Рассказы и повести

ВЗЯТКА

Жалобы, просьбы, заявления… Одним словом – письма. Сколько пришлось мне перечитать их за многие годы прокурорской практики… И я уже привык не спешить с выводами об авторах: этот – склочник, тот – злопыхатель, а этот пишет от безделья. Конечно, такие встречаются, но большинство берется за перо, когда, как говорится, уже невмоготу. Возмущается ли человек, жалуется или просит. Вот и стараешься понять мотивы, заставившие людей обратиться в прокуратуру, получше представить ситуацию, о которой идет речь, войти в положение того, кто ищет справедливости, защиты или помощи. Ведь за каждым обращением – чья-то судьба, чья-то боль. Признаюсь, разобраться, что к чему, иной раз не так-то легко. Но разобраться надо непременно. И очень тщательно. Частенько и сам после этого начинаешь лучше слышать, видеть и понимать, что происходит вокруг, на что ты, может быть, не обратил внимания, прошел мимо. А случается, что письмо приводит к таким неожиданным результатам, которые поначалу даже и представить трудно.

Вот почему каждое свое рабочее утро я начинаю с чтения почты. Так было и в тот день, когда началась эта история.

По двум жалобам я подготовил ответ сам, одну направил в милицию, с другой поручил разобраться помощнику Елизарову, недавнему выпускнику юридического факультета Ростовского университета.

Но было еще письмо, по которому я не знал, какое принять решение. Адресовано в редакцию «Учительской газеты», а редакция переслала его нам, в Зорянскую прокуратуру. Автор – житель нашего города Олег Орестович Бабаев.

Вот это письмо с некоторыми сокращениями.

«Уважаемые товарищи! Прежде всего немного о себе. Родился в Ленинграде, окончил среднюю школу, поступил в университет на геологический факультет. По окончании его был принят в аспирантуру. Выбрал профессию гляциолога. Участвовал в экспедиции по изучению ледников Шпицбергена. Но не повезло: на маршруте попали в пургу, сбились с курса. В результате обморозил руку. Отправили на Большую землю. Как ни пытались врачи спасти руку, не удалось. Ее ампутировали. Пришлось расстаться с любимым делом. Не скрою, пережил много, был на грани отчаяния. Но нашлись люди, которые помогли мне снова обрести уверенность в себе, свое место в жизни. Великий норвежский полярник Фритьоф Нансен писал: «Жизнь исследователя, быть может, тяжела, но она полна и чудесных мгновений, когда он является свидетелем победы человеческой воли и человеческого разума, когда перед ним открывается гавань счастья и покоя». Могу с уверенностью сказать, что теперь моя гавань счастья (но не покоя) – это возможность открывать перед мальчишками и девчонками красоту нашей земли, рассказывать о величии людей, которые были на ней первопроходцами. Я переехал в Зорянск, стал учителем географии. Первое время жил в общежитии машиностроительного завода, квартиру обещали только через пять-семь лет. Я решил вступить в жилищно-строительный кооператив «Салют», купить однокомнатную квартиру. Получилось так, что вскоре женился. У жены был сын от первого брака. Ко времени окончания строительства дома у нас родился совместный ребенок. Сами понимаете, что жить вчетвером в однокомнатной квартире довольно тесновато. Тогда я попробовал получить в том же «Салюте» трехкомнатную квартиру. Обращался к председателю ЖСК Н. Н. Щербакову, начальнику жилищного управления горисполкома В. С. Дроздову. За меня ходатайствовал депутат городского Совета Г. Н. Ворожейкин – Герой Социалистического Труда, слесарь нашего машиностроительного завода. Меня заверили, что если откажется кто-нибудь из пайщиков, внесших деньги на трехкомнатную квартиру, или кого-то не пропустит жилищная комиссия горисполкома, то первый на получение таковой буду я. Увы, ожидания оказались напрасными. Никто не отказался, комиссия тоже никого не «зарубила». Г. Н. Ворожейкин пошел к председателю горисполкома, за меня хлопотал директор нашей школы. К величайшей радости всех, горсовет предоставил мне государственную трехкомнатную квартиру. Я вышел из ЖСК, получил назад тысячу пятьсот рублей паевого взноса. Трудно передать словами, какую благодарность испытываю к людям, принявшим участие в моей судьбе.

Я так подробно остановился на своей жилищной эпопее в Зорянске потому, что столкнулся с явлением, которое меня, мягко говоря, удивило. Был я в гостях у своего приятеля в том же доме, где должен был получить однокомнатную квартиру, в «Салюте». В разговоре выяснилось, что на той же лестничной площадке в трехкомнатной квартире живет Калгашкина Ирина Алексеевна, заведующая магазином «Овощи-фрукты». Я своим ушам не поверил. Калгашкина – одинокая. Помню ее по собраниям пайщиков. Была в списке на получение однокомнатной квартиры. И нате вам, въехала в трехкомнатную. Выходя от приятеля, я встретил своего бывшего ученика Юру Бобошко. Школу он закончил в прошлом году. Парень высокий, интересный и, как говорится, с царем в голове. Учителя возлагали на него большие надежды. Я был рад встрече, спросил, где он учится. Оказалось, не учится и не работает. Пригласил меня в квартиру Ирины Алексеевны Калгашкиной. Действительно, три комнаты. Правда, не обставлены, только тахта стоит. Я поинтересовался, кто она ему – тетя? Бобошко ответил: жена… Я, конечно, удивился, но не подал виду. Калгашкиной лет тридцать пять, а Юре девятнадцать. Спросил, расписались они или нет. Юра с усмешкой ответил: мол, я не дурак, чтобы в загс идти. Да и у нее, Ирины, мол, таких «мужей» целый взвод. Меня резанул такой цинизм. Я только диву давался, куда девались его чистота, целеустремленность. Вспомнился прежний Бобошко, с тысячью вопросов, идей, признанный лидер класса во всех лучших начинаниях… Может быть, поэтому я не решился сразу уйти. Мне, как педагогу да и просто человеку – мы ведь с Юрой дружили по-настоящему, говорили о самых сокровенных вещах,– было интересно узнать, что же произошло с ним всего за один год. И я не пожалел, что не ушел. Хотя, честно говоря, от того вечера осталось очень тягостное впечатление. Показывая квартиру, Юра как бы вскользь заметил: «Вот вы, Олег Орестович, вчетвером в трехкомнатной, а Ира одна…» Я спросил, почему же ей дали такую квартиру. И опять циничный ответ: жить, мол, надо уметь… А тут пришла с работы Калгашкина. Пригласила поужинать. На столе появились всевозможные деликатесы, марочный коньяк. Разговор зашел почему-то о квартире. Калгашкина вдруг позавидовала мне: мол, я получил бесплатно, а ей квартира уже стоила десяти тысяч. А во сколько еще обойдется! Тогда я не придал значения ее словам.

А недели через три иду я после уроков домой и вижу в сквере, в самом центре города, пьяного Юру Бобошко. Сел с ним на скамейку, а сам думаю, куда его отвести. Домой, к родителям? Нельзя. Знаю, у отца больное сердце, не дай бог, еще инфаркт схватит. Решил, к «жене», к Калгашкиной. Уже у самого ее дома Юра, видимо, стал что-то соображать. Из его пьяного бреда я разобрал только одно: к ней он не пойдет ни в коем случае, у заведующей магазином новый «муж», какой-то грузин. Я взял такси, отвез Бобошко к себе, уложил спать. Утром у нас произошел разговор по душам, скажу прямо, очень горький для меня как педагога. Я спросил, что с ним происходит. А Юра вдруг заявил: вы – учителя и родители – бросаете нас, то есть молодых, как слепых щенков. Говорите красивые слова, обещаете после школы светлую дорогу, а молчите о том, что творится вокруг на самом деле. Оказывается, он поступал в медицинский институт, честно готовился, а на вступительных экзаменах получил двойку. По литературе, которую Бобошко в школе знал лучше всех, был неоднократным победителем на литературных викторинах. А все потому, как он считает, что кто-то был принят в институт не по конкурсу, а за взятку (это место в письме подчеркнуто редакцией). Вернувшись в Зорянск, Юра пошел работать на керамический завод. По его словам, там тоже кое-кто живет по принципу: «ты – мне, я – тебе». Бывает, не поставишь мастеру – не получишь хороший наряд… Вкалывать за сто рублей Бобошко, мол, не желает. Остается воровать, как Калгашкина (фраза подчеркнута в редакции). Но это Юре вовсе противно. Я заметил ему: обвинить человека в воровстве – штука серьезная. А он в ответ: Калгашкина каждый день приносит домой не меньше сотни (подчеркнуто). Поэтому и «покупает» любого мужика. И нечего, мол, ее выгораживать, тем более что она охаяла вас в тот вечер, когда вы были у нее, сказала, что из-за этого Бабаева ей пришлось «давать на лапу» за свою квартиру на две тысячи больше…

Проговорили мы долго, но я так ни в чем и не смог переубедить парня: слишком сильный стресс у него от неудачи с поступлением в институт, от встречи с Калгашкиной и ей подобными…

…На днях на моем уроке произошел эпизод, который тоже заставил серьезно задуматься. Я рассказывал об экспедиции на Шпицберген, о своих замечательных товарищах, людях мужественной профессии – гляциологах, о том, что их труд очень нужен всем. И тут Витя (не хочется называть его фамилию) поднимает руку и спрашивает: «А лично вам от этого какая выгода?» Вдруг кто-то с задней парты отвечает: «Деревяшка». Имея в виду, конечно, мой протез. За глаза ребята зовут меня Деревянная Рука – Друг Индейцев, но я, честное слово, не в обиде. Дети есть дети… Так вот, вы бы видели, с каким презрением класс зашикал на моего обидчика. Более того, потом я узнал, что ребята после уроков устроили свой, никем не санкционированный общественный суд. И над Витей, задавшим бестактный вопрос. И над учеником, так обошедшимся с учителем. Оба пришли ко мне извиняться.

Уверяю вас, не «деревяшка» меня огорчила. Меня прямо-таки ужаснул торгашеский подход Виктора к жизни. Если подросток начинает с того, что ко всему относится с меркой «что он будет от этого иметь», то какое же дерево вырастет из подобного ростка? Лично я убежден: цинизм рождает многие пороки на земле. Кто не замечает первой почки весной, кто не может забыть на миг свои дела, чтобы полюбоваться прекрасным закатом, тот никогда не станет настоящим человеком, Человеком с большой буквы…»

Дальше шли педагогические рассуждения, вернее, раздумья. Бабаев вспоминал Макаренко, Сухомлинского. Письмо было длинное, написанное с наклоном влево. Наверное, потому, что писалось левой рукой.

Закончив читать, я стал в тупик. Во-первых, почему газета сочла нужным переслать письмо в прокуратуру? Проблемы в нем поднимались нравственные. Во-вторых, что же нам проверять? А главное, что же я мог ответить Бабаеву и редакции? Видимо, направляя письмо в прокуратуру для проверки, редакция имела в виду подчеркнутые места?

Но что касается Калгашкиной, то о ее якобы темных делишках учитель географии пишет со слов Юры Бобошко, возможно озлобленного на заведующую магазином. Да и сообщение его сделано, видимо, не на совсем трезвую голову. Сам Бабаев конкретных фактов не приводит. Тревожных сигналов о работе магазина «Овощи-фрукты» в прокуратуре и милиции, кажется, не было.

Поразмыслив, решил поговорить с автором письма. Позвонил в школу и пригласил Бабаева на беседу. Условились на следующий день: сегодня у него была экскурсия в карьеры под Зорянском, где учитель географии хотел наглядно показать ученикам строение верхнего слоя земли…

Он пришел в прокуратуру сразу после уроков. Здороваясь, протянул левую руку. Правой, в черной перчатке, как-то странно прижимал к боку кожаную папку.

Я представлял бывшего гляциолога коренастым, широкоплечим, с мужественным суровым лицом полярника. Бабаев же был долговяз, сутуловат. Лицо совсем юношеское, в веснушках, с чуть вздернутым носом, с живыми любопытными глазами. И что уже вовсе лишало его солидности, так это копна рыжих кудрявых волос.

