Прошло двадцать лет.
Пер-Рамсес, столица Египта, стремительно превратившаяся за время славного царствования Рамсеса Второго из небольшого провинциального городка в огромный многоязычный город и ставший крупнейшим торговым и ремесленным центром, жил своей бурной, не знающей сна жизнью. Однажды вечером в одном из притонов, каких множество развелось вокруг центрального рынка, сидели трое закадычных друзей. Это были художник Хеви, каменотёс Бухафу и медник Пахар. Время, конечно, наложило на них свой след, но значительно меньший, чем можно было ожидать. На этот раз друзья проматывали золото, полученное за очередной барельеф, прославляющий победу великого фараона Рамсеса Второго в битве под Кадешом.
— Кто бы мог подумать, что битва, в которой египтянам так досталось от хеттов, будет кормить нас целых тридцать пять лет? — говорил Хеви, склоняясь над глиняной кружкой, полной хорошего местного вина. Оно было не хуже финикийского, а стоило вдвое дешевле. У художника совсем поседела и поредела непокорная шевелюра, но он продолжал её собирать в сильно отощавший конский хвост на затылке.
— И кормить неплохо, — расхохотался Пахар, ставший лысым толстячком, всегда пребывающим в отличном настроении. Это было потому, что он периодически прикладывался к фляжке с вином, которую обычно носил у себя на поясе.
— Хватит болтать об этой проклятой битве. — Бухафу ударил кулачищем по столу, за которым сидел. — Как я о ней вспоминаю, так перед глазами всплывает тот азиат, что вырвал у меня из уха серьгу с рубином.
Только Бухафу почти не изменился. Он был всё таким же огромным и свирепым, лишь густые волосы изрядно поседели.
— Эх, хорошо бы залезть в какую-нибудь могилку человечка познатнее! — мечтательно протянул каменотёс и осушил очередную кружку вина.
— Всё, Бухафу, мы уже своё отлазили, — печально улыбнулся Хеви, — нам, старикам, пора уходить на покой, уступать место молодёжи, — он кивнул на парней, сидевших неподалёку.
— Вот это неправда! — взревел Бухафу, вскочив на ноги. Сейчас он напоминал огромную гориллу с седой щетиной на груди.
Каменщик-разбойник схватил в охапку первую подвернувшуюся под руку девицу и потащил её в угол на низкое ложе.
— Да я ещё дам фору молодым губошлёпам во всём — от кулачного боя до баб! — рычал он.
— Ну, этим ты молодости себе не вернёшь, — бросил, снисходительно улыбаясь, Хеви, лениво рисуя кисточкой на крупных черепках битых сосудов и на плоских камнях известняка скабрёзные и сатирические картинки.
Посетители притона и девицы с прислугой столпились, как обычно, вокруг художника, хохоча до упаду над живыми, сдобренными солёным юмором сценками, оживавшими под кистью. Когда Хеви закончил рисовать и щедро роздал свои рисунки окружающим ценителям его подпольного творчества, он вдруг услышал перебранку воинов, пьющих вино за соседними столами. Один воин, явно азиатского происхождения, произнёс, обращаясь к шерданам из конвоя фараона, фразу, которая насторожила художника:
— Вы наглые подлые псы, скоро узнаете, что почём! Когда мой господин станет фараоном, вы мне будете лизать пятки, — говорил азиат, грозя кулаком воину-шердану из гвардии фараона, которая охраняла дворец властителя Египта.
— Это произойдёт не раньше, чем Нил потечёт вспять, — расхохотался шердан. — У фараона есть сыновья постарше твоего хеттского ублюдка. Уж кому не стать фараоном, так это царевичу Рамери, как бы этого ни добивалась его маменька, хеттская волчица Арианна.
— Да я завтра вырву твой поганый язык и положу его под ноги нового фараона Рамери! — заорал подвыпивший хеттский воин из свиты царицы Египта Маатнофрура, так уже много лет на местный лад называли бывшую принцессу Арианну.
— Хватит болтать, дурак ты пьяный! — прикрикнули сидящие рядом хеттские воины, бесцеремонно выволакивая бузотёра на улицу. Там они окунули его с головой в канаву с проточной водой, ругая на чём свет стоит. Затем хетты поспешно направились в северную часть города, где находились дворцы членов семьи фараона и прочей знати.
— Да я только немного выпил винца, так для храбрости. Ведь опасное дело предстоит. И подумать-то о нём страшно! — оправдывался на ходу перед своими приятелями протрезвевший забияка.
