Рай с привкусом тлена

Я не знала, получал ли он мои письма. Я не знала, пытался ли он писать мне в ответ. Иногда по ночам я просыпалась с криком от того, что мне снился сон: его кости давно истлевают в бескрайней пустыне, а его имя просто забыли вписать в списки погибших… Я гнала от себя кошмары и дурные мысли и отчаянно верила в то, что он еще жив.

Сегодня, как и в другие дни, ответа не было.

Я вернулась в поместье, закрыла за собой калитку и грустно поплелась в дом.

Изабель встретила меня в прохладе отделанного мрамором холла. У нее начало слабеть зрение, но вместо того, чтобы беречь глаза, она вдруг с усердием взялась за шитье. Дети росли не по дням, а по часам, Сандо вырастал из штанишек, а Габи — из платьиц, а новую одежду теперь негде достать. Раз за разом Изабель то дотачивала кружевами из старых платьев юбочки Габи, то перешивала из вещей Диего костюмчики для Сандро.

Я могла бы делать это и сама, но каждый день меня ждали поля, плантации и сады. Урожай кормил нас, а рабочих рук не хватало; вместе с другими женщинами мне приходилось собирать хлопок, виноград, убирать сорго и овощи, а теперь вот поспели оливки. Из мужчин в доме остались только одноногий Зур, промышлявший рыболовлей, здорово постаревший Вун и Ким, которого не взяли в войско из-за немоты. Аро рвался уйти в солдаты, но городские власти посчитали, что он принесет больше пользы на плавильне, производя оружие и совершенствуя устройство аркебуз. Он уже почти не жил с нами: чаще всего он обитал на Туманных островах и приезжал лишь время от времени, рассказывая, что пытается создать грозное оружие, невиданное доселе, которое сможет плеваться огнем на огромное расстояние и уж наверняка принесет армии Саллиды безоговорочную победу.

Изабель, прищурившись, скользнула по моему лицу внимательным взглядом, и в нем в одночасье мелькнули как облегчение, так и легкое злорадство. Я уже давно заметила ее способность читать меня, как открытую книгу, и никак не могла закрыться от ее излишней проницательности.

— Доброе утро. Вы завтракали? — сухо спросила я, имея в виду, разумеется, детей.

— Нет, — отозвалась свекровь. — Ждем тебя.

Я подумала было отказаться от завтрака, но в последнее время еда была так скудна, а сил для работы требовалось так много, что я все время испытывала голод.

— Ладно, — сказала я, чувствуя, как рот наполняется слюной. — Пойду скажу Нейлин, чтобы накрывала на стол.

— Хорошо, тогда я позову детей, — сказала Изабель и сложила шитье в корзину.

Завтракали молча. Дети уже давненько не спрашивали о Джае. Наверное, позабыли его. Уже восемь месяцев прошло с тех пор, как войска из Кастаделлы ушли на восток. С фронта приходили вести о крупных сражениях и многочисленных победах, но война все не заканчивалась. А детская память коротка.

Зато о Диего они вспоминали частенько — благодаря Изабель, которая каждый день рассказывала им истории об их героическом отце. Сандро слушал, раскрыв рот, и мечтал вырасти похожим на отца. А Габи перед сном любила забраться ко мне в постель и выспрашивать у меня, правда ли ее отец был красив, как Творец, и храбр, как тигр.

— Мама, можно мы сегодня искупаемся в фонтане? — спросила Габи после завтрака, утерев губы салфеткой.

— Хорошо, только под присмотром Сай и бабушки, — позволила я. — И не распугайте рыбок.

— А я вчера поймал одну, вот таку-у-ую! — ширко развел руки Сандро.

Улыбнувшись, я хотела ответить, но двери столовой вдруг распахнулись с таким грохотом, что я подскочила на месте. Успела заметить, как у Изабель вытянулось лицо, и оглянулась.

В столовую вошли пятеро мужчин. Это само по себе вызывало удивление, ведь здоровых мужчин в Кастаделле почти не осталось. Но их внешний вид — оборванная одежда, неряшливо свисающие длинные космы, небритые лица, гадкие ухмылки и тусклая сталь кинжалов в грязных руках, — не вызывали сомнений в том, кого я видела перед собой.

Дезертиры, промышлявшие разбоем и грабежом. В одном из них я с удивлением узнала Хорхе, еще в двоих — бывших рабов из нашего поместья. Одного звали Руф, прежде он служил у Нейлин на кухне, а другого я видела прежде на лесопилке, но его имени мне вспомнить не удалось.

— Очень рад, что застал вас дома, донны, — осклабился удивительно подурневший, заросший Хорхе, и я увидела, что в его белозубом некогда рту недостает двух зубов.— Жаль, я опоздал к завтраку. Но, может быть, у вас найдется чем нас угостить?

— Зачем ты явился, Хорхе? — встав из-за стола, холодно спросила Изабель.

— За платой, донна Адальяро. Вы задолжали мне жалованье, помните? — ответил он и ухмыльнулся еще гаже.

Я наконец вышла из оцепенения, подскочила с места, обогнула стол и загородила собой детей.

— Бегите к Нейлин, пусть зовет на помощь, — наклонившись к ним, шепнула я, подталкивая их в сторону кухни.

— Не так быстро, донна! — вдруг схватила меня за плечо грубая рука и дернула назад.

Второй разбойник поймал Сандро, но Габи сумела увернуться и с воплем побежала к кухонной двери.

— Отпусти ребенка, ты!.. — закричала я и дернулась, пытаясь отбить Сандро.

Но Хорхе больно рванул меня за волосы и оттолкнул так сильно, что я не удержала равновесие и неуклюже упала.

— Мама, мама! — закричал Сандро, отчаянно лягаясь в разбойничьих руках. — Пустите мою маму!

Я немедленно поднялась, путаясь в юбках, но сзади меня схватили, заломили руки за спину и приставили к горлу нож. Я могла лишь беспомощно смотреть на то, как один из мерзавцев хлесткой пощечиной пытается успокоить моего сына.

— Сандро!!! Не трогай его, мерзавец! — крикнула я, чувствуя, как холодное лезвие больно царапает шею.

— Будете послушны, дамы, — вкрадчиво сказал Хорхе, теперь подходя к застывшей Изабель, — и с вашими бастардами ничего не случится. Как и с вами.

— Что тебе нужно? — голос Изабель слегка дрогнул, но осанку она сохранила королевскую.

— Ваш сундучок, донна. Полный золотых и серебряных монет. Медью и оловом мы тоже не побрезгуем, мы люди не гордые.

— Золото? — фыркнула Изабель, гневно раздув тонкие ноздри. — Ты спятил, Хорхе. Откуда у нас золото в такое время? С самого мятежа нас грабили все кому не лень, щербатой монеты не осталось!

— Найл, Руф, сходите проверьте, — отрывисто велел Хорхе. — Обыщите комнату донны, найдите этот гребаный ларец и принесите сюда.

Найл. Точно, мерзко ухмыляющегося бывшего раба с лесопилки звали Найл.

Двое разбойников бросились немедленно исполнять приказ, и в столовой остались трое. Один держал меня, другой Сандро, а Хорхе досталась Изабель.

— Я соскучился, донна, — он подступил к ней совсем близко и медленно обвел грязными пальцами ее лицо. — А вы скучали по мне?

Изабель гадливо дернулась, но не отступила ни на шаг.

— Как же ты мерзок, Хорхе, — отчетливо произнесла она.

Он хмыкнул, нагло пощупал пятерней ее грудь сквозь платье с высоким воротом и разочарованно скривился.

— А ты постарела. Где та знойная красотка, что услаждала мой слух страстными стонами, а?

Изабель с отвращением отвернулась, но он уже отошел от нее и, медленно вышагивая, подошел ко мне. Я переводила взгляд с него на Сандро, который вопил что есть духу и изворачивался в руках разбойника.

— Отпусти благородную даму, Вадж. Где твои манеры?

Державшие меня руки ослабили хватку и убрали нож. Хорхе нагло разглядывал меня с головы до ног и ехидно кривил тонкие губы.

— А вы, донна Вельдана, почти не подурнели за это время. — Он протянул руку к моему лицу, и я отшатнулась. Но Хорхе ухватил меня за волосы на затылке и приблизил ко мне свое лицо, обдав зловонным дыханием. — Все так же сладко пахнете.

— Мама, мама! — надрывался Сандро, но негодяй, державший его, закрыл ему ладонью рот.

— Я никогда вам не нравился, верно? — спросил Хорхе и протяжно лизнул мою щеку.

Меня передернуло от гадливости.

— А зря. Мы с вами могли бы славно проводить время. Жаль, что вы предпочли вашего тупоголового любовничка. Никогда не мог понять, что женщины находят в таких. Но может, теперь и я сгожусь, а?

Он вдруг впился в мои губы жестким, безжалостным поцелуем. Я застонала и забилась в его руках, пытаясь высвободить лицо, но, к счастью, он почти сразу отпустил меня. Я с отвращением сплюнула на пол и утерла губы.

— Там нет золота, патрон, — раздался позади разочарованный голос вернувшегося Найла.

Он подошел ближе, поставил на стол ларец, встряхнув его, чтобы продемонстрировать звук нескольких перекатывающихся по дну монет, и откинул крышку со взломанным замком.

— Как нет? — Хорхе потерял ко мне интерес и заглянул в ларец. Вытащил оттуда нитку жемчуга, пару серег и браслет. Собрал со дна хранившиеся там медяки, пересчитал. Его лицо побагровело от ярости.

— Куда ты дела деньги, старая сука? — заорал он, подскочив к Изабель, и затряс ее за плечи, словно апельсиновое дерево.

— Я тебе говорила, денег давно нет! Мы уплатили виру городу, торговли нет, лесопилка сгорела, сейчас все просто обмениваются на рынке продуктами…

— Ты лжешь! — рассвирепел он и наотмашь ударил ее по лицу.

Она вскрикнула и схватилась ладонью за щеку. Сандро укусил мучителя за палец и, на миг освободившись, закричал:

— Не бей бабушку!!!

Разбойник, рассвирепев, вновь ударил его по лицу, а затем зажал рот и подбородок с такой силой, что Сандро сдавленно взвизгнул.

— Прекратите его бить! — кричала я, извиваясь в железной хватке. — Это же ребенок!

Хорхе меж тем схватил Изабель за горло и снова затряс, да так, что у нее глаза полезли на лоб.

— Придушу, старая потаскуха! Говори, где золото и драгоценности! Говори, убью!

— Оставь ее! — взвизгнула я и рванулась на помощь свекрови, но грубые руки вновь меня придержали. Однако своего я добилась — Хорхе отпустил горло Изабель и обернулся. — У нее нет никаких денег! У меня есть немного… И немного драгоценностей. Там, наверху, в моей спальне. Отпустите моего сына и не трогайте свекровь, я сейчас принесу…

— Нет уж, вы останетесь тут, донна. Ребятки, сходите наверх, — кивнул Хорхе подельнику.

Те не заставили себя упрашивать и вновь исчезли. Хорхе, кажется, немного успокоился и даже повеселел. Когда он приближался ко мне, медленно чеканя шаг, сердце упало в пятки: его сальный взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Вадж, — вдруг сказал Хорхе разбойнику за моей спиной. — Пока Найл и Руф заняты, иди развлеки старую донну, а я займусь молодой.

— А я? — занервничал тот, кто держал Сандро. — Как же я, патрон?

— А ты жди своей очереди, — мрачно велел Хорхе.

— Хорхе, опомнись! — отчаянно выкрикнула Изабель. — Не уподобляйся этому отребью, ты ведь благородный человек! Возьми деньги, возьми меня, если хочешь, но не смей насиловать мать на глазах ее сына!

— Ты мне надоела, старая карга, — властно ответил он, схватил меня за волосы и резким движением впечатал лицом в стол. — А мальчишка пусть учится. Однажды ему пригодится этот опыт.

Хорхе скрутил мои руки у живота и больно прижал меня грудью к столу, так, чтобы я не могла вырваться. Навалился сзади и наглой рукой задрал юбки вверх, обнажая ноги и бедра. В стороне вскрикнула Изабель — из своего незавидного положения я не могла ее видеть, но понимала, что насилия не избежать и ей. Я старалась не думать о том, что сейчас случится. Не чувствовать, как чужая грубая рука ползет по бедру, сжимает ягодицу, разводит пошире ноги…

— Мама! — опять кричал, надрываясь, Сандро. — Не трогай мою маму!

Внезапно где-то над ухом раздался тихий свист, и Хорхе грузно обмяк на мне всей тяжестью своего тела. Еще миг — и неподалеку раздался глухой удар и сдавленный вскрик, а затем снова свист — и стало почти тихо.

Я поднялась и поспешно одернула юбки. В раскрытых дверях кухни стоял Ким с луком Диего в руках. Одна стрела торчала прямо во лбу Хорхе, лежащего навзничь с раскинутыми в стороны руками. В его раскрытых глазах застыло удивленное выражение. Вторая стрела пронзила горло разбойника, собиравшегося изнасиловать Изабель. Вун с окровавленным топором в руке угрюмо нависал над третьим мертвецом. Сандро со слезами и криком уже бежал ко мне.

— Мама, мама! Тебя не убили!

— Не убили, — всхлипнула я, поднимая маленького защитника на руки и прижимая к себе. С признательностью посмотрела на наших спасителей. — Спасибо, Ким. И тебе спасибо, Вун.

— Наверху еще двое, — севшим голосом сказала Изабель. — Позаботьтесь о них.

Она потрогала горло и поморщилась.

— Бабушка, тебя били? — воскликнула Габи, вместе с Сай и Нейлин появившаяся из кухни.

— Ничего… ничего… — бормотала Изабель, тяжело оседая на пол и прижимая к себе взволнованную Габи — так, чтобы та не видела мертвых тел. — Все хорошо, моя милая.

Наши со свекровью взгляды встретились. Думаю, ее проницательность позволила ей увидеть в моих глазах благодарность — за то, что попыталась вступиться за меня. А я в ее глазах прочитала облегчение — и страх за моих детей.

====== Глава 59. Молитвы о чуде ======

Комментарий к Глава 59. Молитвы о чуде глава пока не бечена

Спросите меня, в каком месте мира я хочу оказаться меньше всего, и я отвечу — в Халиссийской пустыне. Днем здесь жарче, чем в пекле, а ночью до костей пробирает холодом. Мы идем уже больше недели, но видим вокруг всегда одно и то же: горячие, зыбкие, послушные ветрам песчаные дюны. Это угнетает.

Проклятый песок забивается всюду: в глаза, в нос, в рот, в уши; кажется, мы даже гадим песком. Глотаем сдобренные песком черствые лепешки и запиваем их мутной теплой водой, в которой плавают крупинки песка. Но даже такую воду приходится беречь: обозам по пустыне не пройти, всю снедь приходится тащить нескольким купленным у кочевников верблюдам, а последний из северных притоков реки Трехглавой мы миновали три дня тому назад.