О таких говорят: нескладный. Действительно, он чем-то походил на подростка. И даже его смущение (когда я показал ему письмо) было скорее мальчишеским.

– Странно… Я хотел совсем не то…– пробормотал он.– Почему переслали вам? Понимаете, меня действительно волнует судьба таких ребят, как Юра, Витя…

– Вот, переслали…

Он подумал и задумчиво сказал:

– Хотя, конечно, в редакции могли расценить мой порыв не так.– Он посмотрел на меня и грустно признался: – Впрочем, я сам дал повод… Вот Витю и того, кто выскочил с «деревяшкой», я простил. А себе не могу простить. Надо было разобраться с этой Калгашкиной. Ведь чувствую, с квартирой, которую ей дали, что-то не то. Преступление тут или нет, не знаю. Но нарушение – наверняка… Честное слово, товарищ прокурор, Валерий Семенович Дроздов, ну, начальник горжилуправления, сам заверил меня, что первая освободившаяся вакансия в «Салюте» на трехкомнатную квартиру будет моей! Но мне отказали и дали кому? Калгашкиной. Одинокой…

– Вам предоставили в государственном доме?– уточнил я.

– Дали трехкомнатную,– кивнул он.– А где же справедливость? Вот что меня мучает. Почему такие, как Калгашкина, существуют среди нас? Почему мы миримся с ними? Откуда берутся такие покалеченные люди, как Юра Бобошко? Поверьте, у него была чистая, хорошая душа… И пить его научила она! Был человек, а она его просто-напросто сломала. Впрочем…– Он вынул платок и вытер со лба выступившие от волнения капли пота.– И я где-то, видимо, виноват. Проворонил… В девятом и десятом классах был у них классным руководителем. Казалось, у парня все в порядке. Очень хороший аттестат, чуть-чуть не дотянул до медали… А двойку на самом деле нужно было поставить мне…

– За что? – удивился я такому неожиданному переходу.

– За педагогику. Впрочем, это не только моя беда. Ведь как оценивают нашу работу? Сколько у ребят пятерок, четверок, двоек. Сколько поступило из твоего класса в институт… Но разве в оценках дело? Они не всегда отражают истинные знания… И что такое аттестат зрелости? Сумма оценок. А ведь мы должны давать аттестат духовной, нравственной зрелости человека! – Он сделал нажим на слова «духовной, нравственной».– И нам надо отвечать, быть уверенными: да, этот парень выдержит, эта девушка достойна… А уверены ли мы?

Я слушал Бабаева и уже не обращал внимания на его нескладную фигуру, веснушчатый вздернутый нос. В нем было что-то сильное, цельное и в то Же время какая-то увлеченность, что не могло, наверное, не привлекать симпатии учеников. А он продолжал:

– Знаете, товарищ прокурор, я не верю в действенность нравоучений. Одними проповедями не воспитаешь. Главное – пример, личный пример. Если ты равнодушен, корыстен, ученики твои примут это как норму в жизни. А вот твоя непримиримость обязательно зажжет в их душе огонек справедливости, поиска справедливости! Если ребята вышли из школы настоящими людьми – это, по-моему, только и может радовать нас, учителей!

– Согласен с вами,– улыбнулся я.– А теперь о деле… Мне все-таки непонятна эта история: трехкомнатную квартиру в ЖСК обещали вам, а въехала в нее Калгашкина…

– Я сам не понимаю! Был уверен, что дадут мне. Правда, многие пайщики посмеивались. Наивный, говорят, ты человек, Бабаев! – Он вздохнул.– Выходит, были правы… Кое-кто, конечно, сочувствовал. Намекали, что за трехкомнатную надо хорошо «подмазать»…

– А кто именно?

– Корнеев Геннадий Ефимович.

– Тоже член кооператива?

– Нет, он имел какое-то отношение к строительству дома… Этот Корнеев даже дал понять, что знает, на кого и где нажать. Я, конечно, тогда не придал значения этому. А сейчас получается, что он, по-видимому, не врал…

Разговор с Бабаевым мало что добавил к его письму. Опять же, конкретных фактов нарушения или преступления он сообщить не мог. Кто-то намекнул, кто-то говорил… Но отмахнуться от него, закрыть глаза на его тревоги и, как он сам выразился, поиск справедливости я не имел права.

Решил проверить: законно ли ему отказали в получении трехкомнатной квартиры в жилищностроительном кооперативе, позвонил Валерию Семеновичу Дроздову, начальнику жилуправления горисполкома, пригласил к себе с документацией по ЖСК «Салют».

Лет сорока пяти, располневший, Дроздов переехал в Зорянск чуть более двух лет тому назад. Любил куртки. В костюме и при галстуке я никогда его не видел. Он пришел в новеньком кожаном пиджаке и черной водолазке.

– Не долго задержите, Захар Петрович?– спросил Дроздов, кладя мне на стол пухлую папку.– На Комсомольской дом принимаем. Возле кафе…

– Постараюсь,– сказал я.

– Когда будем отдыхать, а? – Дроздов, отдуваясь, вытер шею платком.– Завертишься с самого утра…

– Что ж, можете отдохнуть,– подхватил я.– Пожалуйста, посидите немного в приемной.

Не хотелось, чтобы Дроздов видел, какими именно документами я интересуюсь.

Когда он вышел, я отыскал дело Калгашкиной.

То, что прочел, явно расходилось со сведениями, полученными от Бабаева.

Калгашкина была в списке членов ЖСК на получение однокомнатной квартиры. Затем, по ее заявлению, была внесена в список на трехкомнатную в связи с выходом из ЖСК некоего Карапетяна. В трехкомнатной квартире, помимо нее, проживало еще три человека – мать и отец Калгашкиной, а также ее бабушка. Сорок два квадратных метра на четырех человек – вполне законно.

Я попросил Дроздова зайти, предложил сесть.

– Валерий Семенович, вы помните Бабаева? Учителя? С протезом?…

– Ну? – сказал Дроздов и выжидательно посмотрел на меня.

– Он был членом ЖСК «Салют» на однокомнатную квартиру. Затем, когда у него появилась семья, подал заявление на трехкомнатную.– Валерий Семенович кивнул.– Вы обещали ему, что, если освободится трехкомнатная, он ее получит?

– Захар Петрович,– покачал головой начальник горжилуправления,– вы же сами законник. У меня положения, инструкции… Жилплощадь ведь не из моего кармана – кому хочу, тому даю… Есть очередность… А обещать… Да бог с вами! Все решает общее собрание кооператива, а потом жилищная комиссия смотрит, решает исполком, и тогда ордер…

– Так почему же все-таки не предоставлена Бабаеву трехкомнатная в ЖСК «Салют»?

– А что, жалуется? Ну дает! – возмутился Дроздов.– Получил за спасибо живешь государственную квартиру! Государственную! Не заплатив ни копейки! Да еще, еще…– Он задохнулся.– Честное слово, не понимаю, какого рожна ему надо? Ну и люди, ну и народ! Где же элементарная человеческая благодарность?

– Благодарен он, Валерий Семенович, очень благодарен,– успокоил я Дроздова.– Самым искренним образом благодарен…

– И на том спасибо…

– Но меня все-таки интересует вопрос: почему трехкомнатную квартиру дали Калгашкиной, а не Бабаеву?

– Калгашкиной?-растерянно переспросил Дроздов.

– Да, Ирине Алексеевне.

– А-а, Калгашкиной,-закивал Валерий Семенович.– А потому что очередность! Она, насколько я понимаю, подала заявление раньше. И льготы. Отец – инвалид войны… Сами вы недавно напоминали на сессии горсовета: их нужды ни в коем случае не забывать. А бабушка, между прочим, ветеран колхозного движения. Одна из первых вступила у себя на селе… Много их осталось, наших ветеранов? По-моему, заботиться о них – наша с вами обязанность… Вот мы и порекомендовали Калгашкину в первую очередь…

Объяснения Дроздова были вполне убедительными. И по документам все выглядело законно. Однако я хотел побеседовать с Калгашкиной. Заведующая магазином пришла ко мне взволнованная. Мне показалось, что от нее чуть-чуть попахивает спиртным.

Роста немного выше среднего, с хорошо сохранившейся фигурой, с крашенными под рыжеватую блондинку волосами, уложенными явно у парикмахера, она пыталась, как я понял, произвести на меня хорошее впечатление.

– Первый раз в прокуратуре… Хоть посмотреть, что это такое,– с улыбкой говорила она, но улыбка эта была весьма натянутой.– Надеюсь, вы меня не съедите?

Я промолчал.

– Впрочем, и не за что,– продолжала она.– У нас, поди, каждый день народные контролеры… И сегодня были. Никаких к нам претензий… Вас это интересует, товарищ прокурор?

– Нет, Ирина Алексеевна. Я хотел поговорить о квартире. Как вы ее получили?

– Законно, товарищ прокурор, на общем основании,– ответила Калгашкина поспешно.– А что? Сколько лет жила в общей! Комнатка – закуток, двенадцать метров… Неужели не имела права?

– Имели,– кивнул я.– А почему решили трехкомнатную?

– Из-за родителей… Сначала я ведь думала вступить на однокомнатную. Подала заявление… Тысяча у меня была. Все мои сбережения… Поехала к своим, на хутор, чтобы помогли. Первый-то взнос – тысяча пятьсот… Отец мне и говорит: а может, доченька, и нас в город возьмешь? Мы, говорит, дом свой продадим, на трехкомнатную наскребем. И много ли нам, говорит, осталось жить? Помрем, у тебя большая квартира останется… Нет, вы представляете, каково для дочери слышать?… Конечно, говорю, возьму. А о смерти чтобы и разговору не было! Дай бог вам до ста лет дожить… Мама-то, в общем, тоже хотела бы в город, а с другой стороны, жалко соседей бросать, сад… Конечно, они свое отработали, заслужили отдых. Чтоб и ванная, и горячая вода, и, извините, теплый туалет… Короче, на семейном совете решили: ко мне… Продали дом, дали мне четыре тысячи…

– А какой первый взнос?– спросил я.

– Пять тысяч за трехкомнатную.

Пять, а не десять, как говорила она Юре Бобошко! А может быть, парень что-то напутал? Или она прихвастнула?

– Значит, ваши родители и бабушка прописаны у вас?

– А у кого же еще?– нервно передернула она плечами.

– Ну и как, нравится им в городе?

– Да как вам сказать…– замялась Калгашкина.– С одной стороны, удобства. С другой, в городе не как на хуторе… Никого тут не знают, поговорить не с кем…

– Сейчас они здесь, в Зорянске?-спросил я.

Этот вопрос, как мне показалось, привел ее в замешательство.

– Сейчас?– переспросила она, словно не расслышала.

– Да, в настоящее время…

– Гостят… у сестры.

– Все? Отец, мать и бабушка?

– Все.

– А бабушке сколько лет?

– Восемьдесят третий…

Я видел, что мое любопытство вконец выбивает ее из колеи.

– Вы не думайте, она у нас – ого-го какая старуха! И ездить любит…

– Где живет ваша сестра?

– Да на хуторе Мокрая Ельмута. Пролетарский район Ростовской области.

Это были мои родные места. Маныч, степи, детство… Я на миг окунулся в воспоминания. Но они были явно не к месту.

– А где жили ваши родители до того, как переехали в Зорянск?

– Там же, в Мокрой Ельмуте… Я же и сама оттуда…

Спросил еще, как ей удалось получить в ЖСК «Салют» трехкомнатную квартиру, ведь свободных не было. Она повторила почти то же самое, что и Дроздов.

Когда Калгашкина ушла, я попытался разобраться, какие вопросы смутили ее больше всего.

Прописка… Да, когда я спросил, где прописаны родители Калгашкиной, она даже побледнела от волнения.

Второе. Живут ли они с ней в Зорянске? Тоже, как мне показалось, очень неприятный вопрос для заведующей магазином.

Позвонил в паспортный стол и попросил сообщить мне, кто прописан в квартире Калгашкиной.

Буквально через десять минут получил ответ, которого, честно говоря, и ожидал.

