Рассказы

УДАЧНЫЙ ПОЧИН

Скопив деньжат, мы с Ваном и Цю решили открыть собственную больницу. Жену Вана сделали старшей сестрой — как-никак это уже не простая сиделка, а почти докторша. Тестю Цю поручили бухгалтерию и делопроизводство. Мы с Ваном все рассчитали: если достопочтеннейший тесть представит липовый отчет или удерет, прихватив денежки, мы спустим шкуру с Цю — он у нас будет как бы заложником. Вообще-то, затеяли все это мы с Ваном, Цю примазался к нам позднее, и за ним нужен был глаз да глаз. Ведь в любом деле неизбежно приходится делиться на фракции и присматривать друг за другом — иначе прогоришь. В случае чего нас вместе с мадам Ван было трое против одного. Правда, к Цю мог прийти на подмогу тесть, но он был уже в годах — мадам Ван и в одиночку сумела бы выщипать ему бороду. Вообще-то говоря, Цю был малый неглупый, и если бы не его коварство… Он был спец по геморрою, из-за этого, собственно, мы его и взяли, но уж если бы дело дошло до драки, церемониться с ним не стали бы.

Я взял на себя внутренние болезни, Ван — венерические, Цю специализировался на геморрое и хирургии, госпожа Ван стала старшей сестрой и, по совместительству, старшей акушеркой — итого получилось четыре отделения. Честно говоря, с терапией дела у нас обстояли неважно: отделение оборудовали кое-как — с бору по сосенке, да и больших доходов от него не ожидалось. Главные наши надежды возлагались на Вана и Цю, мы же с госпожой Ван были только на подхвате. О медицине она и понятия не имела, разве что приобрела некоторый опыт по части деторождения — поскольку сама дважды рожала. Что до ее акушерского искусства, то уж моя-то жена, доведись ей рожать, постарается обойтись без ее услуг. Однако родильное отделение нам было необходимо: оно могло оказаться самым доходным. При нормальных родах роженицу можно продержать в больнице самое меньшее дней десять, а то и все полмесяца, кормить жиденькой кашкой и рисовым отваром и за каждый день пребывания брать деньги. При неудачных — будем поступать смотря по обстоятельствам. Во всяком случае, какой-нибудь выход из положения всегда найдется.

Мы приступили к делу. Объявление об открытии «Общедоступной больницы» появилось в газетах еще с полмесяца назад. Название больницы, казалось, придумано было удачно — в наше время, если хочешь получать доходы, нельзя забывать о массах. Если не брать денег с масс, то с кого же их брать? Разумеется, в объявлении об этом не говорилось: толпе не очень-то по вкусу, когда ей режут правду в глаза. Мы просто писали: «Жертвуя собою для блага народа… Радея о благополучии сограждан… Сочетание последнего слова науки с полной доступностью… Лечение методами китайской и западной медицины… Никаких классовых барьеров…»

На объявление пришлось изрядно потратиться — даже пожертвовать частью основного капитала. Но по одному только объявлению трудно составить себе полное представление о больнице — чтобы произвести должное впечатление на читателей, мы приложили еще снимок трехэтажного здания: сфотографировали расположенную по соседству транспортную контору. В нашем же распоряжении был лишь одноэтажный домишко с шестью комнатенками.

Больница открылась. Целую неделю мы принимали больных у себя и ходили к ним на дом с визитами — народ и вправду валом к нам повалил! Пациентам почище я давал от любой болезни разноцветные содовые растворы, надеясь уже через недельку-другую полностью возместить все расходы. Плебеям, подлинным и чистокровным, не давал даже соды, а попросту предлагал сходить домой и умыться: с неумытой рожей и лекарство не поможет!

Наконец в один из вечеров, провозившись весь день с больными, мы устроили экстренное совещание: работа с массами явно себя не оправдывала, надо было найти способ привлечь другую клиентуру. Мы уже раскаивались: больницу, конечно же, не следовало называть «общедоступной». На одном простонародье, без состоятельных пациентов, не разбогатеешь. Знали бы раньше, сразу бы назвали свое заведение «Больницей для привилегированных». Цю столько раз окунал свой ножик в дистиллированную воду — и хоть бы один геморроик! Да и какой же порядочный больной согласится пойти в «Общедоступную больницу»?!

