Рай с привкусом тлена

— Можно расчистить пустошь позади сада, под самой горой. Но строительство обойдется недешево! Ведь понадобится не только арена и бараки, но и надежное ограждение, и сторожевые псы, обслуга, охрана…

— Разве не вы только что говорили, что можете ссудить мне деньги, если я пожелаю? — коварно напомнила я.

Изабель напряженно рассмеялась и часто замахала веером.

— Что ж, ты поймала меня на слове. Но где взять столько рабов для постройки? Все до единого заняты на плантациях и лесопилке, лишних рук у нас нет.

— Куплю на рынке, — не сдавалась я. — Или арендую. Помнится, вчера среди гостей был дон… Контеро? Монтеро? Он хвастался, что строительство — его доходное дело. Почему бы ему не одолжить мне рабов?

Долгое время в беседке слышались только тихие взмахи веера, но в конце концов свекровь произнесла с видимым недовольством:

— Не нравится мне эта твоя затея. Но если Диего позволит, я не стану препятствовать.

Я облегченно выдохнула, внутренне празднуя победу. Но мне уже не терпелось увидеть место, с которого начнется борьба за свободу всех рабов Кастаделлы!

— А можно посмотреть на эту пустошь?

— Успеется, дорогая. Позови-ка свою рабыню, пусть она нам почитает.

Хлопает дверь, и я непроизвольно настораживаюсь. Кто-то из рабынь или сама госпожа? Хватаю полотенце и успеваю вытереть лицо и шею, когда слышится стук. Я по обыкновению молчу. Дверь медленно открывается, и на пороге появляется она.

Сердце с силой бьется о ребра, на короткое мгновение перехватывает дыхание. От волнения холодеют кончики пальцев, но я стараюсь себя не выдать.

— Как ты? — спрашивает она, делая неуверенный шаг.

Одета как северянка: легкое платье застегнуто наглухо до самого горла, длинные рукава скрывают руки до запястий. В юбках нет пышности по южной моде, тонкая фигура госпожи выглядит совсем по-детски.

— Как всегда, занят бездельем.

Смотрю на нее пытливо, пытаюсь понять, удалось ли ей поговорить с красавчиком? Она будто нарочно опускает взгляд, смотрит мне в плечо. Нетерпение сменяется раздражением. Снова играет со мной в игры? Но я не цепной пес, выпрашивающий подачку.

Стискиваю челюсти, терпеливо жду. Она неспешно подходит почти вплотную. Берет со стола пузырек с мазью.

— Ложись.

Уже не просьба — приказ. Усмехаюсь. Госпожа входит во вкус?

Молча подчиняюсь, ложусь лицом вниз и застываю. Чувствую, как напрягается каждая мышца под тонкими пальцами. Спина все еще ноет, но я уже не помню в своей жизни дней, когда бы я не чувствовал боли. Это так… обыденно.

Но к ласке никак не могу привыкнуть. Знаю, что донне Адальяро претит жестокость, но тело не хочет слушать доводов разума. У него своя правда. Выстраданная.

Женская рука медленно чертит линии на спине. Уверен: не только вдоль шрамов. Стараюсь дышать глубоко и думать о боях. О погибших братьях. Об Арене. Об Аро. Иначе…

— Я говорила с Диего, — вдруг произносит госпожа. Мне кажется, или она склонилась ниже? Если бы волосы не были убраны в прическу, они бы коснулись моих плеч. — Он не в восторге от идеи, что я буду участвовать в играх на Арене. Но мне кажется, я смогу его убедить. Изабель уже думает над тем, где разместить манеж для тренировок.

Выдыхаю. Кровь приливает к вискам: неужели получилось? Помимо воли чувствую благодарность к этой неуверенной, робкой северянке.

Зачем она вообще явилась сюда? Что она забыла в этой прóклятой всеми богами стране? Неужели там, откуда она приехала, было мало своих красавчиков?

— С Диего мне следует быть осмотрительной. Он бывает вспыльчив, а тебя попросту недолюбливает.

Недобро усмехаюсь. Хорошо, что она не видит. Пусть дон Адальяро пыжится сколько влезет: мы еще посмотрим, чья возьмет. Благодаря его женушке…

— Еще бы. За что ему меня любить?

— Я хотела… поговорить с тобой.

— О чем?

— Я знаю, тебе тяжело сидеть взаперти. Я хотела бы, чтобы ты мог свободно передвигаться по дому и поместью. Но Изабель и Диего опасаются, что ты… наделаешь глупостей. Ты… можешь пообещать мне, что не станешь пытаться бежать, нападать на других рабов или дерзить хозяевам?

Почему-то становится смешно, и я приподнимаюсь на локтях, сажусь на постели. Ее рука соскальзывает с моего плеча — на кончиках пальцев поблескивают остатки целебной мази.

— Я буду само послушание, госпожа Адальяро, — усмехаюсь, глядя на нее в упор.

Она роняет взгляд на колени, но через мгновение берет себя в руки, окунает палец в баночку и проводит линию по моей груди. Спускается на живот — туда, где еще багровеют следы от плети.

Ничего не могу с собой поделать: напряженно вздрагиваю при каждом прикосновении. Возбуждение накатывает неукротимой волной. Перехватываю ее запястье — стараюсь не сжимать слишком сильно. Подбираю полотенце, один за другим вытираю измазанные жирной мазью пальцы. Зачем-то перебираю их своими. Подношу узкую кисть к губам, целую поочередно каждую подушечку. Мазь пахнет приятно, ощущение нежной кожи на губах дразнит, лишает контроля. Тяну ее за руку на себя, заставляя сесть ближе, рука забирается за спину, нащупывает застежки на платье.

— Не надо, — неуверенно выворачивается и пытается отстраниться. Не смотрит на меня, но щеки зарделись.

— Почему? — нетерпение сменяется досадой.

Она ведь не может не понимать, что способны сделать с мужчиной ее отнюдь не невинные ласки?

— Сейчас день, — она поводит плечами, прижимает ладони к животу, поднимается.

— И что? — во мне вскипает дурацкое упрямство. Ее отказ почему-то дико раздражает. Еще вчера она сама просила меня…

— Ну… сейчас светло, и… я… у меня…

Вспоминаю о красноватых синяках, которые видел на ней утром, и это злит еще больше. Прямо не тронь ее, какая нежная. Неужели у благородных донов принято спариваться в темноте и в одежде, слегка приспуская брюки и приподнимая юбки? Что ж, я могу и так.

— Чем чаще мы будем пытаться, тем будет верней, — цежу сквозь зубы. Ловлю ее руку, тяну на себя, быстрым движением захватываю тонкую талию. Девчонка успевает лишь ахнуть, когда я опрокидываю ее на постель. — Не бойтесь, госпожа Адальяро. Не хотите раздеваться — не надо. И новых синяков больше не будет.

Серые глаза настороженно распахнуты, чувствую, как быстро бьется ее сердце. Нависаю над ней нарочито близко. Губами почти касаюсь ее губ, ловлю кожей лихорадочные вздохи. Рука находит край платья, ползет по стройной ноге вверх, слегка сжимает и отводит бедро. Она проводит языком по губам и приоткрывает их в ожидании поцелуя, но я не намерен ее целовать. Она ведь не хотела прикосновений? Для дела поцелуи не так уж и нужны, я готов и без них.

Но вот готова ли она?

Усмехаюсь собственным мыслям, демонстративно облизываю палец, случайно задевая краешек ее губы, лезу под юбку. Она вздрагивает, когда я касаюсь ее чувствительной плоти, подбирается, пытаясь увернуться. Не позволяю; неторопливо провожу пальцем вверх-вниз. Не слишком влажно, но сойдет.

Когда вхожу в нее, она дергается, закусывает губу, тонкие брови болезненно изламываются.

— Тебе больно?

— Немного, — признается. — Ночью перестарались.

— Потерпи, — мне больше нечего сказать: остановиться я не в состоянии.

Быть в постели с женщиной — это приятно. Просто быть, отпустив рассудок, наслаждаясь действом. Без боли, унижений и жестоких игр. Слишком давно этого не было… до минувшей ночи.

Только когда напряжение выходит вместе с семенем, замечаю, что девушка подо мной искусала губы почти до крови. Где-то глубоко внутри шевельнулись слабые угрызения совести, но я тут же отогнал их: с чего бы? Я не обходился с ней грубо. О ребенке она попросила сама, а другим способом его не сделать.

Как только я отпускаю ее, она стыдливо поправляет на бедрах платье.

— Так тебе нравится больше? — интересуюсь не без издевки.

Отворачивается, смотрит в сторону.

— Мне не должно нравиться. От меня ждут другого.

Эти слова почему-то больно задевают, и я стискиваю зубы. Ну а чего ты хотела, милая? Тебе предлагали искусного любовника, ты отказалась. От меня ведь ожидались не телячьи нежности, не так ли?

Она тихо сползает с постели, разглаживает на коленях платье и молча выходит из комнаты. А я еще долго сижу на кровати, отупело глядя в стену. Невольно прислушиваюсь к тишине за стеной: мне померещилось, или я в самом деле слышу сдавленные всхлипы?

Спина немеет, и я встаю, чтобы размяться. Сам не знаю зачем, подхожу к двери, толкаю ее, останавливаюсь на пороге. Девичья фигурка в скромном северном платье свернулась калачиком на кровати, руки прижаты к груди, лоб почти касается колен. Угловатое плечо приподнимается ровно и размеренно: юная госпожа спит.

Где-то там, за ребрами, острым когтем царапает навязчивое чувство вины. Мне не в чем себя упрекнуть, и все же чувство не отпускает.

Что я сделал не так?

Диего почтил поклоном седовласого дона и его богато одетую немолодую леди и ослепительно улыбнулся на прощанье.

— Мне не нравится твоя затея, — снова взяв меня под руку, сквозь зубы процедил он.

Как у него получается одновременно улыбаться и шипеть, как змея?

— Тебе не нравится, что теперь у меня появилось увлечение, помимо вышивки и чтения? — я постаралась не отстать в притворстве и медово улыбнулась.

— Выставлять раба на бои! Играть и делать ставки! Да что обо мне подумают люди? Что я не в состоянии обеспечить свою жену?

— Подумают, что твоя жена азартна, вот и все, — я поправила разъехавшиеся края кружевной накидки на плечах.

— Но ты жена сенатора! Даже я не позволяю себе так часто ставить на боях…

— Диего, — я улыбнулась еще шире. — Если у тебя есть свои маленькие увлечения, то позволь мне иметь свои. Я уступила тебе в главном, — я выдержала многозначительную паузу, чтобы он успел почувствовать себя пристыженным. — Неужели ты не уступишь мне в такой малости?

Мы уже подходили к воротам поместья, и раб-привратник услужливо открыл перед нами калитку.

— Хорошо, — помолчав, скрипнул зубами Диего. — Ты говоришь, вы с матерью уже присмотрели место? Могу я взглянуть?

— Разумеется, дорогой. И раз уж ты так любезен, можно я возьму на осмотр и Джая? Его это будет касаться в первую очередь.

Диего посмотрел на меня так пристально, будто видел впервые.

— Полагаю, если я стану возражать, тебя это не остановит. Ведь так, Вельдана?

Чувствуя себя достойной ученицей Изабель, я обольстительно улыбнулась.

Отблески закатного солнца мягкими мазками ложились на уныло-серый камень предгорья, когда мы вместе с Диего и Изабель остановились на краю пустоши в отдаленной части поместья. Джай, одетый в приличную, хоть и рабскую одежду вместо набедренной повязки, каменным изваянием застыл за нашими спинами. Мне удалось добиться для него короткой прогулки к будущей учебной арене, но не удалось убедить мужа и свекровь в его покорности и безопасности. Руки Джая были скручены за спиной и пристегнуты цепью к ошейнику из толстой кожи, а по бокам его стерегли двое дюжих рабов.

Зрелище удручало. Подножие предгорий имело значительный уклон в сторону моря, а из сбитой в камень почвы, подобно зубьям сказочных драконов, торчали обломки скалистой породы. Тощую, бесплодную землю, высушенную палящим солнцем, покрывала скудная трава. Тень горного хребта укрывала площадку лишь утром, когда солнце медленно поднималось из-за вершин, зато начиная с обеда здесь можно будет сойти с ума от жары.

— Это все, что я могу предложить, — с деланным сожалением покосилась на меня Изабель.

Диего промолчал, а я неуверенно обернулась к Джаю.

— Что скажешь? Годится это место для тренировок?

К моему удивлению, закованный в цепи Джай не выглядел разозленным или удрученным. Наоборот, его глаза, почти голубые из-за отраженного в них неба, горели лихорадочным возбуждением.

— Мне годится любое место, которое выделит госпожа, — с непривычным смирением ответил он. Мои брови поползли на лоб, когда он опустился на колени и низко поклонился. — Будет ли мне позволено приступить к работе завтра с утра? Тогда я смог бы начать расчищать площадку от камней.

Я скосила глаза на Диего. Поймав мой взгляд, муж поджал губы.

— А еще выдать тебе заступ, лопату? — недовольно проворчал он, обращаясь прямо к Джаю. — Боюсь, в этом случае мне придется нанимать аркебузира, чтобы стерег тебя, как бешеного пса.

— Это лишнее, — Изабель мягко скользнула ладонью по предплечью сына. — Я сегодня же велю вкопать здесь столб, к нему можно привязать длинную цепь. Руки и ноги заковать в кандалы — такие, как на лесопилке, для особо строптивых. Буянить в таких сложно, а вот работать они не помешают.

Немея от ужаса, я снова взглянула на Джая, но на его лице не шевельнулся ни единый мускул. Кажется, перспектива быть посаженным на цепь, как дикое животное, ничуть его не пугала.

— Благодарю, добрые господа, — кланяясь до земли, произнес он раболепно. — Ваша щедрость не знает границ.

«Как и твое лицемерие», — поморщилась я.

Когда мы вернулись в дом, уже совсем стемнело. Я велела рабам-стражникам освободить Джая от кандалов и ошейника, а сама отдала себя в руки девушек. Сай помогла мне искупаться и вымыть волосы, а Лей велела лечь на прохладный камень ложа прямо в купальне и мягкими массирующими движениями втерла в кожу ароматное масло, а затем смазала синяки целебной мазью.

— Будьте с ним строже, — неожиданно услышала я над ухом тихий шепот. — Не позволяйте ему быть грубым с вами. Он ваш раб, а не муж.

Приподнявшись на локтях, я с удивлением посмотрела на Лей. Неужели она знает о том, что произошло между мной и Джаем? Но Лей красноречиво прошлась по синим пятнам на моих руках, которые сегодня обозначились яснее, чем прежде.

— Все в порядке, Лей. Не беспокойся. А теперь помоги мне одеться, глаза слипаются.

