ЧАСТЬ 4

Глава 1

1

Вскоре после кровавых расправ над заговорщиками жизнь в Фивах потекла своим чередом. Но Риб-адди не успел насладиться мирной жизнью в кругу любящих родных. Он только побывал на свадьбе своей двоюродной сестры Рахмиры, которая вышла за превратившегося в отважного воина Пасера, старшего сына свирепого Меху. После жесточайших казней заговорщиков авторитет начальника стражи южной столицы страны стал непререкаемым. А когда фараон перед отъездом к себе домой в Пер-Рамсес назначил железного стражника номархом фиванской области, то вся знать столичного города возлюбила его до обожания и завалила молодожёнов подарками, использовав свадьбу как отличную возможность подлизаться к новому хозяину Фив, а в будущем, возможно, и визирю всего Верхнего Египта. Все отлично знали, что родственные семьи, Рахотепа и Меху, в большом фаворе у владыки страны, после того как Рамсес удостоил великой чести провести под видом финикийского купца ночь под крышей усадьбы одного и удостоверился в несгибаемой преданности другого в тревожносудьбоносные для новой династии дни борьбы с опаснейшим заговором.

Правда, на свадьбе не обошлось и без курьёзов. Невеста Рахмира, заманила Риб-адди в соседнюю с залом комнату и попыталась располосовать своими острыми коготками виноватую физиономию бывшего жениха. Но его молодая жена Бинт-Анат вовремя влетела в полутёмную комнатёнку, где её дражайший супруг чуть не лишился зрения, и, как дикая кошка, вцепилась в украшенную цветами причёску невесты. Рахмира, не долго думая, переключила всю свою злобу на счастливую соперницу, да так неистово, что двоюродным братьям, Риб-адди и Пасеру, пришлось применить недюжинную силу одного и врождённую ловкость другого, чтобы растащить своих шипящих жёнушек. В общем, мирная жизнь большого семейства шла своим чередом, конечно же, не без вспышек страстей, столь свойственных знойным южанам. Тем более ценимы были семейные радости, чем меньше времени оставалось до начала следующей весны, на которую был назначен грандиозный военный поход в Сирию.

По всей стране клубы дыма вздымались над мастерскими кузнецов и бронзолитейщиков, круглыми сутками готовящих новое и ремонтирующих старое оружие. Воинские командиры всех степеней охрипли от громких команд. Среди них был и старый вояка Хаемхет, которому фараон поручил сформировать новый корпус под именем египетского бога Птаха и повести в дальний поход в составе армии его величества. Старый пьяница воспрял к новой жизни. Он теперь пил только пиво и то исключительно по вечерам, а целыми днями напролёт, трезвый как стёклышко, инспектировал армейские арсеналы, старые и вновь создаваемые воинские подразделения, заставлял командиров всех рангов без устали гонять новобранцев, учить их строю и владению оружием, добиваясь слаженности в боевых действиях многочисленных отрядов лучников и копейщиков с заносчивыми воинами вновь создаваемых эскадронов боевых колесниц. То, что происходило в Фивах, было характерно для всей долины Нила от первых порогов на юге до Средиземного моря на севере: страна лихорадочно готовилась к войне.

Как ни странно, именно Риб-адди, сугубо гражданский человек, писец канцелярии Рамоса, ставшего уже верховным визирем Египта, был одним из первых солдат великой армии фараона, которые направились на предполагаемый театр военных действий с важной миссией — осуществлением разведывательного обеспечения будущих боевых действий египетских войск. Молодой человек гордился собой. И по праву! Сам фараон поручил ему не просто мелкую разведывательную работёнку, а важное задание, в осуществлении которого его величество был лично заинтересован.

— Ты знаешь в лицо принцессу Арианну, и у тебя есть её перстень, который служит пропуском к ней. Так кому как не тебе, мой дорогой Рибби, под видом финикийского купца проникнуть в страну Хатти и установить прочную связь между мной и принцессой, — проговорил, улыбаясь, Рамсес. — И, конечно же, кроме передачи писем, ты будешь собирать все сведения о хеттах, какие сможешь добыть. Особенно обрати внимание на царственную семью. Любые сведения о родственниках царя хеттов Муваталли для нас очень ценны! Через принцессу Арианну постарайся лично познакомиться с её отцом, братом царя Хаттусили и его женой Пудухепой. Понаблюдай, что это за люди, каковы они. Потом нам всё расскажешь. Обязательно подкупи кого-нибудь из их окружения, кто мог бы нам рассказывать о всём, что творится в их доме, с кем встречаются и что говорят.

— В окружении самой принцессы Арианны тоже завести осведомителя? — осторожно уточнил Риб-адди.

Фараон поёрзал в своём кресле, потряс левой коленкой под белым плиссированным передником и, хмурясь, кивнул головой:

— Да, и среди её приближённых тоже. — Он встал, подошёл к окну, с странно-виноватой усмешкой на смущённом лице посмотрел задумчиво на растущее рядом дерево с розовыми цветами, над которыми парили пчёлы, глубоко вдохнул ароматный воздух и добавил печально: — Не дай бог, когда в твои чувства, Рибби, вмешивается политика. Но на войне, как на войне, не правда ли, Рамос? — обратился Рамсес к худенькому старичку, сидящему неподалёку на резном стульчике.

— Вы совершенно правы, ваше величество, — ответил хрипловатым, старческим голоском верховный визирь и, кашлянув в кулачок, добавил, уже обращаясь к молодому человеку, стоящему посредине небольшой комнаты: — Агентов вербуй не по одному, а по два, даже по три среди всех приближённых царя, к кому ты сможешь пробиться. И, естественно, что они не должны знать друг о друге, а ты сам всегда сравнивай их рассказы. Хорошо, если они будут следить не только за своим господином, а и друг за дружкой, тогда ты сам на месте сможешь решать, кто тебя обманывает, а кто нет.

— А что мне делать с теми, кто станет меня обманывать? — спросил Риб-адди.

— Милый мой, — проговорил, мягко улыбаясь, Рамос, — с теми, кто попытается обмануть тебя, а это значит и твоего господина, — он посмотрел на фараона, стоящего у окна, — нужно поступать решительно, — старичок провёл ребром ладони по горлу, — они недостойны жить после этого. Но делать нужно тайно, чтобы никто ни о чём не догадался: мало ли несчастных случаев может случиться с простым смертным. Я пошлю с тобой парочку своих людей, которые будут всю грязную работу выполнять по твоему приказу. Помни, мой мальчик, что и ты сам должен быть готовым пойти на самые крайние меры, если это понадобится для выполнения воли нашего властителя. Ты ведь не ребёнок, а взрослый мужчина.

— Ничего, Рибби справится, если понадобится, и с этим, — Рамсес, протянув свою длинную руку, похлопал по худенькому плечу молодого человека. — Как он решительно ткнул того пирата копьём и спас меня от неминуемой смерти.

— И за это получил изрядную долю палок, — проворчал себе под нос Риб-адди.

Фараон расхохотался. Он обладал отличным слухом.

— Так, значит, учитель тебя тоже наградил за тот подвиг?

— Ничего, это пошло ему на пользу, — ответил Рамос, улыбаясь. — Ты всё понял, юноша? И запомни ещё: тебе выдаются большие средства. Ты можешь арендовать или покупать суда, партии товаров, нанимать сколько хочешь работников, но будь разумно бережлив, на ветер деньги не бросай.

— На что ты имеешь право не жалеть серебро и золото, так это на подкуп нужных нам людей, — добавил Рамсес. — Я должен знать всё, что делает царь Муваталли и его родственники, особенно брат Хаттусили, его жена Пудухепа и, — фараон кашлянул, — принцесса Арианна.

Риб-адди низко поклонился и, пятясь, чтобы не показывать царю Египта спину, вышел из комнаты. И вот теперь он стоял на палубе и смотрел на прозрачные, тёмно-синие волны, которые разрезал нос финикийского торгового судна, к высокому и мощному носовому штевню[77] которого была прикреплена большая красно-коричневая амфора для хранения питьевой воды. Молодой человек, под видом финикийского купца, направлялся в Сидон, откуда под прикрытием торговой компании своего тестя, Чакербаала, собирался начать своё разведывательное проникновение в самое сердце государства хеттов — многочисленную, но отнюдь не сплочённую царскую семью.

2

Эта зима в стране Хатти не была суровой, но для Риб-адди, южанина, выросшего в знойной Африке, путешествие в холодную пору года в самое сердце северного горного края стало воистину тяжелейшим испытанием. Когда его довольно внушительный торговый караван с большим грузом меди, так нужным для готовящегося к походу хеттского войска, на многочисленных волах, ослах и мулах подошёл к горному хребту Тавра, то даже местные жители, завёрнутые в овечьи шкуры, тряся своими косматыми головами в остроконечных бараньих шапках и длинными чёрными нечёсаными бородами, отказывались провести через заснеженные горные перевалы сумасшедшего финикийского купца, не желающего ждать весны. Только после того, как Риб-адди пригрозил старейшинам местного горского племени жесточайшими карами хеттского царя Муваталли, который якобы с нетерпением ждёт меди, что составляла главный груз каравана, и после приличной суммы серебром в виде колец, нанизанных на кожаный шнур, переданных из молодых купеческих рук в алчные старческие сухие и морщинистые пальцы родовых властителей, самые отважные и одновременно самые жадные горцы взялись провести настырного финикийца через сумрачные заснеженные хребты Тавра.

И тут только Риб-адди понял, в какую историю он ввязался. Извилистыми заснеженными и обледенелыми тропами караван кое-как добрался до перевала через главный горный кряж. Здесь же пришлось продираться сквозь толстый слой снега, достающий до груди самых высоких мулов, а невысокого роста «финикийский купец» утопал в нём иногда по плечи. В довершение ко всему люди попали под лавину, унёсшую в бездонную пропасть треть каравана с ревущими животными, испуганно кричащими погонщиками и массивными тюками товара. Так что, когда миновали мрачные величественные вершины, затянутые плотными декабрьскими туманами, то Риб-адди поблагодарил всех богов, которых знал. Ведь он впервые столкнулся в такой ещё коротенькой своей жизни со всеми ужасами сразу: со снегом и льдом, с высоченными горами и жестокими морозами, с дикими горцами, от гортанных криков которых у молодого человека мурашки по спине бегали. Но Рибби был непреклонен: он должен ещё зимой оказаться в столице этого загадочного царства Хатти. Ведь весной царь Муваталли уйдёт в поход на юг и тогда ищи-свищи и его самого, и его родственничков!

Поэтому дав людям и животным только одни сутки отдыха в маленькой горной деревушке, состоявшей из кубиков низеньких, коряво сложенных из необработанного камня домишек, сиротливо прилепившихся у подножия хребта и напоминающих больше орлиные гнёзда на голых скалах, чем жильё людей, Риб-адди вновь двинулся в путь под охраной отряда предварительно нанятых горцев. И не зря он не пожалел серебра на безопасность груза. Ведь путь лежал через такие глухие сосновые, можжевеловые и дубовые леса, которыми сплошь заросли холмы обширного плоскогорья, простиравшегося на пути, что не будь рядом суровосвирепых и одновременно смышлёных проводников, и люди, и животные с тюками товаров на спинах просто бы сгинули без следа в этих дебрях. Немало серебряных колец перекочевало из рук молоденького купца в выпачканные смолой ручищи лесовиков, на минуту только выпускающие для этого огромные, унизанные бронзовыми гвоздями дубины.

Леса чередовались со степными пространствами, где воздух был пропитан запахом полусгнившего прошлогоднего ковыля, полыни и шалфея. Под копытами мулов и ослов хрустела верблюжья колючка и серо-чёрные, ломкие прутики астрагала. Здесь караван уже встречали боевые колесницы, которые стремительно везли по влажной, коричнево-бурой дороге впряжённые попарно полудикие кони, заросшие, как и их хозяева, густой тёмной шерстью. Риб-адди впервые видел таких злых, резвых и косматых коней с огромными, бело-красными, горящими глазами. Он платил пошлину за проезд их смуглым, плохо выбритым, с большими крючковатыми носами хозяевам, и про себя подсчитывал среднее количество голов коней в каждом табуне, который ему попадался в степи. Но вскоре прекратил это бесполезное занятие. Коней было столько, что Риб-адди в первый же день сбился в своих подсчётах. Да и главная его цель была другая, хотя для оценки общего военного потенциала противника эти наблюдения были небесполезны.

Но вот наконец-то караван по извилистой дороге, больше напоминающей горную тропу, вышел на северные склоны одного из скалистых, густо заросших дубово-можжевеловым лесом кряжей. Здесь плато начинало свой спуск к далёкому ещё морю. Два потока, с рёвом текущие на север с гор по крутым, извилистым руслам, встречались у подножия обширного каменистого холма с круто-обрывистыми склонами. На его вершине расположилась сурового вида крепость с могучими серо-чёрными стенами, сложенными из огромных камней. Внутри и снаружи толпились многочисленные кубики плоскокрыших домов. В центре этого хаотичного каменистого скопления высилась мрачно-величавая чёрностенная цитадель, выстроенная хеттскими царями несколько столетий назад, правящими из этого горного орлиного гнезда обширной империей, простиравшейся от Балкан до Месопотамии с запада на восток и от гор Кавказа до Финикии на юге. Это была столица страны Хаттуса[78].

Уставший караван медленно вошёл в город через узкие ворота, над которыми были высечены львы, и вскоре остановился у расположенного неподалёку постоялого двора. Удивлённые горожане, одетые в пёстрые шерстяные туники, завёрнутые в чёрные или коричневые покрывала или плащи, все в бараньих или войлочных шапках, — день стоял морозный, — обступили приезжих. Хозяин двора, пузатый, суетливый, крючконосый коротышка в коричневой тунике, красных сафьяновых чувяках с лихо загнутыми носами и ярко вышитой валянной из овечьей шерсти кругловерхой шапочке на широкой, как тыква, коротко стриженной голове, выскочил прямо на улицу. Широко улыбаясь и гортанно покрикивая на мешавшихся под ногами городских ротозеев, он стал помогать погонщикам завести измождённых животных на широкий двор, обнесённый высокой стеной, сложенной из необработанных камней.

— Заходи, заходи, гостем будешь! — кричал он громко на всех языках, которые знал, и белая струя пара вылетала из его широкого, красногубого рта, искрясь в вечерних лучах бордового солнца, опускавшегося медленно за покрытые снегом верхушки гор на западе.

Мулы, ослы и люди, хрустя ледком по замёрзшим лужам и грудкам окаменевшей грязи, побрели на просторный двор. Двухнедельный переход по дикой, горной, северной стране вымотал всех окончательно. Риб-адди, с трудом сдерживая себя, чтобы не кинуться сломя голову в тёплое помещение, внимательно проследил, как развьючили животных, снесли товар в надёжный подвал и выставили охрану, затем проверил, как в стойла поставили мулов и ослов, засыпав им вдоволь зерна, а люди получили кров над головой и обильную трапезу. Только после всего этого он просто упал в большое, старое, кожано-деревянное, скрипучее, очень удобное кресло у ярко пылающего камина. Хозяин в большой глиняной кружке принёс подогретого вина, смешанного с мёдом. Ещё полмесяца назад Риб-адди и не мог представить себе, какое это огромное наслаждение — сидеть, вытянув ноги к огню, сбросив истёртые до дыр кожаные чувяки, и пить горячее, сладкое, благоухающее пряностями вино, наслаждаясь благодатными теплом и покоем. В камине перед ним хрустели и потрескивали в огне берёзовые полешки и можжевеловые ветви, испускающие горьковато-освежающий аромат. Хозяин вскоре принёс и поставил на длинный стол, тянувшийся от камина через весь зал, ароматное жареное мясо на длинных шампурах, свежие лепёшки, белоснежный овечий сыр, хранящийся в висящих тут же больших кожаных бурдюках, и, конечно же, массивные, красностенные, пузатые кувшины с пивом и виноградным вином. О чём ещё можно было мечтать после долгого пути под снегом и обжигающим ледяным ветром?

3

Рано утром хозяин постоялого двора бесцеремонно растолкал Рибби и на грубом хеттском наречии внутренних горных областей империи, который не очень хорошо понимал египтянин, учивший в Финикии литературный хеттский язык, объяснил, что его дожидаются в общем зале царские слуги. Встревоженный Риб-адди вышел. В круглом очаге в центре просторной комнаты горел никогда не затухающий огонь. Синеватый столб дыма уходил в квадратное окно, прорубленное прямо в крыше. В окно было видно синее холодное небо. Косые утренние солнечные лучи скупо проникали в центр залы. Над очагом на бронзовом треножнике высился вместительный закопчённый котёл, где варилась утренняя бобовая похлёбка. Ароматный запах разносился вокруг, будя приезжих купцов и погонщиков, спавших на звериных шкурах прямо на обмазанном глиной полу. Рядом стояла низенькая грузная женщина в коричневой тунике и чёрном платке, из-под которого выбивались курчавые жёсткие чёрные волосы, в ушах блестели массивные медные кольца. Женщина своими сильными, голыми по локоть и волосатыми, как у мужчины, руками рубила на деревянном чурбаке небольшим топориком только что освежёванную небольшую тушку ягнёнка и бросала в кипящую с серо-белым наваром воду сочащиеся кровью куски мяса с нежными розовыми костями.

Рядом стояли в длиннополых чёрных шерстяных одеяниях два хеттских воина, очень похожие на баранов. На их плохо выбритых смуглых физиономиях играли широкие тупо-скабрёзные улыбки. Оба что-то говорили поварихе густыми, гортанными голосами, похоже не совсем приличное. Женщина в ответ прыскала со смеху и грозила охальникам бронзовым топориком, с которого капали крупные капли крови. Зубы воинов, их крупные влажные глаза и серебряные украшения на бараньих шапках задорно поблескивали в неровном свете пламени.

— А ну хватит скалиться, делом лучше займись! — зло и ревниво толкнул локтем свою жену хозяин гостиницы. — Вот прибывший вчера с караваном финикийский купец, — бесцеремонно показал он пальцем на подошедшего Риб-адди, у которого пронеслось в голове, что как бы ему вскоре не оказаться в положении этого ягнёнка, порубленного для похлёбки.

— Наш повелитель хочет немедленно тебя видеть, — улыбаясь проговорил один из хеттских воинов, обращаясь к купцу. — Пойдём, — бесцеремонно схватил он за плечо молодого человека, одетого по-дорожному скромно в серую шерстяную тунику.

Рибби оттолкнул заросшую чёрной шерстью руку и проговорил с достоинством по-хеттски, язык он выучил ещё в Финикии, а за время длительной поездки значительно усовершенствовал:

— Я сейчас приведу себя в порядок, достойно оденусь для этого случая и возьму подарки для царя. А вы меня подождите здесь.

— Ну, вот ещё чего удумал, купчишка паршивый. Будем мы тебя здесь дожидаться. А ну пошёл, тебе говорят, в чём есть. Тоже мне, господин нашёлся, разодеваться он будет.

Риб-адди махнул рукой, отступая на шаг назад, и перед слугами царя появились двое высоких с широченными плечами воинов с секирами в руках. Вид одного из них особенно впечатлил хеттов. Это был чёрный нубиец с медной серьгой в носу. Хетты схватились за короткие мечи, которые были заткнуты у них за широкий кожаный пояс на спине, но опустили руки, когда почувствовали остриё копий у себя между лопаток. Их обступила многочисленная, отлично вооружённая свита купца.

— Подождите, пожалуйста, ещё немного, — проговорил мягким голосом Риб-адди улыбаясь. — Мои слуги составят вам компанию, чтобы вы не скучали. И запомните на будущее, я не просто купец, а родственник царя Сидона. Пока я жив, никто не смеет разговаривать со мной неуважительно, если он, конечно, не горит большим желанием остаться без головы, — молодой человек выразительно посмотрел на острое, широкое лезвие секиры в руках мрачного чёрного нубийца и быстро вышел из общей залы постоялого двора.

Вскоре наряженный в дорогие пурпурные одеяния с золотой вышивкой по краям, исполненной лучшими сидонскими мастерицами, высоко ценившимися за своё искусство во всех странах Востока, Риб-адди в сопровождении многочисленных слуг, так же разодетых и с дорогим оружием в руках, не спеша и с достоинством шагал по кривым, тесным улочкам Хаттусы. Впереди шли двое хеттских воинов и, громко ругаясь, расталкивали бесцеремонно любопытную толпу. Они вымещали своё зло на подвернувшихся под руку простых горожанах, уже давно привыкших к хамству и грубости царских приспешников.

4

В то время как Риб-адди направлялся во дворец, царь страны Хатти Муваталли, одетый по-домашнему в чёрную тунику с длинными рукавами и коричневую кожаную безрукавку на меху, с пятнами на груди и животе от острого чесночного соуса, который царь очень любил, восседал во главе длинного стола в просторной зале, украшенной по стенам, обитым дубом рогами оленей, туров, слоновьими бивнями, шкурами львов, тигров и леопардов. На его большой коротко подстриженной круглой голове красовалась простая вышитая зелёным и красным узором шапочка из валяной овечьей шерсти. В таких скромных головных уборах ходили почти все мужчины страны. В лице царя с полными, чуть отвисшими, плохо выбритыми щеками, крючковатым носом и пухлыми, красными губами тоже не было ничего необыкновенного. Только большие, очень живые карие глаза с весёлыми искорками выдавали в нём незаурядного человека. Сейчас царь, обгладывая гусиную ножку, внимательно и с каким-то лукавым вызовом оглядывал сидящих за его столом родственников, которых он собрал во дворец, чтобы возложить на них часть материальных затрат по подготовке предстоящего похода против надменных египтян, стремящихся завоевать его богатейшую провинцию Сирию.