В настоящее время Ирина Алексеевна Калгашкина была прописана в своей трехкомнатной квартире одна. Но с сентября 1981 года на этой же площади были прописаны Алексей Кузьмич Калгашкин, Зинаида Прокофьевна Калгашкина и Анастасия Ниловна Рябченко – отец, мать и бабушка заведующей магазином. В сентябре 1981 года дом ЖСК «Салют» заселялся жильцами.

Через два месяца, в ноябре того же года, Калгашкин А. К., Калгашкина 3. П. и Рябченко А. Н. выписались в связи с выездом из Зорянска на постоянное место жительства в Мокрую Ельмуту.

Господи, опять Мокрая Ельмута. Пролетарский район Ростовской области… Не зря, наверное, нахлынули на меня воспоминания детства. Еще тогда, когда Калгашкина только назвала эти места, что-то буквально резануло меня по сердцу. Чистое, родное – и ложь… Да, я тогда сразу ощутил, что Калгашкина лжет. Но я пока еще в ней не разобрался до конца. Одно было ясно: вся эта история с родителями, их желание якобы переехать в Зорянск – просто уловка. Для получения трехкомнатной квартиры Калгашкиной нужны были «мертвые души», вот она и прописала у себя родителей. А получив ордер и въехав в кооператив, тут же выписала их.

Но ведь еще существовала Мокрая Ельмута. Там наверняка должна быть разгадка.

Не теряя времени, я позвонил в районный отдел внутренних дел Пролетарского района. Начальнику уголовного розыска. Мы познакомились с ним, когда я был последний раз в отпуске и заглянул в родные места.

– По какому случаю, Захар Петрович? – спросил он.

– Хотелось бы срочно получить кое-какие сведения… На хуторе Мокрая Ельмута проживают Калгашкины. Алексей Кузьмич и Зинаида Прокофьевна. Узнайте, прописаны ли они? И на чьей площади?

– Это запросто…

– Не всё… У них был свой дом. Продали они его или нет?

– А для этого надо немного времени.

– Сколько?

– До вечера терпит?

– Можно до завтра… Еще неплохо бы выяснить: выезжали куда-нибудь за последние полгода Калгашкины из хутора?

– Выясним, Захар Петрович. Свяжемся с участковым…

А на следующий день утром мне сообщили из Пролетарского РОВДа следующее:

первое: родители Калгашкиной действительно имели свой дом в Мокрой Ельмуте и продали его в начале 1981 года;

второе: Калгашкины-старшие, а также Рябченко А. Н. выписались из Мокрой Ельмуты в августе 1981 года в связи с выездом на другое место жительства. В декабре того же 1981 года они прописались в доме своей дочери Муравьевой Е. А.;

третье: на самом деле они все время жили на хуторе. Тем более что старуха Рябченко больна, почти не встает.

Итак, мне стало ясно, что вся эта катавасия с куплей-продажей дома, а также с выпиской и пропиской – махинация с целью незаконного получения Ириной Алексеевной Калгашкиной трехкомнатной квартиры.

Но только ли этим ограничивался круг ее незаконных действий? Почему горжилуправление и правление ЖСК «Салют» так благоволило к Калгашкиной? А человеку, имеющему все основания претендовать на трехкомнатную квартиру, то есть Бабаеву, отказали?

По-моему, всем этим пришло время заняться следователю.

Было возбуждено уголовное дело. Я поручил его Орлову Анатолию Васильевичу, молодому следователю. В помощь Орлову начальник городского отдела внутренних дел выделил инспектора ОБХСС старшего лейтенанта Владимира Гордеевича Фадеева, который, по просьбе следователя, срочно выехал в Мокрую Ельмуту.

Через два дня следователь и инспектор ОБХСС зашли ко мне поделиться первыми впечатлениями.

– Ну и фокусница эта Ирина Алексеевна Калгашкина,– рассказывал Фадеев.– Прямо Кио… Такого тумана напустила у своих родственников, что те ничего не поняли. И фокус готов! Я спрашиваю у бабки Рябченко: жили, мол, в Зорянске? Господь, говорит, сынок, с тобой, я уж со двора три года не выходила… Отцу Калгашкиной – тот же вопрос. Он в ответ: а чего я там не видел? Я говорю: так у вас в Зорянске трехкомнатная квартира, на ваши кровные деньги… Он прямо-таки опешил. Спрашиваю: вы дочери Ирине четыре тысячи давали? Смеется. Я, говорит, больше сотни в руках не держал… Вот так, Захар Петрович. Старики даже и не подозревают, что были жителями нашего города…

– Погодите, погодите,– остановил я инспектора ОБХСС.– Почему отец Калгашкиной говорит, что и сотни не держал в руках? Он же дом продал…

Фадеев усмехнулся.

– А знаете, кому старики продали свой дом? Своей же дочери, Муравьевой.

– Как дочери? – не понял я.

– Вот так. Своей родной дочери, которая родилась, выросла и до сих пор живет в этом доме.

– Странно,– удивился я.– А Муравьева заплатила им что-нибудь?

– В том-то и дело, что ни копейки не заплатила,– ответил Владимир Гордеевич.– А зять, то есть муж дочери, тот до сих пор так и считает стариков хозяевами дома и сада.

– Но для чего же все это понадобилось? – спросил я.

– А Муравьева, да и все остальные родственники сами не знают, какой смысл в этой купле-продаже,– продолжал Фадеев.– Говорят, Ирина Алексеевна примчалась на хутор, что-то напела с три короба и все сама с продажей и обстряпала.

– А за оформление продажи? Кто взял на себя эти расходы?

– Заведующая магазином наша разлюбезная, кто же еще? Сестра ее, то есть Муравьева, говорит, устроили семейное торжество. Обмыли, значит. Ирина Алексеевна и подарками всех своих наделила… Я считаю: это фиктивная сделка для отвода глаз.

– Ну, что скажете, Анатолий Васильевич? – обратился я к следователю.

– Вопрос с выпиской и пропиской ясен,– ответил Орлов.– Чтобы получить побольше площадь… С продажей дома – тоже…

– Да,– вспомнил я и снова спросил у Фадеева,– какая сумма фигурирует в документах о продаже дома?

– Четыре тысячи.

– Простите, Анатолий Васильевич, что перебил вас. Продолжайте.

– Вы задали старшему лейтенанту нужный вопрос,– сказал следователь.– Четыре тысячи… По-моему, Калгашкина хотела всех убедить, что большую часть денег для паевого взноса дали родители… Видимо, доходы у нее, мягко выражаясь, не совсем законные, вот она и решила замаскировать их. Владимиру Гордеевичу этим тоже нужно заняться по линии магазина «Овощи-фрукты». Я говорю «тоже» потому, что меня прежде всего волнует: якобы Калгашкина переплатила за получение квартиры пять тысяч. Попахивает взяткой…

– Помните, она жаловалась Бобошко, что из-за Бабаева ей пришлось еще дать кому-то две лишние тысячи?

– Не знаю, можно ли так безоговорочно верить этому парню,– высказал я свои сомнения.– Да и говорил он с Бабаевым, кажется, не совсем трезвый.

– Можно,– с уверенностью произнес Орлов.– Я с Юрой уже беседовал. На этот раз парень был совершенно трезвый и повторил почти слово в слово то, о чем писал в редакцию и говорил вам учитель географии.

– А не сводит ли Бобошко счеты с Калгашкиной?

– Нет, Захар Петрович, не похоже. Вообще, он производит неплохое впечатление. По-моему, Бобошко такой, как его характеризует Бабаев. Честный, искренний. Но какой-то потерянный, надломленный… Я помог ему устроиться лаборантом в санэпидстанцию. Пока ему там нравится… Так вот, мы с ним часа четыре беседовали. Между прочим, Юра очень скоро разобрался, что за женщина Калгашкина, и расстался с ней. Хотя она до сих пор заманивает его к себе.

– Это так,– подтвердил старший лейтенант.– Домой Юре звонит и через приятелей передает…

– Вы бы слышали, Захар Петрович, как Бобошко возмущался,– продолжал Орлов.– Рассказывал, что однажды полдня провел в магазине Калгашкиной. Вы, говорит, товарищ следователь, не поверите. К ней все время приходят блатовики. С черного хода. Калгашкина отпускает им дефицит. Она ведь и заведующая, и продавец. В магазине, кроме нее, только еще один продавец, уборщица да грузчик… За свой дефицит она имеет из-под прилавка в других магазинах разные вещи, деликатесы, книги. Представляете, собрание сочинений Фенимора Купера достала, три комплекта. Бобошко спрашивает Калгашкину: зачем? Она ему отвечает: комплект диспетчеру автобазы, чтобы у магазина не было перебоев с транспортом; комплект дочери директора совхоза, чтобы зелень всякую и овощи отпускали в первую очередь, посвежее и побольше. Третий – пригодится…

Я вспомнил, что жена частенько сетовала: в городе бывает невозможно купить помидоров или огурцов, а у Калгашкиной – пожалуйста…

– Так вот,– продолжал тем временем следователь,– этот Бобошко считает: вам, чтобы приобрести «Трех мушкетеров», надо полгода макулатуру собирать. А Калгашкина спокойно, без всякой макулатуры, купила двадцать пять экземпляров. И еще спрашивает: вы на Эдуарда Хиля ходили, когда в прошлом месяце он был на гастролях в Зорянске? Я отвечаю: нет, не попал, поздно позаботился о билетах… Юра говорит: не попали из-за таких, как Ирка,– у нее на концерт Хиля было пятнадцать билетов. Через кассиршу… В общем, как он выразился, это похоже на мафию. И честным людям из-за них ничего не достается. Поэтому кругом дефицит…

– Ну а через кого она устроила себе трехкомнатную квартиру, с Бобошко не делилась?– спросил я.

– Этого парень не знает,– ответил следователь.

Орлов вызвал на допрос Калгашкину. Посоветовавшись, мы решили, что мне тоже надо присутствовать.

Когда заведующая магазином «Овощи-фрукты» ознакомилась с показаниями отца, матери, бабушки и сестры, полученными Фадеевым в Мокрой Ельмуте, она совершенно растерялась.

После нескольких вопросов, заданных следователем, я спросил у нее:

– Как же получается, Ирина Алексеевна, мне вы говорили одно, а на самом деле…

– Хотела я своих забрать к себе, честное слово, хотела! – стала убеждать нас Калгашкина.– Ведь родная им, не приемная! Старые они у меня… Я вам тогда сказала, что мама испугалась; а вдруг им тут климат не подойдет. И знакомых нет никого, будут сидеть в четырех стенах, как неприкаянные. Я с утра до вечера на работе. Даже выходные дни приходится прихватывать. Материальная ответственность! Все тащат – уборщица, грузчик, шофера…

– Значит, то, что ваши родители дали вам часть денег на паевой взнос, неправда?– снова задал вопрос следователь.

– Деньги я сама накопила. Зарплата у меня приличная, плюс премиальные. И сколько мне одной надо? Вы не верите, да? Не верите?– с каким-то отчаянием проговорила она.– Конечно, если работник торговли, то ему верить нельзя… Вот поэтому и приходится…– Калгашкина замолчала, комкая в руках носовой платок.

– Что приходится?– спросил Орлов.

– Выдумывать,– вздохнула Калгашкина.– Якобы родители помогли на кооператив.

– Но зачем вам трехкомнатная?– продолжал Орлов.

– Личную жизнь хочу устроить. Как каждая женщина… А кто меня возьмет? Кому я нужна в тридцать пять лет? Вон, в газетах пишут, что нас, баб, куда больше, чем мужиков. А сколько вокруг молоденьких девчонок? Неужели я не имею права на семейное счастье?– Калгашкина неожиданно всхлипнула, приложила к глазам платочек.– Куда таким, как я, деваться? Это раньше мужчины шли к женщине с цветами да с шампанским. А нынче им самим пол-литра надо ставить… Вот добрые люди и надоумили, присоветовали. Что, говорят, Калгашкина, тебе однокомнатная? Семью заводить надо. Против трехкомнатной мужик не устоит…– Она вздохнула.

– А кто именно присоветовал?– поинтересовался Орлов.