И в самом деле, день сегодня выдался нелегким. Слишком много душевных усилий потрачено на то, чтобы убедить Диего и Изабель согласиться на мою авантюру. Удивительно, но даже их согласие не радовало меня так, как можно было ожидать. Впрочем, кого я обманываю? Мне до сих пор было горько и обидно за то, как обошелся со мной Джай сегодня днем. Будто я не живая женщина, а бездушная кукла из плоти и крови, о чьих чувствах вовсе не обязательно заботиться. Прошлой ночью я на какое-то время поверила, что хоть немного нравлюсь ему, но теперь…

…Теперь понимаю, что все мужчины одинаковы. Он такой же, как Диего, которому все равно, от кого я рожу наследника. Такой же, как Ким, которому все равно, кого обнимать и целовать на потеху хозяину. Такой же, как Хорхе, которому все равно, кто сегодня будет доставлять ему плотское удовольствие.

Лей облачила меня в чистую рубашку и оставила одну. Мне показалось, что наружной дверью она хлопнула нарочито громко.

Я встала у окна, прислонившись головой к косяку, и вдохнула запах распустившейся к ночи маттиолы. Тихо скрипнула дверь, на этот раз внутренняя. Тело невольно напряглось, словно в ожидании удара: сейчас мне не хотелось ничего и никого. Хотелось только, чтобы меня оставили одну, и желательно навсегда.

Спиной я почувствовала чужое тепло; мужская ладонь осторожно легла на мое плечо. Я отдернула руку и сжалась, избегая прикосновений. Не оборачиваясь, бросила сухо:

— Иди спать. У тебя завтра тяжелый день.

Он помедлил, все еще стоя за моей спиной, но все же не посмел прикоснуться ко мне еще раз. К счастью, не стал он и спорить, приводя глупые дневные доводы. Дыхание позади стихло, раздались негромкие шаги, снова скрипнула дверь.

Джай ушел, но мне не стало лучше в одиночестве.

Разумеется, он рад, что добился своего. Разумеется, ему безразлично, что я чувствую себя использованной игрушкой. Да, мы оба боремся ради высокой цели, но во что превратилась моя жизнь?

====== Глава 17. Приятные новости ======

Я как солдат на войне

Я разрушил все преграды

Я разобрался,

Я продумал

Свое возрождение!

Jaimes Arthur, Recovery

Безделье и лихорадочное возбуждение порождают бессонницу. До утра я так и не сомкнул глаз, пытаясь разогнать череду противоречивых мыслей.

Внутреннее ликование оттого, что девчонке удалось выторговать место под будущую тренировочную арену, сменилось бессмысленными тревогами. Что, если мне не удастся вдохновить рабов на восстание? Что, если семейка Адальяро раскусит мой план раньше времени? Или госпожа Вельдана передумает помогать мне, заполучив наследника для своего муженька?

Гоню прочь малодушные мысли. Назад дороги нет. К чему истязать себя сомнениями? Поражение ты имеешь прямо сейчас, почему бы не побороться за победу?

Победа не терпит слабаков.

Напряжение охватывает не только разум, но и тело. В вереницу образов настойчиво проникает облик госпожи с поникшим взглядом. Гоню его прочь, но он упрямо возвращается, вползает под сомкнутые веки. Надо признать: девочка времени зря не теряет, следует нашему плану. Молодец, упорства ей не занимать.

Вот только слева под лопаткой неприятно скребет острый коготь уязвленного самолюбия — почему вчера прогнала?

И почему это меня задевает? Моя задача простая — заделать ей ребенка. Так что же не так? Почему она заупрямилась?

«Мне не должно нравиться», — набатом звучит в ушах тихий голос. Слышу, как скрипят стиснутые в раздражении зубы. Она права: ее удовольствие — не моя печаль. Для этого у нее есть красавчик.

Переворачиваюсь набок, но что-то внутри по-прежнему мешает, гложет, не дает покоя.

Может, ей больно? В ту ночь со мной она ни разу не вскрикнула в экстазе, не закатила глаз от наслаждения, не задрожала от сладкой истомы в моих руках.

«Мне не должно нравиться».

А меня не должно это заботить.

Что она вообще делает в моих мыслях? Сделка есть сделка. Я не против выполнить свои обязательства, дело за ней. Не хочет — не надо. У меня есть задачи поважнее.

В глупых обрывочных раздумьях проходит ночь, наступает рассвет. Испытываю выдержку, дожидаясь, когда за стеной послышатся утренние шорохи. Но пока еще тихо: госпожа наверняка спит в своей огромной мягкой постели, расслабленная и теплая. Любопытно, как она лежит: на спине, разметав тонкие руки и приоткрыв губы, или свернувшись калачиком и обнимая подушку?

Что за ерунда лезет в голову?

Наконец в хозяйской спальне начинается возня: пришли рабыни. Слышу, как хлопает дверь купальни. Понимаю, что и сам бы не прочь посетить уборную, но надо дождаться, когда госпожа спустится к завтраку.

Встретиться с ней не удается: еду приносит рабыня Лей, зыркая с неприязнью, а после меня заковывают в кандалы и выводят из дома молчаливые стражи. По пути пытаюсь переброситься с ними парой фраз, но им будто вышибли мозги: на лице никаких эмоций, в потухших глазах — пустота.

Меня привязывают цепью к столбу и оставляют наедине с лопатой, киркой и ломом под присмотром мускулистого халиссийца. Расправляю плечи, смотрю вверх и улыбаюсь. Яркость голубого неба режет глаза. За горами показывается золотистый ореол восходящего солнца. Пустошь покрыта утренней тенью — отличное время для работы. Вдыхаю влажную свежесть полной грудью и принимаюсь за дело.

Звон столовых приборов, недовольное молчание Диего и лукавые взгляды Изабель начинали действовать на нервы.

— Сегодня я планирую выехать в город по делам, — непринужденно начала я, обращаясь к мужу. — Надеюсь, ты не возражаешь.

— По каким таким делам? — он впервые за утро посмотрел на меня в упор.

— Хочу посетить контору твоего благородного друга, дона Рауля Монтеро. По вопросам строительства.

— Хочешь поехать одна? Без меня? — помрачнел Диего.

— Ты ведь до вечера будешь в Сенате. А я не хочу терять целый день. Чем раньше начнем, тем раньше у Джая появится возможность как следует тренироваться. Первый бой уже в субботу.

— Нехорошо, когда женщина занимается делами за спиной мужа, — вставила Изабель, внезапно растеряв свои приторные ухмылочки.

— Но вы ведь ведете дела семьи, пока Диего занят политикой, — спокойно возразила я.

Сегодня я выспалась как следует и была готова к решительным действиям. Тяжкий вдох и печальный взгляд Изабель, брошенный на Диего, показались мне хорошим знаком.

— Жена дона Рауля, Анхела, приглашала меня в гости, помнишь? Не думаю, что нарушу приличия, если загляну к ней, а заодно и поговорю с ее мужем. В ее присутствии, разумеется.

Диего с силой сжал челюсти, но возражать все-таки не стал.

— Что ж, будь по-твоему. Из Сената я отправлю посыльного к дону Монтеро с просьбой принять тебя в мое отсутствие. Так приличия не будут нарушены. Как только посыльный вернется с ответом, я отправлю к тебе карету и приглашение.

Я улыбнулась ему так искренне, что взгляд Диего слегка потеплел.

— Благодарю тебя, дорогой. Право же, мне не хотелось бы отвлекать тебя от государственных дел, поэтому всем будет лучше, если о своем развлечении я позабочусь сама.

— Только будь осторожна, — напомнил он, промокая губы салфеткой. — И обязательно возьми с собой телохранителей.

— Непременно, милый.

После завтрака я проводила мужа до ворот. Вун услужливо открыл дверь кареты, но сегодня Диего жестом отослал его прочь, обернулся ко мне и взял мои руки в свои.

— Вельдана… скажи мне, ты несчастна со мной? — спросил он так тихо, чтобы нас не мог услышать возница.

— Диего, — я попыталась улыбнуться через силу. — Почему ты так думаешь?

— Я не могу перестать думать об этом… Я знаю, что поступаю дурно, принуждая тебя… ложиться с рабом ради моего ребенка. Скажи мне… он груб с тобой? Он неприятен тебе? И потому ты придумала свою затею с боями рабов? Чтобы однажды избавиться от него прямо на Арене, где ты его и купила?

— Святой Творец! — ужаснулась я. — Диего, как ты мог подумать такое! Я и не думала от него избавляться! И… нет, он не груб со мной, если тебя это беспокоит. Мы делаем то, что от нас требуется. А ты… я не могу тебя винить, Диего. Мы оба должны справиться с этим.

— Спасибо, Вельдана, — он коснулся лбом моего лба и погладил меня по щеке. — Дождись от меня известия, прежде чем выезжать в город. И знай: я доверяю тебе. Если строительство и эти… игры тебя развлекут, я не стану препятствовать.

Карета уехала. Еще некоторое время я стояла у ворот, провожая взглядом облачко пыли позади нее, а затем вернулась во двор. Изабель, лениво помахивая веером, остановила меня на террасе.

— Душа матери радуется при виде согласия между вами, дети. Как отрадно знать, что вы поладили.

— Да. Мне тоже отрадно, — я отвела глаза. Было неприятно находиться рядом с этой вероломной женщиной.

Я уже собиралась уйти, но Изабель придержала меня за локоть.

— Как продвигается… наше деликатное дело? Твой раб проявляет усердие?

— Да. Он делает все, что требуется.

— Надеюсь, что вскоре мы порадуемся счастливой новости, — она весело подмигнула мне, но в уголках ее глаз затаился холод.

— Я тоже надеюсь на это, матушка.

Сегодня притворяться любезной было особенно нелегко: слащавая улыбка свекрови мне претила.

— Что ж, ступай. У меня много дел, да и ты сегодня будешь занята. Увидимся за обедом.

Предпочтительней было бы не видеться с ней вовсе, но я выдавила из себя улыбку и кивнула. Лей и Сай безмолвно скользнули вслед за мной.

— Чего-нибудь желаете, госпожа? — пискнула Сай, когда мы вернулись в покои.

Я задумалась.

— Сегодня я собираюсь выехать в город. Если хотите, можете съездить со мной. Когда я решу свои дела, заедем на рынок. Пройдемся по лавкам, присмотрите себе что-нибудь.

— Что, госпожа? — удивленно хлопнула черными ресницами Сай.

— Ну, не знаю… что-то из одежды и обуви. Может, украшения. Или ароматные масла, притирания…

Рабыни недоуменно переглянулись. Было видно, что с языка юной Сай готов сорваться очередной вопрос, но Лей едва заметно одернула ее и улыбнулась мне.

— Благодарим вас за доброту, госпожа. Мы будем рады сопроводить вас.

— Спасибо. Тогда можете идти. Как только получим сообщение от Диего, я позову вас.

Сай упорхнула, а Лей неуверенно задержалась на пороге. Помешкав, она обернулась.

— Госпожа… могу я остаться, чтобы спросить кое о чем?

— Разумеется, Лей, — я присела у окна и указала девушке на соседнее кресло. — Спрашивай.

Рабыня легкой, кошачьей походкой подошла ближе, но сесть не осмелилась. От меня не ускользнули ее внутренние колебания: она как будто решалась на нечто важное.

— Ну же, Лей? Говори, не бойся. О чем бы ты ни спросила, обещаю, что отвечу, если смогу.

— Госпожа… — девушка изящно опустилась на колени около меня. — Не будет ли дерзостью с моей стороны спросить вас… о личном?

— Сколько раз я должна позволить тебе, чтобы ты перестала сомневаться?

— Донна Изабель… каждое утро спрашивает меня… в каком состоянии ваша ночная одежда и постель, госпожа. Нет ли на ней… пятен. Ну… вы понимаете, о чем я.

— Понимаю, — я кивнула.

Несмотря на раннее утро и спокойный сон ночью, на меня вдруг навалилась свинцовая усталость, и я подперла рукой щеку.

— Так что же тебя волнует? Говори, как есть.

— Сегодня утром… пятен не было.

— Верно. И ты сообщила об этом донне Изабель? — я расстроенно взглянула в черные глаза рабыни.

— Нет, — растерявшись, ответила она. — Я сказала, что сегодня ночью, как и вчера, в вашей постели был мужчина. Мне казалось, что именно этого вы хотите. Но… теперь я боюсь, что навредила вам этой ложью.

— Ты правильно поступила, Лей, — выдохнула я и усадила ее в кресло.

— Я не понимаю, — она качнула головой, и мне вдруг захотелось снять с нее нелепую белую повязку, увидеть красоту ее густых иссиня-черных волос. — Я хочу быть полезной вам, госпожа. Но боюсь все испортить по незнанию. Если бы вы объяснили мне, что происходит… я могла бы помочь вам.

— Помочь? — задумчиво переспросила я. — Ты правда хочешь мне помочь, Лей? Но… почему?

— Я готова благодарить всех богов, госпожа, за то, что вы купили меня. Вы… добрая и милосердная. И мне больно видеть, как вы несчастны.

— Несчастна? Я выгляжу несчастной, Лей?

— Простите, госпожа, но в ваших глазах не видно радости. Я не могла понять… думала, что донна Изабель нарочно хочет подстроить так, чтобы дон Диего узнал о… о вашей измене. Чтобы поссорить вас с мужем.

Я грустно улыбнулась такому предположению.

— Зачем бы она стала это делать, Лей?

— Не знаю, госпожа. Может, вы объясните мне? Донна Изабель выглядит довольной. А ваш муж — несчастным. И вы тоже, госпожа. А этот раб, он… он…

— Что?

— Настоящий грубиян, — тонкие смуглые пальцы Лей гневно сжались в кулаки. — Я ничего не понимаю, госпожа. Что происходит? Зачем вам этот раб, когда ваш муж — такой красавец? Неужели он вам не по нраву?

Я закусила губу, раздумывая над тем, могу ли поделиться с Лей своей болью. Ни одна живая душа в этом доме не способна облегчить тяжесть на моем сердце, но если бы у меня была верная подруга…

— Тебе можно довериться, Лей?

— Разумеется, госпожа. Вы можете доверять мне, как себе. Я никогда не предам вас, даже под пыткой. А ведь мне известно, что это такое. Если бы вы рассказали мне… может быть, и вам стало бы легче, и я сумела бы помочь?

— Ты мне ничем не поможешь, милая, — я тепло улыбнулась, глядя в красивые глаза рабыни. — Но я расскажу, чтобы развеять твои тревоги. Только поклянись мне, что ни один человек не узнает того, что ты услышишь от меня.

— Клянусь, госпожа. Клянусь своей кровью, своей жизнью, которая всецело принадлежит вам.

— Мой муж бесплоден, — тяжкое признание свинцовой гирей скатилось с моих губ. — Но семья Адальяро нуждается в наследнике, и он должен родиться. Вот только отцом будет другой.

Лей ахнула и тут же прикрыла ладонью рот.