Ван предложил нанять назавтра автомобиль и чтобы каждый из нас по очереди проехался по нескольку раз, прихватывая с собой на обратном пути кто двоюродную бабку, кто троюродную тетку… Машина въезжает во двор, выбегают сиделки, поддерживают «больную» под руки… И так раз тридцать — сорок. Это произведет впечатление на соседей.

Это произвело впечатление и на нас.

— А еще, — продолжал Ван, — можно нанять несколько машин из тех, что не на ходу.

— А это зачем? — поинтересовался я.

— Мы договоримся с хозяевами гаражей, чтобы они дали нам на время машины, которые в ремонте, и выставим их на весь день у ворот. И сигналить будем почаще. Пускай потом наши больные рассказывают, какая прорва клиентов приезжает к нам на автомобилях! Да и прохожие, как увидят у больничных ворот целую стаю машин, проникнутся к нам должным почтением.

Сказано — сделано. Весь следующий день мы привозили родичей, поили чаем и увозили обратно. Обе наши сиделки кидались навстречу гостям и носились весь день как ошалелые. Машины-калеки были доставлены на рассвете. Они сигналили поочередно — по пять минут каждая; с восходом солнца их окружила толпа мальчишек. Мы сфотографировали весь автоотряд и отослали снимки в вечерние газеты. Тесть Цю сочинил торжественную заметку в старинном стиле, в коей пространно описал это внушительное зрелище… В тот вечер мы не ужинали: от непрерывных гудков у всех разболелась голова…

И умница же этот Ван! Наутро, едва открыли ворота, — а там уже машина, а в машине — какой-то офицер. Ван так заторопился навстречу гостю, что забыл про низкую дверь и набил себе шишку. Так и есть: клиент — венерик! Ван сразу забыл про боль и весь расцвел: ради этого стоило набить десяток шишек!

Больному требовался укол. Сиделки, поддерживая его под руки, расстегнули на нем мундир, подошла госпожа Ван, пухлым пальчиком дважды легонько ткнула в нужную точку, и Ван сделал укол. Пациент явно не смыслил в медицине и только приговаривал, поглядывая на сиделок:

— Отлично, отлично!

Я шепотом посоветовал Вану сделать еще один укол. Цю тоже сообразил, что надо ковать железо, пока горячо, и тут же приготовил препарат для инъекции — в жасминный чай бросил щепотку соли. Ван приказал сиделкам взять офицера под руки, опять подошла его жена, отметила пальчиком нужное место, а Ван сделал укол. Офицер продолжал приговаривать:

— Отлично, отлично!

Тогда Ван, уже по собственному почину, вкатил ему порцию лунцзинского чая. В чае-то мы знали толк и заваривали только лунцзинский и жасминный5. За два «чайных» укола и за первый, настоящий, мы взяли с офицера двадцать пять юаней. Вообще-то говоря, укол стоил десять юаней — но за три мы сделали скидку. А пациенту сказали, что надо прийти еще — десяти уколов будет достаточно, чтобы искоренить болезнь. «Чего-чего, а чаю у нас хватит», — подумал я.

Больной расплатился, но уходить ему не хотелось, и мы с Ваном принялись занимать его разговорами. Я похвалил клиента за то, что он не стал скрывать своей болезни — раз уж подхватил, скорей лечись, и лучше всего у нас — полная гарантия, что все обойдется. Сифилис — болезнь великих людей, и стыдиться тут нечего: несколько уколов — и все как рукой снимет. А если трусить, скрытничать или исподтишка, словно школьник или приказчик из лавчонки, искать по объявлениям в общественных уборных какого-нибудь знахаря да покупать из-под полы лекарства, это до добра не доведет. Офицер только поддакивал и говорил, что уже раз двадцать был в больницах, но только сегодня почувствовал истинное облегчение.

Когда я иссяк, подключился Ван и заявил, что сифилис и болезнью-то считать нельзя: достаточно самому время от времени делать уколы. Офицер и с этим согласился, сославшись на собственный опыт: уж сколько раз, не долечившись, пускался он в погоню за удовольствиями — в случае чего, сделаешь себе несколько лишних уколов, и все сходит с рук. Ван встретил его слова с одобрением и немедленно закинул удочку: если пациент намерен лечиться длительное время, плату можно уменьшить вдвое — всего пять юаней за укол. Можно сразу же договориться на месяц вперед — сто юаней все удовольствие, и колись себе на здоровье. Офицер был согласен на все и поставил нам лишь единственное условие — чтобы лекарство всегда было столь же отменного качества, как сегодня. Мы только кивали в ответ, улыбаясь про себя…

Не успела отъехать машина с офицером, как подкатила другая; четыре служанки помогли выйти старой хозяйке, и вся пятерка тут же хором осведомилась, есть ли отдельное помещение. Оттолкнув служанку, я бережно подхватил хозяйку под локоток и ввел во дворик.

