Рассказы и повести

ВОР

– Захар Петрович, к вам просится на прием Карцев,– сказала секретарь прокуратуры, заглянув ко мне в кабинет.– Говорит, вы его знаете…

– Виталий Васильевич?

– Да.

– Пусть войдет,– сказал я.

Карцев… Первый раз мы встретились с ним на заседании городского координационно-методического совета по правовой пропаганде.

Совещание с самого начала потекло в скучном, малоинтересном русле. И тон всему задал докладчик. Он обрушил на слушателей лавину цифр. Сколько лекций прочитано в трудовых коллективах города, сколько по месту жительства, в парках, кинотеатрах. Потом шла раскладка по темам.

Аудитория явно заскучала, хотя все делали вид, что слушают с вниманием.

Бодрый, оптимистичный голос докладчика призван был доказать, что дела обстоят как нельзя лучше.

Начальник уголовного розыска городского управления внутренних дел подполковник Вдовин, сидевший рядом, шепнул мне на ухо:

– Лекций читают все больше, а количество правонарушений почему-то не сокращается…

Докладчик отлично знал об этом, но нисколько не смущался.

Началось обсуждение доклада. Выступил судья Столетов. Молодой, с университетским значком.

«Ну уж он-то внесет, наверное, свежую струю»,– подумал я.

И ошибся. После двух-трех фраз его потянуло в накатанную колею. Опять замелькали цифры, фамилии.

Другие выступающие были не лучше. Я уже ловил себя на мысли, что жаль зря потраченного времени и сижу тут не ради дела (в общем – важного), а для галочки. И само совещание тоже проводится, чтобы где-то отчитаться: мол, слушали, обсуждали, даны рекомендации…

Когда председательствующий встал и хотел подвести черту, в зале неожиданно поднялась чья-то рука.

В списке выступающих этого человека, очевидно, не было. Председательствующий на мгновение замешкался, но все же дал слово желающему, попросив назваться.

– Карцев,– сказал тот, подойдя к трибуне для докладчиков.– Виталий Васильевич. Юрисконсульт кондитерской фабрики…

Он был сухопарый, чуть выше среднего роста. Возраст – сразу и не определишь. От сорока пяти до пятидесяти пяти. Наверное, из-за его худощавой фигуры. Одет Карцев был в не очень модный, но тщательно отутюженный костюм. Тугой накрахмаленный воротник белой рубашки подпирал его выбритое до глянца лицо. Волосы были аккуратно разделены пробором. Но особую элегантность юрисконсульту придавал галстук-бабочка.

– Пожалуйста, мы вас слушаем… Только просьба: не забывайте о регламенте.– Председательствующий постучал по своим наручным часам.– Коротенько и по-деловому.

– Постараюсь,– кивнул Карцев. И сказал уже для всей аудитории: – Есть старая, однако всегда не стареющая истина: лучше меньше, да лучше… Уже более двух часов мы слышим сплошные цифры. Поток цифр! Но почему-то никто не встал и не сказал прямо: давайте разберемся, что стоит за всей этой арифметикой. Какова реальная польза от наших лекций?…

Начальник угрозыска ткнул меня в бок.

– Не в бровь, а в глаз,– негромко сказал он.

Напор, с которым начал Карцев, видимо, встряхнул сидящих в зале: наступила гробовая тишина.

А Карцев продолжал:

– Кто-нибудь задумывался, почему люди порой слушают нас неохотно? Более того, частенько на лекции приходится буквально загонять слушателей… И это очень скверно! Минус нам, товарищи…

– Так уж прямо и загонять,– послышался чей-то недовольный голос с места.– Это дело добровольное. Мало ли всяких разгильдяев и несознательных…

– Я считаю, что если человек не хочет слушать скучную, неинтересную лекцию, нет оснований обвинять его в несознательности,– парировал Карцев.– Нельзя заставлять насильно. Да еще отнимать обеденный перерыв или задерживать рабочего после смены…

– Это где же вы видели, чтобы лекции читались во время обеденного перерыва?! – послышалась еще более рассерженная реплика.

– У нас на предприятии,– спокойно ответил юрисконсульт.– Знаю, что подобное практикуется и в других местах. Да, да! Иногда доходит до того, что не выпускают с проходной!… В железнодорожных мастерских произошел и вовсе нелепый случай. Троих рабочих хотели лишить премии за то, что они не остались на лекцию…

– Верно, было такое! – подтвердил из зала женский голос.

– Вот здесь выступал участковый инспектор,– продолжал Карцев.– Прошу извинения, не запомнил его фамилию…

– Павлюченко,– подсказал кто-то.

– Благодарю вас,– кивнул в зал Карцев.– Товарищ Павлюченко прочитал за год двести пятьдесят лекций… Впечатляет! Но, товарищ лейтенант,– посмотрел юрисконсульт в сторону участкового инспектора,– если вы и на лекциях выступали так же, как сегодня, не отрывая глаз от текста, уж лучше бы не выступали вовсе… Извините за резкость…

– Ну дает! – наклонившись ко мне, шепнул Вдовий, явно выражая одобрение словам Карцева.

Мне тоже нравилось, что тот поднимает важные, животрепещущие вопросы. Говорит нестандартно и весьма убедительно.

Карцеву буквально внимали. С неподдельным интересом. А он все говорил и говорил. Даже председательствующий забыл о регламенте.

Когда я вернулся в прокуратуру и рассказал о юрисконсульте кондитерской фабрики своему заместителю, Юрию Александровичу Вербицкому, тот заинтересовался Карцевым и посетовал на то, что не можем пригласить в прокуратуру на работу такого толкового, грамотного работника: в настоящее время у нас не было подходящей вакансии.

– Может, поговорим с ним, скажем, что будем иметь его в виду, на будущее? – предложил Вербицкий.

– Предлагать так предлагать конкретно,– возразил я.– А выдавать туманные авансы… Нет, не солидно…

И вот теперь этот самый Виталий Васильевич Карцев пришел ко мне, городскому прокурору, на прием.

Я сразу обратил внимание на перемену, происшедшую с ним. Какая-то едва уловимая небрежность в одежде. Не так тщательно отглажены брюки, рубашка. Пыльные туфли…

Теперь ему можно было дать все шестьдесят. Кожа, обтягивающая его сухощавое лицо, имела нездоровый пергаментный оттенок. Под глазами залегли темные полукружья.

Чувствовалось по всему – человек не в своей тарелке.

Единственно, что осталось от его элегантности,– галстук-бабочка, тщательно выбритые щеки и запах дорогого мужского одеколона.

– Захар Петрович,– растерянно и жалобно произнес он,– нас обворовали!…

– Как… обворовали? – невольно вырвалось у меня.

– Средь бела дня,– сказал Карцев, в волнении пройдясь длинными сухими пальцами по пуговицам пиджака.– Конечно, надо бы мне не к вам, а в милицию… Знаю. Но, уважая вас лично и веря в справедливость… Так что прошу помощи…

– Погодите, Виталий Васильевич,– попросил я,– успокойтесь и расскажите по порядку.

– У мамы сохранились кое-какие наследственные ценности. Сережки, кулон, жемчужное ожерелье, пара колец… Не столько уж в них номинальной стоимости, скажу вам. Они ценны для нее, потому что их носили ее мать, бабушка, прабабушка и так далее. Поверьте, это далеко не состояние. Но одна вещь мамы, по-моему, действительно стоит больших денег. Колье. Старинная работа. Исключительной чистоты камни. В центре – три изумруда! Сколько в них карат, сказать не могу… Сочный темно-зеленый цвет… Мама как-то обмолвилась, что они якобы обработаны на знаменитой Екатеринбургской фабрике самим Яковом Коковиным… Вы когда-нибудь слышали о нем?

– Признаться, нет,– ответил я.

– О-о! – протянул Карцев.– Талантливейший был мастер! А судьба – трагическая… Как у многих талантливых людей в России… С его именем связана история изумруда-великана, найденного в первой половине прошлого века на Уральских копях. Этот гигант весил одиннадцать тысяч карат, то есть чуть больше двух килограммов. Так вот, по тайному доносу Коковин был арестован. За то, что якобы утаил несколько камней, в том числе и знаменитый изумруд… Мастер покончил с собой. А много лет спустя выяснилось, что Коковин не крал камней… Изумруд-великан попал в руки некоего графа Перовского, весьма азартного игрока. Он проиграл уникум тайному советнику Кочубею… Кочубей обладал крупнейшей коллекцией минералов в России. А в начале уже нашего, двадцатого века наследники Кочубея продали в составе этой коллекции и изумруд-великан. В Австрию. Судьба этого собрания русских камней так взволновала общественность, что царское правительство было вынуждено выкупить его. Более чем за сто пятьдесят тысяч золотых рублей… Теперь коковинский кристалл находится в минералогическом музее Академии наук страны… Но ото все к слову. Вернемся к маминому колье… Помимо изумрудов, в нем есть еще бриллианты. Прекрасной огранки… Вот это колье у нас и похитили…

– Когда?– спросил я.

– Скорей всего вчера вечером. То есть двадцать пятого мая… Понимаете, мама лежит в больнице. Что вы хотите, человеку восемьдесят три года. Позади жизнь, полная испытаний. Сердце ни к черту, склероз сосудов… Она уже пережила один инсульт. Врачи считают, что это второй удар… Вериге ли, я вздрагиваю от каждого телефонного звонка. Боюсь услышать весть, что мамы больше нет…

Виталий Васильевич судорожно вздохнул. Я выразил ему свое сочувствие.

– Вам, конечно, понятно мое состояние,– продолжил Карцев.– Я должен ежедневно бывать у мамы. Сама она есть не может…– вздохнул он.– Так вот, готовлю я ей вчера куриный бульон – единственное, что она еще принимает охотно… Звонок в дверь…

– В котором часу это было?

– В начале шестого. Вернее, пять вечера с минутами. Я обычно отправляюсь в больницу к шести… Значит, звонок… Открываю – женщина с грудным ребенком на руках. И рядом с ней мальчик лет десяти… Женщина спросила, можно ли перепеленать младенца? На улице, мол, холодно… Да вы сами помните, какая вчера была погода…

– Ну да,– кивнул я.

Действительно, уже несколько дней стояла невероятно холодная для конца мая и этих мест погода. Старожилы такой не помнили. Даже в «Вечернем Южноморске» выступил начальник нашей метеослужбы. По наблюдениям синоптиков, такого резкого похолодания в конце весны не было сто лет…

– Не мог я отказать,– продолжал Виталий Васильевич.– Тем более она сказала, что приезжая… Предложил пройти им в комнату… Мы живем в однокомнатной квартире – это для справки… Женщина сказала, что ей нужно обмыть ребеночка. Пардон,– несколько смутился Карцев,– он нехорошо себя повел… Словом, попросилась в ванную. И дала мне подержать младенца, пока она наберет в тазик теплой воды… Я взял его, а у самого руки дрожат, как бы ненароком не уронить… Опыта нет, так как своих бог не послал…

– Совсем маленький ребенок?– спросил я.

Виталий Васильевич задумался.

– По-моему, месяцев шесть-семь,– ответил он.– Впрочем, может быть, и годик. Я же говорю, что не имел счастья воспитывать своих… Пока я помогал женщине, совершенно выпустил из виду мальчика. А тут еще сбежало молоко, которое я кипятил для мамы… Короче, кинулся на кухню, снял с плиты кастрюльку с молоком, открыл окно… Женщина с ребеночком кончила возиться, поблагодарила меня и ушла… глянул я на часы – половина шестого уже, а у меня еще столько дел… Собрался, значит, и бегом на автобус… В больнице рассказал маме, почему задержался. За то, что я помог женщине, она похвалила. А соседка по палате, старуха, возьми да и ляпни: а не сперли у вас чего? Извините, Захар Петрович, это выражение той старухи… Еду я, значит, домой, а у самого из головы не идет замечание о возможности кражи… Вернулся в квартиру, тщательно осмотрел ее… Все на месте, только нет колье…

– Где оно хранилось?– спросил я.

– Если бы хранилось,– вздохнул Карцев.– Просто лежало в ящике трельяжа… Мамин уголок в комнате отгорожен занавеской. Там небольшой трельяж… Вот так.

– А другие драгоценности где находились?

– На маме.

– Понятно. Когда вы видели колье в последний раз?

– Накануне. То есть позавчера, двадцать четвертого мая… Мама просила принести фотографию отца. Она лежала в том самом ящичке трельяжа. Когда я брал фото, колье было на месте…

– У вас никого из гостей не было вечером двадцать четвертого или днем двадцать пятого?

Я задал этот вопрос и подумал, что это уже скорее дело следователя.

– До гостей ли мне, Захар Петрович,– печально ответил Виталий Васильевич.

– Понимаю вас,– сказал я.– Приметы той женщины и мальчика вы хорошо запомнили?

Выяснять так выяснять.

– В общем-то да,– неуверенно произнес Карцев и поправился:– Насколько можно было в той суматохе… Мне кажется, она похожа на цыганку. Жгучая брюнетка, одета довольно пестро… Мальчишка тоже смуглый, волосы кудрявые… Я все указал в заявлении.– Карцев положил мне на стол бумагу.– Здесь изложено подробно…

Он замолчал, ожидая, что я скажу.

– Ну что ж,– подвел я итог,– будем возбуждать уголовное дело… Плохо, правда, что вы не обратились в милицию еще вчера. Столько времени упустили…

– Понимаю, Захар Петрович, понимаю. Сам юрист, а так оплошал. Поверите, растерялся. Как обухом по голове! Все время думал только об одном – не дай бог, узнает мама… Такой удар убьет ее…

После ухода Карцева я прочел его заявление. Красивый, прямо-таки каллиграфический почерк. Я даже позавидовал ему: сам пишу небрежно.

Мысли свои Виталий Васильевич излагал сжато, выразительно. Это и понятно – богатая юридическая практика.

Прощаясь, Карцев просил поручить дело опытному следователю. Мне самому очень хотелось помочь этому человеку. Даже скорее – его матери. В ее состоянии такая потеря может иметь самые неприятные последствия.

И еще. Тут действительно требовался ас. Потому что квартирные кражи, особенно в большом городе, расследовать нелегко. Сложность усугублялась еще и тем, что Южноморск – курорт. Правда, пик прилива отдыхающих был еще впереди, но уже с апреля город начинали заполнять курортники. Организованные и «дикари».

Для майора милиции Геннадия Андреевича Оболенцева, следователя горуправления внутренних дел, кража у Карцева стала шестым делом, находящимся у него в производстве.

Майор Оболенцев находился в полной запарке. Но, в общем, он привык к этому. И все бы ничего, если бы не приближающиеся школьные каникулы. Надо отправлять в пионерлагерь дочку Катюшу и сына Тимошку.

Катюше исполнилось двенадцать. Девчонка тянулась вверх, как вьюн по весне. Прошлогодняя' одежда была явно не по росту. А это значит – придется побегать по магазинам, чтобы снарядить ее всем необходимым для лагеря. Да еще, видишь ли, подавай модные джинсы, майки с рисунком. Чтобы не хуже, чем у всех…

С Тимошкой тоже хлопот не оберешься. Сынишка окончил первый класс, в пионерлагерь ехал впервые. До этого летом отдыхал за городом со своим детсадом.

Жена Оболенцева умерла от родов, произведя на свет Тимофея. Долго не мог оправиться Геннадий Андреевич от этой потери. А когда боль утраты немного притупилась, встал вопрос: сможет ли он тянуть лямку по дому? Работа требовала от него много времени и сил. И девушка вроде у него подходящая появилась. Решил снова жениться. Однако так и остался вдовцом: невеста поставила условие – отдать Катюшу и Тимофея бабушке. Без детей Оболенцев не мог. Как бы ни было тяжело справляться, а без них жизнь просто невмоготу.

Вот и выучился он стряпать, стирать, даже шить. А постепенно и дочка становилась помощницей. Бегала за продуктами в магазин и на рынок, убиралась в доме, отводила брата в детсад, а теперь – в школу.

Забавнее всего было наблюдать, как сестра следила за учебой брата, проверяла домашние задания. Правда, педагог из нее получался неважный – уж больно нетерпеливая и несдержанная. Чуть что – недотепа, лентяй! Доводила Тимофея до слез. В отличие от Катюши он учился туго, но вовсе не оттого, что был лентяем. У мальчика был разбросанный характер. То одно нравится, то другое. Мог часами учить кота сидеть на задних лапах, забыв про арифметику и букварь. И был очень обидчив.

Геннадий Андреевич уже представлял себе, как в доме с отъездом детей поселится непривычная давящая тишина. Он гнал от себя эти мысли, понимая, как необходимо Катюше и Тимошке побегать, позагорать, подышать чистым воздухом.

По дороге в управление Оболенцев по привычке забежал в «Детский мир», в обувном отделе продавали кроссовки – давнюю мечту дочери. Но стоять в очереди не было времени. Проторчишь час-полтора, не меньше. А у Геннадия Андреевича была назначена встреча с потерпевшим Карцевым.

Тот действительно уже ждал следователя, неспешно и с достоинством прогуливаясь у кабинета Оболенцева.

Они поздоровались – были знакомы раньше. Геннадий Андреевич вел одно уголовное дело, по которому проходил работник кондитерской фабрики. Юрисконсульт еще тогда произвел на следователя самое благоприятное впечатление.

– Прошу в кабинет,– сказал Оболенцев, машинально глянув на часы.

– Что ж, Виталий Васильевич,– перешел следователь к делу,– я ознакомился с вашим заявлением. Но хотелось бы услышать от вас самого… Может, вспомнили какие-нибудь новые детали?

Виталий Васильевич поведал следователю то, что рассказывал в кабинете прокурора города. Почти слово в слово. Закончил он довольно пессимистично:

– Признаюсь вам честно: мало верю в то, что вора удастся найти. Ни в коем случае не подумайте, что я ставлю под сомнение ваш опыт и заслуги. Избави бог! Как раз ваше профессиональное умение и вселяет какую-то надежду. Но в гаком городе, как наш… Это же проходной двор! – Карцев безнадежно развел руками.

– У меня будет несколько вопросов,– сказал Оболенцев.

– Весь внимание.

– Постарайтесь припомнить, Виталий Васильевич, вы никогда раньше не встречали эту женщину?

– Я уже думал об этом… Смею вас уверить, что не встречал. Память на лица у меня хорошая.

– Опишите, пожалуйста, ее внешность,– попросил следователь.– Подробнее, детальнее…

Карцев задумался.

– Не хотелось бы упустить что-то,– начал он.– Значит, лет тридцати. Ну, может, чуть больше… Она была в платке. По-моему, на черном фоне крупные яркие цветы. Такие платки цыганки любят… В плаще. Бежевом. Вот туфли не разглядел, признаюсь. Не до этого было. Суматоха, я же вам объяснял… Ребеночек у меня на руках, а тут еще на кухне молоко сбежало…

– Смуглая? – задал вопрос следователь.

– Не очень. Обычно цыганки бывают смуглее.

– Цвет глаз?

– Карие,– ответил Карцев.

– А особые приметы?-продолжал Оболенцев.

– Увы,– пожал плечами Карцев.– Не хочу вводить следствие в заблуждение-таковых не приметил…

– По-русски говорит чисто?

– Вполне. Во всяком случае, я никакого акцепта не уловил.

– На ней были какие-нибудь украшения?

– На руке кольцо. В ушах – серьги.– Карцев помолчал, подумал.– Впрочем, насчет серег я не очень уверен. Наверное, потому, что женщина была в платке.

– А мальчик? Опишите его.

Виталий Васильевич вздохнул.

– Вот уж на кого я меньше всего обратил внимание… Смуглый, курчавый. Нос с горбинкой. Одет, как все дети теперь. Синяя курточка из синтетики. Джинсы. Довольно потертые… По-моему, мальчик был простужен. Шмыгал носом… А может, это просто дурная привычка…

– Это все?

– Да,– виновато посмотрел на следователя Карцев.

– Не густо, прямо скажем,– в свою очередь вздохнул Оболенцев.– А младенец, которого пеленала женщина, мальчик или девочка?

– Кажется, девочка,– неуверенно ответил юрисконсульт.

– Кажется?– удивился Геннадий Андреевич.– Вы же говорили, что помогали пеленать младенца?

– Простите, коллега, но вы, значит, не так меня поняли,– мягко объяснил Карцев.– Я держал ребеночка, пока женщина готовила воду в тазике… Младенец был завернут в одеяльце… Так и передал его женщине…

– Почему же вы решили, что девочка?

– Женщина пару раз обратилась к ней нежно… Кажется, Полечка.

– Это вы точно запомнили?

– Вроде бы Полечка,– снова не очень уверенно ответил Карцев.– Впрочем, не исключено, что я ослышался. Может, Колечка… Понимаете, Геннадий Андреевич, я ведь знаю, что это важно. Очень! Боюсь, как бы не сбить следствие с толку…

– А мальчика женщина называла по имени?

– Ни разу,– категорически заявил Карцев.– Это я помню отлично.

– Жаль, конечно, что вы не смогли дать более четкие и определенные приметы,– сказал Оболенцев.– Но я прошу вас: если вдруг что-то всплывет в памяти, немедленно сообщите.

– Непременно,– заверил Карцев.

– Теперь о самой пропаже… Кто-нибудь из ваших знакомых знал о колье?

– Из моих – нет,– ответил Карцев.– Я даже сам забыл о его существовании. В личных вещах мамы никогда не роюсь. И в трельяж заглянул только по ее просьбе… У нас, знаете ли, такой порядок: человек и его гардероб, письма – дело сугубо частное.

– Понятно,– кивнул Оболенцев.– Ну, а знакомые вашей мамы? Они могли знать, что она хранит у себя такую дорогую вещь?

– Полностью ручаться за маму я не могу, но мне кажется, что она вряд ли стала бы говорить кому-то о существовании колье…

– И все же?– настаивал следователь.– Кто из ее знакомых бывал у вас?

– Помилуйте, кто может бывать у нее из знакомых? Человеку восемьдесят три! Последний год она, считайте, не вставала с кровати… Почти все ее подруги там.– Карцев указал пальцем наверх.

– Неужели к ней никто не ходил? – удивился Оболенцев.

– Одна старушка. Божий одуванчик… Но ее не было в нашем доме уже месяцев пять.

– Фамилия старушки?

– Расторгуева.– Заметив, что следователь записывает эту фамилию в отдельный блокнот, Карцев вздохнул: – Уверен, что это пустой номер… Расторгуева глухая да к тому же склероз… Впрочем, вам виднее…

– Опишите подробнее колье, Виталий Васильевич,– попросил следователь.

– Это пожалуйста,– с охотой откликнулся Карцев.– Держал в руках не раз. Могу словесно и даже нарисовать. В натуральную величину…

– Рисунок не будет лишним,– согласился Оболенцев.

Карцев дал подробное описание пропавшего колье. А также нарисовал его, обозначив, где какие были камни, где золото, где платина. Он даже указал, какая огранка у изумрудов и бриллиантов.

Когда Оболенцев попросил назвать стоимость колье, Виталий Васильевич задумался.

– Позволю заметить, Геннадий Андреевич,– сказал он спустя некоторое время,– что на этот вопрос ответить затруднительно… Когда мы жили в Ленинграде, мама показывала колье одному специалисту в Эрмитаже. Тогда он оценил его в двести тысяч. При этом оговорился: художественную и историческую ценность определить вообще невозможно… Но с тех пор сколько воды утекло! Цены на драгоценные металлы и камни повысились… Так что я даже приблизительно не могу назвать сумму…

На этом и расстались, договорившись, что в случае надобности следователь позвонит Карцеву.

Инспектор уголовного розыска лейтенант Жур вошел в кабинет Оболенцева с некоторым благоговением. Еще бы, следователь известен на все горуправление, а лейтенант в угрозыске – без году неделя. Если же быть точным – одиннадцать месяцев и восемнадцать дней. Работать с Оболенцевым Журу еще не приходилось. И вообще, много еще чего ему не приходилось. Но, как любил говорить подполковник Вдовин, поживешь – до всего доживешь…

– Разрешите, товарищ майор?– вытянулся на пороге комнаты лейтенант.

– Виктор Павлович Жур?– спокойно спросил следователь.

– Так точно, товарищ майор,– отчеканил инспектор.

Оболенцев жестом показал на стул, на котором только что сидел Карцев. Лейтенант сел.

«Совсем пацан»,– отметил про себя следователь.

И подумал: в помощь ему по делу о пропавшем колье дали Жура, наверное, потому, что начальник угрозыска посчитал дело не очень сложным. Есть ведь куда более опытные сыщики.

Но было что-то ободряющее в коренастой фигуре лейтенанта, в его веселом, пышущем здоровьем лице. Есть такие лица – с виду серьезный, а сразу понимаешь, что человек неунывающий, с огоньком и задором.

Инспектор смущался. Может быть, своей молодости, а может, ссадины на скуле.

– Производственная травма? – улыбнулся Оболенцев, имея в виду ссадину.

– Не-а,– мотнул головой лейтенант, еще больше смутившись, что травма, так сказать, посторонняя.– Вчера…

– В каком смысле?– не понял следователь.

– На штрафной площадке. Типичная подножка.

– А-а,– протянул следователь.– Форвард?

– Полузащитник,– ответил Жур.

Когда-то Оболенцев тоже любил погонять мяч. Впрочем, это было так давно…

– На чьей штрафной?– поинтересовался он.

– Противника. Сам бил пенальти.

– Ну и как?

– Нормальненько,– скромно сказал Жур.

Через несколько минут Геннадий Андреевич уже знал, что Виктору Павловичу двадцать четвертый год, что он успел отслужить в армии и окончить среднюю школу милиции.

После знакомства перешли к делу. Оболенцев рассказал о нем подробно, дал ознакомиться с описанием и рисунком колье, выполненными Карцевым.

– Рисунок я на время позаимствую, идет? – сказал лейтенант.– Размножим, разошлем вместе с ориентировкой.

– Берите,– кивнул следователь.

– Сразу видно, Карцев – мужик толковый,– продолжал инспектор.– Здорово расписал вещицу, и рисунок грамотный.

– В ориентировке следует указать, Виктор Павлович, чтобы с описанием и рисунком ознакомили ювелиров и работников скупок не только Южноморска,– посоветовал Оболенцев.

– Это само собой, товарищ майор,– сказал Жур.– Но вот что я думаю: вряд ли похититель понесет колье в скупку. Мы-то не дремлем…

– Бог его знает. Все может быть. Во всяком случае, возможно, предложит отдельно золото, платину, отдельно – камни. Какой-то шанс есть. Нельзя его упускать.

– Это точно.

– Вам следует заняться знакомыми матери Карцева. Пока мы только знаем о Расторгуевой.– Следователь написал на листочке ее адрес, сообщенный потерпевшим, и протянул инспектору угрозыска.– Не исключено, вы найдете и других.