— Джай согласился мне с этим помочь. Поэтому Изабель и справляется каждое утро о чистоте моей постели.

Первый шок в глазах Лей сменился жалостью, а затем ее изящные черные брови съехались к переносице.

— Но… что же случилось этой ночью, госпожа?

Я вздохнула, потупив взгляд и вновь кусая губы.

— Скажи мне, Лей… тебе ведь доводилось бывать… с мужчиной, не так ли?

— Много раз, госпожа, — она горько усмехнулась. — Но я могу на пальцах одной руки сосчитать, сколько раз это случилось по моему согласию.

Теперь уже и я взглянула на Лей с сочувствием.

— Это… всегда бывает так?

— Как?

— Ну… — я уже не рада была, что затеяла этот разговор.

— Вам больно, госпожа? — догадалась Лей и нахмурилась. — Так и думала, что этот увалень не способен как следует обращаться с женщиной!

— Нет, Лей, не то чтобы очень. Просто поначалу…

Глубоко вдохнув, я выложила ей все как на духу. Лей слушала меня очень внимательно, и вскоре поперечные морщины у ее переносицы разгладились.

— Все пройдет со временем, — сказала она мягко. — Вы просто еще слишком юная, госпожа, а рабу вашему ручищами только шеи ломать, а не женщину ласкать. Но вы не тревожьтесь, я знаю, как вам помочь — как раз кстати, что мы сегодня выезжаем в город.

После откровенного разговора с Лей на душе стало легче, будто вместе с признаниями с нее свалилась свинцовая тяжесть.

Известие от Диего я получила только к полудню: дон Монтеро согласился принять меня после обеда, чтобы обсудить детали предстоящего заказа. С Изабель я должна была встретиться в столовой лишь через четверть часа, поэтому первым делом побежала на пустошь — поделиться новостью с Джаем.

Если утром работа приносила ни с чем не сравнимое удовлетворение, то в разгар жаркого дня, отогнавшего пугливую тень за горы, пустошь превратилась в настоящее пекло. Рубаха взмокла от пота и только мешает, но снять ее нет возможности из-за кандалов. На лесопилке нам выдавали соломенные широкополые шляпы от солнца, здесь же никому нет до меня дела. Единственная моя компания — темнокожий халиссиец с рабским ошейником и толстой дубинкой: ему полагается выполнять роль стража, но на деле он просто сидит в отдалении на плоском камне, в тени широкого зонта, и лениво отгоняет мух от лица пучком сухой травы. Когда я окликнул его в первый раз, чтобы сбегал в бараки и принес мне шляпу, сучий выродок только осклабился щербатым ртом. Во второй раз в ответ на просьбу дать напиться ублюдок демонстративно повертел в руках кувшин и медленно, проливая воду себе на шею и грудь, вылакал все до последней капли. К полудню в горле уже сухо, как в пустыне, а камни начинают двоиться в глазах. Кирка прибавила в весе по меньшей мере втрое, и работа спорится уже не так ладно, как утром. Раскаленные на солнце кандалы растирают вспотевшие запястья в кровь, и я начинаю жалеть о своей опрометчивой просьбе работать в одиночку.

Шуршание песка и мелкого гравия под легкими шагами выводит меня из вязкого забытья: к пустоши подходит донна Адальяро. Ее появление может стать для меня сущим спасением: если попрошу у нее воды, она не откажет. Выпрямляюсь в ожидании, пока она приближается, смахиваю пот со лба и силюсь улыбнуться. Чувствую, как лопается пересохшая нижняя губа и по ней ползет тягучая капля крови. Слизываю, пока не заметила госпожа.

— Заканчивай. Ты мне нужен. После обеда едем в город.

Смотрю на нее оторопело. Что мне заканчивать? Отбросил кирку — и готов. Вот только… Ухмыляюсь, демонстративно дергая натянутую между кандалами и столбом цепь.

— Где ключ? — забавно хмурит брови Вель.

Киваю на бессовестно храпящего у камня горе-стража. Не без злорадства наблюдаю за тем, как он вскидывается после окрика госпожи, испуганно шарит в карманах в поисках ключа и дрожащими пальцами отпирает замки. Освобожденные руки чешутся закончить жизнь глиняного кувшина на его тупой башке, но я помню: лучше держать себя в руках. Растираю саднящие запястья и стараюсь не шататься, когда иду вслед за госпожой. Южное солнце здорово бьет по мозгам, хотя на голове уже порядком отросли волосы.

Подмывает спросить, куда мы едем, но я берегу слова: сухая гортань словно слиплась внутри, мешая не то что говорить — даже дышать. Мечтаю о чистой, прозрачной воде, которой выпил бы сейчас целое ведро, и о прохладной ванне в каменной купальне.

Госпожа молчит, и я не тревожу ее молчания. Лишь когда мы входим в покои, она произносит:

— Приводи себя в порядок. Пока будешь мыться, Лей принесет тебе чистую одежду и еду.

— Госпожа, — выдавливаю из себя, жадно глядя на запотевший кувшин у окна. — Можно выпить воды?

— Ну разумеется, Джай, — выдыхает она и внимательно наблюдает за тем, с каким наслаждением я глотаю обжигающую холодом воду, наверняка только-только принесенную из подземных ледников.

Вода слегка подкислена лимоном, и за это блаженство я готов прямо сейчас продать душу дьяволу.

— Тебе что… не давали пить? — широко распахнутые светлые глаза наполняются гневом.

Я уверен: если госпожа узнает о мелких пакостях раба-стражника, тому несдобровать. Но холодная вода с лимоном сейчас кажется слаще нектара, колючий еж внутри прячет острые иглы.

— Влага на солнце испаряется быстрее, чем успевает насытить тело, госпожа.

Взгляд Вель становится подозрительным: похоже, не верит.

— Ладно. Будь готов к моему возвращению.

— Куда мы едем, госпожа? — любопытство побеждает упрямую гордость.

— Нанимать рабов для строительства. Нарисуешь дону Монтеро план тренировочного городка, чтобы он мог оценить стоимость сделки. И еще наверняка тебе понадобятся какие-то приспособления для тренировок. Да хоть те же деревянные мечи — на вилле Адальяро их просто нет. Пройдемся по рынку, купим, что нужно.

— Да, госпожа, — кланяюсь я, внутренне ликуя. Она не отступилась от своего обещания.

Старшая донна Адальяро выходит проводить нас до кареты, бросая на меня недовольные взгляды. Некоторое время они препираются с младшей донной из-за того, стоит ли той взять еще двоих рабов, чтобы обеспечивали безопасность в дороге. Забавно наблюдать любезное шипение двух змей, но победила все же старшая. Мысленно усмехаюсь: напрасно она так доверяет этим молодцам. Вздумай я их убить, бедолаги испустили бы дух, не успев даже выхватить ножи из-за пояса.

Жарко. Но теперь на голове та самая широкополая соломенная шляпа, которую мне позабыли выдать утром. Ребятки по обе стороны от меня стоят на запятках с деревянными лицами, а я с любопытством разглядываю окрестности. Не проходит и четверти часа, как карета останавливается у начала торговой улицы, возле двухэтажного здания с вывеской «Подрядные работы Монтеро».

Меня просят начертить на листке бумаги план моего нерожденного детища. Будущего царства рабов, которые болью и кровью вырвут свободу у зарвавшихся господ Кастаделлы. Вожу карандашом по бумаге с истинным удовольствием. Хозяин хмыкает в подкрученные смоляные усы:

— Неужто хотите скопировать саму Арену, донна Адальяро?

— Почему нет? — улыбка госпожи ослепляет не только слащавого дона, но и меня. И как ей удается так преображаться? — Только молю вас, дон Рауль, ничего не говорите дону Вильхельмо. Не то он затаит обиду на Диего.

— Ну что вы, донна Вельдана. Мы, деловые люди, знакомы с понятием коммерческой тайны. Кроме того, дружба с господином сенатором слишком драгоценна, чтобы разбрасываться ею ради досужих сплетен. Надеюсь, вам удастся поразить нас на ближайших играх, донна Адальяро.

— Не сомневаюсь в этом, — ослепительно улыбается юная госпожа, и я невольно любуюсь ее улыбкой. Еще ни разу не видел ее такой: запуганный ягненок чудесным образом превратился в светскую леди, способную вести переговоры и прикрывать интриги любезностями. — Приходите в ближайшую субботу на Арену, увидите моего раба в деле.

— Этого? — дон Монтеро пренебрежительно кивает в мою сторону. — Я его знаю: это Вепрь. Я слышал, что вы купили его у дона Вильхельмо прямо на Арене. Но берегитесь, госпожа: он непредсказуем. На позапрошлых играх я ставил на него крупную сумму и проиграл: он просто отказался сражаться.

Госпожа Вельдана одаривает меня задумчивым взглядом.

— В этот раз можете смело ставить на него — не прогадаете. Вот только… не рекомендую говорить об этом дону Вильхельмо, — ее улыбка искрится ярче полуденного солнца над гладью моря.

— Договорились, — дон Монтеро улыбается в ответ так слащаво, что во мне вспыхивает желание вдавить эти белые зубы ему прямо в затылок.

Несмотря на адскую жару, на улице дышится гораздо легче, чем в прохладе «Подрядных работ Монтеро». Еще некоторое время мы таскаемся по лавкам, выбирая и заказывая будущий тренировочный инвентарь, а затем женщины надолго застревают у лавок с тряпками и побрякушками. Я же внимательно рассматриваю дальние ряды, где располагается невольничий рынок. С большого расстояния пытаюсь разглядеть поникшие лица собратьев по несчастью.

Потерпите, ребята. Избавление грядет.

— Не пора ли домой? — обмахиваясь веером что есть силы, взмолилась я.

Но у обеих моих спутниц горели глаза: сегодня ни одна из них не осталась без подарка.

— Нам еще надо заглянуть к травнице, — напомнила Лей и потащила меня к неприметной лавке, обмазанной снаружи глиной. — У нее бывают восхитительные масла, соли и притирания. А еще кое-какие чудодейственные мази, — добавила она тише.

— Откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Здесь мне помогали заживлять раны. Да и прежняя хозяйка любила наведываться сюда вместе со мной. Поверьте, я знаю толк в том, как сделать кожу нежной и сияющей.

Внутри лавки было прохладней, чем на улице, но в голову ударил пьянящий аромат благовоний. Сознание поплыло, и я присела в любезно предложенное гостевое кресло. Хозяйка лавки, с сильным акцентом говорившая на северном наречии, принесла мне подкисленной воды, а затем, к моему облегчению, ее заняла расспросами Лей. Юная Сай, глазеющая по сторонам с раскрытым от удивления ртом, не могла не вызвать улыбку.

Я уже почти уснула в кресле, разморенная духотой и одуряющим запахом, когда Лей, набравшая целую корзинку всевозможных мешочков и пузырьков, наконец разрешила нам ехать домой.

Выйдя из лавки, я словно погрузилась в растопленное масло — настолько раскаленным оказался воздух на улице. Однако назойливая дремота почти сразу сменилась любопытством: неподалеку от входа Джай разговаривал с невысоким сухощавым доном, чьи виски убелила густая седина.

— …но не для Аро! — услышала я брошенный в сердцах обрывок фразы.

Благородный дон, завидев меня, торопливо дернул Джая за рукав рубахи, и тот осекся на полуслове.

— Э-э-э… — только и смогла вымолвить я, растерянно переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Седовласый господин поспешил снять с головы элегантную шляпу и учтиво поклонился мне.

— Донна Адальяро, покорнейше прошу простить меня за дерзость.

— Какую дерзость? — удивленно переспросила я.

— Я посмел без позволения разговаривать с вашим рабом.

— Мой раб может разговаривать с кем угодно и не нуждается в моем позволении. Вот только… не имею чести вас знать, добрый господин.

— Ох, еще раз прошу меня простить, любезная донна. Меня зовут Гидо Зальяно, я служу лекарем у дона Вильхельмо Верреро.

— Очень приятно, — я улыбнулась и протянула ему руку для поцелуя. — Значит, вы знакомы с Джаем?

— А также знаком с каждой некогда сломанной костью в его теле, госпожа, — улыбнулся в ответ немолодой лекарь. — И был весьма рад увидеть его в добром здравии.

— Если хотите, можете поговорить, а я подожду в карете, — предложила я.

— О нет, добрая донна, я не смею отнимать драгоценное время супруги господина сенатора. Вы и так сделали старика безмерно счастливым.

— И чем же? — моему удивлению не было предела.

— Мне греет душу знание, что вы хорошо обходитесь с бедным мальчиком и не тираните его.

— Мальчиком?

— Я давно уже не мальчик, Гидо, — сердито пробурчал Джай. — Раскрой глаза: мне уже три десятка лет.

— А ведешь себя, как мальчишка. И ты вполне мог бы быть мне сыном.

— Не мог, — грубо оборвал его Джай, — госпожа Адальяро торопится, не будем ее задерживать.

Не попрощавшись со старым знакомым, Джай развернулся и размашисто зашагал в сторону кареты, словно это он был господином. Я смущенно пожала плечами и еще раз подала руку дону Зальяно.

— Вы можете приходить в наш дом в любое время, когда вам захочется увидеться с Джаем, господин Гидо. Мы будем рады видеть вас у себя. — Оглянувшись на напряженную спину Джая, я тихо добавила: — Ну, уж я непременно буду рада.

К вечеру во двор поместья начали съезжаться повозки с заказанными мною строительными материалами, инструментами и тренировочным инвентарем. Джай деловито распоряжался приемом товара — под неусыпным оком Хорхе и в присутствии двоих рабов-телохранителей.

— Кто позволил тебе спустить этого дикаря с цепи? — возмущенно сетовала Изабель, утащив меня в сад и наблюдая за перемещениями рабов-носильщиков из оплетенной виноградом беседки. — Разгуливает по двору, будто он тут хозяин.

— В цепях нет необходимости, без них он работает лучше.

— Тебе напомнить, что совсем недавно он напал на дона Вильхельмо? — недобро прищурилась свекровь.

— Мы уже обсуждали это. Дон Вильхельмо обращался с ним, как с животным. Ко мне Джай не испытывает злости и умеет быть благодарным.

— Благодарным? — поджала губы Изабель. — Ему оказали честь и допустили к ложу благородной леди, а он, похоже, возгордился и уже командует тобой.

— Это не так, — вздохнула я, хотя ее слова неприятно царапнули внутри. — Просто он знает, что его купили дорого, и предложил мне единственный вариант, как вернуть потраченные на него деньги. И приумножить их.

— Лучше бы он проявлял усердие в том, что от него требуется, — понизив голос, склонилась к моему уху Изабель. — Если у семьи Адальяро появится наследник, этот раб разом окупит себя.

Мои щеки загорелись — то ли от смущения, то ли от досады, — и я отвела глаза.