— Пришло время и вам, мои дорогие, порастрясти свои мешки и потратиться малость на общее благо: снаряжение войска для отпора зарвавшемуся молодому фараону Рамсесу, — проговорил Муваталли, после того как запил гусятину своим любимым красным чуть терпким вином, которое производили на местных виноградниках. Он терпеть не мог сладкие финикийские вина.

— Ничего себе, малость! — проворчал в ответ высокий и худой, болезненного вида младший брат царя Хаттусили, возглавлявший обособленные, расположенные в труднопроходимых горах северо-восточные провинции хеттской империи. — Я и так привёл в наше войско почти четыре тысячи воинов, да пятьсот колесниц. А что мне стоило их обмундировать и вооружить? А продовольствие, которое они везут с собой, оно что, заготовлено не в моей провинции? И ты ещё что-то требуешь с меня вдобавок?

— Ты же знаешь, братец, что Рамсес собирает целых четыре корпуса со всего Египта. А это значит, что он выставит на поле боя до двадцати тысяч отборных воинов, если не считать дополнительные отряды из азиатских провинций. Чтобы разгромить такую тьму египетских воинов, а воевать они умеют очень даже хорошо, и тебе это всё известно отлично, мне понадобится не менее трёх тысяч колесниц. По три человека на колесницу — это девять тысяч. И все они должны быть нашими, хеттскими воинами, ведь только хетты умеют по-настоящему сражаться на конях. Да ещё необходимо собрать тысяч десять пехоты. Такое количество мы никогда не набирали. На коней, на колесницы и на оружие нужно много серебра и золота. Для того чтобы нанять пехотинцев с западных островов, тоже золото надо, а казна уже пуста!

— На охоту ехать — собак кормить! — проговорил младший брат, поднимая вверх длинный сухой палец, своим любимым поучающим жестом, так раздражавшим старшего державного родственника. — Ты бы, чем гонять козлов, оленей, да кабанов по окрестным горам, раньше, в мирное время позаботился о своевременном сборе налогов. Тогда сейчас твоя сокровищница не была бы пустой. А то ведь у тебя многие богатейшие провинции вообще годами ничего не платят в казну. Откупщики просто обманывают бессовестнейшим образом, сунут тебе малую толику серебра за то, чтобы собирать налоги, а потом дерут три шкуры со всех. В результате у них оказывается в десять раз больше, чем та сумма, за которую эти прохвосты выкупили у тебя право мародёрствовать по всей славной империи, созданной неусыпными трудами нашего великого деда — Суппилулиума[79]. Да будет жизнь его на небе легка и беззаботна, ведь он заслужил её своими славными делами на земле. Набивают эти проходимцы себе мешки золотом и серебром, да ещё посмеиваются над тобой. А ты, братец, сам считаешь ниже своего достоинства заглянуть в документы и убедиться, на сколько же тебя обманывают, и другим не даёшь это сделать. Сколько раз я тебя призывал дать мне право контроля над налогами, если уж сам считаешь ниже своего достоинства великого полководца копаться в этих низких материях. Ведь управление государством как раз и состоит из таких вот рутинных и скучных дел. А ты только о военных походах и думаешь, тоже мне горный орёл. Вот и сидишь без золота и серебра, когда оно нужно тебе позарез. И вместо того чтобы взять за задницы это ворьё и порастрясти его, ты начинаешь притеснять честных людей, сдирая с них по три шкуры. Ничего ты с меня больше не получишь и можешь не таращить так зверски свои глаза, сказал, не дам и серебряного кольца, значит, не дам.

— Ах ты мерзавец. Ишь как заговорил, козёл ты недоношенный! Да я тебя в бараний рог согну! — закричал вспыльчивый Муваталли, ударив по столу своим увесистым кулаком и опрокинув большой серебряный кубок, стоящий перед ним. — Я знаю, кто тебя, слабака и труса, подбивает мне не подчиняться, перечить своему государю и старшему брату. Это твоя жёнушка, Пудухепка, проклятая. Ну, что, голову опустила, отродье ты горское, змея подколодная! Ты почему своего муженька настраиваешь против меня? А? Да ещё в такой момент? С нашими врагами спелась, сучье отродье?

— Перестань, сынок, орать, — вдруг громко и властно проговорила высокая, худая старуха с длинным, крючковатым носом и большими глазами с таким пронзительным взглядом, что никто при дворе не мог смотреть ей прямо в лицо. Это была Цанитта, мать царя, супруга покойного Мурсили Второго. Она обладала сильным характером и таким свирепым нравом, что в столице поговаривали: ранняя смерть обеих жён Муваталли была вызвана тем жутким страхом, какой вызывала свекровь у своих невесток.

— А ты, Хаттусилли, голову нам не морочь, — обратилась старуха затем к младшему сыну. — Сейчас не то время, чтобы вспоминать старые обиды и поучать друг друга. Если Рамсес отвоюет у нас Сирию, то тем самым вывернет главный камень в стене нашего государства. Это может повлечь за собой цепную реакцию: все вассалы начнут предавать нас и перебегать на сторону наших врагов — египтян на юге, ассирийцев на востоке и народов моря на западе. И здание нашей империи может просто рухнуть, похоронив нас под своими обломками. Поэтому, дети мои, пришёл час, когда надо забыть старые обиды и отдать всё — и силы, и имущество на борьбу с врагом. Потом, после победы, вы наверстаете все ваши потери сторицей и многократно. А сейчас, чтобы я не слышала ни одного слова злобы и несогласия с царём. Муваталли отличный воин. Лучше его никто не сможет командовать нашими войсками и вести их прямиком к победе. Сейчас это самое важное. О всех его недостатках вы должны забыть на время войны и беспрекословно ему подчиняться. Это же в ваших интересах, мои птенчики, — старуха подняла стеклянный бокал и отпила несколько глотков вина. От длинной речи у неё пересохло в горле.

— Как ты правильно сказала, мамочка! — воскликнула, всплеснув короткими толстыми руками, Пудухепа, жена младшего брата царя. Резко вскочив из-за стола, она кинулась к Цанитте, крепко обняла её и поцеловала в щёку. — Мы всё отдадим на вооружение нашего славного воинства, на разгром врага! Я обещаю, что вооружу пятьсот колесниц на свои средства. Через месяц они будут под предводительством нашего великого полководца Муваталли.

Пудухепа была не только женой младшего брата царя, но и самостоятельной властительницей богатой области на юге страны, Киццуватны. Несколько столетий назад это было самостоятельное княжество с богатыми культурными традициями. Поэтому все за столом восприняли её слова не как пустую похвальбу, а как очень серьёзный поступок. Лицо старухи посветлело, хотя она и слегка поморщилась от излишне приторно-восторженного тона своей невестки, но обратилась к старшему сыну:

— Извинись, сынок. Ведь ты только что наговорил столько разных гадостей в её адрес!

— Ладно, Пудухепа, я сказал не подумавши, не обижайся ты на меня, — проворчал Муваталли, встал и чмокнул круглую, румяную щёку.

Толстушка наклонилась и в ответ поцеловала его крупную, поросшую чёрными с проседью волосами руку.

— Я и мой муж сделаем всё, что в наших силах, для отпора египетскому нашествию! Мы положим, если это нужно будет, и наши жизни на алтарь общего дела, — проговорила Пудухепа, скромно опустив свои зоркие и очень хитрые глазки. — Но мы надеемся, что и вы, ваше величество, пойдёте нам навстречу и более благосклонно отнесётесь к нам, вашим верным подданным и ближайшим родственникам.

— Что ты имеешь в виду? — озадаченно поинтересовался царь.

— Я прошу вас, ваше величество, забыть старые обиды на нашу дочь Арианну и вновь принять её в дружную царскую семью, — взглянула ему прямо в глаза Пудухепа. — Она и так немало пострадала по вашей милости, — закончила она негромко, чтобы последнюю фразу услышал только царь.

Муваталли поморщился. Пудухепа явно напоминала ему одно из самых позорных дел его жизни, тот злополучный день, когда он изнасиловал юную принцессу.

— Ты опять за своё, — прошептал он, морщась, словно от зубной боли, — я тогда был совсем пьян. Сейчас об этом я очень сожалею! — Он помолчал. — Хорошо, я прощаю Арианну и разрешаю ей занять при нашем дворе подобающее её происхождению место, — проговорил он уже громко.

— Но, отец, как ты можешь подпускать эту змею к себе? Дать ей опять вползти в наш дом? Она специально задержала меня тогда в Кадеше, чтобы я не успел со своими войсками на подмогу в Финикию! — воскликнул наследник престола, экспансивный, как его папаша, кудрявый Урхи-Тешуб, вскакивая с места и бросая на пол серебряный кубок.

— Теперь уж ты замолчи, внучок, — рявкнула на него бабка. — Все хорошо знают, что эта зловредная девчонка Арианна, — отнюдь не подарочек! Но интересы общего дела требуют, чтобы мы сплотились вокруг трона и показали всему нашему народу, всем нашим вассалам, что царская семья едина в борьбе с врагом. Так что садись, внучок, и продолжай завтракать. И негоже здоровому обалдую сваливать свои ошибки на девок, пусть распутных и хитрых. Я уж сама присмотрю за этими двумя гадюками — мамашей и дочуркой, — последнюю фразу старуха пробурчала себе под нос.

Их услышал сидящий рядом Муваталли и понимающе улыбнулся своей железной мамаше. В это время вошёл слуга и доложил, что прибыл финикийский купец, Риб-адди.

— Что значит прибыл? — спросила ворчливо старуха. — Купец не посол, чтобы прибывать, его просто привели перед очи его величества.

— Так-то оно так, — почесал седой затылок старый слуга. — Но купец заявляет, что является родственником Ахирама, царя Сидона. Притом в подтверждение своих слов он передаёт вам, ваше величество, письмо от финикийского царя, — слуга поклонился и на серебряном подносе протянул своему повелителю пергаментный свиток с красной сидонской печатью.

Проворный царский секретарь, появившийся у стола словно из-под земли, взял свиток и, быстро размотав его, не спеша, явно наслаждаясь своей значительностью и умением велеречиво изъясняться, перевёл короткое послание. В нём Ахирам заверял царя хеттов, что хотя Сидон и подчиняется фараону, но готов поддерживать тесные торговые отношения с государством Хатти и со всеми его вассалами. В знак своих добрых намерений, он посылает со своим родственником, купцом Риб-адди, груз меди, которая сейчас так нужна для воинов великой страны, ожидая в ответ, что его родственнику Риб-адди будет дано право, как и в прежние времена, основать свою торговую контору в столице страны Хатти — Хаттусе и вести постоянную торговлю здесь от имени всего Сидона.

— Хитёр царь Сидона, — фыркнула старуха, выслушав послание Ахирама. — А как одет этот купец, что привёз послание? — практично спросила она слугу, доложившего о приходе финикийца.

— Богато, ваше величество. Купцы так обычно не одеваются. Да и ведёт он себя с большим достоинством, хотя довольно молод. А подарки его, сплошное золото, серебро да каменья драгоценные, — доверительно сообщил старый слуга.

— Прими его, сынок, в малом тронном зале, где послов принимаешь, — проговорила Цанитта, вставая, — сдаётся мне, что это не просто купец. Хитрая бестия Ахирам хочет ещё до начала нашей новой войны с египтянами заручиться твоей симпатией на случай, если мы победим этого выскочку Рамсеса и снова вернём себе всю Финикию. Умный ход, ничего не скажешь! А я пойду прилягу после завтрака, что-то мне нездоровится.

Величественная старуха кивнула всей семье, которая почтительно встала, и удалилась, тяжело и уверенно ступая по дубовым половицам пола.

— Отдыхать она пошла, как бы не так, — прошептал, наклонившись к уху своей жены худой и мрачный Хаттусилли. — Будет сейчас, старая грымза, через дыру в стене за троном подслушивать, о чём речь идёт в малом тронном зале. Мамаша не может, чтобы не сунуть свой кривой нос в чужие дела. Я уверен, она и нас подслушивает, даже когда мы в постели разговариваем здесь во дворце. Где-нибудь за ковром в нашей спальне точно уже дырку провертели.

Вслед за Цаниттой из столовой после завтрака разошлись и все остальные члены царской семьи.

5

«Кажется, Муваталли проглотил наживку!» — довольно думал Риб-адди, не спеша, с достоинством входя в малый тронный зал. Ещё в Египте, разрабатывая эту разведывательную операцию по проникновению в сердце хеттской империи, визирь Рамос вместе со своим молодым подчинённым много дней ломал голову, как найти верный способ, чтобы расположить царя Муваталли, вызвать его доверие и сделать Рибби своим человеком в Хаттусе. Наконец они решили использовать сидонского властителя Ахирама. Хетты отлично знали хитрый и коварный нрав финикийцев, никогда не хранивших все яйца в одной корзине и всегда лавирующих между сильными державами, чтобы самим иметь свободу рук для наживы, без которой не мыслили своё существование. Поэтому и письмо Ахирама, которое сидонский царь написал под диктовку египтян, и посланник — купец и царский родственник одновременно, были приняты Муваталли с большим пониманием и одобрением. Именно этого он и ждал от финикийцев. Ведь тайный союзник в стане врага увеличивал военный потенциал хеттов. Как хороший полководец царь страны Хатти отлично знал: насколько важно подорвать единство среди союзников и вассалов противника, особенно в год решительного столкновения с ним. Расчёт визиря Рамоса и его молодого подчинённого был верен: можно сказать, что они попали точно в центр мишени.

С такими мыслями удовлетворённый Риб-адди прошёл по мягкому, красно-чёрному ковру, на который падали утренние лучи неяркого зимнего солнца, и встал на одно колено перед царём хеттов, который восседал на небольшом троне, изготовленном из железа. Такой роскоши в то время не мог себе позволить ни один владыка на Востоке, кроме повелителя страны Хатти. Только там имелись искусные мастера, способные выковать всё, что угодно, от маленького ножичка до целого трона из прочнейшего, выплавляемого из добываемых здесь же в горах руд, серо-чёрного металла.

Риб-адди почтительно приветствовал Муваталли, уже переодевшегося в царские одеяния, в которых господствовали любимые цвета хеттов — чёрный и серебряный. Царь с интересом осмотрел дорогие подарки, но больше всего его заинтересовало известие, что финикийский купец привёз изрядный груз меди. Для изготовления бронзового оружия, а железа на всех не хватало, этот металл сейчас был позарез необходим, но его приходилось вывозить с Кипра. Там были ближайшие медные рудники, но при пустой казне, да ещё при почти непроходимых в зимнее время дорогах в горах, доставить медь было очень нелегко. А здесь как будто с небес свалился расторопный финикиец, который привёз и редкий, столь необходимый металл, и поддержку сидонского царя! Поэтому Муваталли был очень ласков с финикийцем, подарил ему дом, расположенный неподалёку от цитадели для основания торговой конторы, и выделил землю в пределах городских стен для строительства складских помещений. Вся беседа с царём прошла непринуждённо и легко, только однажды властелин несколько смутился, когда вдруг раздался старческий глухой кашель, откуда-то из-за трона. Муваталли приложил руку ко рту и несколько раз громко кашлянул, пытаясь заглушить звуки:

— В это время года у нас довольно прохладно. Простуда привязалась и ко мне, несмотря на то, что я здесь вырос, — проговорил хеттский царь.

«Эге, а нас подслушивают, — пронеслось в голове у Риб-адди. — Кто бы это мог быть? Явно кто-то из родственников царя, раз это не было для него неожиданностью... Уж не мамаша ли это Муваталли, старая карга Цанитта? Здесь нужно быть особенно осторожным, если самого царя подслушивают, то за мной будут шпионить постоянно», — сделал он правильный вывод.

Когда финикийский купец выходил из малого тронного зала, его пошёл провожать секретарь царя, бледный молодой человек, которого явно распирало сознание важности возложенной на него миссии. В одном из коридоров, заслонённый шагающими рядом слугами, проворный Риб-адди сунул в руку, идущему бок о бок молодому человеку золотое кольцо с большим драгоценным камнем и прошептал:

— Приходите ко мне, когда я переберусь в свой дом. Мне будет интересно и полезно побеседовать с умным человеком при дворе. Кстати, как вас зовут, уважаемый?

— Чукур-назал — моё имя, любезнейший, — вспыхнул, как маков цвет, секретарь, довольный льстивыми словами гостя, торопливо пряча в складки своего потрёпанного тёмно-зелёного покрывала дорогое кольцо. Его большие горячие глаза при этом алчно блеснули.

«Кажется, свой человек при царе у меня уже имеется. Надо только не спугнуть его, поводить, как рыбу на удочке, чтобы поглубже заглотнул наживку из лести и золота, а затем уже подсечь, и он будет мой с потрохами. Жадный до благ жизни и одновременно нищий приближённый царя — это просто клад! — думал Риб-адди, выходя из царского дворца и наблюдая, как стражники опускают на лебёдках перекидной мост через глубокий ров с водой перед воротами в стене цитадели. Мост даже днём был всегда поднят. — А не очень этот Муваталли доверяет своим подданным даже у себя в столице», — размышлял молодой человек. Громко стуча ногами по деревянному настилу моста, он пошёл вместе со слугами в город, встречающий их суетой прохожих, воплями разносчиков товара, рёвом ослов, ржанием полудиких, косматых хеттских коней и непривычно холодным солнцем, уже начинающим спускаться к вершинам, затянутым синеватой морозной дымкой окружающих столицу гор. Начало делу было положено.

6

Прошло несколько дней. Риб-адди вселился в подаренный ему хеттским царём дом, стоявший неподалёку от цитадели. За высокой глинобитной стеной, окружающий новое жилище, каким-то чудом уместился и небольшой садик. Каждое утро молодой человек выходил на крыльцо своего дома и смотрел во всё больше голубеющее небо, на ветки груш, инжира, алычи, граната и яблонь, на которых явно набухали дочки. Во многих местах сада уже начинала робко пробиваться травка из-под прошлогодней опавшей листвы. Пахло весной.

Это серьёзно беспокоило юношу. Ведь он отлично знал, что в последних числах апреля фараон начнёт свой поход. Значит, в конце мая он непременно будет в Сирии. К этому времени контакт с принцессой Арианной должен уже быть установлен. Хеттская же царевна никак не спешила ехать в Хаттусу. Но вот наконец царский секретарь Чукур-назал, часто навещающий финикийского купца и сообщающий, естественно за хорошую мзду всё, что делается во дворце, сообщил, что завтра принцесса прибудет в столицу и поселится в доме своего отца Хаттусилли. Риб-адди не показал виду, что рад этой новости, но когда томный и самовлюблённый Чукур удалился, как всегда позванивая серебряными кольцами, полученными за очередную порцию сведений о дворцовых интригах и за копии царских документов, которые он исправно приносил, молодой человек возбуждённо забегал по дорогим коврам, устилавшим контору, преуспевающего финикийского купца. Наступал один из решающих моментов всей разведывательной операции. Как-то его примет принцесса?

Через пару дней после её приезда, Риб-адди, одетый как обычный хетт в коричневую тунику и завёрнутый поверх неё в чёрное покрывало, в красной вышитой зелёным узором шапочке на изрядно обросшей чёрными кудрями голове, в тёмно-коричневых из грубоватой толстой кожи чувяках с загнутыми носами, к которым уже давно привык, уверенно шагал по узким и кривым улочкам с глухими глинобитными стенами. Вторые этажи домов, нависшие сверху, сходились так близко, что из одного окна можно было рукой дотянуться до окна напротив. Пройдя беспрепятственно мимо часовых у чёрного входа во дворец младшего брата царя и показав им перстень с личной печаткой принцессы, Риб-адди подождал немного в небольшой комнатке, сплошь застеленной коврами, куда его провела безмолвная, пожилая служанка в чёрном платке на голове. Вскоре вдруг прямо в стене открылась небольшая дверка и молодая женщина в алой косынке на большой круглой голове, с густыми чёрными бровями, полными красными щеками и заметным пушком над верхней губой, игриво улыбаясь, поманила молоденького хорошенького купца за собой. Риб-адди не колеблясь пошёл следом по узким, потайным переходам. Его проводница часто поворачивала улыбающуюся широкую физиономию и, прикрывая огонь светильника рукой от порывов лёгкого ветерка, тихо предупреждала, что под ногами начинаются новые ступеньки. После долгого путешествия во тьме, во время которого юноша полностью потерял ориентировку, раздался скрип открываемой двери. Риб-адди зажмурился от яркого дневного света. Они вышли в довольно просторный сад. Пройдя по дорожкам ещё голого сада, где на ветках деревьев только начали лопаться почки и показываться маленькие зелёные листочки, юноша оказался на пороге небольшой беседки. Здесь уже сидела на низкой скамеечке принцесса и вопросительно смотрела своими голубыми глазами на юношу. Только после того, как финикийский купец показал кольцо с печаткой, которое она подарила ему у стен Сидона в ту памятную для обоих ночь, принцесса внимательно всмотрелась в лицо молодого человека и воскликнула:

— Ах, это ты, тот маленький египетский красавчик, который помог мне перелезть через ту высоченную сидонскую стену. Как же ты переменился в нашем хеттском наряде! Молодец, у тебя талант изменять свою внешность. Для людей твоей профессии — это просто божий дар. Значит, не забыл воспользоваться моим перстнем?

— И поцелуй тоже не забыл, ваше высочество, — галантно кланяясь, проговорил Рибби.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась довольная принцесса. — Берёшь пример со своего повелителя? Только вот росточком не вышел, но ничего, ты ещё молоденький. Подрастёшь, да и без этого ты такой очаровашка, что просто хочется расцеловать тебя в обе щёчки. Садись рядышком, — показала Арианна рукой, увитой браслетами, на скамейку беседки. — Ну как, привёз послание от своего господина? — нетерпеливо спросила она. На синем платке, прикрывающим чёрные, кудрявые волосы, заплетённые в две длинные косы, змеившиеся по спине, заискрился на весенних лучах солнца вышитый серебром орнамент.