Иногда мы видим следы пребывания халиссийцев, что прошли перед нами: по истоптанным барханам, по обглоданным лошадьми чахлым кустарникам, по оброненным тут и там конским подковам, еще не до конца утонувшим в песке. Но нагнать их не получается: кажется, они всегда на два шага опережают нас. Днем идти невозможно: даже выносливые южные лошади выбиваются из сил на такой смертельной жаре. Встаем ранним утром, едва над пустыней начинает сереть рассвет, и идем почти до полудня; следующий переход приходится на вечер, после того как испепеляющее солнце склоняется за горизонт.

Среди ночи делаем привал, чтобы ухватить несколько коротких часов сна в леденящем холоде. Дрова тоже приходится беречь: для ночного костра используем собранные за день комья катун-травы, но тепла она дает мало, да и сгорает быстро.

Прищурившись, смотрю на огонь и невольно потираю основания пальцев на ладонях. Чем дальше ухожу от Кастаделлы, тем сильнее меня одолевает тоска по Вель. И тревога — за нее и детей. Закрываю глаза и представляю, будто она сейчас здесь, склоняется над моими руками и трогает пальцами зажившие шрамы от ожогов, свежие мозоли, оставленные поводьями. «Джай, — говорит она в моем воображении. — Что это?..»

— Что это? — врывается в задремавший рассудок окрик дозорного.

Я трясу головой, прогоняя незаметно подкравшийся сон, несколько раз моргаю и всматриваюсь в горизонт. В последнее время стал замечать, что зрение ухудшилось. То ли возраст сказывается, то ли плохая наследственность, то ли старая травма от щита Несущего Смерть… Никому не говорю, что начинаю слепнуть: нельзя показывать слабость перед бойцами. Но не надо обладать зоркостью орла, чтобы разглядеть на горизонте крошечные светящиеся точки.

Вражеские огни.

Они повсюду. Справа, слева, сзади и спереди. Кольцо замкнулось.

Я не ощущаю досады. Не ощущаю тайного злорадства. Не смотрю на выскочивших из укрытий сонных генералов с превосходством — мол, я же говорил!..

Не чувствую страха. Просто принимаю как данность. Этого следовало ожидать.

В мгновение ока лагерь саллидианцев поднимается по тревоге. Кольцо огней становится шире — и при этом будто бы сжимается. Кажется, я даже различаю в холодном воздухе пустыни воинственный звук барабанов. Нам дают понять, что из ловушки не выбраться.

— Сколько их там? — озабоченно спрашивает маршал.

— Темно, не видать, дон ди Мендес, — рапортует дозорный.

Я замечаю, как кончики пальцев солдата нервно подрагивают.

— Сколько их может быть? — обращается маршал уже ко мне.

— Полагаю, что много, — отвечаю как есть. — Они точно знают, сколько нас, и наверняка уверены в своем численном превосходстве. Иначе не обнаружили бы себя.

Маршал смотрит на меня испытующе, как будто ждет чудесного решения. Но время чудесных решений закончилось еще на границе.

— Мы примем бой, — говорит он с вызовом, продолжая почему-то смотреть на меня.

Как будто я собираюсь спорить.

— Да, господин маршал, — отвечаю по уставу, поднимаясь на ноги. — Мы примем бой, другого выхода нет.

— Отправить разведчиков, — принимается раздавать команды маршал. — Обеспечить заграждения. Полкам построиться в круговую оборону, с достаточной свободой маневра. Укрыть продовольствие, подготовить запас стрел, болтов и пуль, в центре расположить резерв из сильнейших бойцов.

— Господин маршал! — вклинивается в речь главнокомандующего один из дозорных. — К вам переговорщик.

— Переговорщик? — изумляется генерал Серрано. — С каких это пор халиссийцы начали проводить переговоры перед боем?

— Веди сюда, — не обращая на него внимания, велит маршал.

Приводят тщедушного полуголого паренька — не старше двенадцати лет. Хитрый ход. Такого не жаль потерять в качестве бойца, если его решат умертвить, и при этом возраст позволяет надеяться на милосердие врага. Но что он может сказать умудренным в боях взрослым донам?

Паренек смотрит волчонком, но держится со знаменитым халиссийским достоинством.

— Кто прислал тебя? — спрашивает маршал на южном наречии, но мальчишка непонимающе мотает головой. Я повторяю вопрос на халиссийском.

— Мой командир, — с готовностью отвечает переговорщик.

— И что он велел передать? — хмурится маршал.

— Со мной должен идти человек по имени Джай, — с вызовом приподнимает острый подбородок черноглазый мальчишка. — Командир будет говорить только с ним.

Маршал недоуменно косится на меня, передергивает плечами. Я молчу, хотя понимаю, что вызвать на переговоры именно меня мог только один человек.

— Сколько вас? Как построены? Какое оружие? Когда нападете? — начинает забрасывать паренька вопросами главнокомандующий, но тот лишь упрямо стискивает губы и мотает головой.

— Поджарить ему пятки, и сразу разговорится! — раздраженно рявкает генерал Серрано.

— И даже тогда он не скажет, — встаю на защиту паренька. — Он халиссиец. Поберегите силы, генерал.

— Кто Джай? — дерзко спрашивает паренек на халиссийском и бесстрашно оглядывает нас всех.

— Я Джай, — отвечаю и дружески похлопываю его по острому плечу. — Разрешите идти, господин маршал?

— Вы уверены, полковник Хатфорд? — с сомнением переспрашивает главнокомандующий. — Не хочется потерять одного из лучших военачальников перед решающим боем.

— Уверен. Меня не убьют, пока я не вернусь обратно. Зато я смогу своими глазами оценить силы врага.

— Ступайте, полковник, — принимает решение маршал и отворачивается.

Я вскакиваю на тонконогую, но крепкую пустынную лошадь и подхватываю парнишку, сажаю его впереди себя. Он невозмутимо указывает мне путь, и мы выдвигаемся навстречу оцеплению.

Отдалившись на добрые полмили от лагеря саллидианцев и не дойдя до вражеского кольца почти столько же, различаю в темноте фигуру всадника.

Хорошо знакомую фигуру.

Мальчишка с победным воплем соскакивает с лошади и бежит ему навстречу. Зверь на ходу бросает тому несколько слов и отправляет к своим. Затем приближается вплотную, некоторое время вглядывается мне в лицо и буднично произносит:

— Я надеялся, что тебя среди них не будет.

— И все же я среди них.

— Славная армия Саллиды! — ехидно растягивая слоги, поддевает он. — А попались в силки, как глупые кролики.

Наверное, я должен чувствовать злость, обиду, на худой конец негодование, но в душе у меня сейчас та же иссушенная солнцем пустыня, что и снаружи.

— Зато я рад, что ты научился ставить силки. Зачем позвал?

Зверь склоняет бритую голову, и я вижу, как поникают его широченные плечи.

— Я говорил, что убью тебя, если ты вздумаешь сунуться на нашу землю. Но я не хочу тебя убивать. Ты мой друг. Ты мой брат. Благодаря тебе я снова стал свободным. Я не смогу простить себя, если подниму против тебя оружие.

— Тебе придется, — пожимаю плечами. — Выхода нет. Мы не сдадимся.

— А кто сказал, что мы предложим вам сдаться? — вновь вскидывает голову Зверь. — Вы нам не нужны. Мы покончим с рабовладельцами Саллиды раз и навсегда, в этой самой пустыне. Сколько вас здесь? Жалких несколько тысяч? А нас — легион! Деваться вам некуда. Мы выступим на рассвете и сокрушим вас еще до того, как солнце достигнет зенита.

— Раз ты так решил, то зачем позвал?

— Не хочу воевать против братьев, что проливали кровь бок о бок со мной. Ты и все бывшие рабы Кастаделлы под твоим началом до утра могут выйти из оцепления. И остаться с нами. Вернуться домой — или занять любой понравившийся дом в свободной Саллиде. Решай, Вепрь.

— Я бы сказал, что ты зря тратил время, — качаю головой. — Но я рад, что повидался с тобой. Это все, что вы можете предложить?

— Все. Не будь таким упрямым гордецом, Вепрь. Хоть раз в жизни поступи так, как велит разум.

— Никто не согласится, Хаб, — говорю я то, что для него и так очевидно. — Ты ведь знаешь.

Он снова роняет голову на грудь и нервно зажимает поводья. Лошадь возмущенно дергает головой. Мне надо просто развернуться и уйти, раз переговоры окончены. Но уйти тяжело. Слишком многое связывает меня с этим человеком.

— Как Лей? — тихо спрашиваю. Лицо красивой и гордой женщины с уродливыми шрамами начинает потихоньку стираться из памяти.

— Жива и здорова, — в свете звезд замечаю белозубую улыбку Зверя. Почему-то очень хочу разглядеть его жуткие татуировки, но вижу лишь смутные очертания мощной фигуры. — Ждет ребенка.

Грудь словно пронзает раскаленным прутом. Лей ждет ребенка. У Хаб-Арифа будет семья. Верная женщина дождется его с этой битвы живым. Он воспитает сына — а может, много сыновей и много дочерей.

А я своих не увижу.

Словно читая мои мысли, Зверь тихо произносит:

— Я позабочусь о твоих детях, Вепрь. Прощай.

Меня вновь прошибает холодным потом. Выходит, он знал все это время?.. Знал, что дети Вель — мои?

А я, выходит, слепец.

— Прощай, — говорю в пустоту и разворачиваю лошадь к лагерю.

Из оливковой рощи я вернулась к закату, едва передвигая ноги. Мне уже и так по ночам снятся «оливковые» сны, еще немного — и меня будет тошнить при виде оливок и оливкового масла. Но ничего не поделать: урожай надо успеть собрать вовремя, пока плоды не перезрели. О том, как я буду договариваться о фрахте корабля взаймы, старалась даже не думать.

Я нашла в себе силы обнять детей, резвящихся под присмотром Сай на лужайке, и потащилась наверх, чтобы смыть пыль, грязь и пот трудового дня и переодеться в приличное платье. До того, чтобы появляться за ужином в груботканой рабочей одежде, неумытой и непричесанной, я пока еще не докатилась.

Управившись как раз к ужину, спустилась в столовую и с удивлением обнаружила, что у нас гости.

— Горячо приветствую, донна Вельдана! — галантно поднялся с места банкир Микеле Барсена, который за месяцы военного положения нисколько не утратил своей выдающейся тучности. — А вы все в делах да заботах?

Я стыдливо спрятала в складках платья пальцы, исколотые острыми ветками и негнущиеся из-за бесконечной сортировки оливок.

— Приходится работать, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.

Мне вовсе не хотелось ни перед кем оправдываться за то, что я, вдова покойного сенатора Адальяро, самолично собираю и сортирую оливки, однако ответ мой все равно прозвучал виновато.

— Возмутительно! — дон Барсена услужливо отодвинул для меня стул и сам сел рядом. — Такая женщина, как вы, госпожа сенатор, достойна лучшей участи, чем ломать себе голову, как зарабатывать семье на хлеб!

Изабель цепко впилась в меня взглядом. Притихшие дети переглянулись между собой и молча уставились в тарелки.

— Что поделать, время сейчас такое, — я устроилась за столом и открыла крышку блюда, где на подушке из свежих овощей аппетитно раскинули крупные клешни вареные крабы — сегодняшний улов Зура. — А вы к нам какими судьбами?

— Да вот, заглянул по старой дружбе к донне Адальяро, — уклончиво ответил банкир, наблюдая за тем, как я накладываю крабов ему в тарелку. Возникло неприятное чувство, будто он внимательно считает отмеренное ему количество клешней. — А заодно и узнать, не нужна ли моя помощь.

Первым моим желанием было немедленно отказаться от какой-либо помощи: этот человек, при всей его нарочитой любезности, всегда казался мне неискренним и вызывал неосознанное отторжение. Но я заставила себя сдержаться и как следует обдумать его слова. За скудный остаток торговых судов в порту каждый день шла нешуточная борьба, и если бы я могла оплатить фрахт вперед, а не в счет будущих доходов от продажи, это значительно увеличило бы мои шансы получить место на корабле для партии свежего масла…

— По правде говоря, небольшой займ нам бы и в самом деле не помешал, — поколебавшись, ответила я. — Расходы теперь непомерные, военные сборы опустошают сбережения, а нам, к тому же, пришлось озаботиться наймом охраны, ведь у меня дети… Я была бы крайне вам признательна, если бы вы ссудили небольшую сумму под дружеский процент.

Мои финансовые затруднения, кажется, дона Барсену только порадовали. Его глубоко посаженные глазки восторженно забегали, он положил пухлую влажную ладонь мне на руку и вкрадчиво произнес:

— И более того, донна Вельдана! Я готов взять на себя все ваши заботы. Я могу помочь донне Адальяро заново отстроить конюшни, купить крепких лошадей, оплатить найм рабочих, чтобы вы не утруждали себя сбором урожая, — невзирая на мои слабые протесты, он сгреб мою руку ладонью и прикоснулся губами к кончикам моих пальцев.

Меня накрыло волной неприязни. От дона Барсены крепко пахло потом, прикосновение влажных пальцев и не менее влажных губ вызвали непреодолимое желание немедленно вымыть руки. Аппетит пропал окончательно.

Я все же вывернула руку из цепких пальцев и заставила себя посмотреть на банкира.

— Очень заманчивое предложение. Но, боюсь, нам не расплатиться за подобную щедрость, даже если вы согласитесь на полугодовую отсрочку выплат.

— А если я вам скажу, что все это вы получите без всяких процентов и выплат? — хитро прищурился дон Барсена, и тут меня озарила крайне неприятная догадка.

— И что же вы хотите взамен? — осторожно спросила я, покосившись на свекровь.

Та кусала губы, исподволь наблюдая за нашим разговором. По ее лицу я никак не могла понять, о чем она сейчас думает.

— Выходите за меня замуж, донна Вельдана! — торжественно сказал дон Барсена и прижал пухлые ладони к сердцу, словно желая таким образом продемонстрировать неземную любовь ко мне.

Я отстраненно смотрела на красное одутловатое лицо, на маленькие круглые глаза, на мясистые губы, растянувшиеся в фальшивой улыбке, и пыталась увидеть в этом человеке мужчину. С руками и ногами, но на войну не ушел, как другие. И ладно бы из-за возраста, но ведь ему еще нет и сорока. Другие воюют, а он успешно зарабатывает деньги на женщинах, которые самоотверженно пытаются выжить в тылу. Пришел делать предложение, но покупкой кольца не озаботился. И то правда: в случае отказа еще думай, что делать с тем кольцом — продавать по сниженной цене или искать новую пассию… И ладно бы с ним, с кольцом, но почему он не озаботился хотя бы тем, чтобы как следует вымыться и почистить камзол перед сватовством?