Калгашкина немного подумала.

– Да взять хоть бы Корнеева Геннадия Ефимовича. Очень душевный старик. В нашем ЖЭКе работал.

– Интересно, из каких побуждений?

– Из уважения. Пенсионер. Прихварывал. Вот иной раз и оставишь ему виноградику получше или помидорчиков посвежее.

– А вы что, не знаете, что это преступление? – строго посмотрел на Калгашкину следователь и достал из ящика «Ведомости Верховного Совета РСФСР».– Не читали Указ о внесении дополнений в Уголовный кодекс?

Заведующая магазином испуганно посмотрела на Орлова. А он зачитал:

– «Статья сто пятьдесят шесть – три. Нарушение правил торговли. Продажа товаров со складов, баз, из подсобных помещений торговых предприятий (организаций) или предприятий (организаций) общественного питания или сокрытие товаров от покупателей, совершенное из корыстной или иной личной заинтересованности, наказывается исправительными работами на срок до одного года с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью в торговых предприятиях (организациях) и на предприятиях (организациях) общественного питания либо без такового; или штрафом до ста рублей. Те же действия, совершенные повторно, наказываются лишением свободы на срок до трех лет или штрафом до пятисот рублей…»

Орлов закрыл «Ведомости…».

– А-а, этот,– протянула Калгашкина облегченное – Конечно, слышала… Но… когда он вышел?

– В сентябре 1981 года,– сказал следователь.

– Вот. А я отпускала Корнееву раньше, до сентября… И адвокат говорил мне, что закон обратной силы не имеет. После Указа даже луковицы в подсобке не спрячу. Все на прилавок…

– На каком этаже вы живете?– неожиданно спросил Орлов.

– На четвертом. А что?– удивилась Калгашкина.

– По жеребьевке вытянули?

– Нет, сама выбирала. Как член правления.

– Так,– постучал авторучкой по столу следователь. Я видел, что теперь удивлен он: это были неизвестные нам сведения.– Значит, члены жилищно-строительного кооператива «Салют» ввели вас в правление…– произнес Орлов.

Калгашкина кивнула.

– Когда?

– Ну, когда…– несколько замялась заведующая магазином.– Дату я не запомнила…

Следователь Орлов тут же отправился в правление ЖСК «Салют». И вернулся оттуда со всеми его протоколами. Успел он допросить и председателя правления Николая Николаевича Щербакова.

– Кажется, ниточка прослеживается, Захар Петрович,– не сумев сдержать торжествующего вида, начал Анатолий Васильевич, кладя на мой стол папки с бумагами.– Во-первых, ни в одном из протоколов общих собраний членов ЖСК не значится, что Калгашкина избиралась членом правления.

– Выходит, опять солгала?

– Нет. Председатель правления Щербаков сказал, что они, то есть члены правления, ввели Калгашкину вместо Карапетяна… Помните, он выбыл из ЖСК, а его квартиру дали Калгашкиной.

Я кивнул. А следователь продолжал:

– Щербаков говорит: пожалуйста, есть протокол заседания правления.– Следователь открыл папку и нашел нужный документ.– Послушайте: «Заслушано сообщение председателя ЖСК «Салют» Щербакова Н. Н. о рекомендации жилищного управления Зорянского городского исполнительного комитета Совета народных депутатов ввести в состав правления товарищей Калгашкину И. А. и Тараданкина К. П.

Постановили: ввести в состав правления ЖСК «Салют» Калгашкину И. А. вместо выбывшего члена правления и члена ЖСК Карапетяна…»

– Но это же незаконно,– сказал я.– Членов правления ЖСК может избирать только общее собрание.

– То же самое я сказал Щербакову. А он мне: но ведь Калгашкину и Тараданкина рекомендовало горжилуправление. Сам Дроздов.

– Дроздов? – переспросил я.

– Вот именно. Сам начальник горжилуправления,– подтвердил Орлов.– Но, понимаете, Захар Петрович, я пересмотрел все протоколы заседаний правления ЖСК во время строительства дома. Ни на одном не присутствовали ни Калгашкина, ни Тараданкин.

– А кто такой Тараданкин?

– Щербаков говорит, его взяли в правление для подкрепления. И как представителя рабочего класса. А то все служащие…

– Для подкрепления? – переспросил я.

– Да.

– Но ведь он во время стройки ни разу не был на заседаниях,– удивился я.

– Я задал Щербакову этот же вопрос. Он замялся. И опять за свое: горжилуправление рекомендовало, настаивало…

– Настаивало? Даже так? Поинтересуйтесь личностью Тараданкина.

– Хорошо,– кивнул следователь.– Так что Дроздов проявил тут пока непонятную настойчивость.

– Мне он говорил совершенно другое… У вас все?

– Нет, помните, Калгашкина упомянула тут некоего Корнеева? Ну, доброго старичка-пенсионера?

– Который присоветовал ей вступить в трехкомнатную?– вспомнил я.

– Вот-вот. Так этот Корнеев Геннадий Ефимович осуществлял технадзор за строительством дома ЖСК «Салют».

Следователь отыскал в папке и показал мне документ, вернее, трудовое соглашение, по которому ЖСК «Салют» принимал на себя обязательство ежемесячно выплачивать сто пятьдесят рублей Корнееву Г. Е. за осуществление им технического надзора за строительством дома. Всего им было получено тысяча пятьсот рублей.

– Он что, строитель?– поинтересовался я.– Есть диплом? Или практик?

– Бухгалтер.

– Как же так? – удивился я.– Ведь для того, чтобы осуществлять надзор, нужны соответствующее образование и опыт.

– Щербаков говорит, что Корнеев толковый мужик. Работал долгое время бухгалтером ЖЭКа…

– Насколько я понимаю, бухгалтерия – одно, а строительство – другое. Технадзор есть технадзор. Тут следует разбираться в строительстве, а не в дебете-кредите.

– Порекомендовали,– усмехнулся Орлов.

– Кто?

– Дроздов.

– Опять Дроздов! – не выдержал я.

– Вот именно, Захар Петрович. Считаю, что его надо допросить.

На следующее утро, как только пришел на работу, в кабинете раздался телефонный звонок. Звонил председатель горисполкома Лазарев.

– Захар Петрович,– сказал он раздраженно,– по-моему, существуют какие-то джентльменские нормы отношений…

– Разумеется,– ответил я спокойно, догадываясь, что обеспокоило председателя.

– Если вам нужны какие-то разъяснения от нашего ответственного работника, можно ведь снять трубку и поговорить. Нельзя же подрывать авторитет…

– Вы о чем?

– О Валерии Семеновиче Дроздове. Ему прислали повестку явиться в прокуратуру. Почтой, на дом. Это уж, по-моему, сверх всякой меры! Призовите, пожалуйста, вашего следователя к порядку…

– Не понимаю вашего раздражения. Я в действиях следователя не вижу нарушения. Все по закону…

Ответ, как мне показалось, не удовлетворил председателя горисполкома.

Я вызвал Орлова. У него в это время был инспектор ОБХСС Фадеев, и они зашли вместе.

– Интересные сведения получил Владимир Гордеевич о Калгашкиной,– сказал Орлов.

Он посмотрел на старшего лейтенанта, как бы предоставляя ему слово.

– Можно?– на всякий случай спросил тот.

– Конечно, конечно.

– Я уже докладывал своему начальству. А теперь вот вам… Итак, по порядку.– Фадеев раскрыл блокнот.– Установлено, что приблизительно месяц назад на нашем рынке некто по фамилии Глушко торговал апельсинами. Такой чернявый, с усами. Говорят, похож на грузина… Его же видели в доме ЖСК «Салют». Жил некоторое время у Калгашкиной.

– Помните, Юра Бобошко говорил, что у Ирины Алексеевны появился новый, очередной муж в кавычках, грузин? – напомнил Орлов.

– Помню, конечно,– ответил я.

– Мы стали выяснять,– продолжал инспектор ОБХСС.– В то же время по документам магазина «Овощи-фрукты», где заведующая Калгашкина, было получено две тонны марокканских апельсинов. Но в продажу они не поступали. Это подтвердили работники магазина – грузчик и уборщица.– Владимир Гордеевич отложил блокнот.– Я думаю, грузчика и продавца заменил этот самый Глушко. Но не в магазине, а на рынке. Действительно, никто из жителей микрорайона апельсинов в магазине не видел. А на рынке в то время были. И кто продавал? Глушко.

– А что говорит Калгашкина?-спросил я.

– Мы еще по этому поводу не беседовали,– ответил Фадеев.– Однако ей трудно будет оправдаться. В день отпуска апельсинов с базы, а также на другой и третий день она не была на работе. Взяла бюллетень. Но на самом деле, как установлено, ездила в дом отдыха в Светлоборск… Тогда я вызвал врача, который дал бюллетень. Та расплакалась и тут же призналась, что больничный у нее просила сама Калгашкина. И врач прямо в магазине выписала ей бюллетень…

– За что же она так благоволит к Калгашкиной?– поинтересовался я.

– Все то же, Захар Петрович. Виноградик получше, помидоры посвежее,– повторил старший лейтенант слова Ирины Алексеевны.

– Да,– вздохнул Орлов,– продавать совесть врача за килограмм помидоров.

– Уж так просила не доводить до сведения руководства поликлиники,– сказал Фадеев.– Сынишка, мол, у нее болеет, витамины нужны. Вот и попутал бес…

– Теперь прикиньте, Захар Петрович,– сказал следователь,– какой барыш они получили от этой сделки! Глушко продавал апельсины по шесть рублей, не так ли?– посмотрел он на старшего лейтенанта.

– По шесть.

– А розничная цена в магазине два рубля. Две тысячи килограммов помножить на четыре… Восемь тысяч рублей,– подсчитал Орлов.

– У нас есть сведения, что Калгашкина грела руки не только на апельсинах,– сказал инспектор ОБХСС.– И эти сведения мы сейчас проверяем.

– А Глушко? – поинтересовался я.

– Ищем голубчика. Уже есть кое-какие успехи…

Следователь посмотрел на часы.

– Извините, Захар Петрович, у меня сейчас допрос Дроздова… Присутствовать не желаете?

– Хочу,– сказал я.– Тем более, в большой обиде он, что повесткой вызвали.

– А как же еще? Дипкурьером? – усмехнулся Орлов.

Дроздов явился в кабинет следователя с недовольным лицом, но, увидев меня, поздоровался довольно вежливо. Однако не скрывал, что процедура заполнения сведений в бланке протокола допроса ему неприятна.

– Валерий Семенович,– начал Орлов,– вы подписывали Калгашкиной ордер на вселение в квартиру ЖСК «Салют»?

– Как и многим сотням новоселов в нашем городе… И всегда радуюсь, что люди получают новые квартиры,– ответил Дроздов.– Дай бог многим такой праздник.

– На каком основании вы выдали ордер Калгашкиной на трехкомнатную квартиру?– продолжал следователь.

– На основании решения горисполкома… А исполком исходил из того, что у Калгашкиной в семье было четыре человека… И если кое-кто идет на подлог, то пусть сам и отвечает за этот самый подлог… Или вы со мной не согласны, товарищ следователь? – посмотрел он на Орлова.

– В протоколах общих собраний членов ЖСК «Салют» есть только решение о принятии заявления Калгашкиной на однокомнатную квартиру,– продолжал Орлов спокойно.– И вдруг она получает трехкомнатную… Вы должны были знать, что это незаконно.

– Почему? – воскликнул Дроздов.

– А потому, что общее собрание членов ЖСК решения о предоставлении Калгашкиной трехкомнатной квартиры не принимало. Выходит, что вы, не проверив, поставили свою подпись.

– Лично я смотрю и подписываю документы, которые готовит и проверяет инспектор управления. Вот у нее и спрашивайте, почему мне подсунули эту липу! – приподнявшись со стула, выпалил Дроздов.– Я не могу контролировать каждую бумажку! Физически не в состоянии! Через мои руки их тысячи проходит! Или прикажете бросить все дела и заниматься только тем, что проверять каждое сведение, каждую буковку? Зачем, простите, тогда инспектора?

