Некий безобразный, извините уж за это слово, лицом мужчина (между прочим, именно уродливость сделала его поэтом) рассказывал мне:
«Фотографий я не люблю и сам стараюсь в кадр не попадать. Вот только лет пять назад пришлось согласиться — на собственной помолвке. Эта девушка дорога мне по-настоящему. Потому что второй такой у меня уже не будет до смерти. А сейчас — только фотографии от неё и остались. Приятно, конечно, вспомнить…
В прошлом году в одном журнале захотели поместить мой портрет. Я взял ту фотографию, где мы втроём — с невестой и её сестрой, себя отрезал, вложил в конверт, отослал. А на днях газетчик пришёл — дай, мол, твою фотографию. Я немного поколебался, но отрезал ему половинку той, где мы вдвоём с невестой стоим. Сказал ему, чтобы непременно вернул, но, похоже, не дождусь. Ну да ладно.
Ладно-то ладно, только смотреть на ту половинку, где она одна осталась, было мне странно. Она это или не она? Должен сказать, что красива она была очень. Как-никак семнадцать лет, влюблена. Но вот беру я ту половинку, где она одна осталась, смотрю и не могу поверить — что за чудище? А ведь именно на этой фотографии, где мы с ней вдвоём, она мне такой красавицей казалась. Фу… Будто из счастливого сна в кошмар провалился. Будто было сокровище — и вот нет его».
Голос поэта дрогнул.
«И вот теперь думаю: увидит она меня в газете, то же самое скажет. Вот, мол, несчастная, какого урода я тогда полюбила. А Раз скажет — это уже конец.
А вот если бы она увидала в газете ту самую фотографию, где мы с ней вдвоём, может, тогда она ко мне прилетела бы на крыльях любви. Ведь тогда она поняла бы…».
[1924]