— Вы говорите об этом каждый день. Я вынуждена отдаваться другому мужчине ночью, а днем мне не устают напоминать об этом. Неужели вы не понимаете, как я себя при этом чувствую? — с горечью упрекнула я свекровь.

— Ты бы чувствовала себя куда лучше, если бы предпочла Кима, дорогая, — вкрадчиво шепнула мне на ухо Изабель.

Кима. Который на глазах у господ занимается развратом с рабыней, возлежит с моим мужем и по ночам ублажает свекровь. И после этого прелюбодейство с ним должно заставить меня почувствовать себя лучше? Да они тут все тронулись умом, не иначе.

— Поездка утомила меня, — я поднялась, не глядя на Изабель. — С вашего позволения, отдохну у себя.

Каждая мышца в теле приятно ноет: сегодня хорошо потрудился. После приезда госпожа не стала заковывать меня в кандалы, а без них работается значительно легче. В масштабах предстоящей работы я сделал всего ничего: выворотил из сбитой в железо почвы камни на участке размером в два человеческих роста. Капля в море, если посудить. Зато теперь я убежден, что дело двигается, и воплотить задуманное возможно. Завтра с утра появятся нанятые госпожой рабы и начнут возводить ограждение. Нескольких я смогу привлечь себе в помощь. Успеть бы выстроить каркас и крышу до сезона дождей.

Сегодня поистине удивительный день. Я не только смог приступить к воплощению мечты, но и встретил лекаря Гидо. Аро жив! Гидо выходил его. Поначалу мое сердце забилось быстрее, но вскоре мрачные мысли отравили первую радость: мальчик все еще остается игрушкой в руках Вильхельмо. Игрушкой, которую можно подкладывать под каждого… Ублюдок не преминет отомстить мне даже заочно и не успокоится, пока не сживет Аро со свету, уж мне ли не знать. Да еще постарается сделать так, чтобы мне стало об этом известно.

Когда садится солнце, на пустошь приходит чета Адальяро. Липкий страх заползает под рубашку: что, если дону Диего стукнет в голову передумать? Но он наблюдает за мной в молчании. Поймав мой настороженный взгляд, демонстративно обнимает жену и целует ее в губы. Отворачиваюсь: во мне закипает глухая ярость, хочется презрительно сплюнуть. Какое мне дело до его игрищ с женой? Пусть бы и трахал ее сам, раз уж выставляет напоказ свою власть над ней. Но ведь он своими руками подкладывает ее ко мне в постель, так зачем теперь дразнит?

Вспоминаю мягкость ее губ под своими губами, и ярость заставляет меня крошить в кулаках камни. Раз уж ей так по душе ее красавчик, то пусть и проводит у него ночи. Но в виски ядовитым жалом вонзается мысль: никто не имеет права целовать ее губы. Я был ее первым, и ночью она снова ляжет со мной. Она родит детей — от меня, не от него. Пусть она носит его имя, но в страстной истоме будет шептать мое.

Ярость отступает: теперь красавчик Диего кажется мне жалким. Пусть трахает своих смазливых мальчиков, а я буду трахать его жену.

С темнотой приходится остановить работу и возвратиться в дом. За мной стали лучше ухаживать: девица Лей приносит целый поднос еды, кувшин холодной воды и свежую одежду. Тянусь за свертком, но она вдруг хватает меня за руку.

— Ты что? — хмурю брови.

— А то, — дерзит она, презрительно искривив губы. — На какой помойке тебя держали, увалень, что ты не знаешь, как обращаться с женщиной?

— Что-о-о? — голос рокочет где-то в гортани; еще немного — и моя рука потянется прямо к горлу этой бешеной кошки. — Тебе какое…

— Госпожа слишком юная и многого не знает, а ты лезешь в нее без подготовки, как кобель на суку. Ей больно, уяснил? Вот, держи, — в мою руку ложится маленький пузырек. — Научить пользоваться или сам догадаешься, что к чему?

— Катись к дьяволу, — начиная трястись от раздражения, огрызаюсь я, но пузырек сжимаю в ладони. — Я не нуждаюсь в советах шлюхи.

Она насмешливо кривит губы, отступая к двери.

— Можно подумать, ты не такая же шлюха, как я, — находясь на безопасном расстоянии, с презрительным смешком бросает она и тут же закрывает за собой дверь.

Меня рвет в клочья дикая ярость. Никогда бы не подумал, что слова рабыни заденут меня так глубоко. Сложно отрицать, что ее слова правдивы: я такая же шлюха, как и все остальные рабы, которых возжелает хозяин.

Значит, госпожа делится с ней сокровенным? Жалуется на меня?

Поначалу хочется запустить подносом с едой в стену, разгромить мебель в комнате и вышвырнуть пузырек через окно прямо в преддверие пекла. Однако со временем ярость стихает: вспоминаю о том, что от благосклонности госпожи зависит многое. Нельзя все испортить из-за глупой гордыни. Да и какая гордыня может быть у презренного раба?

Придется взять себя в руки и все-таки стать прилежным в постели. Верчу в руках пузырек, откручиваю крышку — едва уловимый запах приятно струится в ноздри. Госпожа любит ароматные притирания, от нее всегда пахнет свежестью, а от меня после целого дня на солнце разит, как от мула.

Она пока не вернулась. Надо поторопиться и привести себя в порядок до ее прихода.

====== Глава 18. Великодушие ======

Я устал от знамений и громких раскатистых слов,

От священного ветра, что сеет одни перемены —

Завтра с новым добром воевать будет новое зло,

Разметав облака грязноватыми клочьями пены.

…

Посмотри на меня, я давно не видал у людей

Понимающих глаз.

Wherecat

Возня на пустоши продолжалась до самого вечера. Диего сегодня вернулся раньше, вместе со мной прогулялся к месту будущего строительства и долго хмурил брови, наблюдая за работой Джая. Я ожидала привычного града упреков, но Диего не сказал ни слова, даже поцеловал меня прямо там, при всех, немало этим удивив. Да и за ужином вел себя так, будто на заброшенной части заднего двора ничего особенного не происходит. Когда мы вышли прогуляться по набережной, он взял меня под руку и сообщил:

— Завтра нас приглашает к себе на ужин сенатор Эстебан Гарриди. Его жена, донна Бланка, жаждет познакомиться с тобой поближе.

— Я с удовольствием составлю тебе компанию, дорогой.

Мне даже не пришлось кривить душой: выход в свет и знакомство с новыми людьми скрашивали мои серые будни. Глядя на семейные пары, счастливо улыбающиеся друг другу, я готова была верить, что и у нас с Диего все хорошо.

— Это будет очень важная для меня встреча, Вельдана. Уж постарайся завтра быть на высоте. Если сенатор или его супруга будут спрашивать тебя о севере, о настроении короля Аверленда и приближенных к нему лордов, отвечай с величайшей осторожностью. И помни, что теперь ты живешь в Саллиде и должна заботиться об интересах нашей страны.

— А в чем дело? — насторожилась я.

— Сенатор Гарриди — жесткий, волевой человек. Между нами говоря, довольно упрямый. Я боюсь провокаций с его стороны, ведь ты северянка. А еще ты несдержанна и вспыльчива.

Я едва не задохнулась от возмущения и собиралась уже резко ответить Диего, но вовремя прикусила язык. С его точки зрения, мое поведение действительно выглядит несдержанным. Чего только стоило «представление» на Арене…

— Хорошо, дорогой. Постараюсь не поддаваться на провокации. Но если ты объяснишь, что тебя волнует, от меня будет больше пользы.

Диего обеспокоенно свел к переносице черные брови.

— Есть основания подозревать, что халиссийский посол имел целью ослабить нашу бдительность, и предложения о перемирии, с которым он приехал, — фикция. С приграничных земель от разведчиков приходят неутешительные известия. Халиссийцы мобилизуют войска, и самое плохое — есть данные, что у них появились аркебузиры. Прежде Саллида имела преимущество в вооружении, но теперь… если возобновятся стычки на границе, в нашей победе уверенности нет.

Я сглотнула. Война всегда была так далека от севера, что я никогда не воспринимала ее как нечто по-настоящему опасное. Да, я слышала о том, что младшие сыновья из некоторых благородных семейств уходят на юг вместе с вербовщиками, но нашей семьи это не коснулось: у дядюшки Эвана подрастали только дочери, хотя он все еще мечтал о наследнике. Но ведь Диего… живой пример того, что война подобралась к полуострову гораздо ближе, чем мне бы хотелось.

— И все же, как я могу тебе помочь?

— Саллиде нужна поддержка Аверленда.

— Но… я ведь не представляю Аверленд. Я ничего не смыслю в политике. Дипломатическая миссия от Сената Саллиды могла бы принести куда больше толку.

— В том-то и беда, — помрачнел Диего, в задумчивости перебирая мои пальцы, обтянутые кружевом перчатки. — Если бы между сенаторами было согласие…

— Я не понимаю.

— Дипломатические ноты из Аверленда прозрачно намекают на то, что север предоставит военную помощь, но лишь в том случае, если Саллида пойдет на определенные уступки. Некоторые сенаторы не согласны с тем, что мы должны поступаться своими традициями в угоду желаниям Аверленда. Они считают себя патриотами своей страны и убеждены, что мы можем сами справиться с угрозой из Халиссинии. Дон Гарриди — один из таких «патриотов».

Я нахмурилась.

— А какие… условия выставляет Аверленд Саллиде?

— Их множество, — скривился Диего. — Снижение торговых пошлин на северные товары: зерно, корабельную древесину и железную руду. Увеличение квоты на проход северных кораблей в нашу акваторию. Обязательное прохождение воинской службы на территории Аверленда сроком в год для каждого саллидианского солдата. Отмена рабства…

— Отмена рабства? — ахнула я, и в моей душе помимо воли вспыхнула надежда. — Это в самом деле возможно?

— Нет, — он поморщился в ответ. — Никто в здравом уме не согласится на это. Не северу указывать, как нам жить.

— Ты и сам говоришь, как твой дон Гарриди, — надежда во мне сменилась жгучим разочарованием.

— Не совсем, — возразил Диего. — Искусство переговоров не заключается в том, чтобы безропотно подчиняться требованиям оппонента. Мы изучаем весь список и пытаемся найти среди пунктов те, с которыми можем согласиться. Аверленд, безусловно, понимает, что весь перечень требований просто невыполним. Но нам необходимо убедить радикально настроенных сенаторов в добром отношении севера, иначе у нас не будет единодушия в переговорах. И ты должна мне в этом помочь. Очаруй Эстебана. Улыбайся, говори комплименты его жене, отметь его решительность и верность стране. Однако не забудь упомянуть о лояльности к нам своего дядюшки и о силе его влияния на аверлендского короля.

— Но… это же не так, — смутилась я. — Я понятия не имею, насколько лоялен к Саллиде дядюшка Эван. Я знаю, что отец благоволил к южанам, однако…

— Неважно, что там происходит на самом деле. Важно то, как воспримет это дон Эстебан. С твоим дядюшкой мы поработаем отдельно. Когда будешь писать ему следующее письмо, впишешь несколько абзацев, которые я тебе подскажу.

— Но… это… — я даже остановилась, ошарашенно глядя на мужа, — самые настоящие интриги! Я не стану манипулировать чувствами своего дядюшки…

— Станешь, дорогая, — Диего чуть крепче сжал мой локоть. — Помни, что ты теперь моя жена и должна быть верна семье Адальяро. Помни также и то, что я забочусь о стране и хочу предотвратить распространение войны на полуостров. Или ты хочешь, чтобы нас завоевали халлиссийцы?

Я промолчала. Увы, я была слишком далека от политики и интриг, чтобы понимать, чью сторону мне следует занять. Может быть, поговорить об этом с Джаем?

— Милая, — Диего остановился и приподнял мой подбородок, заставляя смотреть ему в глаза. — Ведь я уступаю тебе во многом. Уступи и ты мне. Пожалуйста… будь мне поддержкой.

— Хорошо, дорогой, — когда муж смотрел так проникновенно, у меня не было сил отказать ему. Иногда казалось, что во взгляде его глубоких черных глаз проскальзывает нечто большее, чем просто желание сломить меня.

Диего не улыбнулся, но склонился к моему лицу и мягко тронул губами мои губы. Я смутилась донельзя: поцелуи на улице, под взглядами прохожих, не входили в перечень добродетелей леди, но, с другой стороны, он мой муж…

— Я люблю тебя, Вельдана, — выдохнул Диего, слегка отстраняясь, и коснулся лбом моего лба. — Как бы я хотел любить тебя… другой любовью. Обнимать тебя в своей постели…

— Прошу, Диего, — я увернулась и обратила лицо к морю, чувствуя, как воспламеняются щеки. — Мы оба знаем, что это невозможно.

— Я знаю. Но ты могла бы… хоть иногда… проявлять ко мне больше нежности. Теперь ты совсем не приходишь ко мне по вечерам.

— Диего! — в сердцах воскликнула я. — Пожалуйста, не требуй от меня подобного. Я не могу из постели одного мужчины переходить сразу в постель другого.

— Говори тише, — зашипел Диего, опасливо озираясь. — Я понимаю. Это всего лишь бесплодные мечты несчастного глупца.

Домой мы возвращались в молчании. Я рассматривала первые звезды на небе и думала о том, что хотела бы стать одной из них. Быть далеко-далеко отсюда. От проблем, от интриг, от рабства, от боли, которую мне причиняли мужчины.

— Надеюсь, когда ты ложишься в постель с рабом, ты думаешь обо мне, — склонившись к моему виску, прошептал Диего в коридоре возле наших покоев.

— Так и есть, дорогой, — я позволила себе эту маленькую ложь и обняла мужа. — Так и есть.

Он вздохнул и нехотя выпустил из ладони мою руку. Лей тенью выпорхнула из-за колонны и услужливо открыла передо мной дверь. Входя к себе, краем глаза я заметила, что из-за другой колонны такой же тенью скользнул Ким, и содрогнулась.

— Вы выглядите уставшей, госпожа, — захлопотала Лей, принимаясь распускать завязки моего платья. — Позвольте мне искупать вас и растереть маслами, которые мы сегодня купили. Поверьте, вы почувствуете себя намного лучше.

— Спасибо, Лей, — я улыбнулась и в порыве благодарности обняла рабыню. — Джай уже здесь?

— Здесь, — бросила она ворчливо и недовольно покосилась на дверь. — Расплескал всю воду из ванны, я едва успела прибраться до вашего возвращения. Ведет себя так, будто он тут господин.

— Тебе он не нравится, — улыбнулась я.

— Кто я, чтобы мне кто-то нравился или не нравился? Главное, чтобы он угождал вам, госпожа, — уклончиво ответила Лей, избегая прямого взгляда.

