Ради тебя одной

27. Прохоров, Велегуров, Береславский Москва

Вепрев сидел напротив своего всемогущего босса, украдкой изучая на его лице следы съедающего того недуга. Но если раньше физическая слабость Жабы пугала Константина, то сейчас чувства были двойственными. Вепрев – живой человек, и ему вовсе не улыбалось идти на смертельный риск по глупой – именно глупой! – прихоти даже самого крутого босса.

Кассеты нет – значит, и реальной опасности нет. А из-за непонятных принципов так безрассудно рисковать! Да, ему, Вепреву, неделю назад, когда он только получил задание разобраться с шустряками-рекламистами, работа тоже не казалась сложной. Но профессионал тем и должен отличаться от уличного хулигана, что ярость не застилает ему глаза.

Акция оказалась обоюдоострой – почему бы не поискать компромисса? Вепрев и сейчас не боится Велегурова и его очкастого шефа. Хотя, скажем так, начинает их всерьез опасаться. И тем не менее он, как профессионал, готов сражаться с кем угодно. Но из-за чего? Было бы из-за чего!

Если бы Жаба был нормален, Константин высказался бы прямо. Но он не забыл обещание Прохорова показать Вепреву дорогу к Блондину. Как известно – покойному, погребенному под тремя метрами мусора на полигоне захоронения твердых отходов.

Ладно, Блондин сдох за дело. А за что Прохоров грозил ему? За то, что попытался высказать здравое сомнение в планах Жабы.

И тут до Вепрева вдруг дошло, что, может, логика Прохорова и в самом деле недоступна для него. Ведь Прохоров уже умирает. Он практически полутруп. Эллочка, предвидя недалекое будущее, сказала вчера, что приступы теперь происходят по два-три раза в день. А врач шепнул ей, что осталось недолго. Так что логика Прохорова – это логика умирающего. Но он-то, Вепрев, собирается еще пожить…

Бунтарские мысли прервал тихий клекочущий смех босса.

– Ты, часом, меня не похоронил? – Он уставился на подчиненного веселым глазом. Добродушно колыхались толстые складки на улыбающемся лице. Правда, вмиг похолодевшего Вепрева прохоровской улыбкой не обмануть. Он не забыл, как улыбался Жаба, беседуя в последний раз с Блондином.

– Да что вы, Анатолий Алексеевич! – искренне испугался Константин. – Вам вроде намного лучше! По крайней мере внешне.

Похоже, пронесло. Доброе слово и кошке приятно. Вепрев мысленно протер взмокший лоб, но доставать платок не решился.

– Так что у нас там? – спросил Прохоров, приглашая к деловой части разговора.

– Неважно, – честно сознался подчиненный.

– А что так? – все еще улыбаясь, спросил босс.

– Мы очень недооценили их возможности.

– Валяй. Говори открыто. – Прохоров откинулся на спинку дорогого кресла. И Вепрев вдруг решился:

– Мы неверно их определили психологически. Мы решили, что, удалив Ивлиева, лишим их силового прикрытия, а главное, воли.

– А что получилось? – подбодрил Жаба своего замолчавшего подчиненного.

– На мой взгляд, мы перестарались.

– В каком смысле?

– Мы зажали их в угол. Мы угрожаем отнять у них самое дорогое. Мы практически вынудили их к безрассудному сопротивлению. Помните ориентировку на Велегурова? Он же псих! Его единственная жизненная мотивация – эта девка. Береславский – то же самое.

– Тоже псих? – усмехнулся Прохоров.

– Нет. Но ему тоже не оставили выбора. В итоге он стал таким же отмороженным. А неумение стрелять компенсирует связями и активностью. Дальше продолжать?

– Конечно, – приветливо улыбнулся Прохоров. – Даже Сталин выслушивал всех своих военачальников. Перед тем как принять решение.

«Наградить или расстрелять, – тревожно подумал Вепрев. – Надо быть начеку!» А вслух продолжил:

– С Ивлиевым тоже нескладно получилось.

– Что такое?

– Утром он бежал, – вздохнул Константин. – Бархоткина грохнул. Насмерть. Из «стечкина». Это уже второй «двухсотый», не считая раненых. Хотя, может, оно и к лучшему.

– Почему ты так считаешь?