За хеттскими воинами бесшумно, как тень, шагал художник. Во дворце царицы Маатнофрура-Арианны, в который вошли хетты, царило необычное для этого часа оживление. Хеви, подумав, поспешил на виллу, где жил визирь Риб-адди, секретным агентом которого художник был уже много лет.
А во дворце тем временем шли последние приготовления к государственному перевороту, который решила осуществить супруга фараона. Но отнюдь не все разделяли уверенность в успехе задуманного мероприятия.
— Да ты просто взбесилась, Арианна, раз такое удумала! — бросала своей госпоже гневные слова старая подруга-служанка и вечная спутница Нинатта. Её седые волосы вылезли из-под криво сидящего на голове парика, круглые щёки раскраснелись.
— А ты помалкивай, Нинатта. Ишь, взяла манеру мне указывать! — огрызалась царица, надевая на себя последние драгоценности. Арианна была очень хороша в чёрном закрытом на груди хеттском платье с серебряной вышивкой. На высоком лбу блестела алмазная диадема. Арианне было уже больше пятидесяти лет, но она была всё ещё прекрасна, если не юной красотой любовницы, которая безвозвратно осталась в прошлом, то величавой зрелостью.
— Да как же я буду молчать, когда вы просто губите себя и всё тут! — воскликнула Нинатта, взмахнув своими грубыми крепкими руками. — Ведь уже весь дворец, последний поварёнок на кухне знает, что вы хотите свергнуть своего мужа. Разве так перевороты делаются? Дурость какая-то! Да наш хитрый Рибби уже давно всё пронюхал и предупредил, конечно, фараона. Он вас там всех поджидает, чтобы пересажать на колья.
— Ну и пусть, — махнула беззаботно рукой Арианна, — я не хочу старухой. И сделаю всё, чтобы мой сын Рамери стал фараоном.
— Да, какой из него фараон, из пьяницы-то этакого! — запричитала Нинатта.
— А ну замолчи! — уже всерьёз разъярилась Арианна. — Все ополчились на моего сыночка. Да, у него есть недостатки, но это не значит, что он должен уступать первенство выродкам Истнофрет[82]. Не будет этого, я всё сделаю, чтобы Рамери стал правителем страны высокомерных египтян. — В этот момент глаза царицы загорелись почти сумасшедшим огнём, как было всегда, когда речь заходила о её единственном ребёнке, которого она с трудом родила уже в зрелом возрасте.
Продолжая переругиваться на ходу по-хеттски и по-египетски, женщины вышли из покоев царицы и перешли в сопровождении многочисленных слуг и кучки воинов на половину царевича. Его они застали сидящим в кресле с бокалом вина в руке. Изнеженный облик юноши производил на всех, кроме его матери, отталкивающее впечатление.
— Ты и сейчас напился, дурак, и это в такую-то ночь! — не выдержала царица. — Или ты просто трусишь?
Арианна сбросила на пол с круглого столика, стоявшего перед царевичем, кувшин вина.
— Пара бокалов хорошего вина никогда не помешают, — проговорил Рамери надменно. Но когда он встал, то ноги явно его не слушались.
— Держите его под руки, — приказала слугам царица и, обратясь к воинам, велела: — За мной! — Широким мужским шагом она направилась к дворцу фараона. Кучка воинов неуверенно шагала следом.
А в это время Риб-адди докладывал фараону сведения, которые ему сообщил Хеви. Их подтверждали и другие агенты в окружении честолюбивой хеттки.
— Опять неугомонная Арианна собралась меня свергать! — рассмеялся Рамсес, выслушав своего главного визиря. — О, Амон, ей ведь уже пятьдесят шесть лет, а она никак не оставит своих сумасбродных планов о создании всемирной монархии, которая бы объединила Египет, хеттское царство и даже Вавилон.
— Не пятьдесят шесть, а только пятьдесят! — возмущённо воскликнула царица, врываясь в покои мужа.
Шерданы из охраны фараона отсекли сопровождение из хеттских воинов, пропустив только царевича, поддерживаемого слугами с двух сторон.
— Ну, вот и пожаловала хеттская пантера, — сказал, грустно улыбаясь, Рамсес. — Что ты сейчас задумала?
Он встал во весь рост. Ночь была жаркой и на фараоне был только маленький передник. Рамсес был также строен, как и в молодости. Словно и не прошли те тридцать пять лет, которые отделяли обоих от памятной встречи в шатре под Сидоном. Арианна невольно залюбовалась мужем, но спохватилась.
— Ты просто колдун, — произнесла она горько, — все вокруг стареют, покрываются морщинами, даже твои старшие дети превращаются в стариков. А ты всё так же молод и красив, как прежде...
