Рамсес Великий

1

Зелёно-серые мутные воды Нила[1], ещё не отстоявшиеся после недавно закончившегося разлива[2], неспешно текли мимо мощных стен города Мемфиса[3], сложенных из сырцового кирпича, покрытых крупными плитами известняка и тянувшихся длинной белой лентой по низкому западному берегу. По гребню, столь широкому, что на нём могли разъехаться две колесницы, шагали немногочисленные в это утреннее время часовые в чёрных, поношенных париках, заменяющих им головные уборы, и в коротких красных набедренных повязках, постукивая древками длинных копий о каменные блоки, нагревающиеся от солнечных лучей под их босыми ногами. Воины равнодушно посматривали вдаль, где на юге высились три огромных пирамиды[4], на противоположном восточном берегу близко к воде подступали жёлто-серые утёсы пустынных гор, над которыми целый день висело серое марево раскалённой пустыни, да изредка пролетали орлы, с недоступной человеку высоты озирающие и пустыню, и реку, и просторный, заключённый в правильный прямоугольник белыми стенами обширный город, расположившийся в огромной зелёной долине. Вокруг столицы страны, стоявшей на самом стыке Нижнего и Верхнего Египта[5], образно называемой египтянами «Весами обеих земель», раскинулись сады и ухоженные поля, испещрённые множеством полноводных каналов и протоков, по которым в этот ранний утренний час плыло огромное количество лодок, барок и барж, направлявшихся из сельской глубинки к призывно манящим сельских торговцев белым городским стенам. На корме стояли дочерна загорелые, обмазанные дешёвым растительным маслом, блестевшим на их бугристых мускулистых спинах, крестьяне с обветренными, каменными лицами сфинксов. Они отталкивались длинным шестом от дна канала и не спеша направляли тяжелогружёные лодки вперёд. Нередко в них сидели целые семьи среди груд огурцов, тыквы и арбузов, вперемежку с большими пучками салата-латука с крупными светло-зелёными мясистыми листьями, связками золотистого репчатого лука, корзин с жёлтой репой и зеленоватой редькой. Всё это круглый год выращивалось на поливных землях для богатых, привередливых и очень прожорливых, с точки зрения сельских жителей, горожан.

Огромный город всегда оживал с рассветом. Прежде всего жизнь нового дня начиналась на рынках. Торговцы раскладывали здесь свежие овощи и фрукты, переругиваясь спросонья хриплыми голосами с прижимистыми крестьянами, которые норовили продать им оптом привезённые из деревень продукты подороже. Их жёны и дочери, доставленные на лодках вместе с овощами и фруктами в столицу, частенько вопреки желания хозяина и в результате мощного и продолжительного давления женской половины семейства, уже прохаживались по только что открытым рядам с украшениями и разноцветными материями. Деревенских красавиц, долго ждавших этого момента в своей сельской глуши, заманивали продавцы сверканием ожерелий и браслетов, сиянием ярких лент, благоуханиями духов и разных мазей и притираний. Рядом вертелись многочисленные воришки, как масса жужжащей мошкары вокруг круглых боков упитанных коров, когда те нежатся в тёплой грязи многочисленных луж, оставшихся на полях после разлива. Коров выгоняют на пашню с другим домашним скотом, чтобы они своими копытами поглубже впечатали засеянное зерно в рыхлую, покрытую влажным илом почву. И над всем этим скопищем людей и товаров стоял гул человеческих голосов, рёв ослов, мычание буйволов, лай собак. «Жизнь обеих земель», как ещё называли город Мемфис, била ключом.

В эти ранние утренние часы проснулся и располагавшийся в северной части столицы дворец правителя Египта, фараона Хоремхеба[6]. Это был целый комплекс невысоких, но просторных, оштукатуренных снаружи в жёлтый или розовый цвет длинных домов с многочисленными водоёмами и садами, занимающий несколько кварталов города. Рядом высились главные храмы и святилища. От моря городских жилых построек их отделяли административные здания и большие искусственные озёра. Несмотря на то, что красный диск солнца ещё только-только оторвался от восточного горизонта, и его лучи окрасили в алый цвет верхушки финиковых пальм и сикимор в саду, фараон уже неспешно шагал по дорожкам, посыпанным белым песком, и задумчиво посматривал на цветущие акации, жасмин, олеандр и на редкие для Мемфиса яблони и вишни. Правда, сейчас Хоремхебу было не до любования столь экзотическими для жителей Африки бело-розовыми цветами. Старый воин, высокий и худой, с трудом переставлял опухающие ноги, тяжело опираясь на позолоченный посох. Он чувствовал, что пришло время расставаться с гостеприимным миром живых людей и отправляться в мрачно-неведомое подземное царство Осириса. Но фараон не страшился этого. Он славно пожил, достиг всего, о чём только мог мечтать в юности: стал из простого копейщика царём Египта. И теперь пришло время подумать о том, кому же передать власть, которую он завоевал тридцать лет тому назад. Официально у него не было сыновей. Поэтому-то двор ломал голову последние годы: кого выберет фараон себе в наследники? Но сам Хоремхеб давно уже решил этот вопрос. У него был сын. Настало время передать ему власть. Но как это сделать? В стране было неспокойно. Среди знати обеих частей страны, в Верхнем и Нижнем Египте, зрели заговоры. Так всегда бывало, когда новая династия ещё не утвердилась на троне[7].

Мрачно посматривая по сторонам, высокий старец с властными, резкими движениями, которые не смягчила и серьёзная болезнь последних месяцев, в коротком чёрном парике, так богато украшенном бирюзой, что он выглядел голубым, и в длинной белой гофрированной набедренной повязке из льна мерно вышагивал босиком по приятно прохладным, недавно политым песчаным дорожкам. Его больные ноги не переносили сандалий. Но их всё же нёс один придворный, другой тащил резной из чёрного дерева раздвижной стульчик, третий опахало. Хоремхеб изредка недовольно поглядывал через плечо на сытых, зевающих на ходу дармоедов, как называл он их про себя. Но упразднить эти почётные должности, на которые претендовали самые высокопоставленные вельможи страны, и заменить их слугами-рабами он не мог. Такова была многовековая традиция, и менять её не ему, выскочке из самых низов, захватившему власть в стране в силу сказочно благоприятных для него обстоятельств и любви самой прекрасной женщины, которая когда-либо существовала на земле. Фараон вздохнул и мягко улыбнулся, вспоминая. Это было самое дорогое воспоминание в его длинной жизни воина и властелина, удержавшего от развала страну в одну из самых тяжёлых и смутных её годин. Хоремхеб вышел к берегу большого пруда и, приказав своей вельможной прислуге:

— Ждите меня здесь! — спустился, поддерживаемый чёрными гребцами, в лодку.

