Разбег

XV

Осенью списанный по ранению с военной службы вернулся домой Артык. На вокзале встречали его жена, дети и родственники. Он вышел из вагона в форме лейтенанта: в одной руке чемодан, в другой — трость с резиновым набалдашником. Правая нога у Артыка немножко короче: ступил на перрон и сразу перевалился на бок, но звякнули награды на груди. Приосанился Артык, прослезился от радости встречи с родными людьми. Домой в аул шли целой толпой. Люди встречные останавливались, завидуя счастью фронтовика и его семьи. Говорили с понятием: «Бог с ней, что нога короче, была бы голова и руки целы…»

Через несколько дней в ауле стало известно, что Артык вновь стал председателем сельсовета. А потом почувствовали люди, как оживилась жизнь в селе с его возвращением. Неугомонный и строгий, Артык стал появляться то на капустных грядках, то на богарной пшенице, то у виноградных плантаций. Днем вдохновлял колхозниц, чтобы работали не покладая рук для фронта. Сам, для примера, становился к грядке, и шел, припадая на бок, — выдергивал из земли морковь или лук. Вечером приглашал в контору сельчан на беседы, рассказывал о боевых делах на фронте, вселял в людей уверенность. Аульчане собирали для фронтовиков теплые вещи, заготавливали продукты, отсылали в освобожденные районы сельскохозяйственный инвентарь. Артык, по своей природе максималист, агитировал сельчан, как мог. Одного поощрял, восхищаясь его щедростью и ставил в пример другим. Другого журил за жадность, призывая к патриотической совести. В один из вечеров Артык встретился с Галией, расспросил о муже — покачал недовольно головой, удивляясь, почему Аман работает не на конезаводе, не в колхозе, а на текстильной фабрике, да еще вахтером. Поинтересовался, где воюет ее сын Акмурад. О Ратхе расспросил и, узнав, что он — в запасном полку, презрительно усмехнулся: «Приспособился неплохо, а ведь делал вид, что в бой рвется… Непонятен мне ваш род… Каюмовых… Аман прячется, на фабрике, Ратх в запасном полку…» Галия-ханум ушла от Артыка, словно ее ледяной водой облили.

В зимний клуб ашхабадского аула не пробиться. Да начала митинга минут пятнадцать. Колхозное руководство топчется, собираясь за кулисами, а клуб давно переполнен. Ряды, с первого до последнего, все заняты: в основном — женщины, но немало стариков и особенно много школьников. Они в несколько рядов сидят на полу перед сценой, громоздятся на окнах. И в небольшом клубном вестибюле слышны их задорные голоса: требуют, чтобы пустили в зал.

Галия Каюмова — учительница аульной школы — немножко запоздала. Бегала после уроков домой — переодеться и взять что нужно. Пришла в пальто с меховым воротником и с красивой кожаной сумкой — с ней она ходила по городу до войны, в праздничные дни. Но ведь и сегодня праздник, да еще какой! Советские войска разгромили фашистские полчища в Сталинграде… Весь день, с самого утра в городе гремят репродукторы: «…прорвав фронт противника, советские войска 23 ноября соединились в районе Калача… В ходе операций войска трех фронтов разгромили 12 дивизий…»

— Ах, я немножко запоздала… Разрешите, пожалуйста, — спросила Галия, виновато улыбаясь.

Сидевшие в первом ряду девушки, бывшие ее ученицы, подвинулись, дав ей место. Сами, по случаю большого митинга, в новых цветастых платьях, в хороших пальто, но Галия одета несравненно богаче. В школе на уроках ее такой никогда не видели.

— Нет ли письма от сына? — спросила Джерен — соседка, зная наперед, что Галия-ханум получила от Акмурада треугольничек.

— Есть! — Глаза Галии радостно засияли. — Медалью наградили Акмурада. Я читала его письмо и плакала от счастья. Он так давно нам не писал. Я думала, он нас забыл, или еще хуже… Думала — погиб. Вдруг бежит ваша дочка и кричит мне: «Тетя Галия! Тетя Галия, вам письмо!» Сначала у меня душа ушла в пятки. А когда прочитала — оказалось, он жив-здоров. — Галия-ханум доверительно склонилась над ухом Джерен и прошептала: — Оказывается, в Ташкенте у нашей невестки внук родился…

— Пусть почаще в ваш дом заглядывает счастье, — пожелала Джерен и выпрямилась, видя, что со сцены призывают к соблюдению тишины.

