Разбитая музыка

13.

К концу года, все-таки сумев выплатить деньги за новую квартиру, купить ковер и немного мебели, мы начинаем, наконец, чувствовать себя собственниками этого жилья. Телевизионная работа Фрэнсис становится все более регулярной и хорошо оплачивается. Она только что закончила работу на ВВС в радиоспектакле «Уходящие дни». По иронии судьбы, это та самая пьеса, благодаря которой в начале пятидесятых в лондонском театральном мире прославился ее отец. Кроме того, ВВС предоставило ей большую роль в музыкальной постановке под названием «Твист напоказ», действие которой происходит в Ирландии. Эта роль очень важна для артистической карьеры Фрэнсис, равно как и для ее самоощущения после этого трудного года. У меня же, если не считать пособия по безработице, до сих пор нет постоянного дохода. И вот я, по протекции Пиппы Маркхэм, пытаюсь пополнить наш бюджет, подрабатывая моделью. Я сыграю в рекламе джинсов Brutus и бюстгальтеров Triumph, а потом даже привлеку Ронни и Стюарта к съемкам рекламного ролика для жевательной резинки Wrigley's, причем руководить съемками будет Тони Скотт. Таким образом, я занимаюсь тем, чем никак не предполагал заниматься: мне платят исключительно за мой внешний вид. Едва ли это самое удачное время в моей жизни, но как бы то ни было, я горд, что это позволяет нам с Фрэнсис держаться на плаву и даже вернуть деньги, одолженные нашими родителями для покупки квартиры. Правда, я думал, что отец с большим воодушевлением отреагирует на этот факт.

— Что ж, насколько я понимаю, тебе пока не удалось прославиться на весь мир?

— На это требуется время, папа.

— Но ты уже год сидишь на мели, а тебе нужно кормить жену и ребенка.

— Наши дела идут на лад, папа.

— Да что ты говоришь?

Эта последняя фраза сказана с тем сарказмом, который, как мне прекрасно известно, вызывает у моей матери жестокие приступы гнева, но я не поддаюсь на эту провокацию. Нет смысла спорить с ним. Он во многом прав, и потом — он несчастлив.

Мы с Фрэнсис проводим Рождество с моей семьей, но вся та теплота и уют, которые обычно ассоциируются со словом «дом», к несчастью, начисто отсутствуют среди моих родственников. Воздух в доме, как обычно, звенит от сдерживаемой истерии, которая все равно просачивается сквозь мамину суету с рождественскими покупками, украшением дома и приготовлением праздничного ужина. Атмосфера в доме наводит на мысль о государстве, которое совершает последние приготовления к войне. Кажется, что война может разразиться в любую минуту. Отец, который, несомненно, рад увидеть Фрэнсис и малыша, с большим трудом сохраняет вежливость в общении со мной. Он все время стремится дать мне понять, что, по его мнению, я сошел с ума и просто теряю время, пытаясь закрепиться в Лондоне. Он ведет себя так, словно любой мой успех и моя независимость в столице станут очередным гвоздем в его гроб. В одном из неискренних, мелочных споров он говорит мне, что Лондон — крайне неподходящее место для воспитания ребенка, что это гнездо разбойников, воров, нечистых на руку юристов и всевозможных мошенников. Я не говорю ему, что все его аргументы — не более чем невежественные, провинциальные народные сказки, потому что понимаю: по-своему, очень странным способом, он говорит мне, что скучает без меня.

Старшая из моих сестер, Анжела, уже замужем и живет теперь своим домом. У меня возникает подозрение, что ее отъезд и мое переселение в Лондон нарушили хрупкое равновесие, обеспечивавшее спокойствие в нашем доме. Моя младшая сестра еще школьница, и остается теперь единственным неоперившимся птенцом в нашей семье. Мой брат, который вместе с отцом развозит молоко и который был для меня в течение последних лет самым близким человеком в семье и мощным источником поддержки, теперь приобрел вид и манеры человека, занятого серьезным делом, а не носящегося с несбыточными мечтами о славе и светской жизни. Он — ответственный наследник семейного бизнеса, в то время как я выгляжу человеком, промотавшим свое «прекрасное» образование и променявшим с таким трудом завоеванную в родном городе популярность на какую-то безумную причуду.

Рождественским утром ощущение неловкости только возрастает. Мама купила для Джо большую пластмассовую гоночную машину, но, несмотря на попытки моего отца усадить в нее ребенка, мальчика гораздо больше привлекает блестящая и шуршащая оберточная бумага. Фрэнсис получает в подарок ужасный зеленый жилет из синтетической материи, который делает ее похожей на новогоднюю елку. В более расслабленной атмосфере мы бы просто весело посмеялись, но сейчас наши улыбки выглядят неестественно: мы не хотим выглядеть неблагодарными и, в то же время, не можем скрыть неловкости.