С собой он взял только своего секретаря, Рахотепа, неторопливого, невысокого, полного мужчину с живыми, круглыми и влажными, как сливы, глазами и полными малиновыми губами. Он заслужил доверие своего повелителя безграничной преданностью, искренность которой была проверена временем и обстоятельствами придворной жизни, да к тому же был женат на дальней родственнице фараона, внучатой его племяннице, томной и амбициозной Нуфрет. Поэтому-то и пользовался секретарь особым доверием Хоремхеба, хотя порой и раздражал медлительностью, привычкой то и дело причмокивать пухлыми губами и желанием рассказывать на правах родственника в минуты монаршего особого расположения глупые скабрёзные анекдоты или сплетни про жителей Мемфиса. Но, несмотря на свои недостатки, Рахотеп был хорошим, аккуратным, надёжным и, самое главное, верным секретарём правителя Египта, окружённого злобными и завистливыми крокодилами придворного столичного мирка.

Изящная лодка, украшенная таким густым золотым орнаментом, что казалась издалека сделанной сплошь из благородного металла, причалила к маленькому островку, окружённому цветущими голубыми, розовыми и белыми лотосами, и фараон с помощью слуг перебрался в небольшую беседку, увитую виноградными лозами с большими листьями.

— Поезжайте назад и привезите мне вина и фруктов, — приказал он слугам, садясь на мраморную скамейку у входа в зелёный павильон.

Когда слуги отплыли на достаточное расстояние, Хоремхеб проговорил секретарю:

— Слушай меня внимательно, Рахотеп. Наступил очень важный, но смертельно опасный и для меня, и для тебя, как моего родственника, момент.

Полное лицо секретаря побелело, и он возбуждённо чмокнул губами.

— Ты должен сразу же после нашего разговора отправиться в сопровождении самых надёжных своих слуг на лёгком и быстроходном судне к командующему корпуса Сетха[8] Парамесу. Ты знаешь, где находится его усадьба у Таниса[9] в Нижней стране?

— О, да, мой властелин, — выдохнул тихо Рахотеп.

— Ты скажешь визирю Парамесу, что я завтра вечером, после охоты, как бы случайно, заеду к нему переночевать. Никаких приготовлений пусть не делает и держит это в тайне от всех, даже от жены. Но сыну, Сети, может сказать. Я хочу, чтобы он тоже был в усадьбе. Сейчас же мы с тобой не спеша выпьем вина и поедим фруктов. Ты расскажешь мне парочку анекдотов, весело посмеёшься, как это делаешь всегда, потом мы не спеша вернёмся во дворец. Я тебя отпущу, ты сразу же не спеша пойдёшь домой, пообедаешь и завернёшь в свою спальню подремать, как обычно делаешь это каждый день, а уже оттуда, тайком через заднюю дверь, отправишься в Нижнюю страну.

Вскоре слуги накрыли столик перед фараоном, и он начал не спеша завтракать. Стоящий рядом Рахотеп с благодарностью принимал фрукты со стола своего повелителя, запивая их вином и рассказывая солёные анекдоты, слыша которые слуги в лодке давились еле сдерживаемым смехом. Секретарь, как обычно, хохотал до упаду над своими незамысловатыми историйками, а фараон благосклонно улыбался. Однако они и не догадывались, что под видом раба, поливающего из шадуфа[10] сад неподалёку от пруда, работал шпион верховного визиря обеих земель Синунхета, обученный читать по движущимся губам собеседника. Когда Хоремхеб со своим секретарём удалился во дворец, то и он, передав кожаное ведро, привязанное на верёвке, ливийцу с выдранными ноздрями, тихо и проворно покинул дворцовый сад.

2

Рахотеп ещё не дошёл до своего дома, а шпион, выскользнувший из одного из чёрных ходов дворца фараона, надвинув парик на глаза и завернувшись в серую накидку, быстро пройдя по пыльным кривым переулкам, постучал в скромную, украшенную узором из шляпок бронзовых гвоздей калитку в высокой глухой стене, построенной из жёлто-коричневого сырцового кирпича. Через несколько минут он уже входил в небольшую полутёмную комнатку. Там сидел невысокий полный мужчина с круглой бритой головой, широким лицом и сизым носом любителя выпить. На его волосатой груди висело ожерелье из драгоценных камней, на толстых руках блестели многочисленные золотые браслеты. Это был верховный визирь обеих земель Синунхет. Он сидел в кресле из чёрного дерева с высокой спинкой и нетерпеливо дёргал босой ногой, стоящей на низкой скамеечке. Его покрашенные свежим лаком ногти на пальцах ног ярко алели в лучах утреннего солнца, падающего медово-жёлтым квадратом на белый мраморный пол.

Человек в серой накидке сообщил Синунхету о том, что узнал, читая по движущимся губам фараона, и быстро удалился, пятясь задом к двери и низко кланяясь. Визирь несколько минут просидел неподвижно в кресле, прикрыв глаза с большими фиолетовыми мешками. Потом встал и вышел из комнаты, тяжело переваливаясь на коротких, толстых ногах, закрытых до колен льняной набедренной повязкой с широким передником впереди, вышитым золотым узором. Отдав несколько приказаний начальнику охраны, визирь по длинному, сумрачному коридору прошёл в просторный, светлый зал, где обедал со своим родственником Унуамоном, мужем старшей дочери.

— Всем отсюда выйти и закрыть за собою двери, — приказал слугам резким, хриплым голосом визирь. — Страже никого не подпускать к дверям под страхом немедленной смерти, Я знаю, среди вас есть немало любителей подслушивать, о чём говорит господин.

Когда вельможи остались одни, визирь подсел поближе к Унуамону и заговорил:

— Фараон собирается на охоту в Нижнюю страну. Старик еле двигается, но решил развлечься. Что-то здесь нечисто.

— Ну, не нам осуждать его за это, да здравствует наш повелитель тысячу лет, — ответил изнеженный Унуамон, кривясь от запаха застарелого перегара, которым дышал на него тесть.

— Да брось ты, нас ведь никто не слышит, — усмехнулся Синунхет. — Ты ведь спишь и видишь, как наш дражайший Хоремхеб сыграет в саркофаг[11], а ты, ближайший родственник покойного фараона Эйе[12], его любимый племянничек, взберёшься на трон. Что побелел? Да не бойся, я обеими руками поддержу, ведь ты мой ближайший родственник, а после тебя мой внучок наследует. Да, потом ведь ты без меня с державой не управишься, так что у нас одна цель и одна судьба.