Переполненный зал сразу притих. На сцену вышли председатель сельсовета Артык, председатель колхоза и представитель райкома партии. Все в пальто и шапках, потому что в клубе не топлено, а на дворе идет холодный дождь. Председатель колхоза объявил митинг открытым и дал слово Артыку. Поднявшись на трибуну, тот довольно спокойно оглядел сидевших в зале, заговорил о героизме воинов-туркменистанцев… 87-я туркменская стрелковая бригада недавно прибыла в Москву и сейчас, расположившись в Ногинске, ждет приказа, чтобы выехать на фронт… Бригаде вручено боевое революционное Красное Знамя… Бойцы поклялись с честью выполнить свой священный долг перед Родиной… Артык развернул московскую газету:

— Таким людям, как Айдогды Тахиров, как Якуб Кулиев и другим, мы верим… Я сам воевал под командованием полковника Кулиева — и знаю…

Наверное, последняя фраза была лишней: девчата смущенно заулыбались и опустили глаза. Да и сам Артык понял — люди и без того знают, что он фронтовик.

— Не о себе говорю, — внес Артык полную ясность. — Мы собрались, чтобы поддержать почин тамбовских колхозников. Чтобы сделать наш фронт еще крепче, чтобы обеспечить полную победу над фашистами, тамбовцы, как вы знаете, приступили к сбору средств на строительство боевых самолетов. Их почин поддержала вся страна. Туркмены приветствуют своих братьев-тамбовцев. Председатель колхоза «2-я пятилетка ТССР» Байрам-Алийского района товарищ Юсуп Кул сдал в Госбанк 110 тысяч рублей. Садап Ниязова из соседнего колхоза имени Свердлова дала деньги на собственную пушку. Садап хочет передать эту пушку брату, который служит в артиллерии!

— Артык-джан! — крикнул из заднего ряда белобородый старик. — А сколько стоит одна пушка? Может и я осилю на одну?

— Хай, Бабаораз, — отмахнулся Артык. — Откуда мне знать — сколько стоит пушка или танк? Давайте не по-одному, а сообща действовать. Вот представитель райкома только сейчас, перед собранием пришел, сказал мне: «Артык, трудящиеся республики вносят средства на строительство боевых самолетов…». Товарищ Пигамов, простите, но я не успел записать как называются эти самолеты.

Пигамов поднялся, вышел из-за стола:

— Дорогие товарищи, много таких самолетов. Всем имена, как детям, дали: «Колхозник Туркменистана», «Пищевик Туркмении», «Текстильщик Туркменистана», «Ташаузский колхозник». Я думаю, вам надо внести деньги на колхозный самолет.

Артык кивнул представителю райкома:

— Спасибо, товарищ Пигамов, за исчерпывающий ответ. Если нет больше вопросов, то приступим к делу. — Артык вынул из кармана увесистый сверток, развернул его и положил на стол: — Вот здесь пять тысяч рублей — все бумажки тридцатками… Давай, записывай…

Зал одобрительно загудел. Артык раскраснелся от удовольствия, взял у председателя колхоза список и стал выкликать фамилии:

— Реджепова Биби!

На сцену поднялась старая женщина, неторопливо развязала мешочек и высыпала на стол серебряные украшения. Сказала гордо:

— Если на один пропеллер хватит — я буду вольна.

Колхозники зааплодировали. Понеслись выкрики:

— Тетушка Биби, ты молодец!

— Биби-джан, внучке хоть гульяку оставила?

— Оставила! И внукам и правнукам оставила! Лишь бы война поскорее кончилась, будь она проклята!

— Солтанова Акджемал! — выкликнул Артык.

Из первого ряда встала и поднялась на сцену тоже пожилая женщина. Развернула платок, показала всем.

— Вот тут все мое девичье счастье. Когда к мужу в дом уходила, надела — больше не надевала. Все новое.

Вновь закричали из зала:

— Акджемал, серебро и золото не стареют!