Я никогда не ношу ювелирных украшений, и мама это знает. И тем не менее она дарит мне тщательно упакованный в специальную коробочку позолоченный браслет. Это безвкусная, кричаще-яркая вещица в духе гангстерской эстетики, и если в ее скучном орнаменте есть какой-то скрытый символический смысл, то он запечатлелся там случайно. Возможно, маме кажется, что после отъезда из дома мне еще только предстоит определиться со своей жизнью, что я уже сам не знаю, кто я такой, а может быть, ее подарок означает, что мы перестали чувствовать друг друга. Наверное, отчасти она права, но когда я пойму это, будет уже слишком поздно. Есть что-то ужасно грустное в ее искреннем подарке, неоцененном, ненужном и неправильно понятом. Фрэнсис должна возвращаться в Лондон на киносъемки, а у меня впереди очередное выступление. Мама любезно соглашается присмотреть за Джо во время новогодних праздников. Я заберу его через неделю, потому что мне предстоит вернуться в Ньюкасл для того, как ни странно, чтобы после такого долгого перерыва временно воссоединиться с Last Exit.

В течение последних шести месяцев Ронни уговаривал Джерри и меня приехать и дать рождественский концерт для наших поклонников в Ньюкасле. Он забронировал для этого бар Университетского театра, и все билеты уже распроданы. Джерри, которому удавалось вполне неплохо зарабатывать в Лондоне выступлениями и периодическими гастролями, как и я, испытывает смешанные чувства по поводу воссоединения Last Exit. Его охватывают противоречивые эмоции: от ужаса до сентиментальной ностальгии, но все-таки мы склонны согласиться, и теперь, когда отступать уже поздно, мы оба рады предстоящему выступлению. Мы устраиваем репетицию в уоллсендском художественном центре, переделанном из викторианской школы, в которой когда-то училась моя мама. Маленькой девочкой она, наверное, сидела в этом самом зале в своих милых ситцевых платьях и белых носочках, со светлыми волосами, завязанными в хвостики по бокам. С широко открытыми глазами она мечтала о своем послевоенном будущем и о смелом принце, который спасет и увезет ее.

Наш старый коллектив немного «заржавел», но репетиция проходит хорошо. Мы все рады видеть друг друга. Ронни и Терри не изменились ни на йоту с тех пор, как мы виделись в последний раз, и мне интересно, думают ли они то же самое про нас с Джерри. Мы выбираем около пятнадцати номеров из нашей старой программы, а потом, сдув «паутину» с давно не исполнявшихся песен и освежив в памяти слегка забытые аранжировки, мы восстанавливаем свою прежнюю форму. Следующим вечером театральный бар переполнен сотнями зрителей, точно как во время нашего прощального концерта год назад. Это неожиданный поворот событий и притом очень трогательный, потому что присутствуют все, кого я знаю. Мой брат и Фил Сатклифф тоже здесь. Соглашаясь на выступление, мы с Джерри думали, что идем на огромный риск. Вдруг никто не придет, и мы будем чувствовать себя ужасно глупо, как будто нас забросали тухлыми яйцами? Но то, что происходит, попросту поразительно. Мы превысили все ограничения, предписываемые правилами противопожарной безопасности, но зрители, теснящиеся в зале, как сардины в банке, улыбаются и счастливы видеть нас снова. Вот это поистине домашняя теплота. Фил Сатклифф берет на себя обязанности конферансье, и мы начинаем играть в атмосфере горячего одобрения. Я опасался, что по прошествии года некоторые песни могут забыться, но зал поет вместе со мной во весь голос, не пропуская ни единого слова.

Я думаю, что примерно так же должен чувствовать себя человек, занимающийся серфингом. Тебя без всяких усилий с твоей стороны несет на волне счастья, эмоций и воспоминаний. В тот вечер мы играем до полного изнеможения, но и тогда несколько чересчур вдохновленных и, вероятно, выпивших лишнего зрителей не желают расходиться и умоляют нас сохранить группу в прежнем виде.

Я не думаю, что Ронни и Терри по-настоящему надеются, что мы с Джерри откажемся от своей мечты добиться чего-то в Лондоне, но это последнее выступление кладет конец какому-то напряжению между нами. Мы закончили свою совместную деятельность на высокой ноте, и какие бы недоговоренности и обиды ни сохранялись в наших отношениях со времени распада группы, который произошел год назад, теперь все это аккуратно и честно разрешено. На следующее утро к вокзалу в Ньюкасле направляется странная троица. Мы с Джерри кутаемся в свои теплые пальто, и каждый из нас держит в руках по чемодану. Джо с открытым ротиком спит в своей коляске, одетый в серебристый зимний комбинезон, который делает его похожим на обессилевшего космонавта. Стоит угнетающе сырая и холодная погода. Минутная стрелка на огромных вокзальных часах, висящих высоко над платформой, вздрагивает и замирает на отметке тридцать минут девятого. Мы спешим спрятаться от ветра в тепле привокзального буфета, чтобы присоединиться к таким же, как мы, промерзшим душам, ждущим отправления поезда, который отвезет их на юг. Мы сидим в буфете, отхлебывая кофе из пластиковых стаканчиков, когда какой-то шутник включает на весь вокзал песню Animals «We Gotta Get Out of This Place» («Нам пора убираться из этого места»). Кажется, все люди вокруг понимают шутку, словно все мы здесь — изгнанники из какой-то заколдованной земли, стремящиеся в неопределенность будущего. Этой записи уже больше десяти лет, и не забыли ее, я думаю, только потому, что она часто исполняется. Все та же мрачная песня. Все та же мрачная шутка.