— Ты врываешься ко мне ночью с воинами, чтобы сообщить об этом? Или ты задумала что-то другое? Например, лишить меня трона? — Рамсес смотрел на жену с грустной улыбкой.
— Ты останешься фараоном, если сделаешь своим соправителем нашего сына — Рамери! — выкрикнула Арианна. Её глаза загорелись сумасшедшим огнём. Это насторожило фараона: игра становилась опасной.
— Этого пьяного ублюдка сделать соправителем? — Рамсес указал на покачивающегося в руках слуг молодого человека, которого совсем развезло от выпитого вина. — Ты хоть понимаешь, что ты делаешь, Арианна? Кого ты пытаешься втащить на престол?
— А ты бы хотел видеть своим наследником любимчика Хаемуаса? Его мамаша, змея Истнофрет, конечно, была бы рада до смерти. Но этому не бывать!
— Здесь ты вся, Арианна! — фараон сделал шаг вперёд. — Готова своими руками убить любимого мужа, чтобы навредить сопернице! Ведь ты всё ещё любишь меня, я знаю!
— Ты просто околдовал меня! А ведь я уже превратилась в старуху. У меня морщины на лице, и я не могу их скрыть никакой пудрой, груди одрябли, ноги стали, как палки... А ты красив и выглядишь таким молодым. Тебе нужны юные любовницы! И я знаю, что их у тебя сотни, у сладострастного негодяя! Да будь ты проклят! Мы умрём вместе! — Осатаневшая от ревности женщина, выхватив кинжал, спрятанный в складках платья, кинулась на Рамсеса и замахнулась, намереваясь ударить его в грудь. Несмотря на то что ей было почти шестьдесят лет, движения были быстры, а рука тверда. Муж с трудом перехватил запястье своей взбесившейся от ревнивой любви и неумолимо надвигающейся старости жены и сжал его так, что захрустели кости. Кинжал со звоном упал на мраморный пол. Арианна попыталась вырваться, но вдруг судорожно припала к груди мужа и стала осыпать его поцелуями.
— Будь ты проклят, Сеси, — причитала она, — ты совсем свёл меня с ума, старую дуру... — Тут она вздрогнула, глаза расширились, по всему телу пробежала мучительная судорога и царица Египта, божественная Маатнофрура, — Арианна умерла, как и мечтала, в объятиях своего страстно любимого и одновременно ненавистного Сеси. Усталое сердце не выдержало последнего взрыва необузданной страсти хеттской пантеры.
Рамсес отнёс жену на ложе и закрыл ей глаза, целуя в лоб. И тут впервые в жизни стоящий рядом Риб-адди увидел, как слеза пробежала по щеке его повелителя. Фараон сделал знак, чтобы все удалились из опочивальни.
— А что делать с ним? — спросил визирь, указывая на царевича. Рамери, глупо и пьяно улыбаясь, смотрел на труп своей матери.
— Отправьте куда-нибудь подальше, видеть его не могу! — махнул рукой Рамсес, с брезгливой жалостью посмотрев на сына. — Ну хоть в Нубию... Пусть живёт там по-царски, всё равно скоро сопьётся вконец и погибнет.
Придворные, кланяясь и пятясь, покинули спальню фараона. Риб-адди, выходя последним и закрывая за собой дверь, видел, как Рамсес сел на край кровати и горестно склонился над умершей.
Через семьдесят дней мумию Арианны похоронили в Фивах. Правда, никто не знал, где упокоится её тело. Расположение гробниц членов семьи фараона держалось в строжайшей тайне. Глубокой ночью после всех дневных обрядов мумию в саркофаге вынесли жрецы из храма Амона и под покровом темноты переправили на западный берег, где тайно и захоронили в приготовленную заранее усыпальницу.
А через месяц после окончания траура, перед отъездом в Пер-Рамсес, Риб-адди принимал гостей в старом фиванском доме своего давно уже умершего отца, Рахотепа. Мать Зимрида, тоже уже несколько лет как покоилась в роскошной усыпальнице, построенной сыном и расписанной сценами домашней жизни, которую она так любила, и видами финикийского города Библа, давно покинутой, но не забытой родины. Риб-адди пил вино на пиру, сидя рядом с двоюродным братом Кемвесом, ставшим недавно после смерти своего отца Мехи главой Фиванского нома. Рядом расположилась и дородная Рахмира, бывшая когда-то невестой Рибби, превратившаяся теперь в пожилую матрону. Но и сейчас она порой ревниво посматривала на Риб-адди, когда к нему, как бы невзначай, подбиралась поближе голенькая танцовщица, кокетничая подведёнными малахитом глазками и позванивая серебряными бубенчиками, прикреплёнными на браслетах, и ожерельем, составлявшими её единственный наряд. Визирь, приехавший в Фивы на торжественные похороны Арианны один, без любимой жены Бинт-Анат, весело поглядывая на миленькое личико танцовщицы, почему-то вспомнил свою давнишнюю любовницу, белокожую ливийку Маю с бесподобными голубыми глазами.