Унуамон попытался что-то ответить, но у него со страха пересохло в горле. Он только пискнул и замолк, хватая ртом воздух. Синунхет с презрением смотрел на своего малорослого и пухлого зятя, про которого частенько говаривал: «Запросто одной ладошкой можно прихлопнуть».

— Да на, выпей винца, чего затрясся? Держись меня — и всё будет в порядке. Будешь фараоном! — похлопал по женоподобному полному плечику тесть.

— Вы меня в могилу сведёте своими шуточками! — проговорил, отдуваясь, Унуамон после того, как осушил почти полный кубок вина.

— Какие шутки, дурачок, — улыбнулся Синунхет. — Настал наш час! Я всё ждал, когда Хоремхеб сделает первый ход, и дождался. Он тайком посылает своего секретаря Рахотепа к Парамесу, командующему корпусом Сетха в Нижней стране. И велит, чтобы его сын Сети тоже был в усадьбе, когда он сам туда прибудет.

— Ну и что тут такого? После охоты фараон заедет отдохнуть. Парамес — вельможа влиятельнейший, он, можно сказать, хозяин всей восточной части Нижней страны, всё это знают. Где, как не у него в усадьбе, остановиться нашему владыке? — небрежно проговорил Унуамон.

— Дурак! — вспыхнул визирь. — Хоремхеб еле ползает. Какая ему сейчас охота. В царство Осириса давно пора, и он это отлично знает. А заедет он к Парамесу, вот так невзначай, договориться о том, что он сделает его своим наследником.

— Наследником, Парамеса? Какого-то провинциального солдафона сделать фараоном?

— Не простого солдафона, а своего сына! — воскликнул Синунхет. — И не забывай, что Хоремхеб — сам солдафон. Столько лет он армейскую лямку тянул, прежде чем сумел трон захватить.

— Ну, даже пусть Парамес и его сын, которого он по молодости лет прижил где-то в гарнизоне на стороне, ну и что же тут такого? Таких сыновей наследниками не делают. Мало ли ублюдков по улицам Мемфиса бегает, в которых кровь важнейших сановников играет, ну и что? Наследником может быть только тот, кто рождён в законном браке. А у нашего фараона таких детей нет. Видно, боги его наказали!

— А вот и есть у него такой сын, — ещё ближе придвинулся к уху своего зятя Синунхет. — В молодости Хоремхеб был очень хорош собой и ещё при жизни этого преступника из Ахетатона, святотатца Эхнатона[13], который тогда был фараоном, стал любовником царицы Нефертити[14]. А потом, когда Эхнатон вдруг внезапно помер, и я подозреваю не без помощи своей жёнушки, с которой он в последние годы был не в ладах, бывшая царица Нефертити вышла вполне законно, но тайно за Хоремхеба. И вскоре у них родился сын. И до сего дня я не знал, кто он, так надёжно скрывал его фараон. А теперь вот понял!

— Боже мой, — всплеснул белыми ладонями с толстыми дрожащими пальцами Унуамон. — Но почему же своего сына Нефертити не возвела на трон? Сама бы с Хоремхебом была бы управительницей страны, до совершеннолетия фараона?

— Визирь Эйе не дал им это сделать. Они договорились, что возведут на трон молоденького Тутанхамона[15], мужа дочери царицы. В конце концов Эйе убил молодого фараона и сам захватил власть. Но просидел на троне только четыре года. Его оттуда сшиб Хоремхеб, набрав войско в Нубии[16]. Он туда бежал вместе со своим сыном, которого звали Рамсес. А Парамесом он его назвал и отдал в семью начальника лучников Сети, чтобы спрятать концы в воду. Тогда власть его была очень непрочной, в стране царила смута. Мальчишку наследника уж точно бы извели.

— А что стало с Нефертити?

— Она, бедняжка, умерла, буквально несколько месяцев не дождавшись прихода Хоремхеба в пустыне, куда её заточил фараон Эйе. Я это хорошо знаю, так как был в её свите простым писарем.

Унуамон пристально посмотрел в круглое, морщинистое лицо своего тестя.

— Уж не вы ли, папочка, поспособствовали её отходу в царство Осириса?

Синунхет хрипло расхохотался.

— Не будем ворошить мумии, зятёк, пусть себе спят спокойно, бедолаги, а нам надо думать о себе, а не о тех, кто давно уже превратился в прах, — визирь наклонился к самому уху Унуамона. — Ты, дурак, даже про себя о своих предположениях и не заикайся! Если до Хоремхеба дойдёт такой слушок, то он встанет со своего смертного ложа, даже за минуту до смерти, и зарежет меня как последнюю свинью, а вас прикажет посадить на колы перед его окном и будет наслаждаться воплями, умирая. Ведь он любил царицу Нефертити, как сумасшедший. А мне он доверял и продолжает доверять без оглядки, ведь это я был его ушами и глазами в свите Нефертити. Я даже передавал его послания, приходящие из Нубии в руки царицы.

— Предварительно показав их Эйе? — рассмеялся Унуамон и дерзко взглянул в глаза своему тестю. — Теперь вы у меня в руках, папаша!

— Ах ты, гадёныш! — взмахнул большим кулаком над яйцеобразным, в капельках пота, бритым черепом своего родственника Синунхет. — Видно, я тебя недооценил: ты мерзавец более высокого полёта, чем я думал до этого разговора. Но это ничего не значит, — визирь так и не ударил Унуамона. — Сейчас мы в одной лодке, и дороги назад у нас нет. Я уже отдал приказ своим людям приготовиться к отплытию в Нижний Египет. Там они окружат сельскую усадьбу Парамеса, и как только Хоремхеб приплывёт к своему сыночку, ловушка захлопнется. Мы перебьём завтра всю эту семейку, не оставив даже грудных детёнышей. И послезавтра ты будешь фараоном!

— Или мы с тобой, папаша, будем корчиться на кольях, — добавил, кривясь словно от боли Унуамон. — Ну и втянули вы меня в историю. Ладно, чему быть того не миновать, а мне пора домой.

Молодой аристократ привстал.

— Никуда ты отсюда не выйдешь, до того как я не вырежу всю эту змеиную семейку, — прорычал Синунхет. — Думаешь, я тебя не знаю, зятёк? Ведь сейчас же побежишь доносить на меня. Ты, сопляк, перепугался. Нет, ты у меня будешь фараоном, хочешь ты этого или не хочешь, а я буду верховным и единственным визирем.