– Его все равно надо было выпускать. Мы планировали изъять старика на три дня, а держали неделю. Как бы не законфликтовать с его коллегами. А теперь, с трупом, им тоже лучше все замять.

– Какие еще результаты? – спросил Прохоров. Улыбка исчезла, лицо стало привычно непроницаемым. «Знал заранее», – даже с облегчением подумал Вепрев. Вспышки гнева Жабы могли иметь самые страшные последствия.

– Сегодня – последний день ультиматума Береславскому, – опустив глаза, сказал Константин.

– Каковы ожидания? Только откровенно.

– Неважные у меня ожидания, – честно сказал подчиненный. – Мы его знаем по прошлому делу и нынешним контактам. Он не сдаст Велегурова. И он что-то затеял. За эти дни дважды уходил от слежки. Долго был вне поля зрения.

– А заменить твоих лохов некем?

– Он действительно здорово водит машину. И легко идет на риск.

– Заметь, собой рискует. Хотя и это неожиданно. Ты думаешь, он женой с дочерью тоже рискнет?

– Не думаю.

– Но они под контролем?

– Да, люди в Испании ждут команды.

– Ну, так чего дергаешься? Если не захочет нам помочь, сначала похоронит близких и снова подумает.

– Я боюсь, он не будет спокойно ждать похорон.

– Вот, – удовлетворенно сказал Жаба. – Произнесено наконец. Ты сказал – «Я боюсь»! Почему, черт возьми, ты его боишься? Почему, имея десятки бойцов и неограниченные финансы, ты кого-то боишься?

– Потому, Анатолий Алексеевич, что мы необоснованно и собственноручно родили себе опаснейших врагов! Я по-прежнему считаю, что я с ними справлюсь…

– Нет, – огорченно вздохнул Прохоров. – Не справишься ты с ними. Ты усомнился в командире, Вепрев. И это твоя непростительная ошибка.

«Все», – понял Константин. И еще он четко понял, что Жаба принял решение по нему до разговора. Как с Блондином. Но сдаваться сразу не собирался.

– Я все-таки хотел бы довести дело до конца, – превозмогая страх перед этим живым трупом, сказал он. – Вопрос профессиональной чести.

– Нет, Костик, – отказал Прохоров. – Ты будешь заниматься другими вопросами. А дела завтра сдашь новому человеку. Я при вас подпишу приказы.

«Теперь точно – все», – уже почему-то без страха, почти спокойно подумал Вепрев. Но сутки у него есть. Если не поддаваться панике и Жабьим обещаниям, то еще можно выжить. Может быть, попробовать связаться с Береславским? Или просто сбежать? И выждать, пока эта гадина сдохнет!

– Как скажете, – тихо сказал он. – Я выполню любое ваше приказание, вы же знаете.

– Знаю, Костик, не расстраивайся, – улыбнулся Прохоров. – Неудачи случаются у всех. Можешь идти.

Но не успел Константин подняться, как в кабинет вошла дрожащая Эллочка. Она не просто была испугана, она именно дрожала, сжимая в вытянутой руке сложенную вдвое бумажку.

– Что это? – спросил Прохоров.

– Это вам, Анатолий Алексеевич. – Чуть не плача, Эллочка протянула ее Жабе.

– Ну что еще тут? – буркнул тот, выхватывая своей лапой листовку. Развернув, посерел. Потом молча отдал Вепреву. Константина затопила бешеная радость возвращения к жизни: неизвестно, надолго ли, но – прощен.

В листовке, столь старательно подготовленной в «Беоре», был, как и следовало ожидать, красочный рассказ о злодее депутате.

– Тираж? – спросил сразу посиневшими губами Прохоров.

– Я не знаю. Это лежало в газете «Офис руководителя». В конверте.

– Примерно пятьдесят тысяч, – тихо подсказал Вепрев. – Если что-то еще не развезли, можно купировать.

– И еще он звонил… – дрожащим голосом сказала Эллочка.

– Кто?

– Этот… Береславский. Который был у вас в прошлый раз.

– Почему не соединила?

– Вы не велели. – Эллочка заплакала.

– Успокойся. – Когда надо, Анатолий Алексеевич был как отец родной. Эллочка перестала плакать.

– Он два раза звонил. Первый раз – полчаса назад.

– Чего хотел? Дословно!

– С вами соединиться. Я сказала, что вы заняты.

– А он? Дословно!

