Раз — попаданец, два — мерзавец

Глава 8 ЕЩЕ ОДНО ПРЕДСКАЗАНИЕ

Пока мы тряслись по Петербургу в бричке, Смилянич помалкивал, а я продолжал изучать Петербург и в очередной раз соображать. Теперь я ломал голову, как же я подкорректирую поведение императрицы Анны Иоанновны (не говоря уже об Анне Леопольдовне, которая еще не императрица), если не знаю, в какую сторону его корректировать.

Вот показался и большой дом Бирона, на который указал Юрий, я не узнал его, не мог понять, здесь был на балу, или нет. В этот раз кучер смело подъехал почти к самому входу. Смилянич соскочил на землю и стал о чем-то говорить с нарядно одетым не то часовым, не то привратником у дверей. Скоро он вернулся, и приказал кучеру:

— Поезжай вокруг дома.

Как оказалось, герцог и несколько его гостей прогуливались в так называемом саду. Это был не совсем сад, а просторный двор с несколькими чахлыми деревцами и кое-где кучками мусора. Но его постарались украсить, расставив тут и там кадки с цветущими деревцами, в некоторых из которых я узнал лимонные.

Узнал я и нескольких гостей.

Одним был Джуз Флорентийский — и когда успел? — но не в фиолетовой шапке и дорожной мантии, а в темно-синем бархате и шелке, на голове у него был парик, на поясе — небольшая шпага в позолоченных ножнах, на пальцах, шее и башмаках сияющие алмазы. Он держался в стороне от остальных, рядом с ним ходил только Беренклау, но этого было достаточно, чтобы я насторожился и сказал о нем Юрию.

— Да ну, не удивительно, — хмыкнул он. — Где ему еще удачу искать?

Другой была Леся Намыстынка, но не в платье с заплатками, конечно, а в красивом золотистом наряде из ткани, расшитой белыми узорами, и в странной шляпке. Леся стояла возле той самой невысокой женщины, которая ворчала на нас с ней: «Барысня и кавалер любезничают». Теперь и генеральша сменила свой балахон на красивое серое платье, парик и шляпу, а в руках держала палку с серебряным шаром на конце. Тут же обретались еще два мужчины и пожилая женщина.

Герцога Бирона я бы и не заметил, но Смилянич осторожно не указал мне на него. Герцог курляндский в скромной, по сравнению с остальными, одежде разговаривал в тенистом закутке из нескольких деревьев в кадках. Собеседником был неприятного вида пожилой офицер, очень нарядно одетый, но с желтым лицом, которое мне кого-то напомнило. Я уже заметил, что в этом веке многие люди в возрасте имеют общее: желтоватый или желтый цвет лица.

Одновременно меня осенило, что сам я даже не переоделся с дороги, помят и покрыт пылью. Так и сказал Юрию.

— Ничего, — коротко усмехнулся тот, — зато герцог увидит твое усердие к его делам. Ага, он на нас смотрит… Пошли.

Но мы не присоединились к Бирону и его собеседнику, потому что герцог сказал собеседнику: «Хорошо, фон Беренклау», выбрался из закутка и что-то небрежно проговорив гостям, зашагал к дому. Я только успел удивиться, что и тут свой Беренклау, обменяться взглядами с Лесей, и Юрий потянул меня за Бироном.

Вот когда я понял кто такой Бирон.

Двор, да и дом снаружи выглядели всего лишь большими, но неаккуратными и серыми. Когда же мы оказались внутри дома, то глаза у меня разбежались. Даже коридоры, которыми мы шли, были украшены нарядными статуями, занавесями и множеством блестящих вещей, которые я просто не успевал осмотреть. Но когда мы попали, наконец, в просторную комнату, наверное, его кабинет, то я чуть ли не разинул рот: красивые обои на стенах, бархатные и узорчатые занавеси, обитая бархатом и шелком мебель с резными прибамбасами, золотые подсвечники на столах и по углам, где они представляли из себя фигуры, держащие свечи, картины в тяжелых рамах… Мне хватило бы рассматривать на час…

— Достали? — отрывисто спросил Бирон.

Смилянич сказал: «Да» и подтолкнул меня к герцогу. Я подал пакет. Бирон достал по очереди несколько бумаг, и лицо его просияла сладкой улыбкой.