Никто в этом доме не любит Джая. Пожалуй, он сам в этом виноват — слишком уж колючий и нелюдимый. И я готова была поверить в то, что у него нет и не было друзей, если бы не сегодняшняя встреча с лекарем Гидо. Кажется, это единственный человек, кроме меня, который относится к Джаю с искренней заботой.

Воспоминание о неожиданной встрече у дверей лавки напомнило о другом. Какое имя Джай произнес, когда я невольно прервала их разговор? Ах да, Аро… кажется, Аро. Судя по тому, что имя слишком короткое, это кто-то из рабов. Но кто же? Друг? Враг? Собрат по несчастью?

Раздевшись, я доверилась ласковым рукам Лей, но мысли вертелись вокруг Джая. Стоит ли мне поговорить с ним сейчас или подождать до утра? Тем для разговора накопилось достаточно: и подготовка к строительству, и беседа с Диего о сенаторе Гарриди. Хотелось также расспросить Джая о докторе Гидо и человеке с незнакомым именем Аро.

Вот только захочет ли он разговаривать? Вчера вечером я была с ним холодна, а он мстителен, как я уже успела заметить. Как мне себя вести, если он так и не придет ко мне больше? Снова унижаться, самой предлагать себя и, сгорая от стыда, напоминать об условиях сделки?

Да и хочу ли я этого?

Заботливые прикосновения Лей всколыхнули в памяти другие моменты: как сильные руки обнимали меня в нашу первую ночь, как горели на моей коже мужские поцелуи, распаляя неведомое доселе желание, как легкая боль от его движений внутри меня смешивалась с неуловимой сладостью…

Но образ Джая, охваченного страстью, сменился образом мужчины, который брал меня вчера днем без всякой жалости. Каков же он настоящий, этот северянин? Что чувствует ко мне на самом деле? Желание? Отвращение? Долг и ничего более?

Я вздохнула. Нет. Я не стану умолять его о близости. В конце концов, во мне еще осталась толика гордости.

Лежу на кровати, закинув руки за голову, и прислушиваюсь к звукам за стеной. Голоса стихли, хлопнула дверь: рабыня покинула госпожу.

В окно заглядывают любопытные звезды, одна из них особенно яркая. Я не моряк, иначе знал бы ее название. Возможно, она путеводная. За годы в неволе, обитая в рабских подземельях, я не слишком часто имел возможность смотреть на ночное небо. Здесь оно чужое, не похоже на наше. Родное небо севера смутно помнится мне из давно ушедших юношеских лет.

Яркая звезда мерцает спокойно и умиротворенно, даже ласково. Почему-то напоминает сияние светло-серых глаз.

В комнате у госпожи тихо. Надежда на то, что она придет ко мне сама, тает с каждым ударом сердца. Вчера она отвергла меня, а что будет сегодня? Что, если я ей больше не нужен?

Не попытаешься — не узнаешь. С тяжелым вздохом поднимаюсь, по-прежнему прислушиваясь к звукам. Тихо. Взгляд падает на пузырек, оставленный Лей. На всякий случай прячу его за поясом. Толкаю дверь, почтительно останавливаюсь на пороге.

Юная госпожа стоит у окна и смотрит в небо, как только что делал я. Медленно подхожу ближе, останавливаюсь у нее за спиной. Она наверняка слышит меня, но молчит, не оборачивается. Прикоснуться, как вчера, не решаюсь.

— Госпожа, — тихо обращаюсь к ней. — Я хотел бы поблагодарить вас.

— За что? — так же тихо отзывается она, не шелохнувшись.

На фоне мерцающего сияния звезд вижу, как игривый ветерок колышет завитки распущенных волос у контура щеки.

— Работа движется быстрее, чем я ожидал. И… спасибо, что не стали снова заковывать меня в цепи.

— Ты не зверь, чтобы сидеть на цепи, — грустный голос льется мне в уши. — Утром… это было не мое распоряжение. Но я больше не позволю, чтобы с тобой так обращались.

Стою у нее за спиной и не знаю, что дальше делать. Рука тянется к россыпи светлых волос, но не смеет притронуться. В вороте халата виден изящный изгиб шеи. Хочется прижаться к нему губами. Но вчера она прогнала меня. Сердце гулко ухает, разгоняя кровь по жилам. Соблазнительный запах женского тела щекочет ноздри. Я хочу ее. Это становится для меня неожиданностью. Но боюсь отказа, как глупый юнец на первом свидании.

Что делать? Я молчу, и она молчит. Решаюсь и несмело касаюсь пальцами хрупкого плеча. Хочется схватить покрепче, развернуть, дернуть на себя, смять сладкий рот губами. Стереть с нежных губ поцелуй красавчика Диего.

Вздрагивает от прикосновения, отстраняется, роняя мое сердце на пол, но оборачивается. Смотрит на меня. В сиянии звезд ее глаза тоже напоминают звезды.

— Кто такой Аро? — озадачивает меня неожиданным вопросом.

Шумно сглатываю: имя разливает внутри глухую боль. Сказать или нет? Отвечаю раньше, чем успеваю обдумать ответ:

— Раб дона Вильхельмо.

— Почему ты говорил о нем с доктором Гидо? Этот раб дорог тебе?

Долго не решаюсь ответить, но что-то тянет меня за язык, и я с неохотой признаюсь:

— Да.

— Вы… с ним… — она осекается, опускает взгляд, кусает губу.

Понимание вспыхивает во мне новой волной гнева. Да что она обо мне думает?! Если ее красавчик такой, это не значит, что все…

Давлю в себе ярость усилием воли.

— Нет. Нет. Это парнишка, совсем еще мальчик… пытливый и любознательный. Родись он в другом месте, в другое время — с радостью обучался бы наукам. В нем есть природная склонность к цифрам и естествознанию. Но он родился рабом и попал к Вильхельмо.

— Дон Вильхельмо обходится с ним жестоко? Как обходился с тобой?

Вспоминаю плеть с крючьями на концах, сдирающими кожу. Вспоминаю кипящее масло, льющееся мне в раны. Вспоминаю выкрученные суставы, соль на спине, парализующую тело. Крики Аро за решеткой напротив.

— Нет. С ним он обходится много хуже. Аро долго не протянет.

— Я… — широко распахнутые глаза ловят мой взгляд, сияют подобно звездам. — Могу попытаться выкупить его.

Сердце тяжелым молотом бьется в груди, рвется наружу, разбивает ребра. Возможно ли это?

— Он не продаст. Вам — не продаст. Вильхельмо будет знать, что вы делаете это для меня.

— Но… если я попробую? Если я попрошу Диего поговорить с ним? В конце концов, слово сенатора…

— …ничего не значит в сравнении с порочным удовольствием живодера.

— Я поняла тебя. И подумаю, как это сделать.

Не могу дышать, глядя на нее. Грустные глаза вынимают из меня сердце. Печально опущенные уголки губ заставляют его замереть. А ведь она и в самом деле добрая, эта донна Вельдана. Добрая и наивная, как ребенок. Скорее всего, Аро погибнет в цепких когтях Вильхельмо, но искреннее намерение этой девушки спасти незнакомого ей человека выворачивает меня наизнанку, рождает внутри доселе неведомое чувство.

Не могу удержаться, без позволения целую ее губы. Она не сопротивляется, слегка запрокидывает голову, приоткрывает рот. Ее податливость сводит с ума, горячит кровь, будит во мне звериную похоть, но я помню: с ней надо быть нежным.

Пальцы путаются в краях халата, в долбаных завязках на вороте шелковой рубашки. Освобождаю от ткани плечи, ключицы, пробую на вкус каждую впадинку, каждую косточку под тонкой кожей. Ладонь ложится на выпуклость упругой груди, палец обводит напряженный сосок.

Тихий вздох служит мне сигналом: сегодня меня не прогонят. Избавляю ее от остатков одежды, через голову стаскиваю с себя рубаху, замираю от прикосновения голой груди к ее прохладному телу. Руки жадно скользят по стройной фигуре, оглаживают крутые изгибы бедер, сжимают узкую талию. Губы дрожат, жадно впитывая сладость гладкой кожи — она моя.

Кладу ее на кровать, руки нетерпеливо дергают завязки штанов. Что-то с громким стуком ударяется об пол, катится к ножке кровати. Запоздало вспоминаю: пузырек со смазкой. Ростки упрямого раздражения пытаются пробраться сквозь разгоревшийся огонь желания, но я безжалостно топчу их в себе. Подбираю пузырек, скрываю в ладони, мгновением позже прячу под подушку. Обнаженное тело прекрасной девушки в полумраке комнаты манит взгляд, путает мысли. Губы встречаются с мягкими губами, язык наслаждается сладостью податливого рта, и я забываю обо всем, кроме этой хрупкой женщины, которая вздрагивает в моих руках.

Пальцы зарываются в копну шелковистых волос на затылке, запрокидывают голову, подставляют ненасытным губам беззащитную шею. Язык скользит по впадинке между ключицами, ищет упругий холмик груди, играет с затвердевшим соском. Негромкий стон заставляет меня задыхаться, распаляет огонь внутри еще сильнее: ей нравится то, что я делаю с ней.

Осторожно, чтобы не оставить синяков на чувствительной коже, целую грудь, ласкаю языком твердые вершинки. Вздрагиваю, когда невесомые ладони ложатся мне на плечи, несмело гладят разгоряченную кожу, скользят вверх, к затылку, ерошат короткие волосы, прижимают мое лицо к обнаженному телу крепче, жарче… Сердце замирает от этой нехитрой женской ласки, хочется одновременно рычать тигром и урчать котом под нежными ладонями.

Каждое прикосновение воспламеняет меня все больше. Тело начинает дрожать от нетерпения, но я помню: нельзя быть грубым животным. Пальцы находят спасительный пузырек, погружаются в прохладную вязкую субстанцию, а затем осторожно прикасаются к женскому естеству. Вель резко выдыхает и пытается протестующе ухватить меня за запястье, но я прижимаю слабые руки ладонью у нее над головой.

— Позволь мне, Вель. Я не хочу делать тебе больно, — шепчут губы, касаясь краешка ее уха.

Не могу удержаться, облизываю и легонько прикусываю нежную мочку, скольжу языком по шее, вдыхаю запах рассыпавшихся по подушке волос. Пальцы внизу гладят, раздвигают набухшие лепестки, находят заветную точку. В голове мелькает мысль: все женщины устроены одинаково, главное — терпение и ласка.

Она стонет; вместо того чтобы закрываться от меня, подается навстречу всем телом. Моим рукам, моим губам. Стоны становятся громче, слышатся чаще, и я горю. Отпускаю ее руки, сжимаю ладонями округлые бедра, развожу ноги в стороны, погружаюсь в вожделенную тесноту ее лона.

Теряю разум. Губы, руки, сердце — живут сами по себе, ищут ее; тело жаждет единения с ней.

— Вель… — шепчу ее имя, двигаясь мучительно медленно. — Вель… я хочу тебя.

Ее ресницы сомкнуты, голова запрокинута, полуоткрытые губы жадно хватают воздух. Ловлю ртом легкое дыхание, касаюсь языком ее пересохших губ, чувствую, как капли пота градом скатываются между лопаток.

Она двигается вместе со мной, а я задыхаюсь от нетерпения. Хочется дать себе волю, трахать ее до боли, до крика, до сладкого забытья; поставить на колени, положить ладонь на затылок и вдавить лицом в подушку, слушая сдавленные стоны. Но я помню, что в постели подо мной — юная госпожа, и ей нужна нежность.

Влажная от пота кожа скользит по бархатистой коже женщины, моя ладонь сжимает мягкую грудь, присваивает себе.

— Джай… — срывается с ее губ полувскрик-полустон.

В голове крутится вопрос, но на слова я уже не способен. Есть только жгучая, разрывающая сила в паху и желание обладать этой женщиной. Ее бедра приподнимаются навстречу моим; я не контролирую руки: они скользят вниз, гладят упругие ягодицы, крепко обхватывают, с каждым движением прижимают к горящему телу ближе, теснее. Наши тела сливаются в одно, объединяются в единое целое в безумном танце любви.

Ласковый кот во мне засыпает, уступает место рычащему тигру, дикому хищнику. С каждым толчком заявляю свои права на нее: моя, моя, моя!

Наконец напряжение в паху находит себе выход, наполняя ее семенем, а меня — долгожданным блаженством. Только сейчас осознаю, что мои пальцы слишком сильно впиваются в нежную кожу бедер. Нахожу в себе силы ослабить хватку, осторожно ласкаю манящие округлости, влажно целую дразнящую впадинку под подбородком.

— Вель, — касаюсь губами ее приоткрытых губ, кончик языка бесстыдно входит между ними. — Скажи мне, что ты чувствуешь.

Женские ладони гладят мою спину, пальцы несмело блуждают между заживающими рубцами от плети. Переутомленное за день тело вздрагивает под ее прикосновениями, а сердце замирает в ожидании ответа. Боюсь услышать, что опять, забывшись, что-то сделал не так.

— Все хорошо, Джай, — выдыхает она, возвращая мне биение сердца.

— Тебе не было больно? — губы неторопливо рисуют линию на ее щеке, находят соблазнительную мочку уха.

— Нет, — легкое дыхание щекочет шею, заставляя меня на мгновение зажмуриться от удовольствия. — Мне… понравилось.

— Это правда? — ее признание приводит меня в восторг, как мальчишку. Губы прослеживают контур подбородка, язык дразнит ямку между плечом и шеей. Вдыхаю пьянящий запах женщины, еще не остывшей после бурной любви. — А что понравилось больше, Вель?

— Ну… — смущается, длинные ресницы опускаются, отбрасывают темные тени на щеки. Слегка отворачивается, а я нахожу губами шелковистую шею. — Все.

Сквозь абсолютное умиротворение просачиваются капельки горечи. Боится признаться?

— Если я не буду знать, что тебе нравится, то не смогу угодить моей госпоже в следующий раз.

— Джай, — она соблазнительно прикусывает губы, и мне невыносимо хочется сделать это вместо нее. — Мне понравилось, что ты был ласков со мной. И то, как целовал меня…

— Здесь? — не могу удержаться, целую в расслабленный сосок. Она шумно выдыхает, смотрит на меня блестящими в темноте глазами. — А еще?

— Ну, — она проводит языком по губам, и я на мгновение перехватываю ее вздох своими губами, слизываю мед со сладкого рта. — И как гладил…

— Здесь? — моя рука скользит по вздрагивающему животу, пальцы зарываются в мягкие завитки волос, проникают ниже, между целомудренно сведенных ног. Она все еще возбуждающе скользкая внизу, и я бесстыдно размазываю влагу вдоль ее складочек, осторожно обвожу кончиком пальца чувствительное местечко.

— Джай, не… надо, — умоляет она жалобно, но ее слова тонут в моем безудержном поцелуе.