– Сказал, что у него есть предложение, – точно, по словам, припоминала Эллочка, – от которого вы не сможете отказаться.

– Сволочь! – стукнул по полированной поверхности могучим кулаком Прохоров. – Начитался книжек!

– А второй раз?

– Только что. Спросил, не получила ли я газеты. Я сказала, что получила, – только что охранник принес, снизу. Он попросил развернуть.

– Сволочь! – еще раз выругался босс. – Что он сказал?

– Чтобы я показала вам листовку.

– И все?

– И что он через десять минут перезвонит.

Жаба внезапно повернулся к Константину и улыбнулся. Но такой улыбкой, что Вепрев решил при любом исходе дела сменить работу. Никаких «мерседесов» не надо.

– Я даю тебе шанс, – сказал Прохоров. «Слава богу!» – мысленно перекрестился Вепрев. Он не упустит этого шанса: либо покончит с бандой Береславского, либо вместе с ловким рекламистом разделается с собственным работодателем. Только все надо делать молниеносно. И – чужими руками. – И давай подождем звонка. Иди, Эллочка, и ничего не бойся. Когда этот… – у Прохорова не нашлось слов, – позвонит, переключишь звонок на меня.

– Он где-то рядом, – сказал Прохоров Вепреву. Тот думал так же.

Минут пять они сидели молча, пока телефон наконец не зазвонил.

– Да, – совершенно спокойно сказал Жаба, переключая разговор на внешний микрофон.

– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич, – вежливо поздоровался Береславский.

– Здравствуйте, – сдерживая черный гнев, ответил Прохоров. – Вы все-таки не выполнили нашу просьбу.

– Нет, – честно ответил Ефим Аркадьевич. – Не выполнил.

– А жаль. Ваша заметка, конечно, очень неприятна для политика, но это дело адвокатов. Наших с вами взаимоотношений она не меняет.

– Какая заметка? – живо поинтересовался Береславский.

– Что вам надо? – не реагируя, спросил Прохоров. – Вы меня интересуете только в том случае, если покупаете наши акции. – Он был уверен, что ушлый рекламист наверняка записывает разговор на магнитофон.

– Меня не интересуют ваши акции, – спокойно сказал Ефим. – Более того, я хотел бы предложить вам купить наши ценные бумаги. Это может спасти вас от разорения.

– От чего? – усмехнулся Жаба.

– От разорения, – повторил Береславский. – А также от краха, катастрофы, депрессии, СПИДа и кровавого поноса. Выбирайте что нравится.

– А вы не просто наглец, – даже с каким-то удовлетворением произнес Прохоров.

– Да, не просто, – согласился собеседник. – Наглость – это попытка добиться чего-либо без весомых аргументов. А у меня – весомые.

– Что вы предлагаете? – спросил Прохоров. Конечно, этот бизнес-сопляк, вставший на тропу войны, его не пугал. Его больше пугало потерянное время. Он отдавал себе отчет, что следующие выборы, скорее всего, пройдут уже без него. А может, депутаты почтут память коллеги еще и в нынешнем созыве. Но он не собирался отнять у себя сладкое удовольствие мести.

– Я хотел бы к вам сейчас заглянуть.

– С какой целью?

– Сделать вам предложение.

– Делайте.

– Нет. Либо лично, либо никак.

– А если – никак?

– Значит, вы меня не увидите, а мое предложение будет снято с рассмотрения.

Прохоров посмотрел на Вепрева. «Пусть приходит», – губами сартикулировал тот.

– Когда вы будете здесь? – спросил Жаба у собеседника.

– Через пять минут.

– Хорошо, – сказал Прохоров и нажал на кнопку отбоя.

– Чего он хочет? – спросил Вепрев.

– Помнишь роман, из которого он берет цитаты? – вопросом на вопрос ответил начальник.

– Да.

– Там молокосос убил двух крутых сразу. Именно потому, что от него этого не ожидали. И еще потому, что, как ты говоришь, его загнали в угол.

«Прощен?» – не поверил своим ушам Вепрев.

– Догола обыщем, но оружия у него не будет.

– Да уж, пожалуйста, – улыбнулся Прохоров. Не может быть у такого урода ничего серьезного. Не тот ресурс. А если он романтично припрется сюда с пушкой, это все упростит. – И насчет Испании все остается в силе, – добавил Анатолий Алексеевич. Вепрев постарался не показать, что эта часть приказа ему не нравится. Много лишних хлопот. И никакого эффекта.

