Разбег

II

Нина в первые дни после приезда ходила по магазинам — покупала все необходимое, чтобы освежить жилье. Вечерами шила на машинке занавески, дверные шторы. Заодно сшила рубашку сыну. Сережка все время крутился возле матери, не отходя ни на шаг. Занимаясь делом, она все время думала: «Как же быть с театром? Ведь этот «проказник» не даст мне отлучится из дому. А о гастролях и говорить нечего. Может быть, действительно, попытать счастья на «текстилке»? Напомнила Зине о детском садике.

На следующий день Зина чуть свет разбудила Сережку и увела его с собой. Вернулись поздно вечером. Малыш — в слезах: задал реву в непривычной обстановке. Но — не беда, привыкнет.

Нина, покончив с хозяйскими делами, в один из дней отправилась в театр. Артисты были где-то на гастролях, но режиссер Васильев на месте. Встретив Ручьеву в фойе, нарядно одетую, модно причесанную, он сразу и не узнал ее: стесненно кивнул и прошел было мимо, но Нина окликнула его:

— Павел Петрович, здравствуйте. А я к вам…

— Боже мой! Кого я вижу! Неужели Ручьева? Какими судьбами, голубушка? Совсем приехали или проездом?

— Совсем, Павел Петрович. Муж закончил учебу — направлен в ашхабадский пединститут. А я — что ж? Куда он, туда и я.

— Прекрасно, прекрасно, Нина Михайловна. Признаться, я не верил в серьезность вашего увлечения этим красным рыцарем. Думал — разочаруетесь. На вас ведь не угодишь.

— Ну, что вы, Павел Петрович. У нас уже сын — шестой год малышу. Такая прелесть! Как-нибудь увидите.

— Ну что ж, Нина Михайловна, рад вашему счастью. К нам, вероятно, в театр вернетесь?

— Если примите. — Нина улыбнулась. — Я так скучала без вас.

— Ну-ну, милочка, так уж и скучали?! Ну да, ладно. Вам мы всегда рады. Вот скоро вернутся наши из поездки — и тогда милости просим на репетицию. Начнем «Вассу Железнову». Я подумаю, какую вам поручить роль… Хотите ознакомиться с пьесой?

— С удовольствием.

Спустя час, Нина спешила домой поделиться своей радостью с мужем. «Удачно получилось, — думала она. — Не успела войти в фойе — и Васильев тут как тут. Словно специально меня ждал. Все теперь пойдет своим чередом. Только бы не возобновил Павел Петрович свои ухаживания. Человек он неплохой, но кавалер — упаси боже: нафталином попахивает. Да и не дай бог, Иргизов еще ревновать станет…»

Дома никого не оказалось.

Нина переоделась и стала готовить обед.

В час дня накрыла на стол. Иргизов — человек точный: к обеду обязательно придет. Но вот уже два, а его нет. Нина пообедала одна: с неохотой, без всякого аппетита. Села за стол, развернула рукопись пьесы. Начала читать, увлеклась. Но вот уже четыре, а мужа нет. «Ну, Иргизов, погоди у меня!» — рассердилась Нина и настроение у нее окончательно упало.

В седьмом часу вернулись Зина с Сережкой. Оба веселые. Зина хохочет над племянником. И такая она красивая, когда смеется. Глаза большие, голубые, озорные, на щеках ямочки, зубы, словно жемчуг.

— Ох, Зинуля, — заражаясь ее смехом, сказала Нина. — Тебе бы актрисой быть. Сколько в тебе жизни! А над чем хоть смеешься?

— Знаешь, что мне сказал твой сын? Давай, говорит, я буду называть маму Ниночкой, а тебя — мамой?

— Глупенький, — пожурила Сережу Нина и взяла на руки. — Разве ты не любишь маму? А ну-ка, покажи, как ты любишь маму!

Сережка стыдливо покосился на тетю, обнял и начал целовать мать.

— Ну, изменник! — погрозила Зина.

Сережа, брыкаясь, выскользнул из рук матери и побежал в другую комнату.

Девять вечера… Десять… Одиннадцать… Иргизова нет. Сережка долго ждал отца; уснул — не дождался. Нина тоже легла, но не могла заснуть.

— И куда это он запропастился?

И вдруг страшная догадка: «Неужели у Лилии Шнайдер? Боже, как же так! Но ведь она замужем!..»

Некоторое время она лежала в оцепенении и, как ей показалось, даже вздремнула. Но вот на улице, возле окон залаяли собаки. Нина встала с постели, раздвинула занавески. За окном, на обочине дороги остановилась грузовая автомашина. К дому шли двое. Узнала в одном мужа, а второй — неизвестно кто. Ревность отхлынула от сердца, словно вода ушла, прорвав плотину. Легко стало, и спокойно. Теперь еще надо напустить на себя полное безразличие.

— Иргизов, это, оказывается, ты. Ну, проходи. С тобой кто-то еще? Прости, я давно уже уснула.

— Узнаю свою царственно-спокойную половину, — сказал он, входя в комнату и приглашая своего спутника, мужчину лет пятидесяти пяти, в соломенной шляпе. — Познакомься, Нина, это ученый, археолог Мар. Мы весь день пробыли на раскопе Нисы. Я хотел остаться там на ночлег, но подумал — задам тебе беспокойства. А ты у меня молодец: тебе хоть гром над головой — не вздрогнешь.