— Что скажете, донна Адальяро? — дон Барсена нетерпеливо потеребил шейный платок. — Вы согласны?

— Но… я еще ношу траур по мужу, — сказала я и невольно покосилась на свекровь. Поймала вспыхнувший в ее глазах блеск, но так и не поняла, чью сторону она принимает.

— Полноте, донна Вельдана! Траур носят полгода, а со смерти достопочтенного господина сенатора прошел почти год. Вашему поместью требуется мужская рука. У меня сердце кровью обливается при виде двух прекрасных женщин, вынужденных тяжело работать, чтобы не голодать!

Ну, положим, тяжело работаю только я, а Изабель продолжает следить за домом, заботиться о детях и распоряжаться прислугой. Я от души ненавидела рабский труд на полях и плантациях, но если передо мной встанет выбор: гнуть спину над проклятыми оливками или выйти замуж за банкира Барсену, то я, пожалуй, предпочту собирать оливки до конца своей жизни. Вопрос только в том, как поделикатней ответить? Ведь услугами дона Баррсены мне, вероятно, еще не раз придется воспользоваться.

Помощь пришла с неожиданной стороны.

— Дон Микеле, Вельдана польщена и смущена вашим предложением, — вмешалась Изабель. — Бедняжка с детства была помолвлена с моим Диего, а после полюбила его так сильно, что ей нелегко представить себя в паре с другим мужчиной. Уж поверьте, я знаю это по себе. Когда я потеряла Алессандро, ни один мужчина не мог мне его заменить. Что до Вельданы… будьте любезны, позвольте ей как следует обдумать ваше предложение.

Я взглянула на Изабель с благодарностью.

— О, разумеется, — тут же расплылся в добродушной улыбке банкир, бросив на Изабель заговорщицкий взгляд. — Надеюсь, вы все же не будете думать слишком долго. Подумайте и о том, что после войны мужчин в Кастаделле останется куда меньше, чем молодых и красивых вдов.

Пожалуй, после таких слов мне следовало бы оскорбиться и разгневаться. Когда другие мужчины, смелые воины, каждый день умирают на поле боя, цена таких вот приспособленцев растет так же стремительно, как и их капиталы… Но даже злиться на него я не могла. Лишь устало заправила за ухо выбившуюся из косы прядь волос и улыбнулась «жениху».

— Обещаю, что буду думать не слишком долго, дон Барсена. А сейчас прошу меня простить: я что-то нехорошо себя чувствую, пойду прилягу. Была очень рада повидаться с вами.

Поднявшись к себе, я мешком повалилась на застеленную кровать и уставилась невидящими глазами в потолок. Губы сами собой принялись возносить каждодневную молитву Творцу — о том, чтобы сохранил жизнь Джаю. Чтобы мой любимый мужчина вернулся поскорее. Даже если не ко мне… даже если он будет тяжело ранен, Творец милосердный, пусть он просто вернется живым! А я клянусь, что больше не позволю ни одному мужчине коснуться меня. Даже если мне не суждено хотя бы еще раз увидеть любимого, мое тело по-прежнему будет хранить его прикосновения, губы будут помнить только его поцелуи, а в улыбках моих детей я буду видеть его улыбку.

Изабель поднялась ко мне вместе с детьми, когда за окном уже совсем сгустились сумерки. Сай увела их в купальню, а свекровь зажгла фитиль в масляной лампе и по-хозяйски села в мое любимое кресло у окна.

— Даже не просите меня выйти замуж за этот бурдюк с деньгами, — сказала я, не шевельнувшись и не повернув к ней головы.

— Я не прошу, — с обманчивой мягкостью ответила Изабель. — Но ты все же подумай, Вельдана. В чем-то этот бурдюк с деньгами прав. Не рассчитывай, что после войны к тебе посватается знатный и молодой мужчина. Такие, как правило, уже женаты, а кто не женат — тот не позарится на вдову с двумя малолетними детьми. Даже если это вдова сенатора.

Где-то я уже слышала такие слова. Ах да, когда-то, целую вечность назад, их говорил мне Джай.

— Я не хочу выходить замуж.

— О да, я понимаю, — язвительно хмыкнула Изабель. — Прекрасно тебя понимаю. Не льщу себя надеждой, что ты говоришь так из любви и верности к моему Диего. Но ведь твой Джай… даже если он и вернется… Ты ведь понимаешь, что он всего лишь бывший раб? Как любовник он еще может сгодиться, спору нет, но не как муж.

Меня не разозлило бесцеремонное сватовство банкира Барсены, но разозлила вопиющая бестактность Изабель. Я села на кровати и посмотрела на нее в упор.

— Вы ставите в вину Джаю то, что его незаконно поработили? Он не бывший раб, а офицер королевских войск Аверленда! У него есть имя и чин, и даже собственное родовое имение!

— Это он тебе сказал? — хмыкнула Изабель. — Что ж, поглядим, каким именем его станут величать после возвращения. Но я уже сказала, что не собираюсь настаивать. Тебе решать, выходить замуж или нет. В любом случае, этот бурдюк с деньгами — слишком мелко для вдовы Диего Адальяро.

Из купальни показались взъерошенные, мокрые и хохочущие дети. Растерянная Сай погналась за ними в детскую с полотенцами. Изабель поднялась, чинно расправила верхнюю юбку и молча покинула мои покои.

Еще не все запоздалые звезды растаяли над светлеющим горизонтом, еще не показалась над краем земли дуга огромного огненного диска, а пустыня уже содрогается от топота тысяч конских копыт, от раскатистых воплей перепуганных верблюдов, от гулких выстрелов аркебуз, свиста стрел и звона скрещенных мечей. Еще миг — и лучи восходящего солнца вспыхивают одновременно на наконечниках копий, на лезвиях обнаженных мечей, на золоченых окантовках халиссийских доспехов.

— В атаку! — кричит генерал Серрано на левом фланге.

— В атаку! — вторит ему генерал ди Дальва на правом.

Где-то позади раздаются крики других командиров, слившиеся в один протяжный рев.

Зачем это все?

Я устал сражаться. Устал изо дня в день доказывать, что прав, что силен, что могу победить.

Зачем?

Рукоять меча удобно лежит в ладони, лезвие безошибочным, точным ударом наискось рассекает шею и грудь неизвестного мне молодого халиссийца. Его лицо смутным пятном мелькает перед глазами, и в какой-то миг кажется, что на меня с укоризной глядит Пустынный Смерч.

Что ожидает меня в конце последней битвы? Ответ очевиден. Очевидно и то, что я не сдамся без боя. Перед тем, как чье-нибудь копье, меч или стрела достанет меня, я намерен забрать с собой не меньше десятка врагов.

Зачем?

Они могли бы жить, когда победят. Жить на пустынных просторах Халиссинии. Жить в разграбленных, разоренных домах Саллиды. Кто-нибудь из них наверняка доберется до Кастаделлы. До Вель.

Нет.

Этот, которому я на излете срезаю верхушку черепа, до Вель не доберется.

Прежде во время сражений я ощущал возбуждение, пьянящий задор, жажду победы.

Теперь ощущаю лишь пустоту и усталость.

Пронзаю могучую грудь гороподобному гиганту и вижу, как закрываются черные глаза Несущего Смерть.

Зачем?

Я устал от сражений. С размаху рубить, забирая на кончике меча чью-то жизнь, раз за разом становится все труднее. И бессмысленней. Какая разница, кто победит? Меня не будет, не будет храбрых саллидианцев, не будет многих яростных халиссийцев, а войны будут всегда.

Так зачем?

Вель. Я боюсь за нее. Боюсь, что когда меня не станет, некому будет ее защитить. Решится ли она забрать детей и уехать на север? Боги, прошу вас, сделайте так, чтоб решилась. Вель, прошу, услышь меня… Мы умираем. Спасай себя и детей, пока можно.

А я их пока задержу.

Меч становится тяжелее: на моих глазах в последний раз поднимается и опускается пробитая грудь Акулы. Замирает остекленевший взгляд.

Зачем?

Зачем было это все? Восстание, смерти рабов и рабовладельцев, взятие города, новые порядки… Я воевал против саллидианцев, теперь воюю на их стороне. Убиваю тех, кого прежде называл братьями.

Зачем?

Перед глазами встает лицо Хаб-Арифа, за его плечом вижу испуганную Лей. Рука на миг замирает — и этот миг едва не лишает меня жизни. Нет, это не он. Несмотря ни на что, он бы не поднял на меня меч…

Уклоняюсь и достаю врага точным ударом в грудину.

Зачем?

Они умерли все. Мать и отец. Друзья и враги. Сотни рабов на Арене. А я еще жив.

Зачем?

Вель. Вместо сердца снова дыра, и она растет, всасывает в пустую черноту меня самого. Мне становится страшно. Страшно, что не увижу больше ее и детей. Страх заставляет меня отбивать удары, защищаться от стрел, снова и снова поднимать и опускать смертоносный клинок.

Сколько уже длится эта бессмысленная битва? Нет времени оглянуться назад и посмотреть, вступил ли в бой последний резервный полк. Во всеобщем реве перестаю различать отдельные команды.

— В атаку! — кричит кто-то рядом.

И я кричу, снова и снова, срывая голос и пытаясь перекричать звон металла.

Солнце слепит и без того никчемные глаза. Проклятое халиссийское солнце…

Увидеть бы снег. Упасть бы в сугроб как есть, не сгибая ног, плашмя. Зарыться бы с головой в белый обжигающий пух. Увидеть склоненное надо мной женское лицо…

Вель.

— Что это? — надрывно кричит чей-то голос.

— Их бьют с тыла!

— Не может быть! Подмога с кораблей?

Халиссийцев передо мной как будто становится меньше. Я справляюсь еще с одним и получаю немыслимо долгое мгновение, чтобы утереть со лба заливающий глаза пот.

— Северяне!!! — раздается зычный голос полковника Сарто, глядящего в подзорную трубу. — Это северяне!!!

Северяне? Я растерянно вглядываюсь в поредевшие ряды оцепления. Там и правда сумятица: халиссийцам теперь не до нас, их с тыла теснит более грозная сила. Оранжевого песка пустыни теперь не видно из-за огромной массы людей. Кольцо халиссийцев рвется, теряет форму, сминается под натиском подоспевших союзников.

Унылое оцепенение сменяется глухой злостью. Где же вы были раньше, черти вас дери?!

Но злость уходит так же быстро, как и появляется. На ее место возвращаются надежда и радость.

Вель. Я жив. Я увижу тебя. И очень скоро.

====== Глава 60. Две половинки ======

Комментарий к Глава 60. Две половинки глава пока не бечена

Весть о безоговорочной победе и скором возвращении армии домой достигла Кастаделлы на много дней прежде самих победителей. Гонцы мчались в города Саллиды во весь опор, не щадя лошадей, не зная сна и отдыха. Но надежда на победу забрезжила значительно раньше, вскоре перейдя в уверенность: когда порт заполонили корабли северян. Флот останавливался ненадолго: только чтобы пополнить запасы воды и провизии да передать груз и добрые вести для южан. Перепало и мне: дядюшка не смог приехать сам, зато отправил пухлый сверток с письмами от семьи, северные гостинцы и увесистый мешочек с серебром и золотом. В письме он снова настойчиво предлагал мне возвращаться в Аверленд. «Ты и дети будете здесь в безопасности. Не волнуйся ни о чем: без поддержки ты не останешься. Лорд Хемилтон — помнишь его? — теперь тоже вдовец, в одиночку воспитывающий сына. Он готов просить твоей руки, как только вернешься…»

Я прижимала к губам скупые строчки дядюшки, поливала слезами ласковые увещевания тетушки, улыбалась сквозь слезы рассказам кузин — у старшей, Мари, в счастливом браке уже подрастало двое сыновей, а младшая, Эллен, совсем недавно вышла замуж… Никакого лорда Хэмилтона я не помнила. Да и не нужен мне ни далекий северный лорд, ни даже Аверленд — если рядом со мной не будет Джая…

Все последующие недели я могла лишь истово молиться Творцу, чтобы армия северян подоспела на подмогу вовремя.

И вот этот день настал: нищие уличные мальчишки обежали с утра каждый дом в Кастаделле в надежде получить медяк за новость о показавшихся на горизонте всадниках. Задыхаясь от волнения, я вручила босоногим вестникам целую пригоршню медяков и, на ходу предупредив Изабель, что есть духу понеслась на городскую площадь.

Очень скоро я смешалась с толпой. Горожане — большей частью женщины, дети и старики — высыпали на улицу и гудели единым возбужденным пчелиным роем: регулярные войска Саллиды возвращались домой. Возвращались с победой, но главное — возвращались живыми.

Во всяком случае те из них, кто не сложил голову в пустынях Халиссинии.

Самые нетерпеливые не стали дожидаться на площади и ринулись навстречу победителям по дороге, ведущей к восточным городским воротам. Разумеется, я была среди них.

На меня мало кто обращал внимание. Платья я теперь носила скромные и неброские — по негласной военной моде, а голову покрывала невзрачной кружевной накидкой цвета жухлой травы. Да и мало кто оглядывался по сторонам: все взгляды женщин, ожидающих возвращения своих мужчин, были прикованы к горизонту.

И вот показались силуэты первых всадников. Я шепотом возносила молитву Творцу: пусть среди них окажется Джай! Флотилии северян и южан, возвратившиеся раньше пехоты и конников, принесли весть о том, что Джайвел Хатфорд — большой командир, теперь уже полковник. Так кому же, как не ему, возглавлять войско победителей? Если только ничего не случилось в дороге… Ведь ходили и мрачные слухи о жестокой пустынной горячке, безжалостно косившей ряды храбрых воинов.

Сердце билось в груди, словно пойманная в сети рыба. Дыхание терялось в гортани, и мне требовалось прикладывать усилия, чтобы ухватить глоток знойного воздуха. Я жадно всматривалась в размытые фигуры верховых, окутанные зыбким маревом над раскаленной брусчаткой, но не узнавала никого. Один воин, другой, третий — они улыбались, искали в толпе родных, выкрикивали имена. Радостные женские возгласы раздавались то тут, то там: семьи воссоединялись, жены обнимали мужей, матери плакали от радости на груди сыновей.

Первый горестный вопль ворвался в мелодию радости и торжества фальшивой, неправильной нотой. Я вздрогнула, оглянувшись на крик: женщина, вцепившись в запыленный мундир солдата, стенала, запрокинув голову — очевидно, получив дурные вести. Ее громкие, отчаянные рыдания прошлись неприятным холодом по позвоночнику.

Святой Творец, молю тебя, не дай мне сегодня повода кричать от горя так же, как кричит эта женщина.

