Пьесы

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

— Кшшш! Кшшшш! Ну, куда, куда полетела, как делегатка женотдельская? Куда, говорю, куда? В дверь, паскудница, в дверь! (Гналась за мухой, шипела С е к л е т е я С е м е н о в н а. С разгона наткнулась на гостью, чуть с ног не сбила.)

— Ой!

Г о с т ь я (тоже):

— Ой!..

Вдруг узнали друг друга.

— Неужто?.. (Чуть не задохнулась от радости Секлетея Семеновна.)

— Семеновна!

— Ня-ня?

— Я, моя воздуховная!

— Да неужто это ты, Ивденька?

— Истинно да и воистинно я!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (даже сил лишилась. Села на стул. Ивде, ослабевшим голосом). Будто счастье свое увидела и вся как вербочка затряслась…

И в д я (тем же тоном). А я вся… как от лихорадки затряслась. Да и как, голубица, нам не трястись, когда шесть годочков не виделись…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (поправила). Семь!

И в д я. Ой, шесть!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Семь!

И в д я. До большевиков четыре и при них вот второй…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (с угрозой). Семь, говорю!

И в д я (неохотно заметила). Уж семь годочков, барыня, не виделись.

С е к л е т е я С е м е н о в н а (вновь ослабевшим голосом). И веришь, Ивденька, сердце и все нервы оцепенели.

И в д я. А меня, голубица, будто шилом кто уколол…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (обняла Ивдю). Ой, не говори так нежно, Ивденька, ой, так фантастично не говори, потому (целуя ее) …потому не выдержу я и умру! Фу-у, даже уморилась!

И в д я (высморкалась). А как же, голубица, еще и золотокрылица, как не умориться, когда целых шесть годочков не виделись, когда жисть наша под коммуной на волосиночке, на паутиночке треплется!.. И так-то треплется, что боюсь даже спросить, как поживают мои чаечки, мои кралечки малеванные? Живы ли они, здоровы ли?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Слава богу!

И в д я. Устенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Первая в доме помощница.

И в д я. Моя цесарочка! Настенька как?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. В хоре поет.

И в д я. Моя канареечка! Пистенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Цветы из бумаги научилась делать. Да какие! Как настоящие! Живые!

И в д я. Моя павочка! Христенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Шьет, вышивает.

И в д я. Ах она моя ласточка! Хростенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Уже двадцать третий пошел…

И в д я. Куропаточка! Анисенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Полненькая. В театрах играется.

И в д я. Моя чаечка! Ахтисенька?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Если бы ты знала, какая хорошенькая!

И в д я. Мой ангельчик! Еще об одном спрошу, а уж тогда скажу: ныне отпущаешь и рабу твою, владыко, по глаголу твоему с миром. Савватий Савельевич, голубь иорданский, как поживает?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ой, Ивденька!

И в д я. Что, голубица?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Горе!

И в д я. Да неужто, золотокрылица?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Да еще и какое горе!

И в д я. Нездоровенький?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Не могу и выговорить!

И в д я. Неужто не живеньки?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. На какую-то регистрацию вызвали. Приказ от большевиков — немедленно чтоб явился! Попрощался, заплакал и пошел…

И в д я. И здесь, в городе, регистрация? А я думала, только у нас, в деревне, такое делается, что из-за регистрации и всяких там революций с племянником поссорилась…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (достала из ящика колоду карт). Разложи карты, Ивденька, погадай мне, милая.

И в д я. Ой, разложила бы, голубица, да поклялась перед Иисусом не брать и в руки.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ивденька, умоляю!

И в д я. Воздуховная, не могу!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Погадай, говорю!

И в д я. Не могу, говорю!

И уже поссорились бы, да вбежала У с т е н ь к а, старшая дочь в доме, сухая, как тарань, старая дева.

У с т е н ь к а. Няня?!

И в д я. Голубка моя!

Поцеловались.

А ты такая, как и была.

У с т е н ь к а. А все говорят, что я старая стала…

И в д я. Нисколечки!

У с т е н ь к а. Правда? (Да и припала к Ивде.)

И в д я. Трижды правдивая правда!

Зацеловались.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Довольно! После нацелуетесь! Может, наш папа уже трижды зарегистрирован. Слышишь, Устька?

И в д я. Да как же нам не целоваться, как не миловаться, когда шесть годочков…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Семь!

И в д я. Семь годочков минуло, как виделись, а она все такая же, моя цесарочка, как была: тоненькая, молоденькая.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Довольно, говорю! Потому, может, Саввасик уже трижды зарегистрирован, а он придет — и борщ не готов. Иди, вари, Устька, слышишь?

У с т е н ь к а (шепотом). Досадно стало, что сама старая!.. (Ушла.)

С е к л е т е я С е м е н о в н а (Ивде). Погадай!

И в д я. Не могу!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А я говорю — погадай! На Савватия Савелича.

И в д я. Только уж на Савватия Савелича, только на него одного… потому Иисусом клялась не брать и в руки… (Разложила карты.) Так, так… Утеснение им в сердце великое, но не вдавайтесь в тоску… Радуйтесь, воздуховная!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А что, Ивденька, что?

И в д я. Радуйтесь — дорога ему вперед и назад. Неожиданность. Радость. Дама с дороги в собственном доме. И уж такая из-за нее радость, прямо райская радость…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (ее царапнула ревность). Старая стала, Ивдя, для райской радости! Не потешишь больше!

И в д я. Н-ну!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Вот те и ну! Это тебе не молодые годы, как, служивши у меня нянькой, ты стреляла в него глазом, выпирала передок, выгибала задок…

И в д я. Кто?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ктокало!

И в д я. Еще что выдумайте, барыня!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Не выдумываю. Только теперь скажу, что все я видела, начисто, как на ладони видела!..

И в д я. Что?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Что?.. А кто тогда с Христенькой ходила, как не я? Да еще и куличи пекла, как не я? Да и наморилась, истомилась? А кто к тебе в чуланчик шмыгнул, как не он?

И в д я. Когда, барыня, хоть вы теперь и не барыня, — когда?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А в чистый четверг? А-а!

И в д я. Они шафран тогда искали…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Знаю, какой шафран искал! Видела. Все начисто, как в микроскоп видела!..

И в д я. Ничего вы не видели, потому я тогда молилась и на руках у меня Пистенька спала, а в сердце Иисус Христос был. Я тогда… (Рассердилась.) Да раз вы про такое, так и прощайте! Вот!.. (Пошла.)

С е к л е т е я С е м е н о в н а (вслед). Не Иисус Христос, а он в сердце был. А шафран в пазухе!

И в д я (из-за дверей). Иисус Христос, мята пахучая, васильки, а не шафран! Вот!

Вбежала Устенька:

— Уже поссорились?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ты представь себе, Устенька, у хамки, у мужички мята в сердце, Христос и васильки. Ха-ха-ха! Да кто поверит? Кто? Разврат, а не Христос! Крапива!

У с т е н ь к а. Ты уже няню выгнала?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Она сама выгналась.

У с т е н ь к а. Ты опять хочешь, чтобы она мне не погадала, как тогда, и чтобы я шесть лет в девках сидела?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ничего подобного! Это она!

У с т е н ь к а. Ты! Ты… Если бы не поссорились шесть лет тому назад, не выгнала няню, так она бы нам всем на картах, может, так погадала, что, может, не было бы и революции, а я замуж вышла, идиотка!

И в д я (из-за дверей). А погадала бы! И теперь бы еще догадала.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Так вернись и догадай!..

И в д я. Не могу, коли так…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А-а! Ты хочешь, чтобы я тебя простила? Не дождешься! Умру, а не прощу! Вот клянусь!..

У с т е н ь к а (в отчаянии). Маменька!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Клянусь!.. Вот… (И ушла в другую комнату.)

И в д я (из-за дверей). Ну и я, барыня, не вернусь! До гроба жисти сама не вернусь!

Вбежала вторая дочь — Н а с т е н ь к а.

С е с т р ы (друг другу):

— Устенька!

— Настенька!

Н а с т е н ь к а. Няня пришла!

У с т е н ь к а. Знаю!

Н а с т е н ь к а. И уже поссорились?

У с т е н ь к а. Да!

Н а с т е н ь к а. А я смотрю, у ворот стоит и плачет — няня. Меня сразу бах в сердце предчувствие: уже поссорились. Я к ней — няня! Неужели уже? Да!.. Боже!.. Надо помирить, Устенька. Обязательно и сейчас же! Пока большевики не изъяли карт, а они не поклялись, понимаешь?

У с т е н ь к а. Они уже поклялись…

Н а с т е н ь к а. И проклялись?

У с т е н ь к а. Нет… Но сейчас проклянутся…

И еще не договорила, как из дверей высунулись головы и проклинающие руки С е к л е т е и С е м е н о в н ы и И в д и — почти одновременно — и раздались вдохновенно-яростные голоса.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Будь же ты трижды про…

И в д я. Вы сами, барыня, будьте про…

— Маменька!

— Ивдя!

Вскрикнули не своим голосом Устенька и Настенька и бросились — одна к матери, другая к Ивде, схватили проклинающие руки и прикрыли дверьми.

Н а с т е н ь к а. Помирить уже нельзя!.. Уже!..

У с т е н ь к а (напрягла все свои умственные способности). А может, еще можно попробовать, как тогда, помнишь, Настенька? Когда няня с богомолья вернулась, и они тоже поссорились и уже поклялись не видеться? Надо их встретить вторично, будто они и не виделись. Беги сейчас к маменьке, а я к няне, и сделаем так…

Убежали.

После тяжелой и мучительной для зрителей и слушателей паузы выглянули.

У с т е н ь к а. Настенька, как у тебя?

Н а с т е н ь к а. Можно встречать!

И вот немного погодя первая вбежала Н а с т е н ь к а. Радостно:

— Маменька! Маменька! Няня приехала! Ивденька к нам пришла!

И вот снова встреча, да еще более радостная.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Неужели?

И в д я. Семеновна! Это ж я…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Няня?

И в д я. Я, моя воздуховная!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Да неужто это ты, Ивденька?

И в д я. Истинно да и воистинно я!

Зацеловались. Лишь тогда Настеньку обморок хватил:

— Няня! (Схватилась за сердце.) Окно!.. Воды!.. (Да и сомлела бедная девушка.)

И в д я (налила в кружку воды. Трижды побрызгала на Настеньку. Припала к ней). Моя канареечка херувимская! Моя ижехерувимская! Чисто как Варвара-великомученица, что в церкви нарисована, — так же хороша.

Н а с т е н ь к а. Неужто, няня?

И в д я. Вот истинно!.. (Да и зацеловались.)

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ну довольно уже, Ивденька, довольно!

У с т е н ь к а. Настенька! Не устраивай сцен!

И в д я. А как, моя голубица, как не устраивать сцен, когда почти… семь годочков прошло, как виделись, когда я сама уже без сцен истомилась и запреснилась…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Довольно! Вот уже Христенька идет!

Еще Христенька в дверь не вошла, как навстречу ей Устенька, Настенька, Секлетея Семеновна:

— Ой, Христенька! Угадай!

— Няня пришла!

— Наша Ивденька пришла!

И в д я (от такого крика и сама за ними побежала). Я пришла! Я пришла! Здравствуй, павочка моя!..

Х р и с т е н ь к а молча остановилась на пороге.

У с т е н ь к а и Н а с т е н ь к а (наперебой около нее).

— Я такая же, как и была, говорит няня.

— А я на Варвару-великомученицу похожа, ага!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а (на Христеньку). Вот кто великомученица! Тише, идиотки, ведь мы все забыли няне сказать, что с Христенькой случилось.

Устенька и Настенька сразу стихли. За лбы взялись — как же они об этом забыли. Торжественно-печально выступила Секлетея Семеновна:

— Видишь, Ивденька, — Христенька молчит? Мы ей как маком посыпали, а она молчит!..

И в д я (растерянно). Молчит…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. И будет молчать, пока не кончится революция и весь переворот!..

У с т е н ь к а (объяснила). Христенька обет дала богу! Обреклась молчать, пока не кончится большевистская революция, пока не вернется к нам царь — будет молчать и молчать.

И в д я (припала к Христеньке). Хотела и я дать обет молчания, да праведного духа не хватило!.. (Набожно поцеловала Христеньку.) Помолчи и за меня, моя ты молчальница, моя праведница!..

Христенька написала пальчиком в воздухе.

С е с т р ы (прочитали). «Это бог послал няню сюрпризом для папеньки, потому он вслед за мной идет, сам не свой идет…»

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Боже! Это он с регистрации. Устенька, иди варить! Настенька, мух выгони! Христенька, ты молчи! Или нет! Давайте лучше все вместе папеньку встретим! Кричите все, что няня приехала, наша Ивденька приехала, а ты, Ивдя, выйдешь вперед… Нет, нет! Я выйду вперед, а ты позади меня, как сюприз, к нему выскочишь, чтобы он обрадовался, чтобы хоть немножко повеселел!

Только Г у с к а на порог, а его уже криком покрыли:

— Папенька, няня приехала!

— Приехала няня, папенька!

— Ой, приехала!..

— Приехала, ой!..

И в д я (сюрпризом выскочила). Не приехала — пришла, голубь мой иорданский, прилетела на своих сердечных ножках. Сорок семь верст, как пчелочка, летела и ни разу не села, — хоть какая нужда была, а не села, чтобы только поскорей прийти, чтобы сказать — здравствуйте, мой голубь, Савватий Савельевич!

Но встреча эта не произвела на Гуску никакого впечатления Он будто и не слышал ни крика, ни приветствий. Задумчивый, рассеянный и действительно сам не свой молча прошел он к столу и тяжело сел, как мешком накрыв всех тишиной. Как из гроба жене подал:

— Сколько у нас всего дочерей?

Секлетея Семеновна, предчувствуя беду, промолчала.