Риб-адди вынул из-за пазухи кожаный мешочек и из него достал свиток папируса. Принцесса нетерпеливо схватила его и стала быстро читать. Потом спрятала за пазуху свиток, взяла золотой брелок, висевший на её пышной груди, хорошо виднеющейся в широкий вырез алой туники, прочитала вслух надпись: «Жду и люблю», поцеловала и удовлетворённо глубоко вздохнула. Риб-адди смотрел на роскошную женщину, вдыхал возбуждающий аромат её духов и благовоний, убеждаясь, что его повелитель, фараон Рамсес Второй, попал окончательно и бесповоротно в сладкое рабство к этой богине любви. Его взгляд выразил эту мысль. Красавица мгновенно поняла своего безмолвного воздыхателя. Уж в чём-чём, а в мужских взглядах женщины начинают разбираться чуть ли не с пелёнок.

— Жалеешь своего господина и одновременно завидуешь ему? — лукаво улыбаясь, проговорила Арианна и изящно и гибко потянулась. Затем она сбила с головы Рибби вышитую красную шапочку и потрепала густые, отросшие кудри.

— Не жалей, красавчик, главное счастье жизни в любви. Боги создали нас друг для друга, это я поняла сразу, как только увидела твоего повелителя. В этом наша великая удача, но, может быть, и великое горе? Встретимся мы ещё когда-нибудь или меня растерзают царские псы, а его убьют в очередной битве. Это знают только боги. — Арианна печально замолчала. — Я напишу ответ, и завтра его принесёт моя Нинатта, которая привела тебя сюда. Ей можешь доверять, как мне. Она умрёт, но не предаст. Кстати, чтобы оправдать ваши частые встречи, вам нужно стать любовниками.

Риб-адди услышал, как служанка засмеялась густым низким голосом. Она, оказывается, сидела за беседкой и всё слышала.

— Я женатый человек, — возмутился Рибби.

— Ишь ты, уже успел, — рассмеялась принцесса. — Ничего, Риб-адди, так кажется зовут тебя? В письме написано, что ты будешь выполнять все мои приказы так же проворно, как это делаешь при дворе своего повелителя.

— Конечно, моя госпожа, — юноша поклонился. — Но ведь для того, чтобы казаться любовниками, не обязательно ими быть на самом деле. Я это не к тому, что мне не нравится Нинатта, она очень красивая девушка, и для меня, конечно, большая честь быть с ней, но ведь здесь есть и другая сторона. А что делать с ребёнком, который может появиться у девушки? Я ведь сегодня здесь, а завтра уже за тридевять земель. Такая уж у меня служба.

— А ты, я смотрю, хитёр, — опять рассмеялась принцесса. — В общем смотрите сами, насильно я вас в постель не укладываю. Помните только: за вами будут присматривать шпионы моей бабки Цанитты. А у неё нюх на обман острый. Если она заметит, что вы просто притворяетесь, то сразу же заподозрит, что здесь дело нечисто, а ниточка ко мне тянется. И хорошо, если уличит меня только в секретной переписке с царём Ахирамом. Вот если она прознает о связи с нашими злейшими врагами — египтянами, то нам всем троим несдобровать. С вас сдерут живьём кожу и отдадут на съеденье медведям, а меня посадят в такой глубокий каземат, что когда меня там сожрут крысы, никто и никогда не узнает.

Риб-адди поёжился.

— Ну, если это надо для дела, то что тут говорить, приказывайте, принцесса, — склонил ещё ниже свою кудрявую голову молодой человек.

Но густого смеха Нинатты, как ожидал Рибби, после этой тирады не последовало. Вместо этого он услышал, как затрещали сухие ветки и прошлогодние листья под ногами бегущих людей.

— Что там такое, Нинатта? — вскрикнула тревожно принцесса.

— Да, вот старуху поймала, подслушивала нас, гадина, — ответила злым голосом служанка. Она волокла упирающуюся, всю в сухих, коричневых листьях, пожилую женщину, которая провожала финикийского купца в прихожую. — За кустом лежала. Как она только к нам сумела подобраться, не хрустнув ни листочком?

Арианна вскочила и вплотную подошла к женщине, завёрнутой в чёрное покрывало и в сбившемся чёрном платке на голове. Она испуганно водила из стороны в сторону проворными чёрными глазами, повторяя:

— Я просто вышла подышать воздухом в сад. Угорела, когда на кухню заходила, там так печи дымят, просто жуть!

— Ага, подышать, а заодно и разнюхать, о чём это там в беседке болтают? — криво усмехнулась принцесса. — Говори, кто тебе платит за то, что ты меня подслушиваешь?

Женщина молчала. Нинатта ловко схватила её сзади за волосы. Голова женщины откинулась назад. Смуглую кожу горла натянул острый кадык. Арианна выхватила из ножен кинжал с серебряной рукояткой и приставила к горлу острое железное лезвие.

— Говори!

Женщина всхлипнула, сглотнула слюну, кадык на её горле дёрнулся.

— Говори, последний раз спрашиваю, — повысила голос принцесса и чуть нажала клинком на горло. Показалась кровь. Её капли начали медленно стекать по коже.

— Пощадите, — прохрипела женщина, — это ваша бабка меня заставила!

Арианна посмотрела на стоявшего рядом Риб-адди.

— Что я говорила? — усмехнулась она и вдруг резко полоснула по горлу, отступив на шаг назад, чтобы не запачкаться в хлынувшей из глубокого надреза крови.

Молодой человек услышал страшный хрип. Женщина в чёрном, как ему показалось, дёргалась в руках Нинатты целую вечность. Но вот жуткие звуки прекратились. Тело перестало биться в судорогах и безвольно застыло, готовое в любую секунду рухнуть на землю, как только служанка его отпустит.

— Забросай пока её листьями. Потом скажи своему брату и его воинам, чтобы убрали эту падаль из дворца, — властно проговорила принцесса. — Но чтобы никто из посторонних не заметил, — добавила она и повернулась к юноше, вытирая окровавленный кинжал о рукав одежды убитой и вбрасывая его снова в ножны. — Ну, как, теперь ты видишь, мой мальчик, что это не игра. Поэтому, если я чего-нибудь тебе говорю или тем более приказываю, надо выполнять беспрекословно и мгновенно. Слишком дорого всем нам придётся платить за малейшую ошибку или минутную слабость. Ладно, не тушуйся, мой красавчик, — вновь улыбнулась принцесса и потрепала красивой, но тяжёлой рукой по его кудрям. — Когда будешь уходить, не забудь свою шапочку. Нинатта тебя проводит, — и принцесса уверенно и быстро пошла по дорожке вглубь сада.

Молодой человек одновременно с ужасом и восхищением смотрел ей вслед. Главное поручение фараона было выполнено: налажен надёжный контакт с принцессой Арианной. Но это стоило Риб-адди нескольких седых волос, которые он обнаружил у себя на следующий день, смотрясь в полированное бронзовое зеркало.

Глава 2

1

На пятый год своего правления, в четвёртый месяц Всходов, рано утром двадцать пятого дня повелитель Египта, Рамсес Второй выступил из пограничной крепости Чара на крайнем северо-востоке страны, чтобы повергнуть в прах презренного врага, хеттского царя Муваталли и расширить границы державы, как приказал отец великого фараона, всемогущий бог Амон-Ра. Сплошной поток воинов хлынул по узкой дороге, идущей на северо-восток вдоль побережья. Слева морские волны лизали бесконечные песчаные пляжи, на ровной поверхности которых лежали кучки серо-зелёных водорослей, да искорёженные деревянные коряги, принесённые издалека. Справа высились каменистые и песчаные холмы с почти голыми кустиками верблюжьей колючки, астрагала и обычной в этих местах серебристо-зелёной полынью. Изредка попадались хилые рощицы пустынной акации и тамариска, не годившиеся ни на что кроме как на разжигание костров. С моря дул лёгкий прохладный ветерок. Над пустыней он смешивал солоновато-йодистый дух воды и водорослей с густым запахом полыни. Сизое марево стояло над раскалёнными светло-коричневыми скалами, местами покрытыми тёмным марганцовым налётом и жёлтыми песчаными барханами. Войско, изнывая от жары и пыли, медленно двигалось от колодца к колодцу, которые были заботливо выкопаны или очищены от песка по приказу фараона ещё несколько месяцев назад. Сейчас колодцы были полны чистой, прохладной водой.

Рамсес улыбался, глядя, как во время очередного привала его пыльное воинство, переругиваясь, жадно пьёт и наполняет бурдюки водой. Рядом с людьми лошади, ослы, мулы, волы и верблюды жадно глотали воду из широких кожаных ведёрок. Денщику фараона, стройному и проворному Деви пришлось дать по уху одному нахальному копейщику и оттолкнуть лошадиную морду, тянущуюся к желанной влаге, чтобы раньше всех наполнить большой золотой кубок фараона из кожаной бадьи, только что вытащенной на верёвке из сумрачной и прохладной пасти колодца. Деви и сам после этого успел наклониться и сделать несколько глотков холодной, слегка пахнувшей полынью и мокрой буйволиной кожей воды. Но тут его в свою очередь оттолкнула с нетерпеливым ржанием возмущённая лошадь и стала, раздувая бока, пить, отмахиваясь хвостом от слепней и правой задней ногой пытаясь лягнуть настырно лезущих к колодцу пехотинцев.

Сын Амона с удовольствием осушил свой кубок, нисколько не смущаясь тем, что пил воду из общей бадьи почти вместе с гнедой кобылой. На войне, как на войне! Этот закон фараон отлично знал, с детских лет привыкая к походному быту. Вообще-то в египетском войске лошади ценились намного выше людей. Ведь главной силой на поле боя были именно колесницы. От быстроты и мощи удара колесничного войска зависел обычно исход будущего сражения. А что можно ждать от заморённых лошадей? Поэтому-то на привалах поили и кормили прежде всего их, а потом уже людей. Недаром за боевого коня давали не меньше трёх здоровых и сильных рабов. Лошади, как очень умные животные, чувствовали бережное и даже любовное к ним отношение и не очень-то церемонились с пехотой, тем более, что их хозяева, надменные колесничие считали себя цветом египетского воинства. Это отношение к своей значительности передалось и их четвероногим друзьям. Оттого-то Рамсес, как и все колесничие в его войске, самолично проверил, как напоили его мощных и красивых белых скакунов, а потом уже уселся на раскладной стульчик отдохнуть под широкий светлый зонтик, который держал широкоплечий нубиец, а с двух сторон от фараона высшие сановники его двора стали усердно орудовать опахалами из страусиных перьев. Хотя эти вельможи сами только что соскочили с колесниц и все были в поту и пыли, успев только сделать по глотку воды, но они ни за что на свете не передоверили бы почётного права стоять рядом со своим божественным владыкой. Ведь это была высокая и очень прибыльная должность — носитель опахала с правой или с левой стороны от царя. Многие придворные из родовитейших семей Южного и Северного Египта готовы были отдать, что угодно, за честь прислуживать сыну Амона.

Фараон тем временем приказал денщику принести свитки с секретной перепиской и стал перечитывать послания своей возлюбленной принцессы Арианны и своего главного шпиона в столице хеттской империи Хаттусе — Риб-адди. Принцесса писала, а разведчик подтверждал это сведениями из своих источников, что хеттам удалось собрать огромное войско: целых двадцать тысяч человек. И, что было самое главное, Муваталли сумел вооружить своё воинство тремя с половиною тысячью колесниц. А если учесть, что на более массивных по сравнению с египетскими хеттских колесницах выезжало, как правило, в бой три человека: возничий, воин, вооружённый копьём и луком, и оруженосец, прикрывающий его щитом и одновременно орудующий дротиками или боевым топором в ближней схватке, то в хеттском войске было только колесничих десять с половиной тысяч. Больше, чем пехоты! Такого ещё не встречалось за всю древнюю историю могущественнейших государств Востока. Фараон покачал задумчиво бритой головой, овеваемой лёгким ветерком, пахнувшим морем и полынью, усердно нагоняемым двумя усердными и знатными опахалоносцами.

— Слава Амону, что я сумел собрать тоже двадцать тысяч воинов, — вслух подумал Рамсес. — Правда, колесниц у нас поменьше, но зато они более лёгкие и быстрые, да и наши лучники поискуснее хеттских и сирийских. Многие из волосатых и косматых громил-горцев, наводящих ужас на всех от Вавилона до Библа, будут пронзены стрелами ещё до того, как приблизятся к бойцам нашей первой линии. Но надо спешить. Пора вновь отправляться в путь, — приказал он громко, стремительно вставая. — Мы должны выйти к Кадешу раньше, чем хетты.

И колесницы фараона и его свиты вновь покатили по узкой, каменистой и пыльной дороге вдоль песчаного морского берега, о который с мягким шипящим плеском разбивались серо-зелёные волны. За авангардом, во главе которого по своей извечной привычке скакал нетерпеливый и всегда куда-нибудь спешащий Рамсес, опять заструился нескончаемый поток людей, лошадей, мулов, ослов, медлительных волов, тащивших большие четырёхколёсные телеги, с провиантом, оружием и прочим военным имуществом. А над всем этим скопищем людей и животных, растянувшимся на пару десятков километров, уже летали огромные орлы-стервятники и грифы, невозмутимо ожидая отстающих, изнемогающих от жары и усталости длинного пути. Птицы отлично знали, что в пустыне при таком длинном караване всегда выпадет случай поживиться свежей падалью. Но пернатые вестники смерти даже и не догадывались, какой роскошный пир ожидает их в сирийских степях под Кадешом!

2

В то время, когда фараон вёл своё войско по знойной пустыне Синайского полуострова, по дорогам и горным тропам Малой Азии текли многочисленные человеческие ручейки. Завёрнутые в длинные шерстяные плащи, в остроконечных войлочных и барашковых шапках хетты и их союзники шли по туманным ущельям и, ещё несмотря на конец весны, кое-где заснеженным и обледенелым горным кручам на юго-восток. Там в степях северной Сирии у городка Халпа[80] создавалось самое большое войско, которое когда-либо удавалось собрать хеттским царям. Муваталли серьёзно готовился встретить египтян.

А степи в это время жили своей бурной, хотя и короткой весенней жизнью. Пока в почве сохранилось достаточно влаги, а солнце не так нещадно палило, как это бывало летом, здесь всё цвело. Целые поля алого мака, сиренево-фиолетового шалфея, серебристого ковыля вперемежку с полынью, астрагалом и кустиками верблюжьей колючки с мириадами насекомых, вьющимися над этим ароматно пахнувшим разнотравьем, встречали очередной отряд хеттских воинов, только что спустившийся с гор Малой Азии. Это было войско, направляющееся из горных областей Тавра, где раскинулась богатая и не забывшая ещё былой независимости от хеттских царей область Киццуватна. Ею уже много столетий правил род Пудухепы, жены младшего царского брата — Хаттусили. Он сам возглавлял своё воинство, ведя его к Халпе, где расположился основной лагерь царя хеттов.

В авангарде независимых горцев, выполняя роль передового сторожевого отряда, следовало несколько колесниц и пара десятков пеших воинов в коротких кожаных юбках, бронзовых, чешуйчатых панцирях и железных, круглых, остроконечных шлемах. В отличие от остальных хеттов, они имели коротко подстриженные бородки. Причём пехотинцы так быстро передвигались на своих волосатых мощных ногах, что им могли бы позавидовать архары, горные бараны их родины. Воины порой начинали обгонять колесницы, запряжённые крепкими, вороными, поросшими густой шерстью лошадьми, зло косящими по сторонам красно-белыми глазами. Тогда возницы начинали, смеясь, подхлёстывать своих коньков. Те наддавали ходу, но и пешие горцы не уступали. По степи слышался мощный топот лошадиных копыт и человеческих ног. В разгар этого самопроизвольно возникшего соревнования перед глазами коней и людей вдруг пронеслась стайка оленей, среди которых было несколько беременных самок. Животные промелькнули рыже-коричневой молнией, стремительно обогнув авангард, и исчезли среди красных и фиолетовых холмов. Видно было, что они от кого-то убегают. Через несколько мгновений из степи выскочило пять колесниц и ринулось прямо на воинов, двигающихся по дороге, явно стремясь бесцеремонно прорваться сквозь их строй в погоне за оленями. Но не тут-то было! Отряд вооружённых горцев — не какой-то торговый караван, состоящий из купчишек, который можно походя разметать по степи, как ворох сухих осенних листьев.

— К бою, противник справа! — приказал глава отряда, широкоплечий крепыш с красными щеками.

Колесницы и пешие воины в мгновение ока развернулись вправо, и приблизившихся охотников встретил ровный строй острых длинных копий. Пехотинцы встали в довольно внушительную фалангу, а по её краям замерли колесницы, готовые в любой момент по команде старшего ринуться в атаку. Незадачливые любители охоты притормозили.

— Эй, вы, козлиные морды! А ну живо пропустите наследника престола, принца Урхи-Тешуба, — пьяно покачиваясь в своей колеснице, закричал старший сын хеттского царя невысокого роста, в роскошном позолоченном панцире и в ало-пурпурном плаще.

— Ничего с тобой не сделается, Урхи. Объедешь наш строй стороной, а не то получишь от козлиных морд такую оплеуху, что полетишь кувырком прямо до своего городка — Хаттусы, где ты являешься наследником престола. У нас же есть своя княжна и повелительница Пудухепа и её муж Хаттусили. Мы не ваши подданные и тем более не слуги, а равноправные союзники и сносить оскорбления от хамов из Хаттусы не намерены, — громко и спокойно ответил румяный крепыш, сжимая в руке короткий дротик и готовясь метнуть его в ближайшую колесницу. Обращаясь только к своим воинам, он тихо добавил: — Этого пьяного дурака не трогать, а всю его свиту можете резать как баранов!

— А это ты, Шаду? — узнал говорящего Урхи-Тешуб. — Сколько зверя не корми, а он всё равно в горы смотрит! Ведь твоя семья уже столько лет живёт у нас в Хаттусе. Твой отец Цинхур пасёт скот на наших землях, а ты, значит, не признаешь нашей власти? Как это понимать, Шаду?

— А так. Я служу прежде всего моей княжне Пудухепе, её дочери Арианне и её отцу Хаттусили. И жили мы у вас по приказу нашей госпожи, охраняя её и обеспечивая всем необходимым. Мы и вам бы верно служили, если бы вы не притесняли наших повелителей. Что твой отец сделал с княжной Арианной?

— Да не насиловал он её, это все глупые выдумки наших недругов. Арианна сама кого хочет изнасилует. Уж я-то это знаю. Она меня три дня держала в Кадеше, когда хитрый Рамсес побил наших в Финикии, а потом подло подстерёг меня в горах. Я только чудом выжил. И это всё благодаря предательству ведьмы, которая, я уверен, сговорилась с фараоном, чтобы побольше нам насолить.

— Даже мышка начнёт кусаться, если её загнать в угол, — ответил Шаду, размахивая дротиком. — Ехал бы ты отсюда, Урхи, подобру-поздорову, пока у нас не кончилось терпение. И увози отсюда свою пьяную компанию, а то у моих воинов просто руки чешутся всыпать твоим прихвостням. Нашли время когда охотиться! Сейчас ни один уважающий себя охотник ни в степь, ни лес не выйдет. У зверья потомство должно родиться, на ноги встать, окрепнуть. Вот в конце лета, осенью иди — охоться. А сейчас за брюхатыми оленихами гоняться могут только такие пьяные выродки, как ты!

— Ах ты, наглец! — выкрикнул наследный принц. Он соскочил с колесницы, отбросив в сторону копьё, скинув с плеч алый плащ и отстегнув вместе с перевязью короткий меч и кинжал, богато украшенные серебряной насечкой. — А ну, выходи. Я тебе без всякого оружия, голыми руками всыплю, как в старые времена, когда мы бегали по горам Хаттусы все вместе и с твоей сестрой Нинаттой, и с этой змеёй подколодной — моей сестрёнкой Арианной. Иди сюда, Шаду, попробуй моего кулака! А то, я вижу, ты только языком молоть мастер!

Крепыш из Киццуватны тоже отбросил плащ и оружие и, засучив рукава, кинулся на Урхи-Тешуба. Воины обоих отрядов окружили дерущихся и стали криками подбадривать своих предводителей. Бывшие приятели детства уже не раз побывали на земле, носы их были разбиты, кулаки ободраны, как вдруг откуда-то сверху раздался мощный, командирский рык:

— Прекратить драку, оболтусы безмозглые! Вы что, Урхи, Шаду, сбесились?

Все узнали голос царя хеттов Муваталли. Он, гневно выпучив глаза, взирал с высоты своей колесницы на кружок азартно размахивавших руками воинов.

— И в такое время, когда вот-вот нам предстоит схватиться не на жизнь, а на смерть с самым опасным врагом нашей империи, мой сын, мой наследник напивается как свинья и устраивает потасовки со своими же воинами. Ведь вам же скоро в бой вместе идти, а вы как очумелые бараны бодаетесь!

Урхи попытался что-то ответить, но разъярённый папаша уже соскочил с колесницы и отвесил такую оплеуху своему сыночку, что тот кубарем полетел в рыжую пыль степной дороги.

— Это всё Урхи затеял? — спросил царь у Шаду.

— Да охотился здесь в степи и захотел по нам проехать, — ответил, утирая разбитый до крови нос, командир передового отряда. — Да уж лучше на кулаках, чем на мечах, драться со своими же, — добавил он, улыбнувшись. — У вашего сына хватило ума за оружие не хвататься, а чуть-чуть поразмяться даже полезно после долгой дороги, чтобы кровь в жилах не застывала. Правда, ребята? — спросил Шаду громко своих воинов.