— И я буду всё время сидеть у вас под замком, мой любвеобильный папаша? Так я вас понял?

— Ну, не совсем так, мой милый зятёк, — расхохотался визирь хриплым смехом, от которого у его родственника забегали холодные мурашки по спине. — Изредка я буду тебе позволять выходить в сад, но под надёжной охраной, ведь нашего владыку беречь надо.

Синунхет хлопнул в ладоши. Из-за портьеры показались два огромных негра с кинжалами за поясами коротких алых набедренных повязок и с дубинками в руках.

— Уведите его! — коротко приказал визирь и, глядя на унылую фигуру удаляющегося зятя в проёме секретной двери, обнаружившейся за нарядной портьерой на стене, налил себе полный золотой кубок вина. Он залпом выпил, крякнул, вытер толстые губы волосатой тыльной поверхностью кисти и добавил: — Властью никто никогда добровольно не делится, дурачок!

На следующий день фараон Хоремхеб с малой свитой отплыл от набережной Мемфиса на охоту в заросшие папирусом[17] и лотосом[18] рукава, разливающегося в разные стороны многочисленными протоками неподалёку от морского побережья Нила. Там было просто царство птиц, стаи которых уже вскоре собирались улетать на лето в свои родные края на север Европы. А неподалёку от усадьбы Парамеса в маленьком провинциальном городке уже остановился большой караван из десятка торговых судов, в трюмах которых затаились готовые на все воины визиря Синунхета. Очередной акт нескончаемой драмы борьбы за власть в Древнеегипетской империи подходил к своей кульминации!

3

Дома Рахотеп попытался пообедать, но кусок в горло не лез. Он всем своим полным, румяным телом чувствовал нависшую над ним опасность, хотя и не знал, откуда она исходит. Секретарь фараона выпил немного разбавленного виноградного вина и велел позвать Зимриду, свою любовницу, рабыню финикийку, которая четыре года назад родила сына и немного растолстела. С каждым годом она всё прочнее брала бразды правления в обширной усадьбе, заправляя всем хозяйством и властно командуя слугами, не смеющими перечить. Когда она вошла в столовую, легко шагая ножками с узкими ступнями, сверкая алыми лаковыми ноготками на пальчиках, полные груди упруго волновались под плотно обтягивающей их льняной рубашкой с пёстрым азиатским орнаментом, Рахотеп заулыбался, вскочил с хозяйского кресла, поцеловал в румяную щёку свою фактически вторую, не в пример первой, любимую жену и подошёл к большому из красного дерева сундуку, стоявшему у разрисованной голубыми цветами лотоса стены.

— Вот, голубушка моя, Зимри, я, как и обещал, даю тебе вольную, — проговорил он, доставая из сундука два свитка папируса, с прикреплёнными к ним красными печатями, — а также я официально признаю нашего Риб-адди своим младшим сыном. И в своём завещании я о вас позаботился. После моей смерти у вас будет и свой дом, и землица с рабами, и достаточно золота и серебра, чтобы жить достойно.

Зимрида склонилась и со слезами на глазах поцеловала руку своего господина, а потом подняла глаза из-под густой чёрной чёлки и встревоженно спросила:

— Что это ты, Рахи, заговорил о завещании? Чего-нибудь случилось?

— Я тебе не должен это говорить, но ты надёжный человек, не то что моя жёнушка, глупая задавака Нуфрет, — проговорил, обнимая за плечи Зимриду, хозяин усадьбы. — Я сейчас должен уехать в Нижнюю страну к визирю Парамесу. Это поручение самого фараона. Через сутки и он сам там будет. Что затевается, не знаю, но чувствую, что дело опасное и мы все стоим на пороге новой смуты, если с нашим владыкой что случится, а наследника у него не окажется. В общем, Зимри, если со мной там что-нибудь случится, то обязательно разыщи моё тело и похорони, как положено, — Рахотеп всхлипнул. — Жаль, что не построил я себе усыпальницы в священном месте, всё тянул и тянул... Казалось, что времени-то ещё хоть отбавляй на эти погребальные заботы. А ведь меня предупреждали, чтобы я поторопился. Теперь зароют меня, как собаку в пустыне, или и того хуже, сожрут моё тело рыбы в этих проклятых болотах Нижней страны.

Крупные слёзы обильно потекли по полным щекам. Зимрида обняла мужа за вздрагивающие круглые плечи, и они уселись на длинную скамейку у стены.

— Ну, полно тебе, мой милый, так убиваться, — финикийка ласково стирала своей мягкой ладошкой слёзы с щёк и подбородка у секретаря владыки Египта. — Всё обойдётся, вот выполнишь поручение фараона и попросишь у милостивого своего повелителя и дальнего родственника, как давно хотел, тихую и хлебную должность у себя на родине в Фивах. Переедем мы туда и будем жить-поживать в своё удовольствие, растить нашего сыночка и радоваться жизни.

— Ох, хорошо бы, — всхлипнул Рахотеп.

В этот момент в комнату вбежал маленький голенький мальчишка с бритой головкой, на которой торчала кисточкой чёрная прядь, спадающая на одно ухо, так называемый локон юности[19].

— Папа, смотри, что мне подарили! — протянул он маленький мячик, сшитый из бордовой ткани и набитый шерстью.

Рахотеп взял на руки мальчугана и стал целовать его в розовые щёки.

— А почему ты плачешь? Тебя мама обидела?

— Ну, что ты, Рибби, — улыбнулся сквозь слёзы отец. — Мама, наоборот, меня утешает, она нас любит и никогда не сделает нам зла.

— А почему же ты плачешь?

— Да, так, соринка в глаз попала. Мамочка мне её вынула, и всё стало прекрасно. Ну, ладно, Рибби, иди поиграй своим прекрасным мячиком, а мне пора уже ехать. Прикажи, Зимри, чтобы со мной отправилась парочка слуг понадёжней, больше нельзя, надо не привлекать к себе внимания.

В столовую вошла, грациозно покачиваясь, прямая и худая жена хозяина усадьбы.

— Вот ты где, Рахотеп, а я тебя искала по всему дому. — Нуфрет уселась в кресло за столик, налила себе в бокал вина и отхлебнула, недовольно сморщившись. — Почему вино тёплое? Как смеют слуги подавать такую бурду своим господам? Зимрида, ты должна следить за этим, раз уж ты у нас, по чьей-то не очень-то разумной прихоти, стала главной экономкой.