Святые угодники, я бы отдала что угодно — свою кровь, свою жизнь, свою свободу — лишь бы Джай сумел выжить.

Людей на дороге прибывало; человеческие ручейки смешивались, схлестывались, растекались в разных направлениях: горожанки с лицами, озаренными надеждой, вереницами тянулись к воротам из города; воссоединенные семьи, напротив, возвращались в город; прибывающие верховые солдаты кружили повсюду, озираясь и вглядываясь в лица встречающих. Все труднее становилось отыскать друг друга в этом живом, дышащем, трепещущем море. Все вокруг кричали, размахивали руками, обнимались, плакали или смеялись: голова кружилась от человеческого водоворота. Толпа сгущалась; кто-то случайно толкнул меня локтем в спину, и я едва не угодила под копыта лошади. Молодой мужчина придержал меня за плечо и широко улыбнулся, встретившись со мной взглядом.

— Хатфорд, — произнесла я, не узнавая свой голос. — Вы не видели полковника Джайвела Хатфорда?

Пересохшее горло издавало глухие, сдавленные, сиплые звуки. Мужчина виновато улыбнулся, не расслышав меня в общем гвалте, и двинулся дальше.

Людей было очень много, лица мелькали перед глазами, сменяя друг друга — но ни одно из них не принадлежало Джаю.

Накидка сползла с головы на плечи, скользнула вниз, и я подхватила ее дрожащими руками, скомкала в липких от холодного пота ладонях. Сквозь толпу я пробиралась все дальше и дальше к воротам, не желая терять надежду…

Солдаты шли, шли и шли, долго, степенно, неторопливо. Солнце встало уже высоко над городом, когда следом за поредевшей конницей показались обозы. Они тянулись длинной чередой, а моя надежда таяла с каждой новой повозкой. Среди больных и раненых, что могли поднять головы над краем телег, я не видела знакомого лица. Но что, если он там, один из них, в беспамятстве истекает кровью или сгорает в лихорадке? Что, если он так и умрет, не дождавшись помощи?

Я совсем растерялась. Нутро изнутри выжигала черная горечь. Что делать теперь? Бежать в муниципалитет? Кто-то же должен подать туда списки тех, кто…

Резко тряхнув головой, я отогнала страшные мысли. Нет, такое попросту невозможно! Откинув со лба выбившиеся из прически волосы, я воинственно сжала кулаки и решила, что не стану изводить себя дальше. Прямо сейчас подойду к ближайшему солдату из сопровождавших обозы и спрошу его о судьбе Джая. Ведь не могут они не знать, где их командир?

Взгляд упал на одинокую фигуру воина, чей крупный конь с массивной холкой медленно, словно бы нехотя переступал длинными мускулистыми ногами. Широкие плечи всадника устало ссутулились, голова понуро свесилась вниз, слипшиеся от пота пряди волос прилипли ко лбу и вискам.

Светлые пряди.

— Джай! — воскликнула я, задохнувшись от нахлынувшего облегчения.

Он вздрогнул, услышав свое имя — хотя вопль мой скорее напоминал крик полузадушенной вороны, а не человеческий голос, — и поднял голову, изумленно распахнул глаза, отливающие лазурью неба.

— Вель…

Он не произнес мое имя вслух, а лишь шевельнул губами — сухими, потрескавшимися, с кривоватым розовым шрамом в углу рта.

— Джай! — я трясла головой, будто умалишенная, не веря глазам и отчаянно желая верить. — Ты живой!

Он соскочил с коня и ринулся навстречу, словно желал сходу заключить в объятия. Но на расстоянии вытянутой руки замер, нерешительно оглянулся и вновь растерянно посмотрел на меня.

— Вель… ты пришла!

— Пришла, — подтвердила я и улыбнулась, смахнув с ресниц непрошеные слезы.

Невыносимо хотелось обнять его, прижать непокорную голову к сердцу, но остатки разума в моей перегревшейся голове еще сохранились.

Вдова сенатора не имела права на людях обниматься с неженатым мужчиной, своим бывшим рабом, пусть даже теперь и полковником регулярных войск. И даже если сейчас никому на всем белом свете не было до нас никакого дела, я не могла позабыть о приличиях.

— Пойдем домой? — спросила я с надеждой.

Он улыбнулся в ответ — и серые глаза засияли небывалой теплотой.

— Поедем, — он по-мальчишески взъерошил изрядно отросшие слипшиеся волосы и кивнул в сторону заскучавшего коня. — Позвольте подвезти вас к поместью, госпожа сенатор?

— Будьте так любезны, господин полковник.

Не давая мне опомниться, Джай подхватил меня за бедра и усадил в седло. Охнув, я ухватилась обеими руками за высокую луку и поерзала, пытаясь удержаться боком в мужском седле. Успокоив заволновавшегося коня, он единым слитным движением сунул ногу в стремя и взмыл ввысь, усаживаясь позади, на лошадином крупе. Возмущенное животное попыталось взбрыкнуть, но Джай уверенным движением поводьев и силой бедер удержал его на месте.

Он направил коня на обочину медленным шагом, давая проход обозу и скрывая меня от досужих взглядов широкими плечами.

— Как дети? — над ухом от близкого движения горячих губ шевельнулись волоски.

Я позволила себе прижаться спиной к груди Джая и вдохнула запах — крепкий, терпкий, такой родной. Раскрытая мужская ладонь прильнула к моему животу, крепче удерживая меня в седле. Я как будто захмелела, вся окутанная близостью Джая — бесстыдной, запретной, сладкой…

— Дети здоровы, — опомнившись, ответила я.

— Хвала небесам, — скорее почувствовала, чем расслышала я в хриплом дыхании.

Его губы мимолетно скользнули по краешку уха, и я резко выдохнула, отпрянув, словно к спине прислонили раскаленную сковородку. Его прикосновения творили со мной нечто невероятное: тело, взмокшее от невыносимой жары под плотным платьем, плавилось воском и млело в желанных объятиях. Казалось, еще немного — и я совсем потеряю стыд, повернусь к Джаю лицом и раскрою навстречу губы…

— Вель, — шепнул он, вновь прижимая меня к себе — слишком тесно, чтобы можно было этому противиться. — Я знаю, спрашивать о таком сейчас неуместно и глупо… Но я должен знать.

— Что? — мое бедное сердце затрепыхалось в груди раненой птицей.

— Простила ли ты меня?

Я жадно втянула ртом воздух и перестала дышать. Бедром под ворохом юбок я ощущала напряжение его крепкого бедра.

— Прошу, ответь. Ты… мне кажется, ты сейчас снишься мне. И я не хочу отпускать этот сон. Ты даешь мне надежду, понимаешь? Мне надо знать… иначе я потеряю остатки рассудка.

— Разве… ты не получал моих писем? — я наконец обрела возможность говорить.

— Писем? Нет. Разве ты писала мне?

— Творец… когда ты ушел, я так корила себя, что не сказала ни слова на прощанье! Я не знала, Джай! Не знала, что не увижу тебя так долго… Да, я писала тебе письма — но, видимо, они не нашли к тебе дороги… В них я просила у тебя прощения.

— Вель! — он шумно выдохнул, всколыхнув волосы у меня на макушке, и, уже не таясь, прильнул сухими губами к моему виску. — Теперь я могу дышать.

— Ты не знал, — настал мой черед желать откровений. — Но вернулся сюда. Если бы мы не встретились на дороге, ты… скажи, ты бы пришел ко мне?

— Куда бы еще я мог прийти? — хмыкнул он негромко.

— Я боялась, что ты не захочешь возвращаться. Что уедешь на север…

— Вель… Мое сердце осталось здесь, с тобой. С Габи и Алексом. Даже если мне пришлось бы подохнуть от тоски у ворот твоего дома, как изгнанный пес, я все равно пришел бы.

Мою грудь затопило невозможным, всепоглощающим счастьем.

— Джай! — имя любимого щекотало губы, рвалось наружу, сладостью разливалось на языке.

— Люблю тебя…

Его губы скользнули ниже — по линии скулы, по щеке, нырнули под подбородок.

— Погоди, — задохнулась я, отрезвленная слишком резвым движением лошади. — Не сейчас… Давай хоть приедем.

— Вель… Я, наверное, спятил, но я хочу тебя прямо здесь.

— На коне? — глупо улыбнулась я.

— На коне… без коня… на этой пыльной дороге, на глазах у всех — мне все равно, — жарко шептал он, зарываясь носом мне в волосы и недвусмысленно поводя бедрами. Я не знала, радоваться или печалиться, что наши тела разделены задней лукой седла. — Я определенно спятил.

— Как я скучала по тебе, — совершенно разомлевшая в потоках любви и желания, исходящих от него жаркими волнами, пробормотала я и откинула голову ему на грудь.

Он хрипло выдохнул, его пальцы заскребли по рельефным строчкам на корсаже платья. Мы незаметно свернули с центральной дороги в тихую улочку и теперь были скрыты от посторонних глаз. Джай, словно испытывая мою выдержку на прочность, накрыл ладонью верхнюю часть моего бедра и прихватил губами мочку уха.

— Джай, молю, не сейчас! — заскулила я, совершенно не способная к сопротивлению.

Усилием воли — я могла бы поклясться, что услышала, как скрипнули его зубы, — он поднял голову и пустил коня быстрым шагом. Я охнула, вновь хватаясь за потертую луку: держаться по-дамски в мужском седле оказалось дьявольски неудобно. Зато неудобство послужило нам хорошую службу: не отвлекаясь на объятия и поцелуи, мы скорее достигли начала богатого квартала, откуда до поместья Адальяро было рукой подать.

Пытаясь справиться с недовольным конем, которому приходилось нести двойную тяжесть, Джай покрепче перехватил поводья и попутно скользнул предплечьями по моим плечам. Я открыла было рот, чтобы ласково осадить его, но мои слова внезапно прервал тихий свист стрелы.

Я вскрикнула от неожиданности; лошадь взмыла на дыбы, едва не сбросив нас обоих, и шарахнулась вбок. Джаю чудом удалось удержаться верхом и удержать меня; он навис надо мной, защищая от опасности своим телом.

— Ты цела?! — крикнул он прямо мне в ухо, оглушая снова.

— Да, а ты?!

— В порядке, — процедил он сквозь зубы и медленно развернул лошадь в сторону мангровых зарослей на пологом морском берегу. — Прими поводья.

— Зачем? — испугалась я еще больше.

— Я возьму аркебузу. Осторожно направляй лошадь к берегу, надо найти и пристрелить ублюдка, — он нетерпеливо сунул мне в руки ремни узды, одновременно балансируя на лошади так, чтобы закрыть меня от берега своим телом.

— Джай, опомнись! Если стреляли в нас, нам лучше убираться отсюда, немедленно! — истерически взвизгнула я.

Он еще мгновение помедлил, всматриваясь в густые заросли, а затем шумно выдохнул.

— Ты права. Тогда убираемся, пока он не выпустил следующую стрелу. Держись крепче.

Мне осталось лишь последовать совету: Джай развернул лошадь и пришпорил ее, пуская быстрым шагом, почти рысью. В считаные мгновения мы достигли ворот поместья. К счастью, Вун подстригал кусты на лужайке близ въезда; завидев нас, он отбросил садовые ножницы и поспешил отпереть ворота.

— Госпожа, эээ… господин, — бедняга от изумления растерял все слова, увидев Джая.

— Вун, дружище! — тепло улыбнулся Джай. — Ну какой я тебе господин?

Вун лишь склонился еще ниже и поспешил помочь мне спуститься на землю. Джай соскочил почти одновременно со мной и отдал ему поводья.

— Прошу тебя напоить и накормить бедолагу — он изрядно устал с дороги. Только ставь его подальше от остальных лошадей: злобный дьявол кусается, что твой крокодил.

— У нас уже давно нет ни одной лошади, господин, — тихо молвил Вун, не поднимая глаз.

— Ах да, — растерянно посмотрел на меня Джай. — Прости, я забыл…

— Пойдем, тебе стоит вымыться и переодеться к ужину. Вун, дети в доме?

— Донна Изабель повела их в сад, госпожа.

Я заметила легкое разочарование в глазах Джая — вероятно, ему не терпелось увидеть детей. Но мне хотелось утащить его подальше от любопытных глаз прислуги, и особенно глаз свекрови. Уж если и придется объясняться, зачем я привела его в дом, то пусть это случится после того, как я хотя бы несколько мгновений побуду с ним наедине…

— Хорошенько запри ворота, Вун, — велела я, вспомнив о выстреле. — На улицах вновь разгулялись разбойники.

Поместье почти не изменилось — здесь все так же витает аромат южных цветов, апельсинов и подстриженной травы. Но все эти запахи — домашние, уютные — не идут ни в какое сравнение с опьяняющим, притягательным запахом Вель. Весь последний год только мысли о ней поддерживали во мне необходимость жить, но теперь мое естество взбунтовалось против столь долгой разлуки. Я хочу ее так, что темнеет в глазах, что теряет значение, кто я и где я, имею ли я право коснуться этой женщины.

К счастью, на лужайке, кроме Вуна, никого. Мы молча поднимаемся по ступенькам и пересекаем пустую веранду. За порогом меня принимает в объятия мраморная прохлада дома. Здесь тоже пусто и тихо, эхо наших шагов разносится в дальние уголки холла, лишь с кухни доносятся приглушенные будничные звуки: звон посуды, стук кухонных ножей, голоса прислужниц и отрывистые окрики Нейлин.

Я поднимаюсь вслед за Вель по лестнице на второй этаж, попадаю в знакомый коридор. Воспоминания будоражат, еще быстрее разгоняют по жилам кипящую кровь: в этой части дома я провел самые сладкие, самые ценные для меня мгновения… Здесь Вель впервые стала моей, здесь родились мои дети.

Телохранителей нет. Нет Кима и вездесущих служанок: Лей теперь вьет собственное гнездо в Халиссинии, а Сай… Что Сай? Ушла? Вышла замуж? Осталась с Вель и заботится о детях?

Едва вспомнив о ней, тут же забываю: Вель поспешно втаскивает меня за руку в спальню и порывисто закрывает тяжелую дверь.

— Джай!

В ее голосе слышу столько пережитых страданий, столько отчаяния, столько любви!

— Моя Вель! — хрипло шепчу я и наконец-то сгребаю ее в объятия.

От меня несет похлеще, чем из нечищеного стойла, и я знаю, что для ее тонкого обоняния этот смрад из смеси дорожной грязи, нестираной одежды и конского пота, должно быть, невыносим, но я ничего не могу с собой поделать. Близость Вель — реальной, доступной, живой — напрочь отшибает мозги, оставляет во мне только инстинкты.