Забегая вперед, скажу, что следователь Орлов допросил инспектора горжилуправления, которая готовила документы по ЖСК «Салют». По ее словам, она дважды напоминала Дроздову, что по поводу выделения Калгашкиной трехкомнатной квартиры нет решения общего собрания членов кооператива. Начальник горжилуправления сказал, что такое решение будет. И что просьбу Калгашкиной о предоставлении трехкомнатной квартиры поддерживают «сверху».

– Хорошо,– спокойно выслушав тираду Дроздова, сказал Орлов.– Пойдем дальше… Вы знали, что Калгашкина и Тараданкин незаконно вошли в состав правления ЖСК «Салют»?

– Понятия не имею,– резко ответил Дроздов.– И вообще такими вопросами, кто вошел, а кто вышел из правления, не занимаюсь. Или, по-вашему, это тоже дело начальника горжилуправления?

– Не знаю, но, судя по тому, что вы рекомендовали Калгашкину и Тараданкина…

– Чушь! Никого я не рекомендовал. Вы же отлично знаете: это решает общее собрание членов кооператива самостоятельно.

– И Корнеева осуществлять технадзор за строительством дома вы тоже не рекомендовали?– спросил Орлов с явным раздражением.

– Нет, не рекомендовал! Может быть, вы еще скажете, что я советовал, какие клеить обои, какие сиденья ставить на унитазы – деревянные или пластмассовые?!

Видя, что обстановка, мягко выражаясь, накалилась, я спросил у Дроздова:

– Валерий Семенович, а кем вам приходится Корнеев?

Инспектор ОБХСС Фадеев уже успел выяснить, что они состоят в каком-то родстве.

– Какой Корнеев? – обернулся ко мне начальник горжилуправления.

– Геннадий Ефимович.

– Дядя жены… А что?

И все же я сделал замечание Анатолию Васильевичу, когда разгневанный Дроздов покинул кабинет следователя.

– Надо сдерживать свои эмоции…

– Но почему?– удивился Орлов.– Потому что ответственный работник?

– Кто бы ни был… Вы должны всегда оставаться спокойным и объективным.

– Так ведь он нахально врет. И про Калгашкину с Тараданкиным, и про Корнеева…

– А это еще не доказано. Может быть, неправду говорил Щербаков, председатель правления ЖСК «Салют»…

– Уверен, Дроздов помчался сейчас к нему,– продолжал горячиться следователь.

– Вполне возможно…

– Простите, Захар Петрович,– следователь схватил трубку телефона, набрал номер.– Володя?… Да, я… Понимаешь, по-моему, Дроздов сейчас направился к Щербакову… Да, умница, понял правильно. Действуй… Потом сразу позвони.– Он положил трубку.– Это я Фадееву…

– Догадался.

– Да, Захар Петрович, вы, наверное, правы. Зря я резко с Дроздовым. Выдал себя, да?

– Не в этом дело…

– Вот я думаю: а вдруг он не к Щербакову, а к Корнееву? Как же быть? Может, Корнеева срочно вызвать сюда?

– По-моему, лучше вам самому к нему поехать…

Орлов отправился к родственнику начальника горжилуправления домой.

Мне же пришлось по неотложному делу выехать из города. Так что доложил мне Орлов о ходе расследования только на следующий день.

– А я был прав: Дроздов действительно отсюда прямиком к Щербакову. Набросился на бедного председателя правления, требовал нигде и ни при каких обстоятельствах не упоминать его имени… А Щербаков, кажется, тоже разозлился. Говорит, что не желает быть козлом отпущения…

– В каких таких грехах?

– Есть, Захар Петрович, есть грехи. И серьезные. Вот вам протокол допроса Корнеева. Перепугался так, что все выложил.

Бухгалтер-пенсионер дал следующие показания:

«По существу дела могу сообщить: последние три года я часто болел, несколько раз лежал в больнице с гипертонией. Болезнь всегда-дополнительные расходы. Я обратился полтора года тому назад к своему родственнику, мужу моей племянницы В. С. Дроздову с просьбой одолжить на время сто рублей. В ответ Дроздов сделал мне предложение: по его рекомендации я буду зачислен инженером по технадзору строительства дома ЖСК «Салют» за сто пятьдесят рублей в месяц. Он поставил условие: половину отдавать ему. Принимая во внимание мое нелегкое материальное положение, я согласился. Правда, сказал Дроздову, что в строительстве ничего не понимаю. Дроздов заверил меня, что инженерных знаний и не потребуется, нужно изредка появляться на стройке, и все. Так оно и было. В общей сложности я получил от ЖСК «Салют» 1500 рублей. Из них половину передал Дроздову…»

– Понимаете, это же взятка от ЖСК! – воскликнул Орлов, который внимательно следил за мной.– Взятка в рассрочку!

Я продолжил читать протокол допроса.

«Вопрос: Вы знаете Ирину Алексеевну Калгашкину?

Ответ: Завмагазином «Овощи-фрукты»? А как же, знаю. Она жила в доме, который относился к ЖЭКу, где я работал бухгалтером.

Вопрос: Какие у вас с ней были отношения?

Ответ: А какие у нас могут быть отношения? Стар я уже, чтобы поглядывать на таких молодых женщин… Просто были знакомы. Она ко мне со всей душой. Позвонит, бывало: зайдите, Геннадий Ефимович, я вам черешни оставила. Или еще там что. Ну, идешь. Она, конечно, самое лучшее выберет.

Вопрос: А сверх установленной цены брала что-нибудь?

Ответ: Ни боже мой. Но ведь надо как-то на заботу ответить. Вот и покупал ей духи к Восьмому марта. Рублей за девять-десять…

Вопрос: И она принимала подарки?

Ответ: Тогда принимала. Ну, когда в коммунальной квартире жила.

Вопрос: А теперь?

Ответ: Теперь – нет.

Вопрос: Почему же?

Ответ: Из уважения, наверное.

Вопрос: А может быть, потому, что и так чувствует себя обязанной вам?»

– Вот тут он и струхнул,– снова прокомментировал следователь.– Я понял, что попал в самую точку. И, как говорится, начал наступление.

«Вопрос: Вы ей, кажется, порекомендовали подать заявление на получение в том же ЖСК «Салют» трехкомнатной квартиры?

Ответ: Что-то не помню такого…

Вопрос: Постарайтесь припомнить. Калгашкина сказала, что именно вы посоветовали… Было такое?

Ответ: Да, что-то в этом роде…

Вопрос: И за что же вы к ней были так внимательны, Геннадий Ефимович?

Ответ: Из уважения. Да и жалко ее: бабенка хорошая, душевная, а вот семью никак завести не может.

Вопрос: У нас другие сведения, Геннадий Ефимович… Трехкомнатную квартиру Калгашкина получила нечестным способом. Помимо пяти тысяч паевого взноса она заплатила еще столько же, то есть пять тысяч рублей. Кому и когда, не знаете?

Ответ: Нет.

Вопрос: А Бабаеву вы говорили, что знаете, кому надо дать, чтобы получить квартиру побольше. И даже брались посодействовать. Не так ли?

Ответ: Не мог я такое предлагать. Если и помогал кому в ЖСК, так это отнести-принести документы. Ведь зарплату получал, а дела как бы никакого. Попросит меня кто-нибудь: занеси, мол, Геннадий Ефимович, справки или другие бумаги. Почему не занести? Я пенсионер, времени сколько угодно…

Вопрос: И куда вы носили?

Ответ: В строительно-монтажное управление, горэлектросеть… Да мало ли…

Вопрос: А в горжилуправление? Дроздову?

Ответ: Носил, а как же. Сколько раз.

Вопрос: И это действительно были документы?

Ответ: А почем знаю. Дадут мне заклеенный пакет, не буду же я вскрывать…

Вопрос: Дроздову носили пакеты только на работу?

Ответ: Иной раз и домой. Бывал же у него по-родственному.

Вопрос: От кого именно носили Дроздову?

Ответ: От Щербакова, председателя ЖСК «Салют».

Вопрос: Еще от кого?

Ответ: Всех не упомнишь.

Вопрос: Калгашкина передавала что-нибудь через вас Дроздову?

Ответ: Было как-то.

Вопрос: Когда и что?

Ответ: Да в начале восемьдесят первого года, кажется, в марте, Калгашкина попросила передать Валерию Семеновичу сверток.

Вопрос: А что, по-вашему, было в нем?

Ответ: Книга. Я сам видел, когда он развернул сверток.

Вопрос: И Дроздов принял этот подарок?

Ответ: На следующий день вернул. Попросил снова отдать Калгашкиной. И при этом добавил: «Пусть она обратится к Щербакову, тот все сделает…»

Протокол допроса неожиданно обрывался. Я вопросительно посмотрел на следователя.

– Понимаете, Захар Петрович, у этого Корнеева случился приступ. Наверное, переволновался очень. Схватился за сердце, побелел. Я вызвал «скорую помощь». Померили давление – жутко высокое. Хлопотали над стариком минут сорок. Увезли в больницу.

– Но ведь это нельзя считать документом,– показал я на протокол.– Корнеев не прочел, не расписался…

– А вдруг у человека инфаркт? Не буду же я требовать у него в таком состоянии подпись…

– Верно,– кивнул я.– Действительно, ничего тут не поделаешь.

– Но какие важные сведения! Во-первых, Дроздов связан с Щербаковым, председателем ЖСК «Салют». В этом я теперь не сомневаюсь. Потому что договор с Корнеевым о технадзоре за строительством дома – это липа, а вернее, форма взятки. И не Корнееву, а самому Дроздову. Во-вторых, обратите внимание: Калгашкина передала сверток Дроздову через Корнеева в марте 1981 года. Именно тогда ее провели в члены правления кооператива и затем поставили в список на получение трехкомнатной квартиры.

– Корнеев говорит, она передала только книгу.

– Наверняка еще кое-что,– убежденно сказал следователь.– Эх, жаль, что так получилось. Я обязательно узнал бы у старика, что он еще носил от Калгашкиной Дроздову.

Видя мое недоверие (а я действительно был в затруднении: приступ Корнеева помешал установить до конца истинное положение, и поэтому делать окончательные выводы все-таки было нельзя), Орлов решительно произнес:

– Да тут младенцу ясно: Корнеев – посредник. Между взяточником и взяткодателем. Вспомните, он и к Бабаеву сунулся. Тот отверг нечестный путь. А вот Калгашкина клюнула.

– Похоже, что это именно так,– сказал я.– Но пока что у нас лишь показания Корнеева. И те без подписи допрашиваемого.

– Уверен, Захар Петрович, доказательства будут. И очень скоро!… А сейчас я попрошу вас утвердить постановление на обыск у Калгашкиной, Дроздова и Щербакова…

Следователь Орлов начал с квартиры Калгашкиной. Действительно, как говорил учитель географии Бабаев, новой обстановкой завмагазином еще не обзавелась. Но зато у нее были обнаружены ценности. И немалые. Кольца, броши, серьги, кулоны из золота и платины, украшенные драгоценными камнями, на общую сумму около семнадцати тысяч рублей. С десяток пар дорогих импортных сапог и туфель, две дубленки, пальто из замши и лайковой кожи. А уж всяких там кофточек, платьев, шерстяных и трикотажных костюмов было столько, что хватило бы одеть нескольких привередливых модниц. Все, конечно, импортное. Нашли у Калгашкиной и деньги, около тридцати тысяч рублей.

– Зачем она их дома хранила?– спросил я у следователя, когда он приехал с обыска.

– Наверное, боялась класть на сберкнижку. Чуяла, что ее деятельность может заинтересовать следственные органы. Вот она и посчитала, что надежнее их держать не на книжке, а просто в книге.

Орлов положил мне на стол роман А. Дюма «Виконт де Бражелон». С виду – книга как книга.

– Откройте,– с улыбкой сказал следователь. Я открыл. Под обложкой аккуратно сквозь все страницы было вырезано четырехугольное отверстие. Оно было заполнено сторублевыми купюрами.

– Между прочим, Захар Петрович,– продолжал Орлов,– у Калгашкиной нашли еще один подобный экземпляр. Только пустой. Я и подумал: может, он служил не для хранения денег, а для передачи?