— Прекрати, Нуфрет, ну что ты прицепилась к этому вину? — поморщился Рахотеп. Ему всегда было не по себе, когда его женщины встречались нос к носу. — Зачем ты меня искала?

— Я хотела тебя предупредить, что устраиваю сегодня вечером маленький приём. Придут мои подруги, брат. В общем, будут свои. Ты уж, Зимрида, распорядись, чтобы в малой зале всё было приготовлено.

— И вы мне только сейчас об этом говорите? — всплеснула своими полными, крепкими ручками финикийка. — Необходимо предупреждать за сутки. Ведь нужно продукты купить свежие, да и за полчаса из них приличные блюда не сготовишь, а ведь солнце уже опускаться начало. Как же я поспею всё приготовить?

— Ну, это твои заботы, справишься, — небрежно махнула рукой Нуфрет и поднялась. — Что-то мне сегодня нездоровится, пойду полежу, а потом приму ванну. И уведите вы своего шумного детёныша на кухню, там ему место, так у меня голова раскалывается, а тут ещё он визжит, как недорезанный поросёнок, — указала сухопарой, бледной, ухоженной рукой внучатая племянница фараона на Риб-адди, который кидал в стенку мячик.

Женщины так посмотрели друг на друга, что если бы взгляды могли испепелять, то два обугленных трупа уже валялись бы на мраморном полу столовой.

— Ну, ладно, мне пора, — замахал руками Рахотеп, как всегда убегающий с мест женских сражений. — Я, Нуфрет, уезжаю по делам службы, приеду через пару-тройку дней, так что пируй сегодня со своими приятелями без меня. Передавай привет своему братцу Хаемхету, да будет ему жизнь в радость.

— Ещё бы не в радость такому обжоре и пьянице пировать каждый день то у нас, то ещё где-нибудь! — ворчала себе под нос Зимрида, уводя упирающегося сына. — А мы надрывайся, чтобы угодить этому толстому бегемоту и его сестрёнке, старой гордячке, которая уже совсем в мумию превратилась, мужику и пощупать-то нечего, не говорю уж о другом... Вот и бесится целыми днями, на нас зло срывает!

Все трое разошлись, каждый в свою дверь. Рахотеп тихо фыркнул в руку, услышав тираду своей любовницы. Нуфрет же не снизошла до того, чтобы прислушиваться к тому, что ворчит какая-то там служанка.

Через полчаса Рахотеп с чёрного хода выскользнул из своей усадьбы и поспешил в порт, где его уже ждало обычное торговое судно. Секретарь фараона, уныло опустив голову, шагал за широкоплечим слугой, прокладывающим дубинкой путь своему господину через шумную сутолоку припортовых улиц и площадей. Вслед за ним шагал чёрный слуга с внушительной корзиной, полной съестных припасов. Зимрида хорошо позаботилась о своём любимом Рахи, который терпеть не мог путешествовать на пустой желудок.

1

Изящная лёгкая лодка бесшумно скользила по протоке среди зарослей цветущих лотоса и папируса. Слуги с загорелыми, красно-коричневыми плечами, в коротких потрёпанных чёрных париках, заменяющих им головные уборы, налегали на вёсла, искусно опуская их в воду почти без всплеска. В середине на низкой поперечной скамеечке сидел внушительного вида мужчина в украшенном бирюзой парике. На его широкой и мощной груди сверкало в утренних лучах солнца массивное ожерелье из драгоценных камней, с двумя золотыми застёжками в форме соколиных голов, знак высокого положения в древнеегипетском обществе. Это был Сети, глава лучников корпуса Сетха. Он служил там под командованием своего отца, визиря Парамеса. Сейчас Сети со своим старшим сыном Рамсесом отправился на утреннюю охоту в тихие заводи одного из протоков Нила в Восточной Дельте, неподалёку от его впадения в море. Сети был на целую голову выше всех остальных в лодке. Рядом с ним ёрзал на своей скамеечке стройный мальчик, теребя от нетерпения маленький лук.

— Не дёргайся, Сеси[20], — прошептал отец, повернувшись к сыну. — Держи себя в руках, как полагается воину и охотнику. Скоро мы будем на месте.

Сети улыбнулся, видя как его восьмилетний, не по возрасту рослый сынок, с большими карими глазами и бритой головёнкой, на которой оставался только один локон юности, спадавший на ухо, никак не может усмирить свой горячий темперамент. Сидеть неподвижно было ему очень трудно. Лодка продолжала бесшумно скользить по протоке между двух высоких зелёных стен. Над головами покачивались крупные бело-жёлтые соцветия папируса, придающие ему сходство с маленькой пальмой. Пролетали стремительно разноцветные мелкие птички. Жар, уже поднявшегося в голубое небо солнца, умерялся лёгкой, туманной дымкой, висевшей над сырыми лугами и обширными болотами Дельты. Со стороны моря дул прохладный ветерок.

Настал самый сладостный момент для охотников. Вспугнутая стая голубых цапель с громким хлопаньем широких крыльев, взвилась в воздух. Сети поднял в своих огромных руках сверкающий золотыми накладками лук и со сноровкой профессионального воина послал вслед птицам несколько стрел. Рядом стрелял из лука и его сын, вскочивший на скамейку. Если бы не проворный слуга, оставивший кормовое весло в уключине и придержавший сзади нетерпеливого мальчишку, то Рамсес оказался бы в воде после первого же выстрела.

— Хозяин, — закричали хором слуги, — ты сбил целых три цапли! Сейчас мы их достанем. — Побросав на дно лодки свои парики и набедренные повязки, они ринулись в мутноватую зеленовато-серую воду, ещё не отстоявшуюся после недавно закончившегося разлива Нила.

— Одну из них сбил я! — возразил Рамсес. — Я её сам достану, она упала вот здесь, неподалёку, — и он попытался прыгнуть за борт.

Теперь уже отец с трудом успел поймать своего резвого и подвижного, как шарики ртути, сыночка.

— Ты, что, Сеси, с ума сошёл?! Ведь там может быть крокодил. Лежит на дне и ждёт, когда какой-нибудь дурачок кинется в воду, чтобы достаться ему на завтрак! — воскликнул Сети.

— А как же они? — показал рукой мальчик на плывущих между стеблей лотоса темнокожих слуг.

— Они взрослые люди, уже много раз бывавшие на охоте. Ты заметил, что у всех у них на шеях висят здоровенные ножи? Это для зубастого с зелёной шкурой. Ну, а потом, они же просто слуги. Даже если и слопает одного из них крокодил, то мы, конечно, позаботимся о его семье, но слугой меньше, невелика потеря. Если же я лишусь своего старшего сына и наследника, то это будет горе! А как будет плакать твои мама и бабушка?

