Рассказы о дяде Гиляе

ТРУЩОБНЫЕ ЛЮДИ

В ящике письменного стола хранил дядя Гиляй единственный экземпляр своей первой книги — «Трущобные люди». Весь тираж ее до выхода в свет по распоряжению царской цензуры сожгли в 1888 году — не понравилась правда о жизни беднейшего населения страны. Редко брал дядя Гиляй эту книгу в руки, но помнил о ее судьбе постоянно.

17 ноября 1887 года был отпечатан тираж книги. Узнал об этом дядя Гиляй потому, что ежедневно забегал на Арбат в дом Каринской, в типографию братьев Вернер, издателей книги, по совету Антона Павловича Чехова. Кипы листов занимали небольшое помещение типографии, вызывая радость, усиливая ее сознанием — наконец-то! Строчки, газетные, журнальные строчки выливались в книгу — это ли не счастье! Братья Вернер понимали состояние молодого автора. И хотя не имели права до разрешения цензуры выпускать из типографии ни одной страницы, готовя экземпляр «Трущобных людей» цензору, сброшюровали еще один и отдали дяде Гиляю.

Дома, в Столешниках, перечитав воспроизведенный типографским шрифтом знакомый текст, написал на титуле: «17 ноября. Первый экземпляр моей Мане» — и подарил жене. Ровно через двадцать дней, 7 декабря, пришлось дописать: «И последний».

От братьев Вернер узнал о распоряжении цензуры арестовать весь тираж книги. В типографию приходил инспектор, и при нем рассыпали набор.

«Трущобные люди» составились из рассказов. Первый Гиляровский опубликовал в 1883 году в газете «Современные известия». Он назывался «Обыкновенный случай». «…Шесть часов вечера… Около богатого дома с зеркальными окнами стоял человек. „Ночевать негде“, — протягивая руку к прохожим, бормотал он. Это был один из тех неудачников, которые населяют ночлежные дома Хитрова рынка». Еще несколько рассказов прошли не замеченными цензурой в небольших газетах. Рассказ «Человек и собака» опубликовали «Русские ведомости» в 1884 году. На него обратили внимание. Салтыков-Щедрин похвалил. В редакции всем он понравился. Дядя Гиляй оставил историю его создания:

«…Как-то проходил поздно осенью по Александровскому саду. Тихо. Молодой снежок забелил землю. На лавочке сидел нищий, жевал хлеб и кормил собачку, точь-в-точь лисичка. Разговорились. Оказался отставной солдат. Делал турецкую кампанию. Потом под суд попал… за промотание казенных вещей…

— Уж и вещи: шинелишка трепана, рупь цена, да сапоги старые, в коих Балканы переваливал… Просидел четыре года, выпустили с волчьим билетом: ни тебе работы, ни тебе ночлега. Жил в подвале под стеной… Спасибо, собака Лиска грела.

А через несколько дней одна из московских газет коротко сообщила, что на льду Москвы-реки „…усмотрен занесенный снегом, неизвестно кому принадлежащий труп, по-видимому, солдатского звания, в лохмотьях“. Вспомнился солдат из Александровского сада, не он ли? Написал рассказ „Человек и собака“».

Успех в «Русских ведомостях» ободрил Гиляровского. И Далматов из Пензы в письмах советовал приниматься за более серьезные вещи, чем репортажи и корреспонденции, Гиляровский попросил отца прислать из Вологды хранящиеся у него листы о заводе Сорокина. Работал над новым рассказом с увлечением, хотелось написать что-нибудь значительное, обратить внимание на то, о чем ведет речь. Приходилось отвлекаться. Ежедневные обязанности в газете не позволяли все время и силы отдавать беллетристике. Когда готов был рассказ о жизни рабочих на заводе свинцовых белил, назвал его «Обреченные» и прочел Глебу Ивановичу Успенскому. Не кто-нибудь — Успенский говорил тогда дяде Гиляю:

— Ведь это золото! Чего ты свои репортерские заметки лупишь? Ведь ты из глубины вышел, где никто не бывал, пиши… пиши все, что видел.