В исступленном желании доказать себе — и всему миру! — что я жив, что люблю и намерен получить свое, — дрожащими руками расстегиваю поясной ремень, дергаю завязки штанов, освобождая ноющий от желания член, прижимаю Вель спиной к стене, лихорадочно задираю раздражающе длинные юбки и сжимаю ладонями гладкую кожу упругих бедер.

— Джа-ай… — запинаясь, шепчет она, запрокидывая голову и закрывая глаза.

Сейчас я не способен на прелюдии. Словно одержимый демонами, подхватываю ее под ягодицы и врываюсь в жаркое, скользкое лоно. Выдыхаю, впиваясь пальцами в нежную плоть и наваливаясь всем телом на свое хрупкое сокровище.

Ее стоны окончательно затмевают мне разум. Сквозь расплывчатую красноватую пелену вижу край белого бедра посреди бесстыдно задранных нижних юбок: колени Вель крепко обхватывают мои бедра; я слышу, как глухо и ритмично стучат о стену сползшие по расстегнутой перевязи ножны. Но эти краткие проблески мыслей вскоре меркнут, освобождая выход звериному желанию обладать своей женщиной.

Помутневшим сознанием слышу голос, но не могу, не хочу, не способен разобрать, что она говорит. Я мотаю головой, как упрямый баран, и бессвязно мычу, раз за разом вжимая Вель в стену собственным телом.

И только когда острое, невыносимое удовольствие разрывается в паху и мучительно-сладко растекается по жилам, я возвращаю себе способность слышать, видеть и мыслить.

— Что, родная? — сипло шепчу я, понимая, что во рту уже давно до самого горла простирается Халиссийская пустыня.

Тело Вель расслабленно покоится на моих дрожащих руках. Я не могу ее отпустить, склоняю голову ниже и жадно слизываю капельки соленой испарины, выступившие на нежной шее.

— Так… нельзя, — повторяет она и склоняет голову мне на плечо.

— Как, душа моя? Тебе… было больно?

— Н-нет, — издает полустон-полувздох. — Но мы… не должны…

Я наконец-то разжимаю пальцы, впившиеся в мягкие бедра, жадно провожу ладонью по манящей округлости ягодицы.

— Почему… не должны? — тяжело дыша, пытаюсь поймать бешеный ритм своего сердца. — Разве ты… не хотела?

— Джай, — она прикусывает губу и сползает с меня, на ходу поправляя юбки. — Я больше не замужем.

— Я помню, — хмыкаю кисло. — И рад, что за этот год ты не успела выскочить замуж еще за какого-нибудь напыщенного дона.

— Ты что, не понимаешь? — она слабо упирается руками мне в грудь и отталкивает от себя. — Что будет, если у меня родится ребенок?

— О… — до меня доходит смысл ее слов, и теперь я готов провалиться сквозь землю от стыда. — Прости, Вель… Я не подумал…

Это правда — думать еще каких-то пару мгновений назад я был совершенно не способен.

Она печально вздыхает и поводит плечом. А я снова сгребаю ее в объятия, тону в восхитительном запахе растрепанных волос и бормочу ей в ухо между легкими поцелуями:

— Ну прости, родная. Я уверен, все обойдется. У нас ведь никогда не получалось с первого раза.

— А если…

— Если… — перебиваю я, морщась от чувства вины и целуя точеный носик. — Тогда тебе придется либо родить бастарда, либо выйти замуж за бывшего раба.

— Тебе все шуточки! — она вновь отталкивает меня от себя, но я слышу в ее ворчании ласковые нотки — значит, сердится не всерьез.

Но не успеваю выдохнуть с облегчением, как на меня вновь накатывает волна страха. А что, если она в самом деле решит выйти замуж за человека, равного ей по статусу?

Меня прошибает холодным потом.

— Прости, Вель… правда, впредь я буду осторожен.

— Я надеюсь, — она сменяет гнев на милость и утыкается лбом мне в грудь. — Давай-ка я помогу тебе вымыться.

— Я сам, — возражаю нехотя.

Мне не хочется выпускать ее из объятий. Хотя еще немного, и от смрада, пропитавшего мою одежду, она наверняка лишится чувств. Обнимаю ее, дышу ею, живу ею… и вдруг вздрагиваю от резкого скрипа открываемой двери.

Вель мгновенно отстраняется и загораживает меня собой. Я лихорадочно поправляю штаны и застегиваю ремень, пожирая глазами замерших у порога детей. Как они выросли! Алекс обогнал в росте Габи, а моя малышка стала настоящей красавицей…

— Это моя мама! — грозно хмурится мальчик, вырывает руку из хватки изумленной Сай, делает шаг вперед и враждебно глядит на меня. — Отойди от нее!

Его рука сжимает потемневший от времени деревянный меч.

— Сандро… — произносит Вель срывающимся голосом. — Сынок… Это ведь Джай! Разве ты не узнаешь его?

— Джай! — в ясных серых глазах Габи вспыхивает узнавание. — Мама, это Джай! Он приехал с войны!

— Ты помнишь… — бормочет Вель и взволнованно оглядывается на меня. Я вижу, как дрожат ее губы. — Ты помнишь Джая, Габи?

— Помню! Он подбрасывал меня, и я летала! — личико дочери расплывается в улыбке. — И он обещал мне сделать лук! Я хотела забрать папин, но Ким не дает…

— Сделаю, непременно, — обещаю я, но при слове «лук» в голову закрадываются смутные подозрения. — А где сейчас папин лук, Габи?

— У Кима!

— А где Ким?

— Ушел и еще не пришел.

— Хм-м-м…

Ловлю тревожный взгляд Вель — ее посетили те же подозрения. Но мне не хочется портить этот радостный миг. Я так соскучился по любимой женщине, по детям. Хочу их обнять, всех троих сразу, но Вель успевает быстрее:

— Сай, отведи детей в комнату Диего и переодень их к обеду. Моя купальня потребуется Джаю. И распорядись на кухне, что потребуется еще один прибор.

====== Глава 61. Простые радости ======

Комментарий к Глава 61. Простые радости глава пока не бечена

Сай и дети ушли в соседние покои, Джай скрылся за дверью купальни, а меня охватило чувство давно позабытого спокойствия, домашнего уюта — и правильности происходящего. Джай вернулся ко мне. И теперь никакая сила не заставит меня отпустить его, позволить ему уйти из дома, в котором живу я. Наши дети будут расти вместе с нами, и пусть мы оба связаны необходимостью до смерти хранить тайну их происхождения, важно то, что Джай будет рядом.

Габи вспомнила его. При мысли об этом грудь наполнилась теплом. Габи добрая девочка и сумела привязать к себе Джая еще будучи младенцем. А Сандро… мой маленький защитник Сандро скоро перестанет видеть в нем врага. И пусть он никогда не назовет Джая отцом, но, без сомнений, всю жизнь будет чувствовать его отцовскую поддержку.

Осталось лишь донести все это до Изабель.

Я невольно поморщилась, вспомнив о свекрови. Разумеется, ей не понравится такое соседство. Разумеется, она станет возражать. Одаривать меня язвительными взглядами, обстреливать издевками, говорить Джаю обидные слова… Возможно, примется настраивать против него детей. Но так или иначе, ей придется смириться и принять мое решение.

В противном случае я уйду из поместья Адальяро. Куда угодно, теперь это уже неважно. Какое-то время можно перебиться в доходном доме, а дальше снять одну из небольших скромных вилл, что до сих пор пустуют в Кастаделле после гибели или бегства хозяев. Или даже купить: благодаря дядюшке, я снова стала владелицей немалого капитала.

А может быть, Джай захочет уехать на север. Эта мысль сладко защекотала нутро, легким перышком прошлась по сердцу. Если все сложится…

Разумеется, мне будет нелегко оставить Саллиду. Я буду скучать по этому дому и даже по Изабель. У нас с ней никогда не было теплых отношений, и все же мы немало пережили вместе за последний год. А как оставить Нейлин, Вуна, Зура, Кима?..

Ким. Его образ, коснувшись моего сознания, сумел разрушить легкую вязь приятных размышлений. Приподняв юбки, я решительно вышла из спальни и направилась в покои Диего. Из купальни доносился визг детей и увещевания Сай, но сейчас мне было не до них. Я открыла высокий узкий шкаф белого дерева, где хранился боевой лук Диего и колчан со стрелами.

И даже не удивилась, обнаружив за дверцей пустоту.

Рассудок отчаянно сопротивлялся выводам, настойчиво проникавшим в голову: Ким, защитивший меня от бесчестья, пытался убить Джая.

Почему?

С тяжелым сердцем я вернулась к себе. Бездумно взяла брошенный на диван офицерский мундир. Прижала к лицу, вдохнула запах — такой родной, желанный, опьяняющий, что на глаза навернулись слезы.

Джай дома.

Я достала из ящичка пузырек с уксусом, смочила холщовый платок и принялась чистить мундир от пыли и пятен. Из головы все не шли мысли о Киме. Почему он так поступил? Мне казалось, что старое давным-давно забыто. Диего погребен и оплакан, и Ким не мог грустить по нему вечно. Даже Изабель перестала проклинать Джая и обвинять его в убийстве сына, как было поначалу…

Платок едва не выпал из моих рук вместе с мундиром. Память услужливо вернула меня в тот день, когда дон Леандро вместе с доном Монтеро пришли выразить соболезнования Изабель. В склепе находился Ким, и он наверняка слышал ее проклятия и обвинения… И ведь никто, включая меня, не додумался рассказать ему о том, что случилось на самом деле! Он до сих пор уверен в том, что Джай и есть убийца его возлюбленного господина!

Взгляд наткнулся на прореху в рукаве повыше локтя — явно оставленную стрелой. Края ее потемнели от крови. А ведь сказал, что его не задело!

Словно хмельная, пошатываясь и натыкаясь на мебель, я ринулась в купальню — влетела без стука, охваченная страхом.

— Почему ты не сказал, что ранен?!

Джай, до того расслабленно развалившийся в каменной ванне, дернулся и сел, выплеснув за бортик добрый галлон воды. Прежде всего я схватила брошенную на каменный выступ нижнюю одежду — так и есть, засохшая кровь на рукаве!

— Вель, не стоит тревожиться, это царапина. Я даже не сразу заметил!

— Покажи-ка, — я подошла к нему и требовательно вытянула руку.

Он нехотя подчинился. На левой руке повыше локтя виднелось ровное рассечение. На вид действительно ничего страшного, даже зашивать нет нужды — скоро затянется. Но…

— А если стрела была смазана ядом? — слова сорвались с губ прежде, чем я успела их сдержать.

— Думаешь, кто-то настолько жаждал встречи со мной? — хмыкнул Джай и потер пальцем кожу возле раны.

— Не кто-то. Я почти уверена, что это Ким. Он стреляет как бог, а лук Диего исчез из шкафа.

— Если так, сомнительно, что он использовал бы яд. Ведь он мог ранить тебя, а твоя смерть, похоже, не входила в его планы. Кроме того, насколько я знаю Кима, он не стал бы выбирать такой недостойный вид убийства. Не тревожься, Вель.

— Я поговорю с ним.

— Успеется, — улыбнулся Джай. — Иди лучше ко мне.

Улыбка всегда была редким гостем на его суровом лице, а сегодня она казалась мне особенно бесценной. Я тепло улыбнулась в ответ, присела на краешек ванны, бережно взяла лицо любимого в ладони и поцеловала — страстно, нетерпеливо. Наше недавнее порывистое единение не дало нам возможности как следует насладиться друг другом, но впереди у нас теперь много дней и ночей…

Вовремя учуяв подвох и увернувшись от коварной попытки опрокинуть меня в воду, я отпрянула и, отдышавшись, поправила волосы.

— Мне не хочется тебя торопить, но и опаздывать к обеду нехорошо. Позже… мы поговорим обо всем. У меня к тебе тысяча вопросов.

— Меняю ответы на тысячу поцелуев, — по-мальчишески улыбнулся Джай и сделал вид, что собирается обрызгать меня водой.

Рассмеявшись, я вышла из купальни. Тревога из-за покушения на него все еще скребла сердце, но Джай умудрился сделать ее неявной, зыбкой… Невольно подумалось: он столько раз смотрел смерти в лицо, что подобный эпизод кажется ему незначительной мелочью.

Но только не мне.

Я достала из сундука припрятанную в самом низу мужскую рубашку из дорогого батиста — ту, что когда-то шила для Джая, чтобы подарить ему в день победы над рабством. Не простую рабскую рубаху, а красивую, с искусной вышивкой и кружевами, какую не стыдно было бы носить знатному дону. Однако день победы над рабством принес столько горечи, что о своем подарке я попросту забыла. Теперь же он пригодился как нельзя кстати.

К рубашке прилагались и короткие нижние штаны — надеюсь, они придутся ему впору. Едва ли у Джая есть с собой подходящая одежда для смены, но, быть может, завтра удастся купить на фабрике приличный костюм по размеру. А если нет — закажу у модистки, ведь теперь я снова богата и могу позволить себе некоторое расточительство.

Рукав мундира пришлось заштопать на скорую руку — позже займусь им как следует. Джай вышел из купальни с обернутым вокруг бедер полотенцем, и у меня сжалось сердце при виде его обнаженного тела.

Он сильно похудел с тех пор, как мы виделись в последний раз, но это поправимо. А вот шрамы, которыми было испещрено его сильное тело, не денутся уже никуда. В ярких лучах назойливого солнца отчетливо виднелось клеймо на груди — в виде буквы «А» в обрамлении виноградных листьев. Сглотнув, я отвела глаза и вручила ему свежую одежду. Сама же наскоро перевязала ему руку и поспешила в купальню: времени принимать ванну уже не было, но освежиться и сменить платье следовало непременно.

Когда я вернулась, Джай успел одеться. Он стоял у большого зеркала и с особым вниманием рассматривал кружевные манжеты, приближая их почти вплотную к глазам.

— Нравится? — я не смогла удержаться от улыбки. Никогда прежде не видела Джая таким — красивым, статным, в строгой военной форме.

— Чувствую себя настоящим благородным лордом, — хмыкнул Джай, разведя руки в стороны.

Я хихикнула, сама повязала ему шейный платок, зачесала назад еще влажные волосы — они отросли настолько, что удалось стянуть их сзади лентой. И как раз вовремя: Нейлин прислала с кухни служанку — звать нас к обеду.

— Ты уверена, что будет уместно мне обедать вместе с вами? — засомневался вдруг Джай. — Я мог бы разделить трапезу с Вуном и остальными…

— Твое место рядом с нами, — без малейших колебаний сказала я. — Идем же.

Сай прекрасно справилась с детьми. Умытые, переодетые и причесанные, они беззастенчиво рассматривали Джая: Габи с неприкрытым любопытством, Сандро — с враждебной настороженностью. Я решила, что представлю им Джая как полагается уже за столом, поэтому не торопилась с объяснениями.