— Хай-бой, пусть вся страна знает наших женщин!

Поднимались одна за другой — старухи, молодые женщины-солдатки, девушки. На столе — целая гора золотых и серебряных украшений, пачки денег. Наконец, очередь дошла до Галии. Она еще днем попросила, чтобы и ее внесли в список, но не думала, что так много окажется желающих сдать свои сбережения для фронта. Но вот Артык выкликнул:

— Каюмова Галия!

Зал притих. При упоминании этой фамилии у многих всплыл в памяти бывший арчин этого аула — Каюм-сердар. Вспомнились дни земельно-водной реформы, когда кулаков-баев лишали земли и воды. И история с золотым мешочком вспомнилась. Конечно, давно это было. Сам сердар умер, Аман сторожем или вахтером работает, а сын его — красный командир. Но все равно, к Каюмовым повышенный интерес.

Галия, как всегда, грациозно, откинув руку, боясь оступиться на лесенке, взошла на сцену.

— Милые односельчане, — произнесла смущенно, — я сегодня так рада, прямо не знаю, как выразить свои чувства…

— Да, Галия-ханум, мы знаем, что ваш сын Акмурад напомнил вам о себе, — сказал Артык. — Мы все считали, что он, как настоящий большевик, никогда не пойдет на компромисс с отцом…

— Артык, не надо так! — Галия побледнела и словно сжалась в комок. — Сын прислал письмо… Да и муж мой Аман — чем он тебе не угодил, что ты его все время преследуешь, жизни ему не даешь?

— Галия-ханум, не притворяйтесь, что ничего не знаете. — Артык сурово сдвинул брови — У Амана совесть не чиста — это всем известно. Да и сейчас… Все мужчины на фронте, а он в проходной стоит. Как базарный день — чуть свет спешит куда-то. Вы, дорогая Галия-ханум, может быть скажете людям, чем занимается Аман?

Галия, поджав губы, высыпала на стол свои украшения — кольца, серьги, браслет, несколько золотых монет, которые берегла на вставные зубы, но слава аллаху, ей уже давно за пятьдесят, а не один собственный зуб еще не выпал.

— Ханум, не из того ли мешочка драгоценности? — съязвил Артык.

В зале зароптали. А вот и выкрик:

— Эй, сельсовет, зачем придираешься?

— Что она у тебя — лишний кусок съела? Человек последнее для фронта отдает, а ты допрашиваешь!

— Ладно, Галия-ханум, спасибо вам, — отступил Артык.

— Зачем мне «спасибо», — с обидой отозвалась Галия. — Пожалуйста, не делайте мне снисхождения. Я отдала свои драгоценности, чтобы поскорее приблизить нашу победу. Чтобы сын гордился мной.

Галия-ханум с высоко поднятой головой сошла со сцены. Колхозники зааплодировали ей, и Артык выкликнул следующую фамилию.

Сбор средств на колхозный самолет продолжался до сумерек. Галия вышла из клуба, когда собрание закончилось и зал уже опустел. Она задержалась, чтобы дать «отповедь» слишком самоуверенному фронтовику — Артыку. «Подумаешь, какой! — повторяла она про себя слова, какие ей хотелось высказать. — Если ты в чем-то подозреваешь моего мужа, то сходи, куда надо, и узнай — кто он! Зачем же на общем собрании высказывать недоверие?» Галия ждала Артыка, когда он спустится со сцены, но он вместе с секретарем райкома вышел в другую дверь. Галия, убедившись, что его уже в клубе нет, подумала: «ладно, в следующий раз» и отправилась домой…

Амана она застала в постели. Бритоголовый, с белой ровно подстриженной бородой, он, не мигая, смотрел в потолок. Галие он напомнил мертвого Каюм-сердара. Вот так же старик лежал перед похоронами. Галия испуганно кашлянула. Аман спросил:

— Где была, ханум? Что-то долго тебя не слышно.

— Ай, где была, там меня уже нет, — отозвалась Галия, не решаясь пока сообщить, что сдала все свои девичьи украшения на колхозный самолет. Да и стоило ли ему говорить о них? Аман ведь никогда не интересовался ее побрякушками. Знал, конечно, что ее отец, старый татарский князек, был человеком богатым, и делал изредка ей подарки — но это было еще до революции. С тех пор много воды утекло.

