вроде военный…

Г о д о в а н ы й. Так это ты и объявился ревкомом?

К о п ы с т к а. Да, я!

Г о д о в а н ы й. Ты?

К о п ы с т к а. Вот чудак, еще спрашивает. Да кому ж и объявиться, как не нам? Ну подумай! Не станешь же ты, или Гиря, или там дед Онисько ревкомом, если по закону вам не полагается…

Г о д о в а н ы й (даже глаза кровью налились, задергались губы). Так ты думаешь еще раз преградить нам дорогу?.. Граждане, люди!.. До каких же пор он будет…

Г и р я (остановил Годованого). Погоди! Не надо ссоры… Пускай покажет, какой он ревком. (Потом, Копыстке.) Ну что же! Назвался груздем — полезай в кузов. Вот народ привел людоедов. Скажи, что ты с ними будешь делать? (Толпе.) Посторонитесь немного! Пусть людоеды выйдут вперед, чтоб ревком их увидел.

Д е д с п а л к о й. Вот до чего довело большевистское движение. Людоедство развелось!.. Ну, что теперь скажешь, товарищ ревком?

К о п ы с т к а. А вот расспрошу, тогда и скажу. А ну, цыть! К порядку! Дедушка, отступите немного назад!..

Д е д с п а л к о й. Довольно уже наводить порядки! Уже допорядковались, хватит!..

К о п ы с т к а. Вам, дедушка, слова не дано!

Д е д с п а л к о й. И просить тебя не стану. Захочу сказать, так скажу, еще и в глаза плюну. Вот так!..

Да и плюнул на Копыстку.

К о п ы с т к а (не шевельнулся. Вынул кисет. Закурил). Товарищ секретарь! Запишите этот факт в протокол, а резолюция немножко позже выйдет… (Толпе.) Сейчас ревком проводит заседание. Если хотите что сказать, скажите по-человечески! А плевать теперь и на пол запрещено…

Г о д о в а н ы й. А людей есть у вас запрещено?

Г и р я. Тсс, тихо, граждане!.. (Копыстке.) Сегодня люди узнали, что этот человек, Ларион, зарезал детей… Уже три недели эта женщина, Орина, так сказать, мать, варила и жарила по ночам мясо своих деток. Кости вот в мешке — вещественное доказательство… Теперь народ привел их на расправу, чтоб судить… Правду я говорю, граждане?

Г р о з н ы е к р и к и:

— Конечно, правду!

— Сущая правда!

Г и р я. Суди же их, если ты ревком! При всех суди, при людях, чтоб каждый видел и слышал, как ревком судит людоедов… А тогда и мы свое слово скажем…

Д е д с п а л к о й. Да разве у них суд есть? Большевистское движение — да и все! Нет бога, нет царя — нет и суда, чтоб ты знал!..

К о п ы с т к а. Скажи, Орина, ты ела мясо своих детей? Правду говори, не бойся!

О р и н а (как-то странно улыбаясь). Есть хотелось, очень хотелось. Я пришла вечером домой, а Маринка уже умерла. А Ларивон, дай ему бог здоровьичка, и показывает: либо всем помирать, либо давайте по кусочку есть Маринку…

К о п ы с т к а. Выходит, вы ели мертвых детей?

О р и н а. Да, уже мертвеньких! Мертвеньких-мертвеньких… Ларивон, спасибо ему, наострил нож… А я стала перед иконой, помолилась… И боженька видел, как Ларивон резал, а ничего не сказал. Только усмехнулся… (Засмеялась тихим, полубезумным смехом.) Я есть очень хотела, даже в голове помутилось… Я печку затопила, вымыла хорошенько, чистенько…

К о п ы с т к а (даже зашатался). Что вымыла?

О р и н а. Маринку, мою доченьку… Хоть очень хотелось есть, но я в тот вечер Маринки не ела. Ларивон ел и детям давал. Только соли не было… Без соли, бедненькие, ели… Без соли, без соли…

Толпа зашумела.

Г о д о в а н ы й. Врешь, и ты ела! Трое деток было — и всех поела! Вот в мешке косточки…

О р и н а. Ага, косточки. (Махнула куда-то рукой.) И там кости, и везде костоньки-косточки… Вчера в церкви, думаю, свечки горят, — а то косточки… такие желтенькие, как у Маринки… Ей-богу… стоят себе и сияют…

Г и р я (ко всем). Слышите? Она призналась, она не скрывает. Ну, тихо! Дадим теперь слово ревкому! Пусть он первый скажет, какой карой покарать людоедов… Ну, Копыстка!

И з т о л п ы (подхватили):

— Скажи!

— Говори!

— Суди!

К о п ы с т к а. Вот что я скажу! Не мне и не вам их судить…

Г и р я. Вот как!..

К о п ы с т к а. Не мне, говорю, и не вам, потому что мы не специальные люди. В уезд нужно обратиться, чтоб приехала комиссия, потому для этого дела потребуются такие судьи, чтоб у них головы специальные были…

Г о д о в а н ы й. Ага! Вот куда он гнет… А?