Изабель ожидала в столовой — на своем привычном месте. По обе стороны от нее были приготовлены приборы для детей. Еще два прибора находились по другую сторону стола: там, где обычно сидела я, и по левую руку от меня. Я почувствовала легкий укол ревности: банкира Барсену во время его визита Изабель не постеснялась посадить по правую руку, где прежде сидел Диего. «Бывший раб не займет места моего сына», — как будто говорил ее взгляд.

Впрочем, Джай ничего не заметил.

— Донна Изабель, дети, хочу вам еще раз представить нашего гостя: полковник Джайвел Хатфорд. Офицер королевских войск Аверленда.

Джай отвесил легкий церемонный поклон.

— Дон Адальяро, — учтиво поприветствовал он Сандро. — Донна Изабель. Леди Габриэла.

— Аверленда? — зачарованно повторила Габи, усаживаясь на место. — Мой дедушка Эван живет в Аверленде. Джай, ты его знаешь?

— Не имел чести быть знакомым с вашим дедушкой Эваном, леди Габриэла, — усмехнувшись, Джай отодвинул для меня стул и только после того, как все расселись, сел сам.

Изабель выжидающе молчала. Наблюдала за тем, как Джай ведет себя за столом, чтобы поймать на оплошности и получить лишнее доказательство его низкого происхождения. Но манеры Джая безупречностью удивили даже меня. Я настолько привыкла к нему простому, не соблюдающему никаких условностей, присущих высшему свету, что теперь как будто смотрела на другого человека.

— И как долго у нас будет гостить полковник Хатфорд? — наконец изрекла она.

Я с тревогой покосилась на Джая: обладая вспыльчивым нравом, он мог не стерпеть издевки. Но беспокоилась напрасно: он выглядел спокойным, разве что прекратил жевать, обдумывая ответ. Дети, затаив дыхание, тоже смотрели ему в рот. Но это была моя война, не его, и мне следовало сразу отвоевать у Изабель границы.

— Так долго, как ему будет удобно. Я собираюсь сдать полковнику комнату в нашем поместье. Лишний доход нам не помешает, а порядочные постояльцы нынче редкость.

Изабель приняла удар с честью.

— Что ж, разумное решение, — подозрительно быстро согласилась она. — А из каких доходов полковник Хатфорд собирается платить за комнату?

— Мне положено кое-какое военное довольствие от властей Саллиды, — невозмутимо ответил Джай, отпив глоток белого вина из нашего урожая. — Но это на первое время. Как только в Кастаделле все наладится, я намерен съездить в Аверленд и решить вопросы наследования. В силу не зависящих от меня обстоятельств, — он бросил выразительный взгляд на Изабель, — я вынужден был отложить это важное дело на двенадцать лет.

Изабель проглотила ответ с присущим ей королевским достоинством. Отодвинула тарелку с недоеденным черепашьим супом, которую тут же подхватила расторопная прислужница, и как бы между прочим уточнила:

— Съездить или уехать?

Я замерла в ожидании ответа. Мы не успели обсудить ровным счетом ничего из дальнейших планов, и теперь душа заныла: неужели нам вновь предстоит расстаться? Надолго или… навсегда?

— Съездить, — с безукоризненной вежливостью ответил Джай. — Ненадолго. Пока я буду полезен донне Вельдане, я предпочел бы оставаться рядом с ней.

— Разумно, — хмыкнула Изабель, но от меня не укрылось то, как дрогнул уголок ее рта.

— Что ж, тогда у меня вопрос, — первое сражение закончилось моей победой, самое время атаковать снова. — Вы сегодня видели Кима?

— Я видел, — подал голос Сандро. — Когда ты ушла, он взял лук и ушел за тобой.

— Дон Алессандро, — холодно осадила его Изабель. — Вопрос был задан не вам.

— Вы знали?.. — тихо спросила я, глядя ей в глаза.

На ее лице промелькнул страх. Я с трудом протолкнула в грудь глоток воздуха. Неужели Изабель хватило подлости подговорить Кима на убийство Джая? От этой мысли мне сделалось так дурно, что пришлось ослабить шнуровку платья у ворота.

— Знала о чем? — будто не понимая, переспросила она.

«В нас стреляли», — хотела я бросить ей в лицо. Но с нами за столом сидели дети, и я не хотела их пугать. После случая с Хорхе и шайкой разбойников Сандро стал часто просыпаться по ночам с криком, а Габи с опаской относилась к каждому незнакомцу, появлявшемуся у нас в доме. Война изрядно подпортила им детство, и я хотела бы оградить их от излишних потрясений.

— Джай, ты был на войне? — вдруг спросил Сандро, которому наскучило слушать наши пикировки.

— Был, — улыбнулся Джай.

— Убивал халиссийцев? — карие глаза Сандро загорелись восторгом.

— Да, — голос Джая дрогнул, а улыбка исчезла с лица.

— Много убил?

— Много.

— А чем убивал? Мечом, луком или аркебузой?

— Мечом, — Джай явно чувствовал себя неуютно под градом невинных детских вопросов.

— А что лучше, меч или аркебуза? — допытывался Сандро.

— Зависит от сражения и от того, насколько далека цель. Если хотите, я расскажу вам все после обеда, дон Адальяро.

— Хочу! — личико Сандро окончательно прояснилось. — А из лука ты стрелять умеешь? Ким умеет, но не хочет меня учить. Пойдем за дом, там есть мишень?

Аппетит у меня пропал окончательно. Но я терпеливо дождалась, пока закончится обед. Дети тут же потащили Джая во двор, а я позволила себе немного замешкаться, чтобы остаться с Изабель наедине.

— Ким стрелял в Джая, — сообщила я без обиняков, не сводя с нее глаз.

Ее подбородок дрогнул, а страх в темных глазах вспыхнул отчетливей.

— Ты думаешь, это я надоумила его?

— Вы мне скажите.

— Я никогда бы этого не сделала.

— Откуда мне знать? — нахмурилась я. — Вы ведь желали Джаю смерти.

Она резко отвернулась, пряча блеснувшие в глазах слезы.

— Он отнял у меня последнее, что было мне дорого. Но я не желаю ему смерти. Я много думала… обо всем… Быть может, я… — она запнулась и прикусила губу, опустив ресницы.

— Джай останется со мной, — тихо, но твердо сказала я.

— Я вижу, ты уже все решила, — повела плечом Изабель, совладав с минутной слабостью. — Что ж, дело твое. Только…

— Что?

Лицо свекрови вновь сделалось надменно-непроницаемым.

— Только будь добра, не опозорь имени моего сына появлением бастарда.

Не дожидаясь ответа, она приподняла юбки и гордо вышла из столовой.

Я проглотила обидный намек, но, в сущности, она была права. Теперь у нас с Джаем все так запуталось.

Впрочем, теперь у нас достаточно времени, чтобы понемногу распутать этот клубок. А пока следовало поговорить с Кимом. Я вышла во двор и первым делом разыскала Вуна. Старый слуга сказал, что видел Кима, направлявшегося в сторону усыпальницы. Я немедленно отправилась следом.

И обнаружила Кима там, в холодных сводах фамильного склепа Адальяро. Ссутулившись и уронив голову ниже плеч, он сидел у каменного гроба Диего. Хозяйский боевой лук стоял рядом, прислоненный к барельефу на стене.

— Ким, — тихо позвала я. Он не шевельнулся. — Я знаю, что ты сделал сегодня. И знаю, почему. Это моя ошибка: мне не пришло в голову объяснить тебе, что произошло тогда. Я знаю, ты любил Диего и хотел отомстить за него. Но Джай не виновен в его смерти.

Ким вскинулся, черные глаза гневно сверкнули. Смолянистые кудри рассыпались по широким плечам. «Красив, как Диего», — грустно подумалось мне.

— Ты слышал, о чем говорила донна Изабель, обвиняя Джая, но тогда она тоже не знала правды. Правда в том, что Джай поднял восстание и освободил Кастаделлу от рабства. Правда в том, что четверо сенаторов были убиты по его приказу. Но Диего должен был выжить. Джай хотел сохранить его жизнь ради меня — и наших детей. Увы, вышло так, что в суматохе на Арене на меня напал один из повстанцев. Диего бросился защищать меня — и был убит подлым ударом в спину. Нет, не от руки Джая. Напротив, он пытался спасти моего мужа. Вынес его с побоища, отправил нас домой. Если и есть чья-то вина в смерти Диего, то лишь моя. Мне не следовало соваться туда. Тогда Диего остался бы жив.

На красивом лице Кима отразилось смятение. Страдание и боль. Из широко раскрытых глаз покатились слезы. Гибкое тело сотряслось мелкой дрожью.

— Ты взял бы на душу большой грех, если бы убил Джая, — тихо добавила я.

Он отчаянно замотал головой, черные кудри упали ему на лицо. Я осторожно отвела их, коснулась пальцами его скулы. Вгляделась в глаза.

— Я должна знать, что ты собираешься делать.

От отдернул голову, словно мои пальцы жгли ему кожу. Принялся быстро и размашисто жестикулировать. Я не понимала ни единого жеста — и все же поняла, что он пытался сказать.

— Я не стану никому говорить. Не стану гнать тебя со двора. Ты защитил меня и донну Изабель, когда мы нуждались в защите. Здесь покоится тело любимого тобой человека. Это и твой дом тоже. Но ты должен обещать, что не навредишь Джаю. Пожалуйста, Ким.

На высоких южных скулах заиграли желваки. Линия чувственных губ исказилась. Я ждала ответа долго, но в конце концов дождалась короткого кивка.

— Хорошо, — выдохнула я. — Тогда забудем старые обиды.

Ким гордо вскинул голову, быстро указал на лук и ударил себя по груди.

— Конечно, возьми, — грустно улыбнулась я. — Он твой по праву.

Не помню, испытывал ли когда-либо в жизни подобное. Не знаю, как правильно назвать то чувство, что сейчас распирает мне грудь. Счастье? Если это не оно, то я не знаю и, пожалуй, никогда не узнаю, что же тогда такое счастье.

Любимая женщина рядом. Меня не проклинают и не гонят со двора. На детей я смотрю не украдкой через решетку ворот, а прямо, глаза в глаза. Я еще не окончательно ослеп и способен видеть красоту моей дочери и любоваться ею, не таясь. Могу держать руку сына, направляя движения игрушечного меча. Могу слышать, как из стойла раздается добродушное ворчание Вуна, чешущего гриву моему строптивому коню.

Жара вынуждает нас искать спасения на берегу моря, и мы идем вместе: я, Вель и дети. Дочь и сын в длинных рубашонках с визгом плещутся в теплых прибрежных водах, гоняясь друг за другом; Вель, подоткнув платье, босиком бродит по спрессованому мокрому песку и собирает красивые ракушки; я сижу неподалеку на плоском камне под скудной тенью пальмы, щурюсь от яркого солнца и наблюдаю за ними. Хотелось бы вот так же беззаботно скинуть одежду и нырнуть с головой в бескрайнюю глубину — как не хватало моря во время похода! А еще лучше прихватить с собой Вель, окунуть ее в воду и долго, с наслаждением целовать мокрые щеки, соленые губы, сияющие глаза. Но нельзя: я не дикарь и даже не раб, а уважаемый человек, ветеран войны, и должен вести себя подобающе.

Много позже мы, довольные, разморенные и уставшие, идем на пристань встречать с рыбалки Зура. Старина Зур, опешив, вначале роняет из рук полную сеть рыбы, а после, передав мальчишке-помощнику улов и подхватив клюку, неуклюже хромает ко мне. К его ноге привязана деревяшка, она вязнет в песке, как и клюка. Наверное, ходить ему жутко неудобно, но он все же ходит. Расчувствовавшись, я крепко обнимаю его и похлопываю по спине.

— Поздравляю с победой, полковник, — говорит он и украдкой утирает повлажневшие глаза.

— Это наша общая победа, — говорю в ответ. — Спасибо, что заботился о… поместье.

Едва не брякнул «о моей семье», но вовремя прикусил язык. Единственное, что слегка омрачает этот чудесный день — то, что я не могу в открытую назвать Вель любимой, а детей — своими.

Помогаю вытащить лодку и переложить улов на видавшую виды тележку. Вместе возвращаемся в поместье.

До ужина еще есть время; Вель и Габи идут смотреть, как Зур выпускает в большую бадью пойманных рыб, а Алекс снова тянет меня на задний двор. Достает игрушечный лук, натягивает тетиву и пускает стрелу в соломенное чучело. Мне приходится подойти ближе к мишени и прищуриться, чтобы различить стрелу, попавшую чучелу в туловище.

— Молодец! — восхищенно восклицаю, вытаскивая стрелу. — У тебя зоркие глаза и умелые руки.

Алекс расплывается в гордой улыбке.

— Теперь ты! — отдает мне лук.

Пытаюсь прицелиться из детского лука с того же места, где стоял Алекс. Но ожидаемо промахиваюсь. Когда мальчик бежит подбирать стрелу, отворачиваюсь от низких лучей заходящего солнца и вдруг замечаю гибкую фигуру Кима. Он смотрит на меня с каменным выражением лица. Подбегает Алекс, и Ким коротким движением предлагает мне взять лук — настоящий, боевой. Из которого сегодня пытался убить меня.

Качаю головой, отказываясь от предложения, но Алекс начинает скакать на месте, словно маленькая обезьянка:

— Джай, давай! Попробуй из большого!

— Не получится, — развожу руками. — Стрелять из лука я не умею. Лучше пусть Ким тебя научит.

— Ким, покажи! Попади ему в глаз! — подпрыгивает в нетерпении Алекс.

Ким отходит на несколько шагов назад — с этого расстояния я не различил бы даже очертаний чучела — и легко, почти не целясь, пускает стрелу.

— Ух ты!!! Прямо в глаз!!! — захлебываясь от восторга, кричит сынок.

— Дон Алессандро! — раздается позади голос Сай. — Скоро подадут ужин. Пойдемте переоденемся к столу.

Мальчик, громко повозмущавшись, все же подчиняется, и мы с Кимом остаемся одни.

Он долго и пристально смотрит на меня — с вызовом во взгляде. Лук опущен, но я знаю: в умелых руках достаточно доли мгновения, чтобы пустить смертельную стрелу.

— Метко стреляешь, — наконец говорю я и позволяю себе дружески хлопнуть его по плечу.

Не оборачиваясь, ухожу со двора.

День догорает. После ужина, прошедшего на удивление мирно, мы расходимся по комнатам. Дети и Сай по распоряжению Вель занимают теперь бывшие покои Диего Адальяро, а мы с Вель снова играем в прятки: для меня приготовлена старая комнатушка, в которой так и не заделан скрытый за гобеленом проход в детскую.

Наконец-то мы остаемся одни.