Рассказ «Обреченные» опубликовал тоже в «Русских ведомостях», он повлек за собой вызов редактора газеты Соболевского в цензуру.

О рассказе «В глухую» В. А. Гиляровский написал: «Это Грачевские трущобы, и типы их с натуры, и место, каким видел, да только изменил фамилии и клички, слишком известные тогда в Москве».

Чехов и Успенский советовали дяде Гиляю все его рассказы, разбросанные по газетам и журналам, собрать воедино и издать. Так он и сделал.

Весть о запрещении «Трущобных людей» быстро облетела литературные круги Москвы. Первым пришел в Столешники к дяде Гиляю Антон Павлович Чехов. Вместе решили — надо ехать хлопотать в Петербург. Помогали дяде Гиляю Глеб Иванович Успенский, Яков Петрович Полонский и старый друг по театру актер Модест Иванович Писарев. Сообща делали все возможное. Часы, обреченные на ожидание, проводил дядя Гиляй в Петербурге у Полонского. Ежедневно сам ходил в Главное управление по делам печати. Его долго не принимали, не хотели разговаривать. К этому времени в Петербург переехал Далматов: пригласили на сцену Александрийского театра. Гиляровский бывал вечерами и у него. Ежедневно писал из Петербурга жене и получал от нее вести из Москвы, сообщала то и дело: «был Чехов», «заходил Чехов». Беспокоился Антон Павлович, ждал новостей. А они были грустными. Полонский добился приема у самых высоких чиновников в Главном управлении печати. Дядя Гиляй записал слова ответа главного цензора: «…Книга производит удручающее впечатление, заставляет слишком задуматься, обвиняет общество в том, что оно создает трущобы». Дядя Гиляй и сам в конце концов попал в Главное управление печати, где ясно дали понять — надежды на выпуск книги, на отмену решения московского цензора нет. Приговор Петербурга был краток: книгу сжечь.

Отпечатано ее было 1800 экземпляров. Только один случайно достался автору. Со временем дядя Гиляй одел его в переплет, темно-зеленый, с золотым тиснением слов: «Гиляровский. „Трущобные люди“».

Книгу жгли в Москве, в Сущевской части.[7] Несколько отдельных страниц пожарные, обманув бдительное око стражи, выкрали и подарили дяде Гиляю. Он вложил их необрезанными в свою. Форзац книги «Трущобные люди» и ее титульный лист, они из простой белой бумаги, со временем заполнены были двумя записями. Одну, краткую, сделал, он сам. После названия «Трущобные люди» четко и ясно вывел: «Обреченные». Другую внес доктор Пясецкий, близкий знакомый Гиляровского, участник русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Несколько пространно он в 90-х годах выразил надежду, что узнают когда-нибудь люди о написанном в книге и постараются исправить такую жизнь. С годами дядя Гиляй сделал к иным рассказам пометки, заменил кое-какие слова, вставил фамилии, названия мест. Хранил книгу всегда под рукой в ящике письменного стола. Владимир Алексеевич систематически дневников не вел — время не позволяло. Лишь иногда, при случае, вносил соображения, факты, которые не хотел забыть, либо в записные книжки, либо просто на отдельных, попавшихся под руку листах бумаги. И можно прочесть на одном из них: «Работал по изучению быта Москвы, трущоб, быта мастеровых, прислуги, вообще бедноты. Об этом и первая книга была, так и назвал „Трущобные люди“. Уничтожили ее в 1888 году. И с той поры бросил писать рассказы, бросил работу над задуманной серией повестей из жизни трущоб, запрещение книги отбило всякую охоту продолжать…»

Прошло время. На страницах газет дядя Гиляй по-прежнему рассказывал о судьбах людей московских трущоб, ночлежек, но собственную жизнь история с первой книгой заметно осложнила.