— Это хорошо, — сказал Мар. — Даже очень хорошо. Именно такая супруга должна быть у настоящего археолога. Смолоду моя, бывало, чуть чего — сразу в слезы. А потом привыкла. Месяц, два меня нет, иногда целое лето не показываюсь — ей все равно. Привычка, как говорится, вторая натура. Но вы извините за позднее вторжение. Браните вашего Иргизова: это он меня, можно сказать, силой затянул сюда.

Иргизов виновато улыбнулся:

— Михаловна, ты не смогла бы нас покормить? Целый день — ни маковой росинки во рту. А у Александра Борисовича жена уехала на лето в Россию, и детей увезла, за ним и поухаживать некому.

Из другой комнаты вышла Зина, кивнула приветливо. Женщины вышли в коридор, тут же зашипел примус и запахло яичницей.

За столом, едва мужчины сели и взялись за вилки, Мар возобновил начатый в дороге разговор:

— Самое главное, Иргизов, на сей раз нам полностью удалось выяснить культурно-хронологический возраст городища Новой Нисы. Семь культурных слоев: три доисторических, два доисламских, два мусульманских. Общая мощность культурных слоев — пятнадцать метров.

— Боже мой, вот заумь-то, — заметила Зина, — Да и к чему это все?

— А я вот сейчас покажу вам одну вещицу, и вы все поймете, — охотно отозвался Мар.

Он вышел из-за стола, склонился над рюкзаком и извлек из него треснутый, облитый голубоватой глазурью кувшин.

— Возьмите этот сосуд в руки, барышня, — попросил Мар и подал Зине кувшин. — А теперь представьте, что в последний раз, до сегодняшнего дня, человеческая рука его касалась почти три тысячи лет тому назад. Три тысячи лет назад его держала вот так же в руках, как держите сейчас вы, зороастрийская жрица. Потом налетели полчища с севера, сожгли Нису и убили ее жителей. Кувшин, упавший на пол, треснул и покрылся горящим пеплом. Позднее его занесло пылью тысячелетий. И вот сегодня я первым после древней огнепоклонницы взял его в руки, а вы коснулись его второй.

Зина с недоумением отстранила от себя диковинную находку, сказала испуганно:

— Возьмите, пожалуйста, а то еще уроню.

— Ну почему же уроните?! — засмеялся археолог. — Вам ничего не грозит — не слышится пока ни набега врагов, не слышно пока рева походных труб и звона бронзовых мечей.

Мар снова сел на место и, орудуя вилкой, продолжил разговор:

— Что касается астадонтов — это погребения парфян. На одном из скелетов я нашел медную парфянскую монету…

— Знаете, товарищ Мар, — удивленно сказала Нина. — Я где-то читала, будто люди кладут на глаза умершим медные монеты. Неужели этот обычай тянется с тех, древних времен?

— Вы молодец, Нина Михайловна! — оживился Мар. — И, вероятно, правы. Именно с древних времен. Что-то, рожденное в древности, дошло до наших времен, что-то нет. Парфяне, скажем, хоронили умерших в земле, на так называемых некрополях. Это те же — кладбища. А вот задолго до них, во времена зороастризма, когда в Иране и в здешних местах, на юге Средней Азии жили арийцы, — они строили специальные башни и на них вывешивали трупы умерших. Прилетали хищные птицы и обгладывали мертвых до костей. Со временем этот обычай умер. Но другой их обычай, скорее даже закон, породил ныне в фашистской партии теорию арийской расы — теорию сверхчеловеков. Арийцы, в ту далекую эпоху, стояли в своем развитии намного выше многих кочевых народов, которые, подступая к границам Ирана, невольно кровно смешивались с арийцами. Чтобы не испортить свою благородную, высокоцивилизованную нацию, иранцы жестоко расправлялись с каждым не арийцем. Эту теорию превосходства взяли теперь на вооружение немецкие фашисты. Они называют себя арийцами, хотя к арийцам имеют такое же отдаленное родство, как и все народы индо-европейской расы…

Мар, забыв об яичнице и чае, говорил долго и упоенно. Кажется, женщины уже начали тяготиться столь длинным рассказом гостя. Зина незаметно ушла в комнату брата. А Нина откровенно обрадовалась, когда за окном раздался нетерпеливый сигнал автомашины.

— О аллах всемилостивый! — шутя, всплеснул руками Мар. — Мы совсем забыли, что машина на дворе, и шофер ждет меня! Все-все, дорогие хозяева, не смею больше засиживаться, Иргизов, так вы завтра — пряма с рюкзаком ко мне, в кабинет археологии. В девять, как штык, буду там. Прощевайте, дорогие дамы!

Иргизов проводил Мара до машины, вернувшись, спокойно сказал:

— Дней через пять уедем месяца на два. Буду жить в палатке.

Нина недовольно хмыкнула, пожала плечами:

— Поезжай. Но только не думай, что я такая же, как жена твоего Мара. У меня у самой впереди гастроли…