Не могу сдержаться, сгребаю податливую Вель в объятия и с наслаждением целую — сладко, властно, глубоко. Мы целуемся бесконечно долго, не разжимая объятий. Руки Вель обхватывают мои плечи, ласкают затылок, зарываются в волосы. Мои ладони скользят по ее узкой спине, сжимают аппетитные округлости под ворохом юбок, трогают грудь сквозь плотный корсаж.

Еще немного — и я снова совсем потеряю контроль. Но теперь я не хочу торопиться, словно грубый нетерпеливый мужлан. Мы меняемся: я наскоро освежаюсь в теплой пресной воде и уступаю купальню Вель. Пока она всласть плещется в ванне, без стеснения растягиваюсь на широкой мягкой кровати, раскидываю руки и ноги в стороны, словно морская звезда, закрываю глаза и блаженно улыбаюсь. Совсем скоро Вель — обнаженная, соблазнительная — придет ко мне в постель. И я буду любить ее долго. До самого утра.

Да, воистину это лучший день в моей жизни.

====== Глава 62. Жить без страха ======

Комментарий к Глава 62. Жить без страха глава пока не бечена

Я выбралась из теплой ванны, насухо вытерлась полотенцем и подошла к полочкам, вделанным в стену — сплошь уставленным множеством пузырьков. Каждый из них напоминал мне о Лей: это она с любовью и заботой собирала весь этот арсенал, которым всякий раз после ванны умащивала мою кожу. Чтобы оставалась нежной и упругой, чтобы не теряла влагу, чтобы приятно пахла, чтобы не сгорала на солнце… Я внимала ее словам вполуха, почему-то уверенная, что так будет всегда, и мне вовсе не обязательно запоминать ее наставления, ведь Лей рядом…

Но она давным-давно покинула поместье, и мне оставалось лишь вспоминать ее слова и различать пузырьки по цвету и запаху.

Я хотела спросить у Джая, слышал ли он что-либо о ней и о Хаб-Арифе, но вначале нам было не до того, а теперь… теперь я боялась услышать страшное.

Неторопливо втирая в кожу масло с нежным, тонким ароматом, я вспоминала руки Лей. Нашла ли она свое счастье с Хаб-Арифом? Что вообще случилось с халиссийцами? Увижу ли я когда-нибудь единственную по-настоящему близкую подругу?

Закончив с маслом, я подошла к зеркалу и распустила волосы. Расчесала до шелковистого блеска — прядь за прядью. Джай всегда любил мои волосы — перебирать, пропускать между пальцами, зарываться в них лицом. Любил, когда мои волосы падали ему на грудь и плечи, если я склонялась над ним за поцелуем…

По телу пробежала сладкая, томительная дрожь. Я натянула чистую рубашку — дорогую, из тонкого дескарского шелка — и вернулась в комнату.

Джай спал, откинув голову на подушку и слегка повернувшись в сторону окна. Его широкая сильная грудь ровно, медленно поднималась в такт дыханию. Одна рука прикрывала обнаженный живот, другая безвольно свесилась с края кровати.

Мои губы тронула улыбка. Хотелось защитить эту несвойственную Джаю безмятежность. Накрыть ладонью, загородить своим телом от всего враждебного мира… В своем эгоизме я и не подумала, что ему надо дать как следует отоспаться — едва ли за долгие месяцы войны и изнурительных переходов он мог позволить себе спокойный сон.

Что ж, пусть отсыпается. Я с большой осторожностью положила на край кровати свесившуюся руку, поцеловала любимого в теплое плечо, чуть ярче разожгла тлеющую лампу и устроилась на своей половине кровати с мундиром и иглой — раз уж выдался свободный вечер, лучше не терять его зря и как следует заштопать прореху.

Работа продвигалась медленно: я то и дело отвлекалась, рассматривая спящего Джая. Взглядом ласкала волевой профиль — широкий лоб, крупный нос, резковатую линию челюсти, расслабленные во сне губы. Он похудел, но стал как будто более жилистым, и на выпуклых мышцах отчетливей просматривались неровные линии шрамов. Мерцающий свет лампы отбрасывал призрачную тень на букву «А», когда-то выжженную на его груди. Я бездумно коснулась ее кончиком пальца…

Джай вскинулся, словно вихрь, испугав меня до паралича, и крепко прижал к кровати. Сердце заколотилось в горле, я вытаращила глаза, глядя на его перекошенное лицо.

— Джай, это я… — пролепетала я, неспособная пошевелиться. — Это я, Вель.

— Вель… Прости.

Он отдернул руки, словно от огня, освобождая меня из тисков захвата. Я потерла плечо, на котором наверняка завтра нальется синяк, и успокаивающе погладила любимого по щеке.

— Джай, ты дома. Больше не надо ни от кого защищаться.

— Вель… — сдавленно произнес он и склонился надо мной низко-низко.

Тронул волосы, которые я все-таки собрала в косу, чтобы не мешали. Обвел загрубевшими пальцами контур подбородка — и смотрел, смотрел, вглядываясь в меня так пристально, словно не узнавал.

— Что с тобой, милый? — с возрастающей тревогой спросила я.

— Ты такая красивая, — прошептал он и очертил пальцем контур моих бровей, носа, губ. — Хочу тебя запомнить.

— Запомнить? — тревога пустила черные щупальца к сердцу, сдавила живот, проникла в самую душу. — Ты собираешься покинуть меня?

— Нет, нет… — он качнул головой и шире распахнул глаза. — Что ты! Я никуда не уйду от тебя. Просто…

— Что?

— Я стал плохо видеть, Вель. И мне кажется… это ухудшается. Однажды я ослепну, и тогда… хочу всегда помнить, какая ты на самом деле.

— Что за глупости! — нахмурилась я и ласково потрепала его за волосы. — Завтра же поедем к доктору Гидо, он посмотрит тебя и назначит лечение. Ты не ослепнешь, мы этого не допустим.

Он склонился надо мной и поцеловал меня в губы. Я раскрыла их ему навстречу, но он лишь скользнул по ним смазанным движением, коснулся подбородка, впадинки под ним, спустился на шею. Прижался лицом к груди, не пытаясь снять с меня рубашку. Замер на несколько мгновений — кажется, мы с ним дышали в унисон. А затем…

…затем его широкие плечи содрогнулись. Еще раз, и еще. Он шумно, порывисто выдохнул, и я почувствовала на рубашке горячее, мокрое.

Никогда прежде не видела его слез. Не видела их и теперь — даже в этот момент он старался не показывать свою слабость, лишь шумно дышал, и его большое, сильное тело время от времени судорожно содрогалось. Я осторожно перебирала непривычно длинные волосы, легонько массировала кожу головы, нежно касалась напряженных плеч, бугрящихся мышцами рук. Шептала тихо всякие глупости — только бы успокоился, только бы поверил, что дома, что мы вместе, что нет причин расставаться и ждать новых невзгод.

В этот миг нашего странного единения я была абсолютно уверена: вместе мы справимся с любой напастью, что пожелала бы омрачить наше счастье.

Вскоре Джай затих, так и не подняв головы. Его тело потяжелело: снова заснул.

Я продолжала перебирать его волосы и гладить расслабленное тело — нежно, ласково, словно малое дитя. И думала, сколько же времени должно пройти, чтобы забылась война, опасность и смерть. Чтобы он перестал вздрагивать во сне…

Просыпаюсь и снова не сразу понимаю — где я, что со мной, кто со мной. Мягкая постель — лежать на ней непривычно, но очень приятно. Тихая ночь — за окном слышится лишь нестройный хор южных цикад и далекий шепот морского прибоя. Женщина, прильнувшая ко мне всем телом — моя Вель, и она мне не снится. Чтобы убедиться в этом, вдыхаю родной запах — волос, кожи, ароматного притирания, еще чего-то неуловимого. Убираю упавшие на лицо светлые пряди, вновь не могу насмотреться на красивое лицо. На бледные щеки падает тень длинных ресниц, пухлые губки чуть приоткрыты, как у ребенка. Сладкие, манящие.

Мне становится стыдно, что напугал ее первым пробуждением. Ночь любви, о которой мечтал, превратилась в ночь недоразумений и отголосков прошлого. Осторожно, невесомо, чтобы не разбудить свое спящее счастье, касаюсь губами ее губ.

Увы мне: она просыпается. Смотрит непонимающе — один короткий миг — и тотчас лицо ее озаряется улыбкой.

— Джай, — шепчет она и трет сонные глаза.

— Спи, родная, — шепчу я в ответ, но нет сил держаться от нее в стороне.

Хочется видеть ее всю — обнаженную, распахнутую — для меня. Хочу оставить ее в покое, не тревожить ее сон, но притяжение невыносимо, и губы снова льнут к губам, руки сминают ткань рубашки, добираются до голой кожи, накрывают горстью мягкую, теплую грудь.

Вель с тихим стоном переворачивается на спину, поддается мне, раскрывается. Хочется целовать ее всю и везде — и теперь я не спешу, не отказываю себе в удовольствии заново изучить каждый уголок желанного тела. Она любит, когда я слегка прихватываю губами кожу на шее — и теперь закрывает глаза, чуть отклоняя голову. Она любит, когда я ласкаю пальцами и языком твердые соски — и теперь выгибается, словно натянутая тетива в умелых руках лучника. С наслаждением исследую ртом впадинку между мягких округлостей, нежную линию живота, слегка потяжелевших бедер. Дразню языком призывно раскрытое лоно — она снова смущается, словно впервые, пытается оттолкнуть, но затем запрокидывает голову и хватает ртом воздух, двигаясь в такт моим движениям.

Я бы мог довести ее до грани, но меня самого разрывает от вожделения, и я хочу, чтобы мы достигли вершин вместе. Она впускает меня с утробным стоном, и я обнимаю ее, прижимаюсь теснее, окутываю ее собой. Моя, моя… Теперь навсегда.

Время растворяется в жгучем, исступленном желании. Лишь когда мы оба утоляем испепеляющую нас жажду, возвращается способность мыслить, говорить.

Я лежу на спине, закинув за спину руки, и смотрю на нее. После неистовой любви как будто начинаю лучше видеть — каждую черточку милого лица. Она лежит на боку, прижавшись ко мне грудью, и водит пальцами по уродливым полосам моих шрамов. Медленно очерчивает букву «А» на моей груди, склоняется и целует — сладко, нежно, над самым соском.

— Почему ты не избавился от клейма? — задает мне первый вопрос.

— Зачем? — спрашиваю в ответ и улыбаюсь.

— Чтобы забыть обо всем. О страшных годах рабства.

— Разве об этом забудешь? — хмыкаю я. Притягиваю любимую к себе еще ближе, прослеживаю ладонью дивный изгиб спины, обхватываю округлость пониже. Как я скучал по этому.

— И все же… почему? — допытывается она.

— Хочу его оставить. Я ваш раб, донна Адальяро, и всегда им останусь.

— Ах так, — щурится хитро и вдруг выворачивается из моих объятий, словно змея, и садится мне на живот, заводит мои руки за голову, прижимает к постели. Смотрю на нее — на красивое лицо, на по-женски налитую грудь, что маячит прямо перед глазами, на крутую линию разведенных бедер, что белеют поверх моих. — Тогда выполняй мои желания.

— С удовольствием, госпожа, — улыбаюсь я, не в силах оторвать взгляда от заманчивого зрелища.

— Закрой глаза, — требует она.

Это трудно — после почти целого года, в течение которого я не мог ее видеть, — но я с неохотой подчиняюсь.

Отдаюсь давно позабытым ощущениям. Насмешница прикасается умело и возбуждающе — так, что хочется застонать от неутоленной жажды, сгорая от нетерпения. Изводит, терзает, легкую боль сменяет откровенной лаской, не оставляет забытым ни единого уголка моего тела. Добирается до сокровенного, дразнит долго и жестоко, будто это ей игрушка. С закрытыми глазами трудно уловить, когда бесцеремонные пальцы сменяются губами, но теперь все едино — с губ срываются стоны и мольбы: ну давай же, давай…

Наконец изволит сжалиться — надо мной или над собой — позволяет открыть глаза, переплетает пальцы с моими, впускает в узкую тесноту своего лона и начинает медленные, мучительно-сладкие движения.

Много позже, разгоряченные и покрытые испариной, лежим, обнимая друг друга, дарим друг другу ленивые, чувственные поцелуи и обретаем возможность мыслить и говорить.

— Джай… расскажи мне.

— Что?

— Все… что стало с халиссийцами?

— Тебя интересуют все или кто-то конкретный? — усмехаюсь я, вдыхая дивный запах ее кожи у виска.

— Ты знаешь.

— Они живы. И Зверь, и Лей. Во всяком случае, были, когда я видел их в последний раз.

Ненадолго ныряю в воспоминания — еще свежие, но уже ставшие прошлым, стремящиеся отойти на дальний план, в другую жизнь. Отступление халиссийцев, что держали победу на кончиках своих мечей, но внезапно вкусили горечь поражения; короткий совет с северянами, где генералы-южане снова сошлись в единогласной мнении — окружить и добить. Вопросительный взгляд маршала, безумный план, родившийся в моей голове — без шанса стать реальностью, и все же услышанный и поддержанный бывшими соотечественниками.

И снова переговоры с Хаб-Арифом. На него больно было смотреть — гордый, сильный, несломленный, и все-таки проигравший. Они не ожидали милости от армии союзников, а после колебались, решая, отвергнуть ее с презрением и умереть в бесславном бою — или дать шанс своим детям жить и продолжать их род на землях предков.

— Мы заключили договор, — говорю я Вель самое важное, стараясь не вспоминать гнев и боль в глазах Зверя. — Границы отодвинуты далеко на восток, вглубь континента. Плодородное южное побережье полностью отошло под протекторат Саллиды. В десяти лигах от новой границы халиссийцы не имеют права селиться. Со временем там установят охранные приспособления, которые придумал Аро. К этим порождениям пекла халиссийцы не сунутся в здравом уме — они плюются жидким огнем на три полета стрелы.

— Но… где же они будут жить, если вы отобрали у них плодородные земли? — тихо спрашивает Вель.

В этом вся она. Ей бы только жалеть — своих, чужих…

— Отобрали, но не совсем. На что саллидианцам те земли? Кто захочет переселяться с насиженных мест в незнакомые, враждебные? Там будут жить халиссийцы. Но те, кто пожелает остаться на этих землях, должны признать себя гражданами Саллиды — и принести клятву не поднимать оружие против своей державы. Наказание за нарушение — смерть виновного и изгнание его семьи без права возвращения.

— И… многие остались?

— Многие. Женщины, дети — те, кто хочет жить в сытости и безопасности. С ними остались мужчины — чтобы защищать, пахать землю, растить урожай.

— А… Хаб-Ариф и Лей? Они тоже остались?