— Хорошо, — сказал он, картавя. — Вы достойны доверия, князь Дмитрий. Я не забуду. А сейчас приглашаю вас к столу, остальные гости уже в павильоне. Это вам я помешал, — добавил он тоном притворного извинения.

Мы вернулись к гостям, которые, как шепнул мне по дороге в павильон Смилянич: «Явились повертеться на глазах у человека, от которого многое могло зависеть для них».

Поэтому почти все сидели с застывшими лицами и только изредка бормотали что-то подхалимски. Но мало-помалу, особенно после нескольких тостов за здоровье его высококняжеской светлости владеющего герцога курляндского ложки бодро застучали о тарелки, и гости оживились. Заиграли музыканты, возник разговор, потом он стал громче, послышался смех.

Леся сидела напротив меня, робела слегка, но явно наслаждалась, принимая участие в обеде «с настоящими гостями, хотя и с людьми мало знакомыми ей», как пробормотала мне. Это было ее первое появление в свете. Джуза же посадили возле хозяина, который, к моему удивлению, называл его «князь» и вел с ним разговор о Персии и еще каких-то заморских странах.

— Князь, вы такой ученый человек, — вдруг сказала очередная желтолицая дама. — Я думаю, вы знаете все.

— Кое-что знаю, — сдержанно кивнул Джуз.

— И настоящее, и будущее?

— Вас это удивляет?

— Знать будущее, как это можно!

— А что в этом удивительного? И прошлое, и будущее в книгах написано, и по ним так же просто читать о предстоящем, как и о минувшем. Вся разница в том, что читать о будущем умеют избранные.

Как я понял, Джуз подразумевал себя. Так же это поняли и остальные.

— И вы прямо сейчас можете прочесть? — спросил Бирон.

— Быть может.

Сидевшие за столом притихли, даже музыканты замолчали.

— Вот как? — продолжал Бирон. — Всем было бы занятно послушать вас, узнать не совсем обыкновенные вещи.

Джуз, хотя все на него смотрели не отрываясь, абсолютно не смутился, наверное, он давно привык к такому вниманию. Вызвавшая его на разговор дама заговорила смелее:

— Ну, а если мы усомнимся в вашем уменье читать будущее?

— Как вам угодно.

— Но я ожидала, что вы предложите показать свое искусство!

— В самом деле, — сказал Бирон. — Я тоже прошу вас.

Джуз тут же с готовностью поклонился и обвел гостей взглядом. И, как обычно перед всякими фокусами, они растерялись и начали смущенно переглядываться.

— Ну что ж, — решил Бирон, — тогда спрошу я. Скажите, князь, как вы думаете, что ждет в будущем самую юную нашу гостью?

Герцог указал на Лесю, и все уставились на нее. Она смутилась и густо покраснела под этим общим, обращенным на нее взглядом, покраснела, как я уже видел в доме Майского, не только лицом, но и шеей.

— Ей надо поменьше играть в куклы! — невозмутимо ответил Джуз.

Леся, как и я, не ждавшая таких слов, испуганно ахнула. Неожиданность изумила и меня. А гости заметили ее страх, хотя, конечно, не могли понять, что эти слова имели для нее значение, которое она тщательно скрывала от других. Но все явно почувствовали восторг перед Джузом и перед его всеведением и проникновением в чужую судьбу. Ведь вышло так, как будто он сразу отгадал чужую тайну. Никто не знал, какими именно куклами играет Леся, но каждый видел, что произошло с ней, и все принялись таращить глаза теперь уже на Джуза. Наверное они думали, как и я: «Вдруг ему известно и мое будущее?»

— Слушай, не нужно бояться, — тихо сказал я Лесе.

Она благодарно посмотрела на меня и слабо улыбнулась. А я скосил глаза на Смилянича, сидевшего рядом со мной. Он смотрел на предсказателя с не менее глуповато-восторженным видом, чем остальные гости, но я уже немного знал характер Юрия и поэтому заметил в его глазах не восторг, а и большое любопытство.

— Ай да Джуз, — прошептал он. — Интересно, на что ему эти куклы?

Я был поражен. После его замечания слова Джуза действительно понялись мною совсем иначе. До сих пор я видел и понял только, что князь на глазах гостей смутил Лесю предсказанием. Теперь мне вдруг пришло в голову, что он мог сказать ей что угодно: о женихе, например, о балах. И обязательно попал бы в точку, нагадал без всякого труда то, что нравится любой девушке. Но он сказал о кукле. Зачем? А может, он хотел узнать, есть ли она у Леси? Опять непонятно. Механическая говорящая игрушка, зачем она иностранному лекарю и фокуснику?