— Там уже все занято, — кивнул я на здание траспортной конторы, — но вам повезло: вот здесь, — я показал на наши каморки, — пока еще свободны две первоклассные палаты, вы можете временно устроиться в них. Здесь вам даже будет удобнее, чем в большом здании: не придется спускаться-подниматься по лестнице, не правда ли?

После первых же слов старухи у меня полегчало на душе.

— Ну вот, сразу видать настоящего врача — зачем же и в больницу ходить, если не для облегчения? А эта шайка из «Восточной жизни» — просто головорезы!

— Вы лечились в «Восточной жизни»? — изумился я.

— Только что оттуда, чтоб они все подохли, ублюдки! Пока она бранила «Восточную жизнь» (это лучшая больница в городе), я провел ее в одну из комнатушек. Надо было как-то отвлечь внимание пациентки — иначе она ни за что не останется в такой конуре.

— Сколько вы там пробыли? — спросил я.

— Два дня — еще немного, и ноги протянула бы! — и старая дама присела на койку.

Я поспешил подпереть койку ногой — они у нас, в общем-то, неплохие, да только ветхие — случается, и падают.

— Зачем же вы туда поехали? — я боялся закрыть рот, иначе старуха непременно обратила бы внимание на мою ногу.

— Ох, молчи! Слышать о них не могу! Ты, доктор, только послушай: у меня желудок больной — а они меня голодом морят! — в глазах старухи блеснули слезы.

— Голодом морят? — глаза мои округлились. — При больном-то желудке?! Коновалы! И в вашем-то возрасте?! Ведь вам, почтеннейшая, наверняка уже все восемьдесят?

Слезы больной мгновенно высохли, она слегка улыбнулась:

— Чуть поменьше. Недавно пятьдесят восемь стукнуло.

— Подумать только! Точь-в-точь как моей матери. Она, кстати, тоже страдала расстройством желудка! — Я прикрыл глаза рукой. — Побудьте, уважаемая, у нас — и я излечу ваш недуг. При такой болезни хорошее питание — это все. Ешьте, что вам нравится. Тогда и на душе легче станет, и болезнь пойдет на убыль, не правда ли, почтеннейшая?

В глазах старой дамы снова блеснули слезы — на этот раз от избытка чувств.

— Ты только послушай, доктор, я жидкого терпеть не могу, так они меня нарочно рисовым отваром поили — видно, чтоб совсем уж доконать.

— У вас превосходные зубы, — заметил я с важностью, — с такими зубами, как у вас, только твердой пищей и питаться!

— Мне есть то и дело хочется, а они не дают: время, видишь ли, не пришло!

— Болваны!

— А то ночью — только, бывало, заснешь — суют тебе в рот палочку стеклянную — «градусы» какие-то меряют.

— Невежды!

— Горшок попросишь, а сиделка в ответ: «Потерпи, сейчас доктор придет, вот закончит осмотр, тогда и подам!»

— Хамка!

— Только, бывало, сядешь на койке, да с таким трудом, а сиделка уж тут как тут: «Ложись!»

— Гадюка!

Чем больше мы беседовали со старухой, тем больше друг другу нравились. Теперь-то уж она наверняка не уехала бы — даже если бы комнатушки оказались еще меньше. С чувством облегчения я убрал наконец ногу: если койка и рухнет, старуха, надо думать, простит.

— У вас тоже есть сиделки? — спросила старая дама.

— Есть, но пусть это вас не беспокоит, — сказал я, смеясь, — вы же привезли с собой четырех служанок? Ну и пусть себе живут в больнице и ухаживают за вами. А сиделок я, уж так и быть, не стану сюда посылать — хорошо?

— Чего уж лучше! А помещение для них найдется? — старухе было даже как будто неловко.

— А как же! Ведь вы, вероятно, снимете весь этот дворик? Можете и повара сюда взять — ешьте на здоровье, что хотите. Деньги я буду брать только с вас — пятьдесят юаней в день, а повар и служанки могут жить бесплатно.