— Что-то ты не очень приветлива сегодня. — Аман насторожился и встал с постели. С минуту он искал брюки, ворча, где это они запропастились. Но вот нашел их на стуле, надел и опять строго посмотрел на жену: — Не потеряла ли чего? Хлебные карточки на месте?

— На месте, куда они денутся. — Галия помешкала и села, со вздохом, на кушетку. — Артык опять нам покоя не дает. Более злых и настырных людей я в своей жизни не видела.

— Где ты его встретила?

— На улице, — соврала Галия. — Встретился, спрашивает: куда это твой Аман по базарным дням ходит.

— Какое его дело! — обозлился Аман.

— О том поганом золотом мешочке опять напомнил, — сказала Галия, поджав губы.

— Ах, негодяй он. До каких же пор можно вспоминать старое?! — Аман сразу расстроился, заходил по комнате.

Галия принялась успокаивать его. Уговаривала и думала: «Надо же было сказать ему об Артыке! Сама виновата!» Но видно чувствовала Галия, что ей еще придется столкнуться с Артыком — она и сама этого хотела, — потому и не удержалась, сказала о нем мужу.

— Аман-джан, да плюнь ты на всякие подозрения, — взмолилась Галия-ханум и тут услышала стук в дверь.

— Иди, открой, кто-то пришел, — сказал Аман и насторожился.

В комнату, шаркая о половую тряпку сапогами, вошли Артык и участковый милиционер.

— Здравствуй, Аман, — сказал Артык, но руки не подал. — Вот пришли к тебе, как говорится, довести до конца неоконченное дело.

— Какое еще дело?! — грубо отозвался Аман.

— Ты особенно-то не груби, — посоветовал Артык. — Я сам, как ты понимаешь, представитель власти, да и участковый тоже, так что есть смысл говорить тебе с нами немножко помягче.

— Ладно, спрашивайте.

— Галия-ханум, вам пока надо удалиться, — сказал Артык. — Мы потом вас пригласим… Так положено.

— Ну, что ж… — Галия-ханум передернула плечами и вышла.

— Аман, — сказал очень спокойно Артык. — Сегодня твоя жена сдала на постройку колхозного самолета драгоценности. Мы, конечно, рады, что род Каюмовых, несмотря на свое происхождение, помогает фронту во имя нашей победы, но есть у нас и сомнения.

— О каких драгоценностях ты говоришь, Артык? — удивился Аман и растерялся не на шутку. — Нет у нас никаких драгоценностей! Зачем придумывать небылицы?!

— Аман, как же так? Жена твоя принесла и высыпала на стол в колхозном клубе целых две горсти разного золота и серебра, а ты, выходит, ничего и не знаешь? Хочешь и здесь уйти в сторону?

— Какие драгоценности?! — вскипел Аман, сжимая кулаки.

Участковый, видя такое дело, поднялся с кушетки?

— Товарищ Каюмов, советую вам быть терпеливее, иначе… — Он расстегнул кобуру и встал около двери.

— Я не знаю и не имею понятия, о каких драгоценностях идет речь. — Аман заговорил вежливее.

— Мы вынуждены напомнить тебе, Аман Каюмов… о том золотом мешочке, который сдал государству твой отец… Сдать-то он сдал, но все ли драгоценности сдал? — Артык усмехнулся. — Мы и раньше подозревали, что часть золота Каюм-сердар отдал тебе. А теперь мы твердо уверились в этом.

— Артык, ты шайтан! Как тебе могло прийти такое в голову! — Аман сел на край кровати и схватился за голову. — Ты унижаешь и уничтожаешь меня, как самого последнего человека. Я клянусь тебе честью, что Каюм-сердар отдал государству все до последнего гроша. Я понятия не имею, где раздобыла драгоценности моя жена!

— Хорошо, ладно… — Артык посмотрел на участкового. Тот кивнул:

— Я думаю, надо спросить об этом у хозяйки.

— Галия-ханум, пожалуйста, войдите! — крикнул Артык.

Галия вошла, кривя от расстройства и слез губы.