— Я как-то об этом не подумал, — тяжело вздохнул Рамсес, живо представляя, как родные будут горевать.

— Вот поэтому-то я и твержу тебе всегда, сынок, что нужно сначала подумать, а потом уж делать, а то можно впопыхах совершить большую глупость, — Сети, улыбаясь, ласково погладил своей огромной ладонью худенькую спинку мальчика.

— Вот ваши цапли, хозяин, — слуги положили у ног Сети убитых цапель с бело-голубоватым опереньем.

— А вот эту подбил наш маленький господин, — улыбаясь, проговорил только что подплывший к лодке слуга.

Он положил к ногам подпрыгнувшего от радости Рамсеса, цаплю, пронзённую его небольшой стрелой.

— Ведь я же говорил, что попал в неё, я же говорил! — закричал пронзительно мальчишка, обрадованный своим первым охотничьим трофеем.

Его крик вспугнул большую стаю диких гусей. Вновь в небо полетели стрелы. На этот раз старший охотник подбил трёх птиц, а младший одну. Большого серого, ещё трепыхающегося гуся слуга опять положил к ногам мальчика.

— Ой, он ещё живой.

— Ничего, хозяин, — проворчал широкоплечий бритоголовый слуга, с простецким лицом, — мы ему сейчас шею свернём, и перестанет трепыхаться.

Слуга крепкими мозолистыми лапами крутанул серую головку с большим красным клювом — и гусь затих.

Мальчик с испугом в глазах потрогал ещё тёплую тушку птицы, перепачкав пальцы в крови. И вдруг заплакал.

— Ты чего это ревёшь, Сеси? — удивлённо спросил отец, поворачиваясь.

— Гуся жалко, — шмыгая носом, протянул сын.

— Дурачок, — Сети погладил его по голове, — ты же будущий охотник и воин, ты должен беспощадно уметь убить врага, а уж дичь и подавно. На то она и дичь, чтобы её убивать на охоте.

— Но он такой хороший, пушистый, зачем же его убивать? — проговорил малыш.

— Правильно мне твоя бабушка, Тиу, говорила, что тебе ещё рано на охоту. Поедем-ка домой, — покачал Сети головой. Посадив себе на колени сына, он стал рассказывать разные смешные случаи, которые с ним случались на охоте, чтобы отвлечь мальчика от тягостного впечатления от первых убитых птиц.

Лодка опять заскользила по протоке между высокими стеблями папируса. Солнце уже поднялось выше и стало заметно жечь плечи гребцов и охотников. Пролетела стая лебедей, но Сети только проводил их взором. В воде неподалёку от борта плеснула хвостом большая рыба.

— Гарпун бы сейчас, такую бы рыбищу добыли! — воскликнул слуга, управляющий кормовым веслом.

— Ты направляй лодку к ступенькам, а то по твоей милости все в воде окажемся у самого дома! — прикрикнул своим зычным командирским голосом начальник лучников корпуса Сетха.

Вскоре по лестнице прямо из лодки отец и сын поднялись на просторную веранду. Здесь уже ждали две женщины. Молодая — мать Рамсеса Туи, и пожилая — бабушка Тиу. Рядом с важными дамами стояли рослые нубийцы с опахалами. Прибежали младший брат и сестрёнка. Как только слуги подняли на веранду охотничью добычу, раздался громкий гомон. Все восхищались Рамсесом, который с гордым видом стоял у цапли и гуся. Голенькая, чернокожая дочка служанки, выпятив толстые, причмокивающие от восхищения губы, опасливо притронулась к гусю пальчиком и спросила с придыханием:

— Неужели это ты сам убил их, Сеси?

— А кто же? — воскликнул с важностью Рамсес, уже забыв о жалости к гусю. — Я из своего лука выстрелил точно ему в грудь. Он только трепыхнулся и как камень бух в воду. Я хотел его сам достать, но слуги-то зачем? Они мне его и выловили.

Стоявшая рядом с ним младшая сестрёнка, тоже голенькая, отличавшаяся от служанки только более светлой кожей и двумя серебряными браслетами на руках, запрыгала на месте от восхищения и ужаса.

— Какой ты уже большой, Сеси, — пропищала она. — Скоро ты уже наденешь парик, ожерелье, возьмёшь в руки посох и пойдёшь в дедушкин корпус командовать воинами.

— Ну, до этого ему ещё далеко, — подошла к детям служанка-кормилица в зелёной тунике, тяжело переваливаясь на толстых ногах. — Пойдём-ка, Сеси, ты умоешься и позавтракаешь.

Её загорелые мягкие и в то же время сильные руки потянули маленького охотника за собой. Рамсес с достоинством подчинился. Он и вправду сильно проголодался. Жизнь в усадьбе Парамеса, крупного военачальника, командира корпуса Сетха, и, как поговаривали в столице страны Мемфисе, любимца правящего фараона престарелого Хоремхеба, вновь потекла своим чередом.

2

Когда женщины, дети и прислуга, громко переговариваясь, разошлись с веранды, на неё вышел мужчина средних лет по-домашнему без парика на круглой бритой голове и короткой тёмно-синей набедренной повязке. Это был визирь Парамес. Он был пониже, чем его сын, но с такой же мощной фигурой. Парамес посмотрел на реку, по которой плыло какое-то торговое судно с прямым оранжевым парусом.

— Ничего необычного не заметил, Сети, во время охоты? — спросил он своего сына. — Никаких судов, где было бы подозрительно много народу?

— Да нет, всё, как обычно, — ответил сын, всматриваясь в суровое загорелое лицо отца. — Ты опасаешься внезапного нападения на усадьбу? — спросил он прямо, как профессиональный военный сразу поняв, о чём речь. — Тогда почему не подтянешь поближе какой-нибудь отряд из состава корпуса?

— Видишь ли, к нам сегодня вечером заедет по пути с охоты необычный гость. Это наш фараон.

— Фараон прибудет к нам? — удивлённо переспросил Сети. — Тем более надо разместить усиленный отряд вокруг усадьбы, а с реки прикрыть подходы боевыми кораблями. О чём тут можно раздумывать, отец? Наш долг обеспечить безопасность нашему повелителю, да здравствует он миллион лет.