Г у с к а (после паузы). Спросили, сколько детей? Семь дочерей, говорю. Перечислите! Перечислил — шесть вышло…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Как же так, Саввасик, коли семь. Устенька, Настенька, Пистенька, Христенька, Хростенька, Анисенька, Ахтисенька.

Г у с к а (глядя в одну точку). Так и я начал. А они мне: дочери у вас взрослые? Девицы? Полноправные гражданки? А вы их уменьшаете? Принижаете? Укорачиваете? Пожалуйста, полными именами! Как полные имена ваших дочерей?

С е к л е т е я С е м е н о в н а (испуганно). Устя, Настя, Пистя, Христя…

Г у с к а (вскрикнул). Погибну, а так своих дочерей не называл и не назову-с! Мужичек из них, как хотите, не сделаю, секретно подумал я и начал: Устинья, говорю, Настасия… (Жене.) Вот говори теперь дальше ты!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Устиния, Настасия, Пистимия…

Г у с к а (угрюмо поправил). Евпистимия…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Евпистимия, Евхристимия…

Г у с к а (поправил). Христиния!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Христиния, Хростиния…

Г у с к а. Евфросиния!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Евхросиния. Да мы же никогда, Саввасик, их так не называли.

Г у с к а. А теперь надо, потому, как я заметил, от нас теперь хотят отобрать наши церковные имена и всех нас на Роз и Карлов хотят обернуть. Надо беречь! Святыни-с! Христиния, Евфросиния, а дальше?

С е к л е т е я С е м е н о в н а (взмокла). Христиния, Евхросиния, Анисень… Анисиния…

Г у с к а (поправил). Анисия!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (беспомощно кончила). И Анисия.

Г у с к а (мрачно). Шесть. Где же седьмая? Седьмая где?

Принялась бедная Секлетея Семеновна вспоминать. Ивдя, дочери тоже на пальцах считают, а не вспомнят. И вот Гуска еще более многозначительным тоном:

— Вот так и я вспоминал, на пальцах считал… И не вспомнил. (Многозначительно.) Обратили внимание-с! (После паузы.) Подождите, говорю, я сейчас… (После паузы.) Революция, говорит, не может ждать, не задерживайте нас! Так и зарегистрировал шесть. Только домой возвращаюсь, у самой церкви вспомнил: Ахтисенька-то — ведь это Феоктиста!

В с е (зашептали). Феоктиста, Феоктиста, Феоктиста.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Что же теперь будет, Саввасик?

Г у с к а. Не знаю, но внимание, заметил, обратили-с… Полагаю, надо ждать потрясения, то есть обыска в доме…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (с ужасом). Будут искать Ахтисеньку?

Г у с к а. Дура! На что она им? Будут искать то, что мы спрятали от них, понимаешь? Хотя постой! Возможно, и Ахтисеньку теперь небезопасно на легальном положении держать. Увидят — непременно спросят, почему семь, а не шесть, согласно регистрации? (Замер на стуле.) Ужас! А все ты (жене) виновата! Семь штук навела… Семь девок в доме! Помни теперь их! Регистрируй!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Разве одна я, Саввасик! И ты виноват. Пусть бог посылает, говорил.

Г у с к а. Я за сыном гнался, дочковал! Я сына хотел. (И вновь замер. И все замерли, подавленные таким событием.)

Вдруг вбежала и тишину радостным криком разбила Х р о с т е н ь к а:

— Папенька! Маменька! Большевики лошадей запрягают! Уезжают! Убегают!

Г у с к а (даже подскочил). Где? Куда? Кто сказал?

Х р о с т е н ь к а. Сама видела!

Г у с к а. Где-е, спрашиваю?

Х р о с т е н ь к а. В Тулумбасовском дворе, ей-богу! Иду это я с базара, как вдруг вижу в Тулумбасовском дворе… где опродком… (Увидела Ивдю.) Няня! Запрягают… (Даже в обморок упала.) Большевики запрягают… Няня!

Г у с к а. Немедленно прекрати обмороки! В Тулумбасовском дворе…

Х р о с т е н ь к а. Няня же… В Тулумбасовском дворе…

Г у с к а. Никакой няни! Я еще не вижу ее сам и не могу сразу увидеть из-за вышеупомянутых обстоятельств!

Х р о с т е н ь к а. В Тулумбасовском дворе большевики запрягают лошадей. Целых пять телег. Народ у ворот: «Убегают, убегают!» А на подводах: газеты, книги, плакаты, знамена, скорописки-машинки — вся революция, папенька!

Г у с к а. И ты видела все это и слышала?

Х р о с т е н ь к а. Собственными глазами и ушами, папенька!

Г у с к а. Побожись!

Х р о с т е н ь к а. Вот убей меня крестом дубовым с неба — видела.

Г у с к а. А знамена — свернуты или развернуты?

Х р о с т е н ь к а. Свернуты! И все смяты. При мне кассу начали грузить, папенька! Железную! Вот такую!

Г у с к а (даже подскочил). Значит, действительно бегут. Боже! (Жене.) Вари борщ, Секлеся, и даже с салом. Бегут. (Ивде.) Боже мой, кого я вижу? Неужто еще и Ивденька?

И в д я. Пришла, голубь мой иорданский.

Г у с к а. Вари с курицей! Потому на придачу еще и Ивденька к нам пришла. Неужто ж вот так вся старая жизнь к нам опять вернется, в саду прорастет и в сердце процветет? Боже! Да чего же вы стоите? Разве не видите — Ивденька пришла! Старая жизнь возвращается. Варите борщ! Здоровайтесь! Целуйтесь! Ликуйте!

А тут третья дочь — П и с т е н ь к а:

— Папенька! Маменька! У Исая Елисеевича Туболи дом конфискуют, а их всех во флигель выселяют — Лесечку, и Лелечку, и Аделечку, всех начисто и даже навсегда, потому с иконами…

Х р о с т е н ь к а. А из Тулумбасовского дома уже убегают, Пистенька, большевики! Книги на подводы грузят, кассу, скорописки-машинки, целых три подводы знамен навалили — убегают.

П и с т е н ь к а. Ничего подобного, папенька и маменька, это они от Тулумбаса переезжают сейчас к Туболе, а те, что были в доме Коржа, переезжают к Тулумбасу, а у Коржа будет ихний Комтруд, этот самый, где сегодня папенька был на регистрации, что у Гили в доме, потому что там тесно…

Г у с к а (опять сам не свой). Значит, не убегают?

П и с т е н ь к а. Нет.

Г у с к а. А Ивдя пришла — или это тоже только фантасмагория и внезапный крик?

И в д я. Пришла, голубь мой сизый! Пришла и тоже не верю, пришла ли я или не пришла еще, в самом ли деле вижу и слышу голубя моего иорданского, голубицу мою воздуховную, моих голубок-голубяток, или это туману мне кто-то в глаза напустил…

Г у с к а (поверив). Здравствуй, коли так! Каким ветром и так далее, а?

И в д я. Убежала в город к вам от племянника, Степана, голубь.

Г у с к а. От Степана?

И в д я. От него, голубь мой сизокрылый! В коммуну вписался!

Г у с к а. Степан?

И в д я. Ой, голубь, чуть не убил! Как вписался да как начал ходить на их собрания, как начал — черный стал, а глаза красные, а потом зеленые. Смотрю однажды, а он на иконы зубами щелк!

Г у с к а. Степан? На иконы?

И в д я. А тогда на меня! Щелк, щелк, щелк! Долой, кричит, религию и всех богов! Тогда ангел шепнул мне в правое ухо, архангел в левое, что есть у меня еще пристань последняя, примут меня Савватий Савельевич, во человецах благородный, беги! И не ошиблась…

Г у с к а (опечалившись). Думал я, мечтал секретно в деревню убежать, и, между прочим, именно к Степану. Благоверный был мужик. И вот те на! Щелкает… Погиб мир! Погибает, между прочим, и как погибает! Позорно-с!

Тут выскочила шестая дочь, полненькая А н и с е н ь к а. Запыхавшись:

— Маменька! Папенька! К нам Ивденька идет! Няня, говорят, сейчас придет. Крестная видели ее. Говорят — беги, Анисенька, домой и предупреди, что идет… Фу-у!

Г у с к а. Фу-у! Спасибо за предупреждение, но она, кажется, уже пришла…

А н и с е н ь к а (увидела Ивдю). Няня?

И в д я. Анисенька! Чаечка!

А н и с е н ь к а. Как тебе не стыдно, няня! Так быстро пришла, что не дала мне предупредить, гм-м… (И не поцеловалась с Ивдей.) А знаешь, кто еще приехал и идет к нам, маменька, папенька? Пьер! Кондратенко Пьер из Киева приехал! Навсегда домой приехал, потому — их университет закрыли! Большевики закрыли, думают какой-то свой открывать. Он с Ахтисенькой идет. И я бы шла, да крестная послала… (Снова Ивде.) Хм-м, все из-за тебя, няня!

Но девицы уже не слушают ее. Словно ветер головки закачал, и по губам прошелестело:

— Пьер Кондратенко!

— Кондратенко Пьер!

— С Ахтисенькой!

Тут действительно вошли — хорошенькая А х т и с е н ь к а и К о н д р а т е н к о П ь е р.

А х т и с е н ь к а (счастливым голоском). Угадайте, кто пришел, папенька? Никогда не угадаете, маменька, и даже на картах (Ивде), нянечка! Пьер Кондратенко, господа!.. Из Киева! Вот! И навсегда!

Г у с к а (поздоровавшись). Никак не приучишь (на Ахтисеньку) к новым социальным обычаям. Ты ей — товарищ, а она тебе — господа, Петр Афанасьевич, а?

К о н д р а т е н к о. На земле, прежде всего, живут люди, а потом уже товарищи или господа, Савватий Савельевич!

Г у с к а (радостно). Я так и знал, что вы именно так думаете, Пьер. Простите меня, старика, за фамильярность, но я ведь вас знал еще Пьериком. Вот таким вот, помнишь, Секлеся? Из Киева?

К о н д р а т е н к о. Да.

Г у с к а. Садитесь! Неужто закрыли? Храм науки?

К о н д р а т е н к о. «Геу миги!» Да! Вместо храма науки там теперь большой вопросительный знак.

Г у с к а. Садитесь, коли так, вот в это кресло, Пьер, — одно теперь держим. Садитесь и скажите, скоро ли все это кончится — революция, военный коммунизм и все?..

К о н д р а т е н к о. Революция уже кончилась, Савватий Савельевич. Ее уже нет!

Г у с к а. Почему же тогда, скажите, кругом что-то такое странное творится, что я уже не узнаю жизни. Престранное что-то творится. Например, скажу вам секретно: недавно один мой знакомый, захворав испанкой, залпом полкварты самогона выпил и заставил жену азбуку коммунизма ему читать, а? Или еще чудней. Тулумбас, вы его знаете, двадцать лет апостола в соборе читал, ни разу не ошибся, а в это воскресенье, начав как следует (изображая) — «Апостола Павла чте-е-ение», вдруг слышим: «Я имел дом на Мещанской у-ли-це, отобра-ли, я отдал, имел я, — берет выше — дом на Базарной у-ли-це, отобра-ли, я отдал, имел я, — еще выше, — дом на Садовой у-ли-це, отобра-ли, я отдал, так куда же ты смотришь… боже?»… Да как заплачет-заплачет, а потом как захохочет. Истерика-с! Да-с. Ведь в самом деле три дома было и все отобрали, а вы говорите — революции нет, она кончилась, а?

К о н д р а т е н к о. Она есть, но это уже не революция. Революция — это когда март, половодье всенародных чувств, свобода на золотом челне, а не шинель нараспашку, не папироса во рту, не изогнутый штык, понимаете? Ах, если б и у нас дошла до конца настоящая, чистая революция!.. (После паузы.) Я слышал от Ахтисеньки, что вы уже не служите, Савватий Савельевич?

Г у с к а. Не могу! Пробовал, и не могу-с! В канцеляриях в шапках сидят, папиросы курят и каждый тебя товарищем обзывает. За что? Двадцать три года прослужил, до коллежского секретаря дослужился — и нате-с! Опять меня снизили, с простым писарем сравняли. Где же правда? А еще называются — революционеры! Борются за правду!

К о н д р а т е н к о. Разве они революционеры! Узурпаторы, Савватий Савельевич, демагоги эт цетэра!

Г у с к а. Вот она правда-с! А какая служба, какая служба до революции была! Красота! Рангов почитание достойное. У нас в учреждении тридцать служащих сидело, а тишина — муха пролети, было слышно. Лампадка неугасимая горела. На масло складывались. Не служба, а литургия-с! Домой с нее как из церкви идешь, бывало. А дома… Да, пожалуй, вам неинтересно слушать, Пьер-с?

К о н д р а т е н к о. Пожалуйста, Савватий Савельевич! Я тоже сейчас в таком настроении, что хочется сказать: «Невольно к этим берегам влечет и меня неведомая сила…»

Г у с к а. Покорно благодарю-с! А дома — пчелки, поросята, дочки встречают: «Папенька идет! Накрывайте на стол! Папенька!» Обедаешь — и на боковую. Как в лодке — на диване том — мечтаешь, плывешь. Тихо. Потом чай. Первую чашку горячего и только вприкуску, чтобы всю твою анатомию после сна промыло. А потом уже вторую, третью с вареньем, с наливками, да такими, что на всю губернию пахли, помнишь, Секлеся? А вечером Настенька и Пистенька запели тихонько, аккомпанируя одним пальцем, «Кри-ки чайки белоснежной, запах моря и-и сосны…»

А х т и с е н ь к а (Пьеру). Это папенькин и мой самый любимый романс.

Устенька, Настенька, Пистенька, Хростенька, Анисенька — все, кроме молчальницы Христеньки, ревниво, наперебой:

— И мой!

— Врешь, мой первый!

— Мой! Мне он первой понравился!

