Рассказы

В ШКОЛЕ

Когда наш стартап закрылся после удачного exit-а, не предполагавшего дальнейшей работы над изделием (оно было полностью готово к серийному производству в Китае), мы всей командой решили годик-другой поработать в школе учителями, и тем самым доказать самим себе, что мы не циники, не эгоисты, и что успех наш не случаен и объясняется прежде всего нашей незаурядностью. Имели место и практические соображения – нам не хотелось расставаться, а за время нашей преподавательской деятельности появится, может быть, новая идея, за разработку которой мы тогда и примемся славно сработавшейся группой. Мы посмеивались над государственной программой, поощрявшей нас к такому альтруистическому поступку, но на самом деле были благодарны тем, кто ее придумал и утвердил, так как в противном случае не знали бы с какой стороны взяться за дело и как осуществить наше благородное намерение.

Мы отправились все вместе в громадную школу в районе жилых небоскребов. Директриса собрала нас в одном из пустующих классов, пригласила для более живого общения с нами еще нескольких штатных учителей и прочла лекцию, разъясняющую подробности и условия. На столах были разложены во множестве школьные учебники. Рядом со мной оказалась учительница литературы, с которой мы обменялись несколькими шутливыми фразами. Ее веселило нашествие кочевников из технического мира, где с затейливыми неживыми игрушками возятся хоть и взбалмошные на вид, но все же серьезные (раз что-то у них получилось) молодые люди.

Тихим шепотом я рассказал учительнице о том, над чем размышлял вчера вечером, а именно, о том, как возмутили меня рассказы Мопассана.

– Представляете? – говорил я, разрезая фразы так, чтобы отдельные части их вписывались в промежутки времени, когда директрису отвлекал вопрос с места, – в одном рассказе молодой человек женился на очень наивной девушке, вечно пропадал, возвращаясь иногда даже по утрам и ссылаясь на занятость, но вскоре жена его получила анонимку по почте.

Мне пришлось тут прерваться, но когда директриса добралась до оплаты учительского труда, и посыпались вопросы, я продолжил:

– На это муж объявил, что дама, о которой идет речь в письме, – его давняя знакомая, и он их с удовольствием познакомит. Женщины стали подругами, но поскольку Мопассану, видимо, пора уже было заканчивать рассказ и отправляться по своим светским делам или пойти в гости к писателю Флоберу, то подруга героя рассказа стала внезапно умирать и прислала ему записку, чтобы он пришел один и поцеловал ее на прощание. Взволнованный герой уронил письмецо на супружескую кровать, и теперь уж и нашедшей его дурехе-жене все стало ясно (нет, каково! – анонимка, оброненное письмо, не хватает только подслушивания для полного набора столярных клеев литературных сюжетов!) Но теперь любовница умерла, жена с героем не разговаривает (кажется, пару лет), но однажды просит отвести ее на могилу бывшей подруги, а там она расплакалась и предложила мужу: «Давайте будем друзьями». Все!

– Нет, правда, – горячился я, теперь уже не обращая внимания на директрису и явно мешая ей своим горячим шепотом, так что учительница литературы даже коснулась ладонью моей руки, призывая меня к осторожности, – ведь автор явно издевается над читателем. И знаете, я этого рассказа никак забыть не могу – вот, что самое обидное, вот что особенно оскорбительно!

Соседка моя опустила голову, пряча глаза, и прижимала локти к столу, чтобы скрыть подрагивание плеч (удивительного, почти оранжевого цвета было пятно комариного укуса на ее руке). Прыжки сладок блузы на животе выдавали все же сдерживаемый смех.

Наша беседа и невнимательность к лекции не остались незамеченными директрисой, и когда я дождался своей очереди к ней (самым последним), она не постеснялась в отместку зевнуть мне в лицо, прикрыв, правда, рот ладонью, и потом озабоченно проинспектировала кончиком языка что-то в верхнем ряду зубов. Я сказал ей, что мог бы преподавать математику, историю и, конечно, литературу. Она посмотрела на меня как смотрит иногда женщина на мужчину, будучи в дурном расположении духа, когда даже соблазн романтических отношений с ним или хотя бы просто приятных общечеловеческих – меркнет, гаснет и тонет в ее раздражении. Она наморщила лоб, будто ей тяжело было зацепиться мыслью за сказанное мною или предстояло сообразить быстро, в какую сторону переводить часовую стрелку при переходе с летнего времени на зимнее. Она ответила, что все перечисленные мною предметы – профилирующие в их школе, но что в принципе после проверки знаний мне могли бы доверить дополнительные вечерние занятия с учениками.

Я хотел объяснить ей, что зимой встают позже, а значит, семь утра летом, зимой будут еще только шесть, и значит, стрелку нужно перевести на час назад, и что нет такой уж пропасти между математикой и литературой, а история лежит как раз посередине между ними, но директриса взяла из моих рук стопку учебников, которые я держал на весу, и не вернула мне ни одного из них.

В комнате никого уже не оставалось кроме меня и учительницы литературы, когда покончив со мной, директриса тоже покинула нас. Учительница, подумал я, наверно, должна напоследок запереть класс.

– А где здесь курят? – спросил я, просто чтобы что-то еще сказать.

– Я не курю, но нет ничего проще, – ответила она и достала из кармана плиссированной юбки сложный ключ.

Им она открыла большое широкое в человеческий рост окно (сбоку от учительского стола), и распахнув его настежь, мы встали в проеме вместе на подоконник-ступеньку (ей тоже захотелось глотнуть свежего воздуха). Она устроилась чуть глубже меня, чтобы высокие каблуки ее туфель остались внутри классной комнаты и не застряли в алюминиевом профиле рамы. Мы просто стояли рядышком, держась за стену, и молчали. Во рту у меня перекатывался и таял леденец. Его почти музыкальное постукивание о зубы слышно было, думаю, только мне. Я получил конфетку от учительницы, когда выяснилось, что и я не курю. Она достала ее из той же складки, скрывающей карман, из которой раньше появился сложный ключ. Фантик шуршал в ее руке (потом в моей) так громко, как шуршала бы, наверно, пара крылатых больших тараканов, запертых в коробке из-под зернистого творога.

Щеки учительницы скоро порозовели и почти сразу после этого стали едва ли не пунцовыми, потому что было очень ветрено, потому что мы стояли в окне 41-го этажа, потому что прямо под ногами нашими ужасно глубоко внизу шумела широкая улица с пустыми тротуарами и шестиполосными автомобильно-тараканьими бегами. И потому что ей стало страшно высоты и того, что я слушать кого-либо, кроме себя самого, кажется, не очень-то готов и умею. И как и мне, ей было ясно по тону, с которым беседовала со мной директриса, что места в этой школе я не получу.