— Не так всё просто, сынок, — вздохнул Парамес. — Сегодня утром прибыл секретарь фараона Рахотеп. Он привёз устный приказ нашего владыки. Фараон категорически настаивает на секретности нашей встречи. О его прибытии никто, кроме меня и тебя, в доме не должен знать. Я, конечно, догадываюсь о том, что хочет сообщить нам царь Египта, и поэтому очень беспокоюсь. В связи с болезнью фараона и отсутствием у него наследников в стране опять начали зреть заговоры. Многие выдвигают своих претендентов на власть в стране. Начинаются смутные времена, когда возможно всё, и надо ждать опасности отовсюду. Поэтому, сынок, разумно распорядись всеми нашими скромными наличными силами. Раздай слугам оружие и скрытно размести их вокруг усадьбы. Лучших лучников поставь на берегу у пристани. Нападение возможно и с воды. Приготовь лодки, чтобы вся наша семья могла сразу же покинуть усадьбу по реке. И запомни, если со мной что-нибудь случится, а в бою может быть всё, ты поплывёшь на лодках туда, где сегодня охотился. Спрячетесь поначалу в зарослях папируса, а потом мелкими протоками будете пробираться к Танису. Я уже распорядился, чтобы корпус скрытно приготовился к боевым действиям и был готов выступить по первому же приказу.

— Ясно, отец, — проговорил сын и быстро покинул веранду. Несмотря на свой молодой возраст, Сети был опытным военным, ему не надо было повторять приказ дважды.

Когда солнце уже стало клониться к западу, к усадьбе подплыла просторная нарядная барка и к удивлению всех домашних на лестницу, ведущую к веранде, сошёл сам фараон. Все распластались на мраморном полу веранды. Но Хоремхеб не стал выслушивать долгих приветствий, а вместе хозяином усадьбы быстро прошёл вглубь дома, постукивая своим позолоченным посохом по мраморному полу. Сзади шагал и Сети. Как только они остались в просторном прохладном зале, фараон обнял Парамеса со словами:

— Наконец-то пришло время, сын мой, тебе брать бразды правления страной в свои руки. Я уже отдал распоряжение, ты стал моим законным соправителем и наследником! — Он с любовью и гордостью посмотрел на своего внушительного сына, одетого, как и полагалось в этом случае: в покрытом бирюзой парике, в длинную гофрированную белоснежную набедренную повязку с плотным передником, украшенным серебряными узорами. На мощной груди сверкало богатое ожерелье и золотые ордена льва и мухи, полученные за успешные боевые компании.

— А это мой внук Сети? — спросил фараон, удивлённо вглядываясь в гиганта, стоявшего перед ним. — О, боги, вы так милостивы ко мне! — проговорил старец с чувством, и слеза сползла по его худой, изборождённой морщинами щеке. Он обнял и Сети, гладя его огромные плечи и ласково глядя в лицо смущённого богатыря.

— Как только ты похоронишь меня, Сеси, сразу же делай его своим соправителем, — наставительно сказал Хоремхеб.

— Ну, папа, что ты говоришь?! Ты ещё проживёшь много лет! — воскликнул Парамес-Рамсес.

— Не болтай глупости, сынок, — переводя дыхание проворчал фараон и сел в торопливо подставленное внуком кресло. — Мои дни уже сочтены. Но я рад, что успел сделать главное — передать власть вам, дети. Мы сейчас вместе вернёмся в столицу и проведём, не откладывая, все необходимые обряды. Вельможи-заговорщики, я уверен, не ожидают столь стремительного и решительного моего манёвра, и пока они будут разводить с удивлением руками, ты, Рамсес, утвердишься на троне. Наша династия пустит глубокие корни, и тогда уже нам никакие заговоры не страшны.

В этот момент из неприметной дверки, ведущей на кухню, которую не заметили телохранители фараона, уже охранявшие все входы и выходы, в залу выскочил младший Рамсес. Он гнался за крупным коричневым щенком, в пасти которого был зажат алый мячик.

— Отдай, Фарк, отдай! — кричал малыш и, только вылетев на середину комнаты, заметил присутствующих.

— О боги, как он похож на мою Нефи! — воскликнул Хоремхеб, назвав сокращённым ласковым именем царицу Нефертити. Её бюст стоял в нише в центре залы. Все взглянули на скульптурный портрет, вывезенный из заброшенной столицы страны, Амарны. Мальчик и вправду был очень похож на свою прабабку.

— Иди, Сеси, ко мне, иди же, — протянул дрожащие, высохшие руки фараон.

Мальчик с опаской подошёл. Рамсес-старший посадил своего внука на колени к отцу. Хоремхеб, с блаженной улыбкой смотря на смышлёную физиономию ребёнка, торжественно проговорил:

— Я приветствую тебя, великий властитель Рамсес Второй!

Все рассмеялись. В это мгновение в окно под крышей влетела стрела и вонзилась в деревянную колонну всего в одной пяди над головой фараона. Визирь Парамес, а теперь уже соправитель фараона, Рамсес Первый, закрыл своим большим телом отца и внука и приказал сыну:

— Быстро бери на руки обоих и бегом к лодкам, я вас прикрою. Нас поймали в ловушку!

— Бери сына, а я пойду сам, внучок, — проговорил спокойно Хоремхеб. Старого и опытного воина стрелой было не испугать, он давно уже забыл чувство страха.

Когда все вышли на веранду, где уже столпилась семья наследника престола, фараону одного взгляда было достаточно, чтобы оценить обстановку. По реке к усадьбе приближались три судна. На их палубах было много воинов.

— Немедленно всем в барку и делайте вид, что спасаете фараона, — приказал своим немногочисленным телохранителям Хоремхеб.

Он сорвал с себя роскошное, сверкающее золотом и драгоценными камнями в лучах заходящего солнца покрывало и накинул на худого и высокого воина.

— Наденьте на него мой голубой шлем, пусть встанет на барке под мачту и изображает меня, — приказал Хоремхеб.

Барка быстро отчалила, но на неё вскоре напали приблизившиеся суда. Заскрежетали абордажные крюки о борта корабля фараона, и на реке прямо напротив усадьбы завязался ожесточённый бой. А тем временем три большие лодки с Хоремхебом и его многочисленной только что обретённой семьёй заскользили по багровой поверхности воды, отражающей лучи заходящего солнца. Стрелы, летящие с берега, пронзили несколько сидящих на вёслах воинов и слуг, но, набравшие скорость лодки вскоре скрылись в зарослях папируса, громко шелестевшего на вечернем прохладном ветерке, дующем с моря.