Те в ответ громко захохотали.

— Значит, обиды нет? — спросил Муваталли и в свою очередь рассмеялся. — Тогда вы спокойно, ребятки, езжайте в наш лагерь. Вас там уже ждут хлеб, пиво и жареное мясо. Всего приготовлено вдоволь, чтобы отдохнуть и подзаправиться на славу.

Царь не спеша поехал по степной дороге на колеснице навстречу чернеющему вдали передовому отряду, прибывающего подкрепления из Киццуватны. Когда он отъехал на достаточное расстояние от сторожевого отряда, то повернулся к скачущему на колеснице следом сыну и заговорил, качая головой:

— Дурак! Какой же ты дурак, Урхи! Ну, как можно, собирая войско, растравлять старые обиды и настраивать против себя этих горных медведей? Какой же ты будущий царь, если даже в такой ответственный момент пируешь, пьяный носишься по степи и дерёшься со своими же воинами? Да, Урхи, сердце мне говорит, что не выйдет из тебя царя. Если со мной в ближайшее время что-то случится и я покину этот мир, то тебя, дурака, скинут с престола через какой-нибудь месяц! И за что вы, боги, наказали меня, дав в наследники этого тупого барана? — Муваталли с тоской посмотрел на небо.

Тем временем на земле к нему навстречу уже ехал младший брат Хаттусили. На его сухой, вытянутой физиономии сияла довольная улыбка: старший брат очень в нём нуждается, раз отправился встречать в степь вместе со своим наследником, который правда успел, несмотря на ранний час, уже наклюкаться и разбить нос.

«Но мне на руку, что наследник у братца такой недотёпа и гуляка. Легче будет свернуть его тупую голову, когда Муваталли отправится к нашим праотцам. А это случится уже скоро, очень сильно он постарел», — неспешно думал Хаттусили. Остановив колесницу, он спрыгнул на уже горячую красно-коричневую пыль дороги, поклонился царю, как подданный, затем обнялся с ним и расцеловался по-братски.

— Я привёл тебе пятьсот колесниц из Киццуватны, как обещала моя жена Пудухепа, — проговорил Хаттусили напыщенно.

И братья, вновь вскочив на колесницы, поехали осматривать новое пополнение.

Муваталли был доволен. У него собиралось огромное войско. Никогда раньше ещё хеттским царям не удавалось повести за собой в бой такую силу. Теперь надо было разумно распорядиться ею. Но хеттский царь был уверен в себе. Что-что, а воевать он умеет! И, кажется, он нащупал слабое место в тактике своего молодого противника Рамсеса. Лишь бы союзнички или родственнички сдуру или по подлости не совали палки в колёса его колесницы.

Муваталли повернулся назад и бросил своему сыну:

— Ещё одна твоя глупая выходка, и я лишу тебя наследства. А затем упрячу в темницу, где тебя сожрут через день крысы!

По злым глазам отца Урхи-Тешуб понял, что на этот раз пощады ему не будет.

Отец и сын, в великолепных позолоченных доспехах, с милостивыми улыбками на царственных лицах, понеслись мимо сотен массивных колесниц. Черноволосые, с хищными кривыми носами и карими глазами навыкате дюжие воины приветствовали их громкими, гортанными криками, потрясая длинными копьями, на железных наконечниках которых ослепительно сверкали отражения весенних солнечных лучей. А вокруг пышно, по-весеннему разодетая степь переливалась алым маковым пламенем, словно уже была обагрена кровью тысяч врагов.

3

А тем временем египетские войска уже вступали в долину реки Литании. По ней они пересекли первый хребет Финикийских гор и спустились с высокого перевала в цветущую долину, тянувшуюся параллельно морскому побережью среди горной страны. Затем они должны были прямёхонько выйти в южную Сирию к городу Кадеш. Только захватив его, можно было помышлять о дальнейшем продвижении по сирийским степям, в подбрюшье хеттского государства, где располагались богатейшие города этого стратегически важного региона. Из него можно было попасть, если двигаться на восток, в Северную Месопотамию — в дряхлеющее царство Митанни и в поднимающую голову Ассирию, а также в сердце империи царя Муваталли, если следовать на север. Естественно, Рамсес очень спешил первым оказаться у города, который был ключом ко всей южной Сирии и дальнейшим путям в главнейшие страны Востока. И казалось, что военное счастье на его стороне. Когда авангард египетского войска, растянувшегося вместе с обозами на пару десятков километров, подошёл к городку Шабтуна, стоявшему у очень удобного брода через реку Оронт, а до самого Кадеша было рукой подать — всего один однодневный переход пешего войска, бойцы сторожевого отряда привели к фараону двух бедуинов-кочевников.

Солнце уже опускалось за высоченные, заснеженные пики западного хребта. В глубине горной долины быстро стало темно. С холма, на котором расположился фараон, было видно, как внизу, в бескрайних сирийских степях, куда на простор вырывался из горных теснин Оронт, клубится фиолетово-серый туман. Рамсес сидел на походном раздвижном стульчике из красного дерева с ножками в виде связанных азиатских пленников и с удовольствием смотрел, как в костре ярко горят ветки кизила, самшита и можжевельника. Огонь освещал вытянутое, худое, дочерна загорелое лицо, короткий простой чёрный парик без всяких украшений на голове и плащ из роскошных леопардовых шкур, в который было завёрнуто тело гиганта. Рамсес поглядел на простёршихся перед ним на земле у костра двух, одетых в серые неокрашенные шерстяные накидки кочевников с длинными волосами, перехваченными по лбу кожаными ленточками. Один из них приподнял своё жёлтое лицо от земли, вернее, густой травы, куда до этого почтительно уткнулся, и, блестя хитрыми, смышлёными глазами, обратился к фараону:

— Наши братья — вожди племени, находящегося при князе страны хеттов, послали нас к вашему величеству, чтобы сказать: «Мы хотим стать подданными фараона, да будет он жив, здрав и невредим, и мы хотим убежать от нашего угнетателя, князя страны хеттов Муваталли».

Пленник говорил на наречии, очень близком финикийскому, поэтому Рамсес его без труда понимал.

— А где сейчас ваши братья, вожди вашего племени, которые послали вас ко мне? — спросил фараон.

— Они пребывают в Алеппо, севернее Тунипа[81], около самого Муваталли, который не спешит на юг, думая, что ваше величество ещё далеко от Кадеша.

Рамсес улыбнулся: войско хеттов было ещё очень далеко. Не зря он так торопился. Завтра он будет уже под стенами Кадеша и за несколько дней осады возьмёт город, если тот, конечно, не сдастся сразу. После чего будет открыт путь на север и египтяне смогут неожиданно обрушиться на беззаботных хеттов. Фараон вскочил и прошёлся по примятой траве у костра.

— Накормите этих людей. Дайте им мою грамоту, где я обещаю своё покровительство этому племени, если его вожди покинут наших врагов и присоединятся к нам. Пусть они быстро возвращаются к своим братьям! — махнул рукой повелитель Египта.

Он распорядился, чтобы, как только начнёт светать, сторожевой отряд на колесницах был послан на разведку к Кадешу. Затем Рамсес удалился в свой шатёр.

«Если разведка подтвердит, что хеттов у Кадеша нет, то я, как год назад в Финикии, смогу начать громить союзников Муваталли по отдельности. А потом придёт черёд и его самого», — думал он, лёжа на ложе, покрытом медвежьими шкурами.

Фараон встал, накинул вновь на себя плащ из леопарда и вышел на воздух. В чёрно-фиолетовом небе горели яркие звёзды. Безжизненносеребристый свет луны освещал огромный спящий воинский лагерь. Изредка из-за холмов слышались тоскливые завывания шакалов, непрерывный скрип цикад, да выкрики часовых, обходивших лагерь:

— Будьте мужественны! — кричали они привычные слова, и далёкое эхо отвечало глухо: «Мужественны... мужественны... мужественны...»

— Будьте бдительны! — вторили в другом конце лагеря, и из-за холмов раздавалось, затихая: «Бдительны... бдительны... бдительны...».

На душе у Рамсеса вдруг стало тревожно. Червь сомнения начал грызть его душу. Что-то было не так, но он не знал что.

К фараону подошёл дежурный по войску, опираясь на длинный командирский посох с золотым набалдашником, и доложил:

— На земле благополучие и в войске южан и северян тоже, ваше величество.

Рамсес посмотрел на уставшее серое лицо, на чёрный парик, в котором сверкали при свете костра водяные бусинки. Уже начала садиться тончайшим слоем на всё вокруг утренняя роса. Звёзды заметно побледнели, небо посерело.

— Распорядись, чтобы сторожевой отряд выступал. Можно уже различить дорогу, — отдал приказ фараон. — И чтобы немедленно выслали мне гонца, как только разведают обстановку у города.

Рамсес повернулся и медленно ушёл в свой шатёр. Засыпая, он вдруг среди серо-белых клочьев тумана, стремительно заволакивающего его сознание, вновь увидел живую, смышлёную, с хитрыми глазами физиономию бедуина-перебежчика и услышал далёкий крик часового:

— Будьте бдительны... бдительны... бдительны...

Фараону показалось, что он сейчас наконец поймает за хвост всё время ускользающую мысль, но в следующее мгновение он уже спал глубоким, здоровым, молодым сном. Верхушки гор на востоке всё яснее выделялись на светлеющем небе, и всё реже и глуше раздавались завывания шакалов и сиплые крики часовых. Они быстро затухали в густом утреннем тумане, который окутал плотной сизо-белой пеленой холмы и неспешно текущую между ними реку.

Глава 3

1

Фараон ещё спал в своём алом шатре, а огромное войско хеттов уже начало переправляться с левого на правый берег Оронта, медленно текущего по равнине. Половина пехоты, в основном сирийские союзники хеттов, укрылась за стенами Кадеша, а тысячи колесниц и оставшаяся часть пехотинцев, как серые призраки, в предрассветных сумерках пересекали реку выше города по течению. Муваталли стоял на холме и внимательно наблюдал, как во всё более светлеющем воздухе вырисовываются контуры лошадей, колесниц, воинов, проезжающих и проходящих мимо. Слышался плеск воды, ржание лошадей и грубая ругань. Частенько воины поминали недобрым словом своего царя, затеявшего ещё затемно этот скрытый фланговый манёвр. Брод был неудобный, с многочисленными ямами, вязким дном. Местные жители им пользовались редко. Но война есть война. И воины брели по грудь в воде, с трудом выдирая ноги из вязкого ила, внезапно проваливаясь в глубокие ямы, выныривая из них и что есть мочи костеря хитроумного полководца. Муваталли же, зябко поводя плечами и плотно заворачиваясь в видавший виды, шерстяной, чёрный походный плащ, только весело хмыкал себе под нос, когда его ушей достигали особенно отборные ругательства.

— Учись, Урхи, оболтус, как надо использовать слабости противника, — наставительно говорил он сыну, стоявшему рядом в полном боевом облачении: в железном панцире и шлеме. Сам царь доспехи надеть не спешил. Таскать на плечах попусту такую тяжесть опытному воину отнюдь не хотелось, тем более что старые кости ныли от сырой, утренней прохлады.

— Сейчас сторожевой отряд египтян переправляется через реку у Шабтуны, чтобы проверить сведения, которые вчера фараон получил от бедуинов-перебежчиков; якобы мы находимся ещё у Алеппо, — продолжал наставительно отец. — А мы тем временем зайдём за город на правый берег, где разведка врага нас не обнаружит. Тем более что солнце будет бить прямо в глаза, когда они будут смотреть на восток за реку, и сквозь стены им уж точно ничего увидеть не удастся. А переправляться сюда они скорее всего не будут, так как их нетерпеливый, молодой полководец очень торопится. Да и вскоре они встретят очень словоохотливых местных жителей, которые подтвердят, что нас вблизи нет.

— А откуда ты знаешь о бедуинах? — спросил, морща плоский лоб, сын.

— Дурак! — вспылил Муваталли. — Я же их сам направил к фараону с ложными сведениями. Вчера вечером я тебе об этом говорил, тупица. Ох, Урхи-Урхи, — покачал он круглой головой, на которой была надета чёрная шапочка со скромным зелёно-жёлтом орнаментом, — ты отличный рубака. Лучше тебя никто не может возглавить атаку колесниц, но полководца из тебя не выйдет! Тебе же надо не просто нестись на врага, размахивая копьём, а мысленно видеть весь бой в целом, представлять действия своих войск и ответ на них противника. Ты же второе по важности после меня лицо в армии.

— Я понял, отец! — воскликнул Урхи и схватил за руку отца так сильно, что тот поморщился. — Ты хочешь заманить египтян под Кадеш, а потом ударить по ним с тыла, обойдя город и переправившись вновь на тот берег. Правильно я догадался?

— Ну, слава богу, не всё ещё потеряно, ты всё-таки можешь соображать, — вздохнул отец. — Именно ты и переправишься во главе большей части нашего войска и ударишь по Рамсесу, когда он устроит привал под городом. Но только не спеши, действуй по моей команде. Нужно дождаться, когда египтяне разобьют лагерь, выпрягут лошадей из колесниц и сядут отдыхать после дневного перехода, ведь они считают, что мы ещё очень далеко. Тогда и надо атаковать. Действуй стремительно, но не впопыхах. Дождись, чтобы пехота подтянулась за твоими колесницами, ведь ей нужно значительно больше времени для переправы через реку. Ну, в общем, сынок, ты справишься. Там, где не нужно думать, а надо просто действовать, причём очень решительно, тебе нет равного. Да помогут нам боги.

Отец и сын вскочили на колесницы и направились к войскам на просторную равнину на правом берегу.

Тем временем рассвело. Красный диск солнца поднялся на востоке. Вся степь вокруг города ожила. Густая трава засверкала росой, в небе запели жаворонки, над гладкой поверхностью воды заскользили ласточки, широко открывая клювы и отлавливая мошкару. На берегах реки теснились в низких местах олени, антилопы, буйволы, пришедшие на водопой. Звучал львиный рык. Царь зверей тоже зашёл напиться, а заодно и позавтракать, каким-либо неповоротливым оленёнком. В эту дикую идиллию вдруг вторгались люди, скачущие на колесницах вдоль реки. Недовольные дикие буйволы ревели, свирепо всматриваясь покрасневшими глазами в лошадей, несущих за собой деревянные двухколёсные коляски с людьми. Мимо них проносились испуганные антилопы, их можно было проткнуть коротким копьём прямо с колесницы, но воинам было не до охоты. В чёрных париках, со слоем пыли на обнажённых торсах египтяне внимательно вглядывались вдаль, где уже виднелись высокие стены Кадеша.

Когда первые отряды выехали на плоские верхушки холмов у города, вся окружающая равнина открылась перед ними. Противника нигде не было. На западе за узенькой речушкой, которая впадала неподалёку в Оронт, на возвышающихся холмах росли перевитые плющом и диким виноградом густые кусты земляничного дерева, лавра, мирта, фисташки и олеандра. Многие из них были покрыты пёстрыми цветами, от которых исходил густой сладкий аромат. Множество пчёл и шмелей вилось в воздухе, однообразно гудя. В колючих низкорослых дебрях спрятаться войско не могло.

На востоке же простиралась однообразная степь, освещаемая алыми лучами поднимающегося солнца, и высились серо-чёрные стены большого города.

— А ну-ка, подведите ко мне вон тех поселян, что гонят на водопой ослов, — приказал высокий худощавый командир сторожевого отряда своему подчинённому Кемвесу, сыну номарха Фив Меху.

Молодой фиванец быстро и бесцеремонно пригнал, как стадо баранов, не сходя со своей колесницы крестьян вместе с их ослами к командиру.

— Вы откуда сюда пришли? — спросил командир отряда, хорошо говоривший на финикийском, родственным всем западно-семитским языкам этого региона.

— Да, мы из деревеньки Хаджма, что вон там за холмами, — показал на север загорелой грязной рукой невысокий крестьянин в серой плоской шапочке на курчавой голове. — Идём в город продать кое-что из припасов, да несколько хурджинов вина. Но вот решили сначала напоить наших ослов. А вы-то, кто будете? Уж не слуги ли фараона, да живёт он вечно?

— А там, откуда вы идёте, хеттского войска нет? — спросил уставший командир отряда. Целый месяц беспрерывного движения и последняя бессонная ночь вымотали его окончательно. По его виду можно было сразу понять, что египтянину хочется одного — слезть с колесницы и прилечь где-нибудь в тенёчке.

— Да нет там никаких хеттов, — проговорил, услужливо улыбаясь, другой крестьянин с широким жирным лицом. — Вчера через нашу деревню купцы проезжали. Они нам сказывали, что хеттский царь Муваталли собрал огромное войско и ждёт вас у Алеппо. Это много дней пути туда, на север, — указал рукой разговорчивый крестьянин с подозрительно толстыми щеками.

Командир отряда, не всматриваясь особо в лицо говорившего, соскочил на землю и приказал Кемвесу:

— Отправляйся назад и доложи фараону, что у Кадеша войск противника нет. Местные жители сообщают, что царь Муваталли находится в Алеппо со всем своим войском. Да поживей, Кемвес, у тебя самые сильные лошади в нашем отряде, ты быстрее всех назад обернёшься. Мы тут пока немного отдохнём, а заодно понаблюдаем за городом.

— Прошу отведать нашего вина, достоуважаемый, — затараторили крестьяне, снимая полный бурдюк со стоящего рядом осла. — А какой у нас сыр и лепёшки, во рту тают! Отведайте, командир, уважьте бедных крестьян. Ведь мы впервые видим столь высокопоставленных подданных самого фараона, да здравствует он вечно!

Кемвес, уезжая, видел, как его начальник с милостивой улыбкой удобно устраивается на кошме, а перед ним суетятся гостеприимные поселяне.

2

Задремавший после обильной трапезы с вином командир сторожевого отряда проснулся от того, что кто-то больно пнул его в бок. Старый воин зарычал, как цепной пёс, которому наступили на лапу, и открыл глаза, чтобы жестоко покарать виноватого в бесцеремонном хамстве, но тут же чуть не умер от ужаса. Над ним стоял сам фараон собственной персоной, разъярённое лицо которого не предвещало ничего хорошего.

— Ты почему разлёгся здесь, когда я тебе приказал осмотреть все окрестности вокруг города? — прогремел голос божественного повелителя, и его священная нога вновь пребольно пнула простёршегося.

— Мы всё кругом осмотрели, мой повелитель, здравствуй ты вечно, — замолил о пощаде воин. — Да и местные жители сообщили, что хетты находятся под Алеппо.

— А почему от тебя вином пахнет? — принюхался Рамсес.

— Крестьяне угостили, о ваше величество, я и выпил совсем чуть-чуть, только рот промочил.

— То-то от тебя разит, как из бездонной амфоры, — проговорил недовольно фараон. — А где эти щедрые крестьяне, которые накачали тебя, глупого, вином?

Но гостеприимных поселян как ветром сдуло! Только были видны в отдалении их спины.

— Задержать немедленно и доставить ко мне, — приказал Рамсес, прохаживаясь по холму. Под его сандалиями расползались вязкие, белые куски свежего овечьего сыра и хрустели поджаренными корочками белые лепёшки.

— Хороши крестьяне: уминают белые лепёшки, какие только вельможам есть пристало, да пьют дорогие вина, — проговорил фараон, подняв валявшуюся глиняную кружку и понюхав плескавшуюся на дне красную влагу. — Благодари богов, что тебя, дурака, не отравили.

Вскоре под ноги фараону уже бросили двух крестьян, завёрнутых в серые, пыльные плащи.

— Кто вы такие? — спросил Рамсес на финикийском языке.

— Мы бедные крестьяне из деревушки Хаджма, — проговорил человек с толстыми щеками и бегающим испуганным взглядом. — Идём в город, несём кое-что на продажу на рынок, сегодня в Кадеше базарный день.

— Что-то для бедного крестьянина у тебя морда слишком жирная, — проговорил фараон, суровея и темнея лицом. — А ну, покажи-ка руки.

Его собеседник протянул ладонями вверх трясущиеся от испуга руки. Они были белыми, мягкими и без единой мозоли.

— Так, так, — протянул Рамсес. — Ну-ка, — обратился он к своим телохранителям, высоким стройным нубийцам. — Врежьте ему посильнее палками по пяткам, а если это не развяжет язык, начните вырывать ногти на руках и ногах. В общем делайте, что хотите, но он должен сказать мне правду.

Засвистели палки, в ответ раздались нечленораздельные жалобные вопли. Но когда появились бронзовые клещи и чернокожий детина, раздувая ноздри и жмурясь от удовольствия, начал с мясом выдирать ногти на руках толстяка, фараон услышал уже вполне разумные слова:

— Не надо больше, пощадите, я всё скажу! Нас послал навстречу вам Муваталли, царь хеттов. Он приказал сказать, что хеттские войска далеко, у Алеппо...

У Рамсеса внутри всё похолодело.

— А где на самом деле Муваталли и его войска?

— Они здесь, рядом за городом, — показал рукой, с указательного пальца которой капала кровь, толстяк.

— О, Амон, Муваталли заманил меня в ловушку! — воскликнул фараон, потрясая своими огромными кулаками. — Будь проклят день, когда я поверил словам этих грязных азиатов, коварных бедуинов. Ведь меня сразу насторожил лживо-хитрый взгляд одного из них, но я так хотел верить в его слова, что принял наглую ложь за правду. И донесение этого доверчивого дурака, — он глянул на командира сторожевого отряда, стоявшего неподалёку. — Что будем делать? — обратился Рамсес к командиру корпуса Амона, высокому, худому, невозмутимому, профессионалу-военному Неферхотепу, стоявшему рядом с ним.