— Пей, Кемвес, и прославляй жизнь, — вдруг сказал брату всегда сдержанный Риб-адди, — ведь мы ещё молоды, несмотря ни на что!
Он вскочил и, стройный, гибкий, в одной льняной, белой, коротенькой набедренной повязке начал задорно танцевать с молоденькой, прелестной соблазнительницей. И в тот момент, когда Рибби уже хотел улизнуть от пирующих с танцовщицей во внутренние покои, в залу вошёл очень высокий бородатый финикиец, завёрнутый в пурпурное покрывало. Риб-адди пристально всмотрелся в гостя, и челюсть его отвисла от удивления. Перед ним был фараон собственной персоной с накладной бородой и в том же одеянии, в каком он предстал тридцать пять лет назад в этом зале перед семьёй Рахотепа.
Хозяин усадил на почётное место нового гостя. Принесли вина, фруктов, новые блюда. Мало кто из подвыпивших присутствующих обратил внимание на финикийского купца, пришедшего к хозяину. Все хорошо знали, что визирь сам по происхождению наполовину финикиец, что он продолжает крупное торговое дело, которое оставил ему тесть, покойный Чакербаал. Гости больше заинтересовались акробатами, выступающими посреди залы со сложными трюками. А купец улыбнулся и взял бокал из рук хозяина. Вскоре он, осушив пару кувшинов с финикийским, с увлечением наблюдал за вавилонским фокусником, который из пустых кувшинов доставал поросят и ягнят, выпускал из-под украшенного звёздами плаща неизвестно как оказавшихся там голубей. Борода финикийского купца сдвинулась набок, вскоре он и вовсе откинул её в сторону и стал вместе со всеми гостями танцевать и петь. Удивлённый визирь глаз не сводил со своего повелителя.
— Что ты уставился на меня, Рибби? — крикнул Рамсес сквозь многоголосый гам. — Веселись, мой главный визирь, ведь жизнь даётся всего один раз. Мы скоро тоже можем оказаться на западном берегу, как Арианна, — и крупная слеза сползла по щеке правителя Египта, а может быть, это только показалось Риб-адди.
А Рамсес упрямо мотнул головой и, подхватив буквально под мышку хорошенькую танцовщицу, пошатываясь, направился во внутренние покои. Когда хозяин ринулся вперёд показать путь, фараон отмахнулся:
— Я ведь здесь был, хоть и давненько. Память у меня хорошая, так что покои я найду сам.
Риб-адди отступил назад, незаметно махнув рукой слугам, чтобы те позаботились о подвыпившем госте. Когда утром визирь провожал фараона, Рамсес, склонившись с носилок и устало улыбаясь, сказал:
— Ты, Рибби, остался единственным, с кем я вот так запросто могу повеселиться. Смотри, мой маленький писец, не умирай, не бросай меня одного. Это приказ. Только после того умри, как похоронишь меня!
Риб-адди выполнил волю своего повелителя. Он прожил ещё тридцать лет и, похоронив великого фараона, когда смерть всё же пришла за надменно-величественным старцем на восемьдесят восьмом году его длинной жизни, через год скончался, не дожив несколько дней до своего восьмидесятипятилетия.
Тысячелетия прошли с того времени. Мумия великого властителя, охраняемая жрецами от алчных грабителей могил в течение более чем трёх тысяч лет, в конце концов оказалась в стеклянном саркофаге в одном из залов Каирского музея. А Риб-адди, верный подданный величайшего из фараонов, продолжает спокойно лежать в тайной гробнице в пустыне на западном берегу и ждать того благословенного часа, когда по воле богов он восстанет из мёртвых и вновь встретится с родителями, любимой женой, сыном, несчастной принцессой Арианной и своим великим правителем фараоном Рамсесом Вторым. Они, молодые, полные сил и задора жизни, взявшись за руки, вновь пойдут по горячей, чёрной земле своей родины, славной стране Кемет, любуясь величественно текущей рекой, дающей жизнь уже многие тысячелетия всем существам, обитающим на её гостеприимных берегах.
Да сбудется это по воле богов!