Поезд до отказа набит пассажирами, но нам удается найти два свободных места напротив пожилой пары, которая за все время пути не произносит ни слова. На окнах оседает пар от дыхания, и по всему вагону распространяется запах отсыревшей шерстяной одежды. Такое впечатление, что поезд останавливается буквально на каждой станции, и путешествие получается долгим и ужасно нудным. Джо, проснувшись, начинает терроризировать молчаливую пожилую чету, которая совершенно не поддается на его обычно такое обезоруживающее обаяние. Сначала Джо начинает бросать в них свои пластмассовые кубики. Я извиняюсь. Потом он принимается вертеться и скользить по столу, как танцор, исполняющий брейк-данс. Пожилая чета вынуждена спасать от него свои чайные чашки. Я извиняюсь снова. Потом Джо начинает неожиданно хватать проходящих мимо пассажиров. Я извиняюсь снова и снова, пока наконец он не выдает свой коронный номер, свою новую фразу. В очередной раз уронив плюшевого медвежонка на пол, он совершенно сознательно, отчетливо и очень уместно выкрикивает свою последнюю мантру: «О, фак!»

Джерри издает стон и засыпает, склонив голову к окну, а возможно, только притворяется, что спит. Заснеженные поля и телеграфные столбы проносятся мимо, а пожилая чета бросает сердитые неодобрительные взгляды на моего невоспитанного сына и его безответственного отца. Студия звукозаписи Surrey Sound располагается в Leatherhead на втором этаже старого здания, в котором прежде был молочный магазин. Эта студия ничем особенным не отличается от Pathway и других студий, в которых мне доводилось работать, но она просторная, уютная и недорогая. Ее владелец — врач Найджел Грэй. Сначала студия была для него просто увлечением, но постепенно превратилась во всепоглощающую страсть. Он увлекся настолько, что даже хочет бросить медицинскую практику и зарабатывать на жизнь исключительно в качестве звукооператора и продюсера. К этому времени Майлз Коупленд согласился помочь нам или, по крайней мере, выпустить наш первый альбом под своим недавно основанным лейблом Illegal. Нельзя сказать, что он по-настоящему поверил в нас — мы все еще на положении бедных родственников — но ему необходимо расширять объем выпускаемой продукции, чтобы стать серьезным представителем музыкального бизнеса. Майлз всегда обладал прямо-таки животным инстинктом на выгодные сделки, и в лице Найджела Грэя он видит человека, обладающего достаточными амбициями и возможностями, чтобы как следует сделать то, что нужно. Поскольку у Найджела пока нет опыта продюсерской работы, Майлз предложил ему сотрудничество в обмен на очень выгодные условия пользования студией. Мы запишем наш первый альбом в течение десяти дней, заплатив за это менее полутора тысяч фунтов, что даже по меркам того времени невероятно дешево. Если мы завоевали себе репутацию экономных людей, то, несомненно, эта первая сделка положила ей начало. Для своей первой записи мы взяли уже использованные кассеты, целый склад которых был обнаружен нами в гараже Майлза, и записались поверх не увенчавшихся успехом попыток кого-то из его предыдущих клиентов подобно тому, как неприкаянные кукушки подкладывают свои яйца в чужое гнездо.

Найджел лишь ненамного старше Стюарта и меня, но его скромные манеры, волосы, тщательно, как у школьника, расчесанные на пробор, и невероятно аккуратная одежда делают его похожим скорее на чудаковатого деревенского доктора, чем на хозяина в богемном хаосе студии. Я не удивился бы, увидев стетоскоп, свисающий из кармана его твидового пиджака, а между тем он очень знающий инженер, способный управлять сложным электронным студийным оборудованием так же искусно, как хирург рассекает ткани лежащего под наркозом пациента.

Мы все чувствуем огромное воодушевление, делая этот альбом, особенно я, потому что я никогда еще не оказывался так близко к своей мечте, и притом, как с некоторым неудовольствием отмечает Стюарт, мной написаны почти все песни альбома. Стюарт включил в него две свои песни с нашего первого сингла, но с тех пор как к нам присоединился Энди, демократический процесс набирает обороты, и Стюарт убрал все остальные свои сочинения. Поскольку Police — это, прежде всего, творение Стюарта, сложившаяся ситуация его, естественно, раздражает. Однако, хотя я и являюсь очевидным новичком в деле звукозаписи, но я уже десять лет сочиняю песни. Возможно, среди них почти нет шедевров, но я определенно достиг в этом деле некоторого мастерства. Для других двух членов нашей группы сочинение песен — непривычный и незнакомый род деятельности. Поэтому я только пожимаю плечами в ответ на нехарактерный для Стюарта мрачный настрой, не собираясь извиняться за свою творческую активность, хотя у меня возникает чувство, что это обстоятельство может стать источником серьезных проблем в будущем. При распределении прибыли, полученной от продажи музыкальной записи, автор песен получает столько же, сколько исполнитель. Следовательно, если мы будем иметь успех, я как автор большинства песен нового альбома получу такую сумму, по сравнению с которой доля любого из моих товарищей окажется ничтожной. Это, вероятно, будет ослаблять и без того неустойчивые демократические тенденции в нашей группе, пока не случится одно из двух: или мои товарищи начнут сочинять больше собственных песен, или прибыль будет более-менее поровну делиться между нами всеми. В конце концов я соглашусь на второй вариант и стану делиться с Энди и Стюартом частью своего авторского гонорара, что, с одной стороны, успокоит их, а с другой стороны, не отобьет у меня желание сочинять хиты. На какое-то время это станет решением проблемы, но потом она начнет усложняться, непрерывно подтачивая отношения внутри группы, пока наконец не станет причиной ее распада.