— Вашему величеству необходимо немедленно возвращаться назад к Шабтуне. Надо поторопить отставшие корпуса Птаха и Сетха и, соединив их с корпусом Ра, идти сюда к городу, — проговорил тот негромко, но решительно.

— А что будет с твоим корпусом? — спросил мрачно фараон.

— Мы займём круговую оборону в лагере, который уже почти разбили здесь на холмах, и будем биться, отвлекая на себя войско хеттов.

— Но ведь вас же всех вырежут.

— Значит, такова наша судьба, — спокойно кивнул Неферхотеп. — Поспешите, ваше величество, хеттские колесницы уже появились из-за города. Они начали форсировать реку и скоро переправятся ниже города. Тогда дорога назад вам будет отрезана, — он показал рукой в южную сторону.

— Ты думаешь, что я побегу, как трусливый пёс, бросив мой любимый корпус Амона на верную смерть? Ни за что! Если боги так распорядились, то мы умрём вместе! — отрезал Рамсес.

Глаза старого воина увлажнились. Он поклонился:

— Я знал, что ваше величество — настоящий воин. Для меня большая честь сражаться и умереть вместе с сыном Амона.

— Немедленно организуй круговую оборону, — приказал Рамсес Неферхотепу. — А ты, Семди, возьми несколько расторопных воинов и на самых свежих лошадях скачи к корпусам Ра и Птаха, скажи, чтобы торопились. Ра уже скоро сам должен подойти. А Птах любой ценой обязан сегодня до вечера быть здесь и с марша вступить в бой. Действуй, Семди.

— Я не могу бросить ваше величество. Мой долг охранять жизнь сына Амона. Я лучше умру рядом с вами, — опустил упрямо крупную голову Семди. Короткий парик не закрывал его широкой, как у быка, шеи.

— Ты должен спасти меня, Семди. И ты сделаешь это, если придёшь сюда сегодня днём с корпусом Птаха, иначе нам конец! Ты меня понял? — Фараон положил руку на широкое плечо начальника своей охраны. — Вперёд и помни: жизнь самого фараона в твоих руках.

Как только Семди с пятью воинами ускакал на колесницах, Рамсес быстро надел боевые доспехи из прочнейшего железа и вскочил на свою колесницу. Ею управлял возница Менна, невысокий широкоплечий крепыш, виртуозно выполняющий свои обязанности. Это он уже доказал во многих битвах. Фараон объехал строй своих воинов. Ещё не во все колесницы успели впрячь лошадей: часть отогнали к реке на водопой и теперь торопливо возвращали назад в лагерь. Рамсес приказал поставить вперёд повозки. Внезапно где-то далеко глухо содрогнулась земля. Все, кто хоть раз участвовал в битве, поняли, что это хеттские колесницы пошли в атаку. Судя по гулу, их было очень много.

— Это атакуют корпус Ра! — печально проговорил Неферхотеп, остановившись на своей колеснице рядом с фараоном. — Значит, нам придётся биться одним. Ра не успели. И если хеттам удалось напасть на них внезапно на марше, не дав построиться в боевые порядки, тогда Ра конец! Мы рассчитывать можем только на себя.

Так неудачно для Рамсеса началась великая битва под Кадешом. Наступил самый ответственный момент в жизни фараона. Судьба всей египетской империи висела на волоске!

3

А в это время Урхи-Тешуб нёсся во главе двух с половиной тысячи колесниц. Египтяне даже не успели перестроиться в боевые порядки. Степь стонала под копытами пяти тысяч коней. Замолкли насекомые, разлетелись птицы, в ужасе разбежались антилопы, олени и буйволы. Всего полчаса назад египтяне, быстро идущие по дороге между холмов, уже облегчённо вздыхали: показались стены Кадеша, стоящего на возвышении у реки. И тут на них обрушился конный смерч. Две с половиной тысячи колесниц словно ураган буквально разнесли за щепки в считанные минуты пятитысячный корпус египтян. Более мощной и успешной атаки колесниц не было за всю историю Востока. Половина египетских воинов полегла на месте, раздавленная копытами и колёсами, проткнутая копьями и разрубленная мечами. Другая половина просто разбежалась по окрестным холмам, заросшим густым вечнозелёным кустарником, диким виноградом и плющом.

Хеттский царевич торжествовал. Недаром он оставил своих неповоротливых пехотинцев за рекой. Сейчас бы они просто мешались под ногами. Урхи-Тешуб, размахивая окровавленным копьём, приказал своим воинам прекратить преследование разбегавшихся в разные стороны египтян.

— Да пропади она пропадом, эта трусливая мелюзга. Настал черёд самого фараона! — кричал он громовым голосом. — Мы сдерём с него кожу, набьём соломой и поставим на главной площади в Хаттусе. Сейчас он расплатится со мной за тот бой в горах!

Хеттские колесницы перестроились и ринулись сомкнутым строем на корпус Амона. Не уставшие лошади и воины, только раззадоренные предшествовавшей схваткой и видом крови противника, обрушились на ряды гвардейского, любимого отряда фараона как огромный молот на наковальню. Этот удар был ещё более мощный, чем по корпусу Ра, но гвардейцы выдержали его стойко. Строй нигде не был прорван. Сплошные ряды копейщиков только отступили в нескольких местах под диким напором коней. И сразу тут начало сказываться преимущество египетских лучников. Они буквально выбивали хеттских воинов и их оруженосцев из колесниц. Множество обезумевших от боли, раненых коней с пустыми колесницами заметались по полю, топча своих и чужих. Однако напор семи тысяч воинов и пяти тысяч коней на не успевший ещё полностью собраться корпус Амона был всё же очень силён. Египтяне стали отходить, отчаянно сопротивляясь, всё дальше и дальше.

Рамсес, весь забрызганный человеческой и лошадиной кровью, приказал выйти из лагеря и ударить на запад в сторону холмов и оврагов, где не могли так стремительно и опасно действовать хеттские колесницы. Но вскоре контратака захлебнулась. Тогда фараон развернул катастрофически быстро редеющие ряды своих воинов и ринулся прямо в противоположную сторону — на восток.

— Это очень опасно! — закричал Неферхотеп, зажимая левой рукой рану в боку, а правой размахивая кривым азиатским мечом. — Они прижмут нас к реке, и тогда нам конец, ведь на той стороне тоже хетты.

— Действуй, как я говорю, — возразил Рамсес. Опытный полководец понял: хетты не ожидают, что египтяне сами пойдут к реке, поэтому там будет меньше всего войск.

Пробившись к берегу реки, потные и грязные, в своей и чужой крови воины корпуса Амона, вернее то, что от него осталось, сумели перестроиться и перевести дух. К их удивлению, хетты совсем перестали атаковать.

— Они что, забыли про нас? — удивлённо воскликнул Пасер, стоявший на колеснице неподалёку от фараона. Молодой воин был ранен. Его плечо наскоро перевязывал возничий льняным бинтом, но молодой буйволёнок энергично и бесстрашно потрясал копьём.

— Они просто грабят наш лагерь, — ответил, вытирая пот со лба, Рамсес.

Фараон оглядел своих воинов.

— Можете немного передохнуть, — сказал он, сходя с колесницы. — Попейте воды, перевяжите раны. Но будьте начеку, скоро всё продолжится. — Рамсес скинул доспехи и шлем, зашёл по грудь в реку и окунулся с головой. Это было неописуемое блаженство. Прохладная вода ласково обволакивала разгорячённое тело, силы стремительно возвращались. На вкус вода была сладкая и пахла степными травами. Но фараон ничего не замечал.

«Как же я мог так глупо влезть в расставленную мне ловушку, — эта мысль, как раскалённое шило, сверлила его мозг. — Я пренебрёг одним из главных правил ведения войны, которым учил меня мудрый Рамос. Я слишком мало знал о своём противнике. Войсковая разведка была организована плохо, просто отвратительно! А я, как молоденький, неопытный носорог, устремился вперёд, позабыв, что я не просто воин, а командующий огромной армией. У меня не было даже надёжной связи с остальными корпусами. Собрать такое войско и даже не знать, где сейчас большая часть моей армии и что она сейчас делает. Теперь они страдают из-за моих ошибок, — посмотрел Рамсес на своих израненных, уставших воинов. — Я потерял за полдня половину войска, — заскрипел зубами повелитель Египта, — и остался с горсткой людей в окружении могучего и беспощадного врага».

Вскоре молодой фараон уверенным шагом вышел из реки. Сначала он вознёс молитву Амону, а потом обратился к своим воинам:

— Мы оказались в сложном положении. Враг перехитрил нас и напал неожиданно, но мы должны выстоять. Надежда есть! Скоро подойдёт корпус Птаха, за ним Сета и мы покараем коварных хеттов. Держитесь, молодцы, и мы победим.

Фараон выглядел таким спокойным, от его огромной фигуры веяло такой несокрушимой мощью, что приунывшие воины вновь воспряли духом. В этот момент прибежал лучник из цепочки сторожевого охранения, выставленного на холмах, и доложил, что среди хеттского войска, грабящего лагерь египтян, творится непонятное.

— Кажется, на них кто-то напал с противоположной стороны, из-за леса! — возбуждённо кричал курчавый невысокий лучник.

Рамсес в сопровождении нескольких оставшихся в живых телохранителей поднялся на холм, где росло несколько кустов акации, фисташки и олеандра. Он стал пристально смотреть в сторону бывшего своего лагеря, где сейчас хозяйничали хетты.

4

В то время, когда хетты беспощадно громили войско фараона на равнине у Оронта, большой отряд египетских воинов двигался по узкой горной дороге, спускающейся с восточных отрогов Финикийских гор в долину. Они направлялись к Кадешу, где должны были соединиться с основной армией Рамсеса. В авангарде этого резервного финикийского корпуса шёл небольшой отряд лучников, насчитывающий пятьдесят человек. Его возглавлял Бухафу, бывший каменотёс и грабитель могил. Он степенно шествовал впереди своих подчинённых с командирским посохом в руках. За последний год армейской жизни Бухафу заметно пополнел, на его руках появились массивные серебряные браслеты, в правое ухо он вдел золотую серьгу с большим алым рубином.

— Оторвут тебе голову из-за этого камня, — ворчал художник Хеви, бредущий рядом и как всегда недовольный утомительным походом. — Надо же умудриться, целое состояние в ухо вдеть.

— Я сам кому хочешь оторву и голову, и всё остальное, что под руку подвернётся, — самодовольно отвечал Бухафу, корча страшные гримасы своим смуглым, гориллообразным лицом. Он очень стал себя уважать после того, как был назначен большим начальником.

За их спинами споро шагал медник Пахар. Он тащил луки своих приятелей и фляжки с водой и, вытирая пот со лба, с любопытством оглядывался по сторонам. Вокруг густой стеной росли цветущие кусты земляничного дерева, лавра, олеандра, миндаля. Тяжёлый аромат туманил голову. Раздавался мерный гул пчёл и шмелей, кружащихся над кустами. По-весеннему задорно и беспрерывно пели птицы.

Вдруг впереди раздался свист. Бухафу насторожился.

— Стой. Готовься к стрельбе! — приказал он своим лучникам, а сам быстро направился вперёд.

Каменотёс вышел на вершину холма. Там стоял воин из передового охранения, показывая рукой на расстилающуюся перед ним долину. Бухафу взглянул вниз и открыл рот от удивления. Перед ним простирался большой четырёхугольный египетский военный лагерь, ограждённый большими щитами и повозками. Сейчас там хозяйничали хетты. Шатёр фараона валялся на земле, по священной алой материи бесцеремонно топали ногами в грязных чувяках вконец ошалевшие от роскошной, дорогой добычи волосатые горцы с крючковатыми носами и вылезающими из орбит от дикой алчности чёрными, горящими глазами. Бедные жители горных селений и не подозревали, что можно золотыми пластинами обивать колесницы, не будучи фараоном, а просто командиром отдельных частей. Для египтян же это было вполне привычно. Начальник, а уж армейский и подавно, на то и начальник, чтобы как сыр в масле кататься! Хеттские воины носились, одурев от огромной удачи, свалившейся им на голову, прижимая к груди золотые и серебряные чаши, оружие, обильно украшенное драгоценными камнями, переступая через трупы людей или лошадей, скользя и падая в лужи крови или вина, вытекающего из разрезанных бурдюков или разбитых амфор, сталкиваясь, ссорясь, сцепляясь между собой, как дикие камышовые коты из-за пернатой добычи. А между своими воинами, превратившимися из грозных богатырей в жалкую кучку мародёров, метался Урхи-Тешуб, вконец охрипшим голосом призывая к порядку и продолжению битвы.

— Идиоты, кретины! — пинал он ногами воинов, которые боевыми топорами сдирали золото с колесницы. — А ну прекратите сейчас же, безмозглые скоты! Ведь сам фараон у нас под носом. Нужно только протянуть руку и схватить Рамсеса, как жалкого сурка. В строй, я вам говорю!

Принц выхватил меч и начал угрожающе им размахивать. Но не тут-то было. Обросшие чёрной, курчавой шерстью горцы заворчали, как потревоженные пещерные медведи, и направили свои топоры на своего командира. Теперь уже сыну царя пришлось отступать, проклиная всё на свете. В этот момент на хеттов обрушились египтяне, причём с запада, с холмов предгорий, где полчаса назад летали только дикие птицы да шныряли лисы и шакалы в поисках зайцев и перепёлок. Резервный финикийский корпус с ходу ударил в тыл мародёрам. Все, кто вовремя не побросал награбленное и не побежал из лагеря, были безжалостно вырезаны. Под бой барабанов и победные звуки труб египетские воины не только очистили свой лагерь от противника, но и кинулись в контратаку в просторное поле под стенами Кадеша, где сгрудились тысячи хеттских колесниц. Хетты никак не могли перестроиться и оторваться от так внезапно наступающего, появившегося словно из-под земли противника. Боевые повозки цеплялись колёсами и переворачивались, лошади запутывались в сбруе соседей и не могли ни развернуться, ни расцепиться.

На поле творилось что-то невообразимое. Хетты и египтяне в конце концов так перемешались, что о правильном боевом построении не могло быть и речи. Копейщики сражались впереди лучников и даже колесничих. В сумятице Бухафу остался только со своими друзьями, которые, несмотря ни на что, держались вместе. Весь же его отряд растворился в жутком человеческом месиве. Бывший грабитель могил вскоре был ранен. Громадный хетт разрубил ему шлем на голове, но был вовремя проткнут копьём Хеви. По голой бритой голове командира отряда лучников заструилась красной змейкой кровь. Но самое страшное случилось позже. Друзья всё-таки кое-как выбрались из общей свалки на свободное пространство и, озираясь, переводили дух. И тут какой-то коварный сириец на колеснице молнией пронёсся мимо египетских лучников, на ходу выдрал из уха Бухафу золотую серьгу с огромным рубином и умчался прочь. Каменотёс взвыл, как тысяча львов и гиен вместе взятых. Он попытался догнать грабителя, но того и след простыл. Тогда Бухафу в сердцах сломал в своих могучих руках лук и разразился такой руганью, что воплоти боги в жизнь только одну сотую его проклятий, ни одного сирийца, а заодно и финикийца не осталось бы живого на свете.

Рядом на вытоптанной траве сидел Хеви и хохотал во всю глотку. Пахар тоже хихикал, но более осторожно, отворачиваясь в сторону.

— Я тебе говорил, дурак ты самодовольный, — наконец проговорил художник, — что тебе голову оторвут вместе с этим камнем. Благодари Амона, что хоть твою пустую башку оставили на месте.

Бухафу только удручённо махнул рукой в ответ, и трое усталых друзей поплелись краем поля обратно в лагерь, где уже собирались оставшиеся в живых египетские воины из разгромленных корпусов Ра, Амона и поредевшего финикийского отряда.

Они готовились к новым ожесточённым схваткам. Под руководством самого фараона воины строили из повозок обоза и разбитых колесниц защитную баррикаду для обороны против хеттов. Рамсес, организуя работу, спокойно объяснял обстановку:

— Мы должны продержаться до вечера, когда к нам на помощь подойдёт корпус Птаха. Но мы можем не просто отбивать атаки врага, но и наносить ему чувствительный урон. Лучникам необходимо стрелами встречать хеттов ещё задолго до того, как они приблизятся к нашим позициям. Бить надо и по людям и по лошадям, внося сумятицу в их ряды. Затем в дело вступают копейщики, когда колесницы врага натолкнутся на нашу заградительную линию. Когда же атака хеттов захлебнётся, необходимо не отпускать врага, а контратаковать. Здесь вступят в дело наши колесницы, хотя их у нас осталось и немного. В итоге с помощью Амона мы вымотаем хеттов так, что, когда появятся свежие силы корпуса Птаха, мы сметём уставшего врага в реку! Запомните, мои воины, мы не просто защищаемся. Мы дерёмся за победу, и она будет за нами! — взмахнул фараон своим огромным серповидным мечом.

Дружный хор голосов, гром барабанов и вой труб свидетельствовали о несломленном духе египтян, верящих, что пока с ними сын Амона, они непобедимы.

А на другой стороне реки неистовствовал царь хеттов, обращаясь к своему сыну:

— Как ты мог с такими силами дать Рамсесу выстоять? Ведь он же был в твоих руках. Я сам видел, что его с горсточкой воинов прижали к реке. Протяни ты руку — и он бы сейчас сидел в цепях!

— Да эти жадные дикари не хотели и сдвинуться, пока не набьют свои мешки добычей. Ты бы видел наших воинов, когда они наткнулись на золотые колесницы и всё остальное. Они меня чуть не зарезали как барана, когда я попытался оторвать их от грабежа. Вот мы и потеряли время! А потом вдруг, откуда ни возьмись, свежий египетский корпус, просто свалился нам на голову. Он спустился с гор, видно, шёл из Финикии. Тут заварилась такая каша, что уж было не до фараона, — отвечал Урхи-Тешуб, серый от усталости.

— А почему ты не взял с собой пехоту?

— Отец, там колесницам негде развернуться, так их много. Цепляются колесо за колесо. Что, я на шею себе и своим колесничим пехоту посажу? Тогда уж мы точно с места не сдвинемся. Лучше дай мне свежих колесниц, и я обещаю, что смету остатки египтян в реку, а фараона приведу со связанными за спиной руками!

— Ну, хорошо, Урхи. Бери последнюю тысячу колесниц, но смотри, если Рамсес выстоит, а он дерётся так, как будто на самом деле бог, то мы упустим победу. Вечером здесь будет свежий корпус Птаха, а за ним подойдёт на следующий день ещё один отряд египтян. Тогда уж нам придётся не сладко. Мы дураки, раз не смогли разбить их по частям. Ладно, иди поешь чего-нибудь, а то ты вон на ногах еле стоишь. Только вина много не пей — развезёт на жаре. — Муваталли отошёл к краю обрыва над рекой и стал пристально всматриваться, что делается у египтян.

Он был недоволен: выходит, недооценил молодого Рамсеса. Не потерять в такой ситуации голову было непостижимо! Как опытнейший воин, хеттский царь отлично знал, что любая армия была бы уже давно разгромлена, попади она в такую ловушку. А египтяне выстояли и даже — переходят в контратаки. И это во многом благодаря их полководцу, в которого они беззаветно верят.

— Да, кажется, наша схватка с Рамсесом только начинается, — пробормотал себе под нос Муваталли. — И как она закончится, вот вопрос?!

Вскоре на широком поле на левом берегу Оронта под стенами Кадеша продолжилась одна из самых грандиозных битв в истории Востока. Шесть раз ходил Урхи-Тешуб в атаку, получив подкрепление от отца. Но каждый раз у него всё меньше оставалось колесниц и воинов. Египтяне дрались отчаянно. Наследному принцу всё труднее было заставлять своих воинов вновь и вновь бросаться на укреплённый лагерь. Солнце стало клониться к верхушкам восточных гор. Огромное поле было усеяно трупами людей и лошадей. Тяжелораненые ползли к берегу реки, надеясь, что оттуда их заберут свои. Бой затихал, когда с юга вдруг начали доноситься звуки труб, флейт и барабанов. Хетты с ужасом увидели, как у них за спиной развернулась широкой линией фаланга египетских копейщиков. Впереди и по бокам, всё ускоряя ход, неслись колесницы с великолепными египетскими конями, ценившимися на всём Востоке. Это корпус Птаха во главе со своим могучим командующим Хаемхетом наконец-то добрался до Кадеша и с марша вступил в бой. Участь остатков хеттского колесничего войска была решена. Те, кто не успел переправиться на другой берег, были беспощадно уничтожены египтянами. Урхи-Тешуб бросился в воду на своей колеснице, но раненный стрелой в плечо не смог самостоятельно выплыть на противоположный берег и только благодаря верности возничего и помощи Шаду остался жив. Они смогли вытащить своего командующего на противоположный берег. Но чтобы наследный принц хеттского царства пришёл в себя, его пришлось долго держать вниз головой, чтобы вода, которой он наглотался сверх всякой меры, вылилась. А в это время египтяне покатывались со смеху на левом берегу, наблюдая, как хеттского полководца трясут за ноги.

Битва под Кадешом закончилась. Обе стороны были без сил. За день битвы каждая потеряла по половине армии. И египтянам и хеттам нужно было оправиться от постигнутого страшного разгрома и решить, как действовать дальше. Поэтому на следующий же день было заключено перемирие и обе потрёпанные армии разошлись в разные стороны. Рамсес со своими войсками ушёл в Финикию, а Муваталли на север Сирии. В прямой схватке ни одной стороне не удалось одержать верх. Пришло время ожесточённых сражений на тайном фронте заговоров и политических убийств.