Мне хочется, чтобы она забылась. Чтобы кричала от страсти. Чтобы дрожала в моих руках, как я несколько мгновений назад содрогался, сжимая ее в объятиях. Вверх-вниз, и мои губы жадно целуют ее рот. Вверх-вниз, и язык снова дразнит затвердевшие вершинки груди, ушедшее было напряжение вновь нарастает. Вверх-вниз, и мой оживающий член прижимается к влажному от испарины женскому бедру. Вверх-вниз, и ее стоны ласкают мой слух — тихие, отрывистые. Вверх-вниз, и наградой мне становится ее тело, изогнутое дугой, и протяжный вскрик, сладкой музыкой льющийся прямо мне в душу.

— Вель, — обнимаю ее, содрогающуюся в только что пережитой истоме, прижимаю к себе крепко, прячу ее лицо у себя на груди, зарываюсь лицом в пушистые волосы. — Моя девочка. Моя госпожа. Ты прекрасна.

Еще не открыв сонных глаз, я поняла, что уже утро и в постели я не одна. Голова покоилась на расслабленном плече Джая, а рука обнимала его поперек груди. Сильное сердце билось мне прямо в ладонь, размеренно и спокойно.

Сегодня меня никто не будил раздражающим стуком в дверь. Еще слишком рано? Или меня наконец-то решили оставить в покое и не звать к завтраку?

В лениво приоткрытый глаз ударил яркий утренний свет, струящийся в комнату сквозь легкие занавески. Джай безмятежно спал; его широкая грудь медленно приподнималась и опускалась в такт дыханию. В этот раз мне не пришлось просить его остаться: он так и уснул в обнимку со мной. А я еще долго слушала его дыхание и украдкой целовала твердое мускулистое плечо, покрытое застарелыми шрамами.

Не смогла удержаться и теперь, приподняла лицо, прижалась губами к выпуклой мышце на мужской груди. Как же он силен! И красив. И как жаль, что столь совершенное тело навсегда изуродовано рубцами: широкими ровными полосами от порезов меча, рвано сросшимися звездами от уколов копья, оплетающими спину и бока следами от беспощадной плети. Это сильное тело ранили, резали, рвали на части, а неукротимый дух пытались посадить на цепь.

Мои поцелуи скользили все ниже; губы бесстыдно сомкнулись вокруг соска — так целовал Джай мою грудь минувшей ночью. Забывшись, я тронула его языком, и в этот момент тело сильного воина содрогнулось, ладонь молниеносно сомкнулась на моем горле. Я в ужасе распахнула глаза и встретилась с ледяным взглядом убийцы.

— Вель, — прохрипел он, когда в его зрачках вспыхнуло осознание. Жесткие пальцы ослабили хватку, дрогнули, погладили шею, будто извиняясь. — Прости, я…

— Все хорошо, — я глотнула спасительного воздуха и успокаивающе коснулась запястья Джая с проступившими под кожей венами. Кончики моих пальцев дрожали от только что пережитого испуга. — Я не должна была тебя будить…

— Прости, — повторил он, и стальной взгляд заметно потеплел. — Призраки прошлого не дают мне покоя. Наверное, нам не стоит спать вместе. Во сне я могу превратиться в дикого зверя.

— Ты привыкнешь, — я улыбнулась и осторожно погладила его по груди. — Дикий зверь уснет, а призраки прошлого перестанут тебя тревожить. Ты расскажешь, что с тобой было?

— Нет, — он перехватил мою руку, как делал всегда, когда я пыталась приласкать его. — Моим призракам не место в твоей голове.

Я огорченно вздохнула, а Джай приподнялся на локте и прищурился, глядя в окно. В утреннем свете его серые радужки казались голубыми.

— Уже не рано. Ты не опоздаешь к завтраку?

— Похоже, сегодня меня решили не будить, — я натянуто улыбнулась, любуясь непривычно расслабленным лицом Джая, на котором с одной стороны отпечатались следы от подушки.

Он смотрел на меня так, будто видел впервые. Пристально, без улыбки. Под этим взглядом мне захотелось сразу двух противоположных вещей: исчезнуть, провалиться сквозь землю, — и прильнуть к нему тесно, прижаться к сильному теплому телу, ощутить на себе мужские поцелуи.

От недостойных мыслей жаром вспыхнули щеки, и я опустила голову, разглядывая подушку. Вчера ночью Джай делал с моим телом что-то невообразимое, и это было… прекрасно. Стыдно было признаться даже себе, но я бы хотела повторения. Чтобы он целовал мое тело там, где оно сокрыто от посторонних взглядов; чтобы прикасался там, где никогда не бывало ничьих прикосновений. Он вынудил меня признаться в собственном бесстыдстве, и воспоминание об этом заливало щеки жгучим румянцем.

Джай провел ладонью по моей руке от плеча до кисти и с сожалением произнес:

— Раз уж мы все равно проснулись, лучше не залеживаться в постели. Ты еще можешь успеть к завтраку, а мне пора приступать к работе.

Я вздохнула. Его предложение слегка не совпало с моим желанием. Но это ничего. Впереди у нас трудный день, но настанет и ночь.

Непременно настанет.

====== Глава 19. День перед боем ======

Ветер рассвета,

Ветер заката —

Вороны на плечах,

Белым и черным,

Молнией ската —

Крыльев свистящий взмах.

Белая птица,

Черная птица —

Клювы острей ножей,

Грани стальные,

Яркие спицы

Бьются в моей душе.

Ворон рассвета,

Ворон заката —

Кровь запятнала снег.

Содранной коже

Небо — заплата

…Я еще

Человек.

Антон Букин

С рабами-строителями дело спорится куда быстрее, чем в одиночку. За день им удалось расчистить добрый кусок площадки и выровнять наклон почвы у подножия горы. Кроме того, обширный участок, выделенный мне под застройку, успели обнести высоким бревенчатым частоколом. Древесину подвозят с самой лесопилки — не лучшего качества, разумеется, но и на такую щедрость от семейки Адальяро я не рассчитывал.

Мне же приходится отвлечься, чтобы подготовиться к завтрашнему поединку. Слишком долго просидел без дела, мышцы успели отвыкнуть от каждодневных тренировок. Спина все еще вспыхивает болью при каждом резком движении, но я не обращаю внимания: лучше как следует размяться накануне, чтобы завтра не оплошать.

К счастью, для упражнений закуплено все необходимое: щиты и деревянные мечи, короткие учебные копья с затупленными концами, кожаные мешки, набитые морским песком, деревянные столбы с торчащими из них брусьями, несколько комплектов сносного боевого оружия. Для начала сойдет. Не помешал бы еще достойный соперник для практики, и в голову даже закрадывается дерзкая мысль попросить себе в напарники Зура, но тут же отмахиваюсь от нее. Зур занят тяжелым трудом и к вечеру будет валиться с ног от усталости.

Обед привозят в огромной бочке — такое же безвкусное варево, какое я хлебал на лесопилке. Но личная рабыня хозяйки, Лей, делает знак отойти в сторону, к камню в тени частокола, и ставит рядом корзину со снедью с господского стола. Удивлен, но отказываться не собираюсь. Играть в добрячка и делиться едой с оравой рабов — бессмысленно, каждому достанутся лишь ничтожные крохи. А мне завтра предстоит бой, так почему бы не набить желудок мясом, свежим хлебом и сочными хрустящими овощами?

— Спасибо.

— Благодари не меня, а госпожу Адальяро. Она велела кормить тебя получше.

— Младшая?

— Старшая.

Озадаченно приподнимаю бровь.

— Что ж, я польщен.

— Я бы на твоем месте так не радовалась. Как бы господская милость не вышла боком.

Окидываю ее внимательным взглядом и усмехаюсь, отправляя в рот ломоть запеченной с травами индейки. Красивая она, эта Лей. Даже шрам ее не так уж и портит, если привыкнуть.

— Ты слишком труслива для халиссийки.

Обиженно дергает плечом и поднимается с камня.

— Когда-нибудь тебе вырвут твой наглый язык.

— Эй, — придерживаю ее за руку. — Остынь. Я не хотел тебя обидеть.

Мгновение колеблется, но все же садится обратно.

— Я не халиссийка. Меня взяли из кочевых племен в приграничье.

— Давно?

— Давно. Еще девчонкой.

Ее ответ закусываю румяной корочкой хлебца.

— Твой народ истребили? Насколько я знаю, кочевники не нападают первыми.

— Да, кочевники — мирный народ. Халиссийцы жестоки. А саллидианцы… ненасытны в своей жадности.

— Ваши женщины славятся своей красотой. Зато ваши мужчины — слабаки и рохли. Неспособны защитить своих женщин. Тебя взяли в рабство вместе с матерью?

— Нет, мать продали с молотка в гарем одного из столичных господ. А меня ждал бордель.

— Бордель? — восхитительная еда внезапно теряет свой вкус. — Ребенка?!

— У некоторых господ особые вкусы, знаешь ли.

Слова и мысли разом теряются, перед глазами мелькают страшные картины, смазываются кровавой пеленой.

— Кто? Кто это был?

— Что с тобой? — она поднимается, тревожно вглядывается мне в лицо. — Не дури. Это было давно. У госпожи Вельданы мне хорошо, да продлит Творец ее годы на земле.

Родное северное наречие, на котором она произносит эту фразу почти без акцента, возвращает мне способность дышать, глаза вновь начинают видеть.

— Где ты научилась грамоте и языкам?

— В борделе было много людей с разных концов мира. И старый лекарь, из ваших. Он учил меня читать и писать. Говорил, что я схватываю науку на лету.

Из наших. Сколько же северян продолжает прозябать в рабских ошейниках в проклятой Саллиде? Сколько гордых халиссийцев, горцев, лиамцев гибнут в кровавой резне на Арене? Сколько молодых женщин из мирных кочевых племен отдают свои тела на поругание жестоким развратникам?

Ничего. Настанет день, когда все наши мучители понесут наказание. Клянусь, я доживу до этого дня. А завтра… завтра сделаю первый шаг на пути к мечте.

— Тебе… принести еще чего-нибудь? — с опаской косится на меня и недоеденный обед.

— Нет. Хотя… Пожалуй, у меня есть одна просьба.

— Какая?

— Найди мне цирюльника, — медленно провожу рукой по отросшим волосам.

В завтрашнем бою ничто не должно дать противнику преимущества.

Вилла семьи Гарриди оказалась едва ли не самой богатой в Кастаделле. На ее территории могли бы уместиться два поместья Адальяро: помимо роскошного сада, огромную площадь занимала ухоженная лужайка для игры в шары.

Мы прибыли к заходу солнца, когда изнуряющий зной начал понемногу спадать, но было еще достаточно светло. Дон Гарриди, высокий немолодой мужчина крупного телосложения, встречал нас под тенистой аркой у террасы вместе со своей дородной улыбчивой супругой. Он тепло поздоровался с Диего и учтиво поцеловал мне руку.

— Донна Адальяро. Какая честь видеть вас в моем доме. Прошу еще раз меня извинить, что не мог присутствовать на вашей свадьбе: отвлекли дела в столице. Готов признать, досужие слухи не лгали: ваша красота затмила красоту нашего древнего города.

Говорить комплименты южане мастера — в этом у меня было время убедиться, поэтому близко к сердцу слова дона Эстебана я не приняла. Но это не помешало мне улыбнуться в ответ со всей подобающей любезностью.

— Прошу, проходите в сад, — вмешалась донна Бланка, фамильярно взяв меня под руку. — Я велела подать ужин в беседку, оттуда открывается великолепный вид на закат.

Мы с Диего приехали последними. Некоторых из присутствующих господ я уже знала, другим меня представили согласно этикету, и вскоре все гости расположились за просторным, искусно украшенным столом в форме подковы. Я была весьма удивлена тем, что нас с Диего усадили на самое почетное место возле хозяев.

— Как вам нравится Кастаделла, донна Вельдана? — дон Эстебан подал едва заметный знак, и тихий, как тень, раб-прислужник наполнил наши бокалы золотистым вином.

— Я восхищена ее великолепием, — деликатно ответила я, плечом ощущая некоторое напряжение мужа.

— Прежде вы не бывали здесь, верно?

— Не приходилось, — светские разговоры обычно давались мне легко, но я помнила наставления Диего и поэтому держалась настороже. — Зато мой отец приезжал на юг неоднократно.

— Я знал вашего отца, — небрежно заметил дон Эстебан.

— Правда? — тоскливое чувство закралось под кожу, бередя застарелые душевные раны.

— Он был волевым человеком и достойным лордом. Напомните, донна Вельдана, у него ведь нет сыновей? Кто сейчас вместо него заседает в Малом Королевском Совете Аверленда?

Дон Гарриди наверняка был прекрасно осведомлен о моих родственниках, но вежливость требовала ответа.

— Нет, мой единственный брат умер в раннем младенчестве. У родителей осталась только я. А в Малом Совете от семьи Несбитт заседает теперь мой дядюшка Эван.

— Ах да, как я мог забыть. Мир так стремительно меняется с каждым годом — не уследить. Как сейчас помню старые добрые времена, когда Саллида незримо ощущала братское плечо севера.

— Думаю, ничего не изменилось с тех пор, — осторожно заметила я.

— Увы, — возразил сенатор и бросил на меня многозначительный взгляд. — Дружба ценна тогда, когда искренна и бескорыстна.

Легкое, но ощутимое прикосновение ноги Диего к моей голени сигнализировало, что разговор свернул в опасное русло. Возможно, следует сменить тему?

— Несомненно. Вы говорили, что недавно ездили в столицу?

— О да, — на лице дона Эстебана явственно отобразилось самодовольство. — В этом году я представляю Кастаделлу в Верховном Сенате Саллиды. Вы не знали?

— О! — почтительно воскликнула я. — Диего упоминал об этом, но я, право, так далека от политики…

— Теперь вы — гражданка этой страны, — назидательно произнес дон Эстебан. — Разве вам неинтересно, от чего зависит ее благополучие?

Пришлось сдаться и виновато потупить глаза.

— Разумеется, интересно. Диего говорил, что недавно Сенат Кастаделлы принимал посла из Халиссинии…

Новый тычок, ощутимей предыдущего, заставил меня умолкнуть на полуслове, но дон Эстебан успел подхватить нить щекотливого разговора:

— Верно. Эти дикари не оставляют надежды поставить Саллиду на колени без борьбы. В прежние времена, когда военная мощь Аверленда стояла за нашими спинами, они бы не посмели и рта раскрыть, не то что предлагать нам унизительную сделку. Не так ли, дорогой друг Диего?

— Аверленд не отказывал нам в помощи, — сохраняя каменное выражение лица, ответил Диего.

— Правда? А мне кажется, что это похоже не на помощь, а на базарный торг, цель которого — влезть во внутреннюю политику страны с многовековой историей.

Я взглянула на Диего, но он смолчал, с неодобрением глядя на сенатора Гарриди. К счастью, на помощь пришла донна Бланка:

— Тебо, не утомляй нашу милую гостью скучными разговорами. Вам нравятся халиссийские танцы, Вельдана?