Сырую запись альбома мы делаем в первые же несколько дней.

«So Lonely»: песня из репертуара Last Exit, измененная по эмоциональной окраске и скорости исполнения в соответствии с современной модой.

«Dead end Job»: песня, основанная на ритмах, которые извлекает из своей ударной установки Стюарт, а также на паре строчек, написанных его братом Яном, причем я, так много раз в своей жизни нанимавшийся на скучную и безысходную работу, придумываю способ придать песне определенную достоверность. Я предлагаю Энди читать вслух объявления о работе из газеты LeatherheadAdvertiser в качестве фона для моего пения.

«Landlord»: вдохновленный нашими с Фрэнсис приключениями в Саутгейте и моими мучительными попытками найти жилье для моей семьи.

«Born in the Fifties»: первое четверостишие этой песни представляет собой фрагмент моих детских воспоминаний. «Моя мать расплакалась, когда умер президент Кеннеди. / Она сказала: это коммунисты, / Но я знал лучше». Уже тогда я был маленьким надутым теоретиком.

«Peanuts»: одна из мелодий Стюарта, на которую я сочинил стихи, вдохновленный моим давним кумиром Родом Стюартом и газетными статьями о нем, ни на минуту не подозревая, что через несколько лет, работая вместе с ним, я и сам пострадаю от рук газетчиков.

«Would You Be My Girl?»: песня, на всем протяжении которой постоянно повторяется одна и та же строчка, к которой Энди предложил прибавить стишок о резиновой кукле.

«Hole in My Life»: еще одна песня о страданиях и нищете, выставленных напоказ и одетых в нарядные одежды.

И, наконец, «Roxanne». Изначально написанная как латиноамериканская мелодия с джазовой окраской, эта песня путем многочисленных проб и ошибок всей нашей группы превратится в нечто похожее на танго. Стюарт выдвинет предложение подчеркнуть вторую долю каждого такта при помощи бас-гитары и басового барабана, что сделает ее ритм по-аргентински неуравновешенным. Стюарт вынуждает меня также пересмотреть первоначальный вариант мелодии и сделать ее более угловатой и непредсказуемой — качества, которые лучше всего, по его мнению, характеризуют и раскрывают мой голос.

После того как я завершаю многодорожечную запись хора, звучащего в этой песне, мы осознаем, что создали что-то уникальное, но, несмотря на нашу убежденность в этом, нас смущает романтический, хотя и не лишенный трагизма сюжет песни. До этого мне уже пришлось защищать песню «Next to You», которую обвиняли в том, что она, будучи песней о любви, является чужеродным телом в модной атмосфере вызывающей злобы и агрессии. Майлз за много лет до появления пародийной группы Spinal Tap уже хочет назвать наш первый альбом «Police Brutality» и уже представляет себе его обложку, где мы в полицейской форме допрашиваем полураздетую женщину. Остальные члены группы, к моему ужасу, вполне одобряют эту безумную нелепость, но я про себя уже планирую саботаж и бунт. Вот в какой атмосфере мы исполняем наш первый альбом перед Майлзом, который все еще не является нашим официальным менеджером. Чувствуется, что он впечатлен нашими усилиями, однако мы не спешим играть ему «Roxanne», опасаясь, что песня, которую невозможно отнести ни к какому стилю, оттолкнет Майлза от нашего проекта. Наконец, после того, как прослушано все остальное, Стюарт предлагает нам сыграть «Roxanne». Я слегка поеживаюсь и намекаю Майлзу, что песня немного странная, молясь про себя, чтобы моя интуитивная убежденность в необычных качествах этой песни оправдалась и нас миновала буря, которая, я вижу, уже нарастает в воображении Майлза. Я с беспокойством жду начала песни. Атональные звуки пианино, нервный смех, а потом быстрые-быстрые гитарные аккорды, подкрепляемые странным ритмом танго. На лице Майлза не видно ни тени улыбки. Его тело неподвижно, его облик остается упрямо спокойным, когда я начинаю завывать и причитать режущим слух тенором, который вызвал бы у Элвиса Костелло неудержимое желание схватить меня за ухо. Наши дела плохи. Напряжение в комнате настолько ощутимо, что я не решаюсь поднять глаза и взглянуть на остальных. Проходит целая вечность, прежде чем мы добираемся до последних аккордов песни. Мои глаза устремлены в пол, в воздухе нависает тишина, в которой набухает сомнение, потому что, если Майлз отвернется от нас из-за этой песни, дни моей работы в группе будут сочтены.

Потом я все-таки поднимаю глаза и вижу, что шея и уши Майлза покраснели. Я предчувствую самую ужасную из возможных вспышек гнева и жестокие насмешки в свой адрес. Я готовлюсь к молчаливому отступлению. Майлз делает глубокий вдох, тряся головой и, наконец, говорит:

— Да это же, черт возьми, настоящая классика, это же, мать твою, будущий хит. Он делает такое движение, словно хочет поцеловать меня, я инстинктивно уклоняюсь, довольный и смущенный. Тогда Майлз одобрительно хлопает меня по спине и плечу, как будто я один из его домашних псов.