К о п ы с т к а. А ты как думал: трах-тарарах — и весь суд? А может, они с голоду разум потеряли, и надо, чтоб доктор им в голову заглянул. Как и что там… может, у них что не в порядке, и тогда кто за это ответит?.. И еще неизвестно, что в уезде скажут, когда узнают, что у нас такая беда случилась. А узнают!..

Г и р я. Выходит, что ревком не в силах людоедов судить?

К о п ы с т к а. Ревком немедленно возьмет их под арест и сейчас же сообщит в уезд… Товарищ секретарь! Напишите в уезд циркуляр, чтоб сейчас же, немедленно…

Г и р я (перебил). Выходит, что ревком за людоедов?

К о п ы с т к а. Подожди!..

Г и р я. А как же — вместо того чтобы вывезти сейчас же людоедов туда, в канаву, да поубивать, так ты их под арест, кормить их будешь, да еще и доктора к ним?.. Вот это суд! Это ревком, я вам скажу! (Толпе.) Видели? Слышали?

Д е д с п а л к о й. Погибаем! От большевистского движения погибаем!

Г о л о с. Убить их!.. Людоедов и ревком разом!.. Чтоб не было!

Е щ е г о л о с а. Убить, как собак!

З л о й г о л о с. Мало убить! Потому собака когда голодна, то хоть сдохнет, а не съест своих детей… Живыми закопать их в землю, вот что я скажу!

Г о д о в а н ы й. Кто за то, чтобы убить людоедов, пусть поднимет руку!.. Раз, два, три, четыре… семь… десять… тринадцать… Все как один!

З л о й г о л о с. И Копыстку с ними!

Шум, крики, даже заплясали:

— И Копыстку!

— Весь ревком!

Г о д о в а н ы й. Кто за то, чтоб и Копыстку и этого парнишку вместе с ними? (Показал на Васю.) Раз, два, три… пять… семь… десять… Все как один! Так! И кто за то, чтоб сделать это дело по-военному, одним ударом, сейчас же? Раз, два, три, семь… девять… Все как один!..

З л о й г о л о с. Довольно считать! Выводи их! В канаву!

В толпе закричали, замахали руками, палками:

— Вяжи!

— Давай веревки!

Г и р я (выступил). Еще, граждане, что забыли!.. Нам надо новую власть выбрать! Слышите? Я думаю так: Годованого председателем, а секретарем…

Г о д о в а н ы й. Да кого же, как не Пантелеймона Петровича! Панько!

Но уже никто их не слушал. Вязали Копыстку. Уводили Васю, Орину, Лариона. Дед с палкой рвал в клочья и топтал протокол.

Вывели их на выгон в канаву, поставили всех подряд. Гомон, крики утихли.

Г и р я (выступил вперед). Ну, чего ж мы стоим?.. Кончаем?

Толпа заколебалась.

(Гиря снова.) Ну вот… Привели, а сами остановились. Надо истого… Ну? (Усмехнулся, скривившись.) Не молиться же за них!.. А ну-ну? Кто первый, начинай!..

Толпа шевельнулась и снова стала.

Да неужели никто не отважится, а? Все равно назад уж нельзя. Раз начали… Граждане!

Г о д о в а н ы й (тогда). Господи благослови! Я первый поднимаю руку… (Вынул из-под полы обрез, повернулся к Гире.) По одному или всех подряд будем?

Г и р я. Как хочешь… Я же не умею стрелять.

Г о д о в а н ы й. Придется по одному… Вот там, за канавой… (Крикнул в толпу.) А ну, расступитесь, граждане!.. Дайте дорогу… (Рванул Лариона.) Идем, ты!

Повел его, взявшись за конец веревки. Толпа зашумела и утихла. Каждый следил глазами, как уводил Годованый глухонемого за канаву, как остановил его и приказал стать на колени.

Слышно было оттуда:

— Стань на колени! Ну?.. Не слышишь?.. Вот так, видишь, видишь, вот так!..

К т о - т о и з т о л п ы. Зачем это он его на колени?

В т о р о й. Чтоб лучше целиться!

Т р е т и й (не отводя глаз). Цыть!

В т о л п е. Цыть! Цыть!

Толпа замерла. Грянул выстрел. У Копыстки упал с головы картузик. Вася зажмурил глаза. Толпа ожила, взорвалась гомоном, криками:

— Попал!

— Как в сердце влепил!..

— Смотри, кровь…

Кто-то даже подскочил:

— Так его!

Толпа сразу отхлынула назад:

— Смотри, он встает!

— Живой!

— Лезет.

Д е д с п а л к о й. Его пуля не возьмет!..

Кто-то бросился бежать. Еще раз грянул выстрел. Беглецы остановились:

— Упал!

— Упал!

— Теперь уж ему капут!

— Нет, смотри, еще встает…

Д е д с п а л к о й. Говорю, пуля не возьмет! Свячёным ножом его дорезать надо!.. Свячёным, чтоб ты знал!..

Подскочил Годованый:

— Дайте топор! Топор!.. Добить надо!

Толпа подхватила:

— Топор сюда!

— Топором надо!