— Мне!

Г у с к а. Настенька! Ахтисенька! Спойте-ка его осторожненько, тихонько, чтобы все это еще лучшим показалось!..

Н а с т е н ь к а. Без аккомпанемента не выйдет так, папенька!

Г у с к а. Можно немножко и с аккомпанементом. Разрешаю. Только тихонько, конфиденциально!

Дочери обрадовались.

А ставни, между прочим, закройте!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Темно же будет, Саввасик!

Г у с к а. Зато безопаснее. Можно будет свечку зажечь. Даже две. Разрешаю. Пусть в самом деле будто вечер будет, за окном заря — старорежимная хорошая заря. Пьер-с, а?

Тем временем дочери закрыли ставни, Секлетея Семеновна достала пару припрятанных свечей. Ивдя зажгла. После этого все вместе отодвинули старый шкаф и:

— Тсс! Тсс!

Вытащили из угла спрятанную фисгармонию. Хростенька села, замолола ножками. Настенька и Ахтисенька ангелочками по бокам стали. Хростенька заиграла, Настенька и Ахтисенька запели:

Г у с к а (растроганный). Какая ароматная, какая сладкая жизнь была! Рождество, кутья, колбаса. Помните, Пьерик, какая колбаса была! Малороссийская!

К о н д р а т е н к о. Украинская, Савватий Савельевич!

Г у с к а. Только малороссийская-с! При ихней Украине такой колбасы нет и не будет-с! Принесут из кладовой, а она вся в смальце. Начнут жарить, а от нее шшш, аромат, так что апостолы на небе облизываются. Именины! Девять именин я справлял, Пьер. Да каких! Соседи, возвращаясь, всю ночь, бывало, блуждают, дороги домой не могут найти. А помнишь, Секлеся, как однажды, на именинах Ахтисеньки, Тулумбас с Туболей из-за Глинки поссорились, а?

С е к л е т е я С е м е н о в н а (Пьеру). Тулумбас говорит, что Глинка лучше, а Туболя кричит, что — не Глинка.

Н а с т е н ь к а. А что Присовский, маменька, за Присовского стоял Туболя. А когда возвращались домой, стали на улице на колени…

Устенька, Пистенька, Хростенька, Анисенька, каждая, Пьеру:

— Туболя стоял на сухом. Присовский! — кричит.

— А Тулумбас…

— В луже, на коленях, кричит…

— Поклоняюсь великому гению!..

Христенька не выдержала. Перебила. Пальчиком в воздухе чирк-чирк.

С е с т р ы (прочитали). «Глинке, кричит!»

А х т и с е н ь к а (Христеньке, ревниво). Не задавайся, ведь Пьер уже знает, что ты обреклась. И вообще — если молчишь, так молчи!

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк). Идиотка!

Г у с к а (весь в воспоминаниях, еще более растроган). Музыкальные люди! Музыкальные оба-с! Жизнь была. Даже в пост, в великий перед пасхой пост, нам во сто раз вкуснее жилось, чем теперь на первое ихнее мая. Бывало, на поклонах в соборе стоишь, а уж тебе в воздухе пасхой пахнет. Мечтаешь и ждешь. Верба зеленеет. Вербное воскресенье. С заутрени приходишь со свяченой вербой. (Дочерям.) Помните, Устенька, Настенька, Пистенька, Христенька, Анисенька, вербу?

Дочери, вспомнив, головками закивали, засмеялись, одна за другую попрятались.

Г у с к а (будто в самом деле со свяченой вербой). Верба бьет, не я бью. Через неделю пасха!..

Дочери, как будто и в самом, деле маленькие, в кроватках ручками позакрывались, одеяльца на себя натягивают:

— Ой, папенька! Ой! ой!..

Г у с к а (в воспоминаниях). Потом чистый четверг. Страсти. Свечей, свечей!.. Каждый со свечой. У меня же семь горело в ряд. (Показал на дочерей.)

Они и это вспомнили, стали все в ряд, каждая будто со свечкой. Гуска запел. Дочери подхватили. Хростенька на фисгармонии подыграла:

— «Слава долготерпению твоему, господи…»

Стоишь, а в воздухе еще сильней пасха пахнет, потому что дома уже пекут куличи, да какие!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (в воспоминаниях). По триста яичек в куличики клала.

И в д я. Одних желтков!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Только желточков! А Киячиха, Марья Афанасьевна, пятьсот сорок положила, а куличи-то и не взошли. Так она с досады, бедняжка, захворала и умерла. Помнишь, Саввасик?

Г у с к а. Четырнадцатого апреля. Точно… И вот от плащаницы идем. Помните?

И в д я (в воспоминаниях). Девочки, как ангельчики райскокрылые, в голубом, в белых воротничках. Помню, Устенька, Настенька, Пистенька, Христенька, Анисенька, Ахтисенька впереди, а Савватий Савельевич, а Секлетея Семеновна, как голубь с голубкой, сзади…

У с т е н ь к а (в воспоминаниях). По дороге все извозчики на нас оглядывались…

Настенька, Пистенька, Хростенька, Анисенька, Ахтисенька тоже:

— С папенькой здоровались!

— И городовые во фрунт становились.

— У Хростеньки бантик всегда развязывался…

— Врешь! Это у тебя панталоны!..

Г у с к а (с достоинством). Только без выражений! (Опять в воспоминаниях). Пасха. (Запел.)

Дочери подхватили. Хростенька на фисгармонии подыграла:

— «Пасха, двери райски-е нам отвер-за-ю-ща-я».

Г у с к а. Колбасой, пасхой пахла жизнь. А теперь?

И в д я. Котлеток куриных, бывало, не хотят. Киселька — не хотят. Супу или бульону просишь-просишь, даже плачут — не хотят Одно желе мои голубки и ели. Желе, а не жисть была!

Х р о с т е н ь к а, Н а с т е н ь к а, П и с т е н ь к а.

К о н д р а т е н к о (разобрало и его). Да! Разрушили, поломали жизнь. Приехал — солнце не то, не так светит, не так греет наше южное украинское солнце!

Г у с к а. Малороссийское-с!

К о н д р а т е н к о. И цветы не пахнут, листья какие-то пайковые, и соловьев не слышно…

Г у с к а. Сбежали и они от революции. А какие соловьи были! Сядешь, бывало, на крыльцо и слушаешь… Вокруг тебя прежде всего тишина. Ти-ши-на! Только котик под ногами мур-мур… И вот…

У с т е н ь к а, Н а с т е н ь к а, П и с т е н ь к а.

Г у с к а. Только котик под ногами — мур-мур… И жизнь тогда, как котик, была (слезы кап-кап), мур-мур, мур му-ур… А теперь?

Открылась дверь. Д в о е. Один с бумажкой в руках:

— Есть тут кто-нибудь живой? Никак не добьемся… Минут десять стучим… Я агент жилсекции комхоза… Смотри, — на дворе день, а у них почему-то ночь.

Все оцепенели.

Гражданин Гуска Савватий здесь живет?

Молчание.

Ишь, сколько их тут, а ни один не отзывается. Глухонемые, что ли? Принимайте квартиранта. Вот ордер. Слышите? Да будьте же вы нормальными, граждане, отзовитесь!

Ивдя начала поспешно креститься.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кшшш! Куда лезешь, зловредная! У кого спросилась, нахальная! (Шептала, сидя на страже под дверью квартиранта, отмахиваясь от надоедливой мухи, невыспавшаяся, очумелая И в д я. Клонилась отяжелевшая голова, и опять муха лезла в нос.) Куда!.. Все твари как твари — пчелка собирает мед, курочка поет, чижик несется, а эта только и знает, что в нос лезет, проклятая!..

Вся на цыпочках, вся на полутонах вошла С е к л е т е я С е м е н о в н а:

— Ну, что, Ивденька? (На дверь.) Как он там?

И в д я (зашипела). Тссс… Заснул!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Заснул?

И в д я. Всю ночь читал, и вот заснул… Черные книги читает!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А может, не черные, Ивденька?

И в д я. Черные, голубица!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ведь через дверь не видно, Ивденька…

И в д я. Чую, что черные!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Всю ночь не спала и я… Саввасик все думает, думает. Говорит, что он (на дверь) беспременно на подслушивание к нам прислан, на подглядки, что у нас есть. На рассвете только вздремнула. И приснился, Ивденька, сон: будто смотрю я в зеркало, в большое. Смотрю и боюсь: как же это я в большое зеркало смотрю, когда мы его на чердаке спрятали! Смотрю, а оно уже не зеркало, а вода и мое отражение. Потом гляжу — не отражение, а я в воде… В ногах вода, в головах вода, всюду вода. Ой, побегу поскорей, думаю, к Ивденьке, пусть отгадает этот сон. Поскорей проснулась и вот пришла. Что значит этот сон, Ивденька, скажи?

Ивдя даже головой покачала — такой, дескать, плохой сон. Только раскрыла рот, чтоб разгадать, как тут…

Вошел Г у с к а. В халате. Тоже на цыпочках. Голова повязана мокрым полотенцем. Под полой что-то держит:

— Придумал!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Что, Саввасик, что?

Г у с к а. Придумал я (одними губами) нижеследующее… (Громче.) Который сейчас час?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Половина пятого.

Г у с к а. Ничего подобного! Сейчас, я проходил, семнадцать минут пятого. (Ивде, тихо.) Что слышно у него?

И в д я (зашипела). Тссс… Всю ночь напролет читал черные книги и скрежетал зубами, иорданский. А сейчас заснул.

Г у с к а. Самое подходящее время. Придумал я… (Прислушивается.) Фу-у!.. Сны, между прочим, плохие приснились, хотя почти не спал. Первый сон: будто его превосходительство генерал-майор Телей-Телепатов, наш покойный уездный предводитель, вокруг церкви плащаницу носил, один-одинешенек, и псалом «Вскую мя отринул еси» вместо надлежащего баса дис-кан-том пел… Приходит свинья наша Маргарита, будто захворала, сердечная, даже уши посинели, приходит к нам в спальню, это, между прочим, второй сон, и кашляет. Третий, как петухи запели, приснился: будто у меня еще одна голова выросла, а?..

И в д я. Радуйтесь, иорданский, — это значит, что вы еще умней станете…

Г у с к а. Секлеся будто тоже обрадовалась и поздравляет: «Теперь ты, говорит, еще умнее станешь». А я будто, две свои головы ощупав, в ответ на вышесказанное отвечаю точно и непоколебимо: «Умней стану ли, а две шляпы покупать нужно. А где их теперь купишь, когда все магазины конфискованы!..» И все же, несмотря на такие зловредные сны, я придумал (вынул из-под полы буравчик) …просверлить дырочку…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (с ужасом). Зачем, Саввасик, зачем еще дырочку?..

Г у с к а. Чтобы подглядывать, что он там делает, даже что он думает, и когда его дома нет!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Не нужно, Саввасик. Так он нас хоть не видит, а то начнет тоже подглядывать.

Г у с к а. Не сможет он подглядывать, дура, ведь дырочка будет с нашей стороны!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ах, Саввасик, как ты сам не понимаешь, что дырочка — она же с обеих сторон дырочка.

Г у с к а (растерялся). Гм… Есть же дырочки и с одной стороны, например, ухо и прочее… А?

И в д я (не растерялась). Ой, понапрасну вас сбила Семеновна, голубь мой воздуховный! Дырочку же можно будет, посмотрев, заткнуть или замазать.

Г у с к а. Ну да! Каждую дырочку можно заткнуть и замазать. И не меня этому учить!.. (Набросился на жену.) А все из-за тебя сбиваюсь!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Саввасик!..

Г у с к а. Молчи! Электрические звонки сказал у кумы спрятать, так посрывала и в кислую капусту заквасила, серебряные ложки тоже, — а теперь бойся! Свинью Маргариту велел заколоть, так нет, — в старый погреб запрятала, а она еще громче хрюкает! Гардероб на чердаке!.. Колбасы воняют! А ведь там и портрет его величества спрятан, а?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Молчи!.. услышит!..

Г у с к а. Я молчу. Ты не ори! (Повышая голос.) Потому что дед мой, Афанасий Иванович Гуска, может, биндюжником был и пяти-пудовые мешки, как подушки, носил, а бабушка — так ведь это факт — яблоками на базаре торговала и старшего городового Иннокентия Частилу всенародно избила… (Показал Ивде на дверь, чтобы послушала.)

И в д я (ухом припала к двери). По-сонному дышит. Спит!

Г у с к а. Ага! Не хочет подслушивать тогда, когда нужно… Так вот же тебе!.. (Засверлил буравом дверь.)

Секлетея Семеновна, бедняжка, схватилась за сердце.

И тут вдруг У с т е н ь к а:

— Маменька, нянечка, ой, какой мне…

У Гуски от неожиданности выпал из рук буравчик:

— Фу!.. Как с гвоздя сорвалась… Что такое?

У с т е н ь к а (и сама испугалась, долепетала). …мне приснился сон!..

Г у с к а (передразнил). Ей приснился сон! А нельзя ли без снов? Тридцатый стукнул в голову. Пора, я думаю!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А может, Саввасик, ей такой приснился сон, что нельзя нам, нельзя сверлить дырочку!

Г у с к а (подумал. После паузы, Устеньке). Говори, какой!

У с т е н ь к а. Будто церковка. Горит свечечка. И будто наш диакон, отец Христофор, ходит по церковке с гусаком под полой. Как вдруг что-то в алтаре бу-бух! Смотрю — отец Христофор наземь гу-гух! А гусак будто ко мне. Смотрю, а это уже не гусак, а белый, белый лебедь и прямо ко мне будто плывет…

И в д я. А хороший сон, голубка! (Секлетее Семеновне.) Это беспременно к венчанью ей, моя голубица. Лебедь — это жених, идет уже к ней, где-то близко… Белый жених…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (шепнула Устеньке на ухо). Кондратенко Пьер!..