Глава 4

1

Благодатной была в этом году осень в Сидоне. С соседних с городом виноградников снимали богатейший урожай. Сидонцы с полными фиолетовых или жёлтых гроздьев корзинами, устроив их удобно на курчавых головах, шли, покачиваясь от тяжести, по дорожкам к жилищам в пределах городских стен, где уже вовсю работали прессы, отжимая из сладких ягод густой сок. Его сливали в огромные амфоры, врытые в землю. Через год молодое вино будет готово. Именно сейчас в городе радостно пили вино прошлого урожая, заедая его свежим виноградом. Даже ослики, везущие корзины более состоятельных горожан, и большие серо-чёрные волы, тянувшие скрипучие телеги, ходили как-то лениво, неуверенно переставляя свои ноги, как будто боясь запутаться в них. Словно и они, как и каждый сидонянин в это благословенную пору, были полны молодого терпкого вина, свежих фруктов и ласкового, уже не жгущего беспощадно, как летом, солнца. Так с вином и солнцем в крови в Сидоне славили жизнь и радовались ей этой осенью, даже несмотря на то, что в городе опять было множество египтян, приковылявших сюда по горным дорогам из-под Кадеша. Там хеттский царь Муваталли и его беспощадно свирепые горцы на тяжёлых колесницах научили надменных сынов Африки с уважением относиться к азиатским воинам и больше не мнить себя властелинами земли.

Риб-адди, подплывая к Сидону на торговом корабле, тоже ощутил на себе благотворное влияние роскошной финикийской осени. Погода была тихая. Небольшие, полупрозрачные волны удивительно чистого синего цвета лизали нос и борта судна. Казалось, опусти руку в воду, и она окрасится в синий цвет. Но постепенно при приближении к берегу вода вокруг зеленела, превращаясь в расплавленный, сверкающий на солнце жидкий малахит изумрудно-салатного цвета. Юноша пристально всматривался в очертание берега, узнавая приземистые, белые, розовые и жёлтые очертания финикийских домов под плоскими крышами, на которых сушились гроздья винограда, груши, яблоки и другие фрукты. Хотя Риб-адди уже нельзя было назвать юношей. Он отпустил усы и короткую, пока ещё редкую бородку. И теперь ничем не отличался от обычного финикийского купца. Но даже после более чем годового пребывания в «шкуре» азиата, ему порой очень хотелось сбросить с плеч шерстяные тяжёлые одежды, а с ног остроносые хеттские чувяки, обрить наголо голову и лицо, умастить всё своё молодое и гибкое тело маслами и благовониями, надеть мягкие, лёгкие, тончайшие льняные белоснежные одеяния, которые могли ткать только египетские ткачи, выпить домашнего пива, имевшего такой славный, родной, знакомый до слёз вкус, не сравнимый ни с какими тончайшими винами Азии, и наконец-то почувствовать себя человеком. Вот и сейчас ему страшно захотелось вернуться домой, подставить лицо жаркому африканскому солнцу, пройтись босыми ногами по прохладным мраморным плитам родного дома, обнять молодую жену Бинт-Анат, которая, как писали ему из Сидона в тайных посланиях молоком буйволицы между строк торговых писем, уже родила первенца, мальчика, названного звучным именем — Имхотеп. Но Риб-адди отлично понимал, что его секретная миссия не кончается. Ведь после кровавого противостояния под Кадешом схватка двух могущественнейших империй Востока вступила в самую ожесточённую стадию. Всё хорошо понимали, что мир между Рамсесом и Муваталли невозможен. Один из них должен умереть! И судя по глухим намёкам принцессы Арианны, египетский разведчик догадывался, кого постигнет эта участь в ближайшее время.

В сидонском порту Риб-адди встретил его тесть Чакербаал. Он был всё такой же тощий, так же нервно теребил свою длинную козлиную бородёнку с уже пробивающейся сединой и так же, как раньше, прищуривал левый глаз, а правым впивался в собеседника. Когда он узнал, что зять привёз на своём корабле большой груз железа из страны Хатти, то начал с неистовством потирать узкие длинные ладони. Можно было подумать, глядя на него, что в Сидоне вдруг ударили суровые морозы.

— Отлично! Просто замечательно! — повторял купец, поднимаясь вместе со своим молодым родственником по узким улочкам города. — Сейчас в Египте спрос на железо — огромный. Какую ни заломишь цену, сметают весь товар в одночасье без остатку. Вовремя, очень вовремя ты подкинул мне этот знатный товарец! Прибыль нас ждёт огромадная! — приговаривал Чакербаал, от радости притоптывая на ходу. Со стороны прохожим могло показаться, что длинный и худой финикиец, завёрнутый в зелёное покрывало и в жёлтом колпаке на голове, исполняет какой-то таинственный танец.

— Да провались оно под землю, это железо, — воскликнул Риб-адди, — ты лучше, отец, расскажи, нет ли новостей от моей жены? Как там она и мой сын — Имхотеп?

— Как ты можешь проклинать такой товар, о неразумный юноша? Плюнь немедленно через левое плечо, а не то с ним чего-нибудь случится! — воскликнул тесть и замахал перед собой своими тощими руками. — Да всё в порядке с Бинт-Анат. Твоя мамаша в ней просто души не чает, а уж твой уважаемый папаша, достославный Рахотеп, — при упоминании чиновного и богатого египетского родственника узкое лицо Чакербаала расплылось в сладчайшей улыбке, — целыми днями напролёт не может налюбоваться на нашего внучка, Имхотепика. Обо всём этом уже в пятом письме пишет нам славная дочурка, принёсшая всей нашей семье удачу и процветание. Она, кстати, стала очень знатной и богатой египетской дамой, ведь жена Рахотепа умерла, оставив тебе и моей дочке немалое состояние. Теперь мы можем, мой глубокоуважаемый зять, удвоить наш торговый оборот, а полученную прибыль вкладывать в недвижимость. Ведь землица всегда останется землицей, а торговлишка, к сожалению, ненадёжна: сегодня идёт, а завтра начнётся война, установят блокаду города, прервутся сообщения, и конец всем прибылям, — разглагольствовал Чакербаал на свою любимую тему.

— А вдруг сюда в Сидон заявится Муваталли со своими горцами? Что тогда? — засмеялся Риб-адди. — Отнимут они у тебя, отец, твою землицу, как у пособника египтян. Её же в мешок не положишь, как серебро или золото, и с собой не увезёшь.

— А я не в Сидоне землю покупаю, — хитро посмотрел прищуренным левым глазом на своего зятя Чакербаал.

— А где же? — удивился молодой человек.

— В Пер-Рамсесе.

— Где, где?

— Да в вашей же столице, сын мой. Ты что, не знаешь, что фараон начал строительство новой столицы в Нижнем Египте? Это будет не город, а райский сад. И кто сегодня в него что-то вложит, в будущем получит сторицей. Весь наш род обеспечим на многие поколения вперёд. Ведь у вас в стране власть фараона вечна, никакие беды вам не грозят, надо только служить верой и правдой сыну Амона на земле, — купец был доволен впечатлением, произведённым на зятя своей мудростью.

— Да, я, видно, сильно отстал от того, что творится у меня на родине, — покачал головой, на которую был надет финикийский зелёный колпак, Риб-адди.

Вскоре они уже входили в новый, только что отстроенный дом Чакербаала. Глава самой богатой негоциантской компании, которая практически единолично контролировала торговлю Сидона с Египтом, обязан был жить на широкую ногу. Риб-адди, с удивлением рассматривая роскошные чертоги, появившиеся на месте старого дома, как по мановению волшебной палочки, шагал по мраморным полам роскошных зал. Воистину золото в Сидоне могло творить любые чудеса! Правда, молодому человеку было жалко того старого, уютного домика, увитого виноградными лозами, где он встретил свою любимую Бинт-Анат и где началась его семейная жизнь. Поэтому он был обрадован, когда ему навстречу вышла тёща, Зимрида, всё такая же милая и простая, с чудесными лучистыми глазами. Риб-адди обнял её, и слёзы радости появились на его лице. Только сейчас он почувствовал, что вернулся, хоть и не надолго в родной дом. Здесь он мог расслабиться и вздохнуть свободно, ведь постоянный смертельный риск, сопровождающий его разведывательную деятельность, давил последние полтора года с возрастающей силой на ещё непривычные к этому молодые плечи. Как приятно просто улыбнуться и расцеловать родного человека, сесть за стол, спокойно есть и пить, не думая, что в любую минуту ты можешь быть отравлен, а когда ляжешь спать, не класть кинжал под подушку, а меч под правую руку, ожидая нападения ночных убийц. И как приятно разговаривать запросто, не контролируя каждое своё слово, не вслушиваясь с напряжением в звуки чужой речи, разгадывая скрытый смысл или угрозу в на первый взгляд простых словах.

Обо всём этом думал Риб-адди, когда сидел за столом в семейном кругу сидонских родственников. Но даже сейчас, к своему глубокому сожалению, он не мог вновь превратиться в простого, наивного юношу, каким был совсем недавно. Он уже автоматически контролировал каждый жест и выражение лица у всех присутствующих в столовой, запоминал, кто, что сказал и как посмотрел на него или на других. Когда Риб-адди лёг в свою благоухающую лепестками роз постель, то привычно, как и в годы, проведённые в Хаттусе, пробежал мысленно прошедший день в Сидоне, проанализировал слова своих собеседников и их поведение и только после того, как убедился, что не пропустил никаких скрытых угроз и вообще ничего важного, уснул, мгновенно расслабив мышцы молодого, послушного разуму тела. Под подушкой привычно лежал железный, подаренный принцессой Арианной кинжал, а около постели под правой рукой холодно поблескивал в лунном свете короткий с широким лезвием меч.

2

На следующий день Риб-адди был вызван во дворец Ахирама, где в это время находился фараон. Он вошёл с чёрного входа, прикрывая лицо полой своего потёртого коричневого плаща. Один из многих телохранителей фараона, позвякивая о кирпичные углы коридоров висевшим у пояса мечом, провёл разведчика закоулками, где пахло чадом кухни и помоями и поминутно встречались бегущие куда-то с поручениями слуги, не обращавшие, впрочем, никакого внимания на скромно одетого финикийца. Вскоре Риб-адди оказался в довольно просторной комнате, где на невысоком стульчике желтолицый визирь Рамос просматривал, быстро разматывая, скрипучий, серый свиток папируса. Молодой человек поклонился, сняв свой зелёный финикийский колпак.

— Садись, мой милый Рибби, — вельможа рукой показал на скамеечку у своих ног, — и расскажи подробно о своей деятельности в Хаттусе, всего ведь в донесениях не сообщишь. Я, кстати, их только что просматривал. Мне всё переписали в один свиток, и я скажу, это выглядит внушительно. Ты поработал на славу. Наш повелитель знает об этом и уже повелел наградить тебя хорошими земельными угодьями в новой нашей столице, а также долей военной добычи, её ты будешь получать отныне, как военачальник среднего звена. После нашего разговора властитель, да здравствует он вечно, удостоит тебя своим приёмом. Когда будешь ему докладывать о своей деятельности, будь краток и точен, сообщай только самое главное. А вот про принцессу Арианну расскажи поподробнее. И вот ещё что. Я знаю, что принцесса отличается независимым характером и её поведение не укладывается, ну скажем помягче, в рамки обычной целомудренной жизни незамужней представительницы царского рода азиатской державы. — Рамос хитро посмотрел на своего подчинённого, снял куцый паричок и погладил шишкообразный купол лысого черепа. — Но ведь она большой и искренний наш друг, очень нам полезный. В будущем от её действий зависит во многом исход нашего противостояния с хеттами. Поэтому не стоит сердить фараона подробностями из личной жизни Арианны, они могут ему не понравиться. Я отнюдь не призываю обманывать нашего властелина, — взмахнул своими маленькими морщинистыми ручками царедворец, — отнюдь нет! Но когда к политике примешиваются личные чувства, то возможна ситуация, в которой даже сын Амона может оказаться перед очень сложной, болезненной задачей: пойти на поводу своих чувств или последовать голосу государственной мудрости. Поэтому наш долг умно и тактично вести себя и не допускать, чтобы повелитель попадал в щекотливое, двусмысленное, в общем неприятное для него положение. Ты меня понял, мой мальчик?

— Конечно, уважаемый, — склонил обросшую кудрявыми волосами голову Риб-адди. — Но хочу заметить, не кривя душой, что поведение принцессы заметно изменилось за последнее время. Даже Цинатте, её бабке, которая пытается следить за каждым её шагом, не к чему придраться: ни пьяных оргий, заканчивающихся кровавыми схватками соперничающих между собой многочисленных любовников, ни выездов на охоту, больше похожих на сражения с местными крестьянами, недовольными, что волков и кабанов травят на их засеянных полях и виноградниках, ни диких выходок на местном базаре, когда слуги режут как баранов купцов, отказывающихся дарить понравившиеся принцессе товары. Одним словом, Арианна превратилась в скромную девушку, занимающуюся вышиванием и музыкой. Вся Хаттуса не надивится на это чудесное превращение.

— Что ж, принцесса оказалась намного умнее, чем я о ней думал, — проговорил довольный Рамос, потирая сухие и гладкие ладошки. — Но, может, она ловко дурит головы всем, в том числе и тебе?

— Ну, как говорится в хеттской пословице: «Чёрного козла не отмоешь добела», — Риб-адди рассмеялся, лукаво улыбаясь. — Мне известно, что изредка к принцессе наведываются мужественные красавцы очень высокого роста, она предпочитает таких. Но это делается так скрытно, что даже прислуга её дворца не догадывается ни о чём.

— А как же ты это всё выведал? Уж не являешься ли и ты одним из тех красавцев? — вдруг, как шилом, уколол молодого человека Рамос подозрительным взглядом.

— Я ростом не вышел, — Риб-адди невозмутимо выдержал пристальный взгляд царедворца. — Да к тому же я отлично понимаю, что моя жизнь не стоила бы и крупинки серебра, пустись я на такую бессмысленную затею. Я знаю своё место, уважаемый. У меня в любовницах самая близкая служанка, можно сказать, подруга принцессы, Нинатта. Поэтому-то я в курсе всех тайн Арианны.

— Молодец, Рибби! — кивнул визирь, задумчиво причмокивая своими розовыми, несмотря на старость, губами. — Я, кажется, тебя недооценил. Из тебя, мой дружок, уже вышел ловкий царедворец. В будущем ты взлетишь очень высоко. У тебя есть чутьё, как себя вести в сложных ситуациях, а это дано отнюдь не каждому, тем более в молодые-то годы. Что ж, я тебя слушаю, рассказывай подробно, не упуская ничего, — старичок, уютно усевшись на своём стуле, чуть прикрыл глаза и приготовился внимательно слушать.

Только через несколько часов, когда солнце уже стало клониться к тёмно-синему морскому горизонту, Рамос повёл молодого человека в небольшой зал, где находился фараон. Он играл с маленькой, проворной белой собачкой, своей любимицей, кидая в разные углы алый, сшитый из пурпурной материи мячик. Собачонка увлечённо кидалась за мячиком, принося к ногам весело хохочущего хозяина. Когда в зале появился визирь и какой-то бородатый финикиец, собачка яростно залаяла и кинулась на чужестранца. Она вцепилась в коричневый плащ и начала остервенело рвать его край.

— А ты молодец, Рибби, — проговорил Рамсес, вставая с большого деревянного кресла, украшенного золотом и серебром. — Так вжился в свою роль, что тебя просто не отличить от сидонянина, купца средней руки.

Фараон взял на руки собачонку и передал её чернокожему слуге, который мгновенно и бесшумно исчез из залы.

— Давай, Рибби, рассказывай. Хватит валяться на животе, изображая из себя самого преданного моего слугу, — весело сказал Рамсес, усаживаясь вновь в огромное кресло. — Доложи мне всё подробно. Тебя, конечно, Рамос инструктировал: говори покороче и только самое важное, — повелитель Египта с улыбкой посмотрел на своего старого учителя, — но я хочу о главном противнике всё знать из первых рук и в мельчайших подробностях. Начинай, но сначала выпей бокал вина. По твоему утомлённому лицу я вижу, что Рамос провёл с тобой не один час.

Визирь проворно налил из стеклянного сосуда, стоявшего вместе с вазой фруктов на круглом столике у кресла фараона, полный серебряный кубок финикийского сладкого с тончайшим виноградным ароматом вина, и протянул его молодому человеку. Тот не смог скрыть блаженной улыбки: такой чести не удостаивались и самые знатные вельможи. Когда Риб-адди осушил залпом кубок, фараон взял из вазы грушу и протянул её юноше.

— Заешь вино, а то оно ударит тебе в голову и ты не сможешь ничего мне толком рассказать, — проговорил Рамсес и добавил сердито, повышая голос: — Если ты ещё раз плюхнешься на живот, то я велю облить тебя ведром холодной воды и выпороть, чтобы охладить твои верноподданнические чувства. Ты же, Рибби, не на официальном приёме, поэтому веди себя просто. Садись и рассказывай.

Риб-адди уселся на скамеечку у ног фараона и вновь начал подробно рассказывать всё, что узнал о хеттском дворе, о самом царе Муваталли, о жизни хеттской столицы. Прошло несколько часов, когда после многочисленных вопросов фараона он закончил свой доклад. Слуги внесли горящие светильники, ведь за окном уже наступила ночь. Огромная тень фараона чётко вырисовывалась на покрытой белым мрамором стене залы. Рядом с ней абрис фигурки Риб-адди казался совсем крошечным.

— Что же, отлично, мой мальчик, — проговорил Рамсес, вставая из кресла. Он лёгкой, упругой походкой пересёк залу, остановился у окна и посмотрел в залитый лунным светом сад. Оттуда доносился нежный, вкрадчивый запах осенних цветов, засыхающей листвы и свежий аромат моря.

— Ты сумел выполнить возложенное на тебя поручение лучше, чем я ожидал, — начал Рамсес. — Но тебе рановато почивать на лаврах. Сейчас наступает самая ответственная часть твоего задания. Собственно, всё и затевалось ради этого. Ты должен передать яд принцессе Арианне. Когда она убьёт нашего главного врага Муваталли, ты, Рибби, вместе со своими людьми должен сделать всё, чтобы принцесса целой и невредимой скрылась из Хаттусы. Ты же останешься при дворе. В стране Хатти после смерти царя, конечно же, начнётся война наследника престола Урхи-Тешуба с его дядей Хаттусили. Ты будешь внимательно отслеживать весь ход военных действий и постоянно извещать меня об этом. И запомни, если Арианна погибнет, то умрёшь и ты.

— Я всё сделаю, чтобы принцесса осталась жива. Если для этого будет нужно отдать жизнь, я сделаю это без колебаний, ваше величество, — проговорил Риб-адди и вновь попытался плюхнуться на пол.

Рамсес поймал юношу за шиворот туники и как пушинку поднял в воздух.

— Я же сказал тебе, Рибби, чтобы ты не кувыркался у меня в ногах, как акробат. Хочешь, чтобы тебя выпороли?

— Не хочу, — искренне признался молодой человек.

— Ну, тогда стой на ногах, — Рамсес поставил подданного на мраморный пол и медленно зашагал по зале.

Язычки пламени в серебряных светильниках от тяжёлых шагов задрожали. Риб-адди заметил, как изменился его повелитель. Фараон за прошедшие два года словно прожил лет десять. Его красивое молодое лицо осунулось, глубокая складка перерезала лоб. Большие карие глаза, раньше блестевшие молодым задором, смотрели теперь устало и холодно.

— Я знаю, что ты, Рибби, можешь многое. Ты это уже доказал. К сожалению, не всё будет от тебя зависеть. Однако помни: я верю в тебя и доверяю тебе самое ценное, что есть у меня в моей личной жизни — Арианну. Действуй по своему усмотрению, там на месте тебе будет видней. Я даю тебе право не подчиняться любому приказу, который последует от кого-либо, даже от меня, если они поставят под угрозу жизнь принцессы. Но главной опасности мы отвести от неё не сможем. Она сама приняла решение. Арианна войдёт в логово тигра и убьёт его. Это её выбор, я её к этому не принуждал. Ты должен знать об этом.

Рамсес подошёл к столику и неожиданно опустил на него свой огромный кулак. Дерево и стекло со звоном разлетелись вдребезги.

— Будь проклята эта война!

Рамос потянул рукой за полу плаща молодого человека, и они, кланяясь, быстро выскользнули из залы, оставив повелителя Верхнего и Нижнего Египта одного. Когда Риб-адди уже удалялся по песчаной дорожке дворцового сада, он поднял голову и вздрогнул. В большом окне только что покинутой залы виднелась могучая фигура фараона, залитая безжизненным лунным светом. Рамсес стоял, задумавшись, словно превратившись в статую. Его надменно-величественный облик поражал своей мощью, но одновременно от него веяло страшной тоской одиночества. Молодому человеку стало очень жаль своего властелина.

«Нелегко быть богом, когда в твоих жилах кипит человеческая кровь», — подумал Риб-адди.