Когда Ефим перезвонил, у меня упало сердце. Пожалуй, только теперь я понял, во что ввязался.

Он пошел в дом Жабы. А я остался здесь, у амбразуры, закрытой полиэстровой сеткой. Береславский меня во все уже посвятил. Ткань, на которой печатают наружную рекламу, – это поливинилхлорид, армированный полиэстровой сеткой. Просто-таки необходимая мне информация. Особенно – сейчас.

Я достаю нож и вырезаю кусок, закрывавший сектор обстрела. Конечно, дырку пятнадцать на пятнадцать сантиметров на фоне здоровенной «драпированной» стены не очень-то заметишь, но именно сейчас наблюдение может быть усилено. А может – и нет. Режим секретности нашего мероприятия, похоже, удалось сохранить.

Я навожу прицел на искомую точку нарисованного на баннере мобильника.

Все. Я готов.

Самое страшное – если он не сумеет мне позвонить. Тогда я начну стрельбу в тринадцать тридцать. Ровно. В белый свет как в копеечку. Не зная, есть ли кто в кабинете или нет. А самое главное – не зная, в какой стороне кабинета в данный момент находится Ефим. Но – такой уговор. И Береславский взял с меня страшную клятву, что я открою огонь, несмотря ни на что.

Я в сотый раз проверил снаряженные магазины. Их – четыре. Двадцать огромных, чудовищных патронов. Если бы не дульный тормоз – как на артиллерийских системах, – отдача снесла бы меня к задней стене студии. Все пули – с металлокерамическим тяжелым сердечником. Они должны прошить полкирпича и стену-перегородку, как раскаленная игла – сливочное масло. Лучше их только патроны с сердечником из обедненного урана, наподобие тех, что использовали американцы в войне в Заливе. Но я таких в своей боевой практике не применял, только читал о них в специальной литературе.

Время тянется медленно-медленно, мое сердце стучит чуть не вдвое быстрее секундомера. Хотя обычно они идут вровень.

Что они там с ним делают? Ох какое поганое ощущение: твой друг идет в атаку, а ты сидишь в тылу. И такое чувство вины, что перебивает даже страх смерти.

Я еще раз проверил прицел. Точно в середку кнопки меню на нарисованном сотовом телефоне. Хотя с большим удовольствием я бы влепил один из снарядиков в глаз нарисованному ублюдку. Он у меня вторая по желанности цель после Жабы.

Неужели эту тварь с телефоном рисовал наш Сеня Тригубов? Он тут рассказал мне ужасную историю, как ему по суду дали шесть месяцев, правда – условно. Я сначала не поверил, пока он не показал мне справку из ГУИНа – Главного управления по исполнению наказаний.

Сенину квартиру заливало водой с крыши, и он постоянно ходил жаловаться управдому. Раз ходил, два ходил, десять, все без толку. Мало того что не принимали мер, так еще и обзывали по-всякому, после стояния в очередях. Не знаю, кто уж ему посоветовал, а может – сам придумал, но решил Сеня, что в нашей стране уважают только крутых. Пришел, разорался, бандитами стращать начал. И действительно сначала напугал. Даже обещали залить крышу гудроном.

А потом случилась промашка. Войдя в роль, он схватил толстую книгу – бухгалтерскую, наверное – и швырнул ее с грохотом на подоконник. Да так, что стекло треснуло. Домоуправ, поняв, что имеет дело с реальным человеком, уже был готов и на ремонт внутренних помещений. Но здесь Сеня досадно прокололся, не только потеряв достигнутые преимущества, но и отступив далеко назад от стартовых позиций.

Дело в том, что глупый Сеня, начав дебош, не продолжил его логично. Скажем, кулаком по домоуправскому хребту. А, наоборот, кинулся извиняться и обещать заплатить за нанесенный ДЭЗу ущерб. Тем самым полностью выдав свое мерзкое интеллигентское нутро.

А раз так – бояться домоуправу уже нечего. Вызвали милицию, составили протокол, тут же нашлись свидетели. Ну и, конечно, главным свидетелем обвинения оказался сам Сеня Тригубов, с готовностью подтвердивший свой акт протеста, выполненный в форме мелкого хулиганства. К тому же – на территории государственного предприятия. Ему так в суде и объяснили. Если бы он дал домоуправу в глаз на улице – было бы совсем другое дело. Или разнес бы стекла в его частной квартире. А поднял руку на государство – получи, гад, по полной программе.