– А у самой матери Карцева нельзя разузнать?

– Тут деликатное дело… Больна очень. Сын просил ничего не говорить о пропаже… Я сам звонил врачам. По их мнению, Карцевой осталось жить всего ничего. Может быть, дни. Или даже часы…

– Понятно,– кивнул Жур.

– Ну и поработайте с соседями Карцевых. Вдруг кто-то из них видел ту женщину с детьми. Может, удастся выудить более подробные приметы.

– Хорошо, Геннадий Андреевич,– ответил лейтенант.– Задача ясна: искать цыганку и колье.

– Точнее – искать вора и колье,– поправил его Оболенцев.– В общем, Виктор Павлович, ожидаю от вас гола…

– Постараемся, товарищ майор,– серьезно ответил инспектор.

В тот же день ориентировка о краже колье полетела по телетайпу по всей стране.

В тот же день инспектор угрозыска Жур посетил квартиру Расторгуевой. Соседи сообщили печальную весть: два месяца назад старушку похоронили.

Затем инспектор угрозыска появился во дворе дома Карцевых. Здание было новенькое, шестнадцатиэтажное, с одним подъездом. Находилось в самом центре, на Молодежном проспекте. На нем вечно фланировало множество прохожих – это была одна из торговых улиц Южноморска. Что-то вроде Калининского проспекта в Москве.

Сам дом, где проживали Карцевы, на улицу не выходил – располагался в глубине двора, в который можно было попасть с Молодежного проспекта через подворотню.

Двор был зеленый, с песочницей для детей, скамейками, на которых дежурили «всепогодные» пенсионеры. Через них и решил действовать лейтенант. Ему повезло. Один из пенсионеров, бодрый шустрый старичок, оказался весьма словоохотливым.

Двадцать пятого мая, в день кражи, старичок тщетно пытался найти партнеров по домино (стол для «забивания козла» находился тут же под деревом). И это понятно: погода была уж больно неподходящей. Все доминошники сидели по квартирам.

– Одна надежда была на Бороду,– сказал старичок.

– Кто такой?– поинтересовался Жур.

– Бороду не знаешь?– поразился пенсионер.– Да его весь Южноморск знает. Мастер в «Элеганте»…

«Элегант» – лучший салон-парикмахерская в городе. Там стриглись самые модники. Инспектор обходился парикмахерскими поскромнее. Быстрее выходило.

– По Бороде можно часы сверять,– продолжал старичок.– В четыре у него кончается смена. Затем он пьет кофе в кондитерской на Капитанском бульваре. Знаешь?

– Кондитерскую знаю,– кивнул Жур.

– И является домой ровно в пять. Домино очень уважает. Классно режет. Мы с ним в паре играем. Чемпионы,– засмеялся старичок.

– Ну а двадцать пятого?– постарался свернуть его в нужную колею инспектор.– Позавчера то есть…

– Борода пришел, как всегда… А козла мы так и не забили. По метеоусловиям… Я вижу, делать нечего, по домам, значит. Поднялся. Тут, смотрю, во двор цыганка входит…

– Это в котором часу было?– скрывая волнение, спросил Жур.

– Я же говорю: Борода появился в пять. Мы с ним говорили минуты три, не больше. И аккурат – цыганка.

– Точно цыганка?

– Я что, цыган не отличу?– даже обиделся пенсионер.– На голове платок расписной. На одной руке держит младенца. Рядом – пацан…

– И куда она пошла?

– В подъезд. Я на первом этаже проживаю. Цыганка села в лифт и поехала наверх. Я специально посмотрел, на каком этаже остановится лифт. На шестом. Я еще подумал: и чего ей здесь надо?

После разговора со словоохотливым пенсионером Жур побеседовал еще с несколькими жильцами дома. И прежде всего – соседями Карцева по этажу. Инспектора интересовало, видел кто-нибудь из них (или слышал), как к Виталию Васильевичу вечером двадцать пятого мая заходила женщина с двумя детьми.

На лестничной площадке было восемь квартир. В шести из них сказали: не видели и не слышали.

В седьмой на звонок Жура долго никто не отвечал. Лейтенант уже было подумал, что хозяев нет, как вдруг послышалось какое-то движение, защелкали замки, и дверь приотворилась. Но только чуть-чуть – ее сдерживала цепочка. В образовавшуюся щель на лейтенанта недоверчиво смотрела пожилая женщина.

– Вам кого, молодой человек?– спросила она.

Журу пришлось долго объяснять, что он из милиции и хотел бы кое-что узнать. После тщательного изучения (опять же через щелку) служебного удостоверения инспектора его наконец впустили в прихожую.

– Ну и бдительная же вы, мамаша,– не удержался от шпильки Жур.

– Будешь бдительная,– проворчала женщина, проводя лейтенанта в комнату.– Мало ли проходимцев да лиходеев разных… Мне знакомая рассказывала, что на прошлой неделе в их доме постучали к одной старушке, воды попросили. Она открыла, а ее по голове шарахнули чем-то. В миг дух испустила…

– За что же ее так?

– Обокрали. Все вынесли… А старушку убили, чтоб свидетелей не было.– Хозяйка оглядела комнату.– У меня красть особенно нечего, так ведь не посмотрят на это…

Лейтенант не мог припомнить подобного случая в городе. Да и захотелось задать вопрос: откуда известно, что злоумышленники попросили воды, ведь старушка-покойница рассказать об этом не могла.

– Да что далеко ходить,– продолжала хозяйка.– В нашем доме кража за кражей…

– У кого именно?– спросил Жур.

– К Муратовым, что на первом этаже, залезли,– сообщила женщина.

– Еще к кому?

– На втором этаже с балкона вещи сняли. На веревке сушились,– с суровым лицом рассказывала хозяйка.– Моего соседа обокрали, Карцева… А вы говорите…

О кражах на первом и втором этажах Жур ничего не знал.

«Может, потерпевшие обратились в районный отдел милиции?– подумал он.– Надо узнать».

Жур поинтересовался насчет женщины с детьми.

– Звонила ко мне,– ответила женщина.– Аккурат позавчера это было. Вечером…

– И что?– нетерпеливо спросил Жур.

– Показывает грудничка, лопочет что-то… Я даже слушать не стала, захлопнула дверь… Бог знает, что у нее на уме…

Инспектор попросил описать женщину, которая звонила в дверь.

– Да я не разглядела,– ответила хозяйка квартиры.– Только черные волосы и платок заметила…

Поблагодарив женщину, инспектор опять пустился на поиски свидетелей.

То, что цыганка с двумя детьми действительно входила в подъезд дома, заметили из своих окон еще два человека – жильцы с третьего и девятого этажей. А вот когда она покинула дом, не видел никто.

Вернувшись в управление, Жур первым делом узнал, проходят ли у них кражи, о которых упоминала соседка Карцева. Выяснилось, что того же двадцать пятого мая из квартиры Муратова Кима Борисовича был похищен магнитофон. Этой кражей занималась инспектор уголовного розыска Кармия Тиграновна Карапетян.

Жур заглянул к ней в комнату. Карапетян была самозабвенно погружена в чтение последнего номера «Литературной газеты».

– Кармия Тиграновна, есть разговор,– сказал лейтенант.

– Садитесь, Виктор,– предложила Кармия Тиграновна.

Она была выше Жура по званию и должности – старший лейтенант и старший инспектор угрозыска.

– Ничего, постою,– ответил Жур.

– Знаете принцип Генри Форда, который основал знаменитую американскую фирму автомобилей и изобрел конвейерное производство?

– Просветите,– улыбнулся инспектор.

– Он никогда не стоял, если можно было сидеть, и никогда не сидел, если можно было лежать…

– Слабенькое здоровье, что ли?– ехидно прищурился Жур.

– Что вы! Форд и в восемьдесят лет выглядел еще молодцом!… Просто считал, что для интенсивной работы нужно уметь расслабляться… Между прочим, он сумел сколотить одно из самых больших состояний в мире…

– Мой прадед, правда, состояния не сколотил… Сейчас ему восемьдесят и он здоров как бык! Но уверяет, что силен от работы в поле… Всю жизнь, от зари до зари – на ногах!

– У капиталистов, наверное, все наоборот,– засмеялась Кармия Тиграновна.

– Это точно,– кивнул Жур, все-таки усаживаясь на стул.– Расскажите, что за кража у Муратовых?

– Пропал из квартиры магнитофон…

– Это я знаю. А подробнее?

– Пожалуйста, могу подробнее,– хитро улыбнулась Карапетян.– Если скажете, зачем вам это.

– Работаю сейчас по этому дому… Тоже кража…

– Молодежный проспект, двадцать три «а»? – удивилась Кармия Тиграновна.

– Именно,– подтвердил Жур.– Квартира сорок один.

– А Муратовы живут в пятой…– У Карапетян загорелись глаза: – Это интересно! Понимаете, Виктор, кража какая-то странная… Я имею в виду способ… Лучше по порядку, идет?

– Совершенно верно,– кивнул лейтенант.

– Так вот, двадцать пятого числа в половине десятого вечера позвонили к нам в управление. Говорят, кража! Я как раз дежурила в бригаде… Выезжаем на Молодежный проспект, к тому самому дому… Встречает нас хозяин квартиры, Муратов. Заводит к себе… Две комнаты. В одной – спальня. В другой – столовая, кабинет, короче – общая… Муратов говорит, что кража произошла из этой общей комнаты… Спрашиваем: что украли? «Магнитофон».– «А еще?» Муратов говорит, что больше вроде бы ничего не пропало. И еще сообщил, что старался ни к чему не притрагиваться, чтобы нам легче было разбираться…

– Грамотный,– заметил Жур.

– Что вы! Ученый! Кандидат наук! – темпераментно продолжала Карапетян.– Мы спросили, где стоял магнитофон, когда приблизительно могла произойти кража и так далее…– Кармия Тиграновна встала.– Значит, здесь окно,– показала она.– Здесь, у стены, кушетка. Рядом с ней, ближе к двери – тумбочка. На этой самой тумбочке стоял магнитофон… Муратов сказал, что пришел с работы в четыре часа, он преподает в институте, и сразу же включил магнитофон, потому что принес кассету с фирменной записью «Рэги»…

– Что?-переспросил лейтенант.

– «Рэги» – это африканские мелодии и ритмы. Самая мода,– пояснила Карапетян и продолжила: – Говорит, пообедал он, почитал… Жена с работы пришла. Он снова поставил ту же кассету. Послушали вместе… А приблизительно в половине шестого оба ушли из дома. В кино. Вернулись, хотели опять насладиться музыкой. Глядь, а магнитофона-то и нет…

– Когда они вернулись? – спросил Жур.

– В пятнадцать минут десятого. Муратов это хорошо запомнил, потому что посмотрел на часы,– сказала Карапетян.– Конечно, охи-ахи… Жена первая пришла в себя и бросилась звонить в милицию…

– Значит, магнитофон украли в период от половины шестого до девяти часов пятнадцати минут?-уточнил лейтенант.

– Так во всяком случае утверждают потерпевшие…

«А к Карцеву женщина позвонила в начале шестого и покинула его в семнадцать тридцать»,– отметил про себя Жур.

– Как проникли воры? – спросил он.– Взлом, отмычка?

– Ни то, ни другое. Через форточку.

– Была открыта?

– Ну да! – ответила Карапетян.– Но интересно другое…

Кармия Тиграновна открыла сейф и достала из него целлофановый пакет. В нем лежал рыболовный крючок. Крупный, с тремя жалами, похожий на миниатюрный якорь. К крючку был прикреплен обрывок лески.

– На такую можно хорошую щуку взять,– заметил инспектор.

– Не знаю, не рыболов. Но то, что хотели выудить магнитофон,– скорее всего.– Карапетян осторожно, чтобы не пораниться, вынула из пакета крючок.– Это мы обнаружили в квартире Муратовых… Зацепился за кушетку… Есть предположение, что вор сначала пытался вытащить магнитофон этим приспособлением. Но не смог. Крючок впился в кушетку. Тянули так, что она даже немного сдвинулась с места. Ну, леска, конечно, оборвалась…

– И тогда полезли в форточку?

– Так оно, видимо, и было.

– Какой-то глупый вор,– покачал головой лейтенант.– Раз уж забрался в комнату и взял магнитофон, зачем было оставлять крючок? Это же улика!

– Почему обязательно глупый?– возразила Кармия Тиграновна.– Его могли спугнуть… Во дворе кто проходил или в дверь позвонили… Пришлось поскорее сматываться. Вот и забыл про крючок впопыхах…

– Так-то оно так, но опытный такой промашки не допустил бы…

– Ну, мы же не знаем всех обстоятельств,– сказала Карапетян.– Есть и другие очень любопытные детали… Во-первых, на той же тумбочке лежали мужские часы. Золотые!

– Не взяли? – удивился Жур.

– Нет! Там и деньги лежали – не тронули… Вообще ничего. Только магнитофон.

– Дорогой?– поинтересовался Жур.

– Муратов говорит, купили в комиссионке за тысячу триста рублей. Всего четыре дня назад. А охотился за ним полгода. Самый лучший сейчас. «Тайнер» называется. С программным устройством,– объясняла Карапетян.– Слушайте самое главное… На подоконнике обнаружены отпечатки пальцев. Вернее, всей руки… И знаете, что говорит эксперт?

– Что?– нетерпеливо спросил лейтенант.

– Подросток оставил.

– Та-ак! – вырвалось у Жура.

– Но и это еще не все. Под окном квартиры Муратовых – следы ботинок. Тридцать пятый размер. Подростковый… Вот такие дела, дорогой Виктор Павлович! – заключила Карапетян.

– А на того пацана вышли?-спросил Жур.– Я имею в виду-подростка?

– Увы! – вздохнула Кармия Тиграновна.– На происшествие мы выехали со служебно-розыскной собакой. Сей-фулин – ас, вы же знаете. Его Рекс тут же взял след. Довел до автобусной остановки на Молодежном проспекте – и все, стоп! Там четыре маршрута, все автобусы идут битком набитые…

– Да, да, это точно, битком,– подтвердил Жур.– Даже вечером.

– А если сразу, как говорится, по горячему следу задержать не удается, потом намучаешься,– махнула рукой Кармия Тиграновна.– Как правило.

Лейтенант бодро поднялся.

– Куда? – вскинула на него удивленный взгляд Карапетян.

– К Оболенцеву,– сказал Жур.– Ворох информации…

– А условие?– напомнила Кармия Тиграновна.

– Ах, да!…– Жур, виновато улыбнувшись, снова сел.

Он рассказал Карапетян о деле Карцева более чем сжато, так как ему не терпелось поделиться полученными сведениями со следователем.

Оболенцев выслушал инспектора с большим вниманием. И о работе, проведенной Журом в доме, где живет Карцев, и о краже, которой занималась Карапетян.

– Понимаете, Геннадий Андреевич,– закончил лейтенант,– настораживает совпадение: Карцева и Муратовых обокрали в один и тот же день. Вечером. Сначала взяли колье, а потом магнитофон. С разрывом в один-три часа… Может быть, оба дела провернул один и тот же вор?

– А меня это совпадение смущает,– сказал следователь.– Решиться сразу на две кражи в одном доме! – Оболенцев покачал головой.– И способы уж слишком разные… Вообще, чертовщина какая-то! Рыболовный крючок, форточка… Ладно, я сам поговорю с Карапетян… А теперь лучше сосредоточимся на незнакомке… Какие-нибудь дополнительные приметы соседи указали?

– Старик-пенсионер оказался наблюдательней нашего потерпевшего, то есть Карцева,– сказал Жур.– Он и платок запомнил, и плащ, и туфли. Помимо этого – серьги. Круглые, кольцом. Из золота…

– Карцев тоже упоминал о серьгах,– сказал следователь.– Еще что?

– Сумка у нее была в руках. С портретом Владимира Высоцкого.

– Сколько времени женщина пробыла в доме? Установили?

– Все, с кем я разговаривал, видели лишь, как она вошла в подъезд. А вот когда вышла…– Лейтенант развел руками.– Понимаете, Геннадий Андреевич, в доме есть еще черный ход…

– Да,– задумчиво произнес Оболенцев скорее для себя.– Надо поточнее выяснить у Карцева, сколько времени женщина находилась в его квартире… Знаете, Виктор Павлович, я собираюсь осмотреть квартиру Карцева. Присоединитесь?– Он достал из сейфа следственный портфель.

– А как же! – охотно согласился инспектор угрозыска.

– Кстати, кое-что уточним у потерпевшего…

Оболенцев позвонил на работу Карцеву. Тот сказал, что будет дома через полчаса.

Машину не взяли, решили пройтись.

Погода словно брала реванш за северные холода, так напугавшие недавно южноморцев. Вовсю жарило солнце. Далеко, над морем, плыли кипенно-белые, с подпалом облака. Такие обычно обещают ночные грозы.

По дороге разговор вертелся, естественно, вокруг кражи колье.

– Как вы думаете, Геннадий Андреевич,– спросил лейтенант,– все это случайно?

– Случайных краж не бывает. Машинально крадут только клептоманы,– усмехнулся следователь.

– Я о другом,– сказал Жур.– Цыганка появилась у Карцева, чтобы украсть именно колье, или ее мальчишка случайно наткнулся на драгоценность?

Вопрос был далеко не праздный. Оболенцев понимал, что прояснение его важно для инспектора. Для его работы.

Вообще этот молоденький лейтенант все больше нравился следователю. Геннадий Андреевич ценил в работниках угрозыска не только умение «бегать», но и думать. И считал, что если к кому-либо из них можно было применить пословицу «дурная голова ногам покоя не дает», то тому надо было срочно менять профессию.

– Вы смотрите в корень, Виктор Павлович,– серьезно произнес Оболенцев.– Я сам пока не могу разобраться… Что получается: кроме колье, мальчишка не взял больше ничего. Во всяком случае, так утверждает Карцев… Возникает четыре версии. Первая: женщина точно знала, что в квартире находится дорогое колье, знала, где оно лежит…

– Короче, кто-то ее навел, так?

– Совершенно верно,– кивнул следователь.– Тогда наша задача – искать еще и наводчика. Фактически – соучастника… Поговорите с участковым инспектором, в ЖЭКе. Что за люди проживают в доме…

– А если наводчик посторонний?

– Вполне возможно,– сказал Оболенцев.– Я же не говорю, что надо ограничиться только соседями… Есть еще знакомые, друзья Карцева и его матери. Может, это какой-то человек, о котором они совсем забыли. А он знал о существовании колье…

– Понятно, Геннадий Андреевич.

– Вторая версия: цыганка позвонила в квартиру Карцева с надеждой, что они смогут там чем-нибудь поживиться. Заранее отработан прием: она отвлекает хозяев просьбой перепеленать ребеночка, а пацан в это время ворует мелкие вещи, которые попадутся на глаза. В этом случае произошло то, что бывает один раз на тысячу,– они нарвались на редкую драгоценность…

– Фортуна, так сказать, улыбнулась.

– Вот именно… Третья версия: возможно, женщина честная и ей действительно надо было поменять пеленки у младенца…

– Как это честная?– Жур от удивления даже приостановился.

– Может, мальчишка стащил колье на свой страх и риск.

– Сам, без наущения?– уточнил лейтенант.

– Ну да. Представьте такую картину: мать и хозяин квартиры заняты в ванной с младенцем. Он один в комнате. Торкнулся туда, торкнулся сюда. Заглянул в ящик трельяжа и видит: сверкают, переливаются огнями камни. Завораживает… Не удержался – и в карман,… Или просто натура вороватая… Может быть?

– В принципе – конечно,– не очень уверенно ответил инспектор угрозыска и сам задал вопрос: – А четвертая версия?

– Четвертая, четвертая…– повторил следователь.– Вы ее сами высказали. У меня в кабинете.

– Что колье у Карцева и магнитофон у Муратовых – дело рук мальчишки?

– Да,– кивнул Оболенцев.– И опять встает вопрос: мальчишка действовал самостийно или вместе с матерью?… Насчет его самодеятельности – менее всего вероятно, но и такое случается… Есть дети, которые не то что у чужих, у своих родителей воруют… Возможно, и тут – один из тысячи случаев. Верно?

Жур загадочно улыбнулся.

– Вы что? – поинтересовался Оболенцев.

– Да так.– Инспектор рассмеялся.– Вспомнил… В пятом классе учился… У нас как раз в пионерском парке новый аттракцион построили. Автодром. Ну бегают машинки такие электрические…

– Знаю. Не раз сынишку водил.

– Как-то пригласил меня дружок на этот автодром… Трешку прокатали. А потом мой приятель признался, что эти деньги стащил у сестры… Домой идти боится, ревет… Короче, преступление и наказание…

– А что было дальше?

– Дальше… Сначала я дал ему по шее. Получилось так, что я в соучастники попал… Потом предложил сгружать в порту арбузы… До ночи эту трешку отрабатывали… А когда вернулся домой, схлопотал по шее от отца, что поздно заявился… Главное, сестра так и не узнала. И вообще никто. Урок обоим на всю жизнь…

Оболенцев, слушавший под конец несколько рассеянно, сказал:

– История, конечно, поучительная… Но я вот на что хочу обратить ваше внимание. Мы, естественно, в первую очередь займемся отработкой версий относительно цыганки и ее сына. Но нельзя забывать и о том, что это только версии… Не исключено, что колье похищено кем-то другим…

Они вышли на Молодежный проспект. Он был, как всегда, многолюден. По большей части дома тут стояли малоэтажные. А за ними, как бы во втором эшелоне, кое-где высились современные громадины.

– Вот здесь,– свернул в одну из подворотен Жур.

Следователь и инспектор миновали ее и вошли в уютный зеленый двор. Перед ними стояла шестнадцатиэтажная башня, сверкающая голубыми плитами своих панелей.

В песочнице возились малыши, на скамейках сидели старушки и старики. Один из них кивнул лейтенанту.

– Тот, кто видел цыганку?– спросил Оболенцев, когда они зашли в подъезд.

– Он самый,– подтвердил лейтенант.

И тут раздался вежливый голос:

– Приветствую вас, коллега!

Это был Карцев. Он стоял у лифта. Следователь ответил на приветствие. Представил лейтенанта.

– Дети – наша радость,– саркастически произнес Карцев.– Уже минут пять стою, жду… Катаются…– Он кивнул на табло, где указывалось, на каком этаже находится кабина.

Горела цифра десять. Затем попеременно стали зажигаться нижние этажи. Лифт дошел до третьего и снова стал подниматься вверх.

Карцев развел руками: видите, мол, сами.

– Эй, там! Безобразники! – зычно гаркнул в лестничный проем лейтенант.

И словно его услышали. Кабина остановилась на пятом, табло погасло. Послышались детские голоса.

– Слава богу,– облегченно вздохнул Карцев, утапливая кнопку вызова.

Они поднялись на шестой этаж. Два коридора тянулись направо и налево. И в каждом было по четыре двери.

Квартира Карцева была сразу у лифта. Виталий Васильевич открыл дверь ключом и галантно предложил:

– Милости прошу.

– Знаете, Виталий Васильевич,– сказал следователь, задерживаясь перед дверью,– оформим осмотр места происшествия, как положено…

– С понятыми? – спросил Карцев.

– С понятыми,– кивнул Оболенцев.

Жур быстро пригласил двух соседей, и только после этого все зашли к Карцеву.

Понятые за все время осмотра не произнесли ни слова.

Прихожая оказалась довольно просторной. Со старинной круглой вешалкой. По обе стороны были сразу три двери – в кухню, ванную и туалет. Дверь в комнату находилась в конце прихожей.

Хозяин провел пришедших в комнату. Она была длинная, разделена занавеской.

Оболенцев оглядел помещение.

Вещи тут были в основном старинные. Напольные часы, на циферблате которых изображались знаки Зодиака. Тяжелый резной буфет. И кресло-качалка у окна.

– Прекрасный вид, ничего не скажешь,– кивнул Карцев на окно.

Действительно, за крышами домов виднелась морская лазурь.

Что особенно красило комнату – огромный, во всю стену ковер. На черном фоне играли удивительными красками фантастические конские головы.

Заметив, что следователь заинтересовался ковром, довольный Карцев произнес:

– Не видели ничего подобного, не так ли?

– Нет, не видел,– признался Оболенцев.

– Позволю себе заметить, редкая штука,– продолжал Карцев.– Вот принято считать, что лучшие ковры на Востоке. Текинские, арабские… А это соткали у нас в Сибири…

– Неужели в Сибири? – не поверил своим ушам следователь.

– Представьте себе. В глухой тобольской деревушке. В конце прошлого века… А промысел сей возник еще раньше, за полтора века. Основали его беглые крепостные. Самое удивительное, такие ковры были там не предметом роскоши, а служили для утепления саней… Между прочим, в тысяча девятисотом году на Всемирной выставке в Париже сибирский ковер был удостоен Большой золотой медали. Да-с…

Прошли на «половину» мамы, как выразился хозяин.

Там располагалась высокая деревянная кровать, накрытая плюшевым покрывалом. На стене несколько старых фотографий в рамках. Наверное, еще дагерротипов, как тогда именовали снимки. Благородные дамы в кринолинах, шляпках и господа в сюртуках со стоячими воротничками, с ухоженными усами.

Трельяж был тоже старинный. Трехстворчатый. С тумбочкой из дорогого темного дерева, инкрустированного перламутром.

– Позвольте обратить ваше внимание,– сказал Карцев, выдвигая ящичек тумбочки,– вот отсюда произошла пропажа.

В нем лежала перевязанная тесемкой пачка писем, театральный бинокль и ветхая, потемневшая от времени пудреница с финифтью.

– Колье, кажется, было в футляре? – спросил следователь.

– Именно так. Что и указано в заявлении,– напомнил Карцев.– Вместе с футляром оно и исчезло…

Оболенцев снял отпечатки пальцев с ручек трельяжа, а также с ручек всех дверей – входной, ванной, кухни и комнаты. Составили протокол осмотра места происшествия. Понятые были отпущены.

– Значит, вы утверждаете, что та женщина пробыла в вашей квартире двадцать минут?-спросил следователь у Карцева.

– От силы – двадцать пять,– ответил Виталий Васильевич.

– Когда обнаружилась пропажа колье, вы тщательно осмотрели квартиру?

– Конечно,– подтвердил Карцев.– И снова произвел, так сказать, ревизию после беседы с вами в горуправлении.

– Выходит, кроме колье…

– Ничего не украли,– закончил за следователя Карцев.– Вещей у нас не так уж много… Все на виду…

Он показал малахитовую пепельницу, стоящую на круглом тяжелом столе, набор серебряных десертных ножей за стеклом буфета. Ножи были воткнуты в декоративное деревянное коромыслице.

Из других безделушек, представляющих хоть какую-то ценность, в буфете было позолоченное ситечко для заварного чайника, серебряный набор для стола-солонка, перечница и сосуд для горчицы. А также в ящике буфета лежал искусной работы мельхиоровый нож для разрезания страниц в книгах, ручка которого целиком была сделана из янтаря.