— Черт возьми, я только что договорился с компанией А М об издании альбома Squeeze. Но когда они услышат это, скажу я вам, они переметнутся на вашу сторону. Он настолько бурно реагирует на эту песню, что прежняя степень его энтузиазма представляется равнодушием в сравнении с теперешним воодушевлением. Он просто светится восторгом и, выходя из студии, сжимает в руке кассету и вполголоса напевает партию хора со своим неправильным южным выговором. Остальные песни забыты на кассетнике, как уродливые сестры после бала во дворце у принца.

Мы покидаем студию в отличном настроении, прекрасно зная, что А М — одна из самых уважаемых и успешных компаний по обе стороны Атлантики. Если прежде мы были бы абсолютно счастливы возможностью выпустить свой альбом самостоятельно под лейблом Майлза Illegal, то теперь, с его же благословения, мы замахиваемся на большее, чем когда-либо могли мечтать, на сотрудничество с международной фирмой звукозаписи.

На следующий день, разговаривая с братом по телефону, Майлз, по выражению Стюарта, «просто пускает слюни». Да, компании песня понравилась тоже, и ее сотрудники полагают, что она станет хитом. Если это действительно сбудется, мы сможем выпустить свой альбом не под маленьким лейблом Illegal Майлза, а под могущественным лейблом А М. Правда, наш восторг и радостные предчувствия несколько омрачены тем, что этим вечером в студии Майлз заявляет, что не намерен вносить за нас большой аванс.

— Послушайте, большой аванс неизбежно означает, что придется брать кредит в банке. Я же хочу сначала подписать контракт на эту одну песню. Если она станет хитом, то я смогу гораздо больше вложить в издание целого альбома, и ваши гонорары будут намного выше. Если вы сможете еще какое-то время продержаться так, как вы справлялись последний год, без вложения каких-либо денег в вашу раскрутку, вы в конце концов получите хорошую прибыль.

Это был очередной блестящий пример легендарной прозорливости Майлза. Вместо феодальной зависимости, в которую попадает большинство групп, если в них изначально вкладываются большие деньги, группа Police вступила в истинно партнерские отношения со своей звукозаписывающей компанией. В результате мы будем пользоваться большей творческой свободой, и все заработанное нами будет оставаться у нас. Впоследствии я с полным правом смогу назвать Police «симпатичным маленьким бизнесом», но именно Майлз положил ему начало, и через некоторое время мы будем с лихвой вознаграждены за свое терпение.

Песня «Roxanne» окажется полезной и еще в одном отношении. Благодаря ей Майлз на 180 градусов развернется от своей идеи придать нашей группе брутальный имидж и отдаст предпочтение романтическому идеализму. Отныне Майлз официально станет нашим менеджером. 26 января 1978 года Майлз Эйкс Коупленд III победоносной походкой входит в студию, держа в руках первоначальный вариант контракта с фирмой А М на распространение нашего нового сингла, «Roxanne». К тому же у Майлза новая идея относительно названия нашего первого альбома. Он хочет назвать его «Outlandos D'Amour» — словосочетание, представляющее собой нечто среднее между фразой на языке эсперанто и пустым набором слов. Майлз с наслаждением смакует новое название, произнося его с каким-то пародийным французским акцентом, который скорее наводит на мысль о его alma mater в Бирмингеме (штат Алабама), нежели о Сорбонне. Кривляния в стиле провинциального Тома Паркера станут отличительной чертой манеры Майлза вносить свои творческие предложения. Шутя, он старается отвлечь нас от любых серьезных возражений, которые могут прийти нам в голову. «Outlandos D'Amour» — это, несомненно, странное название, но оно вполне отвечает нашей общей склонности к абсурдному, и, коль скоро никто из нас не может предложить ничего лучшего, мы соглашаемся назвать альбом именно так. К марту контракт с А М уже готов к подписанию. Говорят, что все сотрудники А М, включая бухгалтеров, просто не вынимают кассету с песней Roxanne из своих магнитофонов. Нам рассказывают, что за долгое время это первая песня, которую сотрудники отдела распространения попросили поставить дважды. Стюарт, Энди и я отправляемся в шикарный офис компании на Фулхэм-роуд, где ее президент Дерек Грин приветствует нас как желанных блудных сыновей, причем «Roxanne» победно звучит из всех репродукторов по всему зданию.

И вот мы уже сидим в плетеных тростниковых креслах, а наши ноги утопают в мягких коврах президентского офиса. Мы подписываем каждую страницу официального контракта с А М «паркером» из чистого серебра. По завершении этой формальности, нас, в знак гостеприимства, пускают порыться в музыкальном каталоге, который находится в полуподвальном этаже офисного здания. Здесь мы набираем альбомов фунтов на двести. Я получаю полное собрание записей Квинси Джоунса и Антонио Карлоса Джобима, причем моя добыча очень скромна по сравнению с уловом моих товарищей, потому что у меня все еще нет проигрывателя. Я вхожу в свою квартиру с чувством человека, который только что ограбил магазин, и оказывается, что у Фрэнсис есть для меня новости. Телекомпания Granada TV предложила ей сняться в сериале в роли переодетого полицейского. «Отличная мы с тобой парочка», — говорю я. Съемки сериала будут проходить в Манчестере, что означает для нас длительное расставание, но свойственное нам обоим честолюбие, равно как и острая нужда в деньгах, заставят нас преодолеть эти трудные времена. От радости мы пускаемся в пляс прямо в гостиной, держа Джо на руках, а пес Баттонс, как обычно, поглядывает на нас недоуменно и неодобрительно.