— Нет, — мрачнею я, вспоминая черные глаза Зверя, мечущие раскаленные молнии, и круглый живот Лей, что держит его за руку, смиренно отступив на полшага назад. — Они ушли. Хотят найти новые земли — но не на западе, а на востоке.

— Но… там же пустыня?

— Кто знает? — пожимаю плечом и чувствую, как кожу щекочет упавший на него светлый локон. — Говорят, оттуда, из-за восточных гор, прилетают птицы, что не могут гнездиться в пустыне. Хаб-Ариф принял решение. Он сам в ответе за свою семью. А я в ответе за свою.

Прижимаю к себе свое сокровище, оглаживаю плавные изгибы обнаженного тела, дышу ею, люблю ее.

— Ну а ты? — спрашивает она и касается губами моей скулы. — Что собираешься делать?

Я тяжело вздыхаю: она вплотную подобралась к тому, что хотелось бы отодвинуть как можно дальше. Не хочется оставлять ее даже на день, даже на час, но… Иначе мне не получить того, к чему я стремлюсь всем сердцем.

Сделать ее своей.

— Мне придется уехать, Вель.

— На север? — чувствую, как под моей ладонью напрягается ее тело.

— Да. К королю Аверленда. Я должен вернуть себе имя, Вель. Восстановить свои права на дом. Только после этого я смогу заткнуть рты насмешникам. Стать достойным тебя и просить твоей руки — чтобы не опозорить вдову сенатора союзом с безродным бывшим рабом.

Она постепенно расслабляется, проводит пальцами по моей груди, животу, кладет ладонь на бедро. Мое тело недвусмысленно отзывается на дразнящую ласку. Зарываюсь носом в ее шею, зацеловываю хрупкую линию ключиц. Еще немного — и заурчу, словно кот. Я не помню, когда еще был настолько счастлив.

— Я хочу поехать с тобой, — наконец произносит она.

На мгновение замираю, принимая услышанное.

— Правда?..

— Я соскучилась по Аверленду. По родным. По холоду, — она вздрагивает от легкого, невесомого прикосновения моих пальцев к ее груди. — И по тебе. Не хочу отпускать тебя больше так надолго.

— А дети?

— Поедут с нами.

Закрываю глаза и представляю себе невозможное. Мы — семья, живем в доме моих родителей, Алекс и Габи называют меня отцом. Пожалуй, дом придется достроить: после роскошного поместья Адальяро он покажется Вель слишком тесным. Тем более, если у нас появятся еще дети… На которых больше никто не заявит права.

— Ты согласен? — не дождавшись ответа, допытывается она.

— Согласен ли я? Вель, да это гораздо больше, чем я мог мечтать!

Ее ладонь опасно смещается — и чем жарче становится в паху, тем меньше я способен думать.

Впрочем, до утра думать вовсе не обязательно.

====== Глава 63. На север ======

Кастаделла с возвращением мужчин постепенно начинала оживать. Ремонтировались дома, заново мостились булыжником улицы, чистились акведуки. В порту, на рынках, в ремесленных мастерских забурлила жизнь, заново распахивались и засевались поля, за фрахт торговых кораблей вновь начались нешуточные сражения.

Сенат заработал в полную силу, поэтому я опять много времени стала проводить вне дома. Правда, теперь заседать в Сенате было гораздо приятней: решались обыденные, мирные вопросы; жестокие потребности войны и непопулярные решения военного времени не висели над душой каждого из сенаторов.

Контрибуция от халиссийцев, разделенная между городами Саллиды, оказалась ничтожной по сравнению с тем, сколько всего предстояло восстанавливать после войны.

Одним из первых в Сенате встал вопрос о выполнении грабительского контракта с пиратами, пришлось заново перекраивать карту страны. Аро вернулся с Туманных островов к нам в поместье. Потеря плавильни — его детища, к которому он был нежно привязан, — и доступа к вонючей вязкой жиже, способной воспламеняться, сделала его молчаливым, нелюдимым и угрюмым. Однако мы с Джаем не могли не восхищаться, глядя на него: из некогда забитого, запуганного, костлявого и угловатого подростка он превратился в высокого, статного, невероятно красивого молодого парня. Я втайне надеялась, что однажды он сумеет забыть о своем рабском прошлом.

Дома тоже хватало забот. Часть лошадей, вместо уведенных халиссийцами, нам вернули, однако конюшню пришлось отстраивать за свой счет: муниципальных денег едва хватало на выплату военного содержания солдатам и авральный ремонт важных городских объектов. Впрочем, я не унывала: денег, переданных дядюшкой, хватало не только на покупку недостающих лошадей и постройку конюшни, но и на жалованье наемным работникам. Наконец-то я смогла свободно вздохнуть: люди отчаянно нуждались в заработках, а нашим полям требовались рабочие руки, теперь не было необходимости гнуть спину самой.

К доктору Гидо, который вернулся в Кастаделлу вместе с первыми военными обозами, мы с Джаем наведались незамедлительно. Постаревший, сгорбленный, еще сильнее усохший и совершенно седой, он, тем не менее, продолжал самоотверженно помогать людям. Джая он встретил по-отечески тепло. Долго рассматривал его глаза сквозь увеличительные стекла, заставлял его смотреть то на свет, то на темноту, рассматривать рисунки на разном расстоянии, жмуриться и, наоборот, не мигать, вращать глазами в разные стороны. Хмурился, ощупывая голову, затылок и шею, где скрывались давно затянувшиеся раны.

В самих глазах он не нашел недуга, огорошив нас предположением, что потерей зрения дают о себе знать старые травмы. Он научил меня правильно массировать Джаю голову, выписал целый ворох зелий и снадобий для расслабления мышц и сосудов, а для чтения и мелкой работы подобрал моноколь в бронзовой оправе. Зрение орла, сказал он, вернуть уже не удастся, но если Джай станет серьезно относиться к лечению, то дальнейшее ухудшение остановится, и он не ослепнет окончательно.

Мы были довольны и тем. Первое время Джай, как ребенок, дурачился и рассматривал сквозь чудесный монокль меня. А потом целовал — каждую черточку, каждую родинку, каждую веснушку, которую удавалось рассмотреть на моем лице… и не только на лице.

Через три недели наконец сбылось желание Джая: мы приехали в порт, чтобы взойти на корабль, идущий на север. Дети танцевали от нетерпения, предвкушая долгое морское путешествие, в котором, по их мнению, непременно должно было случиться множество приключений. С нами решили ехать Сай, которая ни за что не хотела разлучаться с детьми, и Аро, которому Джай предложил сменить обстановку и повидать земли, где родилась его покойная мать.

Изабель провожала нас, тяжело опираясь на руку Вуна. Между нами никогда прежде не водилось теплых отношений, но сегодня мое сердце просто разрывалось, когда я смотрела на нее. Черты гордого лица заострились, в погасших глазах застыла печаль, тонкие губы побелели — такой она выглядела лишь однажды, потеряв своего последнего сына. Когда пришла пора нам подниматься по сходням на борт, Изабель присела, обняла детей и что-то долго шептала им на ухо. В ее темных глазах явственно блеснули слезы.

Мне хотелось бы уверить ее, что мы вернемся, но… теперь я отчетливо сознавала, что больше не вольна распоряжаться собой. В день возвращения Джай сказал, что навеки останется моим рабом, хотя на самом деле уже давно стал властелином моей души; но я ощущала ровно то же самое: в одно и то же время я была и его госпожой, и его рабыней. Мое сердце, мое тело, моя судьба отныне и навечно принадлежали ему, и только ему теперь предстояло решать, останемся мы на севере, вернемся на юг или станем вечно скитаться по миру.

И я знала, что безропотно приму любое его решение.

Свобода. Вот уже год как я снова стал свободным человеком, но по-настоящему могу ощутить это только теперь, опираясь на фальшборт пассажирского корабля, слушая тихий скрип рангоутов, ласковый плеск волн, обнимающих выпуклые борта, и всматриваясь в размытую линию горизонта между небом и морем, где время от времени из воды показываются черные спины дельфинов.

Небеса, звезды или боги — уж не знаю, кому из них есть дело до людей, — теперь благоволят к нам во всем. Погода радует спокойствием и мягкостью: ни испепеляющего зноя, ни промозглой сырости, ни туманов; штормов не предвидится; паруса щедро наполняет попутный ветер, и корабль быстро летит по океанской глади, приближая мою встречу с далекой, полузабытой родиной.

Мне больше не надо жить для кого-то. Больше не надо сражаться на Арене, освобождать рабов, бороться с угнетателями, воевать против халиссийцев. Я могу просто жить — и наслаждаться существованием рядом с любимой женщиной и своими детьми.

Туманные острова капитан благоразумно решил обойти стороной. Согласно договору, пираты больше не могли нападать на суда саллидианцев, но кто знает, что взбредет им в голову. Сейчас у них за главного командор, но ведь и он не всесилен. И не вечен.

Обходной маневр стоит нам целого дня, но зато первую остановку мы делаем в по-настоящему райском месте: на Суэльском архипелаге. Самые крупные из здешних островов обитаемы, другие же служат тихим пристанищем для крупных морских черепах, что откладывают в теплом песке свои яйца. Судну предстоит задержаться в порту до позднего вечера, и мы решаем воспользоваться оказией, чтобы снять лодку и провести день на крохотном необитаемом острове в компании одних лишь неповоротливых черепах.

Воодушевленный Аро тотчас же принимается за исследование прибрежных гротов с северной стороны острова, дети с восторгом увязываются за ним в надежде поохотиться на крабов, и Сай некуда деваться, кроме как присоединиться к их непоседливой компании. Я заговорщицки подмигиваю Вель и предлагаю уйти в противоположную сторону, на южное побережье, к уютному пологому пляжу, скрытому между двумя отрогами невысокого горного хребта.

Вель соглашается. Мы остаемся совсем одни — и наконец-то можем вести себя, словно сущие дикари. Я раздеваюсь догола, Вель разувается, приподнимает юбки, ступает на спрессованную полосу прибрежного песка, с улыбкой подставляет лицо солнцу и закрывает глаза.

— Нет уж, раздевайся и ты, — требую я и, не дожидаясь позволения, принимаюсь развязывать многочисленные шнурки и расстегивать сотни крючочков, чтобы спустить платье с ее плеч.

— Джай, что ты, нас могут увидеть, — смущается она, но в конце концов соглашается разоблачиться наполовину, оставшись в одной нижней рубашке.

— Тут нас могут увидеть только черепахи, крабы и рыбы, — улыбаюсь я и хватаю ее за руку, чтобы затащить поглубже.

— Джай, не надо, я не умею плавать! — пугается она и выворачивается, пытаясь убежать.

— Я научу, — зловеще обещаю я и окатываю визжащую Вель фонтаном брызг, хватаю за талию и окунаю в теплые бирюзовые воды.

Вель сердится, бранится, отбивается, но куда там. В прилипшей к телу тонкой рубашке она кажется совсем голой, и я не могу удержаться: обхватываю гибкое стройное тело, прижимаю к себе, зацеловываю мокрое соленое лицо, шею, грудь…

Она забывает о том, что не умеет плавать, обхватывает руками мою шею, а ногами — бедра. С ее длинных волос стекают капли соленой воды, и вкус ее губ кажется невероятно свежим, ярким, новым… Я забываю о том, что хотел научить ее плавать, и люблю ее всюду: в воде, на берегу, под ласковым солнцем, в тени раскидистых пальм…

Увы, забываю я и о том, что за все приходится платить, и даже в раю могут попасться горькие плоды. Наш незабываемый день заканчивается тем, что после очередного заплыва я, расслабившись, сажусь голым задом на мокрый песок… и тут же с воплями вскакиваю, как ужаленный.

Впрочем, это так и есть: оказывается, я умудрился сесть прямо на иглы закопавшегося в песок морского ежа. Вель бледнеет и едва не лишается чувств, глядя на мою филейную часть, утыканную кончиками обломанных игл. С трудом удается успокоить любимую и убедить, что я не умру. Но остаток дня омрачен: нам приходится срочно искать Аро, Сай и детей, плыть обратно на остров, у которого причалил корабль, и впопыхах искать местного целителя. До самого отплытия Вель приходится возиться с моим задом, сдабривая его по наставлению целителя лимонным соком, оливковым маслом и дурно пахнущими снадобьями, а после одну за другой выдавливать застрявшие под кожей обломки игл.

Зато несколько последующих дней я, бесстыдно пользуясь положением «смертельно больного», лениво лежу на койке кверху задом и получаю невероятное количество ласки, заботы и внимания от любимой женщины.

Проходят дни — и «опасные раны» излечиваются, о неприятном эпизоде мы вспоминаем со смехом, а о нашем райском дне на острове — с теплом, и теперь уже я воздаю Вель сторицей за все ее тревоги, хлопоты и украдкой пролитые слезы.

С приближением к северу становится холоднее. В предпоследнем порту нам приходится запастись теплой одеждой: мы прибудем в Сноупорт в конце осени, в это время там вовсю дуют зимние ветра, воздух прихватывает крепким морозцем, а на улицах может толстым слоем лежать первый снег.

Запах над морем неуловимо меняется: теперь пахнет не удушающе-знойным югом, а кристально чистым, холодным севером. Мы с Вель все чаще выходим на верхнюю палубу подышать воздухом и понаблюдать за сизыми облаками, снежными вершинами расплывчатых гор, показавшимися с правого борта, рыболовецкими судами и фонтанами брызг над огромными тушами китов, которых в здешних водах невероятно много.

Аверленд близко. Аро вновь делается замкнутым и задумчивым, Вель впадает в ленивую меланхолию, а мне становится немного не по себе.

Как встретит меня родина? Признает ли во мне своего забытого и давно погребенного сына, или исторгнет, словно самозванного чужака?

Ответы появятся через неделю.

Дядюшкин дом встретил нас теплом растопленных каминов, запахом свежеиспеченного имбирного печенья и шумным многоголосьем разросшейся со времени моего отъезда семьи. Тетушка Амелия, слегка раздавшаяся в талии со времени нашей последней встречи, трясла кружевами на праздничном чепце и не отнимала от увлажнившихся глаз носового платка, обнимая поочередно то меня, то моих притихших от незнакомого окружения детей. Кузины в компании мужей и детей сияли от счастья; я терялась, кого обнимать вначале, а кого потом.

— Габриэла Эбигайль, как ты похожа на свою мать! — умилялась тетушка, вертя Габи во все стороны, словно куклу, и вновь шумно сморкалась в платок. — А Александр, наверное, пошел в отца. Какой же ты высокий! Поглядите-ка, он ровесник Эдгара, сыночка нашей милой Мари, а ведь на голову его выше! Вель, надеюсь, ты не забыла захватить портрет своего покойного мужа? Как же тебе не посчастливилось, деточка! Овдоветь всего после четырех лет брака! Но ничего, ты молода, у тебя все еще впереди, ты непременно вскоре устроишь свое счастье.