Когда Карцев открыл буфет, Оболенцев обратил внимание на коробочку с каким-то лекарством. Этикетка была иностранная. На английском языке и с японскими иероглифами. Подобную коробочку следователь уже где-то видел, но где именно – припомнить не мог. А спросить хозяина, что это за средство, не решился. Может быть, лекарство для матери. Не хотелось лишний раз напоминать о ее тяжелом состоянии.

Они пробыли у Карцева еще с полчаса.

– Сплошной антиквариат,– сказал Жур, когда следователь и инспектор вышли на Молодежный проспект.– Представляю, что было у предков Карцева…

– Тогда, Виктор Павлович, это был не антиквариат, а самый что ни на есть модерн,– улыбнулся Оболенцев.– Когда-нибудь наши тахты, торшеры и стенки тоже станут антиквариатом…

– Не станут,– усмехнулся Жур.

– Почему?

– Не доживут. Во-первых, материал не тот. Раньше были дуб, красное дерево, карельская береза… А теперь? И второе: в старину краснодеревщики все делали вручную, с вдохновением, отдавая душу. Сейчас – конвейер. Какие уж тут возвышенные чувства!… Вот и получается стандартная продукция. Безликая и бездушная.

– Пожалуй, вы правы… Ладно, бог с ней, со стариной… Что мы имеем на сегодня?– произнес следователь.– Стог сена,– он показал на бурлящий город вокруг,– и иголку.

– У меня мыслишка,– скромно предложил инспектор.

– Выкладывайте.

– Женщину с пацаном и младенцем близко видели три человека – Карцев, старик-пенсионер и соседка с этажа Виталия Васильевича. Так?

– Так.

– Надо свести этих трех людей и составить фоторобот.

– Разумно,– кивнул следователь.

– И, уже имея изображение преступницы, приступить к ее поиску. Раздать снимки фоторобота участковым, постовым… Я потолкаюсь на барахолке, в местах, где бывают сомнительные личности…

– Не забывайте о возможном соучастнике,– напомнил Оболенцев.– То есть наводчике.

– Не беспокойтесь, Геннадий Андреевич,– заверил лейтенант.– Это у меня сидит вот тут,– он показал на голову,– как гвоздь… Прямо сейчас забегу в райотдел. Встречусь с участковым…

Вернувшись в управление, Оболенцев хотел сразу поговорить с Карапетян. Но ему сказали, что его вызывает начальник следственного отдела майор Саблин.

– Хочу поручить вам еще одно дело,– встретил следователя Саблин.

– В моем производстве оно будет седьмым по счету,– невесело заметил Оболенцев.

– Вам не нравится цифра семь? – улыбнулся майор.– Между прочим, у многих народов семерка всегда почиталась… Возьмите пословицы…

– Знаю. «Семь раз отмерь – один раз отрежь», «Семеро одного не ждут» и так далее,– буркнул следователь.

– Я еще читал,– в шутливом тоне продолжал Саблин,– что индийское божество, Будда, просидел семь дней и ночей под деревом, и на него снизошло озарение…

– А в библии сказано, что бог, сотворив мир и человека за шесть дней, на седьмой отдыхал,– усмехнулся Оболенцев, сделав ударение на слове «отдыхал».

– Я вас понял, Геннадий Андреевич,– перестал улыбаться Саблин.– Конечно, дело, о котором идет речь, можно поручить другому… Но есть особые соображения… Вы знаете о краже магнитофона на Молодежном проспекте?

– А-а,– протянул следователь.– Вот вы о чем… Я в курсе. Правда, в самых общих чертах.

– Очень хорошо,– сказал майор, протягивая Оболенцеву тоненькую папку.– Более подробно вас проинформирует Карапетян.

– Хотите объединить это дело с делом Карцева? Правильно я вас понял?– спросил следователь.

– Для этого веских оснований пока нет,– ответил Саблин.– Вот если вы обнаружите их… Короче, ведите дела как самостоятельные. По одному работайте с Журом, по второму – с Карапетян.

– А особые соображения?

– Мы подумали: две кражи в одном доме, в один и тот же вечер… И тут, и там замешан, кажется, подросток… Ведь лучше, если этими происшествиями займется один следователь, не так ли?

– Целесообразно,– кивнул следователь.

– Теперь претензий нет?– снова улыбнулся Саблин.

– А разве они были? – сыграл в наивность следователь.

Познакомившись с материалами по вновь принятому к своему производству делу, Оболенцев встретился с Карапетян. Старший инспектор рассказала, что ей было известно.

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать,– сказал Оболенцев.– Придется мне сегодня во второй раз ехать на Молодежный проспект.

Карапетян отправилась вместе со следователем.

По дороге Оболенцев спросил:

– Как вы думаете, Кармия Тиграновна, почему никто не видел, как вор лез в форточку?

– Поймете на месте,– ответила Карапетян.– Это не самый трудный вопрос… У вас возникнет масса других. И посложнее…

– Ладно,– вздохнул Оболенцев,– там посмотрим… Да, я хочу еще вот что спросить. Лейтенант Жур говорил, будто в этом доме была еще одна кража? Белье сняли с веревки на втором этаже?

– Я проверяла. По-моему, тут не кража… Женщина повесила сушить халатик… Он пропал… Может, ветром сдуло? Знаете, у страха глаза велики. Теперь старушки на скамейках любой пустяк будут выдавать за кражу…

Прибыв к уже знакомому дому, Оболенцев решил начать осмотр с того места, откуда залезли в квартиру Муратовых.

Их окна выходили на заднюю сторону. Жильцы развели здесь под окнами нечто вроде маленьких палисадников. Кто разбил миниатюрную клумбу с цветами, кто посадил ягодные кусты – малину, смородину, крыжовник.

Перед окнами Муратовых стояла деревянная решетка, увитая виноградными лозами. Гроздья на них были чахлые, поклеванные птицами. Эту зеленую стенку Муратовы создали, вероятно, чтобы как-то отгородиться от посторонних глаз. Ведь первый этаж…

– Понятно,– сказал Оболенцев.– Вор этим и воспользовался: за виноградником ничего не видно. Ну а в сумерки – тем более…

– И еще,– добавила Карапетян.– В тот вечер было холодно, шел дождь. Ребятня сидела по домам… Смотрите, сколько их сейчас…

С небольшой площадки за виноградником доносились детские голоса.

– Вы опрашивали здешних ребят?– спросил следователь.

– Конечно! Никто ничего не видел… Кто в такую погоду будет играть на улице?

– Где обнаружили следы ботинок? – подошел Оболенцев к окнам Муратовых.

Инспектор взглянула на одно из них и присела на корточки.

– Вот здесь был четкий след, а тут – размытый… Наверное, прыгнувший поскользнулся,– показала она на рыхлую землю рядом с асфальтированной отмосткой.

Следователь тоже присел. Но теперь следов видно не было: кто-то совсем недавно прошелся здесь не то метлой, не то граблями.

– Какие же вопросы вас тревожат?– спросил Оболенцев, выпрямляясь.

– Вот из этого окна вытащили магнитофон,– показала Карапетян.– Высоко, правда?

Следователь примерился. Карниз находился выше его поднятой руки.

– Больше двух метров,– резюмировал он.

– Теперь давайте подумаем, как смог забраться на эту высоту подросток лет двенадцати-тринадцати? Ведь, судя по размеру обуви, ростом он невелик…

Оболенцев задумался.

– Да, вопросик! – усмехнулся он.– Ну, положим, прыгнуть и достать рукой он смог бы. Но удержаться…– Следователь покачал головой.– И опереться не на что…

Стена под окном была гладкая.

– Вот видите!– сказала Карапетян.– А он ведь каким-то образом взобрался на карниз…

– Мог подставить что-нибудь,– сказал следователь.– Например, ящик. Или поставить наклонно доску…

– Исключено,– решительно произнесла старший инспектор, проводя рукой по оштукатуренной поверхности стены.– Нет характерных следов.

– А может, подросток какой-то исключительный?– заметил с улыбкой Оболенцев.– Акробат?

– Дорогой Геннадий Андреевич, на Востоке есть пословица: не надо развязывать зубами узел, который можно развязать руками…

– Насчет акробата – шутка, конечно,– серьезно сказал следователь.– Выходит, вору кто-то помогал…

– Во! – подняла палец Карапетян.– Это скорее всего.

– Хорошо… А его следы?

– Увы,– развела руками Карапетян.– Но это можно объяснить… Во-первых, асфальт, во-вторых, шел дождь…

– Вы хотите сказать, что сообщник стоял на отмост-ке?– уточнил Оболенцев.

– Ну да! Почему отпечатался след ботинок тридцать пятого размера? Прыгая с окна, подросток попал на землю… Затем вместе с сообщником он шел по отмостке вокруг дома и дальше до остановки автобуса, все время по асфальту… Так прошла по следу служебно-розыскная собака.

– Ну что ж, Кармия Тиграновна, насчет сообщника – вполне убедительно…

Вдруг окно над ними, до сих пор наглухо закрытое, отворилось, и в нем показалось лицо молодого мужчины, заросшее густой рыжей бородой.

Мужчина некоторое время подозрительно смотрел на следователя и инспектора, затем, узнав Карапетян, обрадованно произнес:

– А, Кармия Тиграновна! Добрый день!

– Здравствуйте, Ким Борисович,– приветствовала его Карапетян.– Можно заглянуть к вам?

– Милости прошу…

Оболенцев с Карапетян обогнули дом, зашли в подъезд. Муратов уже поджидал их возле своей квартиры.

Следователь представился. Хозяин гостеприимно пригласил их в комнату.

Обстановка была прямо-таки спартанская. Кушетка. Та самая, за которую зацепился рыболовный крючок, обнаруженный милицией… Тумбочка, на которой стоял украденный магнитофон… Стол, три стула и старенький буфет.

На стенах висели портреты знаменитых людей. Оболенцев сразу узнал Эйнштейна, кубинского революционера Че Гевару, писателя Хемингуэя, Чарли Чаплина и Смоктуновского. Остальные были ему незнакомы.

«Непонятный подбор»,– подумал следователь.

Видя, что Оболенцев заинтересовался портретами, хозяин пояснил:

– Это Резерфорд… Я считаю его одним из самых гениальных физиков, когда-либо живших на земле… А это Джон Леннон – один из бывшей группы «Битлз»… Так нелепо погиб! Псих какой-то застрелил…

Муратов был невысокого роста, коренастый. Борода, которую он отпустил скорее всего для солидности, молодила его еще больше.

Оболенцев приступил к допросу.

Муратову было двадцать шесть лет. Преподаватель судостроительного института.

«И уже кандидат наук»,– подумал следователь.

Он попросил Муратова рассказать о событиях двадцать пятого мая. Ким Борисович сообщил то, что было уже известно Оболенцеву.

– В общем, попользовался магнитофоном только четыре дня,– огорченно закончил Муратов.

– Ким Борисович, вы кого-нибудь подозреваете в краже?– задал вопрос следователь.

– Я уже говорил Кармие Тиграновне, что никого не подозреваю…

– Подумайте,– попросил Оболенцев.

– Даже представить себе не могу!

– Кто знал о покупке вами магнитофона? – продолжал следователь.

– Многие! Я не делал из этого секрета… Более того, просил друзей и знакомых: если кто продает «Тайнер», чтобы мне тут же сообщили…

– Давайте уточним… На работе вы сказали, что приобрели магнитофон!

– С радостью! – воскликнул Муратов.– Утер нос заведующему кафедрой! Он нам все уши прожужжал про свой «Тайнер»…

– Вам завидовали?

– Еще бы! Заиметь такую машину! Мечта!

– Кто из знакомых был посвящен?

– Да все! Это моя Майка позаботилась. Жена. Кто из друзей одобрил, кто сказал, что лучше бы мы обарахлились, мебель купили… А у меня принцип: не я для вещей, а вещи для меня!… Ну что будет толку, если здесь появится гарнитур?– обвел вокруг рукой Муратов.– Чем он меня греть будет?… Нет! Вот магнитофон – это для души! И, между прочим, для дела… В прошлом году я был на симпозиуме в Академгородке под Новосибирском… Какие интересные были доклады! Вот когда нужен был «Тайнер»!

– Значит, из сослуживцев и друзей…– начал было следователь.

– Нет, нет! – перебил его Муратов.– Вне всякого подозрения.

– А в вашем доме? – задал вопрос Оболенцев.– Может, кто-нибудь из подростков?

Муратов задумался.

– Вы говорили с кем-нибудь из них о покупке? Переписывали что-нибудь с их кассет? – уточнил следователь.

– Только с Максимом,– ответил потерпевший.

– Кто такой?

– Карабут… Живет на одиннадцатом этаже… Квартира, кажется, девяносто первая… Да, точно, девяносто первая. Я переписал у него «Рэги»…

– Что он из себя представляет? – поинтересовался Оболенцев.

– Максик?… Что вы, товарищ следователь,– улыбнулся Муратов,– отличный парень! Фанатик рока. Но честный, уверяю вас… да и родители…

– Сколько ему лет?

– Шестнадцать-семнадцать… Ему совсем не нужен мой «Тайнер»… У Максима своя отличная стереоустановка. «Панасоник». Квадрасистема…

– А это что такое?– спросил Оболенцев.

– Четыре колонки,– ответила за Муратова Карапетян.– С объемным звучанием…

– Точно,– кивнул Ким Борисович.

– А с кем дружит Максим Карабут?-спросил Оболенцев.

– Есть, конечно, друзья…

– Вы знаете кого-нибудь из них?

– Ну что вы, они же совсем мальчишки…

«Хоть ты и кандидат наук,– подумал Оболенцев,– но в тебе самом очень много от мальчишки».

– В каком комиссионном магазине вы купили магнитофон?– продолжил следователь.

– Здесь недалеко. На улице Лейтенанта Шмидта… Знаете? Специализированный. Только радиотовары…

– Знаю,– кивнул Оболенцев.

Муратов рассказал, что и раньше время от времени заходил в этот магазин. А посоветовал ему приобрести «Тайнер» дядя, брат матери. Капитан второго ранга. Он привез себе такой же магнитофон из-за границы.

Когда разговор зашел о золотых часах, которые лежали в тумбочке, Муратов показал их следователю. На задней крышке была выгравирована надпись: «Дорогому Киму в день защиты диссертации от отца».

Оболенцев уже заканчивал допрос, как вдруг Муратов сообщил, обратившись не к следователю, а к Карапетян:

– Я забыл вам сказать, Кармия Тиграновна… Помните, вы расспрашивали о магнитофоне? Так вот, на передней стенке, панели, прежний хозяин наклеил две рожицы, Волк и Заяц. Из мультфильма «Ну, погоди!…». Я все собирался убрать эту безвкусицу, да не успел…

– Хорошо,– сказал Оболенцев,– мы будем иметь это в виду. И в протокол занесем…

– Мне кажется, вам не мешало бы познакомиться с этим Максимом Карабутом…

– И я подумала о том же,– сказала Кармия Тиграновна.

На следующий день Карцева и его двух соседей – пенсионера и женщину, видевших цыганку с детьми, пригласили в горуправление. Составление фоторобота (решено было на всякий случай иметь изображение обоих) заняло несколько часов: труд этот кропотливый и требует немало терпения. Наконец усилиями Карцева и соседей фотороботы были изготовлены. Каждый из троих внес в это дело свою лепту. И, когда изображения их устроили всех очевидцев, решено было размножить портреты и раздать работникам милиции города.

Начальник угрозыска подполковник Вдовин, памятуя, что дело о краже колье находится на контроле прокурора города, вызвал инспектора Жура и спросил об успехах. Лейтенант честно признался, что похвастаться нечем.

– Если цыганка приезжая, дело наше дрянь,– грустно произнес инспектор.– Ищи ветра в поле…

– Она-то могла уехать,– сказал Вдовин.– Но если на квартиру Карцева ее навели, то наводчик скорее всего в нашем городе… Я вот что думаю, лейтенант… Допустим, что даже приезжая. Но ведь она должна была у кого-то жить все то время, пока обреталась в Южноморске… У знакомых, родственников…

– Но ведь нам неизвестны ни его фамилия, ни имя…

– Погоди,– перебил Жура подполковник.– Цыгане обычно держатся друг за дружку. Помогают в беде… Так вот, есть у нас в городе один человек… Он уже как-то раз помог нам…

– Найти преступника? – спросил Жур.

– Мы занимаемся не только этим… К нам до сих пор обращаются за помощью в розысках пропавших родственников во время войны… Ну, сам знаешь: дети ищут родителей, родители – детей…

– Понятно, товарищ подполковник,– кивнул инспектор.

– Через человека, о котором речь, мы в позапрошлом году помогли встретиться женщине со своим отцом… Цыгане. Потеряли друг друга в сорок первом… Запиши. Кучерявый Михаил Петрович.

– Запомню, товарищ подполковник,– заверил Жур.

– Мастер на судоремонтном заводе… Найди его и поговори. Ясно?

– Так точно! – отчеканил лейтенант, поднимаясь со стула.– Разрешите идти?

– Иди… Только смотри, лейтенант, дело это деликатное… Помочь найти родственника – это одно. А тут – искать преступницу… Обмозгуй, чтобы все было в ажуре. Не обиделся бы…

Покинув кабинет Вдовина, инспектор тут же созвонился с отделом кадров судоремонтного завода и поехал туда.

Принял лейтенанта сам начальник отдела.

– Михаил Петрович Кучерявый…– с уважением произнес он, раскрывая личное дело мастера.– Интереснейшая личность, скажу я вам, товарищ Жур… Кадровый рабочий. Передовик. Пользуется непререкаемым авторитетом. Член профсоюзного комитета. Орденоносец… Его портрет – на аллее Славы… И вообще, сложной судьбы человек…

– Какой? – спросил инспектор, несколько растерявшись от груды эпитетов.

– Сам-то Михаил Петрович из таборных цыган. Да, да, настоящих таборных! Как там у Пушкина? «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют…» Он мне как-то рассказывал про свое детство… Сегодня здесь, завтра – там… Ярмарки, повозки, ночевки в поле… Так оно и было. Как сказал сам Кучерявый, из песни слов не выкинешь… Лично я не взялся бы осуждать, раз его предки так жили. Верно?

– Верно,– согласно кивнул лейтенант.

– А судьба его круто переменилась в начале войны,– продолжал кадровик.– Так получилось, что их табор в сорок втором году остановился на территории конного завода в Сальских степях. Это под Ростовом…

– Знаю,– сказал Жур.

– Отец Кучерявого подрядился работать в кузнице. Сын же – наш Михаил – устроился табунщиком… А что? Самое мальчишеское дело… В ту пору ему было четырнадцать лет. Правда, по его словам, был он рослый парнишка, выглядел старше… А тут немцы нагрянули… Прорвали, значит, нашу оборону… Весь табор, считай, расстреляли. Фашисты, вы знаете, цыган, как и евреев, считали нациями, подлежащими поголовному истреблению… Михаилу Петровичу каким-то чудом посчастливилось со своим табуном уйти от немцев к нашим… А тут начало формироваться ополчение. Кучерявый напросился в кавалерийский полк…

– Так ведь пацан совсем! – удивился инспектор.

– Пацан, верно. А он сказал, что семнадцать уже исполнилось… Упросил. Так попал на фронт. Дошел до Будапешта. Имеет боевые награды. В том числе орден Красной Звезды… Дважды ранен… Когда война кончилась, вернулся под Ростов, где и узнал о том, что сделали с его табором фашисты… Но горюй не горюй, а жить надо. Верно?

– Конечно,– поддакнул Жур.

– Тем более у всех вокруг горе… Пошел заготовителем в контору. Лошадник – страсть! До сих пор ни одних скачек на ипподроме не пропускает… Получилось так, что влюбился парень… Приглянулась девчонка из табора. Красавица! Знаете, какие у них бывают!…

– Знаю,– машинально подтвердил инспектор.

– Родственники поставили условие: отдадут за него, если Михаил отправится кочевать… Любовь, она на что угодно человека толкнет… Ну, примкнул Кучерявый к своим непоседам-соплеменникам… Женился… Чувствует, отвык от таборной жизни. Пытался осесть. Так тесть его кнутом так опоясал, что шрам у Михаила Петровича до сих пор через всю спину. А рубаха – пополам… Пришлось смириться… Указ об оседлости застал их табор в Понизовке, это деревня иод Южноморском… Осели, значит… Кто в колхоз подался, кто в город… А скоро Понизовка слилась с Южноморском. Михаил Петрович к тому времени уже работал на нашем заводе… Отец его еще сызмальства к железкам приучил… Кучерявый начал с ученика слесаря… И вот, видите, до мастера дорос… Классный мастер! Недавно наградили орденом Трудового Красного Знамени…

– И сколько он живет в Южноморске? – поинтересовался Жур.

– Да, считайте, более тридцати лет… Говорят, соплеменники уважают его. Даже старики. За советами приходят… У нас на заводе Кучерявого промеж собой называют «цыганским бароном». За глаза, конечно… Вы уж, ради бога, не обмолвитесь при нем. Может обидеться…

– Само собой,– пообещал Жур.– Он сегодня в какую смену?

– Сейчас на работе. Пригласить?

– Да нет. Думаю, что удобнее будет встретиться с ним дома…

– Гостеприимный. Хлебосол. Вы это увидите…

Инспектор попросил начальника отдела кадров ничего не говорить Кучерявому об их беседе. Навестить «цыганского барона» Жур решил вечером, после работы.

Старший инспектор угрозыска Карапетян вошла во двор дома, где жили Муратовы, и невольно приостановилась.

Откуда-то с высоты, словно с самих небес, доносилась тяжелая ухающая музыка. Однообразный настойчивый ритм ее действовал прямо-таки физически.

Сидящие на скамейке и греющиеся на солнышке старушки недовольно ворчали.

– С утра завел,– сказала одна.– Ни отдыху, ни покою весь день…

– Для них каникулы – для нас мучение,– вздохнула вторая.

– И ведь не оглохнет, окаянный! – сказала первая.

– Как пить дать – оглохнет! – возразила третья.– Я в газете читала… Почему у молодых ныне слух никчемный? От этих самых рокенролов проклятых…

Карапетян заметила на балконе одного из верхних этажей фигуру, созерцавшую окрестности. Сосчитала – одиннадцатый.

«Наверное, возмутитель спокойствия и есть нужный мне Максим Карабут»,– решила она.

Кармия Тиграновна вошла в дом, поднялась на лифте на одиннадцатый этаж. На лестничной площадке музыка уже слышалась как сплошной гул, в котором явственно проступал только барабан: бум-бум, бум-бум, бум-бум…

Инспектор нажала кнопку звонка девяносто первой квартиры. Но даже сама не услышала его звука. Она несколько раз утопила кнопку до упора, но все было бесполезно.

«Вот незадача»,– растерялась Карапетян, пожалуй, ни разу не попадавшая в такое положение.

Выручило то, что музыка неожиданно смолкла. Видимо, кончилась пленка. Кармия Тиграновна быстро нажала на кнопку звонка.

Дверь отворил полный паренек в потертых джинсах и майке. Толстые розовые губы, кудряшки…

«Этакий повзрослевший ангелочек,– подумала Карапетян.– Только вот кудри темные, а не золотистые»…

– Максим Карабут?– спросила она.

Карабут широко открыл перед инспектором дверь, словно Кармия Тиграновна произнесла условленный пароль.

– Я из милиции,– сказала она, пройдя в большую комнату, по углам которой были развешаны на стенах мощные колонки.

– Ветераны нажаловались?– огорченно произнес Карабут.– Но ведь запрещено рано утром и после одиннадцати…

– Я по другому делу.– Карапетян огляделась-куда бы сесть.

– Садитесь, пожалуйста,– спохватился Максим.– Конечно, если бы я крутил «Катюшу» или «Подмосковные вечера»…

– Я же сказала: разговор у нас пойдет о другом,– повторила Кармия Тиграновна.– Хотя, замечу тебе, о других тоже нужно думать…

Карабут провел пухлой пятерней по кудряшкам.

– Не понимает нас старшее поколение,– вздохнул он.– Идет музыкальная революция, а они… Ладно, учтем, товарищ…– Он вопросительно посмотрел на посетительницу.

– Старший инспектор уголовного розыска,– представилась она,– Кармия Тиграновна Карапетян.

– Даже старший,– уважительно произнес Максим.

– Ты хорошо знаком со своим соседом Муратовым? – перешла к делу Карапетян.

– С Кимом, что ли? Так он почти профессор, а я даже не студент,– засмеялся Карабут.– Так, здороваемся… Он советовался, какую лучше машину купить,– кивнул паренек на свой красавец магнитофон, матово поблескивающий на журнальном столике.

– Ты знаешь, что он купил «Тайнер»?

– В курсе… Но я ему рекомендовал «Джи Ви Си»…

– Ты слышал, что «Тайнер» у Муратова украли?-продолжила Кармия Тиграновна.

– Ким говорил, что через форточку,– ответил Карабут.– Не могу понять, как могли забраться через нее! Вот такая малюсенькая,– показал он руками.– Разве что кошка пролезет…

– У тебя друзья бывают, слушаете магнитофон? – спросила Карапетян.

– Так у меня же машина! – не без гордости сказал Максим.– Фирменные записи…

– Из вашего дома?

– Из нашего,– подтвердил паренек.– Из моего класса тоже…

– Кто-нибудь из них знал, что Ким Борисович купил «Тайнер»?

– Мы обсуждали его машину…

– Послушай, Максим, хочу задать тебе серьезный вопрос… Дело, сам понимаешь, серьезное…

– Не надо меня обрабатывать,– спокойно сказал Карабут.– Говорите.

– На твой взгляд, кто мог залезть к Муратовым?– спросила напрямик Кармия Тиграновна.

Максим посерьезнел… Надолго задумался, выпятив вперед нижнюю губу. Потом со вздохом произнес:

– Какие-то нехорошие вопросы задаете, товарищ старший инспектор.

– Служба, Максим,– улыбнулась Кармия Тиграновна.– Все же постарайся вспомнить: может быть, кому-то очень хотелось иметь «обалденный мафон»?

– Всем хочется,– усмехнулся Карабут.– Давайте уж серьезно… Ну, во-первых, я тоже умею выбирать друзей…– Он замолчал.

– А во-вторых?

– Кто же будет хвастать украденной вещью? Тот, кто стащил, помалкивает…

– Правильно, Максим. Будет помалкивать. До поры до времени… А похвастаться ой как хочется! Так?

– Не знаю,– пожал плечами Максим.– Никогда ничего не воровал…

«Кажется, пустой ход»,– с огорчением подумала Карапетян.