Так наш Сеня стал уголовным авторитетом в рамках отдельно взятого рекламного агентства. Смеялся даже Ефим Аркадьевич, признанный в нашем агентстве романтик. Но у него к романтизму хоть чувство самосохранения добавлено, в достаточном количестве, а у Сени – только романтизм. Чистой воды.

Зря я об этом вспомнил. Ведь мы с Ефимом сейчас тоже подняли руку на государство. Причем на самую его верхушку: представителя высшей законодательной власти. Ефима я постараюсь отмазать: ему можно только подготовку пришить – он ведь тоже был под обстрелом, – да и доказать эту подготовку без моей помощи нельзя. А я – не помогу.

Мне же самому надо будет стать на некоторое время невидимым. Вместе с Алькой. Наверное, Береславский прав, собираясь сделать меня на пару лет их иностранным представителем. «Заодно и иностранное представительство откроем», – улыбнулся он. И еще он намекнул, что, если Жаба сдохнет, дело спустят на тормозах: совсем сбрендивший Прохоров очень многим мешал и многих раздражал. Может, и в самом деле время прохоровых ушло?

О господи! А не отключил ли я мобильник? Судорожно лезу в карман. К счастью, нет. Все включено. Я блокирую клавиатуру, чтобы ненароком не выключить телефон, ставлю звук звонка на полную мощность.

И снова жду.

Самый тщательный обыск – заглянули во все места – не помог обнаружить оружия. Вепрев снизу поставил в известность босса.

– Что делать дальше?

– Поднимай сюда, раз пришел, – велел Прохоров.

И они снова пошли вдвоем по знакомой уже Береславскому лестнице. Правда, теперь Вепрев не пытался сбивать Ефима подножкой или еще как-нибудь запугивать. Скорее, искал мосты к этому лысому герою. Но Береславский пока отмалчивался.

Лишь уже недалеко от кабинета Жабы Ефим вдруг попросил разрешения сказать пару слов секретарше, Эллочке.

– И не доносите боссу, ладно? – улыбнулся он Константину. – Устроим с вами маленький заговор.

Вепрев довольно ухмыльнулся. Он не донесет боссу. А этот Береславский – молодец. Они мгновенно составили крошечный и совершенно ни для кого не опасный заговор. А ведь главное, как говорил один лидер, – начать.

Подойдя к Эллочке и склонившись к ее нежному ушку, Береславский дословно прошептал следующее:

– Милая девушка, можно дать вам совет?

Милая девушка, уже не знавшая, чего ей бояться, не возражала.

– Не могли бы вы придвинуть свой стульчик к стене вплотную?

– Почему? – тоже прошептала та.

– Весь пол этого здания, кроме как у стенки, радиационно грязный, – важно шелестел Ефим Аркадьевич. – И сейчас мы еще больше усилим радиацию.

– Кто – «мы»? – совсем взгрустнула девушка.

– Это неважно, – уклонился от ответа Ефим. – Вы будете в абсолютной безопасности, если не отойдете дальше метра от стены. До тех пор, пока я не разрешу. Хорошо?

– Хорошо, – прошептала обалдевшая девушка. Вепрев не протестовал, не мешал шептаться, значит, она подчинится: уж этому-то ее научили.

– Ну что, последний герой, – встретил его улыбкой Прохоров. – Что задумал? Чем нас губить решил? Я уж думал, вы к нам с пушкой или ядом.

Ефим, посаженный на стул против кресла Жабы, взглянул на часы: двадцать три минуты второго. Всей спиной и затылком он остро чувствовал чудовищную дырку ствола «В-94». Но как передвинуться, пока не знал.

– В течение ближайших семи минут я открою карты, – твердо пообещал Береславский. «Похоже, не врет», – забеспокоился Вепрев.

– А вы не боитесь, что вам не удастся прожить эти семь минут? – мягко спросил Анатолий Алексеевич.

– От вас всего можно ожидать, – ответил гость. – Хочу, чтобы вы знали: два человека с разных точек снимали мой вход в это здание. Они же должны увидеть меня выходящим отсюда. – Конечно, он блефовал. Но кто за оставшиеся неполные семь минут проверит? – И еще, – продолжил Ефим, – у меня забрали сотовый телефон. Он у вашего помощника. А мне нужно обязательно позвонить, чтобы успешно закончить беседу с вами.