И в д я. А отец Христофор повенчает.

Г у с к а. Как бы наоборот не вышло. Как бы вместо белого вот этот (на дверь) не приплыл да не бухнул из пушки. Агент из гранчеки, слышали? А отец Христофор похоронит. Обязательно надо просверлить! (Вновь принялся сверлить.)

Секлетея Семеновна и Устенька схватились за сердце.

Тут вбежала П и с т е н ь к а:

— Ивденька, маменька! Сон!..

Г у с к а (опять испугался). Фу-у! Как из пушки — сон! Нельзя потише?..

И в д я (шепотом). Папенька, Савватий Савельевич, голубь наш иорданский, пробивает к агенту дырочку…

Г у с к а (Пистеньке). Говори, какой. Только вкратце!

П и с т е н ь к а. Будто революция кончилась. И вот стало тихо-тихо, как когда-то. И вот ночь. Все спят, одна я не сплю. И вот будто слышу — подъезжает кто-то к нашим дверям. Лошадь дышит. Посмотрела в окно — кто-то в студенческой фуражке…

У с т е н ь к а. Пьер Кондратенко, думаешь? Он уже мне первой приснился.

П и с т е н ь к а (глазом огрызнулась). Сердце вдруг: приехал и как раз за тобой, Пистенька, чтобы украсть и без благословения повенчаться в церковке на кладбище… А-ах! Я бы их революцию на кусочки порвала и ногами потоптала. Вот так! Вот так! (Разорвала платочек, ножкой топнула туп-туп.)

Гуска замахал руками. Зашипел. Зашипела и Ивдя. Зашипели страшно:

— Тссс… (Показали на дверь.)

Г у с к а. Революция — не платок, дуреха, ее не порвешь. А платок — не революция, идиотка, а ты его рвешь. Двадцать седьмой, кажется, в голову ударил. Пора уже, я думаю! (Ивде.) Послушай!..

И в д я (припала опять ухом, как доктор, к груди). Тссс! Сердце-то как бьется у него. Однако спит.

Гуска опять приставил буравчик. Секлетея Семеновна и дочери еще сильнее схватились за сердце.

Вбежала Н а с т е н ь к а:

— Боже, неужто еще не?..

Г у с к а (чуть не упал). Что?

Н а с т е н ь к а. Не пробили дырочки?

Г у с к а. А… что?

Н а с т е н ь к а. Да это мне приснилось. Будто не то вы, папенька, не то Пьер Кондратенко мимо меня шел, не касаясь даже пола ногами, будто на крыльях, и буравчик в руках. Меня сразу бах в сердце предчувствие: это дверь… Папенька, нет, Пьер! — спрашиваю. — Да! Дверь… И прошел. Слышу. Трись-трись… Боже! Неужели уже?

Г у с к а. Ну?

Н а с т е н ь к а. Вскрикнула я… и проснулась.

Г у с к а. Вскрикнула! Проснулась! Не могла подождать, чтобы доснилось. Не могла до конца. А кажется, и пора. Двадцать девятый ударил в голову… (Приставил буравчик к двери. Только в сердцах собрался крутнуть, только дочери и Секлетея Семеновна за сердце схватились…)

А тут Х р и с т е н ь к у словно ветром принесло. Пальчиком в воздухе чирк-чирк:

— Сон. (Прочитали.)

Г у с к а. И у этой сон!

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк, сестры прочитали). Будто ночью. Две свечки. Дверь эта и не эта. На двери чья-то рука пишет: мани, факел, фарес…

Г у с к а. Кому?

Х р и с т е н ь к а (пальчиком). Тому, кто разлучит, Христенька, нас, — пишет в студенческом обшлаге рука…

Г у с к а. Фу-у! Говорят — кто молчит, тот двоих научит. Ничего подобного-с! — Вот (на Христеньку) третий год молчит — и наоборот — сам из-за нее идиотом делаюсь. А уж пора бы! По глазам видно, что двадцать пятый стукнул…

В пятый раз приставляет буравчик. Только собрался с силами, только дочери и Секлетея Семеновна за сердце схватились…

Как тут сразу три — Х р о с т е н ь к а, А н и с е н ь к а и А х т и с е н ь к а налетели.

А х т и с е н ь к а. Маменька! Ивденька! Сон!..

А н и с е н ь к а. Это мой сон!

Х р о с т е н ь к а. Мо-ой!

Гуска, Секлетея Семеновна, Пистенька, Настенька, Устенька, Ивдя и даже Христенька пальчиком:

— Тссс! (Показали все на дверь, на Гуску, на буравчик.)

Г у с к а. Говори которая-нибудь одна!

А х т и с е н ь к а (первая). Сон! И знаете какой? Тот самый, что приснился Верочке Кандыбе перед ее свадьбой. Ей-богу. Будто речка, мостик, я перехожу и вижу, ну точненько так, как Верочке снилось: мостик будто немножко до берега не доходит. Перешагнуть — боюсь. Вдруг смотрю — на берегу Пьер.

А н и с е н ь к а. Дудки! Это мне приснилось!

Х р о с т е н ь к а. Мне!

А х т и с е н ь к а. Руку подает, переводит…

А н и с е н ь к а (перебила). Ничего подобного! Это мой сон!

Х р о с т е н ь к а. Она у меня украла, папенька!

А х т и с е н ь к а. Врешь!

А н и с е н ь к а. Сама ты идиотка!

Г у с к а. Тише! Тише, пока я всем вам мани-факел-фарес вот этим (показал кулак) не написал! Боже! Да тут тебе мертвого из гроба поднимут и вновь в труп превратят, пока ты дырочку в дверях просверлишь. (Ивде.) Послушай-ка еще разок.

И в д я (припала). Что-то уж и дыхания не слыхать.

Г у с к а (с загробным юмором). Может, и он уже не выдержал, слушая вас, идиотки, а? (Подумал.) А может, он и правда умер, Ивденька, а? (Испугавшись этой мысли.) Бога ради, Ивденька, еще раз послушай. Бога ради! Агента из гранчеки, скажут, на тот свет отправили!..

И в д я. Сама не дыхну, а уж дослышу. (Набрала полные легкие воздуха, задержала дыхание, припала ухом.)

Г у с к а (дочерям и жене). Не дышите и вы!

И все не дышали, пока Ивдя слушала. Наконец она услышала, от двери отлипла:

— Живой. Слышу — как раз сон ему снится.

Гуска прислушался сам. Перекрестился и засверлил. Дочери схватились за сердце. Секлетея Семеновна уже не дышит. Вдруг — хрусть!

— Ой!

Вскрикнули вместе Устенька, Настенька, Пистенька, Хростенька, Анисенька, Ахтисенька и Секлетея Семеновна — да в обморок. Гуска, бросив буравчик, руками закрылся и зажмурил глаза. На что Ивдя, а и та испугалась, молиться начала:

— Святой Никита-воин, а с ним три зверя божии, молю, молю я вас, от коммуны защитите нас водицею и пресвятою богородицею…

В этот момент зашел к Гускам К о н д р а т е н к о П ь е р в высоких охотничьих сапогах, с удочками и почему-то в синих очках. Гуске показалось, что это квартирант или кто-нибудь еще более страшный. Залепетал:

— Ей-богу, это не я-с, а… Дед мой, между прочим, биндюжником был, а бабка на базаре яблоками торговала и всенародно старшего городового, Иннокентия Частилу, избила.

К о н д р а т е н к о. Что с вами, Савватий Савельевич?

Г у с к а (увидел, что это Кондратенко, пришел в себя). Фу-у! Что со мной? Видите? (Показал на потерявших сознание.)

К о н д р а т е н к о (посмотрел). Боже! Что случилось?

Г у с к а. Терроризировал!

К о н д р а т е н к о. Простите, Савватий Савельевич, но так нельзя. Хоть вы и глава семьи, отец, муж, но такого террора нельзя создавать.

Г у с к а (показал на дверь). Он терроризовал!

К о н д р а т е н к о. Он? Как?

Г у с к а. Как? Третий день живет и молчит. Вы понимаете?

К о н д р а т е н к о. Да нет. Я спрашиваю, чем именно терроризовал?

Г у с к а. Именно тем, что молчит. Да-с. Третий день, говорю, молчит. Как могила молчит. Как же мне надо понимать такое молчание? Не иначе как подслушивает потихоньку, следит секретно.

К о н д р а т е н к о (протер очки, оглянулся. Тихо). Вы думаете?

Г у с к а. Только так!.. Три дня тому назад позвали меня в ихний Комтруд: кто такой, кто мои родители, где служили, кому служил, есть ли имущество; сколько дочерей — миллион вопросов. Не выпытали. Так они агента мне теперь из гранчеки, понимаете-с?

К о н д р а т е н к о (с беспокойством посмотрел на дверь. Еще раз протер очки и положил их в карман). Ты… Я думаю, что… Прежде всего, Савватий Савельевич, я зашел к вам случайно. Слышу — обморочный крик, эт цетэра. Подумал — не умер ли кто скоропостижно. Так я, как красный студент-медик, и зашел… (Тихо.) Неужто и теперь подслушивает? В такую рань?..

Г у с к а. Раз я не сплю и вся семья, то как же может быть иначе? Хоть Ивденька и уверяет, что он спит, да я не верю-с, потому что тот, кто действительно спит, — откровенный человек — всегда храпит.

И в д я. Коли еще не верите, то вот сама помру от бездыхания, а уж… (Надулась воздухом, подошла, чтобы еще раз послушать, и вдруг отпрянула.) Тут уже дырочка!

Вздрогнул Гуска. Шепнули дочери, Секлетея Семеновна:

— Дырочка! Дырочка! Дырочка!

К о н д р а т е н к о. Гм… хоть я к вам и случайно зашел на обморочный крик и, тому подобное, однако так нельзя, так нельзя, гражданин Гуска, относиться к Комтруду — эрго — к Советской власти. Ибо Комтруд это прекрасное учреждение, гражданин Гуска, чудесный орган пролетарской нашей диктатуры, который…

И в д я (посмотрела в дырочку, зашипела). Тссс… Пошевелился!

К о н д р а т е н к о. Пошевелился?.. Да! Комтруд это орган, который всегда шевелится, бдит, не спит…

И в д я (подглядывая). Встает!.. Встал!..

Гуска и все Гуски ни живы ни мертвы.

К о н д р а т е н к о. Это, говорю, прекрасный орган Советской нашей власти, который всегда встает с раннею зарей…

И в д я. Серди-итый! Страх как дышит — в окно!

К о н д р а т е н к о. Наполняя все свои действия надлежащим революционным духом, гражданка Ивдя!..

И в д я. Вынул из кармана вот такой вот гребень!..

К о н д р а т е н к о. Орган, который пролетарским гребнем вычешет всех паразитов из гущи нашей жизни, как они ни прячутся, гражданин Гуска!..

И в д я (удивленно). Заметает!..

К о н д р а т е н к о. Орган, который железной метлой расчищает путь его величеству новому самодержцу труду: на мировой интернациональный трон…

И в д я. Собрал крошки со стола и… щелкает зубами — ест…

К о н д р а т е н к о. Он водрузит над миром красное знамя с надписью: «Кто не работает, тот не ест», — говорю я вам!..

И в д я. Пошел!

К о н д р а т е н к о. Эт цетэра.

И в д я. Вышел!

К о н д р а т е н к о (вытер холодный пот со лба). Ф-фу!.. (Гуске.) Но какая же это подлость с его стороны — просверлить дырочку, подсматривать, подслушивать! Это еще хуже террора, Савватий Савельевич. Это…

И в д я. Это ведь они пробили, Савватий мой Савельевич, голубь воздуховный, благородную дырочку, а вы говорите — подлость!

К о н д р а т е н к о (на дверь). С его стороны, я сказал, и какой это героический, благородный поступок со стороны Савватия Савельевича.

Г у с к а (подозрительно к Кондратенко). Как же тогда понимать с вашей стороны то, что вы до этого говорили? То есть кто же вы сами?

К о н д р а т е н к о. С моей стороны к вам перед этим было то, что с его стороны ко мне. Но я повернул с моей стороны дело так, что с его стороны ко мне стало то, что теперь с моей стороны к вам. То есть ему показалось, что я тоже большевик, ему нечего слушать, и он ушел. Но на самом деле я, с моей стороны к вам, такой же, какой вы с вашей стороны ко мне, уважаемый и дорогой, и неужто вы не верите, Савватий Савельевич?

Г у с к а (Ивде). И правда ушел?

И в д я. Ей-богу, воздуховный! Щелкнул, прищелкнул и ушел!..

Г у с к а (посмотрел в дырочку). Ушел! Верю, уважаемый, и кого я вижу, мой дорогой. Неужто Пьер? Добрый день, и так далее! Как ваше здоровьичко, самочувствице?.. Между прочим, боюсь, что наша Маргаритка действительно заболела! Надо воспользоваться случаем отсутствия (жест на дверь) оного, наведаться и покормить. (Жене и дочерям.) Весьма спешно, между прочим, это надо сделать-с! Секлетея, помоги. Ты, Ивденька, — вслед за ним. Постереги! Устенька, принеси лопату. Настенька — из подполья отруби! Пистенька — за корытцем! Христенька!

Но она хочет что-то черкнуть.

— Молчи! Хростенька, теплой воды принеси! Мыла, Анисенька, не забудь! А ты, Ахтисенька, с Пьером тут побудь, пока мы Маргаритку откопаем, накормим, закопаем. Одного петуха зарезать надо, — больно громко поет. Немедленно-с!

Кто охотно, кто неохотно вскочили, побежали, пошли.

Г у с к а (к Кондратенко). Извините, Пьер, то есть не подумайте со своей стороны, что это невнимание к вам с моей стороны — разрешите побежать и мне. На войне как на войне! Мы осаждены, и это наша вылазка. (Побежал.)