— Никогда не приходилось видеть, — призналась я, чувствуя облегчение от перемены темы.

— Недавно мы выкупили целый гарем юных дев, отбитый у одного из халиссийских царьков. Они божественно двигаются, хотите посмотреть?

— С большим удовольствием, — улыбнулась я.

Донна Гарриди взмахнула ладонью, и вскоре на мраморную площадку близ беседки, ловко лавируя между изящными фонтанчиками, вышли несколько прекрасных танцовщиц, одетых в легчайшие полупрозрачные ткани. Поначалу было неловко смотреть на девушек в столь откровенных нарядах, и я стыдливо опустила глаза, но когда заиграла незнакомая мне музыка, а среди гостей послышались восхищенные возгласы и хлопки, я осмелилась полюбоваться диковинным танцем.

Они и впрямь были божественны, эти юные девушки, словно разноцветные птички в райском саду. Темные миндалевидные глаза и густые брови их были подведены сурьмой, чувственным губам придавал манящую яркость кармин, на запястьях и лодыжках позвякивали украшенные самоцветами браслеты, на груди и бедрах сверкали замысловатые переплетения золотых и серебряных цепочек. Гибкие смуглые тела игриво извивались в такт музыке, услаждая взор зрителей плавным рисунком танца, грациозными движениями тонких рук и стройных ног. Вот только меня не покидало ощущение, что, несмотря на заученные улыбки и игривые взгляды, от девушек веяло затаенной печалью. Помимо воли я искала на гибких спинах и хрупких плечах следы от плети, но кожа рабынь отливала чистейшей, гладкой бронзой. Значит, не во всех господских домах принято жестоко обращаться с рабами. Это обнадеживало.

Я украдкой посмотрела на Диего. Он молчал, завороженный прекрасным танцем — выходит, ему не чужды обычные человеческие чувства, и не только кровавая бойня на Арене способна его восхитить. Моя ладонь скользнула под столом к его руке и накрыла напряженное запястье. Диего вздрогнул, бросил на меня жаркий взгляд и чуть сжал мои пальцы.

— Превосходно! Браво! Божественно! — зазвучали голоса покоренных танцем гостей, после того как девушки легкой стайкой упорхнули с площадки.

И я от всей души разделяла восторг зрителей.

После следующей перемены блюд на площадку вышли натертые маслом полуобнаженные рабы, поигрывающие внушительными мускулами под оливковой кожей.

— Они будут драться? — испуг прорвался наружу опрометчивым возгласом.

— Всенепременно, донна Вельдана, — в темных глазах дона Эстебана промелькнула плохо скрытая насмешка. — Вам должно понравиться. Я слышал, не так давно вы купили бойцового раба у дона Верреро. А значит, и сами неравнодушны к боям.

Еще немного, и у меня скрипнули бы зубы от негодования, но пришлось взять себя в руки. Разумеется, весть о моем «выступлении» на Арене разнеслась по всей Кастаделле, и злые языки не смолкали еще долго после той злополучной субботы. И уж конечно, дон Гарриди не мог не понимать, что мой спонтанный поступок был вызван не желанием заиметь бойцового раба, а желанием спасти человеческую жизнь. Но достойно ответить я не могла, ведь завтра Джай вновь выйдет на Арену, и благородные доны и донны будут делать на него ставки…

Пришлось стиснуть зубы и натянуто улыбнуться.

— Так и есть, дон Эстебан. Есть в мужской первобытной силе… нечто завораживающее.

Сенатор расхохотался.

— Вы крепкий орешек, донна Вельдана. Мне говорили, что северяне недолюбливают рабство.

— Как вы верно заметили, дон Эстебан, теперь я живу в Саллиде, — попыталась я отвести его выпад.

— Вельдана собирается выставить своего раба на завтрашних боях, — небрежно вставил Диего, разбавляя наш диалог.

— Вепря? — дон Эстебан удивленно изогнул бровь. — Я слышал, в последнее время он непредсказуем.

— Попробуйте поставить на него, — мои губы расплылись в искренней улыбке. — И не пожалеете.

— Мне определенно нравится ваш азарт, дорогая донна Вельдана, — расхохотался Эстебан и кивнул на площадку, где рабы уже сомкнули друг на друге мускулистые руки. — Тогда вы непременно должны оценить этих ребят.

Пришлось делать вид, что я всецело поглощена разворачивающимся на площадке мордобоем. Бороться рабам было трудно: руки скользили по облитой маслом коже, оба уже повалились на мраморный пол и катались по нему с переменным успехом, пыхтя и усердно мутузя друг друга кулаками. К счастью, поединок был кулачным, и человеческой крови мне сегодня не придется увидеть. Если бы столь малой кровью обошлось и на Арене…

Распаленные азартом гости выкрикивали подбадривающие возгласы, следя за битвой, и в конце концов один из рабов оседлал спину другого, сцепив в жестоком захвате руки. Горло побежденного оказалось передавлено сильным предплечьем, а рука заломлена назад, заставляя несчастного хрипеть от боли.

— Чистая победа! — хлопнул в ладоши дон Эстебан, уже не глядя на меня. — И что же нам делать с этим неудачником?

Я внезапно напряглась, и только что съеденный ужин встал комом поперек горла. Что дон Гарриди имеет в виду?

Тем временем победителю воздали честь и хвалу восторженным рукоплесканием, а побежденному достались смешки и обидные шутки. Хозяин дома подозвал управляющего и о чем-то зашептался с ним. Кивнув, тот тихо исчез за тонкими занавесями шатра.

Уже смеркалось, и услужливые рабыни принялись зажигать вокруг масляные лампы, а молчаливые рабы в это время убирали со стола пустые тарелки с объедками и сменяли в бокалах вина.

— Что ж, надеюсь, всем понравилось угощение. А теперь предлагаю развлечься, — хлопнул в ладоши дон Гарриди. — Кто из вас, благородные доны, желает поупражняться в стрельбе из лука?

Я растерянно оглянулась на Диего. В темных глазах мужа вспыхнул азарт.

— Позволишь, Эстебан? — он белозубо улыбнулся.

— Как я могу отказать лучшему другу? — оскалился в ответ дон Гарриди.

Слишком поздно я увидела, что собирается сделать хозяин дома, а когда поняла, то желудку тут же захотелось расстаться с ужином. Побежденного бойца другие рабы привязали к мишени, установленной чуть поодаль от площадки. В рот несчастного затолкали плотный кляп и для надежности повязали рот тугой повязкой. Вокруг мишени разместили медные чаши с открытым огнем, чтобы лучше подсветить цель.

— Диего, — зашептала я на ухо мужу. — Ты ведь не будешь стрелять в живого человека?

— Успокойся, Вельдана, — его рука мягко легла мне на талию. — Твой супруг — лучший стрелок на полуострове. Ничего этому рабу не сделается.

Шумный выдох выдал мое беспокойство, но я старалась не поддаваться панике. Следовало признать, что мне слишком мало известно о собственном муже. А ему уже подавали большой изящный лук с отполированными темными плечами, на концах обтянутыми змеиной кожей. Я успела поймать завистливый взгляд одного из незнакомых мне гостей-мужчин и посмотрела на Диего уже другими глазами.

Он и в самом деле был хорош. Высокий, стройный, подтянутый. Ладони любовно легли на изящную рукоять, гибкая фигура слегка изогнулась, приняв стойку заправского лучника. Ловкие пальцы заложили стрелу, тетива тихо заныла, оттянутая сильной рукой. Диего в это мгновение походил на хищника, замершего перед броском на ничего не подозревающую жертву. Несколько вьющихся прядей упали на лоб; Диего прищурил глаз, прицеливаясь как следует. Я невольно залюбовалась им и непременно восхитилась бы статной красотой своего мужа-воина, если бы его целью в этот миг не был живой человек, привязанный к мишени и ожидающий смерти.

Тетива звонко запела, пуская в полет легкую стрелу, и толпа восторженно охнула. Не дыша, я покосилась на жертву: стрела угодила в точности между шеей и ухом несчастного раба. А Диего уже закладывал новую. Вторая стрела легла в то же место, только с другой стороны. Еще шесть стрел одна за другой обрисовали контур головы, но ни одна из них не оставила на бритом черепе даже царапины.

Когда Диего опустил лук, гости зааплодировали и загудели восхищенным многоголосьем.

— Дон Адальяро подтвердил свой неизменный титул лучшего лучника полуострова! — довольно воскликнул дон Гарриди. — Кто еще желает попытать удачу?

— Я желаю! — воскликнул незнакомый мне юнец, у которого над губой едва начал пробиваться пушок. — Позволите?

— Сегодня вечер развлечений, благородный дон Стефан. Уверен, вашему отцу будет приятно видеть успехи сына в стрельбе.

— Я сейчас обучаюсь стрельбе из аркебузы. Но лук прежде давался мне неплохо.

Диего как раз закончил принимать поздравления и дружеские похлопывания по плечу, и я улучила момент, чтобы подойти к нему и едва слышно шепнуть на ухо:

— Кто это?

— Сын сенатора Алонзо Ди Альба, — таким же едва уловимым шепотом ответил Диего. — Дон Алонзо — старейший сенатор, один из самых уважаемых людей в Кастаделле.

— Надеюсь, его сынок стреляет так же хорошо, как и ты? — я обеспокоенно наблюдала за тем, как полноватая рука юного дона не слишком уверенно натягивает тетиву.

Мне показалось, или наконечник стрелы гуляет у рукояти?

— Я тоже надеюсь, — с сомнением произнес Диего, не сводя глаз с юноши, и в этот момент стрела засвистела.

Он даже как следует не прицелился! Мой взгляд тотчас метнулся к живой мишени, и от ужаса я ахнула, прикрыв рукой рот. Стрела вонзилась в левый бок раба в аккурат между ребрами. Несчастный дернулся от боли и глухо застонал, но кляп мешал ему кричать, а туго стянутые веревки — свободно двигаться на деревянной доске.

— Вельдана, держи себя в руках, — зашипел мне на ухо Диего и с силой сжал мое запястье. — Это не наш раб, и ты не на Арене.

— Они убьют его, — зашептала я лихорадочно, глядя, как мерзко улыбающийся юнец вынимает из колчана новую стрелу под одобрительные возгласы зрителей.

— Если и убьют — это не наше дело. Улыбайся, Вельдана. Улыбайся.

Мне хотелось закричать в голос, выбить из рук юного живодера оружие и отправить всю присутствующую здесь высокородную публику в самое жаркое пекло, напоследок громко хлопнув дверью. Но двери в саду не было, а пальцы Диего впились в мое запястье, будто тиски.

Оглянувшись вокруг, я увидела только охваченные азартом лица: никто, никто из зрителей не сочувствовал несчастной жертве! Стрела за стрелой летели в несчастного раба, пронзая плечи, руки, ноги. Я беспомощно взглянула на дона Гарриди. Тот, хитро прищурившись, наблюдал за мной. Змеиные губы слегка растянулись, обнажив кончики верхнего ряда зубов. Приподняв кубок с вином, он отсалютовал мне и сделал шаг в нашу сторону. Меня затрясло.

— Диего… пожалуйста, сделай что-нибудь! Молю тебя, сделай что-нибудь, иначе это сделаю я!

Я уже шагнула в сторону юного убийцы, который в очередной раз натягивал тетиву, и уже открыла было рот, чтобы криком заставить людей опомниться, когда Диего все-таки совершил непредвиденное: дернул меня назад, развернул лицом к себе и впился в мои губы поцелуем.

Ладони протестующе уперлись ему в грудь, но Диего прижал меня к себе так крепко, что вырваться не было никакой возможности. В конце концов я оставила попытки сопротивления: поцелуй мужа сделал свое дело и остудил мой первый порыв. Стало ясно, что бой проигран. Расслабившись в сильных руках мужа, я сдалась на милость победителю. Диего уловил перемену во мне, чуть ослабил хватку и прошептал влажными губами в самое ухо:

— Мы не можем ничего сделать. Не навреди мне, Вельдана, умоляю. Будь стойкой. Ты обещала.

— Увези меня отсюда, — шепнула я в ответ, уткнувшись лбом ему в шею.

— Молодожены не в силах оторваться друг от друга, — послышался за моей спиной насмешливый голос дона Эстебана. — Как это мило, не правда ли, Бланка?

— Когда-то и ты был таким же романтиком, Тебо, — раздался неподалеку голос его супруги. — Ты уж, поди, и не помнишь.

Порывистый поступок Диего переключил на себя внимание публики, и юнец Стефан Ди Альба, всадивший в истекающего кровью раба почти весь колчан, наконец-то опустил лук, недовольно поглядывая в нашу сторону. Я бросила взгляд на мишень — похоже, стрела, угодившая несчастному прямо в глаз, прекратила его мучения.

— Пожалуй, мы сегодня засиделись в гостях, — без тени смущения улыбнулся Диего. — С большим удовольствием навестим вас в другой раз.

— Ох, как жаль, — запричитала донна Бланка. — Но мы ведь увидимся завтра на Арене, не так ли?

Полпути до дома Диего был непривычно молчалив и опечален. Не выдержав гнетущего молчания, я отважилась спросить:

— Я все испортила?

— Нет, Вельдана, — ответил он, устало потирая виски. — Думаю, нет. Эстебан прощупал тебя и, кажется, остался доволен. Да и ты… держалась молодцом. Во время стрельбы из лука… признаюсь, я боялся, что ты сорвешься.

Я закусила губу, понимая, на что он намекает.

— Эти люди… все они получают удовольствие, глядя на бессмысленную и жестокую смерть человека! Моему пониманию это недоступно.

— Недоступно? — Диего повернул ко мне лицо, пылающее гневом. — Если бы ты хоть раз побывала в Халиссинии… Если бы ты хоть раз видела их жестокость, то не стала бы так говорить! Эти рабы получают то, что заслужили.

Вспомнив о том, как чудовищно пострадал Диего на войне с халиссийцами, я промолчала и опустила взгляд.

— Одного не пойму, — уже спокойней произнес он. — Ты собираешься каждую неделю ездить на Арену. Тебе придется смотреть на смерти и увечья, которые ты ненавидишь. Неужели деньги, выигранные на ставках, для тебя так важны?

— Джай сказал, что чаще всего бои безопасны, — осторожно возразила я.

Хотя в душе я была полностью согласна с Диего: не будь у нас с Джаем общей высокой цели, я ни за какие коврижки не заставила бы себя смотреть на отвратительный мордобой с участием бесправных бойцов.

— Я хочу поговорить с твоим рабом сегодня, — отвернувшись к окну, бросил Диего. — Убедиться, что он готов и не подведет нас завтра.

— Он не подведет, — памятуя уверенность Джая в собственной победе, ответила я. — Но, разумеется, ты можешь поговорить с ним о чем угодно.