– Что за звонки? – посуровел Прохоров. – По-моему, вы просто заигрались. Выкладывайте, зачем пришли, или проваливайте отсюда.

– Мне нужен мой телефон, – упрямо стоял на своем Береславский. – Раз приняли меня, так выслушайте до конца. А для этого мне надо позвонить.

«Дать?» – глазами спросил помощник.

– Проверь сотовый, – велел босс. И тут же передумал. – Нет, пусть лучше звонит по этому, – указал Прохоров на свой телефон с корпусом из красного дерева.

«А ведь непобедимый Прохоров тоже его боится!» – вдруг доперло до Вепрева. Что он себе думает, что их накроют, как Дудаева, с авиацией, по телефонному сигналу?

– Могу и по настольному, – согласился Береславский. Страх прошел. Сейчас он уже снова был на сцене, а когда спектакль начался, бояться поздно. К тому же, если у него не получится, погибнут Наталья и Лариска. Этого допустить нельзя. Значит, у него получится. В крайнем случае, он задушит ублюдка руками. Есть высокий шанс, что Вепрев не вмешается сразу.

Береславский набрал номер. Произошло соединение. Но – никто не отвечал! Что за черт? Ефим еще раз набрал номер, проверяя каждую цифру. Длинные гудки текли один за другим, сливаясь в сплошную тоскливую мелодию. Настенные часы показывали 13.27. Отвечай же, черт! Дать команду «огонь!» и отскочить в сторону. Пока эта Жаба выползет из кресла, Серега сумеет выпустить магазин, а то и два! Отвечай же, Велегуров!

– Сдается мне, что вы просто морочите нам голову, – скрипучим голосом произнес Прохоров. – А зря. Если не сдашь Велегурова, – лицо Жабы исказилось гневной гримасой, и он, сам того не заметив, перешел на «ты», – смерть и тебе, и твоему отродью. Уже этой ночью у тебя не будет жены.

– Не торопись, Жаба, – неприятно улыбнулся Ефим. Они на миг стали чем-то похожи – два человека, желающие убивать. – Может быть, ты раньше сдохнешь.

Вепрев, не понимая, стоял у входной двери.

– Возьми его! – как собаке, крикнул ему Прохоров. – Бей его! Гони его отсюда! Сука! Завтра же ликвидируй его! – Он посинел, закашлялся, согнулся. Из полуоткрытого рта на полированную поверхность стола потекли слюни. Помощник подскочил к нему и, развернув кресло, с натугой перетащил тушу босса на кожаный диванчик, стоявший в нескольких метрах левее стола.

Через минуту Прохоров уже пытался сесть, медленно приходя в себя и бросая бешеные взгляды на стоявшего с трубкой в руке Ефима. А в трубке все так же пищали длинные гудки.

– Давай же, черт! – в ярости выкрикнул Ефим. – Отвечай, Велегуров!

И Велегуров ответил.

Когда телефон наконец зазвонил, я отреагировал мгновенно, а именно засунул руку в карман штанов. И – о ужас! – телефон звонил, а достать я его не мог! Он провалился в небольшую дырку и застрял в подкладке. Дырка оказалась достаточной, чтобы пропустить в себя крошечный «Нокиа», но недостаточной, чтобы туда влезла моя ладонь. Я судорожно рылся в кармане, благодаря бога, что предварительно заблокировал клавиатуру и не рисковал отключить звонок. Однако «Нокиа» отключился сам.

Я чуть не спятил. Потом быстро снял брюки и, вывернув карман, выдрал-таки телефон. Оставалось ждать, когда Ефим перезвонит. Если он не перезвонит, то это я его убил. Я чуть не помер, ожидаючи.

Но он перезвонил.

Я нажал на кнопку приема и услышал родимый, совершенно спокойный голос.

– Он левее метра на три-четыре, – сказал Береславский. – И ниже сантиметров на тридцать. Действуй.

Слава тебе господи, эта ситуация – штатная. Моя самодельная тренога позволяла изменять сектор обстрела в любую сторону, а присобаченный к ней транспортир мгновенно переводил метры в градусы. Я навелся и нажал на спуск.