Тем временем Джуза засыпали вопросами, на которые он важно отвечал, но, как я заметил, вполне обтекаемыми фразами, которые можно было понять, как угодно. Гостям это понравилось, и когда мы встали из-за стола, Джуз был тесно окружен любопытными, ловившими уже каждое его слово. Да и фон Беренклау, который раньше разговаривал с Бироном, все время не отпускал его от себя и нянчился с ним.

Зато сам Бирон опять подошел к нам с Смиляничем и коротко сказал:

— Идите со мной.

И мы второй раз прошли по двору с кадками и многочисленным коридорам. Бирон молчал, только раз бросил отрывисто: «Одобряю план майора», и я заметил, хоть и в полумраке, как широко раскрылись глаза Юрия, но тут же опять заслонились веками. Я понял, что он доволен словами герцога.

В конце пути мы оказались уже не в том кабинете, что первый раз, а в небольшой комнате, хотя и украшенной не менее нарядно. И только там Бирон заговорил:

— Это мысль. Конечно, граф Линар не мальчишка, его чувства подчиняются полезному корыстолюбию. Но ваша кузина способна совершить чудо, согласен.

— Она тем более постарается совершить это чудо, что Линар и сам по себе хороший приз, — поклонился Смилянич.

— Тогда отправьте их немедленно. А мы уж проследим за милой племянницей и ее почтой, — добавил Бирон с такой интонацией, что стало ясно: «мы» он говорит о себе.

Смилянич поклонился еще раз, бросив на меня предостерегающий взгляд. Я понял его и тоже поклонился, хотя больше всего мне хотелось спросить их обоих: а я тут причем?

На этот вопрос ответ я получил сразу же за дверями.

— Ну что ж, князь, пора вам отправляться в Саксонию, — сказал Юрий и, заметив мое изумление, улыбнулся. — Будешь сопровождать Аннетку. Возьмешь Вырникуша и еще одного моего человека. Вот только кого же мне ей в компаньонки дать?

— А разве у нее нет? — вспомнил я желтую даму на балу.

— Такая доходяга, что и границу не переедет, — поморщился Юрий. — А эта барышня, которую фокусник смутил… Неужели она родня Загряжским? Уж больно бедно одета.

— Она не родня, а… да, воспитанница, — вспомнил я.

— Воспитанница, — задумчиво повторил Юрий. — Так, я думаю, генеральша не против будет доверить ее нам.

— В каком смысле? — насторожился я.

— А чем она плоха в роли компаньонки? Судя по всему, девушка здоровая, вести себя умеет и, в то же время, красотой не блещет. Думаю, она рада будет побывать за границей, все они об этом мечтают.

— Ну, не знаю, — пробормотал я. — Наверное.

— Тогда поговорим с генеральшей сейчас же, — заявил Юрий.

Я хотел сказать ему, что Леся, может, и слыхала о графе Линаре, но я-то не в курсе, пора бы меня информировать. Но потом решил не портить сценарий своими репликами.

Я все еще думал, что снимаюсь в фильме.

— Послушай, я ведь могу, уйти в шайку Мишеки и послать все это к черту, — заявил я Юрию, когда мы тряслись в бричке на обратном пути.

— Не получится, — хладнокровно возразил он. — Мишека едет с вами, а остальные разбойники тебя зарежут.

— Ну, так найду другую банду…

— Ты не ерепенься, а прямо говори — что тебе не нравится, — сказал Юрий уже более теплым тоном.

Но я вот именно не мог ничего сказать. Почему-то как раз в этот момент я заметил то, что должен был обнаружить уже давно: несовпадение звуков и артикуляции.

Еще когда я играл свои незатейливые роли в пьесах соучеников Миши Пыжевского, меня научили одному из главных умений артиста: совпадению звука и артикуляции. Дело в том, что в каждом языке для произнесения одних и тех же звуков существуют разные артикуляции, то есть, движения языка, губ и прочих частей говорительного аппарата и других частей тела. Даже говоря на диалекте или сленге (жаргоне) одного и того же языка человек двигается по-другому. Поэтому у артистов есть некие нормы этих самых движений. Ты можешь произносить слова, как заправский интеллигент, но если движения твои малограмотного дяди, то зрители этого дядю и услышат. Ты играешь самого кондового русака, но если двигаешься, как, скажем, немец или житель села Прибышки, то зритель услышит немецкий акцент или прибышковские интонации. Миша мне говорил, что разведчиков часто ловили именно на этом, а вот Зорге, например, повезло, — он был немец, поэтому японцы его русскую артикуляцию не вычислили.