Помолчав, Диего добавил уже тише:

— Мне не нравится, что он в открытую живет в твоих покоях. Ты дала ему слишком много свободы, теперь он волен перемещаться по поместью, как ему вздумается, и станет привлекать к себе внимание. Когда ему нездоровилось, его присутствие в твоих комнатах еще можно было объяснить, но теперь…

От удивления я едва не открыла рот.

— Но… Диего… как же тогда…

Скрипнув зубами и заиграв желваками на скулах, он с видимым усилием процедил:

— Надо быть осторожнее. Как я понимаю, теперь одним бойцовым рабом дело не ограничится. И пока не будут достроены бараки, тебе придется держать этих диких зверей при себе.

Сглотнув, я потупила взгляд. Диего прав, но что же я могла сделать?

— Я попрошу мать об услуге. Пусть выделит тебе весь этаж до тупика. Рабынь посели напротив, в твои покои смогут входить только они. Твоего раба… мы назначим телохранителем, и ему будут отведены покои рядом с твоими.

— Но ведь так или иначе ему придется… а снаружи караулят стражники…

— Не перебивай. Я уже думал над этим. Завтра, пока нас не будет дома, парочка рабов, нанятых у Монтеро, проделает внутреннюю дверь, чтобы сообщать ваши комнаты. От лишних глаз дверь скроют ширмой или гобеленом — мама что-нибудь придумает. А остальных рабов можно размещать в других комнатах. Стражам придется остаться в коридоре: я не усну спокойно, если по этажу будут разгуливать бойцовые рабы.

— Как знаешь, — вздохнула я.

Может, это и к лучшему — если для чужих глаз мы с Джаем будем жить в разных комнатах, мне не придется прятать глаза перед служанками по утрам.

Карета замедлила ход перед воротами поместья.

— Приехали, — Диего на мгновение прикрыл глаза. — Как же я устал за сегодня.

С наступлением сумерек возвращаюсь в дом. Тело приятно ломит от усталости: потрудился неплохо. Но перед завтрашним боем надо как следует отдохнуть.

Госпожи еще нет, и рабы-стражи косятся на меня с некоторой растерянностью, но пропускают беспрепятственно. В комнате меня ждет чистая смена одежды и ужин с господского стола. Первым делом опустошаю поднос с едой. Лишь после этого иду в купальню, чтобы смыть с себя пот и грязь, налипшую за целый день на площадке.

В каменной ванне с приятно теплой водой тело расслабляется. Закрываю глаза, позволяя воде украсть добрую часть своего веса, и ловлю себя на том, что хотел бы продлить это мгновение как можно дольше. Как это желанно — делать, что хочешь, никому не принадлежать… Не чувствовать на коже постоянную боль от ожогов, порезов и рваных ран.

Любить женщину, которую выбрал сам.

При мысли о женщине перед глазами вспыхивает образ Вельданы Адальяро. По венам растекается жар, нечто вязкое, тягучее стекается к животу, скручивается узлом в области паха. Открываю глаза, чтобы прогнать морок. В каменной нише аккуратно расставлены ароматные масла, притирания и мыльная паста. Хозяйские вещи без позволения брать нельзя, но рука дерзко тянется к баночкам, ноздри жадно втягивают запах, принадлежащий ей.

Но запах ее кожи не повторит ни один рукотворный аромат. Усмехаюсь собственным мыслям, расставляю баночки в прежнем порядке и заканчиваю мытье: не хватало еще, чтобы меня застали врасплох.

Едва успеваю прибрать за собой и переодеться, как наружная дверь открывается. Пришла госпожа. Сердце почему-то ускоряет ритм, дыхание становится глубоким и тяжелым. Перед боем лучше не растрачивать силы на плотские утехи, но эта мысль только разгоняет кровь по венам еще быстрее.

За дверью раздается мужской голос, и я замираю, разом позабыв непотребные мысли. Красавчик Диего? Здесь, в ее спальне? Что он тут забыл?

В растерянности отхожу от двери подальше, и в следующий миг госпожа появляется на пороге. Скользит по мне грустным взглядом, на мгновение задерживает его на свежевыбритой голове и произносит раздражающе отстраненным тоном:

— Джай, дон Адальяро желает поговорить с тобой. Выйди, будь добр.

Выхожу в спальню и застываю неподалеку от двери. Черные брови красавчика тут же съезжаются к тонкой аристократической переносице.

— Что за дерзость? Ты не знаешь, как приветствовать хозяев, раб?

— Простите, господин, — стараясь не выдать вскипающей в груди злости, опускаюсь на колени и покорно склоняю голову.

— Если бы не завтрашний бой, я сегодня же спустил бы с тебя шкуру, — надменно произносит красавчик.

Вель молчит, и я молчу, не зная, чего от меня хотят.

— Готов ли ты к поединку? Ты стоил моей супруге слишком дорого, чтобы в первой же битве уплыть из ее рук.

— Готов, господин, — не поднимая глаз, отвечаю я.

— Осознаешь ли ты всю ответственность? Если завтра проиграешь — уж поверь, я найду способ укоротить тебе язык.

О, теперь понятно, что ему нужно. Чтобы в случае проигрыша я не трепался, что влез в постель к его жене. Руки судорожно сжимаются в кулаки. Вдох-выдох. Смирение.

— Я не собираюсь проигрывать. Я поклялся вашей супруге, что она вернет свои деньги с лихвой.

— Твои клятвы ничего не стоят, раб. Встань и дай посмотреть на себя.

Поднимаюсь, до скрипа в зубах сжимая челюсти. Глаза ловят напряженный взгляд донны Вельданы. В них я вижу мольбу.

О нет, госпожа, можешь не беспокоиться. Я не позволю себе дать выход эмоциям и испортить глупостью дело всей моей жизни.

— Сними рубашку.

Повинуюсь и замираю. Красавчик подходит ближе, рассматривает меня, будто племенного жеребца на публичных торгах. Тычет длинными пальцами в мышцы, сжимает подбородок, заглядывает в рот. Зачем ему понадобились мои зубы?

— Повернись.

Бесцеремонные пальцы продолжают ощупывать мое тело, нарочно ярят не до конца зажившие раны. Если он хочет причинить настоящую боль, ему следует поучиться у Вильхельмо. Впрочем, цель этого осмотра — наверняка не боль, а унижение.

Перед женщиной, которую он сам подложил мне в постель.

— Можешь одеться.

Натягиваю рубашку и поворачиваюсь в ожидании дальнейших приказов. Но красавчик подчеркнуто теряет ко мне интерес, будто я предмет мебели, а не живой человек, и обращается к жене:

— Ты уверена, что тебе это нужно, Вельдана? Еще есть время передумать.

Бледная Вель бросает тревожный взгляд в мою сторону. Уголки рта чуть заметно дрожат, но голос спокоен:

— Уверена.

— Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни задумала, — в голосе красавчика вдруг прорезается нежность, вызывая во мне приступ бешенства.

Его кудрявая голова склоняется к ее лицу, руки, подобно щупальцам спрута, обхватывают стройный стан. Лучше бы смотреть в сторону, но не могу оторвать взгляда от их странного поцелуя. Вель напрягается, как тетива, пытается отклониться назад, тонкие пальцы судорожно вцепляются в плечи красавчика, но бороться в открытую не смеет. А он напирает, поглощая ее целиком, будто от этого поцелуя зависит вся его жизнь.

Ногти впиваются в ладони, воздух с трудом врывается в легкие сквозь стиснутые челюсти, но я смотрю на представление, которое устроено исключительно для меня.

— Доброй ночи, дорогая, — воркует красавчик, оторвавшись от нее, и очерчивает пальцем линию ее скулы. — Постарайся отдохнуть.

В последних словах тоже намек для меня? Нет уж, что делать с твоей женой ночью, благородный дон, я решу сам.

Он уходит, и на короткий миг мы остаемся одни. Она смотрит на меня с затаенным испугом, я тоже не в силах разлепить плотно сжатые губы.

— Прости, Джай. Я знаю, тебе это все было… неприятно. Но Диего…

— Я знаю, — не могу слышать ее оправданий. — Вам не за что извиняться, госпожа.

— Я не… — она порывисто подается навстречу, но в это мгновение раздается стук в дверь, и в комнату проскальзывают рабыни.

— Госпожа? — моргая ресницами, растерянно спрашивает младшая.

Не говоря больше ни слова, разворачиваюсь и ухожу к себе. Ложусь навзничь на жесткую постель и закидываю за голову руки. Перед глазами навязчиво встает поцелуй красавчика и Вель.

Зачем ему это нужно? Лишний раз подчеркнуть, что она принадлежит ему? Что раб не смеет посягать на благородную женщину? Чтобы знал свое место? В постели хозяйки, но не в ее сердце?

У фантомного дона Адальяро в моем видении от жестоких ударов расплываются кровавым месивом губы, крошатся зубы, выпучиваются перечеркнутые красными прожилками белки глаз.

Да, так гораздо лучше. Чувствую, как губы разъезжаются в злом оскале. Мы еще посмотрим, красавчик, чьим будет ее сердце. Мы еще посмотрим.

Терпеливо дожидаюсь, когда звуки за дверью стихнут. Она придет ко мне — я это знаю. Не сможет оставить меня одного.

И не ошибаюсь. Входит тихо, останавливается на пороге.

— Ты все еще злишься на меня? — спрашивает почти шепотом. — Я должна была… но я не знаю… он мой муж и…

Не дожидаюсь, пока она выговорится, рывком поднимаюсь с кровати, в несколько шагов оказываюсь рядом. Запускаю пятерню в распущенные волосы у затылка, вглядываюсь в виноватые глаза. Склоняюсь к бледному лицу и накрываю ее рот своим. Целую властно, жадно — так, чтобы не вырвалась. Так, чтобы забыла о другом поцелуе.

Но она не сопротивляется. Отвечает, как умеет, легкие руки ложатся мне на шею, сминают ворот рубашки. Гибкое тело мелко вздрагивает под моими ладонями, льнет к груди. Отрывается лишь тогда, когда я отпускаю, хватает ртом воздух, утыкается лбом мне в плечо.

— Джай…

— Что, госпожа? Вас позволено целовать только мужу?

Мои слова пропитаны ядом, хотя мне вовсе не хочется ее наказывать. Теплое тело, которое все еще сжимаю в объятиях, дергается, как от удара.

— Я только хотела сказать… Пожалуй, тебе сегодня лучше… отдохнуть… не растрачивать силы…

— Я сам решу, что для меня лучше.

Подхватываю ее на руки, и она лишь крепче прижимается ко мне. Укладываю на кровать, нависаю сверху. Спускаю с плеча тонкий шелк ночной рубашки, нетерпеливо целую хрупкое плечо, ключицу, захватываю губами кожу на горле. Нахожу ладонью мягкую грудь, массирую пальцем мгновенно затвердевший сосок.

— Джай…

Но я уже не склонен к разговорам. Времени мало, ночь коротка.

А подо мной гибкое, теплое, дразнящее женское тело.

====== Глава 20. Первая битва ======

К Арене мы прибыли заблаговременно, чтобы успеть сделать ставки до начала представления. Я не знала всех правил игры и терялась в шумной толпе разгоряченных азартом господ, сгрудившихся у большой восковой таблички с цветными фишками, поэтому Диего пришлось наспех вводить меня в курс дела.

— Имена рабов, которых ты выставляешь на бой, распорядитель записывает на доске. Напротив каждого имени закрепляется фишка с гербом владельца. У тебя раб только один, поэтому и фишка одна, — он вложил мне в ладонь круглую плоскую деревяшку с острым штырем на обороте, выкрашенную в зеленый цвет. На лицевой части фишки красовался вензель в виде буквы «А» в обрамлении виноградных листьев. Гербовый рисунок заставил меня содрогнуться, напомнив выжженное на коже Джая клеймо.

— Господин сенатор! — сияя фальшиво-радостной улыбкой, шагнул нам навстречу распорядитель. — Донна Адальяро! Как приятно видеть вас снова!

Едва ли это было правдой, учитывая недавний скандал на Арене с моим участием, но распорядитель сиял так, будто для него не существовало гостей желаннее нас.

— Будете ставить, дон Адальяро? Или… хотите принять участие в игре? — он неуверенно покосился мне за плечо, где стоял скованный цепями Джай.

— Моя жена решила выставить на поединок своего раба.

— Ах, как же, как же, я припоминаю! Отличный выбор! Вепрь всегда слыл одним из лучших бойцов на Арене. Победитель «Боя за свободу» — шутка ли! Дон Вильхельмо был крайне щедр, когда продал вам этого раба.

— Не сомневаюсь, — горько усмехнулась я, улавливая в словах распорядителя скрытую насмешку. — Как выбрать для него соперника? Я немного теряюсь в правилах.

Распорядитель ловко ввинтился в толпу близ восковой таблички и поманил нас с Диего за собой.

— Прошу вас, подойдите ближе! Вот здесь, в левой части, список уже выставленных рабов. Выберите приглянувшегося соперника и поставьте свою фишку напротив его имени. Если его хозяин не возражает, пара считается закрепленной, и гости могут делать ставки на победителя. Если никто из левого списка вас не устроил, можете вписать в него имя своего раба, и тогда другие игроки предложат вам пару.

Я растерянно взглянула на список. Звучные прозвища неизвестных рабов не говорили мне ровным счетом ничего. Я взглянула на мужа, ожидая поддержки, но он лишь отстраненно пожал плечами.

— Тут я тебе не советчик, Вельдана. Чтобы потом между нами не было недоразумений, лучше тебе выбрать самой.

Не получив помощи от Диего, я оглянулась на Джая.

— Может быть, ты выберешь себе соперника?

Сохраняя непроницаемое лицо, он послушно шагнул к табличке и пробежался взглядом по списку.

— Зверь.

Жуткое слово заставило меня вздрогнуть, а от дьявольского спокойствия, с которым Джай его обронил, я неуютно поежилась. Скосив глаза на список, я различила светло-салатовую фишку с эмблемой в виде спелого лайма с зеленым листочком. Другие имена уже имели пару, а то и выбор из двух-трех претендентов, но напротив названного Джаем прозвища образовалась пугающая пустота.

— Отличный выбор! — довольно хлопнул в ладоши распорядитель. — Достойный соперник. Госпожа подтверждает?

Что-то настораживало меня как в выборе Джая, так и в радостной реакции распорядителя, и я слегка нахмурилась.

— Позвольте сперва поговорить с моим бойцом.

— Как вам будет угодно, госпожа Адальяро, — склонился распорядитель и тут же принялся осыпать восторгами другого игрока.

Отойдя вместе с Джаем на расстояние, достаточное для разговора без чужих ушей, я с неудовольствием обнаружила, что Диего идет следом. Первым моим желанием было попросить его подождать в стороне, но в следующий момент я одернула себя: мы семья, и он имеет право знать все о моих делах. Ну или почти все.