Моя самая младшая сестра Анита потом расскажет мне, что самое сильное воспоминание, которое осталось у нее от того дня, это автомобиль табачно-коричневого цвета, осторожно, задним ходом подъезжающий к открытым дверям гаража около нашего дома в Тайнмуте. Ровно в половине одиннадцатого прекрасным воскресным утром, когда на небе ни облачка, и дует легкий южный ветер, моя мать складывает свои чемоданы в багажник автомобиля. Вместе с ней Анита. Грустно и неуверенно она садится на заднее сиденье. Моя мать планировала этот побег в течение нескольких месяцев, тайно раскладывая свою одежду по сумкам и чемоданам, чтобы ее исчезновение могло быть как можно более внезапным и эффектным. В одиннадцать тридцать отец вернется домой после работы. Все спланировано с холодной стратегической точностью.

Сестра очень расстроена и напугана. Она не хочет уезжать, но, съежившись на заднем сиденье и прижимая к себе клетку с волнистым попугайчиком, пытается уверить и птичку, и саму себя, что все будет хорошо, все как-нибудь образуется.

У моей матери диковатый, загнанный взгляд, а мужчина на переднем сиденье, который тоже бросил свою семью, молчит и с беспокойством смотрит то на часы, то на дорогу, пока сумки и чемоданы громоздятся все выше и выше. Весь остаток дня они будут ехать на юг, к маленькому городку неподалеку от Манчестера, чтобы осуществить свою мечту о новой жизни.

Отец возвращается в пустой дом, тщательно прибранный, словно готовый к погребению труп или мавзолей. Ему не оставили даже записки.

Я очень резко реагирую на тайное бегство матери. Я звоню отцу, который, как и следовало ожидать, подавлен и растерян. Я пишу матери злое письмо, заявляя, что она повела себя недопустимо, и практически отрекаюсь от нее. Это непростительное, опрометчивое письмо, но я был буквально ослеплен вспышкой праведного гнева. Я чувствовал себя обязанным как-то отомстить за унижение отца, но мне не хватило ума и зрелости, чтобы найти другой способ уравновесить собственные чувства.

Много позже, оглядываясь на прошлое с высоты своего опыта, я спрошу себя, а не была ли моя жизнь того времени такой же безответственной, как поступок моей матери. Долгие периоды разлуки с моей маленькой семьей, возможно, были законной ценой достижения честолюбивых целей, но и они со временем сыграли свою разрушительную роль. Как бы я ни старался избежать ситуации, в которую попали мои родители, живя невероятно активной жизнью и стараясь сделать ее как можно более отличной от их жизни, я словно бессознательно носил в себе семена их несчастливой судьбы.

Моя мать всегда страстно стремилась прочь из дома, считая, что там, вовне — ее спасение. Я, вероятно, усвоил эту ее установку, что проявилось в моем маниакальном стремлении быть все время в пути, где я в итоге и провел двадцать пять лет своей жизни.

В тот же месяц, когда я узнаю о бегстве моей матери в Манчестер, Майлз привозит в Британию американскую группу Randy California's Spirit, которой нужна компания для совместных выступлений.

Гастроли начинаются в Университете Эссекса. За первым выступлением следует полный аншлаг в клубе «Rainbow», расположенном в лондонском районе Финсбери-парк. Spirit — яркая, плодотворно работающая группа с западного побережья Штатов. Начинали они в шестидесятых и по-прежнему играют словно навеянный каким-то опьянением, психоделический рок-н-ролл, благодаря которому когда-то прославились. Police и группа Марка П. под названием ATV идут вторым и третьим номерами программы на выступлениях американцев. Spirit — любимая группа Марка, а их британские гастроли — отчасти его идея. Что касается нашей группы, то ей по-прежнему отводится самое скромное место в концертной программе. Несмотря на бурное воодушевление, которое «Roxanne» вызвала в компании А М, на Dryden Chambers нас все еще считают бедными родственниками, но мы не очень-то из-за этого переживаем. Группа Марка сделала большой шаг вперед с тех пор, как мы видели их в последний раз, однако вряд ли они способны помешать нам завоевать зрительские сердца. К тому же я простил им повреждения, нанесенные моей машине, особенно после того, как Майлз оплатил ее ремонт. Аудиторию концертов Spirit почти исключительно составляют люди, выглядящие так, словно они явились из прошлого десятилетия. У них волосы до плеч, бисерные украшения, расклешенные брюки и грязные пальцы на ногах. У меня нет впечатления, что они оделись так специально в честь Рэнди и его трио. Вероятно, это их постоянный облик. Я и не думал, что в нашей стране осталось такое количество хиппи. Коль скоро мы — группа, носящая название Police, а наши волосы коротко острижены и отдают металлическим блеском, вполне естественно, что такая аудитория реагирует на наш имидж враждебно, но первой же песней наш маленький ансамбль и мое хрипловатое пение завоевывают их сердца, и даже если мой высокомерный сценический образ отталкивает их, это с лихвой компенсируется тем фактом, что мы хорошо играем. Мы выглядим бесстрашными, бескомпромиссными и очень уверенными в себе, за что и получаем вознаграждение в виде бурной овации после получасового выступления. Майлз обнимает меня и говорит, что я непременно стану знаменитым. На этот раз я не отшатываюсь от него. Группа Марка выступает неплохо, аудитория реагирует на нее вежливо, но довольно вяло, зато Spirit вызывает настоящую бурю среди слушателей. Рэнди Калифорния настолько убедительно воспроизводит образ Джимми Хендрикса, что в это трудно поверить. Песня «Hey Joe» в его интерпретации невероятно трогает меня и вызывает острую ностальгию. Ведь Хендрикс так трагически ушел из жизни восемь лет назад.