– Вы думаете, Корнеев передавал от Калгашкиной Дроздову именно ее?

– Вот-вот! Скажу честно, мне не давало покоя: зачем было заведующей магазином посылать Дроздову какую-то книгу? Подарок? Несолидно. А главное, он на следующий день вернул…

– А где та, вторая книга?

– Срочно послал на дактилоскопическую экспертизу. Если она побывала у Дроздова, скорей всего будут обнаружены его отпечатки пальцев…

– Когда обещали результаты?

– Сегодня, к концу дня… А вот еще одна находка у Калгашкиной. И, по-моему, не менее интересная.

Следователь протянул мне записную книжку.

В ней не было ни номеров телефонов, ни адресов. Она была вся испещрена цифрами и датами. А также инициалами или сокращенными названиями – скорее всего учреждений.

– Насколько я понял, личный гроссбух,– пояснил следователь.– Кое-что мне уже удалось расшифровать. Поработать над этим документиком придется основательно. Ирина Алексеевна, вероятно, мало надеялась на свою память, вот и делала заметки, кому и когда давала деньги, от кого получила… Разрешите?

Я отдал книжку Орлову.

– Вот смотрите,– нашел следователь нужный листок.– Двенадцатого, третьего, восемьдесят первого. Д. В. С.– два… К. Г. Е.– ноль целых четыре десятых… Щ. Н. Г.– ноль целых пять десятых… Вам это ничего не говорит?

– Д. В. С. Уж не Дроздов ли Валерий Семенович?

– Уверен – он! А цифра два – это значит: куска, то есть две тысячи на блатном жаргоне… К. Г. Е.– не кто иной, я думаю, как Корнеев Геннадий Ефимович. Он за совет подать заявление на трехкомнатную квартиру получил ноль целых четыре десятых куска, или четыреста рублей… Дальше идет Щ. Н. Н. – Щербаков Николай Николаевич – пятьсот рублей. И обратите внимание на дату – двенадцатого марта восемьдесят первого года. А уже на следующий день, тринадцатого марта, Калгашкина проведена в члены правления ЖСК «Салют» и внесена в список на трехкомнатную квартиру!

– Да, но всего получается около трех тысяч,– сказал я.– Откуда же появилась сумма в пять тысяч рублей, о которой усомнился Бобошко? Или Калгашкина прихвастнула?

– Совсем нет.– Следователь полистал «книгу доходов и расходов» завмагазином.– Пожалуйста. Четвертого, пятого, восемьдесят первого. Д. В. С.– два… Выходит, в мае месяце она отвалила начальнику горжилуправления еще две тысячи.

– Интересно почему? Как вы думаете?

– В это время за Бабаева усиленно хлопотали перед горисполкомом о предоставлении ему трехкомнатной квартиры. У Калгашкиной возникли сложности. Я думаю, под этим видом с нее и получили дополнительную мзду.

– Логично,– кивнул я.– Однако это еще не бесспорное доказательство. Понимаете, Анатолий Васильевич, расследование дел о взяточничестве – очень хлопотная и тонкая штука. Особенно если преступник не схвачен с поличным. Тем более, взятку давали давно. И без свидетелей… Ну, предъявите вы Калгашкиной эту записную книжку, а она вам скажет, что Д. В. С.– вовсе не Дроздов, а какой-нибудь Дмитрий Васильевич Сергеев. И речь идет не о двух тысячах рублей, а о двух килограммах яблок…

– Хорошо, а что она скажет о такой записи?– Следователь полистал книжку и прочел: – Три от Г. М. Д.– двенадцатого, второго, восемьдесят второго… Расшифровываю: три тысячи рублей от 1л ушко Миколы Даниловича – двадцатого февраля восемьдесят второго года… Как раз в это время в магазин «Овощи-фрукты» отпустили две тонны марокканских апельсинов, которые ушли налево…

– Не буду гадать, Анатолий Васильевич, как поведет себя на допросе Калгашкина, но прошу отнестись к нему очень серьезно… Кстати, нашли этого Глушко?

– Пока нет.

– Когда думаете допросить Калгашкину?

– Сейчас. Она здесь, в прокуратуре…

Я как в воду глядел. Калгашкина отрицала факт дачи взятки кому бы то ни было и за что бы то ни было. А о найденных у нее деньгах – тридцати тысячах рублей – сказала, что их у нее оставила на хранение подруга, которая работает на Севере. Записи же в книжке, по ее словам, не что иное, как памятка, кто и сколько у нее брал в долг продуктов в магазине. Она утверждала также, что апельсины были реализованы через магазин.

Часа четыре говорил с ней следователь. Калгашкина упорно стояла на своем.

Принимая во внимание, что заведующая магазином могла сговориться с Дроздовым и Щербаковым, как всем им вести себя на допросах, было решено, что лучше взять ее под стражу.

В тот же день Орлов произвел обыск в квартирах председателя ЖСК Щербакова и начальника горжилуправления Дроздова.

– У Щербакова не квартира, а прямо выставка сувениров,– делился следователь своими впечатлениями.– Чего там только нет! И пластмассовые вазы, и хрустальные ладьи, какие-то деревянные медведи, рога, подарочные чернильные приборы… И дешевка, и дорогие вещи – все вперемешку… Дома во время обыска была мать Щербакова и его дочь. Сам председатель правления укатил с женой на свадьбу к родственникам в другой город… Я спрашиваю у матери: кто это увлекается безделушками? А она: моего, говорит, Николая очень уважают в кооперативе, вот и несут в знак душевной благодарности…

– Как, как? – переспросил я.

– В знак, говорит, душевной благодарности,– повторил следователь.– А когда мы выходили, сосед по площадке так прямо и влепил: хапуга, говорит, этот Щербаков. За каждой бумажкой к нему неделями ходить приходится, пока подарок не принесешь. За справку – берет, поставить печать – и то берет…

– А что он за птица? Где работает?

– До того, как стал председателем правления ЖСК, работал в типографии наборщиком. Потом неожиданно сделался заместителем директора строительного техникума. Но, Захар Петрович, странное дело: время устройства Щербакова в это среднее учебное заведение совпадает со временем, когда дочь директора техникума въехала в ЖСК «Салют» в однокомнатную квартиру…

– Тоже «душевная благодарность»?

– Похоже, что так. Ты мне квартиру, а я тебе должность…

– Когда Щербаков должен вернуться со свадьбы?

– Его мать сказала: сегодня-завтра… Тут же допрошу его.

– Ну, а как обыск у Дроздова?

Следователь развел руками:

– Да, знаете, ничего подозрительного не обнаружили… Я бы не сказал, что очень роскошная обстановка. Хороший мебельный гарнитур, югославский. Несколько ковров, не очень дорогих. Есть хрусталь, но немного… Ни денег, ни драгоценностей не нашли.

– Валерий Семенович присутствовал при обыске?

– Был. Грозился найти на меня управу…

Но, как ни странно, на этот раз никто за начальника горжилуправления вступаться не пробовал. Я сам позвонил председателю горисполкома Лазареву, но тот был в командировке в областном центре.

Обсудив со следователем вопрос о мере пресечения в отношении Щербакова и Дроздова, мы пришли к следующему: пока на руках Орлова не будет показаний, изобличающих взяточников, ограничиться подпиской о невыезде.

Однако в тот же день это решение пришлось изменить.

Когда я вернулся после обеденного перерыва на работу, в приемной навстречу мне со стула поднялся пожилой мужчина. Тут же находилась женщина с авоськой в руках. Оба были бледные от волнения. Я успел заметить в авоське какие-то свертки.

У мужчины дрожал подбородок. Он хотел что-то сказать, но так и не смог.

– Гражданин прокурор,– хрипло произнесла за него женщина.– Вот, пришли. С повинной…

– Заходите,– открыл я дверь кабинета.

– Я уж один, Соня,– наконец обрел дар речи мужчина.– Сам натворил, сам и ответ держать буду…

– С богом, Саша,– тихо проговорила женщина…

– Васильков моя фамилия,– представился мужчина, когда мы сели.– Александр Прокофьевич… Извелся я, гражданин прокурор. Вконец совесть заела. Шестьдесят лет прожил честно. На войне смерти в глаза смотрел. А вот последнее время живу как тварь какая-то, собственной тени боюсь… Словом…– Он махнул рукой и замолчал.

– Объясните, пожалуйста, что же вы натворили?– спросил я, видя, как трудно перейти ему к делу.

– Ведь я всегда презирал тех, кто ловчит, на чьем-то горбу или каким другим паскудным мака-ром в рай въехать хочет… И вот на старости лет…– Васильков судорожно вздохнул.– Пишите. Я, Васильков Александр Прокофьевич, дал взятку триста рублей начальнику горжилуправления Дроздову, за что получил двухкомнатную квартиру… И готов понести за это заслуженное наказание…

Он замолчал и вздохнул так, словно сбросил с себя тяжелую ношу.

– Хорошо,– сказал я,– вы это сами изложите потом на бумаге. А теперь расскажите, как это получилось?

– Понимаете, гражданин прокурор, вот уж как намаялся,– провел он ребром ладони по горлу.– Трое в одной комнате. Знаете три дома на Привокзальной улице? Барачного типа…

Я кивнул. Об этих домах который уж год говорили на сессиях горсовета. Давно было решение снести их, а жильцов переселить в благоустроенные квартиры. Бараки сломали только в прошлом месяце.

– Кухня общая. Уборная во дворе… Каждый год все обещаниями кормят: снесем, дадим жилплощадь в новом доме. А у меня дочка взрослая, невеста. Плачет, говорит, невозможно в такую халупу даже парня привести, чтобы с нами познакомить…

– Вы стояли на очереди?– спросил я.

– А как же? Восемь лет… Мне еще тогда говорили, что вот-вот должен получить. А как пришел Дроздов, совсем другие песни стал петь… Ходил я к нему на прием чуть ли не каждую неделю. Примет два-три человека, а потом то на совещание уйдет, то еще куда. Наконец прорвался. Посмотрел он мои бумаги. У тебя, говорит, Васильков, двадцать семь метров на троих… Действительно, комната большая, скажу я вам… Так вот, Дроздов мне даже выговор сделал: у тебя двадцать семь, а у других и того меньше. Но ждут… Жена посоветовалась с юрисконсультом на работе. Оказывается, в новом законе есть такое положение: если в одной комнате живут взрослые различного пола, ну, отец и дочь, например, или мать и сын, то мы имеем право требовать две комнаты… Я опять к Дроздову. Снова месяц ходил, пока попал на прием. Ждите, говорит… Жена пилит, дочка плачет. Решился пойти к Дроздову в третий раз. Он говорит: ну и настырный же ты мужик, Васильков. А какой я настырный? Кабы не обстоятельства… И вдруг он такой ласковый стал. Выспрашивает, какой у меня доход и так далее. Чую, что-то не так. А он осторожненько намекает, что просьба без даров, что песня без музыки… Пришел я домой. Говорю жене, надо дать. Она ни в какую. И не денег жалко, хотя сами понимаете, трудом добытые. Было у нас пятьсот рублей на книжке. Жена твердит: чего доброго, загремишь в суд за взятку. Я говорю: черт с ним, с деньгами и со всем, Веруньку, дочку, жалко… Короче, снял я с книжки триста рублей, пришел к Дроздову. Сунул ему в конверте… Самого, поверите, аж в пот бросило. А он этак небрежно смахнул конверт в стол. Иди, говорит, Васильков, решим, значит… А через неделю вызывают меня в горисполком и выдают смотровой ордер…

– Когда это было?

– Три месяца назад.

Да, Дроздов уже определенно знал, что бараки на Привокзальной улице должны ломать. Он даже точно знал когда: через месяц. И все-таки выудил у Василькова деньги.

– А почему вы только сейчас решили сознаться?– спросил я.

Васильков опустил глаза.

– Совестно…

– Только это?– настаивал я, потому что чувствовал: Васильков искренен не до конца.

– Чистосердечное признание, слышал я, учитывается…

– А еще?