Через несколько дней он вновь отплыл из Сидона. Впереди был длинный путь в столицу враждебных хеттов, где должно было состояться важнейшее событие затянувшейся войны: схватка за власть в самом сердце могущественнейшей империи — в царской семье. Риб-адди стоял у борта корабля, подставляя посуровевшее, с первыми морщинками лицо свежему морскому ветру. В чём же он будет участвовать — в героическом деянии или в постыдном преступлении? Однозначно он не мог ответить даже себе. Но молодой человек спокойно смотрел в покрытую сизой дымкой даль. Чему быть, того не избежать. Он верил в свою счастливую звезду! К тому же он был воином, хоть и одетым в финикийский колпак и шерстяные азиатские одежды, а значит, ему не пристало колебаться, идя в бой. Риб-адди пощупал под плащом в зашитом кармане своей туники две скляночки с ядом. Их он должен был передать в руки принцессы Арианны, одной из самых прекрасных женщин Востока и в то же время самой хитрой и коварной интриганке своего времени. Молодой человек печально покачал головой. Ни старинные манускрипты, которые он с увлечением изучал в школе, ни даже мудрый учитель Сетимес не поведали ему, что в жизни всё порой очень перепутано: добро со злом, любовь с ненавистью, правда с ложью и подвиг с преступление ем. Часто даже нет времени, чтобы разобраться в этих коварных хитросплетениях судьбы. Надо действовать, идти к своей цели и отвечать за свои поступки перед людьми при жизни и богами после смерти. А ответов накапливается всё больше и больше... Вскоре несколько белоснежных чаек оторвали Риб-адди от тяжёлых размышлений. С гортанными криками они кружились в вышине. Молодой человек поднял голову. Ветер уже надул большой в красно-белую полосу прямоугольный, закреплённый на двух изогнутых реях парус финикийского торгового корабля, и гнал его безостановочно вперёд. Риб-адди тоже нёсся стремительно и неотвратимо на парусах своей судьбы. Юноша улыбнулся, отбрасывая невесёлые мысли, и подставил лицо свежему морскому бризу.

3

В Хаттусе, куда через месяц прибыл Риб-адди, стояла глубокая осень. Ячмень и полбу с соседних полей уже убрали. Гроздья тёмно-фиолетовых ягод тоже покинули виноградники, расположенные на южных склонах каменистых холмов. В полях и густых лесах, окружающих столицу царства Хатти, трубили многочисленные охотничьи рога. Местная знать от мала до велика занялась одной из любимейших забав. Царь Муваталли, несмотря на возраст и грузную фигуру, тоже по целым дням не вылезал из седла, гоняясь за оленями и горными козлами. С особым удовольствием он ходил на медведя: ему нравился поединок с рычащим огромным зверем. Здесь царь был воистину неподражаем. Никто кроме него не мог так ловко поймать момент, когда нужно было сделать решительный, последний шаг прямо под брюхо вставшего на дыбы животного и с силой вонзить острый железный наконечник рогатины прямо в сердце. В этот страшный момент, когда, казалось, царь хеттов был окончательно погребён под тушей огромного зверя, Муваталли, непринуждённо пригнувшись, словно ему всего двадцать лет, выскальзывал из-под огромных лап с чёрными когтями. Затем ревущий гигант хрипел и падал в конвульсиях к ногам бесстрашного охотника. После этого царь обычно гордо взглядывал на своих приближённых, сгрудившихся у него за спиной. Придворные неистово аплодировали или били мечами и копьями о щиты и доспехи.

В этот день, когда Муваталли уверенно завалил косматого серо-коричневого великана неподалёку от стен своей столицы, он повернулся к придворным, но буквально натолкнулся на острый, ироничный взгляд своей племянницы Арианны. Однако это не удивило царя. Правда, в огромных голубых очах красавицы мерцало что-то загадочное, одновременно притягивающие и настораживающее. Царь, несмотря на свой преклонный возраст, был красивым мужчиной и хорошо знал об этом. К тому же положение властителя огромной империи и слава непобедимого полководца делали его просто неотразимым для всех женщин, которых он когда-либо встречал. Красотки буквально вешались на его могучую шею. Муваталли к этому привык. К тому же он был уверен, что Арианна на самом деле не таит на него зла за то, что он овладел ею ещё совсем юной в тот злополучный вечер после бурного пира, в котором девушка, несмотря на свой возраст, участвовала очень охотно.

«Отдать свою девственность царю, что может быть почётнее для женщины?!» — думал про себя владыка страны Хатти.

То, что девица была его близкой родственницей, тоже особо не смущало Муваталли. Он, конечно, не фараон египетский, которым не в новинку жениться на собственных сёстрах, хотя бы и официально, но ведь племянница не такая уж близкая родственница. Такие мысли пронеслись в голове у развратного владыки за доли секунды, и он улыбнулся в ответ. Арианна внутренне торжествовала, Муваталли заглотнул наживку.

Вскоре они оказались в уютном охотничьем домике, стоявшем на краю густого леса, уже почти потерявшего свою листву. Через небольшие оконца, в которые были вставлены свинцовые переплёты с множеством квадратных стёкол, лился хмурый осенний свет. В большом камине горел огонь. Рядом на ложе, устроенном из свеженарубленных можжевеловых и сосновых веток с наброшенными на них медвежьими шкурами, лежал царь страны Хатти. Он и сам был похож на медведя, густо заросшего чёрными с сединой кудрявыми волосами. Муваталли, блаженно улыбаясь, смотрел, как обнажённая синеглазая красавица, привстав с ложа, наливает в два серебряных кубка вино из небольшого походного бурдюка, лежащего рядом на полу. Принцесса, заслонив своей упругой, большой грудью с острыми красными сосками, бокалы, в один из них ловко влила яд, полученный от Риб-адди. Яд этот действовал не сразу, но выпившая его жертва через сутки умирала.

— Выпей, мой медвежонок, — проворковала Арианна ласково. — Ты ведь наверняка очень утомился от любви и охоты. И в лесу и здесь ты трудился так неистово, что можно было подумать, что это твои последние медведь и женщина.

В синих глазах красавицы опять засветился странный огонёк, он притягивал и отталкивал одновременно. Муваталли почувствовал опасность. Откуда она исходит — он не знал, но что она есть, почувствовал всем своим мощным, грузным телом. Царь вздрогнул.

— Что это ты задрожал, как осенний лист на ветру? Ты что — боишься меня? — насмешливо спросила принцесса, усаживаясь рядом с царём и протягивая ему бокал с вином.

— Вот ещё придумала, маленькая ты моя пантера, — Муваталли погладил гибкую спину девушки, привстал, облокотившись на локоть и взяв бокал, начал не спеша, маленькими глотками пить ароматный, чуть терпкий, ярко-красный напиток. Это было вино из урожая местных виноградников, которое он так любил. Вскоре царь отбросил пустой бокал в сторону и откинулся на спину. Его мясистые, вишнёвого цвета губы опять раздвинулись в блаженной улыбке.

— Что правда, то правда, — проговорил он густым басом, — в жизни ничто не сравнится с охотой и любовью. Завалить медведя или девку, вот это наслаждение. Даже воевать мне меньше нравится, а о правлении я и не говорю, — презрительно скривился Муваталли.

— Значит, охоту ты ставишь выше наслаждения любви? — принцесса поставила свой кубок и положила обе руки на волосатую грудь лежащего перед ней царя.

— Почему это ты так думаешь? — продолжал он улыбаться.

— Да ведь охоту ты поставил на первое место. Значит, медведь тебе милее, чем я? — засмеялась Арианна, закинув руки за голову. Острые, красные соски запрыгали перед глазами Муваталли. — А мне вот больше нравится завалить такого медведя, как ты! — воскликнула девица и легла на волосатую тушу.

Тут царь хеттов вновь убедился, что в любви с его распутной родственницей, пожалуй, не сравнится ни одна женщина огромной империи.

— Ты просто сумасшедшая, — стонал от мучительного наслаждения царь. В его помутневшем от огня страсти мозгу смешалось всё — голубые глаза, белозубая улыбка, алые соски, чёрные пряди волос, гибкие руки... — О, боги! — уже рычал владыка империи.

— Я залюблю тебя до смерти! — шептала принцесса.

Свидание продолжалось ещё довольно долго. Муваталли не обратил внимания, что принцесса больше ни разу не поцеловала его в губы, после того как они выпили вина. Начало темнеть. В ранних осенних сумерках царь и принцесса вышли из охотничьего домика в холодный и сырой лес, где их ждали слуги с лошадьми. Вскоре раздался топот копыт, с хрустом ломающих валявшиеся на земле ветки и разбивающих первый ледок на лужах. Топот гулким эхом отзывался в горах, заросших лесом. Две небольшие кавалькады, царя и принцессы, въехали в город. А когда опустилась ночная тьма и город затих во сне, чёрные тени по верёвочным лестницам перемахнули через высокие каменные стены. Это были Арианна и Риб-адди. Они сели на лошадей, поджидающих их внизу, и бесшумно, как призраки, исчезли в густом, ледяном, осеннем, ночном тумане. Копыта животных были обуты в толстые войлочные сапожки. Молодой египетский разведчик предусмотрел всё.

На следующий день царь хеттов проснулся от резкой пульсирующей боли в животе. Приближённые ужаснулись, когда вбежали в спальню на крики. Лицо их повелителя было чёрным. Несколько часов метался Муваталли на постели, проклиная Арианну. Он и его мать поняли всё, когда им доложили, что принцесса исчезла из города.

— Клянусь тебе, что я найду эту негодяйку и сожгу её живьём, — проговорила Цинатта, склонив седую голову к умирающему сыну, который уже передал корону и государственную печать своему наследнику.

Последнее, что увидел в своей жизни Муваталли, это синеглазое лицо Арианны, вдруг превратившееся в чёрную клыкастую морду пантеры.

— А я обожаю завалить такого медведя, как ты! — рычала она страстно. — Я залюблю тебя до смерти!

Царь забился в агонии.

— Снимите её с меня, — кричал он ничего не понимающим придворным, — снимите!

Урхи-Тешуб стоял рядом и с ужасом смотрел, как в страшных муках жизнь покидает его отца. Вскоре он вышел в тронный зал и, надев массивную железную корону, в которую было вделано множество драгоценных камней, уселся на железный трон. Только царь страны Хатти мог позволить себе такую роскошь. Новый царь не стал проводить длительных церемоний. Он выслушал первых вернувшихся гонцов от отрядов воинов на колесницах, которые отправились по разным дорогам в погоню за принцессой-цареубийцей, и приказал собирать войско.

— Она, конечно, сейчас у своего папаши в его восточной провинции. Я выжгу дотла владения Хаттусили, а его самого и всю его семью предам страшной смерти. Эту ветвь нашей семьи нужно как можно скорее отрубить и сжечь, — проговорил Урхи-Тешуб и встал с холодного железного трона.

В империи хеттов, как и предвидел египетский фараон, началась кровавая схватка за власть между ближайшими родственниками умершего Муваталли.

4

Семь долгих лет раздирали страну Хатти междоусобные войны. Целые богатые провинции превратились в пустынные местности, где по заросшим травой дорогам можно было ехать днями, не встретив человеческого жилья. Только вой волков раздавался на развалинах прежде цветущих селений и городов. Но всё же железная воля и звериная хитрость Хаттусили победили яростное безумие Урхи-Тешуба, который принял царское имя своего деда и стал зваться Мурсили Третий. В конце концов войско нетерпеливого молодого царя попало в засаду в тесных ущельях непроходимых горных отрогов восточной части страны. Здесь, среди заснеженных скал, и полегли лучшие воины страны Хатти. Молодой царь был захвачен живым, и как ни требовала, а затем просила и умоляла Арианна своего отца, чтобы Урхи отрубили голову, Хаттусили не пошёл на такое, как он сам выразился «беспримерное злодейство».

— Послушай, моя бешеная дочурка, — говорил Хаттусили, подпирая длинной и тощей рукой гладко выбритый узкий подбородок, — я и так запятнан кровью своего брата. Чтобы отмыться от неё, мне не хватит и целой великой реки, на которой стоит Вавилон. Надо же думать о том, что скажут потомки, — он сокрушённо вздохнул.

— Ой, папочка, — рассмеялась принцесса. — Я же тебя отлично знаю. Если бы этот царственный дурак продолжал представлять для тебя опасность, его уже давно придушили бы там, в подземелье, где ты его сейчас держишь. Так прояви же милосердие. Для моего двоюродного братца легче сложить голову на плахе, чем всю оставшуюся жизнь просидеть в железной клетке под землёй.

— Тебе хорошо говорить убей да убей! — воскликнул Хаттусили, и на его постной худой физиономии выразилось недовольство. — Тебе-то что? Удерёшь в Египет к своему бритоголовому, а мне здесь царствовать. Нет, голубушка, хватит крови, навоевались. До того страну довели, что сбор налогов сократился в десять раз.

— Ну, ладно, папочка, — тряхнула Арианна головой, украшенной многочисленными серебряными украшениями, — подавись ты своим племянничком. Меня больше интересует, почему ты не хочешь сейчас же начинать переговоры о мире с Рамсесом? Чего ты ждёшь? Ты же отлично знаешь, что мы воевать с египтянами не способны. Сам же говорил, что доходы в казну не поступают, а лучших воинов вы сами перебили в схватках с сумасшедшим Урхи.

— Куда ты так спешишь, моя девочка? — удивился Хаттусили. Встав с кресла, стоявшего на возвышении, как трон, он, мягко ступая по коврам ногами, обутыми в красные, сафьяновые чувяки, подошёл к камину и поворошил чёрной металлической кочергой ярко горящие поленья и малиновые угли. Раздался громкий треск. Новоиспечённый царь хеттов протянул свои длинные пальцы к огню и, жмурясь от удовольствия, стал их греть. За стенами дома гудела вьюга, небольшие застеклённые оконца зала почти сплошь заросли льдом. В восточной, высокогорной части страны царила лютая зима.

— Куда спешу? — принцесса вскочила с невысокого стульчика, на котором сидела. На голове зазвенели серебряные накладки, голубые глаза засверкали. В облегающем чёрном платье она и впрямь очень напоминала пантеру.

— Целых семь лет ты не мог одолеть дурака Урхи. Целых семь лет длилась эта проклятая война! А мне стукнуло уже двадцать семь! У меня вон морщины на лбу стали появляться. Что, Рамсес старуху в жёны брать будет? — Арианна схватила бокал с горячим вином, приправленным специями, и швырнула в огонь. Стекло лопнуло, вино зашипело на углях. В зале повеяло острым, неприятным запахом.

— Успокойся, Арианночка, — отец подошёл к дочке и обнял её за плечи. — Во-первых, ты по-прежнему молода и красива. Твой Рамсес, как только ты окажешься в его объятиях, с удовольствием слопает тебя вместе с косточками, такая ты аппетитная. И будет без ума от этого. А во-вторых, не забудь, что я ещё не вступил в столицу страны. Только после всех торжественных жреческих церемоний я стану настоящим царём всех хеттов.

— Так чего же ты сидишь в этой горной дыре?

— Да, конечно, я завтра ринусь по ледяным тропам, через заснеженные горные перевалы. Вот наступит весна, я и приду в свою столицу как раз к весенним праздникам. Надо потерпеть, моя девочка, ещё немножко. Прими во внимание и то, что такие крупные дела, как мир с могущественнейшей державой мира Египтом, так просто, с бухты-барахты не заключаются. Надо помнить о наших государственных интересах, о нашем царском достоинстве, в конце-то концов!

— Да провались это достоинство под землю, — топнула ногой, одетой в чёрный сапожок с серебряной вышивкой Арианна. — Как только я представляю, что меня обнимает Рамсес, то просто с ума схожу!

— Ну, эти бабьи штучки ты брось, — проворчал Хаттусили, подходя к столику и наливая себе в бокал из кувшина тёплого вина. — Держи, дочурка, себя в руках. Ты не какая-нибудь там наложница, ты царская дочь. Ты займёшь высочайшее положение при дворе фараона, и зиждиться оно будет на мирном договоре, который я должен подписать с Рамсесом, как равный властитель! А это так просто не произойдёт. С этими надменными египтянами надо ещё побороться, поторговаться, поспорить, прежде чем подписать договор. Чем тяжелее он им достанется, тем больше Рамсес будет его ценить, да и тебя тоже.

— Так начинай же, не тяни ради бога, — принцесса опять топнула ногой, затем пнула ногой стоявшую рядом скамеечку и быстро вышла из залы, тяжело хлопнув за собой массивной дубовой дверью.

А Хаттусили уселся в своё кресло, предварительно придвинув его поближе к огню, и задумался над предстоящими, такими сладкими царскими хлопотами.

— С договором с Рамсесом мы спешить не будем, — ворчал он себе под нос. — Моя дочурка неугомонная особа. Она не успокоится после того, как станет женой Рамсеса. Нарожает ему детишек, а старшего сыночка уж точно сделает фараоном, воспитав его так, что он в лепёшку расшибётся, чтобы завладеть двумя коронами, и египетской, и хеттской. А это нам совсем ни к чему. Я хочу, чтобы мой сынок царствовал спокойно, и никакой самоуверенный и честолюбивый племянничек не мешал. Так что потянем переговоры с египтянами, а там, смотришь, моя бешеная дочурка уже и рожать не сможет, возраст будет не тот.

5

Прошло ещё долгих семь лет. Война между самыми мощными странами Востока наконец прекратилась. Хитрого и коварного Хаттусили пришлось принуждать к миру. Рамсес Второй тоже извлёк уроки из своих побед и поражений. О катастрофическом Кадешском сражении, когда жизнь фараона и судьба всей египетской империи висели на волоске, он помнил всю жизнь. И хотя мудрый учитель уже много лет, как покоился в роскошной усыпальнице на западном берегу в Фивах, Рамсес умело и мудро вёл корабль внутренней и внешней политики своей великой державы. От прежней импульсивности в действиях властителя Египта не осталось и следа. Правда, темперамент у него остался прежний — страстный и взрывной, но теперь он умел держать его в руках. Рамсес вёл упорные бои по всей Северной Финикии и Южной Сирии, не давая хеттам сосредоточить свои подорванные междоусобными стычками военные силы в единый кулак. Сам же фараон умело маневрировал войсками и уже ни разу не выпустил инициативы из свои могучих рук. Он в конце концов взял злополучный Кадеш и прочно утвердился в долине Оронта в Сирии.

Но одновременно с военными действиями Рамсес также уверенно и инициативно вёл тайную войну в тылу своего противника. Недаром его лучший разведчик Риб-адди почти двадцать лет прожил в царстве хеттов под маской финикийского купца. По приказу своего повелителя Рибби совершил опаснейшее путешествие на север страны Хатти, где установил тесные контакты с вождями воинственных горных племён Кеш-Кеш. Египетский разведчик сумел подкупить их, и с тех пор алчные и непоседливые горцы ежегодно осуществляли опустошительные набеги на внутренние территории царства хеттов, доходя даже до столицы страны Хаттусы. Съездил предприимчивый финикийский купец и в соседнюю Ассирию. После его путешествия и ассирийские царьки начали совершать наглые вылазки в страну Митанни, издавна контролируемую хеттами. А вскоре и в самом хеттском войске начались беспорядки: воины были измучены долгой войной, их семьи были разорены. И здесь не обошлось без вездесущего финикийского купца. Во всех действиях ему активно помогала принцесса Арианна, давно уже возненавидевшая своего коварного папашу, царя Хаттусили Второго, отнюдь не спешившего способствовать семейному счастью свирепой дочурки. Но под мощным давлением со всех сторон хеттский царь в конце концов вынужден был запросить мира. И после долгих переговоров и препирательств мир между двумя могущественнейшими странами Востока был подписан. Хаттусили, чтобы придать мирному договору большую силу, официально предложил фараону свою старшую дочь в жёны. Вскоре принцесса Арианна в сопровождении самого царя и царицы хеттов направилась в Египет.

В её свите ехал и ничем не примечательный с виду, невысокого роста, худощавый, финикийский купец с обильной сединой в кудрявых волосах и бородке. Риб-адди думал, что его сердце разорвётся, так оно стало стучать, когда он верхом на муле в роскошной кавалькаде невесты фараона подъезжал к пограничной египетской крепости Чара. Хотя на лице и сохранялось невозмутимое выражение умудрённого опытом, многое повидавшего человека. Наконец-то Риб-адди был близок к осуществлении своё мечты: сбросить шкуру азиата, которую носил почти двадцать лет подряд, и вновь превратиться в египтянина. Однако осуществить мечту он смог только после встречи с фараоном, который принял его во дворце в своей новой столице Пер-Рамсесе, стоявшей среди садов в восточной дельте Нила.

— Ну, наконец-то я могу приветствовать моего Рибби на родной земле, — проговорил, улыбаясь, густым низким голосом Рамсес. Он сидел в большом резном кресле, похожем на трон. Эта была не аудиенция владыки Египта со своим подданным, а тайная встреча под покровом темноты.

— Встань с живота и садись вот сюда, — показал рукой на скамеечку у своих ног фараон. — Сегодня последний раз я встречаюсь с тобой как с разведчиком. Расскажи-ка мне подробно о моём госте, который уже стал моим родственником, царе хеттов Хаттусили, о его супруге Падухепе и, конечно, о моей новой жене Арианне. Все твои донесения я накануне просмотрел, — указал Рамсес обнажённой мощной рукой, на которой сверкнули в огне светильников драгоценные камни многочисленных браслетов, на толстый свиток папируса, лежащий на круглом деревянном столике. — А вот теперь хочу просто послушать. Ты блестяще выполнил возложенную на тебя задачу. Почётный для нашей империи мир с хеттами заключён. Дочь хеттского царя станет моей женой. Правда, на это ушли годы. Но ведь только в юности человек думает, что в жизни можно всего достичь сразу, победить всех врагов одним ударом и взять всё, чего захочешь, силой.

Риб-адди долго беседовал со своим повелителем. Говорил он вкрадчиво, умело подчёркивая интонацией важнейшие слова и мысли. Рамсес вскоре заметил, что по манере говорить, да и мыслить, Риб-адди стал удивительно похож на своего старого учителя Рамоса. А бывший купец приглядывался к своему повелителю. Фараон очень сильно изменился за прошедшие двадцать лет. Он не постарел, нет. Рамсес выглядел довольно молодо. Его вытянутое, худощавое лицо с орлиным носом было гладко и почти без морщин. Но если раньше в облике Рамсеса царила львиная мощь, молодая жгучая порывистость и брызжущая через край жизненная сила, то сейчас это был великий правитель, закованный в броню могучей воли и величавой надменности. От фараона веяло такой властной силой, что у Риб-адди порой подгибались колени. Ему хотелось пасть ниц перед этим воплощением величия и царской гордыни. Тем более разведчику было приятно, что фараон говорил с ним просто, как с близким человеком.