Максим, видимо, уловив ее настроение, смущенно сказал:

– Не думайте, что я скрываю что-то… Честное слово! Но просто не верю, чтобы кто-нибудь из моих друзей…

– Я тебя понимаю, Максим,– остановила парня Кармия Тиграновна.– Всегда лучше верить в хорошее… Но, увы, еще существуют зависть, нечестность и так далее. От этого никуда не уйдешь.– Она поднялась.– У меня к тебе просьба… У вас, любителей магнитофонов, свой мир… Если что-нибудь услышишь… Или вспомнишь…

– Хорошо, хорошо,– поспешно сказал Карабут. Видно было, что разговор начал тяготить его.– Вот только не знаю, что вспоминать…

– Может, кто-нибудь излишне интересовался «Тайне-ром» Муратова, спрашивал…

– Погодите, погодите,– встрепенулся Карабут.– Меня о Киме спрашивал один парень…

– Кто, когда?-Кармия Тиграновна опять села.

– Да дней пять назад… Незнакомый парень. Высокий,– показал Максим чуть выше головы.

– Давай подробнее,– попросила инспектор.

– Иду я из школы… В нашем дворе меня останавливает парень… Ты, говорит, из этого дома? Я ответил, что да… Спрашивает: тут у вас живет такой невысокий, с рыжей бородой, хотя сам молодой? Я говорю: преподаватель из судостроительного? Он закивал. Ну я сказал, в какой квартире живет Ким… Вот и все.

– Ты раньше видел этого парня?

– В первый раз. Не из нашей школы, это точно. И не с Молодежного. За это ручаюсь.

– Описать его можешь?

Максим задумался.

– В вельветовых джинсах, в кроссовках…

– Какие-нибудь приметы? На лице, руках?– подсказала ему инспектор.

– Глазки такие узкие-узкие… На подбородке ямочка… Я еще подумал, как ему неудобно бриться…

– А цвет волос?

– Он был в кепке…

– Сколько ему лет? Ну хотя бы приблизительно?

– Не больше, чем мне,– после некоторого размышления ответил Карабут.

– А тебе сколько?– поинтересовалась Карапетян.

– В июле будет семнадцать,– сказал Максим.– Но тот парень очень высокий… Выше меня на голову… Типичный акселерат…

Больше ничего примечательного о юноше, интересовавшемся Муратовым, Карабут сообщить не мог.

– Да, магнитофономания – это целое явление,– заметил следователь Оболенцев, когда старший инспектор рассказала ему о посещении Карабута.– Особенно среди молодых людей…

– Вы считаете – отрицательное?

– Тут однозначного ответа нет… С одной стороны, развивает любовь к технике. На самом деле магнитофон – полезная штука. Сам по себе. И без него уже нельзя представить современную жизнь… Даже нашу работу,– показал Геннадий Андреевич на «Сонату», стоящую на столе и на которой он буквально полчаса назад записывал показания свидетеля.– Ведь можно делать записи голосов птиц и шлягеров, Бетховена и блатных песен… Все зависит от того, в чьих руках это чудо двадцатого века.

– А по-моему, магнитофон убивает общение,– сказала Кармия Тиграновна.– Для чего собирается молодежь? Побалдеть от рок-музыки. Нажмут кнопку, а сами словно отключаются… А где споры да просто разговор? Вспомните свою молодость, Геннадий Андреевич!

– Я тоже любил послушать,– улыбнулся Оболенцев.– Окуджаву, Высоцкого…

– Но мы еще говорили о книгах, кино, театре!…

– И молодежь говорит, уверяю вас… Только… немножечко поменьше… И вообще, прогресс, научные достижения вместе с полезным обязательно приносят с собой какое-нибудь зло… Возьмите, например, паровозы. Были двигателем прогресса. А сколько от них вреда окружающей среде? Гарь, шум… Но без них нельзя было…

– Такова, наверное, диалектика,– вздохнула Карапетян.

– Ну мы с вами, кажется, отвлеклись,– перешел к делу Оболенцев.– Каково ваше впечатление об этом парнишке?

– О Максиме Карабуте у меня сложилось хорошее впечатление. Но меня больше заинтересовал не он, а тот парень, который спрашивал о Муратове… Подозрительно…

– А может, это будущий абитуриент судостроительного института? – высказал предположение следователь.– Мечтает поступить, ищет, так сказать, контакты…

– Но он не знал фамилию Муратова,– возразила Карапетян.

– Бывает… Видел Муратова в институте, но где живет и как звать, не знает.

– Странный способ,– не сдавалась Кармия Тиграновна.– И потом, это легче было бы сделать в институте. У тех же студентов.

Оболенцев некоторое время молчал.

– Что ж, пожалуй, вы правы,– наконец произнес он.– Попробуйте сначала поговорить об этом акселерате с самим Муратовым.

– Я как раз собиралась. Но у него лекции до двух часов…

В два часа дня Карапетян уже подходила к зданию судостроительного института. Кафедру физики она нашла в течение пяти минут. И столкнулась с Муратовым буквально в дверях. Ким Борисович был с портфелем-дипломатом в руках и явно спешил.

– В издательство,– пояснил он после приветствия.

– Тогда поговорим на ходу,– предложила инспектор.

– Как вам будет удобно,-сказал Муратов.

Они вышли из института и двинулись по улице пешком.

– Ким Борисович, вами интересовался один паренек,– начала Кармия Тиграновна.– Максим Карабут не говорил вам об этом?

– Нет. И давно это было?

– Дней пять назад.

– Студент, что ли?

– Похоже, что нет. И по возрасту, и по тому, что он явно не знал, как вас зовут…

Карапетян рассказала Муратову о юноше-акселерате.

– Среди студентов такого не припомню… Слушателей подготовительных курсов – тоже,– задумчиво произнес Муратов.– А Максик не ошибся? Может, искали не меня, а другого?

– Но тот юноша довольно верно описал вашу внешность.

– Борода в наше время не такая уж редкость,– усмехнулся молодой кандидат наук.

– И в вашем доме тоже? – спросила Кармия Тиграновна.

Муратов хмыкнул.

– Кажется, я один…

– Вот видите… Попробуйте вспомнить…

– Опишите его, пожалуйста, еще раз,– попросил Муратов.

– Высокий, глаза узкие, ямочка на подбородке…– стала перечислять инспектор.

– Ну да! – вдруг воскликнул Муратов.– Это тот чудак!

– Какой?– насторожилась Карапетян.

– Понимаете, он пристал ко мне, когда я вышел из комиссионки… Когда купил магнитофон… Я еще подумал: странный пижончик…

– Подробнее, пожалуйста, Ким Борисович.

– Значит, оплатил я в кассу деньги за «Тайнер»… А сам все еще не верю, что наконец-то свершилось… Дал продавцу чек, он мне – магнитофон… Выхожу на улицу, ног от радости под собой не чую. Даже троллейбус не стал ждать. Домой – почти бегом… Метров через десять догоняет меня кто-то… Говорит: есть разговор, парень… Смотрю, высокий такой пацан.– Муратов показал рукой выше своей головы.– Пижонистый. Я подумал: может, спекулянт? Знаете, там у комиссионки околачиваются разные типчики, предлагают магнитофоны, запчасти, фирменные кассеты… А этот вдруг просит продать «Тайнер»!

– Как?– не сразу поняла Карапетян.

– Ну магнитофон, который я только что купил, просит продать ему,– раздельно произнес Ким Борисович.

– Ну а вы?

– Что я… Посмеялся. Мол, самому очень надо… Он не отстает, идет следом… Я спросил: знает ли он, сколько эта машина стоит? Он сказал, что знает и может завтра принести деньги. А сейчас даст аванс… Ну, думаю, аферист какой-то. И связываться как-то неудобно: совсем ведь мальчишка… Но все же я сказал ему что-то резкое. Он отстал. Вот и все…

– Чем он объяснил, что ему нужен именно ваш «Тайнер»?– спросила инспектор.

– Я и спрашивать не стал… И вообще не придал этому значения. Поэтому, наверное, и забыл о том случае… А это очень важно?

– Не знаю еще,– ответила Карапетян.

Распростившись с Муратовым, она отправилась в комиссионный магазин радиотоваров на улице Лейтенанта Шмидта.

Как всегда, возле него, внутри и возле прилавка стояли группки людей. Молодых, среднего и старшего возраста. Но молодежи было больше. Встречались и такие, кто переходил от одной группки к другой, что-то негромко предлагая. Явно из-под полы.

Карапетян побеседовала с продавцами – их приглашали в кабинет директора. Один вспомнил, что некоторое время назад в магазине появлялся подросток, внешне напоминавший описанного Карабутом и Муратовым.

– Мог у прилавка ошиваться часами,– рассказывал продавец.– Особенно его интересовал «Тайнер»… Но на тех парней, которые пробавляются спекуляцией, он не похож…

– Почему вы так думаете?– спросила старший инспектор.

– У меня глаз наметан,– усмехнулся продавец.

– А когда он был в магазине последний раз?– поинтересовалась Карапетян.

Выяснилось, что приблизительно с того дня, когда был продан «Тайнер», высокий юноша в комиссионке вроде не появлялся.

То, что Кучерявый гостеприимный, лейтенант Жур почувствовал сразу, как только переступил порог его квартиры.

«Цыганский барон» жил в доме, построенном судоремонтным заводом. Квартира большая, четыре комнаты. В ней мастер жил с тремя взрослыми детьми. Двое других, постарше, обзавелись своими семьями, отделились от родителей.

Высокий, не утративший в свои годы стати, и выразительными жгучими глазами и копной курчавых (как оправдывалась фамилия) волос, чуть тронутых сединой, Михаил Петрович радушно приветствовал гостя, послав тут же дочку на кухню поставить чайник.

Был четверг, начало восьмого вечера.

– Жаль, Сонюшки, голубушки моей нет,– посетовал хозяин, называя жену ласковыми словами.– Пошла проведать внучат. А то быстро бы сообразила что-нибудь вкусненькое… Ничего, дочь, Вера ее заменит… Расторопная чайори[1]…

– Не стоит хлопотать, Михаил Петрович,– смутился Жур.– Я ведь по делу…

– Опять небось «эхо прошедшей войны»?– спросил Кучерявый.

– Да нет,– сказал лейтенант, не зная, как приступить к разговору.

Его встретили так сердечно, а надо говорить о вещах весьма неприятных.

– Понимаете, Михаил Петрович, требуется ваша помощь… Дело уголовное, возможно, касается вашей соплеменницы…

– О баро девла![2] – воскликнул Кучерявый.– Кто-нибудь из моих родственников набедокурил?

– Нет, нет,– поспешил успокоить его лейтенант.– Я же говорю: соплеменница…

– Цыганка, стало быть? Говорите прямо, чего вы стесняетесь?

– Видите ли, ее подозревают в краже. Вещь очень ценная…

– Кто она?

– В том-то и дело… Ни имени, ни фамилии не знаем. Откуда и где проживает – тоже…

– А почему решили обратиться ко мне? – хмуро и с каким-то недоумением спросил хозяин.

– Понимаете… Посоветовали… Короче…– Жур растерянно замолчал.

– Короче, вас направили ко мне как к «цыганскому барону»?– усмехнулся Кучерявый.

– К человеку, которого уважают…– начал было лейтенант.

– Цыгане,– закончил за него хозяин. Он встал со стула, прошелся по комнате, качая головой.– Да-а… Никогда еще не помогал милиции ловить преступников…

«Обиделся»,– решил лейтенант.

– Это дело добровольное,– сказал он осторожно, памятуя о наставлениях Вдовина.

– А та женщина, ну, которую вы разыскиваете, действительно цыганка?– в упор посмотрел на инспектора Кучерявый своими темными пронзительными глазами.– Вы уверены в этом?

От его взгляда Журу стало не по себе.

– Почти,– поколебавшись, ответил он, а у самого мелькнуло в голове: действительно ли разыскиваемая – цыганка? Может, ошибка?

– Почти,– вздохнул хозяин.– Ничего не говорю, и среди наших есть нечистые на руку. Но ведь – как и у всех…

– Конечно, конечно,– ухватился за эту мысль инспектор.– Дело не в национальности…

В комнату вошла дочь Кучерявого с чаем. На столе появилось домашнее варенье, конфеты, вафли, печенье.

Подождав, когда девушка вышла, хозяин сказал:

– Присаживайтесь к столу.

– Спасибо, спасибо,– стал отнекиваться Жур.

– Выпьем чаю,– твердо сказал Кучерявый.– Это делу не помеха. Даже наоборот. Лучше говорится…

«Слава богу,– отлегло на сердце у лейтенанта.– Кажется, не обиделся».

– А может, хотите чего-нибудь посолиднее?-спросил хозяин.

– Нет-нет, я не пью,– поспешно ответил Жур.

– А я и не предлагаю! У вас служба, а у меня язва,– улыбнулся Кучерявый.– Имею в виду – поплотнее закусить…

– Честное слово, сыт. Обедал… А вот чайком побаловаться можно.

После первой чашки, разговора о южноморской футбольной команде (Михаил Петрович был из породы болельщиков) беседа наладилась.

К делу вернулся сам Кучерявый.

– Поймите меня правильно, Виктор Павлович, не люблю предвзятого мнения. Если цыган – значит, мошенник, цыганка – гадалка…

– Я же вам сказал…– запротестовал было Жур.

– Знаю, знаю, вы так не думаете. Но, увы, есть еще люди, которые считают именно так. К сожалению. Но вот я могу перебрать всех своих родственников… Брат жены – врач. Второй – инженер. Племянница преподает в техникуме…

– У меня дружок был в детстве – теперь играет в оркестре в оперном театре. На скрипке,– вставил лейтенант.

– Вот видите…

– Но, между прочим, я из-за него пострадал,– сказал Жур.

– Как это?-нахмурился Кучерявый.

– Родители замучили,-улыбнулся инспектор.– Мои родители. Меня. Сашка… Дружка звали Александром. На школьных вечерах такие концерты закатывал-настоящий артист! Ну отец и попрекал меня все время: твой приятель играет как бог, а ты ленишься… Хотели из меня тоже музыканта сделать. Три года ходил в музыкальную школу. Со скрипкой под мышкой. И ни в зуб ногой, как говорится. Как только заиграю – соседская собака места себе не находит. Вся изведется, бедняга… Умоляю родителей: не могу больше… А они все свою линию гнут. Короче, бросил. Но с тех пор к скрипке аллергия… Не переношу…

Кучерявый зычно рассмеялся.

После третьего стакана – и хозяин и гость оказались заядлыми чаевниками – Михаил Петрович сказал:

– Ну говорите, Виктор Павлович, что от меня требуется…

Лейтенант вынул два снимка – фотороботы женщины и мальчика, которые побывали у Карцева.

Кучерявый долго и внимательно разглядывал их.

– Да, из цыган. Тут ошибиться трудно,– произнес он.

– Не знаете их?

– Увы,– развел руками хозяин,-эту женщину и мальчонку никогда не видел…

– Холостой оказался выстрел,– удрученный неудачей, делился с Оболенцевым своими впечатлениями от встречи с Кучерявым лейтенант Жур.

– А может, этот «цыганский барон» просто не захотел помогать вам? – высказал предположение следователь.

– Михаил Петрович?! – удивился лейтенант.-Да что вы, Геннадий Андреевич! Мужик – во! Честный, умный, прямой… Если бы все это было ему не по душе, послал бы меня подальше. Сразу!

– В общем, как вы рассказали, темнить не в его натуре… Печально, Виктор Павлович,– вздохнул Оболенцев.

– Печальней не бывает,– согласился лейтенант.– Что дальше делать, ума не приложу…

– Попробуйте показать фотоснимки другим цыганам,– посоветовал следователь.

– Остается только это,– ответил Жур без особого, правда, энтузиазма.– А как отпечатки пальцев? Из квартиры Карцева?

– Дактилоскописты утверждают: кроме отпечатков пальцев самого Карцева и его матери, посторонних нет. Ни на трельяже, ни на ручках дверей.

– Как вы объясняете это?– спросил инспектор.

– Ну, возможно, входную дверь и дверь в ванную открывал сам Карцев…

– А в комнату?

– Видимо, она была уже открыта.

– Хорошо. Но почему на трельяже, вернее, на ручке ящика, где лежало колье, пацан не наследил?

– Не знаю,– признался Оболенцев.– Это меня и смущает…

– Неужто мальчишка такой опытный? – задумчиво произнес Жур.– Что он, с платочком действовал? Или рукав рубашки опустил?

– Во всяком случае голой рукой не прикасался…

– А не стер ли отпечатки сам Карцев?

– Не исключено. Он звонил мне сегодня. Вспомнил, что убирал в квартире, когда вернулся из больницы, и только потом обнаружил пропажу колье… Чистюля. Да это и видно было…

– Я пойду, Геннадий Андреевич,– сказал Жур, поднимаясь.

– С богом, как говорится,– кивнул следователь.– В Понизовку?

Понизовка – район Южноморска, где жило много цыган. Название осталось от деревушки, которая слилась когда-то с городом. Теперь это было одно из самых зеленых мест в Южноморске, где оставалось еще немало частных домов.

– Сначала забегу к себе,– ответил лейтенант.

В коридоре Жур встретил Карапетян с какой-то пожилой женщиной. Кармия Тиграновна и незнакомка были чем-то похожи. Обе с черными волосами, темными выразительными глазами. Только посетительница-значительно старше. Лейтенант даже подумал, что она тоже армянка.

– А вот и товарищ Жур,– сказала Кармия Тиграновна.– Он-то вам и нужен…

– Я сразу говорю Михаилу, что это, наверное, Земфи-ра! – темпераментно начала посетительница, энергично при этом жестикулируя.– И сын у нее есть того же возраста…

– Погодите немного,– остановил ее лейтенант, вопросительно посмотрев на Карапетян.

– По делу Карцева,– объяснила старший инспектор. Жур попросил женщину зайти вместе с ним в комнату.

Предложил сесть.

– Как только муж рассказал, что вы приходили и показывали фотографии,– снова затараторила посетительница,– я почему-то подумала, что вас интересует Земфира…

– Значит, вы…– начал было инспектор.

– Кучерявая. Софья Самсоновна,– представилась женщина.

– Так, так,– заинтересовался Жур.– И что вас привело ко мне? Михаил Петрович направил?

– Зачем Михаил Петрович! Я сама! – сделала выразительный жест рукой Кучерявая.– Муж рассказал, как вы показывали снимки… Именно у Земфиры такие густющие брови и родинка по нижней губой… А сына зовут Йошка…

Жур протянул ей фотороботы. Софья Самсоновна глянула на них и с удовлетворением произнесла:

– Ну точно! Земфира Степная и Йошка!

– Вы, пожалуйста… внимательней,– разволновался лейтенант, все еще не веря в удачу.

– У меня глаз – алмаз,– не без гордости заявила Кучерявая.– Один раз увижу человека – на всю жизнь запомню! А уж Земфиру знаю как облупленную…

– Извините, Софья Самсоновна,– перебил ее Жур и схватил трубку внутреннего телефона. От волнения он набрал не тот номер, потом поправился.– Геннадий Андреевич,– чуть не прокричал в трубку лейтенант,– нашли!… Ну ту, что была у Карцева…

– Это за пять минут, что вышли от меня? – усмехнулся на другом конце провода следователь.

– В общем, сейчас буду у вас! – выпалил инспектор и положил трубку.

Вместе с Кучерявой они пошли к Оболенцеву.

Лейтенант представил следователю жену знатного мастера, рассказал, как и почему она решила пойти в милицию.

Софья Самсоновна была польщена тем, что ее персона попала в центр внимания.

Прежде всего она подтвердила, что изображенные на снимках люди ей знакомы.

– Откуда вы знаете их? – задал вопрос Геннадий Андреевич.– И давно ли?

– Да она соседка моих кумовьев,– пояснила Кучерявая.– Знаю Земфиру уже пять лет.

– Кто она такая?-спросил Оболенцев.– Сколько лет? Чем занимается?

– Земфира-то? Лет тридцать… Нет, тридцать один год,– сказала Кучерявая.– Живет в Понизовке. Дом ей от родителей достался. Какой там дом – домик. Три небольших комнатки и веранда… Летом они живут во времянке, а весь дом сдают…

– Где она работает? – спросил следователь.

– Сейчас, по-моему, нигде… Вообще, Земфира не очень-то любит работать. То это ей не нравится, то это… Странная какая-то. Фантазии в голове всякие…

– На что же она живет?

– Как на что? Муж зарабатывает… Артур Степной – звериный сапожник,– засмеялась Софья Самсоновна.– Так его в Понизовке кличут…

– «Звериный сапожник»?– удивился следователь.– За что же такое прозвище?

– Он на самом деле обувь для зверья тачает,– уже серьезно ответила Софья Самсоновна.– В цирке работает… Кожаные калоши для слонов, сапожки для обезьян… Мужик он трудолюбивый, спокойный, вежливый. Старше Земфиры на десять лет. Она крутит им как хочет…

– Да, редкая специальность,– произнес Оболенцев.– Я о такой не слыхал.

– Это он после несчастья пошел в сапожники,– пояснила Кучерявая.– А до этого в кино снимался. За других делал всякие опасные штучки-дрючки… Как эго называется?…– Она пыталась вспомнить, но не могла.

– Каскадер?-подсказал следователь.

– Во-во! Он еще пацаном в цирке работал. Наездником. Потом в кино сманили… Ну однажды он неудачно упал с лошади, повредил позвоночник. В корсете теперь ходит… В цирк опять вернулся, только в другом качестве.

– Понятно,– кивнул Оболенцев.– Что вы можете сказать о Земфире Степной как о человеке?

– Все ей не так да все не эдак!… Другой жизни хочется!…

– Какой же именно?

– Красивой!

– Деньги любит?– напрямик спросил следователь.

– Да. Наряды всякие, украшения… Ну посудите сами: полгода ютятся в пристройке! Лишь бы побольше иметь от курортников… Лично я никогда бы не жила во времянке! Разве в деньгах счастье? А гордость где? Где, я спрашиваю?!– горячей прежнего произнесла Кучерявая.

– Ну а воровства за ней не примечали? – осторожно спросил Оболенцев.

– Воровство?-нахмурилась Софья Самсоновна.– Вот чего не знаю, того не знаю. Напраслину на человека возводить не буду… Гадать – гадает. Мой кум, когда Земфира заходит к ним в гости, все шутит над ней: «Изумруд ты мой брильянтовый, скажи, какой меня червь несчастья ждет!» Земфира не обижается…

– Ну а сынишка ее, Йошка, хороший мальчик? Или озорует?– продолжал следователь.

– Пацан как пацан,– пожала пышными плечами Софья Самсоновна.– Шустрый. И в сад к соседям может забраться, по яблоки, и подраться не промах… В общем, как все…

– У Степных есть еще дети?

– Нет, Йошка у них один.

– Как один?– переспросил следователь, переглянувшись с Журом.

– Ну да! – подтвердила Кучерявая.

– А младенца нет? Грудного?

Софья Самсоновна заколебалась.

– Вроде не было,– ответила она неуверенно.

– Как давно вы видели Степную?

– Месяца три назад… Может, родила, а?

– Ее видели с ребеночком,– задумчиво произнес следователь.

Он уже засомневался: действительно ли речь идет о том человеке, которого они ищут?

Цыганка, побывавшая у Карцева, была с грудным младенцем – тут сомнений нет.

– Значит – родила. Это дело не хитрое,– улыбнулась Кучерявая.

Через час следователь Оболенцев и инспектор уголовного розыска Жур были у меня. Геннадий Андреевич рассказал о ходе расследования по делу Карцева и о том, как им повезло напасть на след предполагаемого похитителя колье.

– Если, конечно, Степная и есть та, кого мы ищем,– закончил Оболенцев.

– Сомневаетесь?– спросил я.

– Есть немного,– кивнул следователь.– Хотя Кучерявая вряд ли ошиблась. Ведь признала и Земфиру, и ее сына. Но она говорит, что у Степной, кажется, нет грудного ребенка…

– Думаете нагрянуть прямо к ней?– поинтересовался я.

– Да,– кивнул Оболенцев.– И прошу, Захар Петрович, утвердить постановление на обыск и постановление на арест Степной.

Обыск я санкционировал, арест – нет. Сказал, что следует подождать результатов обыска и первого допроса подозреваемой.

– Хорошо, повременим,– согласился со мной Оболенцев.

Домик Степных выглядел более чем скромно. И давно требовал ремонта: краска на крыше облупилась, штукатурка на стенах кое-где обрушилась.

И тем не менее он уже был набит отдыхающими. Во дворе было оборудовано нечто вроде летней кухни под открытым небом. На длинном столе чадило несколько керогазов, возле которых хлопотали женщины.

Следователь и инспектор угрозыска сразу прошли во флигелек. Он выглядел еще более убого, чем дом. Низкие, полутемные комнатушки. В одной из них сидел с сапожным инструментом в руках мужчина лет сорока. Он был в кожаном фартуке, надетом на голый торс, стянутый корсетом.

Светло-русые волосы, серые глаза, курносый нос и весь облик выдавали в хозяине дома славянина.

– У нас все постояльцы прописаны,– сказал Степной, когда Оболенцев и Жур предъявили свои удостоверения.– Это я соблюдаю строго… Подальше от греха…

– Мы по другому делу,– сказал следователь.– И хотели бы видеть вашу жену, Земфиру Николаевну.

– Увы,– развел руками хозяин.– Уехала…

– Когда? Куда?– вырвалось у следователя.

– Вчера… В Краснодар…

– В котором часу?

– Поезд уходит в одиннадцать вечера… Она уехала из дома в десять…

«Через час после моего ухода от Кучерявых»,– мелькнуло в голове Жура.

– Ни с того ни с сего вдруг надумала навестить тетку,– грустно продолжал Степной.– И заодно сынишку подлечить. У него на руке экзема. А в Краснодаре, говорят, или где-то рядом есть лечебные источники…

– Значит, жена уехала внезапно?– уточнил Оболенцев.

– Моя Земфира такая! – вздохнул «звериный сапожник».– Вот живу я с ней уже двенадцать лет и до сих пор не знаю, что она выкинет через час… А, собственно, зачем она вам? Может, я смогу вместо нее?

– К сожалению, нет. Нужна именно она,– ответил следователь.

Его тоже смутило, что Степная выехала из Южноморска сразу после того, как инспектор посетил Кучерявого.

«Нет ли тут связи?– размышлял Оболенцев.– Уж больно это смахивает на побег».

– Это ваши жена и сын? – спросил следователь, предъявляя хозяину фотороботы.

– Вроде они,– сказал сапожник и удивился: – Откуда у вас фотографии?

– Что Земфира Николаевна делала двадцать пятого мая? – игнорируя вопрос хозяина, продолжал Оболенцев.

– Двадцать пятого, двадцать пятого…– задумался бывший каскадер.– Это когда было холодно?

– Да. И вечером шел дождь,– подтвердил следователь.