Когда я получаю письмо со штемпелем, на котором значится слово Манчестер, первая моя мысль — что оно от Фрэнсис и Джо. Но я ошибаюсь. Вот что написано в этом письме:

Дорогой сын,

мне очень жаль, что я так расстроила тебя, и надеюсь, что когда-нибудь ты меня простишь — вот все, что я могу сказать. Я помню, в одной твоей песне есть слова, что разбить чье-нибудь сердце — это все равно, что разбить свое собственное. Ты прав, так оно и есть. Меня убивает мысль о том, что я потеряла тебя. Обними и поцелуй за меня маленького Джо.

Люблю, мама.

Я снова чувствую себя семилетним мальчиком.

Моя мать не могла тогда знать, что жить ей осталось не более десяти лет, но каким-то внутренним слухом она, вероятно, слышала часы, отмеривающие ее время. Она увидела клочок синего неба и рванулась к нему. Я стремился к своей мечте, а она стремилась к своей, но какая-то часть меня не могла благословить ее идти ее собственным путем. Мой ответ, хотя я и пытался сделать его как можно более нежным, не стал от этого менее безжалостным. Я решительно встал на сторону своего отца, решив, по глупости, что жизнь — это игра, похожая на футбол, которая может быть выиграна или проиграна в зависимости от численности игроков с каждой стороны. Кажется, я закончил письмо чем-то вроде самооправдания, сказав, что я должен быть за отца, что я не могу больше поддерживать с ней отношения и что «даже это письмо кажется мне маленьким предательством». Мне больно писать об этом, но, должно быть, мое письмо ужасно ранило ее. Мысль об этом ранит меня и сейчас, когда я понимаю, каким надутым, глупым щенком был я тогда, потому что пройдет совсем немного времени, и я сам окажусь в положении безнадежно влюбленного в другую женщину, парушу брачные обеты, несмотря на свою уверенность в том, что сумею их соблюсти, что меня сметет волна чувств и страсти, которую никто не в силах будет остановить…

В середине апреля, когда Фрэнсис и Джо еще не вернулись из Манчестера, я иду в музыкальный магазин фирмы Virgin Record на Бэйсуотер-роуд и покупаю пластинку с песней «Roxanne». На задней стороне конверта — моя фотография, сделанная во время нашего выступления на фестивале Mont de Marsan, a внутри, под заголовком песни значится мое имя как автора слов и музыки. Запись выпущена компанией Virgin Music Ltd. Я невероятно горд. Наша песня объявлена «записью недели» в RecordMirror, журнал Sounds тоже упоминает нас среди лучших. MelodyMaker утверждает, что если это и хит, то не особенно выдающийся, a NME демонстративно игнорирует наше произведение.

Джерри звонит мне и просит внести его в список гостей нашего концерта, который мы даем этим вечером в Nashvill Rooms. Он прочел хорошие отзывы о нас. (Правда, TimeOut предупреждает своих читателей, что мы скучны и бездарны еще до того, как мы успеваем сыграть хоть одну ноту.

Однако с некоторых пор подобные высказывания только заводят меня.) Я знаю, что Джерри очень рад за меня, но знаю я и то, что какой-то своей частью он хотел бы, чтобы наше выступление оказалось не очень удачным. Как бы то ни было, я по-прежнему нуждаюсь в его одобрении: слишком уж долго он был моим партнером и соперником. Однако в этот вечер мы даем отличный концерт. Даже Джерри поднимает в знак одобрения оба больших пальца.

В конце этого вечера я становлюсь свидетелем жаркого спора между Майлзом и Кэрол Уилсон за право быть моим издателем. Майлз считает, что Кэрол и ее отдел сделали для меня слишком мало. Ведь они, к примеру, могли бы оказать мне финансовую поддержку или организовать гастроли. Он хочет, чтобы я расторг свой первый контракт, но мы с Кэрол не только деловые партнеры, но и друзья, и я не могу идти на поводу у Майлза, у которого всегда наготове собственный план действий. Я автор почти всех песен в альбоме, а мой издательский контракт был подписан задолго до создания группы Police. Таким образом, у Майлза нет никаких законных прав на какую бы то ни было прибыль от издания моих произведений. Это обстоятельство на много лет станет яблоком раздора, и даже к настоящему моменту решены еще не все проблемы.

Очень мало, что может сравниться с тем восторгом, который испытывает человек, впервые слышащий запись своей песни по радио. Та самая песня, над которой ты столько работал и ради которой столько вытерпел, внезапно оказывается свободно парящей в эфире. Это похоже на чувство, возникающее при виде собственного ребенка, который впервые самостоятельно едет на велосипеде. Песня, как и ребенок, несомненная часть тебя самого, но больше не привязанная к тебе неразрывными узами. Она расправляет крылья и поднимается в воздух.