«В-94» заметно, несмотря на дульный тормоз и снабженный амортизатором приклад, дернулась, зато звука, опять-таки несмотря на безумные заряды, дала немного: глушитель был сделан правильный.

– Еще метр влево, еще полметра вниз, – спокойно корректировал Ефим. Значит, тут работала не только геометрия: сказывалось сопротивление пробиваемых материалов. И значит, все траектории будут с элементом случайности: на чистом-то воздухе с сотни метров уложить пули «В-94» в один спичечный коробок – задача не из сложных.

Я нажимал на спуск, слушал Ефима и снова нажимал на спуск, в перерывах перезаряжая ружье.

«Только бы попасть, – мечтал я. – Только бы попасть». Иначе Ефим живым оттуда не выйдет. Невзирая на все его соображения относительно странного поведения прохоровского главного палача – Вепрева.

Когда Серега наконец заорал «Слушаю!», Ефиму вдруг захотелось плакать. И от отчетливого предвкушения пока еще совсем не бесспорной победы, и от осознания того, что через несколько секунд он, Ефим Аркадьевич Береславский, станет-таки убийцей. К счастью, столь глубокие морально-этические размышления заняли лишь одну – и то не главную – часть его сознания. Вторая включила голосовые связки и спокойно дала Велегурову точные целеуказания. А еще была, наверное, третья, которая, после совсем уж миллисекундного взвешивания, все же вслух предложила Вепреву перейти, точнее, перебежать на его сторону. В самом прямом смысле, потому что на стороне Прохорова очень скоро начнут летать пули.

Вепрев, мгновенно оценив ситуацию, не заставил себя просить дважды и перебежал к Ефиму.

Огромные пули, как неведомые науке железные жуки, врывались в кабинет, с треском прорывая дубовую обшивку стенных панелей. И уже почти бесшумно его покидали: задняя стена была завешена большим ковром.

По комнате залетали щепки и пыль от раздробленных стен. Прохоров, сразу поняв, в чем дело, вжался в диван и боялся дышать. Когда начали стрелять в него, он оказался не таким смелым, как когда по его указаниям стреляли в других. У него, похоже, снова начинался приступ, он кидал то умоляющие, то убийственные взгляды на Вепрева и Береславского. А те единодушно хотели лишь одного: чтобы в Прохорова попала пуля и его не пришлось бы душить руками. Отступать обоим было некуда, и оба это понимали.

После каждого выстрела от стен отлетали здоровенные куски. Очередная пуля-снаряд со звоном расколошматила люстру, засыпав осколками стол и ковер.

Ш-ш-ррр-хх! – влетел в кабинет следующий подарок Велегурова, но достался он другу: пуля, видимо задев стальную арматуру, срикошетила и прошла касательно через мягкие ткани плеча Береславского.

Он скривился, однако, как настоящий боец, продолжил корректировать огонь. Впрочем, уже к пятому или шестому выстрелу Береславский, будучи не только бойцом, но и инженером, понял бессмысленность своего занятия. Грубая корректировка была возможна, точная – нет: преодолеваемые препятствия изменяли траекторию полета даже таких тяжелых пуль.

Поэтому Ефим вскоре замолчал, чтобы не отвлекаться от своих горячих мольб к богу. Он просил только одного: чтобы Прохорова убила пуля и его бы не пришлось душить. Другого способа Береславский не видел, а рисковать женой и ребенком не собирался.

– Сволочи, – просипел Жаба с дивана. Он был засыпан цементной пылью и выглядел полутрупом. Но – очень злым полутрупом: – Убью, сволочи!

Прохоров попытался встать, но в кабинет влетела очередная пуля, его шатнуло, и он снова упал на диван. Теперь – плашмя. Мольбы Береславского услышаны не были. «Так – точно не попасть», – с горечью поняли теперь уже подельники в другом конце кабинета. Слишком мала эффективная поражаемая поверхность. Ефим хотел остановить бесполезную стрельбу, но она остановилась сама: у Велегурова кончились патроны.

Береславский пересилил себя и сделал шаг к Жабе. Либо сейчас он это сделает, либо Натальи не станет. Прохоров, лежа на спине и тяжело дыша, с ужасом смотрел на безмолвно приближавшегося Береславского. Его огромная гороподобная грудь беспорядочно тряслась, а из гортани доносились сип и свист. Странно, но этические проблемы больше не занимали сознание Ефима. Теперь он думал о том, как отмазаться от убийства. Он не сомневался, что новоприобретенный «друг» Вепрев мгновенно заложит его. А может, и сам пристрелит. После совершения преступления, разумеется. Эллочка расскажет все так, как он ей велит.