В комнате Кондратенко, Ахтисенька, и, как ни поглядывала она на Христеньку, — осталась и та. Даже первая перечеркнула молчание. Подошла к Пьеру и пальчиком в воздухе чирк-чирк. Ахтисенька прочитала:

— Скажите, Пьер, что такое грамчека?

К о н д р а т е н к о. Грамчека? Это, кажется, сокращенное название чрезвычайной комиссии по ликвидации неграмотности.

А х т и с е н ь к а. А папа думает, что это…

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк, перебила. Ахтисенька сердито дочитала). …Гранчека, думает — по-французски — большая чека, и еще больше квартиранта боится, потому что он агент из гранчеки…

А х т и с е н ь к а. Ой, Пьер, мы думали после этого, что у папеньки…

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк, перебила. Ахтисенька свирепо дочитала). Азиатская холера…

К о н д р а т е н к о. Бедняга Савватий Савельевич!

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк. Ахтисенька, чуть не плача от ревности, прочитала). Пьер! Милый! Спасите папеньку — и я вам отдам все самое дорогое, что у меня есть.

А х т и с е н ь к а (не выдержала). Довольно! Замолчи! Тебе папенька приказал молчать! Слышишь?

Христенька чирк-чирк.

Дудки! Тебе папенька приказал молчать. (Позвала.) Папенька!

Христенька пошла. У дверей оглянулась, чирк-чирк — рассердилась.

А х т и с е н ь к а (дочитала). «Помни же, идиотка!» От идиотки слышу!.. (К Кондратенко.) Не обращайте на нее внимания!.. Не смотрите, что она молчит… Скажите, Пьер, что такое грамчека? Мне скажите! Я первая придумала вас об этом спросить. Еще вчера, когда папенька об этом узнал.

К о н д р а т е н к о. Пожалуйста, милая Ахтисенька! Это сокращенное название неинтересной для вас комиссии по ликвидации неграмотности.

А х т и с е н ь к а. А я думала, что гранчека. Так же, как папенька, думала. Ах, как он беспокоится, бедненький. Мы думали, что у него азиатская холера. Милый Пьер! Спасите папеньку, и я вам за это отдам…

К о н д р а т е н к о (взял ее за руки). Что?

А х т и с е н ь к а. Все, что Христенька хотела вам отдать…

П и с т е н ь к а с корытцем:

— Скажите, Пьер, что такое грамчека?.. (Увидя, что Кондратенко держит за руки Ахтисеньку.) Ой! Пардон! (Уронила корытце.)

А х т и с е н ь к а (выдернув руки). Ничего подобного! Это Пьер со мной прощается, он уже идет домой…

П и с т е н ь к а. Так скоро? А чай? Оставайтесь, чаю выпейте. Кроме того, я очень хотела вас попросить за папеньку. Папенька все думает, что гранчека — это большая чека. Я бы ее расстреляла за это, если бы это было в моих силах. Но я еще не знаю сама, чека это или не чека. А он (на дверь) агент грамчеки. Папенька третью ночь не спит. Милый Пьер! Спасите папеньку, и я вам отдам за это все, что…

А х т и с е н ь к а. Я уже первая попросила и отдаю все, что ты хочешь отдать, вот!.. Кроме того, тебе папенька что сказал? Корытце принести? А ты что? Уже хочешь все отдать? А коли Маргаритка сдохнет, тогда что будет? Что тогда скажет папенька? Скорей неси!

П и с т е н ь к а (подняла корытце). Я несла и понесу. Но ты никогда не отдашь всего за папеньку так, как отдам я! Кроме того, у тебя нет фантазии и грез. Ночью ты спишь и не то что убежать, а из дому выйти боишься. С тобой всегда скучно. И недаром Пьер уже попрощался с тобой, чтобы уйти. Я вас понимаю, Пьер! До свидания!.. Я папеньке скажу, что Пьер убежал от тебя!.. (Ушла.)

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! Я сама папеньке скажу!.. Пьер! Не обращайте на нее внимания. Не верьте — что она отдаст все за папеньку так, как никто. Ничего подобного! Она обманет! Она у нас хитрая! Цветы делает из бумаги, а говорит, что настоящие. Политики страх не любит, а сама только и ждет, чтобы женщин национализировали. Мечтает убежать с кавалером. Тайком бегала на субботник, думала хоть там найти себе кавалера, а вместо того пришлось старые мешки чинить.

К о н д р а т е н к о. Неужто и здесь устраивают субботники? Местные ры-ка-пи?

А х т и с е н ь к а. Ах, не спрашивайте! У нас тогда такая тоска в доме. Все в кроватях. Папенька больным становится, как только услышит про субботник. И маменька, и все мы. От одного этого слова повышается температура и пульс.

К о н д р а т е н к о. Серьезно?

А х т и с е н ь к а. Очень серьезно.

К о н д р а т е н к о. Это очень интересный симптом социально-органического протеста. А ну! (Взял ее за руку, где пульс.) Субботники! (Считает пульс.) Да, да… Свыше ста. Очень интересный симптом! (Гладит ее руки.) Очень интересный и милый. А температура? (Коснулся головы.)

Из двери Н а с т е н ь к а с отрубями:

— Христенька чертит, что вы, Пьер, знаете, что такое грам… (Увидя, что Кондратенко держит Ахтисеньку за руку и прикасается к голове, рассыпала отруби.) Боже! Неужели уже?

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! Это… это Пьер мне температуру мерит и пульс… от субботника мерит…

Н а с т е н ь к а. Да? А я смотрю — у двери стоит Пистенька и рвет платок. Меня сразу бах в сердце предчувствие: это уже кто-то Пьеру авансы дает. Я к ней: Пистенька! Неужели уже?.. Еще нет, но сейчас будет!.. Боже! А за папеньку кто же просить будет? Надо мне!.. Обязательно и немедленно! Вбежала, а вы, Пьер, температуру мерите. Померьте, милый Пьер, сколько градусов у меня?

Кондратенко легонько коснулся лобика Настеньки.

(Прищурив глаза, страстно задышала.) Киса!..

К о н д р а т е н к о. Что-о?

Н а с т е н ь к а. Спасите папеньку, милый Кисьер, и я вам отдам…

А х т и с е н ь к а. Я уже первая!.. Я уже первая!..

Н а с т е н ь к а. Уже отдала?

А х т и с е н ь к а. Что? Ничего подобного! Я только первая уже сказала.

Н а с т е н ь к а. Ничего подобного! Христенька говорит, что она. А я…

Вбежала Х р о с т е н ь к а:

— Пистька рассказала Христьке, Христька чертит — Пьер сбежал. (Увидя Кондратенко.) Ах, вы здесь? Милый Пьер! Что такое грам…

Вбежала А н и с е н ь к а:

— Чека? (Увидя Кондратенко.) О, Пьер, милый! Вы здесь? Ах! Сбежал ведь Пьер! Чертит Христька — Христька рассказала Пистьке… Гм, чертяка!

Х р о с т е н ь к а. Пьер! Спасите папеньку, и я вам за это отдам…

А н и с е н ь к а. Все отдам за папеньку, спасите, Пьер!

Х р о с т е н ь к а. Я первая сказала!

А н и с е н ь к а. Я! Я!

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! Я первая из всех вас… Пьер, милый, спасите папеньку, сказала, и я первая отдам все, что Христенька хотела отдать, вот!..

Н а с т е н ь к а. А я сейчас же все, что не только ты и Христенька, а вот Хростька и Аниська, и Устька, и Пистька, — я все то отдам, только бы спасти папеньку!

Вбежала П и с т е н ь к а:

— Пьер еще не убежал?.. Боже! Ивденька сигналы… подает, ой, уже!.. Агент возвращается!.. Маргаритка хрюкает!.. Заливается!.. А папенька… (Да и задохнулась.)

Вбежала У с т е н ь к а:

— Уже агент!.. Ивденька!.. А Маргаритка!.. Папенька!.. (Тоже задохнулась)

Вбежала Х р и с т е н ь к а. Чирк-чирк — сестры прочитали:

— Что бы ты (на Ахтисеньку) знала, идиотка, что бог теперь послал Пьера только ради папеньки… он назад идет!

Сам не свой вбежал Г у с к а:

— Солнышко светило, и вдруг его нет, птички где-то пели и вдруг все онемели, одна желтая тишина и страх! То есть Ивдя сигналы дает, что агент возвращается. Идет! А Маргаритка хрюкает! Слышите? Все громче хрюкает! На всю Россию хрюкает! Боже мой! Боже-с!.. Говорил, между прочим, дурынде — лучше заколоть. Так нет же! Припрятать, пока пройдет революция. Не пройдет она, не кончится уж, верно, никогда, Пьер, а? Так спасите меня, Пьер! Вызволите! То есть скажите, что делать? Что дела-ать?

К о н д р а т е н к о. Первое — успокоиться нужно, Савватий Савельевич! Успокоиться нужно — это самое первое. Крепко и спокойно держать себя надо. Стать вот так и стоять!..

Г у с к а. Памятники на что уж спокойно и крепко стояли, а их посбрасывали!

А х т и с е н ь к а. Хотите, папенька, я вам валерьянки вместо мамы накапаю?

Г у с к а. Спасибо, дурочка. То есть ты думаешь, что валерьянка от революции спасет? Вы дайте мне таких капель, таких лекарств дайте мне, чтобы революция прекратилась! Вот!

К о н д р а т е н к о. Стать и стоять вот так, прикинувшись и делая вид, что вы тоже за революцию, за социализм, коммунизм эт цетэра, понимаете? Как, например, я. (Стал в позу.) «Товарищи! О чем писал Карл Маркс? Карл Маркс писал, что труд и капитал — это труд и капитал, и я давно за это». Вы понимаете? Лучший руль в жизни — наш язык, Савватий Савельевич. С ним можно переплыть какую угодно революцию, в ры-ка-пи пробраться, собственный дом конфисковать и в аренду сдать. А для этого прежде всего повесьте вы плакаты, портрет Карла Маркса, красные флаги, где только можно…

А н и с е н ь к а. У Кияшек так и сделали, папенька. Даже на Мурку красный бант нацепили, — это кошка у них, — на клетку с канарейкой тоже…

Г у с к а. Не смогу! Убью… кошку и канарейку! День потерплю, а потом убью… Не смогу я так притворяться, между прочим. Язык мой — враг мой. Например, только про кошку что-то такое подумалось, а уж язык и сболтнул — убью! Я когда сплю, то, между прочим, во сне говорю. И сонный большевиков ругаю. Например, три дня тому назад Секлетея Семеновна слышала — за календарь на них сонный кричал и ругался. Вы подумайте, — отменили старый календарь, отменили погоду по Брюсу!.. А какой ученый был! Скажите мне, куда девали Брюса? Куда Брюса девали? (Чуть не плачет.)

К о н д р а т е н к о. Гм… Брюса давно уж на свете нет, Савватий Савельевич. Он, кажется, умер еще при Петре Первом…

Г у с к а. Ничего подобного! Вы из Киева, а ничего не знаете. В подвал, между прочим, засунули Брюса. Мне даже об этом снилось. Потому и спать не могу. Мне даже захворать теперь нельзя, ибо больной я брежу и могу все секретное высказать, а он подслушает, услышит, а?..

Вбежала С е к л е т е я С е м е н о в н а:

— Ой горюшко! Ой! Ой! Разбилось зеркало!

Жуткая пауза.

Г у с к а (утробным голосом). Какое?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. То! Большое! Что на чердаке спрятали. Трюмо!

Х р и с т е н ь к а (чирк-чирк). Ой!

Сестры заныли:

— Ой, как же теперь без зеркала?

— Ой будет, ой!

— Ой, где же мы теперь себя увидим?

— Перед тем, как идти куда-нибудь, ой!

— А если прийти, ой?

— Ведь только в зеркале и жизнь была, ой!

Г у с к а. А… может, это тебе приснилось?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ой, наоборот! Мне приснилось, что оно целое, а полезла посмотреть — разбито. Упало на серебряный самовар и разбилось.

Г у с к а. Вот что наделала революция и большевизм, а? Разбилось самое лучшее зеркало. Трюмо, между прочим! Разбиты наши собственные отражения, то есть наши идеалы-с, ибо где я теперь увижу себя в лучшем виде, где? А Маргаритка хрюкает! Когда же этому конец будет? (Вдруг.) Городовой-ой! (Испугался.) Ой! Ой! Что я сказал? Что сказал?

К о н д р а т е н к о. Выкрикнули — городовой!

Г у с к а. Ужас! А хотел сказать: «Боже мой!»… А какая жизнь была! Какая жизнь! На каждом углу стоял городовой, и золотая тишина. А нынче вместо них лозунги, плакаты, от которых хочется плакать и плакать…

Вбежала И в д я:

— Возвращается. С бомбой!

Г у с к а (в отчаянии). Божевой! Божедовой! За что оставили меня? Всуе мя отринул еси? (Стал на колени и запел на мотив церковного песнопения.) Всуе мя отринул еси-и? (Встал.) Признаю Советскую власть до отказа, только бы было тихо. Да-с! По мне — пусть царь, пусть социализм, только бы было тихо. Пьер! Сделайте так, чтобы было тихо. Спасите меня от этого непокоя, от снов зловещих, от революции спасите!.. (Ивде — на дверь.) Пришел?

И в д я. Еще нет. Но сейчас будет. Подошел ко мне и спрашивает, где тут можно раздобыть чаю? Где самовар? А сам как затрясется, да как щелкнет зубами! Глянула, а в руках-то у него что-то круглое и железное. Бомба!

Г у с к а. Я ведь мышка, серенькая мышка. А жизнь — кот… Четыре кота по углам. Когда же придет амнистия? Куда мне спрятаться? (К Кондратенко.) Возьмите меня в Киев!

К о н д р а т е н к о. Я сам убежал из Киева. Ой, что я сказал?