– Дайте вспомнить… Кажись, в тот день мы с ней поцапались,– сказал Степной.– Ну да! На дворе такой холод, а она зачем-то потащилась в центр. Да еще детей с собой прихватила…

– В котором часу это было?– спросил Оболенцев.

– Днем. Что-то около четырех.

– Когда вернулась?

– Часов в восемь вечера.

– Где была, не говорила?

– Сдается мне, на Молодежном проспекте… Торт привезла… Сладкое любит – страсть!

Следователь и инспектор угрозыска незаметно переглянулись и поняли друг друга: ошибки нет, Земфира и есть та самая цыганка.

– Ваша жена не говорила, что делала на Молодежном проспекте?

– А чего мне лезть в бабские дела? Даже спрашивать не стал. А ежели бы и поинтересовался, так она не скажет!

– Вспомните, Артур Григорьевич,– спросил Оболенцев,– Земфира Николаевна никогда не упоминала фамилию Карцев?

Степной задумался.

– Как будто не слыхал,– ответил он спустя минуту.

– Она работает где-нибудь?

Степной вздохнул: вопрос, видимо, болезненный в семье.

– Непоседа… Последний раз уволилась полгода тому назад,– сказал он.

– Откуда?

– Была приемщицей на фабрике химчистки…

– Понятно,– кивнул следователь.– Значит, зарплату в семью приносите только вы?

– Теперь только я…

– А вы не замечали у жены лишних денег? Ну помимо тех, что даете?

Степной помолчал. Как показался Оболенцеву, растерялся.

– У нее не было какого-нибудь неизвестного для вас дохода?– уточнил следователь.

– Да вроде нет,– ответил хозяин хрипло.– Но сколько ей не даешь, всё спустит…

– Вы уклонились от прямого ответа,– мягко сказал Оболенцев.

Он чувствовал, что Степной из тех, на кого лучше не давить.

– Не видел я у нее лишних денег,– сказал хозяин.

По его тону было понятно, что он все-таки что-то скрывает.

– Кто дал ей деньги на поездку в Краснодар?

– На мои поехала,– поспешно сказал Степной.– А что? – Он переводил взгляд со следователя на инспектора.– Товарищи, объясните наконец, к чему весь этот разговор? Земфира что-то натворила, да?

– Она подозревается в краже,– ответил Оболенцев.

– В краже! – охнул Степной.

Его лицо побледнело. Он как-то осел и смотрел на следователя, не мигая. Оболенцев ждал, что скажет Стенной. А тот, несколько придя в себя, залепетал:

– Нет-нет… Не может быть… Гаданием баловалась… Я стыдил ее, ругал. Побил даже… Но чтобы украсть!… Вы это всерьез говорите?…

– После того как ваша жена побывала в одном доме, там пропала дорогая вещь,– сказал следователь. И добавил:– Очень дорогая. Колье.

– Господи! – закрыл лицо руками Степной.– Неужто… Это что же теперь будет?– простонал он.– А как же я, Йошка?…

– Вы лучше скажите, что будет с вашим грудничком! – не удержался молчавший до сих пор Жур.

– С каким еще грудничком?– испуганно произнес хозяин.

– Да с девочкой,– пояснил инспектор.

– Нет у нас никакой девочки! – отрезал Степной.

– А с кем же была ваша жена в тот день, двадцать пятого мая? – спросил Оболенцев.

– А-а, с Танечкой,– вспомнил хозяин.– Не наша это… Земфира нянчила соседскую. Гальки Васильевой. Напротив нас, через дорогу живет…

Оболенцев стал расспрашивать Степного, не видел ли он у жены колье. Тот был так потрясен тем, что рассказал о Земфире следователь, что с трудом понимал задаваемые вопросы. Во всяком случае, по его словам выходило: кроме серег и кольца, у жены драгоценностей нет.

Памятуя об отпечатках детской руки, оставленных на подоконнике у Муратовых, следователь как бы невзначай поинтересовался: не увлекается ли Йошка магнитофонами. Степной ответил, что никогда не замечал за сыном этого.

Пригласили понятых и начали обыск. С времянки. В комнатке, которую занимала подозреваемая, обнаружить ничего не удалось.

В остальных комнатах флигеля тоже ничего подозрительного не нашли.

– Перейдем в дом?– спросил Жур у Оболенцева.

Следователь вздохнул: если Земфира сбежала, то наверняка прихватила колье с собой. И все-таки надо было осмотреть все.

Обыск в доме также был безуспешен. Лишь перепутали постояльцев.

Оболенцев изъял несколько учебников и тетрадей Йошки, чтобы иметь отпечатки пальцев мальчика – для сличения с оставленными у Муратовых.

Следователь взял также адрес краснодарской родственницы Земфиры. И попросил Стенного тут же дать знать Оболенцеву, если его жена напишет или приедет.

Степной пообещал.

Затем зашли к соседке, дочь которой нянчила Степная. Галина Васильева, мать восьмимесячной девочки, как только речь зашла о Земфире, воскликнула в сердцах:

– Убила она меня! Прямо зарезала! Наповал, можно сказать!…

– Чем это?– насторожился следователь.

– Понимаете, у меня самое горячее время, а Земфира отказалась быть с Танечкой!

Выяснилось следующее. У Васильевой в настоящее время была последняя сессия в вечернем техникуме. Выпускные экзамены. Три месяца назад они договорились, что Степная будет нянчить ребенка. Не бесплатно, конечно. И вдруг вчера, без всяких на то причин, Земфира отказалась. Чем и поставила Васильеву в трудное положение.

– Как теперь выкручиваться, просто не знаю,– вздыхала Галина.– А с другой стороны, может, это и хорошо,– неожиданно заключила она.– Я каждый день волновалась: где Танечка, что с ней? Земфира повсюду таскала ее с собой. Поздний вечер, а их нет… Изведешься вся, пока принесет дочку…

– Позвольте,– удивился Оболенцев,– а как же с кормлением? Ведь ваша дочь еще грудная…

– Она у меня искусственница,-пояснила Васильева.– С двух месяцев прикреплена к детской кухне.

– Понятно,– кивнул следователь.

Своего Тимошку он тоже выкормил искусственным питанием. Но у сына не было матери…

– Правильно говорят, что Земфира ненормальная,– сказала напоследок Васильева.– Ведь она сама напросилась нянчить. А вчера вдруг, ничего не объяснив, отказалась…

– Все это очень подозрительно,– поделился своими мыслями с Журом Оболенцев, когда они вышли от Васильевой.

– Совершенно с вами согласен,– сказал лейтенант.– С чего бы Земфире так спешно уезжать? Неужели она почуяла что-то?

– Придется вам, Виктор Павлович, еще раз навестить Кучерявого. Если Степная и узнала, что мы ее ищем, то только от «цыганского барона»…

Жур в тот же вечер заглянул к Кучерявым. Оказалось, что после вчерашнего ухода инспектора Михаил Петрович позвонил родственникам (соседям Степных), где как раз была его жена, Софья Самсоновна. В разговоре он обмолвился, что был работник милиции, разыскивает какую-то цыганку. Кучерявая поделилась этим сообщением с родственниками. Не исключалось, таким образом, что это могло дойти и до Земфиры.

На следующий день лейтенант побывал на фабрике химчистки, где раньше работала Степная.

– Не знаю, Геннадий Андреевич, имеет ли это отношение к делу, но выяснилась любопытная деталь,– сказал инспектор следователю, вернувшись с фабрики.

– Выкладывайте,– кивнул Оболенцев.

– Перед увольнением Степной на фабрике случилось ЧП. Пропала меховая шуба, которую сдали в чистку. Шуба натуральная, из черно-бурой лисы. Ее оценили в три с половиной тысячи… Деньги сдатчице, конечно, выдали. Хотя шуба стоит наверняка больше. Но степень износа…

– Так, так, так,– заинтересовался Оболенцев.

– Понимаете, настораживает обстоятельство, что Земфира уволилась сразу после пропажи. Это раз. И опять – внезапность…

– Ну, это может быть совпадением,– задумчиво возразил следователь.– Хотя…

– Правда, на фабрике и раньше пропадали вещи. Однако такая дорогая – впервые… Как и куда пропала шуба, неизвестно. Принимала ее в чистку Степная… Следствие вел Центральный райотдел милиции. Я говорил со следователем. Следствие приостановлено. Типичный глухарь…

– Что, Степная была в числе подозреваемых?

– Была,– кивнул Жур.– Но явных улик против нее вроде нет.

– Ладно, Виктор Павлович… Спасибо за ценную информацию. Будем иметь это в виду. Но и особого значения тоже придавать не будем.

– Почему?– удивился инспектор.

– Улик нет… Лучше посмотрим, что у нас есть бесспорного в деле Карцева… То, что именно Степная побывала в их доме двадцать пятого, доказано. Это подтверждается и показаниями ее мужа. Даже время совпадает. В пользу того, что колье похищено ею, косвенно указывает внезапный отказ нянчить девочку Васильевой и не менее внезапный отъезд Земфиры к тетке, в Краснодар…

– К тетке ли?– покачал головой инспектор.– И в Краснодар ли?

– Это можно проверить. Пошлем отдельное требование, чтобы краснодарские товарищи справились по адресу родственницы Степной… Сообразно их ответу будем действовать дальше…

Но запрос в Краснодар Оболенцев так и не послал. Изменились обстоятельства.

Буквально через полчаса после разговора с Журом следователь получил из лаборатории судебных экспертиз результаты дактилоскопических исследований. Было установлено, что отпечатки пальцев, обнаруженные на подоконнике у Муратовых, идентичны тем, которые имелись на тетрадях и книгах, изъятых в доме Степных. Принадлежали они, таким образом, скорее всего Йошке.

Оболенцев доложил об этом начальнику следственного отдела майору Саблину. Решили обсудить этот вопрос совместно с начальником уголовного розыска Вдовиным, а также с инспекторами Карапетян и Журом.

– Ну что ж, не подвела вас интуиция,– сказал Вдовин майору Саблину,– когда решили поручить дело о хищении магнитофона тоже Геннадию Андреевичу… Пацан, выходит, побывал в квартире Карцева и в квартире Муратовых.

– Вы ведь тоже поддержали эту мысль, Аркадий Мартынович,– ответил Саблин.

– Но еще много непонятного. Во всяком случае – для меня… Что получается? Сначала зашли к Карцеву, украли колье. Потом, так сказать, разжились магнитофоном… Причем в первом случае вошли в дом с ведома хозяина, а во втором – без спроса… И еще. Там украли драгоценность на несколько сот тысяч, а тут…– Начальник угрозыска покачал головой.– Не вижу последовательности, логики…

– Давайте послушаем следователя и инспекторов,– предложил майор.

– Я тоже пока не могу понять, чем руководствовались преступники,– сказал Оболенцев.– Ну в квартире Карцева они могли, вернее – мальчишка мог наткнуться на колье случайно…

– Хотите сказать, искал, что украсть?– уточнил Саблин.

– Допустим, искал,– кивнул следователь.– И вдруг – такая пожива! Тут бы, как говорится, дай бог поскорее унести ноги, а они…

– Могли подумать, что вещь недорогая, просто бижутерия,– возразил Вдовин.– Ну действительно, кто в наше время держит дома такие драгоценности почти открыто?

– Эту мысль тоже нужно, конечно, принять во внимание,– согласился Оболенцев. И продолжил: – Но к Муратовым преступник залез только ради магнитофона… Понимаете, он знал, что «Тайнер» в квартире… Сначала пытался вытащить его рыболовным крючком на леске, а затем сам проник в комнату… Пока для меня очевидно одно: залезть к Муратовым Йошка мог только с помощью сообщника. Мал ростом и вообще… Но вот кто этот сообщник?

– Мать могла быть?-спросил майор.

– Могла,– кивнул Оболенцев.

– Еще кто?

– Знаете, у меня мелькнула даже такая сумасшедшая мысль…– помявшись, признался следователь.– Отец…

– «Звериный сапожник»? – удивился Саблин.

– Ну да. Это, конечно, маловероятно, но проверить не мешает… И совсем не исключено, что сообщник кто-то другой.

– Кандидаты на этого другого есть?– спросил начальник следственного отдела.

– Есть,– ответил Оболенцев.– Но об этом пусть скажет Кармия Тиграновна.

Карапетян рассказала о странном парне (она назвала его условно «акселерат»), который интересовался Муратовым и его магнитофоном.

– Вообще, я считаю, что мы несколько неправильно ставим вопрос,– заметила Карапетян.– Не забывайте: Йошка совсем еще мальчик… Правильней было бы говорить не о сообщнике Йошки, а о том, что Йошка-сообщник. Может, просто исполнитель преступления…

– Я согласен со старшим лейтенантом,-сказал Вдовин.– Меня сразу смутила такая вещь: хватило бы у Йошки сил двинуть с места кушетку, когда он тянул за леску?

– А оборвать?!– добавил Жур.– Нет, тут нужна более крепкая рука…

– Кармия Тиграновна, что вам еще удалось выяснить насчет «акселерата»?– спросил Саблин.

– Я была в школе, где учится Йошка Степной… Среди учеников старших классов нет юноши, похожего на «акселерата»… Среди соседей Степных – тоже…

– Таким образом,– подвел итог Вдовин,– факт знакомства Йошки с «акселератом» установить пока не удалось. Как и другую возможную связь…

– Аркадий Мартынович, времени-то прошло всего ничего,– вступился за Карапетян Оболенцев.

– Знаю,– кивнул подполковник.– И поэтому ничего не говорю. Но пусть работает в этом направлении активнее… Может, тот парень знаком с отцом Йошки или Земфирой?…

Предположений и предложений было высказано много. В конце совещания решили: Карапетян останется в Южноморске, так как поиски «акселерата» для раскрытия хищения магнитофона представлялись наиболее перспективными, а Жур поедет в Краснодар.

Никто против этого не возражал.

Лейтенант Жур прибыл в Краснодар под вечер. В городе стояла нестерпимая духота. Лейтенант подумал: каково же здесь днем? Коллега из местной милиции, куда Жур зашел отметить командировку и расспросить, как добраться до нужной ему улицы, сказал, что вот уже несколько дней подряд грохочут грозы, и поинтересовался, есть ли у инспектора дождевик.

– Обойдусь,– махнул рукой Жур.

От предложенной машины он отказался. И пожалел. Потому что тут же, на остановке автобуса, попал под кромешный ливень. Но отступать было некуда.

Добрался он до дома Василисы Арефьевны Гуцульской (так звали тетку Земфиры) промокший до нитки.

Гуцульская, актриса театра музыкальной комедии, жила в старом трехэтажном здании. Поднявшись на второй этаж, инспектор в нерешительности остановился перед обитой дерматином дверью.

«Солидно ли будет предстать перед хозяйкой квартиры в таком виде?»– размышлял он, печально обозревая свой жалкий светло-серый костюм: штанины облепили ноги, рукава пиджака набрякли от воды.

И все же он нажал на кнопку звонка. Тот затрезвонил на весь дом. Жур подождал, прислушался. За дверью – ни звука. Тогда он позвонил еще раз, более продолжительно. Снова – никого.

Тут распахнулась дверь напротив, и густой мужской бас пророкотал:

– Чего шумишь на всю Ивановскую?

Бас принадлежал высокому худому мужчине в майке и пижамных брюках.

– Я к Василисе Арефьевне,– скромно сказал лейтенант. Сосед Гуцульской смерил его взглядом. Хмыкнул.

– К Василиске? Ты что, не знаешь – по вечерам она в театре?

– А дома никого нет?– спросил Жур, понимая, что вопрос глупый.

– Раз не открывают, значит, нету…

Инспектор хотел было поинтересоваться, не приезжали ли в гости к Гуцульской родственники, но сердитый мужчина уже хлопнул своей дверью, буркнув что-то вроде: «Ходют тут всякие, покою нету…»

Жур вышел на улицу.

«Странно,– подумал он,– почему сосед так фамильярно называет актрису – Василиска?»

Не обращая внимания на дождь (ему было уже все равно), лейтенант дотопал до автобусной остановки. В машине он расспросил пассажиров, как добраться до театра. Это оказалось недалеко.

Театральный контролер не хотела пускать его. Инспектор вынул служебное удостоверение. Внезапно подобревший контролер самолично провела Жура в артистическую уборную.

– К тебе тут пришли, Василиса,– сказала страж театрального входа, постучав в дверь.

– Пусть войдут,– послышался из комнаты приятный голос.

Жур зашел в уборную. И оторопел. Перед зеркалом сидела молодая красивая женщина. Она снимала тампоном грим с лица.

Гуцульской было лет двадцать пять, не больше. Густые темные волосы крупными кольцами ложились ей на плечи. Смуглое нежное лицо и большие голубые глаза. Эффект от этого сочетания был необычайный.

Смущаясь красоты актрисы, Жур, запинаясь и путаясь, рассказал, что приехал побеседовать с Земфирой Степной, которая должна гостить у Гуцульской.

– Земфира?– удивилась та.– Не приезжала.

– Как? – в свою очередь выказал свое удивление инспектор.– Артур Григорьевич сказал, что она у вас… С Йошкой… В четверг выехали…

– Жалость какая! – с неподдельным огорчением воскликнула актриса.– Надо же! Понимаете, я была на гастролях. Выезжала с концертной бригадой в Новороссийск… Только сегодня вернулась…

– А соседи не видели, приезжала Земфира или нет?– спросил лейтенант.

– Я забежала домой буквально на минуту. Оставила чемодан и сразу сюда…

– У нее в Краснодаре есть еще какие-нибудь родственники или знакомые, где она могла бы остановиться? – поинтересовался Жур.

– По-моему, нет… А она вам очень нужна?

– Очень,– ответил инспектор.– Не знаю, право… Вы, наверное, устали… Но хотелось бы побеседовать…

Гуцульская предложила подождать, пока она переоденется.

Потом они вышли на улицу и отправились до дома актрисы пешком. Дождь перестал.

– Впервые иду из театра под такой надежной охраной,– пошутила актриса.

А лейтенант все не знал, как приступить к делу.

– Вы действительно тетя Земфиры?– спросил он.

– Двоюродная. Смешно, правда? Племянница старше тетки…

– Бывает,– заметил Жур.– А Земфира вас часто навещает?

– Тысячу лет не виделись,– ответила Гуцульская.– Последний раз – в Южноморске. Когда Йошка был еще совсем маленьким, ходить учился… Я сама тогда была совсем девчонка… Жаль, что не встретились. Хотела бы взглянуть на нее. Мы, между прочим, очень похожи. Так все родные говорят…

– Переписываетесь?

Актриса засмеялась:

– Чтобы Земфира писала кому-то письма?! Бог с вами…

«Пожалуй, у этой красавицы ничего нужного для дела добыть не удастся»,– подумал лейтенант.

Он был почти уверен, что Степная в Краснодар и не собиралась. А назвала этот город, чтобы сбить со следа милицию. А возможно, и муж ввел их в заблуждение.

Жур проводил Гуцульскую до самого дома, так и не решившись рассказать, в чем подозревают ее племянницу. Актриса пригласила лейтенанта к себе на чай. Он отказался, хотя общество Василисы Арефьевны было ему приятно. Потом, в гостинице, его долго преследовало видение прекрасных голубых глаз…

– С вашего разрешения,– сказал он, прощаясь,– я приду завтра.

– Учтите, с одиннадцати до двух я на репетиции,– предупредила Гуцульская.

Утром, в высушенном и отутюженном костюме, Жур явился в знакомый дом. Было половина десятого.

– А вы знаете,– встретила его актриса,– Земфира действительно приезжала… Соседи сказали.

– Да? – несколько растерянно произнес лейтенант.

Это в какой-то степени рушило его концепцию относительно поведения Степной.

– Я так расстроилась,– продолжала Гуцульская.

Они сидели в ее уютной однокомнатной квартире, обставленной довольно скромно, но носившей явный отпечаток профессии хозяйки: на стенах висели афиши театра, ее портреты, на которых Василиса Арефьевна была снята в разных ролях.

– Где она сейчас, как вы думаете?– спросил Жур.

– Ума не приложу. Наверное, вернулась домой… Это же надо было так легкомысленно поступить! Хоть бы предупредила, списалась со мной. На худой конец – дала бы телеграмму. Заранее…

Гуцульская предложила инспектору кофе. За ним они проболтали минут сорок. Так как Василиса Арефьевна виделась с Земфирой давно, сведения, которые она дала о своей родственнице, мало что добавили к портрету подозреваемой. Единственно новое – Степная имела неплохой голос, любила танцевать. Впрочем, как заметила актриса, это умели в их семье все.

На вопрос Гуцульской, почему все-таки милиция интересуется Земфирой, Жур ответил весьма неопределенно.

Василиса Арефьевна, извинившись, поспешила в театр на репетицию, а инспектор угрозыска постучался к соседям.

Открыл вчерашний недовольный мужчина, в неизменной майке и пижамных брюках. Он узнал лейтенанта. Но прежде чем сосед актрисы успел заговорить, Жур показал ему свое служебное удостоверение.

– Проходите, проходите, пожалуйста,– приглушенным рокотом сказал мужчина, почему-то прикрывая рукой кудряшки на груди, вылезшие из выреза майки.

Он провел инспектора в комнату, где у телевизора сидела пожилая женщина.

– Присаживайтесь,– сказал сосед.– Извините, что я вчера немного того, нелюбезно с вами… Внучка уже спала… Звонок у товарища Гуцульской – что твой набат… У нас здорово слышно…

Он исчез в другой комнате.

Женщина, что смотрела телевизор, оказалась его женой.

– Была у Василиски гостья,– подтвердила она.– Приехала в пятницу… Постучалась к нам… Чемоданчик в руках… Еще сынишка с ней был… Как узнала, что родственница, то есть Гуцульская, в отъезде, прямо не знала, как быть… Попросила разрешения оставить чемоданчик… Пожалуйста, говорю… Она поставила чемодан в прихожей и ушла…

– Куда, не сказала?– спросил Жур.

– Вроде бы на рынок…

– Когда вернулась?

– Поздно вечером… Я уже легла. Притомилась чего-то…

– В одиннадцатом часу,– уточнил хозяин квартиры, появляясь в комнате.

Теперь он был в костюме, рубашке и даже при галстуке.

– Ну а дальше? – спросил Жур.

– Попросилась переночевать,– продолжал мужчина.– Вижу, усталая она. А мальчонка прямо на ходу засыпает… Вошли в ее положение. Определили вот здесь,– показал он на кушетку.– А утром чаем напоили…

– Я спросила ее, что будет делать, ждать Василиску или нет. Она сказала, что уедет… И что странно: спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто золотом и драгоценными каменьями интересуется…

– Как, как?– насторожился Жур.

– Ну, у нее, мол, есть кое-что из женских украшений для продажи… В дороге поиздержалась, а теперь на обратный путь не хватает…

– А она показывала вам то, что хотела продать?– спросил инспектор, стараясь не показать своего волнения.

– Да зачем мне смотреть, коли я покупать не собираюсь? Откуда такие деньги взять?– ответила женщина.

По словам хозяев, Степная ушла от них в середине дня. Куда собралась ехать, не сказала.

Инспектор осторожно поинтересовался, не обнаружили ли они какой-нибудь пропажи после посещения родственницы Гуцульской. Те ответили, что нет.

Поблагодарив соседей актрисы, Жур ретировался. Он побеседовал еще с несколькими жильцами дома. В одной из квартир Степная тоже предлагала какую-то драгоценность. И снова речь шла о золоте и камнях. Саму же вещь она не показывала.

В тот же день Жур отбыл в Южноморск. И первым делом навестил Степных. Земфира дома так и не появлялась.

– Я был совершенно уверен в этом,– сказал инспектор Оболенцеву после подробного доклада о поездке в Краснодар.– А муж ее, как говорят постояльцы, последние дни все время под мухой… Со мной он тоже нетрезвый беседовал. Расплакался. Все твердил, что Земфира погубила его и сына… По-моему, безвольная личность этот «звериный сапожник»… Распустил свою женушку, вот она и встала на путь воровства. А теперь мечется, не знает, куда сбыть колье. Я считаю, Геннадий Андреевич, надо принимать крутые меры…

– Какие?– спросил следователь.

– Объявить всесоюзный розыск.

Поколебавшись, Оболенцев сказал:

– Наверное, другого выхода нет… Пока мы ее не найдем, с мертвой точки не сдвинемся…

Жур развернул бурную деятельность. В дополнение к первой ориентировке о пропаже колье была разослана новая. В ней сообщались фамилия, имя и отчество Степной, указывались уточненные приметы ее и Йошки. Более того, лейтенант добился, чтобы были отпечатаны листовки с фотографией подозреваемой для стендов «Их разыскивает милиция». Фотографию взяли у мужа.

Без десяти девять, как обычно, я подъехал в своей служебной машине к прокуратуре. И сразу обратил внимание на группу людей, собравшихся у входа. Все поголовно – пожилые мужчины, все как один,– смуглые. Цыгане.

Как только я поднялся на крыльцо, толпа обступила меня плотным кольцом. Заговорили разом, перебивая друг друга.

– Товарищ прокурор, избавьте нас от позора!…

– Что хотите сделаем!…

– Детям прохода не дают, дразнят!…

Я, ничего не понимая, стоял совершенно оглушенный. Шум голосов слился в единый гул, и уже нельзя было разобрать отдельных реплик.

Константин Трифонович, мой шофер, бросился на выручку.

– Граждане, граждане! Нельзя ли потише! – обратился он к собравшимся.– Как-никак государственное учреждение!…

Шум на мгновение утих. И я, воспользовавшись этим, громко спросил:

– Товарищи, что вы хотите? Только прошу говорить кого-нибудь одного!

Из толпы выдвинулся седой старик с пышкой бородой.

– Мы пришли просить за Земфиру Степную… Снимите ее фотографию! – произнес он поспешно, боясь, видимо, что снова поднимется гвалт.

– Знаете, здесь говорить неудобно,– сказал я.– Пройдемте ко мне в кабинет…

– Только не все! – добавил Константин Трифонович.

Посовещавшись, ходатаи делегировали со мной трех человек. В том числе и старика-самого старшего из собравшихся.

Прошли в мой кабинет.

Оказалось, что сегодняшняя демонстрация вызвана появлением в городе на стендах «Их разыскивает милиция» листовок с портретом Степной. Это задело честь южноморских цыган. О пропаже колье они узнали от мужа Земфиры.

– Товарищ прокурор,– заявил бородач,– могу по-» клясться, что Земфира не крала… Не могла она украсть… В нашей семье никогда не было воров,– гордо вскинул голову старик.

Выяснилось, что Земфира приходилась ему родственницей и он знал ее с грудного возраста.

Другие «делегаты» подтвердили мнение своего старейшины. На мой вопрос, почему она так внезапно скрылась из города, ходатаи ничего ответить не могли.

Мне показалось, что старейшина сделал какой-то знак остальным цыганам. И действительно, те, чинно поднявшись, попрощались и вышли.