Да, задача! Но сейчас надо разобраться с Жабой.

А Прохоров стал как будто не в себе. Он как-то странно булькнул горлом, широко раскрыл рот, глотая воздух. И – замолк! Голова бессильно завалилась набок.

Ефим подошел к нему вплотную, нагнулся…

– Он сдох! – восхищенным шепотом сообщил оставшийся за спиной «союзник». Береславский недоверчиво посмотрел на поверженного врага.

– Он сдох, клянусь! – Вепрев был в полном восторге. – Слушай меня, Ефим Аркадьич!

Береславский, осторожно прислонив пальцы к шее Прохорова, не нащупал даже подобия пульса. Убедившись, что Жабы больше нет – то ли инфаркт, то ли инсульт сделали то, что не сумела хваленая «В-94», – он развернулся к Вепреву:

– Мы вместе или нет?

– Конечно, вместе! – обрадовался тот. – Эта тварь собиралась меня в расход пустить!

– Ясно. У вас тут свои причуды. Значит, так. Это – несчастный случай. Третий инфаркт. Тушу – вниз. На плечах. С рвением и слезами. Вызывай «Скорую помощь». Пусть его увезут. Только щепки с него стряхни. Сюда – никого. Эллочку предупреди сам. Завтра лично займись ремонтом. Или особо доверенные люди. Внизу скажи, что Прохоров сдох…

– На Эллочке? – спросил догадливый Вепрев.

– На лестнице, – уточнил Береславский. – Когда поднимался в кабинет. Зачем-то собрался вниз, потом передумал и вернулся. Нагрузка, слабое сердце, и вот вам результат. Главное, чтобы сюда, пока все не уляжется, никто не заходил. Нужно, чтобы стрельба и смерть были разведены во времени. Тогда это потянет максимум на хулиганство без последствий. Даже если когда-нибудь всплывет.

– Понял, – услужливо отрапортовал Вепрев.

– И еще: немедленно, как оттащишь тело, перезвони в Испанию. Отмени мероприятие.

– Конечно! Что вы! – засуетился Вепрев. – Они без звонка и не начнут.

– И ничего не перепутай, ладно? – улыбнулся Ефим. Его улыбка неприятно напоминала Жабью.

– Нет, что вы! Клянусь! – помощник легко перешел на привычный для него стиль общения. А лысый рекламист после всего случившегося действовал на него лишь немногим слабее, чем бывший босс.

– Ты все понял? – уточнил Ефим Аркадьевич.

– Да, – ответил Вепрев. План полностью его устраивал. Не зря ему не хотелось ссориться с Береславским. Причем с самого начала событий. Ну или почти с самого начала.

– Тащи ублюдка, а Эллочка пусть зайдет ко мне, – приказал Береславский. Вепрев молча подчинился.

Эллочка, попугавшись и поплакав, принесла аптечку и довольно толково перевязала Ефиму рану. Затем она еще немного постояла, ожидая дополнительных распоряжений. Ефим равнодушным взглядом скользнул по ее стройным ногам и отпустил девчонку на рабочее место, предварительно сняв «радиационную опасность». Сегодня девушки его не интересуют.

И тут он вспомнил про телефон. Трубка по-прежнему лежала на столе, обильно посыпанная осколками люстры. Ефим подошел к столу, взял ее здоровой рукой.

– Ефим, ты слышишь меня? Ефим, отзовись, – монотонно ныла трубка голосом Велегурова.

– Слышу, слышу, – ворчливо отозвался Береславский. – План «Е», понял?

– Как там у вас? – охнул от радости голос на том конце.

– Все в порядке, – заявил Ефим. – Бобик сдох.

План «Е» на их тайном языке означал буквально следующее: «Сделал дело – гуляй смело». Или еще проще: «Бери ноги в руки и уматывай как можно дальше». Если все будет тихо – а Велегуров оставит в студии микрофончик с передатчиком, – ночью они туда еще вернутся. Нужно забрать винтовку и гильзы. И заделать нанесенные студии повреждения.

Все. Конец. Аллес.

Можно жить дальше.