– Жена настаивала. Говорит, что не только мы дали Дроздову. И уже посадили кое-кого… Испугался, ежели начистоту…

– Ну, это, кажется, ближе к истине.

Я попросил Василькова изложить все сказанное мне в письменном виде. Что он и исполнил.

Затем я пригласил следователя Орлова, дал ему ознакомиться с показаниями Василькова.

– Я думаю, Захар Петрович, надо изменить меру пресечения кое-кому.

Это он, конечно, о Дроздове. Просто не хотел при постороннем упоминать его имя.

– Да, готовьте постановление об аресте,– сказал я.– А с товарищем Васильковым подробнее побеседовать хотите?

– Завтра, завтра,– заторопился следователь.

И вышел из кабинета.

– Гражданин прокурор,– упавшим голосом произнес Васильков,– разрешите проститься с женой… И вещички у нее взять… На первое время…

– Вы свободны,– сказал я ему.– Только зайдите к следователю Орлову, возьмите повестку на завтра.

– Как повестку?– все еще не разобравшись в ситуации, испуганно спросил Васильков.– Значит, завтра арестуете?

– Да нет же. Никто не собирается арестовывать вас…

И я прочел ему примечание к статье 174 Уголовного кодекса РСФСР. Оно гласило: «Лицо, давшее взятку, освобождается от уголовной ответственности, если в отношении его имело место вымогательство или если это лицо после дачи взятки добровольно заявило о случившемся». В данном случае, объяснил я Василькову, имело место и вымогательство, и добровольное заявление.

И этот человек, прошедший войну, вырастивший взрослую дочь, не сумел сдержать слез.

Я не стал читать ему нравоучений: Васильков, кажется, пережил и передумал достаточно, чтобы понять, как трудно жить с нечистой совестью.

– Ну, прямо заново родился,– сказал он на прощанье.

В тот же день был арестован Дроздов, который отрицал на первом допросе предъявленное ему обвинение во взяточничестве, хотя ему и было показано заявление Василькова, а также заключение экспертизы, которая установила: на книге, что передавала Дроздову Калгашкина, обнаружены отпечатки его пальцев.

А дальше события развивались следующим образом.

Инспектору ОБХСС Фадееву удалось установить, что апельсины, полученные магазином «Овощи-фрукты», попали в руки спекулянта Глушко.

– Понимаете,– рассказывал старший лейтенант,– этот самый «грузин» с украинской фамилией снял комнату в частном доме у одной гражданки в Зареченской слободе… Как-то вечером к дому подкатила машина. Глушко сгрузил ящики в сарай. А на следующий день посадил хозяйских ребятишек сдирать с апельсинов этикеточки.– Фадеев высыпал на мой стол из бумажного кулька горстку черных ромбиков с надписью.– На каждом апельсине такая наклейка. На базар ведь с ними не сунешься, сразу ясно, что магазинные… Ребятишки чуть ли не всю стену в своей комнате ими обклеили… А Глушко им за каждый апельсин платил по копеечке.

– И сколько же они заработали? – поинтересовался я.

– Около ста рублей,– ответил Фадеев.– Тогда я решил подсчитать, сколько же они обработали килограммов. Сто рублей – это десять тысяч копеек. В среднем на килограмм идет пять апельсинов, я справлялся на базе. В итоге две тысячи килограммов или две тонны. Именно столько Калгашкина получила с базы…

Действия инспектора ОБХСС очень помогли следствию в разоблачении Калгашкиной. А с Глушко, прямо скажем, получилось по поговорке: на ловца и зверь бежит. Не зная, что его сообщница арестована, Глушко явился в Зорянск и был задержан сотрудниками милиции. На первой же очной ставке заведующая магазином созналась в преступной сделке с апельсинами. После этого Калгашкина стала давать правдивые показания. В том числе, как она получила квартиру в ЖСК «Салют».

За «совет» подать заявление на трехкомнатную квартиру, а точнее, за посредничество в даче и получении взятки она вручила Корнееву четыреста рублей. Председатель ЖСК Щербаков получил от нее пятьсот рублей. Первоначальная мзда Дроздову – две тысячи. Затем начальник горжилуправлсния сказал Калгашкиной, что из-за Бабаева ее шансы на получение квартиры резко упали. Но если, по словам Дроздова, «смазать пожирнее», дело выгорит. И завмагазином раскошелилась еще на две тысячи. О чем, кстати, и говорили зашифрованные записи в ее личном «гроссбухе», изъятом при обыске.

На вопрос следователя, почему Дроздов ее так безбожно обобрал, Калгашкина сказала: потому, наверное, что она работник торговли. Орлов также спросил у подследственной, с какой целью ее провели в состав правления кооператива. На это Калгашкина ответила, что рядовым членам ЖСК квартиры достаются по жеребьевке. А члены правления сами выбирают будущее жилище: этаж, на какую сторону выходят окна…

Дроздов продолжал все отрицать. Грозил следователю, что будет жаловаться. И что, мол, несдобровать и мне как прокурору, который дал санкцию на арест честного труженика.

– Слушаю его, а внутри все так и кипит,– признался Орлов.– Хотелось прямо в лицо ему сказать: скажи-ка, гадина, сколько тебе дадено!… Как в пословице… Но сами понимаете, нельзя, положение обязывает быть вежливым, корректным…

Председатель правления ЖСК «Салют» Щербаков, тоже взятый под стражу, но немного позже, когда он вернулся в Зорянск, в отличие от Дроздова, сразу признался в получении взятки. И не только от Калгашкиной. Единственной «радостью» Щербакова было то, что Дроздов уличен во взяточничестве. По его словам, начальник горжилуправления всеми силами старался показать, что действует только по указанию «сверху» и «по звонкам руководящих товарищей».

А вот Корнеева допросить не представлялось возможным: не разрешали врачи.

На следующее утро ко мне зашел следователь Орлов утвердить постановление на обыск на даче Дроздова.

– У него есть дача?– удивился я.– Что же вы раньше не говорили?

– Видите ли, Захар Петрович, дача куплена его тещей. Автомашина «Волга» тоже оформлена на ее имя.

– А у самого Дроздова, кажется, собственные «Жигули»?

– Да. Получается в семье две машины.

– Откуда же у его тещи такие средства? – спросил я.– Кто она?

– Пенсионерка. Но Дроздов утверждает, что она вдова крупного авиаконструктора.

– Это так и есть?

– Я проверил. Ничего подобного: был всего лишь рядовым инженером на небольшой фабрике. А его жена, то есть теща Дроздова, работала там же секретаршей директора. Как сами понимаете, в таком случае на дачу и «Волгу» не накопишь… И еще одна деталь. Теща не то что автомобиль, велосипед водить не умеет. Удостоверения на право вождения у нее нет. Так что скорее всего и дача, и «Волга» приобретены на деньги самого Дроздова. Теща – подставное лицо…

Утвердил постановление на обыск. Два дня Орлов провел на даче. И когда я поинтересовался, что же он там обнаружил, следователь ответил:

– Вы даже представить себе не можете, Захар Петрович, что это за вилла! С виду домик как домик. Но внутри!… Камин отделан мрамором, ковры, финская мебель. Но самое главное – под дачей! Что-то вроде пивного погребка. Стулья-бочонки, стены и потолки обшиты дубовыми досками. И где он только кованые светильники достал? Под старину… На полу – медвежьи шкуры. В один этот бар бешеные деньги вложены… Да еще под домом гараж. Во дворе – сауна, рядом бассейн. Чтобы с парку да в воду. Участок огорожен глухим забором, высота – рукой не достать…

– Понятно. От чужих глаз прятался.

– И все это Дроздов в прошлом году отгрохал. Значит, приехал в Зорянск уже с большими деньгами… Мне кажется, Захар Петрович, у него и драгоценности есть. Вот поэтому я два дня и сидел на даче. Все тщательно осмотрели… Хочу снова на городской квартире обыск произвести. По-моему, в первый раз мы не очень тщательно поработали… Да и кто мог предположить, что у этого человека двойное дно!…

Мне тоже не давала покоя мысль: почему такой человек, как Дроздов, оказался на должности начальника горжилуправления. Беспокоило это и первого секретаря горкома партии Железнова. Поэтому он после очередного бюро попросил меня задержаться. Железное поинтересовался ходом расследования и сказал:

– А не зарастаем ли мы тиной, Захар Петрович? Я понимаю, что всю нечисть вывести трудно. Но где появляется болото, там наглеют комары… Ума не приложу, как могли доверить Дроздову такой важный участок работы, как жилье!

– Его принимал Лазарев, председатель горисполкома. Говорит, был звонок из Москвы, из министерства. Порекомендовал ответственный товарищ… Взяли Дроздова старшим инспектором, а через год выдвинули на должность начальника. В исполкоме не могли нарадоваться: энергичный, прямо огонь…

– Да, такой, как я погляжу, мог устроить целое пожарище,– покачал головой секретарь горкома.– И неужели же не было никаких сигналов о его махинациях?

– К нам – нет. А вот в горисполком, я только теперь узнал, было письмо. Сообщали, что Дроздов взяточник. Надо было дать письму ход, но Лазарев, председатель, тогда посчитал сигнал необоснованным доносом.

– Интересно почему?– словно самому себе задал вопрос Железное.

– Может, был заворожен звонком из Москвы?– предположил я.

– Во всем этом надо разобраться,– решительно сказал секретарь горкома.

Забегая вперед, хочу добавить: председатель горисполкома, как это удалось установить по книге входящих и исходящих документов, передал упомянутое письмо своему заму, а тот написал резолюцию: «Тов. Дроздову. Прошу доложить». Но письма мы так и не нашли. Кто-то позаботился, чтобы оно исчезло.

В отношении товарища из министерства, якобы рекомендовавшего Дроздова к нам, в Зорянск, впоследствии выяснилось, что он, этот товарищ, и знать не знает Дроздова. Было установлено, что от его имени председателю горисполкома позвонил… сам Дроздов.

При повторном обыске на квартире Дроздова в банке с мукой Орлов обнаружил бриллианты на сумму шестьдесят тысяч рублей! Откуда?

Мы обсудили со следователем вопрос: мог ли Дроздов за два с небольшим года работы в Зорянске «нахапать» столько денег, чтобы построить роскошную дачу, купить «Волгу» да еще бриллианты? Для таких результатов срок пребывания его в нашем городе был явно невелик. Да и масштабы доходов для скромного Зорянска слишком подозрительны. Помимо взяток на должности начальника горжилуправления, других преступных действий со стороны Дроздова Орлов не обнаружил.

Тогда я позвонил в прокуратуру города, в котором ранее жил Дроздов. Оказалось, что наш подследственный до переезда в Зорянск работал заместителем директора по снабжению крупного камвольного комбината.

Мое сообщение о том, что Дроздов находится под следствием и какие у него обнаружены ценности, очень заинтересовало городского прокурора. Он сказал, что они проверят, не занимался ли Дроздов темными делами на камвольном комбинате.

Я передал этот разговор следователю Орлову.

– Ничуть не удивлюсь,– сказал следователь,– если там за ним тянется хвост…

– Подождем,– кивнул я.– Ну, а у вас как, скоро закончите?

– Еще один персонаж объявился… Я сегодня на первом допросе Щербакова упомянул фамилию Тараданкина. Его тоже рекомендовал Дроздов в правление ЖСК «Салют»… Бывший председатель кооператива показал, что получил от этого «представителя рабочего класса» в подарок магнитофон. Наш, советский, «Весна». А вот Дроздову презент был якобы подороже – «Грундик»… Очень разговорчивый этот Щербаков. Сам старается вспомнить всех, кто ему давал, сколько и за что. А уж про Дроздова – с радостью.

– А какие затруднения со вступлением в ЖСК были у Тараданкина?

– Он вообще не имел права на новую жилплощадь. У него был огромный собственный дом, который он как-то ухитрился оформить на жену… Здесь нужно разобраться…

– Понятно. У каждого Гришки свои темные делишки… А что, Тараданкин действительно рабочий?