Старуха вздохнула:

— Пятьдесят так пятьдесят, не в деньгах дело. А ты, Чуньсян, сходи-ка домой за поваром — да пусть прихватит с собой парочку уток!

Я раскаивался, что потребовал всего пятьдесят юаней. Мне хотелось дать себе затрещину! К счастью, я ничего еще не успел сказать про лекарства — уж на них-то я отыграюсь сполна. А пока нужно все как следует взвесить: сынок у этой дамы, надо думать, не меньше как дивизионный командир. А так как она собирается каждый день есть жареных уток, то едва ли скоро отсюда выберется; в общем, поживем увидим.

Больница приобрела надлежащий вид: четыре служанки носились как угорелые; во дворе, у стены, повар соорудил печь — можно было подумать, что в доме готовятся к свадьбе. Мы, не стесняясь, лакомились, когда вздумается, фруктами старухи и ее утятиной. Никто и не собирался заниматься лечением больной — всех интересовало только одно: не принесли ли ей опять чего-нибудь вкусненького.

В общем, хорошо ли, плохо ли, а мы с Ваном сделали почин, и только Цю ходил как неприкаянный. Он не расставался со своим ножом, я боялся, как бы Цю не испробовал его на мне, и старался не попадаться ему на глаза. Ван уговаривал его не волноваться, но Цю не мог смириться с мыслью, что ничего еще не заработал для больницы.

И вот, только мы отобедали, — клиент! Страдает геморроем, нужна срочная операция! Толстяк, лет за сорок, с большим животом. Госпожа Ван даже приняла его впопыхах за роженицу и, лишь удостоверившись, что это мужчина, уступила пациента Цю. Глаза Цю вспыхнули. Переговоры были непродолжительны, и нож нашего хирурга принялся за дело. Толстяк визжал от боли и умолял дать ему наркоз.

— Насчет наркоза уговору не было, — отвечал Цю. — Можно и под наркозом, если дашь еще десять юаней. Ну так как, с наркозом или без? Только быстро!

Толстяк не посмел перечить, и Цю дал ему наркоз. Еще движение ножом, и опять остановка:

— Послушай-ка, а у тебя тут свищ… Насчет свища мы не договаривались. Так резать дальше или не резать? Если резать, плати еще тридцать юаней, или оставим как есть.

Я молча показал Цю большой палец. Ай да Цю! Вот это ловкач! Вцепился в больного мертвой хваткой — и выжимает из него, выжимает!

Толстяк не сопротивлялся — где уж там! Цю в своем деле мастак и за словом в карман не полезет — вырезает свищ и заливается соловьем:

— Скажу по секрету, эта ерундовина могла тебе обойтись юаней в двести, но мы не вымогатели; вылечишься — дай обо мне хороший отзыв. Если завтра будешь свободен, заходи показаться. Вот эти лоботрясы, мои ассистенты, посмотрят в микроскоп — он увеличивает в сорок пять тысяч раз — и можешь не сомневаться — даже полмикроба не найдут!

Толстяк не издал ни звука — должно быть, вконец сомлел.

Так и Цю заработал свои пятьдесят юаней. Вечером мы купили вина и заказали старухиному повару разных закусок — в основном из ее же провизии.

За ужином мы продолжали обсуждать наши дела и постановили учредить дополнительно отделение по абортам и отделение по борьбе с курением. Ван предложил практиковать липовые медосмотры: любому, кто вздумает сдавать экзамен в институт или намерен застраховать свою жизнь — даже если он уже сшил себе саван и заготовил гроб, — мы, за каких-нибудь пять юаней, с удовольствием вручим справку об отменном состоянии здоровья. Проект прошел единогласно.

Тесть Цю предложил, чтобы каждый из нас внес по нескольку юаней, а он на эти деньги закажет вывеску. Понятно, у старика и мысли стариковские, не ведь он затеял это из любви к больнице, и мы не стали возражать. Он уже и название придумал: «Гуманное сердце — гуманное искусство» — немного банально, но, в общем, сойдет. Решено было завтра же с утра отправить тестя за вывеской. А госпожа Ван предложила подкрасить ее масляной краской, дождаться, когда мимо ворот будет проходить свадебная процессия, и водрузить нашу вывеску под звуки чужого оркестра — всего лишь обычная женская изобретательность, но Ван гордился так, будто он сам это придумал!