Рамсес-младший круглыми, испуганными глазами смотрел на то, как его кормилица, толстуха Наги, перевязывает плечо раненому воину. Рядом сидел секретарь фараона Рахотеп с белым от ужаса лицом, всё время повторяя одну и ту же фразу:

— О, боги, пощадите, я ведь не умею плавать!

Мальчик невольно улыбнулся и перевёл взгляд на спокойно-каменные лица отца и деда, шмыгнул носом и сжал в руках свой маленький лук и стрелы. Он тоже был готов к бою. Рядом сидели сестрёнка Мари и её чёрненькая подружка Джура. Они цеплялись за тунику матери Рамсеса и тонко, пронзительно взвизгивали от страха.

— А ну, прекратите пищать, — прикрикнул Рамсес-младший, — я вас в обиду не дам! — и он грозно потряс своим луком.

— Теперь всё в порядке, — вдруг громко проговорил сидящий неподалёку фараон, — наш Сеси-маленький, оказывается, не забыл захватить свой лук, теперь нашим врагам конец.

Все засмеялись: и члены царской семьи, и простые воины.

— А ну, тише, — улыбаясь прикрикнул из передней лодки наследник престола Рамсес Первый. — Пока не оторвёмся от преследования, всем молчать! А ты, отец, не смеши людей, ведь опасность ещё не прошла. Они ещё могут напасть на наш след.

— Молчу, Сеси, молчу, — ответил Хоремхеб хриплым, усталым, но довольным голосом, — ты теперь главный, командуй.

Лодки продолжали бесшумно скользить в зарослях папируса. Об их борта с мягким шелестом бились мокрые крупные листья и голубые, розовые и белые цветы лотоса. А сзади над зонтичными верхушками папируса был виден чёрный столб дыма. Это горела усадьба визиря Парамеса. С прошлым было покончено!

3

К утру лодки с царской семьёй пробрались к Танису, где располагались основные силы корпуса Сетха, и сразу же воины наследника престола Рамсеса Первого были посажены на барки и суда, чтобы совершить стремительный рывок на столицу страны. Ещё не зашло солнце, а фараон Хоремхеб со своим решительным сыном-сопровителем уже был в Мемфисе. Допросы захваченных воинов, участвующих в нападении на усадьбу Парамеса, быстро дали неопровержимые улики против верховного визиря Синунхета и его зятя. Когда их обоих со связанными руками привели под светлые очи фараона, Унуамон закричал, упав к ногам повелителя Египта:

— Пощадите, ваше величество, я совершенно не причастен к этому ужасному преступлению. Меня насильно захватил мой тесть и посадил в темницу, чтобы действовать якобы от моего имени. И чтобы доказать искренность моих слов, я выдам вам, о ваше величество, самую страшную тайну этого изверга.

— Замолчи, дурак, — прохрипел Синунхет, — ведь этим ты только увеличишь свои же страдания.

— Он убил царицу Нефертити, отравил её по приказу злодея Эйе тридцать лет назад, когда её держали под арестом в замке среди пустыни! Он сам мне в этом признался, — Унуамон, упавший на мраморный пол, пытался поцеловать ногу фараона.

— Что ты сказал? — взревел Хоремхеб.

К удивлению придворных все вновь увидели прежнего фараона: свирепого, сильного и беспощадного.

— А ну повтори, что ты мне сказал! — наклонился он над Унуамоном.

— Это истинная правда, — визжал тот. — Ведь Синунхет был одновременно и вашим агентом, передавал ваши письма царице и верно служил узурпатору Эйе. Видите, я всё знаю.

— Это правда, Синунхет? — вперил в визиря горящие ненавистью глаза фараон.

— Да, правда, — ответил Синунхет после долгого молчания. — Я признаюсь только потому, что не хочу мучиться. Ведь ты не отдашь меня палачу, а убьёшь собственной рукой, чтобы почувствовать всю сладость мести.

— Ты правильно всё рассчитал последний раз в своей жизни, — ответил фараон дрожащим от ненависти голосом. — О, боги, я благодарю вас, что вы дали мне возможность своими руками прикончить мерзавца, который убил мою единственную любовь. Ты, моя дорогая, божественная Нефертити, сейчас смотришь на меня и улыбаешься. Твой убийца будет казнён мною, и ты будешь, хотя и в малой степени, но отомщена.

Хоремхеб вынул из-за пояса кинжал, с которым никогда не расставался, ведь его подарила ему Нефертити, и одним ударом в сердце убил Синунхета. Старый воин плюнул на валявшийся у его ног труп и приказал:

— Его на съедение собакам, остальных заговорщиков на кол. Пусть все видят, что бывает со злодеями, посягнувшими на фараона и его семью.

Хоремхеб вышел из залы, гордо подняв свою седую голову. Он расплатился по всем счетам в земной жизни!

Через несколько месяцев новый фараон Рамсес Первый плыл на роскошной, застланной драгоценными коврами барке к Фивам, религиозной столице Египта[21], где находился самый главный храм страны — храм Амона, царя среди богов[22]. Все жители стовратных Фив высыпали к набережной. Среди них на почётном месте вблизи застланной коврами пристани был и Рахотеп со всем своим семейством. Правда его законная жена со старшим сыном ещё оставалась в Мемфисе, но рядом с теперь уже главой налоговой службы Фив стояла ещё чуть пополневшая Зимрида, держа на руках маленького Риб-адди, который вместе со всеми с интересом наблюдал, как судно с новым фараоном подплывало к пристани. Многочисленные драгоценности сияли на властителе Египта, над ним переливались всеми цветами радуги страусовые перья опахал. Видя всё это, маленький мальчик перестал вертеться на руках у своей мамаши и пристально уставился на приплывшее чудо. А рядом с фараоном по правую руку стоял огромного роста наследник и соправитель Сети, весь в драгоценностях и в целой шкуре леопарда, обёрнутой на его бёдрах. На руках он держал мальчика с красивым личиком и огромными карими живыми глазами. Мальчик смотрел на ещё невиданный, сказочный город Фивы, на встречающую толпу и улыбался. Риб-адди воскликнул, дёргая мать за ухо:

— А это кто у того дядьки на руках?

— Царевич Рамсес, сын наследника престола Сети и, если будет на то воля богов, будущий наш фараон, — ответил, смеясь, стоявший рядом Рахотеп. — С ними со всеми в одной лодке я и спасался. Жутко вспоминать!

Малыш на руках матери и представить себе не мог, что вся его взрослая жизнь будет тесно связанной с судьбой этого худенького мальчика, с интересом и удивлением рассматривающего своих будущих многочисленных подданных, столпившихся на берегу великой реки.