Г у с к а. Вы сказали, что убежали из Киева.

К о н д р а т е н к о. Ничего подобного! Наоборот! Я хотел сказать наоборот. Потому что придется, вероятно, сделать наоборот, но… (тише) подождите. Идея, идея, Савватий Савельевич, спасительная идея! Шел это я к вам, чтобы вы попросили у вашего кума лодку порыбалить. И вот идея! Хотите отдохнуть? Хотите покоя? Золотой тишины?

Г у с к а (как богу). Пьер!

К о н д р а т е н к о. Так давайте завтра же утром отправимся на лодке в плавни, будто за рыбой. Я там уже был и приглядел одно местечко. Представьте себе — тихий необитаемый остров. С одной стороны вербы, с другой — камыш, а посередине небо, бабочки, цветы. Я назвал его блаженным островом…

Г у с к а. И ни души?

К о н д р а т е н к о. Ни полдуши! Идеальная, золотая, неслыханная тишина и благодать, как…

И в д я (зашипела от двери). Пришел!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Пресвятая богородица!

К о н д р а т е н к о (шепотом). Как у богородицы за пазухой.

А х т и с е н ь к а (шепотом). И меня возьмите с собой, папенька и Пьер!

Дочери наперебой, тоже шепотом; Христенька чирк-чирк:

— И меня!

— Меня и!

— Не те, а ме!

— Ме!

— Ня!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. И меня, Саввасик и Пьер!

Г у с к а (зашипел). А кто же дома останется? Дома-то кто? С Маргариткой, например, кто? А как же останется чердак и все, что там, например, и все, что здесь, между прочим, а?

Все притихли.

(После паузы.) Ведь никто об этом и не подумал, а все сейчас же меня-ня!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Я думаю, Ивденьку можно будет оставить, Саввасик. Она присмотрит, и крестьянка она.

И в д я. Ой не смогу, воздуховная! Страхи на ура, как блохи, поднимают. Уж и меня возьмите, голубь иорданский. Уж какая ни есть тишина, а нужно будет дослышать… А я такая, что как к земле ухом припаду, так за сорок верст слышу…

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Тогда можно будет куму Агафью Филипповну попросить, чтобы она постерегла и за Маргариткой присмотрела — еще лучше! Ведь у нее мандат, то есть у Исая Африкановича, ее мужа, что служит в совнархозе и поэтому избавлен от конфискаций и реквизиций. Недавно, между прочим, Кияшки ездили к тетке, так она стерегла с мандатом. Поедем, Саввасик, а?

К о н д р а т е н к о. Поедем, Савватий Савельевич! Рыбы наловим! Уху сварим!

А х т и с е н ь к а. Цветов нарвем!

А н и с е н ь к а (перебивая). Незабудок!..

Д о ч е р и:

— Я шелковые чулки надену!

— Я голубую блузку!

— А я — комбинэ!

Г у с к а (думая). А кое-что можно будет взять и с собой, думаю и еще подумаю я. Спасибо вам, Пьер, за брошенный мне с вершины вашего разума якорь спасения, за то, что выводите меня, как погребенного Лазаря, из пещеры на блаженный остров. Вы теперь мой ведь и спаситель!

К о н д р а т е н к о (польщенный). Не стою благодарности, дорогой Савватий Савельевич! Гомо сум, эт гумани нигиль а мэ алиэнум путо — я такой же человек и все человеческое мне не чуждо. Наоборот, сам я ищу подобных людей. Я (Гуске на ухо) киевский эсер…

Г у с к а. Тссс!

И в д я (у дырочки). Читает и воду пьет.

Г у с к а. Люблю теперь эсеров, как самого себя! Люблю и верю! Едем! Завтра! На блаженный остров!

А х т и с е н ь к а. Ура!

Г у с к а (зашипел). Тссс!

И в д я (у дырочки). Читает.

А х т и с е н ь к а. Я не могу! Мы шепотом, папенька и Пьер! (Шепотом.) Ура!

С е с т р ы (шепотом). Ура-а!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (шепотом). Саввасик, ура!

В с е (шепотом, одними губами). Ура! Ура! Ура!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

— Кшшш! Куда ты? Куда-а? Берегитесь, иорданский, на вас полетел! Воздуховная, отмахните! Маменька, отгоните! Кшшш! Кшшш! Сильней махайте, говорю! Дышите! Фукайте! Дуйте на них! Делайте, между прочим, больше ветра! Они не любят ветра!

Шипели, фыркали, махали Г у с к и на комаров рано утром, подплывая с П ь е р о м К о н д р а т е н к о к блаженному острову в плавнях.

— Вот мы и приехали, господа!

Сказал Пьер Кондратенко и первый выскочил на берег. Лодка покачнулась. Кто-то чуть не упал в воду.

К о н д р а т е н к о (мокрый, вспотевший — он греб — Гуске.) Поздравляю, Савватий Савельевич! Мы на блаженном необитаемом острове. Здесь одна природа. Революции нет. Революция, так сказать, не существует тут в природе. А? Местечко — один цимес. Первобытный тишайший цимес!

Г у с к а. Вот только есть ли в революции такая природа, то есть вышеупомянутый цимес? Вижу по глазам, что еще не верит, сомневается Ивденька. Ну, что ж! Коли не веришь, Ивдя, слезь, побеги, осмотри. Ной, когда пристал ковчегом к горе Арарат, между прочим, тоже не поверил, пока не послал на разведку голубя, и тот принес ему масличную ветвь. Ты понимаешь, Ивденька?

И в д я. Зачем голубь, голубь мой, коли я сама голубкою побегу, порхну, полечу и все начисто сначала осмотрю, чтобы вы не сумлевались из-за меня, голубь мой воздуховный! (И побежала, зашуршав полушубком. Через минуту прибежала обратно.) Никогошеньки, ничегошеньки не видно и не слышно, и не будет слышно, голубь мой. Кругом вот так — вода, вот так — вербы, а вот так — одна тишина, такая тишина, что никакой революции, все слышно и ничего не слышно!

Г у с к а. Как же это, между прочим: все слышно и ничего не слышно?

И в д я. А так, голубь, что вам все дочиста будет слышно, а вас никому не слышно.

Г у с к а. Ну вот! А ты не верила, Ивденька, что есть еще на земле уголок природы, где не существует революции в природе. (К Кондратенко.) Между прочим, как это образованно сказано, Пьер Афанасьевич! Как высокоразумно! Простому уму так просто неподведомственно-с! Спасибо за спасение! Еще раз спасибо! И еще раз! Кубическое вам мое спасибо!..

К о н д р а т е н к о. Недостоин я такой возвышенной благодарности, Савватий Савельевич!

Г у с к а. Нет! Нет! Вы большего достойны. Целого благодарственного молебна с «тебе бога хвалим», помните? (Пропел вполголоса.) Неужто же действительно необитаемый, Пьер?

К о н д р а т е н к о. Со времен запорожцев ни одна нога, кроме моей вчера, не ступала!

Г у с к а. И можно крикнуть?

К о н д р а т е н к о. Пожалуйста! Я вчера кричал здесь весь день.

Г у с к а (смакуя). Что бы такое крикнуть, а? (Прокашлявшись.) Хочется сразу все. Нет! Не надо всего. На пробу вместо всего я крикну пока… го-го. (Нерешительно кричит.) Го-го! (Прислушиваясь, громче.) И-го-го! (Обрадовавшись, во весь голос.) Го-го-го-го-го-о! (Погрозив кому-то.) Подождите! Я еще не так крикну, ого-го! (К лодке, своим.) Вылезайте! Мы спасены! (Запел громко.)

Н а с т е н ь к а и А х т и с е н ь к а подхватили:

— «Тебе бо-га хвалим, тебе господа исповедуем»… Вот только холодно очень в природе. Бр-р-р! И сыро, между прочим. И комарья, как при третьей казни египетской.

А х т и с е н ь к а. Зато тут посмотрите, как поэтично. Далеко от дома. И солнышко вон всходит, а дома никогда. А водяные лилии какие! Как блюдца с медом на голубом столе, а?

К о н д р а т е н к о (благодарно, к ней). Вы сегодня сама поэзия, Ахтисенька! (Гуске.) А от холода и комаров можно будет огонь развести. Костер!

А х т и с е н ь к а. Ах, какое это поэтическое предложение! Огонь! Мы цветов нарвем, нарвем и будем греться.

Христенька ревниво чирк-чирк.

С е с т р ы (прочитали). С цветами в руках руки греть. И это поэзия! Ха-ха!

А н и с е н ь к а. А ты молчи, коли молчишь. Прозаичка!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (выходя из лодки). Девочки! Без выражений. Без выражений гово… (Поскользнулась и упала.) У-х, я упала!

Кондратенко бросился к ней, помог встать.

Д о ч е р и:

— Ой, маменька! Ты запачкала себе платье!

— Запачкала, ой!

— Смотри, какие пятна!

— Ой, пятна какие!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ой, какая я мученица! Какая трагичница! Уж из революции выскочила, а мне все не везет. Платье, лучшее мое платье, довоенного муара, по пять сорок, мадам Дора Моисеевна Франсе шила, и никогда ведь оно меня не полни-и-ло.

Г у с к а. Кто же, едучи рыбалить, в бальное платье наряжается, макотра? Лягушкам или вот этим вербам вздумала показаться?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. И не лягушкам, и не вербам, а может, сюда какой-нибудь благородный мужчина тоже убежал от революции и на лодке мимо нас поедет, как ты этого не понимаешь? Кроме того, не забывай, что я женщина обморочная, а здесь революции, чтобы сдерживаться, уже нет, и девочки в меня выдались — имей это в виду!.. Ну за что ты меня обругал макотрой? За что?

Г у с к а (к Кондратенко). Женщина вопрошает — значит, она знает, сказал какой-то философ, и это правда. Мужчина спрашивает — ничего не знает, скажу я. Ну за что, например, стращает она еще и обмороком?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. За макотру! Я в монастырь убегу! Я в башню замуруюсь и помру за макотру!

Хростенька и Анисенька уже начали охать.

Я хочу умереть! Дайте мне смерти! (Вдруг с искренним страхом.) Ай! Паук! Он меня хочет укусить.

К о н д р а т е н к о. Это не паук! Это просто паучок. Маленький ткачок-паучок. Он не кусается. Вот я беру его в руки и… (Сняв с нее паучка, бросил его на землю.)

И в д я (поспешно раздавила его ногой). Как можно, чтобы не кусался? На то он и паук, чтобы кусаться…

Г у с к а (испуганно). Фу-у!.. Лучше б тебя уж обморок хватил!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (смотрит на траву). Ай! Вон что-то в траве сидит. Прыгает! Скорпион!

К о н д р а т е н к о (тоже испуган). Где? Фу-у! Да ведь это лягушка!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Простите, что лягушка. Я первый раз у реки. Какая я трагическая мученица!

К о н д р а т е н к о. Успокойтесь, Секлетея Семеновна. Надо успокоиться, Савватий Савельевич! Возьмите свои нервы в руки, натяните, как вожжи, и управляйте собой, пока мы переедем через скалы и пропасти большевизма.

П и с т е н ь к а. Как это поэтично сказано!

А х т и с е н ь к а. Я первая хотела сказать — как это поэтично сказано.

К о н д р а т е н к о. Зачем мы приехали сюда, господа? Во главе со мной! Мы приехали сюда, чтобы передохнуть, набраться сил для дальнейшей борьбы с большевизмом и его агентурой за нашими стенами. Ведь мы действительно на острове, и на нас смотрит вся Европа, как на свой Кронштадт от большевиков…

И в д я. Ну чисто как святой Иоанн Кронштадтский говорит!

К о н д р а т е н к о. Так давайте же набираться! Надувайте груди, как корабли паруса! Набирайте побольше кислорода тут, чтобы выдохнуть побольше углекислоты там! Мы должны их передышать. Дышите, господа! Дышите! Дышите!

Г у с к а (жене). Слышишь, что говорит Пьер Афанасьевич, эсер и вождь наш благородный?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Слышу.

Г у с к а. Так не выдумывай обмороков, а дыши! Ишь какая ты нервная после революции стала — умереть уже хочешь, а паучка боишься, лягушек не узнаешь. Дыши! (Всем.) Дышите все! Слышите? Расходитесь и дышите!

И все, разойдясь, задышали.

Кондратенко и Ахтисенька, дыша, первые отделились. Зашли за кусты.

К о н д р а т е н к о (взяв ее за руку). Вы сегодня, Ахтисенька, «как цветок голубой среди мертвой зимы!»

А х т и с е н ь к а. Ах, как это поэтично сказано! Мне и правда немножко холодно. Вам, верно, тоже?

К о н д р а т е н к о. Нет! Нет! Я зажег в сердце целый костер любви, и он меня греет, жжет, милая Ахтисенька!

А х т и с е н ь к а. Как это поэтично сказано! А почему вы дрожите?

К о н д р а т е н к о. Мне мало одного костра. Меня тянет к вашему. Дорогая Ахтисенька! Вы зажжете его для меня? Неопалимую вашу купину?

Из-за кустов появилась Х р и с т е н ь к а. Чирк-чирк.

А х т и с е н ь к а (решительно). Дудки!

Христенька к Кондратенко чирк-чирк.

Кондратенко развел руками — ничего-де не понимаю.

Христенька подумала, подумала и все-таки придумала. Сломала камышину и чирк-чирк на песке.

К о н д р а т е н к о (прочитал). «Пьер! Вы спасли папеньку. Я хочу вас поблагодарить». (Польщенный.) Ну что вы, дорогая Христина Савватьевна, что вы!.. Недостоин я… Так просто, знаете, явилась идея про этот остров. Хотя говорят, — все великие идеи возникают из простого, но я не обращаю на это внимания. Пожалуйста!

Христенька чирк по песку, чирк.