Так вот, я вдруг заметил, что, слушая Юрия, я слышу одно, а вижу другое, очень и очень другое. И сразу в моей ослиной голове заработали нейроны и другие детальки, заведующие умственными способностями человека разумного, и я начал соображать.

«А почему это, — подумал я, — в этом историческом фильме, который тут снимается скрытой камерой, персонажи говорят языком, не приближенным к языку эпохи? Понятно, что человека этого века мой современник поймет со скрипом. Но какие-нибудь словечки для создания духа, привкуса того времени любой сценарист и режиссер вставил бы. А мы с Юрием, Лесей, Бироном и иже с ними шпрехаем на среднестатистическом русском языке даже не начала двадцать первого века и даже не литературном. Но тот же Смилянич двигает губами совсем не по «среднестатистическому», и вычитываются из этих движений словечки типа «токмо», «мочно», «ежели» и прочие, которые я в страшном сне не произнесу, а в веке Юрия, возможно, они очень даже уместны. Это что же, мне переводчик встроили в мозги? Куда же еще, ведь я не раз переодевался. Но только с артистом ли я разговариваю?»

Это было первое здравое рассуждение, от которого меня затрясло, как в ознобе. Потому что какой же режиссер будет снимать фильм, в котором как минимум один из исполнителей говорит по-таковски, что его никто и понять не может.

Второе озарение мое было не лучше. Я вдруг сообразил, что тот же Смилянич, конечно, со мной не откровенничает, но даже по делу ему приходится говорить о семье его, родственниках, слугах. Я же торчу в этом чужом времени уже не один день, а ни одной такой мыслишки у меня не появляется. Ну, то есть, о Мише Пыжевском я вспоминаю или, скажем, о двух мужиках, которые меня сюда пристроили. Но ведь у Саши Егорова не только Миша Пыжевский и последние работодатели в жизни были!

У всякого олуха моих лет и папа с мамой имелись, и друзья, и приятели, и девушки с женщинами всякие, учителя, враги, соседи… короче говоря, толпа людей, о которых я почему-то не вспоминаю и не думаю.

Не вспоминаю даже сейчас, когда эту несообразность уразумел.

После таких оглушающих мыслей, мою рожу так перекосило, что даже выдержанный Юрий заметно вздрогнул и торопливо прошептал: «Хорошо-хорошо, черт с тобой, все расскажу, только не сейчас, а дома». Это было хорошее решение, хотя он просто кучера опасался. Оно дало мне возможность еще немного заняться своими проблемами.

Прежде всего я попытался вспомнить маму. И обнаружил в памяти зияющую пустоту. С папой и другими родственниками было не лучше. Черт побери, неужели меня вырастили в детском доме и так накачивали психотропными препаратами, что мне память отшибло?

Но тогда почему я четко помню однокомнатную квартиру в центральной части города и обучение в университете? Какой-то я очень зажиточный детдомовец. Учился на археолога (это была одна из прогорающих специальностей, на которую брали — не шучу! — даже не умеющих читать), но курс был платным, и деньги я вносил вовремя, хотя никаких спонсоров-меценатов рядом со мной не было. И вообще, из своей жизни я помню только Мишу Пыжевского и трех безымянных студентов его учебного заведения, в пьесах которых мне удалось сыграть.

Блин! Но я же нормально развитый парень! Не сморчок, не калека. На лошади сколько ездил и зад не слишком отбил, болтаю, не заикаясь, значит, и в двадцать первом веке был не слабаком и тютей. И половая жизнь у меня, судя по всему, происходила нормально. Почему же я не помню ни одного женского лица… ладно, ни одного тела? Какая-то у меня одуванчиковая память: не ел, не пил, не дрался, не ухаживал, не совокуплялся, даже археологию свою не зубрил. Раз — и появился возле телефона, когда зазвенел звонок.

В общем, когда Юрий сказал мне: «Теперь поговорим», я от радости чуть не бросился ему на шею. Оставаться наедине с моими открытиями было равносильно падению в «черную дыру».