— Я решил, Рибби, что настало время тебе занять то место, которое занимал мудрый Рамос при моём дворе, — произнёс торжественно Рамсес, когда они закончили обсуждать дела. — Мне нужен мудрый человек, который осуществлял бы мою политику по отношению к иностранным державам, а также руководил всей нашей тайной деятельностью за границей. Ты справишься с этим. У тебя огромный опыт в этой сложнейшей области государственной политики. Ты даже внешне стал немного похож на Рамоса.

Обрадованный Риб-адди сделал движение, словно он вновь хочет упасть к ногам своего властелина.

— Незачем сейчас кувыркаться, — проворчал фараон, махая рукой. — Этим ты займёшься завтра, когда я буду представлять тебя в новой должности визиря двору и нашим гостям. А сейчас давай по старой памяти выпьем вина. Помнишь, как в Сидоне, ты первый раз в костюме финикийца приехал из страны Хатти. Ты был худенький и измождённый, глаза огромные и печальные. Мне так тебя стало жалко.

— И вы меня угостили вином и собственной божественной рукой протянули мне грушу, — проговорил, кланяясь, Риб-адди. — Для меня это по сей день лучшее воспоминание.

— Да, ты тогда слопал эту грушу с хрустом, — рассмеялся Рамсес. — Давай продолжим старую традицию, — добавил он, собственноручно налил бокал вина и протянул его своему новому визирю. — Садись, Рибби, к столу и пей в своё удовольствие. Я ведь не забыл, как ты меня спас тогда на корабле, проткнув копьём пирата. Сейчас я мало с кем могу вот так запросто вспомнить старые, добрые времена, когда мы были молоды и беззаботны, — вздохнул фараон, устало улыбаясь. — Да, Рибби, мне сейчас позарез нужен свой человек рядом. Ведь все вокруг только ползают на животах, — фараон отпил вина и задумчиво посмотрел в окно, где серебряный диск луны освещал верхушки пальм и сикимор. — Это будет твоё второе дело, о котором никто не должен знать. Ты будешь моими глазами и ушами при дворе и в столице. Конечно, не лично, а через сеть своих людей, которую создашь. У тебя в этих делах богатый опыт, да к тому же ты в Египте новое лицо, не принадлежишь ни к какой партии. У тебя будет право в любое время входить ко мне с докладом хоть каждый день, даже в спальню, если будет что-то важное. И сразу тебя предупреждаю: обрати особое внимание на отношения Арианны с моими жёнами. Я вовсе не хочу, чтобы прежние жёны стали помирать одна за другой. Ведь у этой хеттской пантеры характер — не пальмовый сироп. А ты умеешь на неё влиять.

— Значит, они пьют вино, а царица Египта должна смиренно ждать в спальне своего муженька, как простая наложница, — громко проговорила Арианна, входя в залу. Она была одета в полупрозрачный хитон, только на плечи накинула шаль, вышитую золотой нитью.

Фараон и его визирь невольно залюбовались. Арианна была хороша, несмотря на то, что ей уже шёл четвёртый десяток.

— А ты, Рибби, опять тут как тут! — проговорила весело новоиспечённая жена фараона и, взяв из рук своего царственного супруга золотой кубок, отпила глоток вина. — Видно, на роду мне написано, чтобы ты всегда вертелся рядом. Почему ты ещё в азиатских лохмотьях и не сбрил своей бородёнки?

— Завтра ты увидишь моего нового визиря во всей египетской красе, — рассмеялся Рамсес, обнимая за талию жену.

— Визиря тайных дел? — спросила лукаво царица. — Он будет продолжать докладывать тебе, Сеси, о каждом моём шаге?

— Ну, что ты, дорогая, как ты могла такое подумать! — возмущённо воскликнул фараон. — Рибби будет заниматься иностранными делами.

— Знаю я ваши иностранные дела, — проворковала Арианна. Она довольно бегло говорила на разговорном египетском языке. Недаром Риб-адди столько лет был её учителем. — Но мне скрывать, Сеси, от тебя нечего, так что пусть шпионит. Я к Рибби так привыкла за все эти годы, что мне будет чего-то не хватать, если рядом не будет его смышлёной физиономии. Пойдём-ка лучше в спальню, ведь наш медовый месяц только начинается. Кстати, Рибби, Нинатта сегодня плакала и спрашивала о тебе. Ты, надеюсь, не бросишь бедную девушку? Тем более через неё тебе многое можно будет продолжать узнавать и обо мне, — подмигнула ехидно Арианна, уводя своего мужа из залы. По тому, как на неё смотрел Рамсес, Риб-адди понял, что его повелитель влюблён в хеттскую пантеру так же, как двадцать лет назад.

— Вот змея, — бормотал себе под нос новый визирь, покидая дворец. — Не может не укусить. С ней ухо надо держать востро, даром что мы уже на египетской земле. От неё и здесь жди сюрпризов. Нинатту мне бросать нельзя, да и привязался я к ней за долгие годы. Но как всё-таки хороша эта Арианна. В ней есть что-то такое привлекательное, что и столетнего с— Да, фараону теперь трудненько придётся.

Риб-адди в сопровождении слуг медленно шёл по просторным тёмным улицам новой столицы к своему дому, где его ждала жена и её азиатская родня, прочно укрепившаяся на египетской земле. Первая, кто увидел Риб-адди побритым и умащённым благовониями, была его верная Бинт-Анат. Ей было уже за тридцать, но для мужа она продолжала быть той испуганной молоденькой красавицей, которую он встретил на сидонской улице шестнадцать лет назад.

6

На следующий день двору был представлен новый визирь Риб-адди. И с первых же дней все поняли, что на политическом небосклоне империи взошла яркая звезда. Новый визирь хоть вёл себя скромно, даже вкрадчиво, но обладал такой тяжёлой рукой и таким безграничным доверием фараона, что многие самые знатные сановники начали его бояться и заискивать перед ним. Однако Риб-адди не задирал носа. Он хорошо знал, что здесь у себя на родине, в столице родной страны, его поджидает не меньше опасностей, чем в тылу противника, где он провёл столько долгих лет. Старые навыки разведчика очень помогали ему в беспощадной, не прекращающейся ни на миг борьбе за благосклонность верховного владыки Египта, которая шла вокруг трона. Работы у нового визиря было много, но первое, что он сделал, как только вошёл в курс дела и взял бразды правления в своей сфере деятельности в цепкие руки, это отпросился у фараона съездить к себе домой. Риб-адди ещё не видел сына. Старый Рахотеп не отпускал обожаемого внука от себя, оправдываясь в письмах состоянием своего здоровья.

— Вот похоронит меня Имхотепик, зажжёт свечу в моём поминальном храме, ну, тогда уж пусть едет в столицу, — писал он своему высокопоставленному сыну. — А то приезжай-ка, Рибби, сам к нам, мать порадуешь. Она так и рвётся к тебе, да вот меня больного и беспомощного оставить не может.

— Старый лентяй не хочет покидать своего уютного, нагретого местечка, вот и выманивает меня к себе, — смеялся Риб-адди, перечитывая последнее письмо отца, сидя под зонтиком на барке, которая под парусом и с помощью вёсел не спеша поднималась вверх по течению могучей реки.

Много лет назад скромным юношей он плыл на судне к берегам неведомой Финикии. Теперь уже почти сорокалетним мужчиной, пережив столько, сколько обычный египетский чиновник не переживёт никогда, возвращался домой. Он плыл по любимой стране, всё пристальней всматриваясь в берега, чем ближе судно подплывало к его родному городу. Стояло время сбора урожая. Африканское солнце палило неистово. Риб-адди, наблюдая за крохотными фигурками крестьян и писцов по берегам, неторопливо попивал прохладное пиво. Ему вспоминались заснеженные перевалы и обледенелые горные тропы страны Хатти, и то как он тогда мечтал вот об этом жгучем солнце и египетском напитке.

«Нет, жизнь прожита хорошо, достойно, — подумалось вдруг, — даже если бы я сейчас умер, подвести итог есть чему!»

Но ещё больше Риб-адди почувствовал неостановимый бег времени, когда рано утром вбежал по ступенькам в свой родной дом. В центральной комнате он увидел знакомую картину. Отец, благообразный Рахотеп, сидел в кресле, подставляя голову цирюльнику Нахту, и слушал сплетни о соседях.

— Ну, и как она в конце-то концов узнала, что муженёк изменяет ей со служанкой? — весело спрашивал отец.

— Да притворилась, что ушла на базар, а сама с чёрного хода пробралась в дом и видит: её муженёк там с этой девицей... Да не вертите вы головой, уважаемый, а то так и без ушей можно остаться, — ворчал постаревший, но всё такой же мрачный Нахт.

Во время отцовского хохота Риб-адди и вошёл в комнату. Все притихли и удивлённо уставились на солидного незнакомого господина с серьёзным лицом, так бесцеремонно ввалившегося в чужую гостиную. В его руках был посох, усыпанный драгоценными камнями, символ большой власти владельца. Рахотеп пристально всмотрелся в чужака, и вдруг его широкое добродушное лицо исказилось судорогой.

— Рибби, сыночек! — вскочил он и, рыдая, кинулся ему на шею. — Зови мать! — крикнул Рахотеп слуге.

Но Риб-адди сам, опережая слугу, кинулся по знакомым коридорам на задний двор, где также, как много лет назад, каждое утро слуги пекли хлеб и готовили завтрак своему господину. Выбежав на горячие каменные плиты двора, Риб-адди замер. Теперь уже у него покатились из глаз крупные слёзы. Под сикиморой на том месте, где он всегда завтракал перед тем как уйти в школу, сидел худенький, изящный мальчик, почти юноша. Локон юности висел у него над ухом. Он с аппетитом уминал горячие с пылу, с жару пирожки. Рядом стояла приземистая женщина в пёстром платье. Бретельки глубоко впились в её дородные плечи. Она взмахнула головой, встряхивая уже изрядно поседевшую чёлку, и вдруг почувствовала присутствие чужих. Женщина обернулась и замерла, протянув руки вперёд. Мальчик тоже перестал есть и с любопытством уставился на незнакомца.

— Рибби, — прошептала побелевшими губами Зимрида. Она не могла сдвинуться с места.

Сын порывисто обнял мать и посмотрел на мальчика.

— Приехал, Имхотепик, твой папа, — проговорила бабушка.

Вскоре все слуги столпились вокруг Риб-адди. На какое-то время они забыли, что перед ними важный господин, и запросто хлопали по спине своего товарища детства и юности. А первое, что сделал могущественный визирь фараона, это сел за свой старый маленький столик и вместе с сыном стал жевать горячие пирожки, запивая пивом из фиников. Располневшая светлокожая женщина подошла к нему, ведя за руки двух подростков. Риб-адди всмотрелся.

— Боже мой, да ведь это Мая! — воскликнул он, затем вскочил и обнял её. — А это твои дети?

— Да, дорогой Рибби, — ответила ливийка, всё также кокетливо улыбаясь.

Она выразительно показала глазами на черноволосую девочку.

— Твоя дочка, — прошептала Мая, склонившись к уху своего бывшего любовника. — А я теперь не рабыня и дети мои тоже, — уже громко проговорила она.

— Я позабочусь и о тебе и о них, вы будете жить достойно, — проговорил Риб-адди.

Он снял с левой руки роскошный золотой браслет с драгоценными камнями и протянул его девочке.

— Вот держи от меня первый подарок. Как тебя зовут?

— Нефри, — застенчиво ответила девочка, блеснув голубыми, как у матери, глазками. — Мама моя много рассказывала про вас. Вы стали таким большим человеком!

— А всё потому, что слушал свою маму и ел на завтрак много пирожков, — ответил Рибби, приглашая детей за стол.

Зимрида принесла большое блюдо с новыми пирожками, налила детям финикового пива и закричала на слуг:

— А ну, нечего прохлаждаться, дармоеды. Пора приниматься за работу, а то наш голодный господин Рахотеп прибежит сюда и слопает кого-нибудь из вас на завтрак! Да что, у вас носов нет, не чувствуете, хлеб подгорает, — подскочила она к пекарям, размахивая руками.

— Пойдём-ка, Имхотеп, к дедушке, нам надо поговорить, — сказал Риб-адди, приобняв сына за худые загорелые плечи. Они пошли по прохладным коридорам большого дома. А с рабочего двора им вслед полетели слова песни, которую по привычке затянули слуги:


— Да ниспошлют все боги этой земли

Моему хозяину силу и здоровье!


На этот раз чуткий слух Риб-адди уловил искренние нотки в их голосах, слуги обращались к нему.

«Надо будет и о них тоже позаботиться. Ведь людей, которые бы искренне дружески ко мне относились, остаётся на земле всё меньше и меньше. Об этом надо помнить всегда», — думал визирь, входя в столовую, где сидел радостный Рахотеп.

Все дни не было отбоя от гостей. Приехал и сам правитель Фиванского нома, уже изрядно поседевший, но всё такой же свирепый дядя Мехи со своим многочисленным семейством. Его сын, располневший Кемвес, начальник стражи города Фивы, вошёл в залу со своей женой Рахмирой, которой после смерти Пасера, убитого в битве под Кадешом, не пришлось долго ходить вдовой. По тому, как дальняя родственница посмотрела на Рибби, он понял, что она так и не простила его. Но главный визирь только вежливо улыбался и непринуждённо занимал беседой своих родственников. Риб-адди давно уже понял, что двадцать лет назад правильно сделал, отказавшись от Рахмиры. Без любимой и верной жены, какой была Бинт-Анат, он сейчас не был бы счастлив. А богатство и власть он заслужил сам.

— Спасибо тебе, Рибби, — прошептал ему на ухо дядя Мехи, — ты блестяще выполнил тогда моё поручение. Иначе бы меня скорее всего не было в живых.

Старый стражник не мог о секретном деле говорить вслух при посторонних, хотя всё уже давно быльём поросло. Но Риб-адди знал, о чём речь.

— А как там жирный жрец Тутуи, который плыл со мной и всё пытался найти моё послание? — спросил своего дядю тоже шёпотом визирь.

— Хитрая бестия, он как в землю провалился. Нигде его после разгрома заговора найти не смогли, — ответил, недовольно сопя, огромный Мехи. — До меня доходили слухи, что он удрал на Кипр и там стал известным египетским магом.

— Да уж, что-что, а голову людям он мог морочить мастерски, как и пить пиво целыми кувшинами, — рассмеялся Риб-адди.

Он чудесно провёл свой месячный отпуск на родине. Вернулся Риб-адди в Пер-Рамсес вместе с сыном. Тому пора уже было начинать взрослую жизнь. Риб-адди устроил Имхотепа в главном строительном управлении империи. Фараон возводил по всей стране новые храмы, и работы для разбирающихся в архитектуре и строительном деле было много. Сам же главный визирь занялся своим любимым делом: иностранными делами и разведкой. Здесь тоже работы хватало.

7

Однажды Имхотеп упросил своего очень занятого отца выйти из дворцовой канцелярии и посетить строительство нового храма Амону в Пер-Рамсесе, за которым юноша наблюдал.

— Папа, ведь ты же начинал как архитектор. Мне дедушка рассказывал, как ты написал ещё в школе пространный трактат об усыпальницах древних фараонов и об их поминальных храмах на западном берегу, — говорил молодой строитель, возбуждённо жестикулируя, когда отец и сын входили на обширный двор строящегося храма.

— За что чуть не поплатился своей молодой и глупой головой, — пробормотал себе под нос визирь и стал рассматривать ещё недостроенные во многих местах стены и колонны храма.

Вскоре его внимание привлекла группа каменщиков-резчиков, которые под руководством худого невысокого мужчины с длинными полуседыми волосами, забранными сзади в пучок, наподобие конского хвоста, вытёсывали на высокой внутренней стене какое-то гигантское изображение.

— Художник Хеви руководит высечением из камня барельефа, изображающего битву под Кадешом, — проговорил Имхотеп.

Художник повернулся, с достоинством поклонился высокому гостю, опирающемуся на золотой посох визиря, и спокойно пояснил:

— Это уже третий мой барельеф с битвой. Первые два мы выполнили в Фивах и Мемфисе.

Риб-адди оглядывал выступающие из камня фигуры многочисленных египетских и хеттских воинов, коней, колесниц. Хеви не спеша давал пояснения.

— Я сам, кстати, с моими товарищами, был участником этой битвы, — он показал на мощную фигуру руководителя бригады каменщиков, проворно взбирающегося по лесам к самой крыше, и толстяка, сидящего в тени и затачивающего бронзовые резцы.

— Так всё и происходило, как вы изображаете? — спросил, иронично улыбаясь, визирь.

— Ну, может быть, не совсем так гармонично фигуры располагались по полю. Главное мы передали: ожесточение схватки, отчаянное положение, в которое наши воины попали в начале битвы, и, наконец, тот подвиг, который мы все совершили во главе с сыном Амона, сбросив врага в реку. Поверьте, это было нелегко. Кстати, великий визирь, вас зовут Риб-адди?

— Да. Вам моё имя что-то напоминает?

— Очень далёкое прошлое, — улыбаясь ответил Хеви. — Я помню, что этим необычным для египетского уха именем был подписан один трактат с подробными чертежами старинных царских захоронений на западном берегу в Фивах. Это случайно не ваш родственник или предок?

— Я написал этот труд сам, ещё в школе, — ответил старый разведчик, насторожившись. — Уж не покойный государственный преступник Пенунхеб, тогда ещё будучи вторым жрецом Амона, дал вам ознакомиться с моим трактатом?

— Он самый, — усмехнулся художник. — Я тогда работал при храме Амона в Фивах.

— А как зовут тех приятелей, с которыми вы воевали?

— Бухафу и Пахар.

— Бу-бу-бухафу, — растянул слово визирь, задумавшись.

Он пристально посмотрел на верзилу-бригадира каменщиков, очень похожего на огромную обезьяну. Тот отчитывал молоденького резчика по камню:

— Как ты, щенок, резец держишь? Разве я так тебе показывал? Этак ты просто дырок в камне понаделаешь и все! Смотри, олух, как надо. Наклони резец и не лупи по нему со всей силы, а нежненько постукивай. Камень, он, как баба, любит ласку. Ты с ней нежно, и она к тебе соответственно. Видишь, какая плавная и гибкая линия получается? Изображение словно само из камня выступает. Вот так-то! — закончил свою маленькую лекцию с показом камнерезного мастерства бригадир.

— А ваш Бухафу — поэт камня, как я посмотрю, — улыбнулся Риб-адди и всмотрелся в лицо художника.

Визирь вспомнил, как в первый день службы у Пенунхеба он участвовал в допросе незадачливого грабителя могил, схваченного стражниками дяди Мехи. Тогда этот бедолага под палками уже готов был назвать главаря шайки грабителей могил. Он даже произнёс:

— Бу... бу... — но ему не дал закончить Хашпур, проломив голову.

Ещё тогда Рибби подумал, что здесь не всё чисто. Сейчас через двадцать лет его осенило:

— Уж не Бухафу ли было это имя? И судя по словам художника они имели дело с моими чертежами. Но зачем Пенунхеб им их показал?

Его лицо расплылось в задорной улыбке.

— Вы, случайно, на месте не проверяли правильность моих чертежей? — спросил он вкрадчиво художника.

Хеви побледнел. За грабёж царских могил беспощадно сажали на кол всех, кто был замешан в этом страшном преступлении без всякого срока давности.

— Я вас не понимаю, — пробормотал художник и сделал попытку улизнуть.

— Постойте-ка, Хеви, — проговорил визирь таким тоном, что ноги художника приросли к каменному полу храма. — Не спешите меня покинуть. Это нелегко сделать, когда я не хочу, — и он кивнул головой на мощных слуг, стоящих поодаль. В их руках были копья, а у поясов висели внушительные мечи. — Да вам и нет надобности уходить. Ведь вы уже не увлекаетесь, как это было в молодости, старинной архитектурой царских усыпальниц?

— М-м-мы уже давно бросили увлечения юности, — пробормотал чуть слышно Хеви. — И уже почти двадцать лет занимаемся только барельефами в храмах, — показал трясущимся пальцем художник на стену.

— Вот и отлично, мой дорогой, — продолжил Риб-адди. — Я думаю, вам и не следует возвращаться к прегрешениям, хм, я хотел сказать, к увлечениям юности. Продолжайте прославлять великий подвиг нашего повелителя, да живёт он вечно, и, я уверен, вы спокойно доживёте до сытой и счастливой старости. А изредка в свободное от работы время захаживайте ко мне. Мы бы смогли с вами побеседовать об архитектуре, строительстве храмов, о том, кто и как этим занимается. Я по сей день интересуюсь всем этим. И не надо, чтобы ваши боевые товарищи знали о наших встречах. Договорились?

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил художник, низко кланяясь.

— Ну вот и хорошо, до встречи, — Риб-адди простился кивком головы и властной походкой пошёл с сыном на ожидающую их барку у берега канала. Пора было возвращаться во дворец.

«Да, какие крутые и неожиданные виражи порой выкидывает судьба, — размышлял визирь, сидя в кресле и глядя на широко раскинувшийся, испещрённый сетью каналов город. Чёрный невольник держал над его головой большой белый зонтик. Два других усердно махали опахалами. — Надо же, натолкнуться на банду грабителей царских могил через двадцать лет после того злополучного допроса».

Загрузка...