(Прочитал.) «Но я хочу поблагодарить вас не просто, а так, как шепнул мне таинственный голос — без третьих глаз…»

А х т и с е н ь к а. Немые не могут так писать! Кроме того, папенька сказал, чтобы мы дышали, а ты что?

Христенька, рассердившись, тяжело задышала.

Но папенька сказал, чтобы мы разошлись и дышали, а ты как дышишь? Я с тобой разошлась, а ты как? (Позвала.) Папенька! Папенька! Христенька не хочет расходиться!

Х р и с т е н ь к а (угрожающе чирк-чирк). Помни же еще раз, идиотка, и это уже в последний!.. (Ушла.)

А х т и с е н ь к а. Еще раз от идиотки слышу, и тоже в последний! (К Кондратенко.) Не обращайте, Пьер, на нее внимания, потому что я первая еще вчера придумала поблагодарить. Я вышла в садик и думала-думала, как я вас поблагодарю. Я подумала так, скажу: «Милый Пьер, вы спасли папеньку, я хочу поблагодарить вас». А Христенька подслушала, как я думала. Она у нас вообще любит подслушивать. Молчит, ее не слышно, а сама все, все подслушивает.

К о н д р а т е н к о. Как же вы хотите меня поблагодарить?

А х т и с е н ь к а. Как? (Стала в позу благодарящей.) Милый Пьер!

К о н д р а т е н к о. А дальше?

А х т и с е н ь к а. Вы спасли папеньку.

К о н д р а т е н к о. Дальше?

А х т и с е н ь к а. Можно вас поблагодарить?

К о н д р а т е н к о (протягивая руки). Ну?..

А х т и с е н ь к а. Благодарю вас.

К о н д р а т е н к о. И все?

А х т и с е н ь к а. А как бы вы хотели?

К о н д р а т е н к о. Как? (Взял ее за руки и только собрался поцеловать, как тут…)

Появилась У с т е н ь к а и сказала:

— Милый Пьер! Вы спасли папеньку. Я пришла поблагодарить вас за это. Я пришла поблагодарить как будто с пустыми руками, но если вы посмотрите хорошенько, я принесла вам мою руку и сердце… Конечно, я знаю, я самая старшая, но знайте, Пьер, что я такая же, как была. А если я такая же, как была, то и дальше буду такой же, а Настенька, Пистенька, Христенька, Хростенька, Анисенька и Ахтисенька уже не такие, как были, и поэтому раньше меня постареют…

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! Я тоже была такая, есть и буду!

У с т е н ь к а. Кроме того, я первая в доме помощница и варю кофе, как никто.

А х т и с е н ь к а. А я еще лучше сварю!

У с т е н ь к а. Кроме того, я могу зарезать курицу, а Настенька, Пистенька, Христенька, Анисенька и особенно ты, Ахтисенька, еще и до сих пор боишься. Кроме того, я очень скромная, говорит маменька, и все равно, только что сказала она, первой из нашего дома выйду замуж я! (И ушла.)

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! Пьер! Не обращайте на нее внимания. Она совсем не скромная. Она, когда спит, скрежещет зубами. Кроме того, она подкладывает себе бюст…

К о н д р а т е н к о. Все внимание свое я отдал уже вам, милая Ахтисенька, и потому не вижу никого, кроме вас, и ничего больше, кроме вас. Вы привлекли мое внимание, как магнит железо. Меня, террориста-эсера, тянет к вам, как к материнскому бюсту… (Взяв ее за руки, привлекает к себе.)

А х т и с е н ь к а (вдруг пальчиком). Тссс!

К о н д р а т е н к о (шепотом). Опять кто-то идет?

А х т и с е н ь к а. Комар! На вас хочет сесть вон тот комар! (Прогнала комара и погналась за ним.) Ловите его! Убейте, милый эсер Пьер!

Кондратенко гонится за комаром, но ловит ее. Привлекает к себе. Только хотел поцеловать…

Как тут прибежала Н а с т е н ь к а:

— Папенька позволил петь старорежимные романсы и говорить «господа». Милый Пьер! Вы спасли па… (Увидя Ахтисеньку в объятиях.) Ой… Неужели ты уже?

А х т и с е н ь к а. Что?

Н а с т е н ь к а. Отдаешь все, что обещала?

А х т и с е н ь к а. Ничего подобного! И как тебе не стыдно! Это Пьер учил меня дышать.

Н а с т е н ь к а. А я когда спросила у папеньки, можно ли уже петь наши романсы, а он когда сказал — можно и «господа» говорить можно, я чуть не умерла — неужели уже? А сердце да! ей-богу, уже Пьер спас папеньку от революции; беги скорей, скорей поблагодари! Милый Пьер! Вы спасли папеньку, да?.. Я хочу вас поблагодарить. Мерси… до гроба! И все, что обещала, тоже до гроба… Научите и меня дышать, Пьер!

К о н д р а т е н к о. Вы и так дышите, как кузнечный мех.

Н а с т е н ь к а. Да? А я и еще сильней умею. Только чтобы сильнее вышло, нужно, чтобы кто-нибудь сказал мне что-нибудь тэт-тэт, милый Пьер. Что-нибудь! И тогда вы увидите, как я дышу… (И уже засопела.)

К о н д р а т е н к о. Нет! Нет! Не нужно! Вам больше к лицу дышать спокойно.

Н а с т е н ь к а. Спокойно? Вот так? (Смотрит на него и дышит.)

К о н д р а т е н к о. Нет! Нет! Спокойней нужно! Тише. Дышите нормально.

Н а с т е н ь к а. Вот так? (Затаила дыхание, вдруг истерически страстно.) Пьер! Милый! Научите меня дышать нормально!

К о н д р а т е н к о. Фу-у! Нормально это так… Да дышите вы так, как всегда дышите, а ну вас!..

А х т и с е н ь к а. Что ты в самом деле пристала? И как тебе не стыдно так дышать? Не дыши так!

Н а с т е н ь к а. А ты сама как дышишь?

А х т и с е н ь к а. Я дышу, как папенька велел.

Н а с т е н ь к а. Врешь! Ты дышишь не так, как папенька сказал. Ты дышишь так, как не папенька велел. Ты дура! Дурында! Дурища!

Тут словно ветром нагнало Х р о с т е н ь к у и А н и с е н ь к у.

Х р о с т е н ь к а. Христька пишет, забожилась отомстить тебе, ой Ахтиська! А Устька маменьке пожаловалась, что ты не даешь ей с Пьером дышать, ага! Милый Пьер! Вы спасли папеньку, да? Я хочу вас тоже поблагодарить и возле вас подышать, можно?

А н и с е н ь к а. Можно? Чтобы подышать возле вас, я тоже хочу вас поблагодарить. Папеньку ведь спасли вы, да? Пьер, милый! С вами дышать всем Ахтисенька не дает, пишет Христька, забожилась отомстить ей! А Устька маменьке пожаловалась уже, а?

К о н д р а т е н к о (уж не знает, что ему и говорить). Фу-у! Пожалуйста… Но я недостоин… Кроме того, это уже черт знает что выходит: жалобы, ссоры и так далее. Вместо того чтобы дышать и передышать тех, вы не даете друг другу и мне дышать!..

Вбежала П и с т е н ь к а:

— Ахтисенька! Настенька! Анисенька и Хростенька! Вы такое тут подняли, что папенька вас кличет. Немедленно!

А х т и с е н ь к а (Настеньке). Ага!

Н а с т е н ь к а (Ахтисеньке). Это тебе — ага!

Х р о с т е н ь к а (Анисеньке). И тебе!

А н и с е н ь к а. Нет, тебе.

Ушли.

П и с т е н ь к а (торопясь). Пьер! Я не могу без вас дышать.

К о н д р а т е н к о. То есть?

П и с т е н ь к а. Я просила, и вы спасли папеньку, но почему-то после этого сдерживаетесь и только снитесь мне. Как вам не стыдно так сдерживаться, мучить меня и себя! Милый! Пьер! Довольно! Я уже третью ночь не сплю, все жду вас, жду, чтобы вы приехали на извозчике ночью и чтобы было тихо, тихо, чтобы даже лошади не дышали и чтобы наконец вы украли меня и бессознательную во весь дух повезли на кладбище в церковь, а потом на край света. Почему же вы не едете, скажите? Ну почему?

К о н д р а т е н к о. Я? На кладбище? На край света? На извозчике? Извините, но это прогимназические, четырехклассные фантазии и химеры. Туман, в котором заблудится лучший извозчик. Вы взрослая девушка. Отбросьте все это, Пистенька!

П и с т е н ь к а. Это моя благодарность — не отбрасывайте ее! Кроме того, вы ведь тоже против революции, хотите убежать от нее и от большевиков? И я тоже. Давно тоже. Еще после того, как они посрывали голубые петлицы, золотые погоны и всю красоту жизни, а всех кавалеров сделали неинтересными, все ходят в солдафонских шинелях, говорят о картошке и ни одного слова о луне. Я не могу и хочу убежать. В Венецию, например, Пьер, где гондолы и гитары! Или в Мадрид, где быки и гладиаторы! Я буду делать цветы из бумаги и продавать, а вы… будете любить только меня и больше ничего. Крадите же меня, милый! Сегодня ночью! Сейчас! Ну крадите же!

К о н д р а т е н к о. Вот тебе и на — карьера на курьерских! Извините, но все это ерунда и чепуха.

П и с т е н ь к а. Крадите, а не то я… вас украду!

К о н д р а т е н к о. Послушайте! Да что вы! Подождите! Что скажет ваш папенька? Я папеньке скажу!..

Вернулась А х т и с е н ь к а:

— Ничего подобного! Пистька обманула! Папенька не кликал меня. Наоборот, сказал и приказал, чтобы ты (Пистеньке) сейчас ушла и отдельно дышала. Немедленно чтобы! Слышишь?

П и с т е н ь к а тяжело, ревниво задышала, но отошла.

К о н д р а т е н к о. Теперь вы уже меня спасли, милая Ахтисенька! Разрешите мне теперь вас поблагодарить!

А х т и с е н ь к а. За что? Разве Пистенька вас — что?.. (Ревниво.) А?

К о н д р а т е н к о. Не надо волноваться, Ахтисенька! Ничего особенного не случилось. Я просто горел перед вами, как свеча перед моей новой иконой. Вы побежали к папеньке. А на меня задышали так, что чуть не погасили.

А х т и с е н ь к а. Это Пистька идиотка!.. Пьер, милый! Не обращайте на нее внимания! Милый! Говорите!

К о н д р а т е н к о. Ахтисенька, дорогая! Пойдем туда, подальше, где никто, кроме нас, не будет дышать. На ту сторону острова.

А х т и с е н ь к а. А если будет дождь или есть захочется?

К о н д р а т е н к о. Мы залезем в шалаш. Я наловлю для вас рыбы, нарву пахучего сена, водяных лилий, и мы будем дышать вот так. (Опять привлек Ахтисеньку.) Дышать и дышать.

А х т и с е н ь к а. Как вы поэтично дышите, Пьер!

К о н д р а т е н к о. Это вы меня вдохновляете, Ахтисенька! (Только собрался поцеловать, как тут…)

Опять из-за кустов появилась Х р и с т е н ь к а. Рукой чирк-чирк.

К о н д р а т е н к о (яростно). Слушайте! Вы знаете поговорку на «а»?

Христенька чирк-чирк, дескать — нет.

К о н д р а т е н к о. А не пошли бы вы к чертовой маме…

Христенька сделала страшные глаза.

…дышать!

А х т и с е н ь к а. И папенька сказал, чтобы ты немедленно разошлась, вот!

Х р и с т е н ь к а (не выдержала, заговорила). Вы хотите полюбить Ахтиську? Так знайте — она (зловеще) незарегистрирована!

А х т и с е н ь к а. Ой! (И в обморок.)

Х р и с т е н ь к а. Видите — правда! Предупреждаю, потому что я… полюбила вас, Пьер, не так себе, а трагично! Ради вас заговорила, обет богу нарушила!..

К о н д р а т е н к о (подхватив потерявшую сознание Ахтисеньку). К чертовой маме! А то я сам уйду, убегу от вас к чертовой маме! (Ушел.)

Х р и с т е н ь к а. А-а! Так я скажу всем, что вы террорист-эсер, убежали из Киева и что я решусь на все! (Погналась за ним.)

Ничего не зная, подошел Г у с к а. Старается дышать так, что-бы передышать тех:

— Теперь я понимаю, как обрадовался Ной, когда наконец он причалил у Арарату: увидел там (посмотрел на солнце) солнце (чихнул), вербы (чихнул), бабочек вот… (чихнул). Простудился! Ей-богу, простудился! Насморк начинается, а? (Потянул носом воздух, чихнул. Высморкался. Потер нос.) Не падай духом, голубчик! Дыши! Дыши! Савватий! Мы должны их передышать… Да! (Громко, строго.) Гуска, товарищи, вас передышит, его величество коллежский секретарь и Российской империи обыватель Гуска-с! Потому гражданином мне стало хуже, и я весь против! Я мышка, серенькая мышка, но я… (тоном пророка) множусь, умножу семя мое. Мое семя. Семь. Семью семь будет сорок девять, еще семь, — три пишу, шесть в уме, четырежды семь — двадцать восемь и шесть, — будет триста сорок три, а потом меня будут тысячи, миллионы-с! Источу ваш чертов социализм и, мстя, отомщу вам — неукоснительно-с! Куда вы девали пасху? — спрошу-с. Что вы сделали из России? — скажу. Нуль? Из веры православной — два нуля-с? Мерзавцы! Вы России трон конфисковали, а у меня плюшевое кресло, семнадцать рублей заплатил в тысяча девятьсот четвертом году в магазине Коппа. На колени! На виселицы! Всех перевешаю! А за разбитое зеркало я сделаю такое, что все вы на виселицах отразитесь в нем, и я буду смотреть и любоваться. Сломаю вашу пятиконечную и вновь поставлю рождественскую звезду во главу угла. Да-с! И будет жизнь опять, как котик, у ног моих мур-мур, мур-мур.