Старик задержался и, откашлявшись, не без смущения сообщил, что, кажется, у Степной есть какой-то кавалер. Недавно он приезжал в Южноморск. И не исключено, что Земфира сбежала к нему.

– А где он живет? – спросил я.

– Пока не знаем,– ответил старик.– Но даю честное слово: мы сделаем все, чтобы узнать это…

– Ну что ж,– кивнул я,– хорошо. Этим вы поможете следствию.

На том мы и расстались.

Я тут же позвонил Геннадию Андреевичу и пригласил в прокуратуру. Он приехал вместе с инспектором Журом, рассказал о ходе следствия. А узнав о приходе цыган, заметил:

– То, что среди них существует такая солидарность, похвально. Но…– Оболенцев недовольно поморщился.– Вот что я думаю: не поторопились ли мы с помещением фотографии Степной на стенды «Их разыскивает милиция»?

Инспектор Жур принял это на свой счет.

– Я старался, чтобы как лучше,– сказал он обиженно.

– Я вас не виню,– сказал Оболенцев примирительно. Он выглядел устало и озабоченно.– Если говорить честно, Захар Петрович, мне кажется, мы вообще зашли в тупик…

– Разъясните, пожалуйста,– попросил я.

– Кабы я знал точно… Понимаете, масса несуразностей и глупостей в поведении Степной…

– Вы так считаете?

– С одной стороны, она вроде бы и сбежала из Южноморска, а с другой – не делала секрета, что едет в Краснодар… Просто абсурд… Может, она действительно ничего не крала и ей незачем скрываться?

– А по-моему, это объяснить можно,– заметил лейтенант.– Не по зубам, как говорится, оказалось ей это колье… Одно дело-украсть не особенно дорогую вещицу. А тут– драгоценность высшего класса! Кража в особо крупных размерах!

– Не знаю, не знаю,– покачал головой Оболенцев.– Не могу отделаться от сомнений…

– Главное – колье у нее!– с жаром сказал инспектор.– Факт установлен! В двух квартирах в Краснодаре предлагала купить драгоценности!

– Возможно и так,– пробормотал следователь.– Но ведь тоже глупость… Кому предлагала? Соседям своей родственницы! Они ее знают, она их нет. Вдруг кто-нибудь из них тут же сообщит в милицию?

– У нее не было другого выхода, как только рисковать,– сказал Жур.

– И все равно я не могу делать никаких выводов, пока не встречусь с ней. А вот когда это случится… Время идет…

– Может, приостановить следствие, пока мы ищем эту Степную?– посмотрел на меня лейтенант.

– Виктор Павлович, надо все-таки изредка заглядывать в уголовно-процессуальный кодекс,– усмехнулся Оболенцев.

– Заглядываю,– нахмурился инспектор.

– Тогда неплохо бы знать, что на основании статей сто тридцать третьей и сто девяносто пятой УПК РСФСР приостановить следствие можно лишь по истечении двухмесячного срока. А он еще не истек… Так что, слава богу, резерв у нас имеется…

– И приличный,– подтвердил я.– А насчет цыган… Если они предлагают помощь, почему бы не воспользоваться этим?

– Я не отказываюсь,– сказал следователь.

– Теперь о другом деле, которое вы ведете, то есть о краже магнитофона… Как двигается расследование?– поинтересовался я.

– Пока основная версия, которую мы разрабатываем,– магнитофон украл сын Земфиры… Карапетян говорила с приятелями Йошки…

– Ну и что?

– Есть пара моментов,– сказал Оболенцев.– Дружил с одним шалопаем, старше Йошки на три года… Так вот этот самый шалопай в настоящее время находится в детской колонии. Участвовал с группой таких же, как он, шпанят в ограблении магазинчика на рынке. Ночью забрались на территорию рынка, сбили с магазина замок, ну, и поживились…

– Йошка причастен к этому?– спросил я.

– Не доказано. Но, как говорится, с кем поведешься…– Следователь вздохнул.

– А второй момент?

– Перед самыми каникулами в классе, где учился Йошка, произошел инцидент. У одной ученицы из портфеля пропала книга Жака Ива Кусто, известного французского исследователя Мирового океана. Выяснилось, что книгу стащил Йошка. Сам сознался. Поэтому его простили и не стали выносить сор из избы…

– Да, неважные моменты,– сказал я.

– Естественно…

Я знал, что у самого Оболенцева дети были «пунктиком». По роду службы ему не раз приходилось встречаться с малолетними правонарушителями. Были среди них и такие, сознание которых уже сильно свернуто набекрень. Оболенцев как-то признался мне, что каждый раз у него больно сжималось сердце. Вспоминал своих Катюшу и Тимошку и думал: все ли сделано им, отцом, чтобы дочь и сын всегда оставались честными людьми? Добрыми и сострадательными. Потому что, по мнению Оболенцева, если в душе властвует добро, там не прорасти зерну жадности и зависти – самым опасным человеческим порокам…

– Ну а какое мнение о Йошке высказали его друзья?

– В смысле воровства – с ним этого будто бы не случалось,– ответил следователь.– Правда, как почти все пацаны в его возрасте, может залезть в соседский сад…

– Почему-то соседские яблоки всегда вкуснее своих,– заметил с усмешкой Жур.

– Это точно,– улыбнулся Оболенцев.– Все мы в детстве грешили этим… Помню, как-то мальчишкой отдыхал в деревне… Ох и доставалось от нас ближней колхозной бахче!… Так что считать это криминалом…– Оболенцев махнул рукой.– Но за Йошкой замечено, что он любит говорить о деньгах. Якобы копит… Так что это тоже момент не в его пользу,– серьезно закончил следователь.

После этой беседы прошло два дня. От Оболенцева не было никаких вестей. Я тоже не беспокоил его.

И вдруг среди ночи в моей квартире раздался междугородный звонок.

– Прокурор города Южноморска товарищ Измайлов?– спросил в трубке чеканный голос.

– Да, это я…

– С вами говорит дежурный Московского уголовного розыска, майор Леонов. Вот уже несколько часов разбираемся, а ничего не можем понять… К нам явилась гражданка Степная Земфира Николаевна…

– Когда задержали?– вырвалось у меня.

– Да не задерживали,– поправил меня майор.– Сама пришла.

– Значит, явилась с повинной,– сказал я с облегчением.– Наш угрозыск сбился с ног…

– У меня в руках как раз ваши ориентировки… Допросили ее. Уверяет, что кражу не совершала.

– А ее несовершеннолетний сын с ней?

– Да.

– Он тоже не залезал в чужую квартиру?

– Степная и это отрицает.

– Странно,– вымолвил я.– Тогда с какой стати она заявилась к вам?

– Говорит, если я вам так нужна и вы меня ищете – вот, собственной персоной… Еще возмущается! Не знаем, что с ней делать. Наш прокурор санкцию на арест не дает. Вот мы и решили связаться с вами.

Я задумался. В поведении Степной действительно, как сказал следователь Оболенцев, трудно было уловить логику. Сама явилась в милицию, а в краже не признается.

– Так как же быть с ней?– нетерпеливо спросил дежурный МУРа.

– Вы бы не могли помочь, чтобы Степная поскорее попала к нам?– спросил я.– Тем более и с билетами на южноморские самолеты очень трудно. Сезон, курорт…

– А что, поможем,– повеселел голос майора.– Как раз один наш товарищ летит завтра к вам отдыхать. Так что Степная полетит не одна…

– Очень хорошо,– сказал я.

– И к вам будет просьба, товарищ Измайлов. Так сказать, услуга за услугу…

– Какая?

– Устроить этого нашего товарища в гостиницу…

Я взялся выполнить просьбу работника МУРа.

После разговора с Москвой я тут же позвонил на квартиру Оболенцеву. Сообщение из Московского угрозыска было для него как снег на голову. Он забросал меня вопросами.

– Геннадий Андреевич, дорогой, я передал все, что слышал. И больше никаких подробностей не знаю.

– Да, да, Захар Петрович, понимаю,– спохватился Оболенцев.– Что ж, подождем до завтра.

– Когда будете проводить первый допрос Степной, пригласите меня. Идет?

Утром следующего дня следователь позвонил мне и сказал, что подозреваемая вылетела из Москвы. А в четыре часа дня я уже был в горуправлении внутренних дел. Допрос Степной проходил в кабинете Оболенцева. Сына Земфиры, Йошку, тоже привезли в милицию. Допрос его в другом кабинете проводили лейтенант Жур и Кармия Тиграновна Карапетян, в присутствии классного руководителя мальчика.

Земфира Степная была красива. Как говорится, в расцвете женской красоты. Самым приметным в ней были раскосые голубые глаза на смуглом лице. Разумеется, ее привлекательность несколько меркла от того состояния растерянности и подавленности, в котором она находилась.

– Расскажите, пожалуйста, Земфира Николаевна, как и почему вы пришли в Московский уголовный розыск? – задал вопрос Оболенцев после выполнения необходимых формальностей.

– А это… Ну увидела себя на витрине «Их разыскивает милиция»… И тут же пошла,– ответила Степная, комкая в руках уже изрядно помятый носовой платок.– Хотела узнать, почему меня на позор выставили…

Она замолчала.

Видимо, проведенная в МУРе ночь, полет и доставка в милицию сильно утомили ее. Особого волнения я не заметил. Усталость и какая-то отрешенность.

– Хорошо,– сказал следователь,– начнем по порядку… Когда, куда и с какой целью вы отправились из Южноморска?

– Когда? В прошлый четверг. В Краснодар… А поехала повидать свою родственницу. Василису Гуцульскую. Дело у меня к ней было… Я слышала, что в тех краях можно полечить сынишку. У Йошки сыпь на руке. Врачи говорят, что экзема… Я думала, Василиса поможет. Все-таки артистка в театре…

– И все? Другой причины не было?– спросил Оболенцев.

Допрашиваемая смущенно опустила глаза и промолчала.

– Так была или нет?– повторил вопрос следователь.

– Была,– со вздохом ответила Степная и махнула рукой.– Глупости все… Это я поняла окончательно в Москве.

– Что именно?– допытывался Оболенцев.

– Смешно и говорить… Хотела поступить в театр… Посчитала, что и в этом Василиса поможет. А ее в Краснодаре не было. Ну я сама пошла в театр. С заместителем директора говорила. Вежливый такой. Перво-наперво спросил диплом артистки есть? А откуда у меня диплом? Короче, он сразу сказал: без диплома могут взять только в театр «Ромэн». Это который в Москве… Ну я и подалась туда.– Она усмехнулась: – Что, не верите?

– Допустим, что все было именно так,– неопределенно сказал следователь.

– Не верите, вижу,– покачала головой Степная.– Московский майор тоже… А ведь я правду говорю…

– Ладно, продолжайте,– попросил следователь.

– Ну приехала я, значит, в Москву… Остановилась у одних хороших людей…

– У кого именно?– как бы невзначай поинтересовался Оболенцев.

– Вахрушиных. Они у нас чуть ли не каждое лето отдыхают. Лучшую комнату им сдаю. Обрадовались! Их сын Йошку в зоопарк повел, обещал еще в цирк… Так и не успели,– вздохнула Степная.

– А вы сами чем занимались в Москве? – задал вопрос Геннадий Андреевич.

– Разузнала, где этот самый «Ромэн» находится. Поехала, а театр, оказывается, за границей, в Японии… Петр Степанович все утешал меня. Говорит, наверное, это к лучшему…

– Кто такой Петр Степанович?

– Да Вахрушин же! Умный человек… Видит, что я переживаю. Вышел как-то со мной в сквер посидеть и по душам поговорить… Чем, мол, ты себе, Земфира, голову забиваешь? Зря хлопочешь, только сердце себе растравляешь. Подумай, говорит, какое мероприятие ты хочешь осуществить? Тысячи хотят стать артистками, а становятся единицы… О семье просил вспомнить… Я уж и сама сильно сомневаться стала. А что? Как глянешь вокруг в Москве – народу миллионы! А я кто? Песчинка с южноморского берега.

Степная замолчала, грустно глядя в окно.

Пока свое поведение она объясняла довольно-таки последовательно.

– Что было дальше? – спросил следователь.

– Дальше… Думаю, чего сидеть у моря и ждать погоды?… Решила домой подаваться… Напоследок хотела Йошку на «Ракете» покатать… Сели мы в метро, доехали до остановки «Речной вокзал». Вышли, я запуталась, растерялась… Потом смотрю, на какой-то улице люди стоят у витрины. Я подошла, хотела спросить, как нам попасть на пристань… Глянула на витрину и обомлела! Там фотография моя, и фамилия моя, и имя… Аж глазам своим не поверила. Думаю, сплю я, что ли? Даже за руку себя ущипнула… Нет, не сон. Схватила я Йошку за руку и снова в метро! А сама горю вся: кажется, все на нас только и смотрят… Я платок на самые глаза надвинула, чтобы не узнали… Еду, а в голове тарарам. Почему меня разыскивают? За что такой позор? Напутали, это точно! Что я такого сделала? Думала я, думала и решила: надо срочно идти в милицию и сказать, чтобы сняли мою фотографию… Такой позор, такой срам па мою головушку!…

Степная за время допроса впервые разволновалась. Смуглая кожа на лице стала отсвечивать густым румянцем.

– Почему вы решили идти именно в МУР?– спросил следователь.

– Неужто вы думаете, что я в кино не хожу?-несколько даже обиделась Степная.– Во всех картинах говорится, что в Москве главная милиция – МУР. Знаменитая Петровка, тридцать восемь,– сказала она серьезно.– Я спросила у женщины в метро, как туда добраться. Она рассказала… Вышла я на станции «Горьковская»… В общем, язык до Киева доведет… Подошла я к проходной, а милиционер не пускает. Спрашивает: вас вызывали? Я говорю: нет, но мне нужен ваш главный… Он: зачем? Я ему: надо, и все… А чего мне ему рассказывать? Если уж идти, так сразу к начальству…

– Наверняка? – чуть усмехнулся Оболенцев.

– Конечно! – энергично кивнула Степная.– Короче, тот нудный милиционер вывел меня из терпения. Ну я и выпалила: раз мои фотографии по всей Москве развесили, так я вот она, сама пришла! Он тут же куда-то позвонил. А с меня глаз не спускает… Прибежал другой милиционер, отвел меня к офицеру. Одна звездочка на погонах. Майор Леонов… Я назвала свою фамилию. Из Южноморска, говорю… Он очень серьезный стал. Спрашивает: значит, будем оформлять явку с повинной? А я и понятия не имею, о чем он толкует… Майор говорит: решила добровольно признаться в краже?… Я прямо подскочила на стуле: в какой-такой краже? Знать ничего не знаю! Ничего не крала! Никогда не крала! Ни у кого не крала!…

Степная все больше выходила из себя. Она стала выразительно жестикулировать, глаза засверкали. Платок упал на плечи, высвободив роскошные, тяжелые, черные, волнистые волосы.

– Вы не волнуйтесь, Земфира Николаевна,– мягко сказал Оболенцев.– Спокойнее, пожалуйста…

– Э-э! – резко взмахнула она рукой.– А вы сидели бы как… как памятник, если бы на вас такое наговорили? – Она вдруг неожиданно рассмеялась.– А майор спрашивает: куда я драгоценность дела? Отвечаю: в Краснодаре продала… Майор и вовсе сердитый стал. Говорит: уже даже продать успела, а сознаваться не хочешь… Тут позвонили ему по телефону. Он сказал мне: подумайте обо всем хорошенько. Вызвал молоденького милиционера, и тот меня в другую комнату отвел. Там какая-то пожилая женщина находилась…

– Сотрудница милиции? – спросил следователь.

Настроение у Степной менялось как-то мгновенно. Она вдруг сникла, плечи ее безвольно опустились, глаза потухли.

– Какая сотрудница,– устало сказала она, удивляясь недогадливости следователя.– Арестованная…

– Так и говорите, что вас отвели в камеру,– спокойно заметил Оболенцев.

– В камеру, в камеру,– согласно закивала Степная.– Та самая женщина спрашивает, за что меня арестовали? Я говорю: за то, что свое же кольцо продала… Она не верит. Темнишь, говорит, бабонька, за такие вещи не сажают…

– Погодите,– перебил ее следователь,– о каком кольце речь?

– Так я тоже сначала подумала, что вся заваруха из-за кольца. И когда снова пришла к майору, стала объяснять, что кольцо купил муж. Когда я Йошку родила… Стоит оно теперь рублей пятьсот, а я продала его в Краснодаре за триста… Деньги ведь кончились, а мне в Москву надо…

Появление какого-то кольца было неожиданностью. И для Оболенцева, и для меня. Что это – отвлекающий маневр? Хорошо продуманная версия?

Оболенцев, видимо, думал о том же, потому что настойчиво сказал:

– Пожалуйста, объясните все-таки, что это за кольцо?

– Потом объясню,– отмахнулась Степная.– Представляете, майор стал допытываться, куда я дела какое-то колье!– с неподдельным изумлением произнесла она.– Да я слыхом не слыхивала ни о каком колье! Клянусь сыном! Даже не знаю, с чем его едят… А майор говорит, будто бы я зашла в какую-то квартиру и украла дорогое колье… Зачем оно мне, а?

Она снова разволновалась. На сей раз не на шутку. Даже расплакалась. Оболенцев дал ей воды.

– Успокойтесь, Земфира Николаевна,– сказал я, когда она немного пришла в себя.– Давайте припомним некоторые события…

– Давайте,– кивнула Степная.– Мне скрывать нечего!

– Двадцать пятого мая, в позапрошлый четверг, вы были на Молодежном проспекте?– спросил я.

– Это когда холодина стояла?

– Да, было похолодание.

– Так я к Ванде поехала,– сказала Степная.– Подружка моя… Что в этом плохого?

– В котором часу это было? – продолжал я допрос.

– Днем.

– Точнее, пожалуйста,– попросил я.

– Могу сказать точно. Ванда просила прийти к пяти. Я пришла тютелька в тютельку.

– Фамилия вашей подруги Ванды? Адрес?

– Казначеева… Живет в шестнадцатиэтажке, в квартире номер сорок. На шестом этаже… Вернее, она снимает комнату…

Карцев тоже жил на шестом этаже. В сорок первой квартире.

– С какой целью вы шли к Казначеевой?– спросил я.

Степная смутилась. Я повторил вопрос.

– Понимаете, встретила ее накануне,– начала рассказывать она.– Похудела Ванда, вся какая-то издерганная… А всегда ведь веселая была, живая такая… Ну не удержалась я, спросила, что за кручина на сердце… Ванда призналась, что в последнее время прямо места себе не находит. Муж-то ее, Федор, работает механиком на сухогрузе. И все по заграницам плавает… Дошли до Ванды слухи, будто у него любовь с поварихой… Рассказывает и плачет. Умоляет: Земфира, ты все можешь по картам узнать. Изменяет Федор или нет… Ну как откажешь? Подруга ведь…

– Значит, просила погадать?– уточнил я.

– Ну да,– кивнула Степная и произнесла испуганно: – Только не подумайте, что за деньги! Честное слово, просто так, по-дружески…

– И вы согласились?

– Договорились на завтра. То есть на четверг, в пять вечера,– продолжала она уже спокойно.– Поднялась я на шестой этаж, звоню – никого…

– Вы были одна?

– Не одна, не одна! – поспешно сказала Степная.– Со мной Йошка увязался. Он может все подтвердить… И еще – грудная девочка на руках. Таня…

Я спросил, чья это была девочка. Степная рассказала нам то, что было уже известно следствию. Как соседка просила нянчить дочь, потому что ей надо было готовиться к выпускным экзаменам в техникуме.

– Так вот,– рассказывала дальше Степная,– позвонила я к Ванде, а ее нету. Что делать, не знаю. Думаю, может, она в рейс ушла?

– Кем работает Казначеева?

– Стюардессой. На теплоходе «Восток» – ответила Степная.– Но ведь Ванда говорила мне, что в рейс ей надо в пятницу, то есть на следующий день… Пока я раздумывала, Танька заплакала. Ну, значит, пеленку испачкала, менять надо. Ехать домой – девчонка обревется, жалко… Я позвонила к соседям… Одна старуха открыла, но не пустила. А в другой квартире открыл мужчина. Немолодой уже…

– Номер квартиры запомнили?– спросил я.

Степная задумалась, посмотрела на правую руку, потом на левую. Пошевелила губами.

– Вот по эту сторону,– наконец с удовлетворением ответила она, показывая правую руку.– Прямо рядом с лифтом…

Оболенцев машинально кивнул. Значит, речь действительно шла о квартире Карцева.

– Что было дальше? – задал я вопрос.

– Спросила, можно перепеленать у него ребенка? Он разрешил… Вообще, культурный такой, обходительный мужчина. Только суетливый очень… Помог мне. А сам вес на кухню бегал. Молоко у него там кипятилось…

– Долго вы пробыли у него?

– Минут десять-пятнадцать,– ответила Степная.– Я, конечно, поблагодарила его… Сделала свое дело и ушла… Позвонила к Ванде – дома. Я еще упрекнула ее: приглашаешь, а сама где-то бегаешь. Ванда стала извиняться, что в магазине в очереди стояла.

– Земфира Николаевна, а, помимо ванной, вы в другие помещения у соседа Ванды не заходили? – спросил Оболенцев.

– А чего мне там делать?– с недоумением произнесла Степная.

И осеклась. Видимо, этот вопрос ее озадачил.

– Постойте, постойте,– прищурив глаза, вымолвила она.– Так это… Так это, значит, у того мужчины пропало колье?

– У него,– кивнул следователь.– Фамилия соседа вашей подруги – Карцев.

– И этот самый Карцев сказал, что украла я?! – возмутилась Степная.– Да как у него язык повернулся! А еще такой вежливый, культурный… Ай-я-яй! – качала она головой.– Бог ему этого не простит, попомните мои слова!

Мы еще минут сорок допрашивали Земфиру Степную. По деталям уточняли пребывание ее и сына в квартире Карцева. Степная утверждала, что не заходила ни на кухню, ни в комнату. А что делал Йошка, пока она возилась с девочкой в ванной, не помнит.

Кражу колье категорически отрицала.

– Какую драгоценность вы предлагали купить у вас соседям Гуцульской в Краснодаре?– спросил Оболенцев.

– Я ведь уже говорила! Продала кольцо, подарок мужа! Нужны были деньги на поездку в Москву…

– Кому вы его продали?

– Женщине.

– Незнакомой?– с недоверием произнес следователь.

– Да, незнакомой,– подтвердила Степная.

– А где именно?

– В Краснодаре, на рынке… Пятьсот стоит, а я за триста отдала. Жалко, конечно, но ничего.– Она махнула рукой.– Это дело наживное… Зато Йошка побывал в Москве, да и я поумнела. Теперь перестану голову себе глупостями всякими забивать…

– Ладно,– сказал следователь.– Давайте снова вернемся к событиям двадцать пятого мая… Вы долго пробыли у Ванды Казначеевой?

– Часа полтора просидели…

– И сын был с вами все время?

– А чего ему возле нас околачиваться? – ответила Степная.– Чай попили, и я отослала Йошку домой… Зачем ему знать, что я… Ну что в гадаю?

– Вы помните точно, когда он ушел?

– В начале седьмого.

– А когда он пришел домой?– спросил Оболенцев.

– Мы возвратились почти одновременно – я в восемь, а Йошка на несколько минут раньше.

– Он говорил, где был, что делал?

– Да. Дружка своего встретил… А вот что они делали, не сказал…

– Имя, фамилия друга?

– Звать Леней, а фамилию не знаю…

– Они что, вместе учатся? – задал вопрос Оболенцев.

– Нет. Леня старше моего Йошки и учится в другой школе…

– Вы когда-нибудь видели его?

– Ни разу,– сказала Степная.– Они встречались где-то на водной станции… Йошка все мечтает заняться подводным плаванием. Но мал еще для этого…

Уставший за время долгого допроса Оболенцев при упоминании о дружке Йошки приободрился и повел разговор энергичнее, напористее.

– Ваш сын в тот вечер принес что-нибудь домой? – спросил он.

Степная задумалась, потом сказала:

– Ну да, вспомнила! Маску для плавания. Я спросила, откуда у него? Он сказал, что Ленька подарил…

– Ладно. Теперь скажите, что делали вы после встречи с Казначеевой?

– Да прямо домой поехала. Танюшку совсем сморило, уснула на руках…

– По дороге никуда не заходили?

– На Молодежном проспекте хорошая кондитерская,– ответила Стенная.– Я забежала туда, торт купила…

Оболенцев пытался осторожно прощупать Степную насчет квартиры Муратовых и исчезновения у них магнитофона. Но Земфира на это не реагировала. По ее словам, Йошка совершенно был равнодушен к магнитофонам.

А в это время в другой комнате горуправления тоже проходил допрос. Йошки Степного.

Допрос несовершеннолетнего… Это всегда таило разного рода неожиданности. И отличалось от допроса взрослого, как небо и земля. Приходилось учитывать массу факторов, связанных с особенностями психики детей.

Например, ребенок часто фиксировал такие детали и подробности, которые не затрагивали сознания взрослых. Но в то же время дети редко могли передать общую картину виденного или случившегося. Наверное, потому, что круг их интересов, их внимание затрагивает совершенно другое, чем старших.

Ну а насчет фантазии и говорить нечего. Может занести так далеко, что и не поймешь, о чем речь.

Больше всего приходилось опасаться, если несовершеннолетний на допросе говорил гладко, словно вызубренный урок. Из этого можно было сделать вывод, что ребенка явно кто-то подучил, зная, что дети легко внушаемы.

Имелись еще аспекты чисто педагогического и нравственного порядка. Не касаться вопросов, травмирующих психику ребенка. Это, пожалуй, самая деликатная сторона и самая трудная. Ведь разговор идет вокруг преступления. И частенько затрагивает при этом близких или друзей допрашиваемого. Вот и лавируй, как на перекате. Кругом подводные камни…

Готовясь к допросу сына Земфиры, Оболенцев, Карапетян и Жур думали о том: подготовила мать Йошку или нет? И, если подготовила, как прорваться к истине?

Обговорили и с учителем, какие вопросы будут заданы мальчику. (Закон предусматривает, что допрос несовершеннолетнего можно проводить с педагогом или родителями.)

Йошка оказался невысоким крепышом с хорошо развитой грудью, живым лицом и кудрявыми волосами. В отличие от матери он имел карие глаза. А вот черты лица – отцовские. Скуластенький, с чуть вздернутым носом.

Начала Карапетян:

– Я слышала, ты здорово умеешь нырять с маской…

– Да,– несколько растерялся мальчик, но в то же время было видно, что это ему лестно.– Я люблю наблюдать, что творится под водой…

– Увлечение?

Контакт явно налаживался.