– Вахтер на проходной спиртового завода… Хочу заглянуть к нему на квартиру с обыском…

Назавтра в двенадцатом часу утра к прокуратуре подкатил огромный черный «лимузин». Это был старый ЗИМ, каким-то чудом сохраненный своим владельцем в хорошем состоянии. Машина сверкала отполированным кузовом и никелем радиатора. Каково же было мое удивление, когда из автомобиля вылез Орлов. Со стороны водителя появилась высокая, крупная женщина в кожаной куртке и вельветовых джинсах. Следователь был ниже ее на голову. Они прошли в здание.

Через пять минут Орлов появился у меня.

– Кто это? – поинтересовался я.

– Сейчас все объясню… Приезжаем мы с инспектором Фадеевым на квартиру Тараданкина. В кооперативе «Салют». Берем понятых. Открывает нам эта дама. В домашнем халате, бигудях. Спрашиваю, кто вы? Говорит, что жена Тараданкина. Но, понимаете, Захар Петрович, какая штука, она с этим Тараданкиным с прошлого года в разводе. Оформлено в загсе. И в квартире бывшего мужа не прописана… Понимаете?

– Пока не совсем, но догадываюсь.

– Слушайте дальше,– улыбнулся Орлов.– Мы спрашиваем, а где хозяин квартиры? Она отвечает: сегодня нам ремонтируют теплицу на даче, так что его не будет до вечера. А вечером, не заходя сюда, то есть на квартиру, в «Салюте», пойдет на завод. У него работа в ночную смену…

– Ясно,– сказал я.– Тараданкина находится в квартире бывшего мужа, а муж ушел ремонтировать теплицу на участке с домом, принадлежащем его бывшей жене…

– Вот именно,– удовлетворенно хмыкнул следователь.– Развод у них, надо понимать, фиктивный. Чтобы сохранить дом с участком и получить двухкомнатную квартиру. Так сказать, зимнее жилье и дача в городской черте… Теперь нетрудно догадаться, зачем Тараданкин давал взятку Дроздову и Щербакову.

– А машина чья?

– Наш сердобольный вахтер вместе с виллой подарил бывшей молодой жене и этот шикарный «лимузин»,– с юмором произнес Орлов.– Между прочим, она на тридцать лет моложе его…

– А откуда у Тараданкина такие средства?

– Цветочки, Захар Петрович. Летом – гладиолусы, розы, зимой – гвоздики. Между прочим, даже в областной центр возят. А в ЗИМе знаете сколько помещается? Удобрения можно возить мешками. У Тараданкина были «Жигули», сменил на этого битюга… Соседи говорят, свою старуху эксплуатировал почище помещика. У него до теперешней гренадерши была другая жена. Надорвалась, говорят, на цветах. Померла года четыре назад. В общем, куркуль, каких поискать. Богато живет. В квартире хрустальные люстры, шикарная обстановка, дорогие ковры… Но сдается, он не только с цветочков нектар снимает… Когда мы производили обыск, в мебельной стенке нашли тысячу восемьсот двадцать четыре рубля. И что странно, вся сумма рублями… Считать устали…

– Рублями? – удивился я.

– Вот именно. Железными и бумажными… Я спрашиваю у Тараданкиной, почему одни рубли? А она в ответ: такими Кузьме Платоновичу дают. Я спрашиваю, кто, за что? Она спохватилась, что явно сболтнула лишнее. Я стал настойчивее, строже. В конце концов она заявила: теперь, говорит, везде давать надо… Телевизор починить – пятерку мастеру, в ателье – закройщице дай. А за семена и луковицы дерут… Все, по ее словам, «берут». А вот Тараданкину сами дают. Те, кто воруют на сотни.

– Ну, а кто именно?– спросил я.

– Говорила не конкретно. И без этого ясно: дело тут нечистое… Старший лейтенант отвел меня в сторонку и сказал, как это он сразу не вспомнил, что в прошлом году была одна история, связанная с именем Тараданкина. Он увидел на стене фотографию, и история всплыла в памяти. Как объяснил Фадеев, в прошлом году к ним в ОБХСС поступил акт, подписанный вахтером Тараданкиным. О том, что на проходной спиртового завода был задержан рабочий с двумя бутылками спирта. Звать этого рабочего Егор Суржиков. Вызвали Суржикова в милицию. Он клянется-божится, что не воровал. Как попали бутылки в его сумку, не знает.

– А кем работает Суржиков?

– Техником… В общем, в милиции решили дела не заводить, передали в товарищеский суд. И еще Фадеев вспомнил, что Тараданкин старался утопить парня. Очень старался. Теперь эта история показалась инспектору подозрительной. Тем более что Суржикову дали отличную характеристику, в комсомольском прожекторе состоял. Только из армии вернулся. Имеет значок отличника боевой и политической подготовки.

Следователь замолчал.

– Ну и что вы решили?-спросил я.

– Фадеев поехал разыскивать этого Суржикова. А я – вот сюда. С Тараданкиной. Сказал ей: надо кое-что уточнить. Понимаете, не хочется, чтобы она встретилась с мужем или созвонилась и рассказала об обыске…

Я одобрил тактику следователя и инспектора ОБХСС. И к нам, и в милицию уже поступали сигналы, что с завода уходил налево спирт. В нашем городе он стал чем-то вроде конвертируемой валюты. Спиртом расплачиваются за ремонт квартиры, за другие услуги. И еще одна беда: как заберет милиция пьяных подростков, они говорят, что пили спирт…

Я попросил следователя зайти вместе с Фадеевым, как только он объявится. Инспектор приехал через полчаса. Орлов и Фадеев зашли ко мне с невысоким пареньком в выгоревшей солдатской гимнастерке.

Он был взволнован. И опять стал оправдываться, что те бутылки спирта, с которыми его задержали на проходной, он не воровал.

– Как же вы не почувствовали тяжести этих бутылок в сумке?– спросил следователь.

– Так у меня там были книги, продукты…

– Что вы сами думаете по этому поводу?– спросил я.

– Подсунули, товарищ прокурор. И уверен – это дело Тараданкина! Отомстил мне…

– За что?– поинтересовался я.

– Да за то, что я рассказал на собрании о его делишках. Если Тараданкин стоит на проходной, выноси спирт, сколько душе угодно!

– Как это?– удивился следователь.

– Опусти рубль в щелочку и иди себе спокойно… Он все здорово оборудовал…

Я, Орлов и Фадеев переглянулись. А Суржиков объяснил:

– Значит, у вахтера будочка при выходе. Сверху до половины – стекло. Со стороны заводского двора в деревянной стенке Тараданкин проделал отверстие, щель такую. Сидит, смотрит через стекло, кто идет на выход. Если бросили рубль в ту щель, обыскивать не будет. Под этим отверстием у него мешочек приспособлен… Раньше ребята издевались: кто болт бросит, кто бумажку с ругательными словами. Так Тараданкин заменил мешочек целлофановым пакетом. Чтобы видно было, деньги ли бросают. Или что другое…

– Невероятно! – вырвалось у Орлова.

– Ну и прохвост,– подхватил старший лейтенант.

– Почему же вы не выведете его на чистую воду? – спросил я.

– Как же, выведешь,– хмуро произнес Суржиков.– Я вот высунулся на собрании… А что из этого получилось? Тараданкин и его дружки, которые ведрами тащат спирт, устроили мне такое…– Он стал загибать пальцы.– Из прожектористов меня выгнали. Тринадцатой зарплаты лишили. Да еще опозорили на весь город… А Пашке Звягинцеву, что тоже выступил против Тараданкина, в переулке темную устроили… Отделали так, что месяц бюллетенил.

– Так вы бы пошли к директору,-сказал Орлов.

– Наш директор у Тараданкина на именинах и по праздникам коньячком балуется…

…В тот же вечер работниками ОБХСС была проведена операция по разоблачению Тараданкина. К ней привлекли несколько добровольцев-помощников из числа работников завода. Им раздали обработанные особым составом деньги – железные и бумажные рубли. Под светом специальной лампы этот состав начинал светиться.

Около одиннадцати часов вечера я с Орловым поехал на завод. К тому времени туда был вызван начальник охраны, приглашены понятые.

Тараданкин уже успел наверняка собрать свою «дань». Его попросили пройти в помещение, примыкающее к проходной. В теплой дежурке уютно кипел на электроплитке чайник, тихо звучало радио. Вахтер, видимо, собирался вскоре поужинать.

Понятым объяснили, зачем их просят присутствовать при обыске вахтера. Затем Тараданкину предложили выложить на стол содержимое карманов. Он выложил на стол несколько скомканных бумажных, а также металлических рублей.

Включили специальную лампу. И тут же в напряженной тишине раздался смешок: не выдержали понятые. Руки у вахтера светились. Брюки и тужурка тоже. Он от волнения вытер рукой лоб. И лоб засветился. Скоро Тараданкин весь фосфоресцировал.

– Как ангел небесный,– произнес один из понятых.

Вначале Тараданкин пытался отрицать вымогательство рублей у несунов, а потом вынужден был признать, что после каждой вечерней смены он приносил домой пятьдесят, а то и больше рублей. Так продолжалось не один год. Вот почему он не спешил на пенсию, хотя давно мог бы уйти… Признал и факт провокации с Суржиковым…

Оказывается, у Тараданкина было два-три «своих человека», которых он не проверял, но зато они готовы были выполнить его любое «задание» – устроить провокацию, а то и просто избить того, кто попытается Тараданкину сказать нелицеприятное или взглянуть на него не так…

Я слушал и удивлялся: как же все это могло длиться годами? Почему? Почему люди терпели, молчали, соглашались? Почему не сообщали, в частности, в прокуратуру? Неужели больше верили в силу тараданкиных и меньше в силу закона? Надо завтра же поговорить с коллективом, с администрацией и представителями общественных организаций. Непременно… И доложить об этом в горком партии…

На допросе Тараданкин признался и в том, что преподнес председателю ЖСК «Салют» Щербакову магнитофон «Весна». Корнеев за посредничество получил двести пятьдесят рублей. Он же и намекнул вахтеру, что Дроздов желал бы заиметь иностранный магнитофон.

Корнеев показал Тараданкину фирменную кассету от «Грундика» и «пошутил»: есть, мол, уздечка, только лошади к ней не хватает. Тараданкин специально поехал в Москву. Ему пришлось несколько дней потолкаться по комиссионкам, прежде чем он отыскал то, что так возжелал заполучить Дроздов. Тараданкина арестовали…

Вот так, по следам одного письма честного, принципиального человека, который не представляет себе жизни без поиска справедливости, удалось вытащить на свет божий и довести до суда целый «букет» преступников. Опасных преступников.

Но и после вынесения им приговора рано было ставить точку. Следовало разобраться: чье упущение привело к преступлениям? Чья бдительность, по словам секретаря горкома партии Железнова, затянулась тиной? Как получилось, что те, кто обязан был проверять деятельность горжилуправления и работу предприятий торговли, ослабили свой контроль?

Особую тревогу вызывало то, что Дроздов проворачивал свои темные дела в горжилуправлении, где вопросы распределения жилья решаются рядом инстанций и комиссий. Может быть, беззаконие смогло осуществиться потому, что там процветал формализм и бюрократизм? И преступник, прикрываясь коллегиальностью решений исполкома, творил свои гнусные дела и чувствовал себя вольготно? Да и на спиртовом заводе картина не лучше…

Все эти вопросы было не под силу решить только нам, работникам прокуратуры и милиции. Вот почему об этих проблемах шел острый разговор и на сессии городского Совета и на пленуме городского комитета партии.

Только после этого я смог, наконец, послать ответ в редакцию «Учительской газеты», переславшей мне письмо Бабаева. А в школу, где он работал, я направил представление, в котором благодарил учителя географии за честность, принципиальность, а также за помощь в разоблачении преступников.

Город наш не очень большой, и неудивительно, что иногда я встречал Олега Орестовича Бабаева. Мы раскланивались.

Однажды осенью я встретил его на улице. Он был такой заразительно радостный, что я невольно поинтересовался – отчего?

– Сегодня получил от Юры Бобошко телеграмму. Он поступил в медицинский институт! Вы не представляете, Захар Петрович, как я счастлив. Так счастлив, как бывало тогда, когда вертолет опускал нас на очередной неизведанный ледник…