Подали топор. Годованый выхватил из рук. Кто-то к нему, нетерпеливо:

— Дай, я!

В т о р о й. Вот я!

Т р е т и й. Я! Я! (Вцепился в топор.) Пусти!

В т о р о й. Ты пусти!

И з т о л п ы:

— Пустите! Пускай один кто…

— Один пускай!

К т о - т о (тоном философа). Ну и народ у нас! И здесь один у другого из-под рук выхватывают…

Г о д о в а н ы й. Пустите, я сам!

Побежал за канаву. За ним двинулась опьяневшая от крови толпа.

О р и н а (бессмысленно). Фу, мухи… (Замахала руками.) Мухи… Ничего не видно… Отгоните же мух!.. Отгоните-отгоните!

У Васи застучали зубы:

— Дядя Мусий! Вот так они и нас… будут убивать…

К о п ы с т к а. Сейчас, сынок, сейчас… Придут наши, сынок… Параска ведь побежала… Да вот и она!.. Вот!..

Прибежала П а р а с к а. Платок сполз. Вот-вот упадет:

— Мусий! Что же это такое, Мусий?..

К о п ы с т к а (шевельнулся, повел головой). Ша!.. Говори тихо!.. Покликала?..

П а р а с к а. Не докликалась!

К о п ы с т к а. Клименко Захар?

П а р а с к а. Пошел вчера в поле коренья копать, наклонился и помер…

К о п ы с т к а. А Хурса?..

П а р а с к а. Хурса на печи помер…

К о п ы с т к а. Да ты всех обегала? А Барилы, Сирота Юхым, Золото Мойша?..

П а р а с к а. Всех!.. Барилы в город подались, Сирота пятый день мертвый в хате лежит… (Да и замолкла.)

К о п ы с т к а (после паузы). Ты вот что, Параска…

П а р а с к а. Ну?

К о п ы с т к а. Скрути мне цигарку… Кисет вот тут… В правом кармане… И спички…

Стала Параска цигарку крутить. Пальцы дрожат:

— Мусий! Знаешь, что я надумала?

К о п ы с т к а. Не рассыпай…

П а р а с к а. Я с тобой стану… Пускай вместе убивают!

К о п ы с т к а. Ты вот что… Ты сейчас катай в город!.. Оврагом, за плотиной, чтоб не увидели.

П а р а с к а. Довольно! Никуда я не пойду!..

К о п ы с т к а. Не заводи прений!.. Весть подашь, свидетелем на суде будешь…

П а р а с к а. Мусиюшко!

К о п ы с т к а. Скорее крути!.. Свидетелем, говорю, будешь!.. Про все расскажешь, как и что… Скажешь — протокол порвали…

Из-за канавы послышалось:

— Готово!.. Ведите теперь Копыстку!

Крякнуло несколько голосов:

— Копыстку!

— Подай Копыстку!

К о п ы с т к а (Параске). Закури!..

Закурила Параска цигарку. Затянулась, дала мужу.

Ну, смотри же мне… Чтоб дошла благополучно!.. Иди! Беги, а то…

Надвинулась толпа. Повели Мусия Копыстку. Тогда Вася словно вырос:

— Стойте! И я с ним… Стойте, говорю! Дядя Мусий, подождите! Как же я без вас буду?

Побежал, спотыкаясь, к Копыстке. Бросилась было и Параска, да остановилась. Подняла с земли картузик Мусия, прижала к губам, к груди, заплакала и уже хотела было бежать, как вдруг зацокал, загрохотал где-то неподалеку воз. Параска замахала руками, вскрикнула:

— Сережа! Сережа! Сюда, Сергей!..

Кто-то испуганно крикнул:

— Смык вернулся! Серега! Председатель!..

Толпу словно ударило. И н е с к о л ь к о ч е л о в е к сразу бросились бежать. Началась паника.

Появился С м ы к. За ним — п р о д а р м е е ц с в и н т о в к о й. Увидев, все бросились за канаву. П а р а с к а впереди:

— Мусий! Вот Серега!.. Стой!.. Не стреляй!..

Толпа кинулась врассыпную. И в то время, когда все двигалось, бежало, одна Орина оставалась на том месте, где стояла. Бормотала. Махала перед глазами руками.

Вернулись из канавы: С м ы к, К о п ы с т к а, П а р а с к а, В а с я, кое-кто из толпы.

С м ы к. Вчера бы приехал, да ось сломалась… Хлеба привезли, Мусий!… Не только есть, но и сеять хватит! Еще пришлют!.. Как все это вышло? Как началось? Мусий, а?

П а р а с к а. Подожди, дай ему в себя прийти. (Мужу.) Вот картуз, Мусий!.. Да я сама надену!

Надела на Копыстку картузик. Он поправил его, потом закурил, плюнул и, будто ничего с ним не было, спросил Смыка:

— А сколько пудов хлеба?

С м ы к. Три воза!.. Девяносто семь пудов!.. Еще дадут на посев, смотри, уже весна…

П р о д а р м е е ц привел Г и р ю и Г о д о в а н о г о.

Перевод П. Зенкевича и С. Свободиной.