– У кого увлечение, а у меня – настоящее. Хочу стать фотохудожником,– неожиданно твердо, почти по-взрослому заявил Йошка.– Буду снимать рыб разных, медуз, крабов…

– То есть подводным фотографом,– уточнила Кармия Тиграновна.– А почему тебя интересует именно море?

– Это же так здорово!– с неподдельным восторгом воскликнул мальчик.– Жаль, у меня нет акваланга… С одной маской под водой больше минуты не выдержишь…

– У тебя и ласты есть?

– Да. Нырнешь и смотришь. Мальки тычутся в руку, щиплют за волосы… А поднимешь со дна камень, рыбка шасть туда, где муть поднимется! Думают, добычу возьмут…

Йошка даже глаза закрыл от удовольствия, вспоминая, наверное, не раз виденную картину.

– Значит, мечтаешь об акваланге?– продолжала Кармия Тиграновна.

– И бокс с фотокамерой. Такой, герметичный. Чтобы вода не попадала…– Мальчик вздохнул.– Дорого. Знаете, сколько надо копить деньги?

– А папа с мамой?– спросила Карапетян.– Не хотят покупать?

– Папка говорит, что денег не жалко,– ответил Йошка.– Они боятся. Рано мне нырять. Маленький. Еще утону…

«Так вот почему он копит деньги»,– подумала Кармия Тиграновна.

А Жур вспомнил, как сам в детстве мечтал купить заветный спиннинг. И радовался, когда кошечка (теперь смешно, но кошечка-копилка была именно такой, какой изображают ее на своих рисунках карикатуристы) тяжелела от двугривенных, выдаваемых родителями на кино и мороженое…

Когда Карапетян осторожно поинтересовалась, как получилось, что Йошка стащил у своей одноклассницы из портфеля книгу Кусто о подводных исследованиях, мальчик искренне удивился:

– Не стащил, а сменял! Я ей вместо нее «Королеву Марго» в портфель положил… Ведь девчонки обожают про любовь…

– Ты считаешь, что это просто обмен?– усмехнулась Кармия Тиграновна.

– Ну да! Она ведь не хотела по-хорошему!

«Что ж, тут действительно вопрос не такой однозначный, как рассказали в школе,– решила инспектор.– Сменял…»

Карапетян перешла к взаимоотношениям Йошки с тем подростком, который сидел в детской исправительной колонии. И выяснилась любопытная деталь. Котик – так называли школьники между собой малолетнего преступника, фамилия которого была Котиков,– завоевал сердце Йошки тем, что раз и навсегда избавил мальчика от обидных насмешек. Оказывается, Йошку дразнили за его курносый нос. Началось это с того, что сын Земфиры на одном из вечеров художественной самодеятельности спел известную песню о «носиках-курносиках». И пошло. Йошку стали дразнить «Носик-Курносик», доводя его до слез. Однажды Котик накостылял одному из обидчиков Йошки. Насмешки прекратились. Карапетян поинтересовалась, не пытался ли Котик вовлечь Йошку в компанию хулиганистых подростков. Тот сказал, что нет.

Перешли к событиям двадцать пятого мая, когда мальчик с матерью побывал в квартире Карцева.

Йошка поведал об этом случае так же, как и его мать и сам Карцев. Однако рассказ мальчика был настолько своеобразен, что можно было прийти к выводу: к беседе с ними его никто заранее не готовил.

По словам Йошки, Земфира Степная в комнату не заходила, побывала лишь в ванной.

– А ты?– задал вопрос теперь уже Жур.

– От нечего делать зашел в комнату,– просто ответил Йошка.

– Квартира тебе понравилась?– как бы невзначай поинтересовался инспектор и уточнил: – Обстановка, вещи?

– Не-а,– мотнул головой Йошка.– Старье… Вот лошади – это здорово!

– Ты имеешь в виду ковер?– сказал Жур, вспомнив о роскошном сибирском ковре.

– Да.

– Вот ты хочешь быть фотохудожником…– начал Жур.

– Да, очень. А что?

– Как тебе понравились старинные фотографии?– задал неожиданный вопрос лейтенант.

– Старинные?– удивился Йошка.– Это какие?

Вопрос был очень важен. Если мальчик побывал на «половине» матери Карцева, за занавеской, то наверняка увидел бы галерею снимков предков Виталия Васильевича. А если нет, то он не шарил в трельяже, где лежало колье.

– Неужели ты не заметил их?– продолжал инспектор.– По-моему, это еще дагерротипы… Знаешь, что такое дагерротипы?

– Еще бы! – ответил с некоторой обидой Йошка.– Так называли первые фотографии. По имени изобретателя Дагерра.

– Ну, братец,– улыбнулся Жур,– можешь смело вступать в телевизионный клуб «Что? Где? Когда?»… Смотришь по телевизору?

– Ни одной передачи не пропускаю,– с гордостью ответил Йошка, польщенный похвалой.

Виктор Павлович задал еще несколько вопросов, из ответов на которые выходило, что Йошка не заглядывал за занавеску, отделяющую уголок матери Карцева. А там стоял трельяж, из которого было украдено колье.

Теперь предстояло выяснить, что делал Йошка после ухода из квартиры Карцева.

Мальчик рассказал, что вместе с матерью зашел в соседскую квартиру, к тете Ванде. Та напоила их чаем, после чего Земфира отправила сына домой.

– И ты пошел?– спросила Карапетян, снова беря нить допроса в свои руки.

– Только в вышел из дома тети Ванды, смотрю – Ленька стоит,– ответил Йошка.

– Какой Ленька?– заинтересовалась Кармия Тиграновна.

– Лавров,– продолжал невозмутимо рассказывать Йошка.– Говорит: помоги мне магнитофон свой достать…

Карапетян и Жур обменялись мгновенными взглядами. Но то, что сообщил дальше Йошка, выглядело настолько просто и в то же время невероятно, что оба инспектора опешили.

А Йошка рассказал такую историю.

Леонид Лавров учился в девятом классе. А с Йошкой они познакомились на водной станции, где Лавров занимался в секции подводного плавания. Йошка приходил на занятия в качестве зрителя, болельщика, лелея страстную мечту записаться самому в эту секцию.

Можно сказать, сын Земфиры стал верным «оруженосцем» своего старшего друга. Был счастлив, когда тот давал ему нести сумку со спортивными принадлежностями, стоял в очереди за мороженым, относил записки знакомой Лаврова и оказывал другие мелкие услуги.

В тот вечер хмурого холодного дня, остановив Йошку, Лавров попросил залезть его через форточку в квартиру Муратовых. По словам Лаврова, там жили его друзья, которым он дал на время свой магнитофон. Приятеля нет дома, а «Тайнер» был нужен Лаврову позарез: у Люси Крутовской (той самой, которой Йошка носил записки) день рождения, и Леонид обещал принести свою классную машину и обалденные записи.

Чтобы убедить Йошку в правдивости своих слов, Лавров подсадил его на карниз окна. Действительно, в комнате на тумбочке стоял магнитофон Лаврова. Его-то уж Йошка знал отлично: «Тайнер» с рожицами Зайца и Волка из «Ну, погоди!» на передней панели.

Йошка выполнил просьбу закадычного друга. Затем они поехали на квартиру Лаврова. Йошка (с магнитофоном в руках) ждал Леонида во дворе. Тот вынес обещанную награду за содействие – японскую маску для ныряния. Там и расстались. Лавров отправился на день рождения, а Йошка – домой.

Когда сын Земфиры описал внешность Лаврова, у инспекторов не осталось никаких сомнений, что речь шла о том «акселерате», которого разыскивала Карапетян.

– Посидите, пожалуйста, с мальчиком,– попросила учителя Кармия Тиграновна, а сама дала знак Журу выйти в коридор.

– Вы что-нибудь понимаете? – спросил Виктор Павлович, когда они вышли из комнаты.

– Кажется,– ответила Карапетян.– Ведь «Тайнер» в комиссионку сдал некто Сергей Львович Лавров! Уверена, что это отец Лени.

Был вызван с допроса Земфиры Степной следователь Оболенцев. Узнав о показаниях Йошки насчет магнитофона, он попросил немедленно пригласить в управление Лавровых – отца и сына.

Первым разыскали Леонида: он находился дома. Юноша был очень напуган, но при этом все время твердил, что «Тайнер» его. А если кто и виноват во всем, то только отец, Сергей Львович.

Постепенно из его показаний вырисовывалась картина происшедшего.

Этот самый «Тайнер» подарила Лаврову бабушка. Год назад. Но отцу и матери не нравилось, что Леня слишком много времени уделяет своему увлечению рок-музыкой. Родители грозили, что отберут магнитофон. Свою угрозу отец выполнил, сдал «Тайнер» в комиссионку. Это случилось девятнадцатого мая.

Насколько велико было потрясение подростка, можно понять хотя бы из того, что Леонид каждый день, с самого открытия магазина, являлся туда проверить, продана дорогая его сердцу вещь или нет. Все его мысли были направлены на то, чтобы вернуть магнитофон любым путем. Леонид обегал всех родственников, занимая деньги. Но чтобы выкупить «Тайнер», их было явно недостаточно. На его беду, бабушка находилась в отъезде. Уж кто-кто, а она выручила бы своего любимого внука непременно.

Двадцать первого мая Муратов купил магнитофон. Леонид описал сцену, как он хотел на улице перекупить свой «Тайнер». Как известно, ему это не удалось. Затем Лавров узнал квартиру, где живет Муратов.

И вот наступило двадцать пятое мая. День, очень важный для Леонида. Он действительно обещал Люсе Крутовской прийти на день рождения с магнитофоном. Но «Тайнер» находился у Муратова. По мнению Леонида, оставалось только одно – выкрасть магнитофон.

Услышав под окнами Муратовых, что они уходят в кино, а затем убедившись в этом, так сказать, воочию, Леонид взобрался на карниз и попытался вытащить «Тайнер» с помощью рыболовного крючка, благо форточка была открыта. Но это кончилось неудачей. Пролезть в форточку Лавров не мог – мала для него. Он уже хотел было отказаться от своей затеи, но тут встретил Йошку. Мальчик даже не заподозрил, что участвует в краже,– так велико было его доверие к другу…

Отец Леонида, заместитель директора автобазы, узнав о поступке сына, был, что называется, оглушен. И пообещал превратить его в лепешку. Лавров-старший прямо кипел от негодования.

– Послушайте, Сергей Львович,– сказал ему Оболенцев,– ну разве это метод воспитания – отнимать у сына любимую вещь? Да еще не вами подаренную…

– Если бы я знал с самого начала, вообще запретил бы приносить в дом эту заразу! – мрачно заявил Лавров.– Парня словно подменили. С утра до вечера у него одна забота, одни и те же разговоры… И словечки, я вам скажу! «Забойный рок», «долбежник», «клевая колонка»… Уроки забросил совсем. Еле-еле на тройках вылазил. А раньше чуть ли не в отличниках ходил… Что мне оставалось делать, а? По-хорошему не понял, вот я и пошел на крайность…

– И эта крайность обошлась еще дороже,– заметил следователь.– Уголовным делом…

Забегая вперед, скажу, что, учитывая возраст Лаврова-младшего (ему еще не исполнилось шестнадцати лет), уголовное дело в отношении его было прекращено, а материалы Оболенцев передал в комиссию по делам несовершеннолетних При исполкоме горсовета.

Магнитофон «Тайнер», который находился у Люси Крутовской, возвратили Муратову.

Но оставалась еще нераскрытой кража колье у Карцева. Это было посложнее. Виновность или невиновность Земфиры Степной и ее сына следовало еще доказать.

Первым делом следователь Оболенцев встретился с Вандой Казначеевой, подругой Земфиры. Та подтвердила, что действительно она приглашала Степную к себе в гости к пяти часам вечера. Но в тот день – двадцать пятого мая – сама задержалась в универмаге – давали югославские сапоги – и вернулась домой минут пятнадцать-двадцать шестого. Еще подумала, что Земфира, не застав ее, наверное, ушла. Но тут раздался звонок в дверь. Подруга рассказала, что ей пришлось обратиться к соседу Ванды с просьбой перепеленать в его квартире ребенка.

То, что Степная могла предупредить подругу дать следователю нужные показания, исключалось. Оболенцев допросил Казначееву в порту, как только она сошла с теплохода «Восток», который находился в круизном рейсе с двадцать шестого мая.

Оболенцев пригласил к себе потерпевшего Карцева и сообщил, что женщина, побывавшая у него в квартире двадцать пятого мая, найдена.

– Поздравляю, коллега! – не удержавшись, воскликнул Карцев.– Ну, знаете…– Он развел руками.– У меня нет слов! У нас в Южноморске, в этом коловороте людей!… Впрочем, я верил в вас…

– Найти-то нашли, но она полностью отрицает свою причастность к краже колье,– охладил пыл Карцева следователь.– И похоже, что так оно и есть…

– Да?– разочарованно, как показалось Оболенцеву, произнес потерпевший.– Вы действительно убеждены, что не она?…

– Стопроцентной уверенности нет, по…

– Ага, значит, сомнения в ее невиновности есть.– Карцев на минуту задумался.– Что это за гражданочка?

Следователь коротко рассказал. Больше всего Карцева расстроило, что муж Степной – инвалид.

– Боже мой, какое горе в семье! – сокрушался Виталий Васильевич.– Поверьте, мне бы не хотелось, чтобы оно еще усугубилось несправедливыми обвинениями против этой несчастной женщины… Ни в коем случае! Не кроется ли тут общепринятая ошибка?

– Простите,– заметил Оболенцев,– подозрения по поводу Степной высказали первый вы…

– Стереотипность мышления,– виновато улыбнулся Карцев и добавил: – Однако я привел только факты. Можем поднять мое заявление, мои показания… Только факты, и ничего, кроме фактов!

– Я помню их очень хорошо,– сказал Оболенцев.– Попробуйте лучше, Виталий Васильевич, вспомнить, не был ли у вас, помимо Земфиры Степной, кто-нибудь в квартире двадцать четвертого мая, когда вы в последний раз видели колье, и двадцать пятого?

– Никого не было,– твердо произнес потерпевший.– Я это уже говорил неоднократно.

– Подумайте,– настаивал следователь.– Может быть, вы заметили что-нибудь необычное? В обстановке, в расстановке вещей?

Карцев некоторое время сидел молча, задумчиво глядя в пол перед собой.

– Знаете, Геннадий Андреевич,– начал он,– может, мне показалось…– Карцев замолчал.

– Ну говорите,– нетерпеливо произнес следователь.– Говорите же!

– Как будто замок в двери стал пошаливать… Да-да, раньше работал как часы, а теперь заедает… Иной раз промучаешься несколько минут, прежде чем отопрешь.

– Вы хотите сказать…

– Не пользовался ли кто отмычкой? – высказал предположение Карцев.– И повредили…

– Почему вы раньше ничего не говорили об этом?– строго спросил следователь.

– Не придал значения,– виновато пожал плечами Виталий Васильевич.– А возможно, оказался в плену первоначального предположения… У следователей ведь тоже такое случается.

Оболенцев записал в блокнот: «Исследовать замок». А сам подумал: «Лучше поздно, чем никогда».

Он еще и еще раз просил Карцева припомнить, знал ли кто-нибудь из знакомых о существовании колье. Виталий Васильевич отвечал на этот вопрос отрицательно. Впрочем, не очень уверенно.

Заканчивая допрос, Оболенцев поинтересовался здоровьем матери Виталия Васильевича.

– Произошло чудо! – чуть ли не со слезами на глазах ответил Карцев.– Даже врачи не верят… Но мама, кажется, выкарабкалась. Уже говорит. Ее даже потихонечку водят по палате!

– Рад за нее и за вас,– искренне произнес Оболенцев.– Наверное, нам придется побеспокоить ее…

– Это уж вы спрашивайте разрешение врачей,– сказал Карцев.– Я понимаю, что для следствия очень важны ее показания… Но можно ли пока скрыть от мамы сам факт хищения? Поймите, человек только что стоял у края могилы…– Виталий Васильевич с мольбой посмотрел на Оболенцева.

– Это я вам обещаю,– кивнул Геннадий Андреевич.

– Вы не можете себе представить, как я благодарен вам! – прочувствованно сказал Карцев.

Анна Викентьевна Карцева возлежала на высоко поднятой подушке. Это была глубокая старуха с пергаментным лицом и редким седым пухом на голове, сквозь который просвечивала желтоватая, в старческих пятнах кожа. Но в манере говорить, жестах (она двигала только правой рукой, левая безжизненно лежала поверх одеяла) все еще чувствовалась какая-то стать.

Что удивило Оболенцева – на пальцах Карцевой сверкали кольца (о них упоминал Виталий Васильевич), а с шеи на грудь, на больничный халат, спускалась нитка жемчуга.

Врач, присутствующий при допросе, предупредил следователя, что разрешает беседовать с больной буквально несколько минут. И просил не говорить ничего такого, что могло бы взволновать его пациентку.

Оболенцев начал с того, что сказал Анне Викентьевне комплимент: как она хорошо выглядит, значит, дело идет на поправку.

– Дай-то бог,– улыбнулась старушка.

– Даст, даст,– кивнул следователь.– И держитесь вы молодцом… Вот, я вижу, даже все свои лучшие украшения надели…

– Это разве лучшие,– вздохнула Карцева.– Лучшие давно проданы. Во время войны и после…

– Не скромничайте, Анна Викентьевна,– улыбнулся Оболенцев.– Жемчуг хорош…

– Да, очень хорош,– согласилась старушка.– Я снимаю его только на ночь… Вы знаете, это ведь живое существо.– Она благоговейно поднесла руку к бусам и стала нежно перебирать их пальцами.– Чтобы поддержать в нем жизнь, надо его носить. Ибо жемчуг может умереть… На средневековом Востоке считалось, что между собой соперничают лишь рубин, изумруд и жемчуг… Им нет равных среди других драгоценных камней…

Карцева говорила вполне здраво, и это обнадеживало следователя. Однако, помня о лимите, установленном врачом, он мягко перебил больную:

– У вас есть еще, я слышал, дорогое, очень красивое колье…

– Это вы о «Гришкином» колье? – переспросила старушка.– Оно дома.

– Почему «Гришкино»?– в свою очередь спросил Оболенцев.

– Так его называют в нашей семье,– пояснила Карцева.– Оно связано с именем Григория Ефимовича Распутина… Надеюсь, слышали о таком?– Она вздохнула и добавила:– Недоброй памяти… Мои батюшка и матушка не любили Распутина… Вы, конечно, читали, что это был за человек?

– Выдавал себя за святого,– кивнул Оболенцев.– Имел сильное влияние на последнего царя, Николая Второго, и его жену… Был убит незадолго до революции.

– Совершенно верно,– с удовлетворением произнесла Анна Викентьевна.– Да, это была знаменитая личность… А колье, о котором вы говорили, я не ношу. И никогда не носила… Это ведь национальная реликвия. Достояние народа.

– Как оно попало к вам?– спросил Оболенцев, заинтересовавшись словами Карцевой.

– Печальная история… Мой дядюшка Карл Иванович, барон фон Валленшток, подарил это колье своей супруге… Следует отметить, что тетя Анастази была необыкновенно красива! В Санкт-Петербурге мало нашлось бы таких красавиц! Да что в Петербурге! Тетя Анастази блистала в Париже!… Она всегда носила туалеты фиолетовых тонов… Богиня! Сошедшая с небес богиня… Так и помню ее – в черном лакированном экипаже с пурпурной обивкой внутри, шестерка вороных цугом…

Анна Викентьевна ударилась в воспоминания. И что удивительно – приводила такие подробности своих детских впечатлений, что следователь диву давался.

Он с тревогой в душе слушал старушку, боясь, что до главного дело не дойдет. К счастью, врач, кажется, сам увлекся рассказом пациентки и забыл о времени.

Наконец Карцева приблизилась к тому, каким образом колье оказалось в их семье. По ее словам, эту драгоценность царедворцу Распутину подарила в свое время императрица Александра Федоровна, чьим особым расположением пользовался Григорий Ефимович. Затем колье попало к некоей Лохтиной.

Далее следовал рассказ, кто такая Лохтина.

Ольга Владимировна Лохтина, фанатично преданная «святому старцу» Распутину, тоже одно время пользовалась покровительством царицы. И в своих письмах к ней подписывалась «юродивая Христа ради». В свою очередь, тетушка Карцевой, баронесса фон Валленшток, бывала у Лохтиной. Увидев как-то у нее «Гришкино» колье, она вознамерилась во что бы то ни стало заполучить его. Карлу Ивановичу, супругу несравненной Анастази, стоило это чуть ли не годового дохода с имения в Орловской губернии.

Закончила эту историю Анна Викентьевна действительно печально. Ее тетушка Анастази любила верховую езду. В имении для этого содержалось несколько прекрасных скакунов, закупленных в Австро-Венгрии и Англии. Однажды лошадь под баронессой понесла. Наездница растерялась, не смогла с ней справиться и расшиблась насмерть.

Что и говорить, горе буквально сломило несчастного Карла Ивановича. Он оставил Россию и вскоре умер в Шотландии, где безуспешно пытался забыться. Но перед отъездом из России он подарил колье Анне Викентьевне, любимой племяннице трагически погибшей супруги. Продать колье он не пожелал – гордость не позволяла. Оставить при себе не мог – слишком уж тяжелую утрату оно напоминало ему…

– Самое интересное в «Гришкином» колье – изумруды,– рассказывала Анна Викентьевна.– Эти камни обработаны самим Яковом Коковиным…

Об этом Оболенцев уже знал от сына Карцевой и поэтому спросил: знает ли кто из друзей или знакомых Анны Викентьевны, что у нее имеется столь редкая и дорогая вещь?

– Какие друзья в моем возрасте? – печально произнесла старушка.– Это в молодые годы они есть. А чем старше становишься, тем больше теряешь старых, а новых приобрести невозможно… когда свеча догорает, вокруг никого, одни воспоминания…

Следователь стал задавать ей наводящие вопросы о жизни в Южноморске. И – удивительное дело – то, что было с Карцевой в последний этап жизни, она помнила очень плохо. Путалась, а то и вовсе говорила несуразицу.

«Странная штука человеческая память,– подумал Оболенцев.– Она так ярко хранит то, что было в детстве, и совсем не бережет происходящее в позднее время».

– О колье знали Филатовы,– неожиданно сказала Анна Викентьевна.

– Кто такие Филатовы?– ухватился за ускользающий кончик следователь.

– Дима и Полина,– ответила Карцева.– Мы дружили семьями в Вятке…

– Вы хотите сказать, в Кирове? – поправил ее Оболенцев.

– Да, да, в Кирове. Это я по привычке. Старожилы любят называть его по-старинному – Вяткой…

Но дальше воспоминания не двинулись. Карцева явно утомилась. На это обратил внимание и врач, который предложил следователю заканчивать допрос. Оболенцев с трудом упросил дать ему еще пару минут.

– Выпала вам дорога, Виктор Павлович, в город Киров – сказал следователь Оболенцев лейтенанту Журу, когда они встретились после посещения Геннадием Андреевичем матери Карцева. И пояснил: – Там наши потерпевшие жили до переезда в Южноморск.

– Давно?– поинтересовался инспектор.

– Восемь лет назад… Оказывается, Карцев работал в Кирове адвокатом… Есть там одна семья. Филатовы. По словам Анны Викентьевны – их близкие знакомые. Хотя сам Карцев сказал, что это друзья матери, а не его… Анна Викентьевна сообщила, что эти самые Филатовы знали о колье.

– Филатовы,– повторил Жур.– Координаты имеются?

– Приблизительные. Но я уверен, вы быстро их отыщете… И постарайтесь, Виктор Павлович, выявить других людей, знавших Карцевых. Может быть, там нападем на след похитителя колье…

На следующий день инспектор Жур был уже в Кирове.

Как показалось Журу, его жители были влюблены в свой город. При первой же встрече с коллегой – работником угрозыска – тот с гордостью сообщил лейтенанту, что в Вятке провели свои юношеские годы известный писатель, автор «Алых парусов» Александр Грин, знаменитый невропатолог и физиолог Бехтерев и основатель космонавтики Константин Эдуардович Циолковский. Любил этот город и великий русский сатирик Салтыков-Щедрин, который в своих произведениях вывел его под названием Крутоярск. И конечно же, в первую очередь был назван самый почитаемый земляк – Сергей Миронович Киров.

Да и сам Жур сразу почувствовал обаяние города, пройдясь по набережной Вятки – ясной, спокойной речки, вокруг которой на трех крутых горах возник когда-то сей град, раскинувшийся теперь довольно широко.

Ему говорили, что он особенно хорош в мае, когда цветет черемуха. А сейчас уже стояло лето, но не жаркое. Зелень в садах и скверах была свежая, просторные площади украшены богатыми цветниками.

Разыскать знакомых Анны Викентьевны Карцевой оказалось делом не сложным. Дмитрий Петрович и Полина Юрьевна Филатовы были пожилыми людьми. Оба – на пенсии. Дмитрий Петрович работал в свое время художником-реставратором.

Филатовы имели свой дом. Обстановка говорила, что они были весьма состоятельны.

Когда инспектор завел разговор о Карцевой, Полина Юрьевна стала живо интересоваться, как та живет в Южноморске, довольна ли тем, что переехала на юг, к морю.

– Она сейчас хворает,– ответил неопределенно Жур.– Лежит в больнице.

– Да, да, да,– печально закивала Филатова.– Возраст…

– Странно, как она вообще дотянула до таких лет со своим чудным сыночком,– усмехнулся Дмитрий Петрович.

– Митя,– укоризненно сказала его супруга,– зачем ты так?… Виталий Васильевич человек большой культуры…

– Тебя всегда завораживало его дворянское происхождение!– раздраженно ответил Филатов.– Только происхождение еще ничего не значит! С виду – наливное яблочко, а внутри…

– У каждого есть свои недостатки,– философски заметила Полина Юрьевна.– Нельзя также забывать, что это были наши лучшие друзья…

– До поры, до времени,– хмыкнул Дмитрий Петрович.

Наблюдая за их перепалкой, лейтенант подумал: «Наверняка между Карцевым и Филатовым пробежала какая-то кошка».

– Нужно думать о людях хорошее,– заключила хозяйка.– И вообще, Виталий Васильевич лично у меня вызывает чувство сострадания… Так не повезло в жизни…– покачала она головой.

– Сам виноват,– буркнул Дмитрий Петрович.

Жур осторожно завел разговор о том, известно ли Филатовым, что у Анны Викентьевны есть дорогое колье.

– «Гришкино», что ли?– сразу откликнулась хозяйка.

– Да, с бриллиантами и изумрудами,– подтвердил лейтенант.

– Анна Викентьевна один раз показывала его мне,– сказала Филатова.– Ну я не знаю, кто в наше время позволил бы себе носить его! Это же целое состояние!

– Вы не знаете, кто из круга ваших общих знакомых также был в курсе?– продолжал инспектор.– Может быть, повышенно интересовался «Гришкиным» колье?