— Артык, — выговорила она с трудом. — Я слышала, о чем ты спрашивал моего мужа. И я сразу отвечу. Драгоценности, которые я сдала для победы над фашистской Германией — это мои личные украшения, подаренные мне еще при царской власти моим отцом — Мустафа-беком. Я раньше всегда надевала их по праздникам — Аман их видел. Но в последнее время — до них ли было! Они лежали у меня в шкатулке. Аман, вероятно, забыл о них — я уверена.

— Я знать ничего не хочу! — вскричал Аман, наступая на жену. — Я знать тебя не хочу! Ты почему не сказала мне ни слова о том, что идешь сдавать свои украшения на самолет?

— Аман, извини, но я подумала — а вдруг ты не согласишься, чтобы я сдала серьги и кольца. А мне так хотелось внести хоть маленькую долю в общее дело.

— Ты полоумная женщина, если считаешь меня скупердяем, — в том же раздражительном тоне продолжал Аман. — Я плевать хотел на твои серьги и кольца, и на все другие украшения, и на то, что ты не доверяешь мне. Ты и письмо от Акмурада скрыла — я потом уже узнал о письме!

Артык, глядя, как препираются супруги, скептически улыбался. Наконец, не выдержал:

— Аман, хватит притворяться. Я никогда не поверю, чтобы муж не знал — что лежит в коробке у жены. Я, например, даже знаю, где моя жена единственную свою гулъяка прячет. И где золото Каюм-сердар прятал, мы тоже знаем. Твой сын, Акмурад, говорил мне, будто бы в углу двора под колесом старой кареты. Мы хотели бы с вами и вместе с участковым посмотреть под старой каретой: не осталось ли там еще немного золотишка.

— Карету давно сожгли — и дыму от нее не осталось. — Аман засмеялся.

— Но все равно, мы должны осмотреть это место. — Артык отворил дверь, чтобы выйти во двор, но видя, что ни Аман, ни Галия даже не думают за ним идти, заговорил внушающе: — Ой, люди, поймите же, наконец! Если ничего не найдется, то все подозрения с вас слетят, как с гуся вода. И вашему сыну Акмураду воевать будет легче. В десять раз легче, потому что он тоже, как и я, уверен, что вы прячете оставшееся золото.

— Да будь он проклят — сын, не верящий отцу, — четко выговорил Аман и встал. — Пойдемте…

До двенадцати ночи при свете керосиновой лампы Артык и участковый, сменяя друг друга, копали землю в том месте, где раньше валялась старая карета. Аман стоял рядом, и удивляясь упорству Артыка, зло посмеивался, Галия плакала, униженная людским недоверием. В конце концов Артык, устав от работы, начал сомневаться:

— Неужели Каюм-сердар оказался таким честным, что сдал все до последнего гроша? Неужели мы сумели перевернуть его частнособственническое сознание?

— Насчет сознания, не знаю, — съязвил Аман. — Но двор вы наш весь перевернули. И я удивляюсь твоей тупости, Артык. Вот, скажем, если бы отец дал мне часть золота… Неужели, ты думаешь, я стал бы его прятать именно в том же месте, где оно раньше лежало?

— А где! — встрепенулся Артык.

— Я его закопал в песках, на колодце Джунейд. — Аман откровенно рассмеялся, и Артык понял, что постепенно становится игрушкой в руках Амана.

В двенадцать ночи, уходя со двора, Артык пропустил участкового вперед и, остановившись с Аманом, предупредил:

— Будет лучше, Аман, если ты умолчишь о сегодняшнем обыске. А то опять люди заговорят: «У Каюмовых искали золото».

— Молчать я не буду, Артык. Зачем мне молчать? Молчит тот, кто прячет тайну, а у меня нет никаких тайн от государства.

— Ладно, я обещаю тебе, что никогда не напомню о прошлом, — окончательно сдался Артык.

— Пошел вон, я не хочу говорить с тобой.

— Напрасно ты так, Аман. Я делал это ради того, чтобы очистить совесть твою… и твоего сына. Он — капитан Красной Армии. Пойми ты!

— Я давно понял, что не сын он мне. Я проклял его — и никогда не переступлю порог его дома. Давай шагай…