Где-то запела Настенька: «Ваш уголок я убрала цветами», а ее перебивали голоса Хростеньки и Анисеньки: «А если он вернется, что я сказать должна? — Скажи, что я ждала его, пока не умерла».

Девочки уже запели. Ну-ка, запою и я. (В экстазе запел.) «Боже, царя храни!» (Но от экстаза колики в животе. Схватился за него рукой. Снял пояс и полез в кусты.)

Тут откуда-то взялось двое рыбаков: с т а р и к и р ы ж и й. Остановились. Слушают.

С т а р и к. Уж не паны ли сюда пожаловали, Федор, а?

Р ы ж и й. По пенью — фактический факт. В городе теперь им права голоса не дают, так они, стервы, даже сюда залазят и вот здесь голосуют.

С т а р и к. Воют?

Р ы ж и й. Это по нотам у них называется, на оплодисмент. Знаю, служил когда-то у одних кучером. Слышу раз ночью — барышня как зальется-льется: я умираю, милорд… Потом слышу: лясь-лясь! Думаю — дерутся. Подбежал к окну, а это она по ноте выводит, а гости в ладоши хлопают — оплодисмируют. (Заглянул в лодку.) Реквизнуть разве что-нибудь, Маркович?

С т а р и к. А ну их! Не трожь, Федор!

Р ы ж и й. Чего антимонии разводить? Пришла революция — дави буржуазию, потому — социальная. Страх не люблю я буржуазии. Очень большое у нее самолюбие: сама рассядется на всю жизнь, а ты чтоб стоял. Вот и сейчас: стоишь, удишь, а она расселась, и в лодке у нее всего полно, всякой тебе эксплуатации!..

С т а р и к (понюхав табак). Ученая у тебя стала голова, Федор. Словами такими закидаешь, что и оратору другому нос утрешь…

Р ы ж и й. Потому агитация теперь такая пошла, Маркович, от большевистской партии. Как дважды два — четыре, большевики народ просветят и на путь наставят.

Подпоясываясь, вылез из кустов Г у с к а. Не видя рыбаков:

— Пережду, пересижу, передышу вас, да-с! (Увидя рыбаков, растерялся.) Это я дочерям, между прочим. Извините! Но меня уверили, что это необитаемый остров, на котором, между прочим, дед мой биндюжником был, а бабка всенародно городового избила… Так как же это вышло, а?

Р ы ж и й. Сами не знаете как?

Г у с к а. Ничего не понимаю. Как вы сюда попали?

Р ы ж и й. Само собой — другим маршрутом. Трудовым!

Г у с к а. Позвольте… Как же это так? Меня уверили… Ивденька, например, тоже трудовая крестьянка, что тут ничего и никого не было в природе, кроме запорожцев, а?

Рыжий взглянул на старика — что, дескать, он несет. Старик подмигнул, незаметно показал, что сударик уже, видно, выпивши.

Кто вы такие?

Р ы ж и й. Не видите уже кто?

С т а р и к. Рыбаки мы тут. Рыбу ловим.

Г у с к а (опомнился. Обрадовался). А-а!.. Рыбаки? Рыбалочки! Рыбари! А мне подумалось, что вы… наоборот. Фу-у! Вы только подумайте, — рыбаки вы, а мне подумалось, что вы… совсем не рыбаки, а наоборот. Так вы, между прочим, значит, братцы, рыбаки! И рыба у вас есть? Можно будет купить?

С т а р и к. А почему же нет.

Г у с к а (еще больше обрадовался). Вы только подумайте!.. Так я куплю! Ей-богу-с! Керенками даже заплачу… А? Что я, между прочим, сказал?

Р ы ж и й. Вы сказали, что керенками заплатите.

Г у с к а. Только подумал, а уж язык не туда выскочил. Это я, между прочим, едучи сюда с детками, как на необитаемый остров, подумал, что тут революции, должно быть, не было, и советских денег, пожалуй, не берут, так захватил и керенок — немножко было. А?

Р ы ж и й. Как не было, когда рыба здесь давно уже по советскому декрету в водяных недрах плавает, а за керенки не продается. Мы не спекулянты и не контра!

Подошла С е к л е т е я С е м е н о в н а. Молча остановилась.

Г у с к а. Я заплачу советскими. Мне еще лучше. Я ведь сам тоже из трудящихся чиновников и признаю Советскую власть до отказа. И дед мой, между прочим, тоже биндюжником был…

С т а р и к (посмотрев на небо). Дело не вредное. Кто топором, кто удочкой, кто, значит, пером, а для народа и государства нашего — польза. Вот только дождик, кажется, собирается, Федор?

Р ы ж и й (посмотрел на небо). Пропорция, как дважды два, составляется такая. Так вы сюда за рыбой приехали или же так — в шалай-балай?

Г у с к а. На отдых… после революции. Между прочим, как я сказал?

Р ы ж и й. Вы сказали на отдых после революции.

Г у с к а (проверив сказанное). Да-с! После революции! Ведь до революции я никогда и ни разу не ездил сюда отдыхать На лоно природы, между прочим, так надо меня понимать. Ей-богу, не ездил и свежим воздухом не дышал, а теперь вот благодаря революции дышу. И жена вот дышит и дети…

Р ы ж и й. Ну что ж… Дышите! Воздух здесь свежий, чистый, как дважды два — санитарный и гигиенический.

С т а р и к. Так и рыба, может, будет. Принесем! Отдыхайте! (Ушли.)

Г у с к а (жене). Дыши, Секлеся, дыши! Слышала? Рыбаки — уж какое мурло, а и те вишь маракуют, что такое (саркастически) санитарный и гигиенический воздух. Мы должны их передышать. Дыши.

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ах, Савватий, как я могу их передышать, коли тут сыро, на меня икота напала, а к тому же еще и ты не даешь мне спокойно дышать!

Г у с к а. То есть?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ну подумай — у нас семь девочек. Старшая Устенька. А ты Пьера Кондратенко к Ахтисеньке, к самой младшей, подпускаешь. Ну подумай!

Г у с к а. Женщина! Где твоя логика? Приманивать жениха на прокисший лимон, когда ему нравится персик. Подумай ты, тыква!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Не приманили бы к Устеньке, так приманили бы к Настеньке, Пистеньке, Христеньке, Хростеньке — за какую-нибудь зацепился бы — ведь сверху вниз. А коли отскочит от Ахтисеньки, разве покатишь его снизу вверх — где твоя логика, да еще и психологика?

Г у с к а. Коли наплодила гору, то сверху-то кто у нас — Ахтисенька или Устенька, глупая ты гусыня!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ах, довольно!.. И имей в виду! Имей это в виду… Ну, за что ты меня обругал гусыней? За что? Ты действительно дышать спокойно не даешь! У меня уже желтеет в глазах!..

Г у с к а. Так тебе и надо! Пусть желтеет-с!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. А-а!.. Меня обморок берет… Я падаю…

Г у с к а. Не упадешь, ибо в тебя сейчас же скорпионы вцепятся. Вон они сидят в траве, только и поджидают тебя. Вот они! Подскакивают уже!..

С е к л е т е я С е м е н о в н а (пугаясь). Ай! Я не буду! Ей-богу, не буду, Саввасик!

Г у с к а. Ага-а! Не будешь! Так теперь я тебе покажу, как я не даю тебе спокойно дышать! Теперь я отблагодарю за все! А за Маргаритку и пятна на платье в первую очередь. Велел тебе заколоть, а платья муарового не надевать, так нет! — закопать, пока кончится революция, а Маргаритка теперь издыхает. И платье в пятнах? У-у, ты, макотра с глазированным ухом! Дыши! Спокойней дыши, гусыня!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Не мучь!.. Он услышит!..

Г у с к а. Пьер? Ха-ха!

С е к л е т е я С е м е н о в н а (хватаясь за последнее спасение). Агент из грамчеки!

Г у с к а. Его тут нет в природе…

С е к л е т е я С е м е н о в н а (в беспамятстве). А рыбаки? Они не рыбаки… а… агенты.

Г у с к а. Что-о?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Агенты! Ей-богу, агенты! Разве ты не слышал, что сказал тот, рыжий, да таким тоном: разве вы приехали за рыбой — в шалай-балай? И как он посмотрел? Агенты! Беспримерно переодетые агенты!

Г у с к а (похолодев, смотрит на нее. Вспоминает. Вспомнил). Да, да. Он так сказал: «За рыбой или же — в шалай-балай?» В шалай-балай! То есть — вы приехали за рыбой или же сбежали? И посмотрел. Шляетесь, дескать, здесь? Скрываетесь? (С ужасом.) Неужто ж они агенты? А? Секлеся?

Прибежали запыхавшиеся Х р о с т е н ь к а и А н и с е н ь к а. Наперебой:

— Ой, папенька! Маменька!

— Маменька! Папенька, ой!

— Ой, Пьер убежал!

— Убежал, убежал, ой!

Г у с к а. Что-о?

Х р о с т е н ь к а. Ей-богу, убежал, папенька! А Христька уже не чиркает, не молчит, а заговорила, кричит, что он агент, папенька.

А н и с е н ь к а. Агент он, кричит, и заговорила, не молчит уже и не чиркает, папенька, Христька, ей-богу!

Прибежала запыхавшись Х р и с т е н ь к а. Чиркает, говорит, кричит:

— Да! Он агент! Я подслушала!

Г у с к а. Он убежал?

Х р и с т е н ь к а. Узнал, что Ахтисенька не зарегистрирована, и сейчас же убежал.

Г у с к а. Дознались!

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Как же ты, как заговорила, когда еще не кончилась революция, мерзавка?

Х р и с т е н ь к а. Он было потащил за собой и Ахтисеньку, так я не могла, заговорила, и он бросил…

Г у с к а. Значит, теперь уже революция не кончится никогда. Куда же мне спрятаться? Куда? Неужто ж нет такого места на земле? Неужто погибну-с?.. Мильон свечей в глазах, и будто тысячу панихид вокруг служат. Почему не слышно уже Маргаритки? Неужто издохла? Почему вы молчите?

Молния, гром.

Что? Это наш гардероб с чердака упал?

А н и с е н ь к а. Ой, папенька, дождь!

Х р о с т е н ь к а. Дождь, папенька, ой!

Г у с к а (очнулся. Сердито, с упреком). И это называется бог! Секлеся! Ты взяла калоши?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Нет…

Г у с к а. Что-о? Почему не взяла?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Ведь старые кто-то украл, которые старорежимные, а новые порвались…

Г у с к а. Вот теперь мы пропали!

Накрывшись мешками, как капюшонами, появились р ы б а к и. Старик крякнул. Секлетея Семеновна даже вскрикнула.

С т а р и к. Ну и дождик, Федор!

Рыжи й. Не дождик, а абсолютный дождина. (Гуске, улыбаясь.) Ну, что же, революция такая в природе, что аминь теперь вашему дыханию?

Г у с к а (поднял руки вверх). Аминь. Берите меня.

С т а р и к. А мы рыбки вам принесли.

Г у с к а. Не нужно!.. Я и так уж знаю, кто вы такие. Берите меня!

С т а р и к (смеясь). Да плепорция такая выходит, что придется теперь к себе забрать, чтобы пересидели, Федор, а?

С е к л е т е я С е м е н о в н а. Если вы так, то берите всех нас!

Р ы ж и й. Взять-то нужно, да куда мы их всех посадим, Маркович? И лодка мала, и квартира у нас — не квартира, а целый жилищный кризис — шалаш ведь!

Г у с к а. Все равно… Пропала Россия… Погасла рождественская звезда, а Маргаритка сдохла!

Р ы ж и й. Россия, наоборот, теперь не пропадает. То была Россия мать-перемать, а теперь эресефесер и социализм!

Г у с к а (даже вскрикнул). Не нужно мне вашего социализма! Дайте мне пару старорежимных калош! У меня вот ноги промокли-с!

Р ы ж и й. Эге, Маркович! Да в ихних словах гидра контрреволюции дышит. А как мы триста лет ходили босые! Еще и сейчас босые, а! Да в подвал их, а не в шалаш, Маркович! В милицию!

Старик, смеясь, показал незаметно — дескать, пьяный же, как ночь.

Да от них не водкой, а как дважды два — контрой несет.

С т а р и к. Это они умеют так пить. Не наш брат. (Понюхал табачку, взял под руку Гуску.) Ну, идем, гражданин, или как вас теперь! (Повел Гуску.)

Г у с к а (повис на его руках. Загробным голосом). Вот так погиб Гуска! Его величество Гуска-с!

Из кустов вдруг появилась И в д я. С другой стороны — У с т е н ь к а, Н а с т е н ь к а, П и с т е н ь к а.

И в д я (крестясь). Свят-свят-свят!.. Заснула, а гром как грянет. Да куда вы?

Х р и с т е н ь к а. Нас берут в милицию, няня, Устенька, Настенька, Пистенька!

А н и с е н ь к а. В грамчеку берут!

Н а с т е н ь к а. Неужто национализировали? Возьмите и меня!

Р ы ж и й. Да их тут целая прорва!.. Куда мы их?..

С т а р и к. Да уж как-нибудь рассадим. Пусть идут!

И в д я (затряслась, закрестилась). Святой Аника-воин и с ним три зверя божии, молю, умоляю вас…

Р ы ж и й (ей). Ну, пускай господа, а ты-то, кажется, старая крестьянская женщина и до Христа допилась. Абсолютно стыдно на вас смотреть. Не люди, а микроорганизмы!

Пошли. Дождь перестал. Где-то еще кричала, блуждая, А х т и с е н ь к а: «Ой, Пьер-эсер, где вы?» Словно в ответ ей, заквакала одинокая лягушка.

З а н а в е с.

Перевод П. Зенкевича и С. Свободиной.