При этих словах Дмитрий Петрович почему-то смутился, откашлялся и ответил:

– Нет, молодой человек, нам это неизвестно.

– Почему же, Митя?– вскинула брови его жена.– А Сабуров?

– Откуда мне знать,– мрачно ответил хозяин.– Это вы с ним чаевничали у Карцевых чуть ли не каждый день…

Жур расспросил, кто такой Сабуров, где живет. И отправился к еще одному знакомому Анны Викентьевны.

Сабуров оказался глубоким старичком. У него был явный склероз. Но лейтенанту все же удалось выудить у него кое-что.

Оказывается, «Гришкиным» колье очень интересовался… сам Дмитрий Петрович Филатов. Он все уговаривал Карцеву продать ему редкую драгоценность. По словам Сабурова, художник-реставратор всю жизнь вкладывал деньги в «непреходящие ценности» – золотые вещи, драгоценные камни, картины, дом. Детей у Филатовых не было, а доход они имели весьма приличный.

Но Анна Викентьевна не хотела расставаться с колье ни за какие деньги.

На вопрос, почему Дмитрий Петрович недолюбливает Карцева, Сабуров ответил:

– Перед самым отъездом Анны Викентьевны с сыном из Кирова между Филатовым и Виталием Васильевичем произошла какая-то ссора. Вплоть до того, что Дмитрий Петрович чуть не ударил Карцева по лицу.

– Из-за чего ссорились, не знаете?– спросил лейтенант.

– Нет,– покачал головой старичок.– В старое время такие вещи кончались дуэлью. А в наше – побранились, потом распили бутылку и помирились…– Сабуров вздохнул:– О времена, о нравы!…

Журу удалось отыскать еще двух человек, которые когда-то знали Карцевых. Но они почти забыли Виталия Васильевича и его мать, что лишний раз подтверждало грустную поговорку: «С глаз долой – из сердца вон».

О колье никто из них понятия не имел.

Повезло инспектору в юридической консультации, в которой работал Карцев. Заведующая, как только Жур заговорил о Виталии Васильевиче, встрепенулась:

– Прекрасный был адвокат! Грамотный, эрудированный! Выиграл несколько громких процессов, добился оправдательного приговора… Как сами понимаете, в нашей практике это бывает не часто… И вдруг – споткнулся человек… Очень жаль, что все пошло вкривь и вкось…

– В каком смысле?– заинтересовался инспектор.

– Понимаете, мы стали замечать, что с Виталием Васильевичем творится что-то неладное… Он мог по нескольку дней не выходить на работу… Однажды сорвал процесс…

– Как это?– удивился Жур.

– Не явился на судебное заседание. Правда, потом он представил бюллетень. Но ведь можно было заранее поставить в известность? Так ведь должны поступать в подобных случаях?

– Да, конечно,– согласился лейтенант.

– Но все прояснилось, как говорится, в один прекрасный день… Виталий Васильевич пришел на процесс выпивши…

– Да неужели?– изумился инспектор, который не мог себе даже представить Карцева в таком состоянии.

– Еле держался на ногах. Можно сказать, лыка не вязал… Вот тут-то и грянул гром… Суд вынес частное определение в отношении Виталия Васильевича. Был поставлен вопрос о дисциплинарном взыскании… Карцев, не дожидаясь его, подал заявление об уходе. По собственному желанию… Честно говоря, и мне не хотелось портить ему анкету… Тем более, как выяснилось потом, у Виталия Васильевича было горе…

– Какое?– спросил инспектор.

– Жена бросила.– Заведующая консультацией вздохнула:– Интересная была особа, скажу я вам. Яркая!… Уехала с каким-то московским журналистом… А вскоре я узнала, что Карцев перебрался в Южноморск…

То, что Карцев «дружил» с рюмкой, удивило Оболенцева не меньше, чем Жура. Об этом и зашел разговор в кабинете у следователя, когда инспектор вернулся из Кирова.

– Может быть, и проболтался кому-нибудь о колье, когда был под мухой,– высказал предположение лейтенант.

– В Кирове или здесь, в Южноморске? – уточнил Оболенцев.

– И там мог, и здесь,– ответил Жур.

– В принципе такой вариант возможен,– подумав, сказал следователь.– Вот вы говорили, что на «Гришкино» колье зарился Филатов…

– Точно, зарился. Но можно ли подозревать его? Карцевы уехали из Кирова черт знает когда!… Неужели же он стал бы ждать столько лет, если хотел заполучить эту драгоценность посредством кражи?

– А бог его знает,– пожал плечами следователь.– Все может быть… Что еще удалось выяснить?

– Карцевы меняли квартиры…– сказал лейтенант.

– Как это – меняли? – не понял следователь.

– У них в Кирове была сначала пятикомнатная квартира… Вся обставлена дорогой мебелью, увешана коврами… Как только от Виталия Васильевича ушла жена, он сменил пятикомнатную квартиру на четырехкомнатную… Потом перебрались в трехкомнатную… Затем переехали в Южноморск. Тоже с обменом. Здесь они первое время жили в двухкомнатной, но потом обменяли ее на однокомнатную, где живут и поныне…

– Странно,– заметил Оболенцев.– Зачем?

– Поди разберись… И еще. Знаете, что рассказала заведующая юридической консультацией? – продолжал Жур.– Между собой сослуживцы называли Карцева «цыганским адвокатом»…

– Почему? – заинтересовался следователь.

– Как-то один раз Карцев выиграл судебный процесс. По делу проходил цыган. И пошло… Если придет в консультацию кто-нибудь из цыган, то непременно просит, чтобы защиту взял на себя Виталий Васильевич. И никто больше! Чуть ли не со всего Советского Союза стали к нему ездить.

Это сообщение инспектора весьма и весьма заинтересовало Оболенцева.

– Какие именно дела он вел, вы интересовались? – спросил он.

Жур растерялся.

– Нет, Геннадий Андреевич… Так ведь вы ничего не говорили об этом. А сам я… Честное слово, мне даже и в голову не пришло…

Инспектор продолжал оправдываться, но Оболенцев, казалось, уже не слушал его. Чертя какие-то непонятные линии на листке бумаги, он весь отдался своим мыслям.

– Вы считаете, это очень важно? – наконец спросил инспектор.

– Не знаю,– задумчиво ответил следователь.– Есть у меня одна мыслишка… И возникла она на последнем допросе Карцева…

– Не поделитесь?

Оболенцев поделился.

– Выходит, мне снова в Киров? – спросил Жур.

– Нет, Виктор Павлович, туда я полечу сам,– сказал следователь.– Но прежде встречусь с Анной Викентьевной…

Беседа с Карцевой проходила на балкончике больницы. Анна Викентьевна сидела в кресле на колесиках. Несмотря на теплый солнечный день, она была укутана в шерстяное одеяло.

Как и в прошлый раз, на допросе присутствовал врач.

– Я слышал,– начал Оболенцев,– ваш сын не прочь выпить…

– Поверите ли, до сорока пяти лет в рот не брал,– грустно ответила Карцева.– Не было потребности. Виталик жил полнокровной жизнью… Работал много, брался за очень сложные дела… Каждый процесс отнимал у него массу сил… Но и отдыхать он умел. Был завзятым театралом, любил оперу, серьезную музыку… Ленинградская консерватория, Большой драматический, Мариинский – вот круг его интересов… Когда мы переехали в Киров, этого ему, естественно, очень не хватало. Но, будьте уверены, уж ни одного концерта приезжих музыкантов он там не пропускал… С появлением в нашем доме Людмилы все переменилось…

– Простите,– перебил старушку следователь,– это кто?

– Людмила? Моя сноха… Бывшая… Знаете, я сразу поняла: она не пара Виталику И не потому, что была моложе почти на пятнадцать лет… Мой сын женился поздно… Все искал человека, близкого по духу… Увы, наверное, это плохо – долго искать… В Людмиле он глубоко ошибся. Не смогла она создать семью… Впрочем, теперь многие женщины не понимают, что главным садовником семейного счастья является жена… Как это сейчас называют – деловая женщина, так?

– Вроде бы,– улыбнулся Оболенцев.

– Людмила работала администратором в филармонии… Вечные поездки. Люди, встречи. Вечно что-то организовывала, что-то устраивала… Все, кроме домашнего очага… То, что она ушла от мужа, было вполне в ее духе… Виталий страдал. О, как он страдал! Только я знаю это. В нем произошел надлом. О повторной женитьбе не могло быть и речи… Я стала замечать, как он раз принес к обеду коньяк, другой… Я сделала сыну замечание. Тем более у него не совсем здоровая печень… И знаете, что он мне ответил? Все равно один раз помирать… Боже, как я испугалась! Вдруг наложит на себя руки… И подумала: в конце концов, может быть у человека какая-то отдушина?

– В выпивке?– покачал головой следователь.

Карцева вздохнула:

– Позже я поняла, что заблуждалась. Думала, если будет выпивать умеренно – ничего страшного… Но алкоголь – коварная штука. Сегодня хватает рюмки, завтра – мало бутылки… Конечно, все это сильно бьет по материальной стороне, но не в этом дело… Я всю жизнь жила ради сына, ничего для него не жалела… Больше всего я стала опасаться, как бы он не опустился. Знаете, есть такие: пьют в подъездах, собирают на бутылку дрянного вина…

– Виталий Васильевич пил не только дома? – задал вопрос следователь.

– Случалось…

– С кем пил?

Собственно, ради этого вопроса Оболенцев и пришел в больницу.

– Не знаю,– ответила Анна Викентьевна.– Я всегда просила Виталия, чтобы он не пил на стороне. Сама покупала ему дорогой коньяк. Говорила: все, что у меня есть,– твое…– Она дотронулась до жемчужных бус, колец.– Пока чувствовала себя ничего, не думала о смерти. А как прихватило сильно, составила завещание. Здесь, в больнице… Все драгоценности – сыну…

– И колье? – спросил Оболенцев.

– Нет-нет,– решительно заявила Анна Викентьевна.– На колье претендовать не имеет право никто. Это достояние народа и должно принадлежать всем… Я завещала его в дар областному музею…

– Как давно вы составили завещание?– еле сдерживая волнение, спросил следователь.

Карцева беспомощно посмотрела на Оболенцева, наморщила и без того морщинистый лобик.

– Не то третьего дня, не то неделю назад…– пыталась вспомнить она.– Мне нянечка помогала писать… А главврач поставил печать…

– Ваш сын знаком с завещанием?

– Что вы! Конечно, нет! Я ничего не сказала ему… Зачем огорчать Виталика? Он меня любит, как ни один, наверное, сын… Я просто передала ему конверт с завещанием…

– Конверт был запечатан?

– Запечатывать?– удивилась старушка.– Это дурной тон. Виталик хорошо воспитан и никогда не станет интересоваться тем, что написано в чужих письмах… Когда бог приберет меня,– вздохнула Анна Викентьевна,– тогда он уже поневоле ознакомится…

Врач сделал Оболенцеву знак – пора кончать.

Следователь завершил допрос. Старушку повезли в палату, а Оболенцев зашел к главврачу. Тот подтвердил, что Карцева действительно составила завещание, а он заверил его гербовой печатью.

– Когда это было?– спросил Геннадий Андреевич.

– Двадцать четвертого мая.

«За день до исчезновения колье»,– отметил про себя следователь.

То, что он узнал от Анны Викентьевны, лишний раз подтверждало его догадку.

Отправляясь в Киров, Оболенцев сказал инспектору Журу:

– Вот что, Виктор Павлович, «сфотографируйте» три дня из жизни Карцева…

– Какие именно? – спросил лейтенант

– Двадцать четвертого, двадцать пятого и двадцать шестого мая…

Я уезжал на совещание в Москву и вернулся через четыре дня. Авиарейс был последний, мы приземлились за полночь. А утром, не успев по-настоящему отдохнуть с дороги, я явился на работу.

В приемной меня уже ожидали следователь горуправления внутренних дел майор Оболенцев и инспектор угрозыска лейтенант Жур. Судя по выражению их лиц, им было что сообщить мне.

Я пригласил обоих в кабинет

– Можно вас поздравить?– спросил я.

– С поздравлениями, Захар Петрович, давайте немного повременим,– сказал следователь.– Я суеверный. Но…– Он показал на инспектора.– Сначала, если вы не возражаете, послушаем Виктора Павловича.

Тот, проникнувшись, видимо, важностью момента, откашлялся и солидно начал:

– Так как вы, товарищ прокурор, в курсе, отдельные детали я опущу. Постараюсь коротенько. Сами поймете, что и почему интересовало нас с Геннадием Андреевичем… Или лучше подробнее?

– Главное, доходчивее,– улыбнулся я.

– Это само собой,– кивнул Жур.– Плясать мы решили от того дня, когда мамаша Карцева, Анна Викентьевна, передала сыну конверт с завещанием… Это случилось двадцать четвертого мая… Вернулся Виталий Васильевич из больницы около семи вечера и долго не мог уснуть. Сильно взбудоражило ею что-то. Ходил по комнате, смолил одну сигарету за другой… А причиной бессонницы и глубоких раздумий было то, что он ознакомился с завещанием…

– Откуда известно, что ознакомился?– спросил я.

– На листе бумаги с текстом завещания обнаружены его отпечатки пальцев,– ответил Жур.– Вот вам и благородное происхождение, вот вам и отличное воспитание… Залез-таки в конверт… И вдруг читает, что «Гришкино» колье завещано музею… Карцев, видимо, надеялся заполучить его после смерти матери…

– Простите,– вмешался в рассказ Жура Оболенцев.– Понимаете, Захар Петрович, кое-какие события мы, естественно, додумали сами. Опираясь на факты.

– Ясно,– кивнул я.– И все же… Как узнали, к примеру, про бессонницу и что курил много?

– Соседка Карцева, уже известная нам Казначеева, показала: почти до рассвета топал по квартире,– объяснил инспектор.– Ей через стенку здорово слышно… А насчет курева… Утром к Карцеву зашел студент-заочник юрфака, некто Сеня Барашков. Клиент, так сказать, Виталия Васильевича…

– В каком смысле?– не понял я.

– Карцев пишет ему контрольные и курсовые работы… Плату берет коньяком,– без тени улыбки сказал лейтенант.– Так вот: утром двадцать пятого мая Барашков застал Карцева мрачным и невыспавшимся. В пепельнице – гора окурков… Причем студента этого вызвал по телефону сам Виталий Васильевич и попросил принести бутылку армянского. В долг, за написание следующей курсовой работы…

– Впервые в долг,– заметил, улыбаясь, Оболенцев.– В этом отношении Карцев всегда был щепетилен: принимал плату от Барашкова только в том случае, если оценка была не ниже тройки…

– Да, здесь он аристократ, ничего не скажешь,– развел руками Жур и продолжил: – Что делал Карцев двадцать пятого мая до вечера, то есть до семнадцати часов, особого интереса не представляет. А в пять, когда он готовился пойти в больницу к матери – варил бульон, кипятил молоко и так далее,– раздался звонок в дверь… На пороге появилась, как мы уже знаем, Земфира Степная. С сыном Йошкой и соседской девочкой на руках… Через пятнадцать-двадцать минут Степная, перепеленав ребенка, покинула квартиру… Карцев поехал к Анне Викентьевне.

Жур сделал паузу, посмотрел на Оболенцева. Тот сказал:

– Тут начинается самое главное, Захар Петрович.

– В девятнадцать часов,– продолжил лейтенант,– Карцев, забежав домой буквально на несколько минут, поехал на работу, на кондитерскую фабрику…

– К чести Виталия Васильевича будет сказано,– перебил лейтенанта следователь,– со своими обязанностями юрисконсульта он справляется отлично. В арбитраже мне сказали: прямо-таки лев! Дерется за права фабрики до последнего и неизменно выигрывает.

Оболенцев кивнул Журу.

– Так вот,– опять заговорил инспектор,– примчался Карцев на фабрику, где трудилась вторая смена, нашел там некоего Бруева, и они уединились в курилке…

– Кто такой Бруев?– спросил я.

– В настоящее время – мастер участка. В шоколадном цехе,– пояснил следователь.

– Между прочим, там делают наши знаменитые «морские гребешки»,– добавил Жур.

– До того, как перейти в мастера, Бруев работал на фабрике снабженцем,– сказал Оболенцев.– Кое-какие сведения мы собрали… Имеет «Волгу», дачу… Видать, погрел руки на прежней должности. Но вовремя сумел, так сказать, покинуть сцену. Превратился в скромного мастера-труженика… Продолжайте, Виктор Павлович.

Тот не заставил себя ждать:

– В курительной комнате они пробыли наедине минут двадцать. А как только там появился один из рабочих, покинули ее. И тут же вышли за проходную… Сели в такси и махнули в центральную сберкассу…

– Что на улице Космонавтов? – уточнил я.

– Совершенно верно,– кивнул Жур.– Нам удалось разыскать водителя такси, который вез их в сберкассу… По дороге Карцев о чем-то рядился с Бруевым. Шофер говорит, что Бруев предлагал за что-то десять кусков. Карцев настаивал на двенадцати… В сберкассу они приехали в девятнадцать пятьдесят, то есть за десять минут до закрытия… Бруев с трудом уговорил контролера и кассира выдать ему деньги с его лицевого счета. Хотел снять одиннадцать тысяч, но в кассе в наличии имелось только пять. Он взял их. В том же такси – они его не отпустили, Карцев сидел там, ждал – поехали назад. Виталий Васильевич вылез на Молодежном проспекте, у своего дома… По пути был интересный разговор. Вернее, одна фраза… Карцев, как припомнил водитель, сказал: «Завтра получите, когда отдадите все деньги»… На следующий день, двадцать шестого мая, Бруев был в сберкассе к открытию. Снял с лицевого счета еще шесть тысяч, снова взял такси и поехал к Карцеву. Там он пробыл всего пять минут. От Карцева Бруев направился на свою дачу, где и пробыл до тех пор, пока не поехал на работу, ко второй смене… Вот, собственно, и все.

– Еще одна деталь,– чуть усмехнулся Оболенцев.– Сразу после посещения Бруева утром двадцать шестого мая Виталий Васильевич позвонил уже известному нам студенту Сене Барашкову и попросил его – не в службу, а в дружбу – сбегать за парой бутылок коньяка. Французского. И сказал: «Не будет в магазине, возьми в ресторане». Бешеная цена его нисколько не волновала… Бутылку «Камю» Виталий Васильевич распил с Барашковым около одиннадцати утра.

– Позвольте, позвольте,– вспомнил я.– Карцев же пришел ко мне с заявлением о краже колье около двенадцати… Выходит, он был выпивши?

– Получается так,– кивнул Оболенцев.

– Но я ничего не заметил… И запаха никакого…

– Ну, половина бутылки – не такая уж большая доза для него,– пояснил следователь.– А запах… Он где-то достает японские таблетки, которые совершенно отбивают запах спиртного. Когда мы были у него, я заметил в буфете.– Оболенцев покачал головой.– Ничего, в этот день Карцев свою дозу принял… Напился к вечеру, плакал… Соседи постучали, думали, что Анна Викентьевна умерла.

– Значит, вы уверены, что он продал колье Бруеву?– подытожил я.– А Степная – это блесна, на которую должно было клюнуть следствие?

– Клюнуть и проглотить,– сказал Оболенцев.– Карцев все продумал отлично – свалить на Степную. То, что она заходила в дом, могли подтвердить соседи. И они подтвердили… Но в то же время Карцев так строил свои показания, чтобы сбить нас с толку… Помните, какие он дал приметы? Глаза, мол, у Земфиры карие, а нос у Йошки с горбинкой?

– Помню,– кивнул я.

– А на самом деле? – продолжал следователь.– У мальчика нос курносый, а Земфира голубоглазая… Я, между прочим, вспомнил: когда мы составляли фоторобот, Карцев и тогда пытался внести сумятицу. Хорошо, что его соседи помогли получить более или менее похожее изображение Степной. Даю голову наотрез, Карцев был уверен, что мы пи за что не найдем Земфиру с сыном. Во всяком случае, делал все, чтобы так оно и было…

– И просчитался! – не без гордости заметил Жур.

– Но откуда… Как вы сумели?…– начал было я.

– Стереотипность мышления,– улыбнулся Оболенцев. И пояснил: – Эту фразу обронил как-то на допросе сам Карцев… Она застряла у меня в голове, как заноза… А когда Виктор Павлович вернулся из Кирова и сообщил, что Карцева там звали «цыганским адвокатом», то мне очень захотелось взглянуть на дела, которые он вел как защитник… В успех я особенно не верил, но поездка в Киров превзошла все мои ожидания… Первый подарок я получил, посетив Филатовых, бывших приятелей Карцева. Они встречались чуть ли не каждый вечер. Пили чаек, играли в кинг…

– Что-то вроде преферанса?

– Похоже,– подтвердил следователь.– Так сказать, упрощенный вариант. Между прочим, я читал, что в кинг любил играть Немирович-Данченко. Тот самый знаменитый, который вместе со Станиславским основал МХАТ… Так вот, дружба Филатовых и Карцевых рухнула в один день… Как-то Филатовы задержались у Карцевых дольше обычного. Л после их ухода Анна Викентьевна обнаружила, что у нее пропало кольцо с рубином. Не очень дорогое, но все же – золото, камешек… Подозрение пало на Филатова. Тот был неравнодушен к драгоценностям… Пивное, эти подозрения матери очень искусно подогревал Виталий Васильевич… А вскоре выяснилось, что это кольцо продал сам Карцев. Не хватало на коньяк… Скандал! Филатовы к Карцевым больше ни ногой… Анна Викентьевна простила сыну кражу. Она вообще все ему прощала…

– Так, значит, один прецедент был,– сказал я.– Если Карцев украл однажды, мог и во второй…

– Да,– согласился Оболенцев.– Я рассуждал точно так же… Окончательно мои сомнения рассеялись, когда я ознакомился в Кирове с делом Лихачевой. Ее защиту вел Карцев. Эта самая Лихачева ходила по домам с дочкой и грудным ребенком на руках. То воды попросит, то еще чего придумает. А в это время ее дочь – по возрасту, как Йошка – совершала мелкие кражи… Карцев, разумеется, вспомнил о деле Лихачевой, когда на его пороге появилась Земфира… Ведь после того, как он прочитал завещание матери, мысли его все время крутились вокруг вопроса: как сделать, чтобы колье не ушло в музей… А тут, представляете,– цыганка! Вот тогда, я думаю, Карцева и осенило! События, по его мнению, складывались как нельзя удачней, и он решил использовать их…

– Вы уже допросили Карцева?– спросил я.

– Понимаете ли, Захар Петрович, я возвратился из Кирова только вчера. Вечером пошел к Карцеву. Он пьян. Какой уж тут допрос. А потом подумал: может, это и к лучшему? Найдем колье – Карцеву деваться будет некуда… Санкцию на обыск у Бруева дадите?

– Разумеется,– ответил я.– И просьба: о результатах обыска тут же сообщите мне.

– Непременно, Захар Петрович,– пообещал Оболенцев.

Следователь позвонил буквально через сорок минут.

– Обыск не понадобился,– сказал он.– Бруев повез нас на дачу и без всякого отпирательства отдал колье. И еще возмущался: Виталий Васильевич такой культурный, благородный человек, а подсунул ему ворованную вещь… Мы оформили изъятие как положено.

А еще через полчаса колье уже лежало на моем столе. Я не большой знаток и ценитель женских украшений. Но вещь была прекрасная, слов нет. Десятка полтора бриллиантов в оправе из платины сверкали таинственно и притягивающе. Но особенно завораживали подвески – три крупных изумруда – каждый в половину спичечного коробка – строгой огранки (впоследствии я узнал: такая огранка называется багет). Оправлены они были в золото. Их глубокий сочный цвет словно излучал спокойствие лесов и полей.

Вскоре в прокуратуру доставили Карцева.

Виталия Васильевича было не узнать: старик стариком. Запавшие, потускневшие глаза, дряблые, с нездоровым синеватым отливом щеки. Руки дрожали – явный результат пьянства.

Он даже не пытался изворачиваться, лгать. Только спросил, как Оболенцеву удалось разоблачить его.

– Я ознакомился с делом Лихачевой, у которой вы были адвокатом,– ответил следователь.– Выражаясь литературно, вы решили использовать тот же самый сюжет… Знаете, что вас подвело?

– Буду весьма признателен, если вы скажете.

– Стереотипность мышления.

– Вы правы, Геннадий Андреевич,– согласно кивнул Карцев.– И еще я недооценил вас. Поверьте, говорю это не для того, чтобы вымолить снисхождение…

Он подписал протокол допроса без всяких замечаний и попросил выполнить его единственную просьбу: по возможности скрыть от Анны Викентьевны истинного похитителя колье.

Посоветовавшись с Оболенцевым (конечно, в отсутствие Карцева), мы решили пощадить старую женщину. Действительно, человеку восемьдесят три года, только что перенесла кровоизлияние в мозг. Выдержит ли она такой удар, трудно сказать…

Осталось провести опознание колье и передать его Карцевой.

Анну Викентьевну несколько дней назад выписали из больницы, и она находилась дома. Оболенцев поехал за ней на машине. Старушка выглядела на удивление бодро. Когда следователь сообщил ей, что похищенная драгоценность найдена (а сын поставил мать в известность об исчезновении колье, скрыв, естественно, правду, кто вор), Карцева страшно обрадовалась.

– Надо немедленно передать его в руки государства! – сказала она.– Представляете, какая была бы потеря для общества, если бы вора не отыскали? Это ведь национальное достояние!… Везите меня в прокуратуру!

По дороге она пыталась выяснить у следователя, кто тот негодяй, который покусился на народное добро. Оболенцеву пришлось приложить немало усилий, чтобы уйти от ответа. К счастью, Карцева очень скоро охладела к этому вопросу и увлеклась рассказом об истории колье. Следователю пришлось выслушать ее в третий раз.

Опознание провели в моем кабинете. Когда ушли понятые, я спросил у Анны Викентьевны, как она не боялась держать у себя такую драгоценность.

– Господи, я даже не думала, что кто-то может забраться к нам в дом! Но теперь поняла: нельзя рисковать. Ни в коем случае! Чтобы еще кто-нибудь не соблазнился…

Сейчас же, не откладывая, еду прямо от вас и оформлю законным порядком передачу колье в дар музею.

– Анна Викентьевна,– мягко сказал Оболенцев,– чтобы и вам, и нам было спокойнее, вас проводит лейтенант Жур. Не возражаете?

– Конечно, конечно,– обрадовалась старушка.– Это будет весьма любезно с вашей стороны…

Карцева выполнила свое обещание. Теперь «Гришкино» колье выставлено в областном музее на видном месте, под стеклом, с табличкой, на которой коротко воспроизведена его многострадальная история. Последняя ее глава, в которой замешан Виталий Васильевич Карцев, разумеется, опущена.