Рассказы

Суперструны и Тельма

Несколько лет тому назад, будучи аспирантом Чикагского университета, я работал над докторской диссертацией по физике о возможных способах проверки теории суперструн, когда в Талсе от сердечного приступа скоропостижно скончался мой брат. Мои родители покинули этот мир несколькими годами ранее. После похорон я покружил на своей машине по городу моего детства, удивляясь тем огромным изменениям, которые произошли за время моего отсутствия. Здание из красного кирпича, бывшее когда-то Центральной школой, теперь превратилось в огромный склад. Мои оценки по истории, латинскому и английскому языкам были невысокими, но зато я был силен в математике, и у меня был выдающийся учитель физики. Главным образом благодаря ему я и стал изучать физику, получив стипендию Чикагского университета.

Обедать я отправился в известный ресторан на углу Главной и Шестой улиц. Официантка посмотрела на меня с нескрываемым удивлением:

— Вы Майкл Браун?

— Так и есть, — сказал я. Она улыбнулась и протянула мне руку:

— Я Тельма О’Киф. Мы с вами слушали один и тот же курс алгебры.

Мы обменялись рукопожатием.

— Вряд ли вы меня вспомните, — сказала она. — Тогда я была толстой, застенчивой и не очень симпатичной девицей.

— В это трудно поверить, — сказал я, — сейчас вы великолепны.

— Спасибо, вы очень добры, сэр, — сказала она, улыбнувшись. — В алгебре вы были гением. Помните, как вы поймали мистера Миллера на ошибке, которую он допустил, решая задачу на доске, и насколько он был смущен?

— Отлично помню. Он был несчастным учителем. Думаю, он ненавидел математику.

— А я думаю, это я ненавидела математику, — сказала Тельма.

— Жаль это слышать. Математика может быть захватывающей и прекрасной, если только ее хорошо преподавать.

После того как Тельма принесла чек и вернула кредитку, я спросил:

— Могу ли я надеяться увидеть вас после работы? Может быть, мы могли бы сходить в какой-нибудь ночной бар и поболтать о прежних временах?

— Я заканчиваю в одиннадцать, — сказала она.

Я последовал за машиной Тельмы в небольшой, довольно приятный бар на окраине города по соседству с домом, где она жила. Она рассказала, что разведена и живет с десятилетним сыном. В баре подавали только пиво. Она ничего не пьет крепче пива, пояснила она, у ее бывшего мужа были проблемы с алкоголем. О подробностях расспрашивать я не стал. Боюсь, вместо этого я говорил слишком много о себе и еще больше о суперструнах.

Я приложил массу усилий, чтобы объяснить Тельме, что струны — это невероятно крошечные петли, подобные круглым резинкам, которые вибрируют с различной частотой.

Их частоты порождают все свойства элементарных частиц, таких как электрон или кварк. Самая простая вибрация струны определяет свойства, присущие гравитонам, гипотетическим частицам, которые передают гравитационные волны.

— У вас красивые темные глаза, — прервала она меня.

— Спасибо, — сказал я, — ваши глаза некрасивыми тоже никак не назовешь.

Я старался растолковать ей, каким образом знаменитый физик Эд Виттен³⁵ обобщил теорию суперструн в единую М-теорию. М обозначает мембраны или, если коротко, браны. Суперструны — это одномерные браны. Другие браны имеют более высокие размерности. В нашей вселенной, рассказывал я, десять или одиннадцать измерений, из которых шесть или семь сжаты в компактные крошечные сферы, которые крепятся к каждой точке нашего пространства-времени.

— Я не поняла ни слова из того, что вы говорили, — сказала Тельма. — Это кажется мне абракадаброй. Вы верите во все это?

— По большей части. Полагаю, струны существуют в действительности, но не могу с уверенностью сказать того же о мембранах Виттена.

— Все состоит из струн? — спросила Тельма.

— Все.

— А из чего состоят струны?

— Ни из чего. Они — всего лишь чисто математические объекты.

— Если вселенная сделана из ничего, — сказала она, — как же она существует?

— Хороший вопрос. Никто этого не знает.

— Ну, вероятно, Бог знает, — сказала она.

Выйдя из бара, мы остановились возле наших машин, и Тельма пригласила меня зайти к себе выпить кофе.

— Не могу, — ответил я. — Я и в самом деле не могу остаться. Рано утром вылетаю в Чикаго. Приятно было увидеться после стольких лет.

— Мы еще встретимся?

— Это было бы замечательно, — сказал я.

Каким я был глупцом, не спросив ни ее адреса, ни номера ее телефона. Мы пожали друг другу руки. Она попрощалась и порывисто поцеловала меня в губы.

Прошел почти год. Моя диссертация вышла книгой в издательстве Чикагского университета. К моим предложениям по проверке теории струн отнеслась серьезно большая часть ее приверженцев. Появилась надежда, что некоторые проверки можно будет осуществить на новом, строящемся в Швейцарии ускорителе. Поползли неопределенные слухи о Нобелевской премии.

Вот только Тельму я не мог выкинуть из головы. Я продолжал думать о ее замечательной улыбке и ее замечательном аромате. Это были не духи. Запах ее волос? Я думал о ней больше, чем о суперстунах!

В университете Оклахомы в Нормане мне предложили должность доцента. Пригород Оклахома-Сити — Норман — находится в нескольких часах езды от Талсы.

Ни одна из официанток в ресторане, где работала Тельма, не знала, где ее можно найти. Тельма уволилась шесть месяцев назад, и они не получали от нее с тех пор никаких известий.

Ни одной Тельмы О’Киф не значилось в телефонной книге Талсы. Я возвратился в Норман, опечаленный и разбитый. Возможно, стоит нанять детектива? В желтых страницах Нормана значилось множество частных сыщиков и два детективных агентства.

Я собирался набрать номер одного из агентств, когда мой телефон зазвонил. Это была Тельма!

— Я слышала, вы спрашивали обо мне, — сказала она.

— Да. Откуда у вас номер моего телефона?

— Он есть в Интернете. Как струны?

— Не так уж и хорошо. Они не могут предсказать существование темной материи. Они не могут предсказать существование темной энергии. Они не прошли ни одну из моих проверок. Многие сторонники теории струн начинают испытывать сомнения. И я тоже.

— Если мы с вами встретимся, — сказала Тельма, — не говорите мне об этом.