Однажды я, словно серфер, балансирующий на своей доске, в очень неустойчивом положении занимаюсь побелкой кухонного потолка. Вдруг я слышу резкий нарастающий ритм гитарных аккордов, а потом свой собственный голос, зависающий на первом слоге, а потом устремляющийся вниз, словно ставя точку под вопросительным знаком. Я едва не падаю со своих мостков и заливаю весь кухонный пол белой эмульсией, стремясь как можно быстрее схватить телефонную трубку.

— Стью, нас передают по Capital Radio, послушай!

— Да, черт возьми, это мы. — Через телефонную трубку я слышу нашу песню на другом конце Лондона. Это была группа Policeс песней «Roxanne», одна из новинок Capitalна этой неделе.

— Здорово! Ты это слышал?

Я сижу на полу, мое сердце бешено колотится, я несколько оглушен. Какая-то часть меня не может до конца поверить в это, как будто бесплотная недостижимая мечта внезапно превратилась в осязаемую реальность.

Увы, несмотря на многообещающее начало и уверенность звукозаписывающей компании в нашем успехе, «Roxanne» не станет хитом, по крайней мере, на этот раз. ВВС не хочет, чтобы песня звучала у них в эфире, объясняя свои колебания тем, что их не устраивает ее сюжет, и всякий раз под разными предлогами исключая ее из своего музыкального репертуара. ВВС — ведущая радиостанция нашей страны, поэтому все остальные следуют ее примеру.

Несмотря на то, что «Roxanne» не удалось занять свое законное место среди хитов, А М все-таки хочет дать нам еще одну попытку, хотя они по-прежнему не согласны выпустить наш альбом прежде, чем мы войдем в список лучших с какой-нибудь одной песней. Таким образом планируетсявыпустить в свет запись песни «Can't Stand Losing You». Эта песня не столь необычна, как «Roxanne», но она может оказаться более приемлемой для коммерческих радиостанций. Это будет наш второй подход к снаряду, и мы по-прежнему полны оптимизма.

Через день или два Фрэнсис и Джо на несколько дней приезжают из Манчестера, но радость нашей встречи омрачается одним грустным событием. Наш пес вынужден совершить свою последнюю поездку в ветеринарную клинику. В тот день он с утра тяжело дышал и выглядел очень несчастным.

Осматривая бедную собаку, женщина-ветеринар смотрит на меня взглядом, не предвещающим ничего хорошего. «Я сделаю ему укол, — говорит она, — но он уже старый, и если укол ему не поможет, то вряд ли можно на что-то надеяться».

У меня словно что-то обрывается внутри, и я на такси везу собаку домой, где сообщаю грустные новости Фрэнсис. Укол, похоже, не помогает, и бедное животное с каждой минутой чувствует себя все хуже и хуже. В одиннадцать часов вечера мы звоним ветеринару, и нам говорят, чтобы мы привезли собаку. Мы оставляем Джо под присмотром соседки и в последний раз везем пса в ненавистную клинику.

Очень странно видеть, как решительно и твердо он смотрит в глаза своей хозяйке, с которой не расставался целых четырнадцать лет. Он как будто говорит: «Теперь можете уходить. Я умираю. Ничего не поделаешь». Фрэнсис нежно прижимает его к груди, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, но всю дорогу от клиники до дома она безутешна.

Мы долго не можем оправиться от этой утраты. Мне начинает сниться один и тот же сон: посреди ночи я слышу знакомое царапанье в дверь и, открыв ее, вижу нашего пса. «Терди, где ты был?» — спрашиваю я и в этот момент просыпаюсь.

К началу июня в Лондоне устанавливается жаркая погода. Ровно подстриженные деревья, выстроившиеся вдоль Бэйсуотер-роуд, возвышаются как огромные зеленые великаны над транспортным потоком и над измученными зноем пешеходами в рубашках с короткими рукавами и легких летних платьях. Город гудит каким-то вялым оптимизмом, и кажется, что такая погода будет длиться всегда. Именно таким утром в нашей квартире раздается неожиданный звонок. Звонит мой отец. Он стоит на автобусной остановке в центре Лондона.

— Как ты оказался в Лондоне, папа?

— Я только что вернулся из Германии и хочу зайти к вам на завтрак. Все расскажу при встрече. Черное такси останавливается около нашего дома, и пара довольно щеголеватых замшевых туфель появляется на верхних ступенях лестницы, ведущей в наш полуподвал, а вскоре виден уже и сам мой старик. В одной руке у него сумка с покупками, а другую он держит козырьком над глазами, заглядывая в наше окно.

Он позволяет мне обнять себя, после чего я отодвигаю его на расстояние вытянутой руки, чтобы разглядеть получше. Я не видел его с самого Рождества. Он улыбается и выглядит немного похудевшим, но, в то же время, и помолодевшим, несмотря на тоскливое выражение глаз и немного покрасневшие веки. Фрэнсис готовит ему сытный завтрак, он сажает Джо на одно колено, нянчит его, одновременно поглощая омлет с беконом и рассказывая о своих заграничных приключениях.

Он говорит, что этой поездкой оказывал услугу одному своему другу. У этого друга в Ньюкасле есть туристическая фирма, занимающаяся автобусными путешествиями по Европе, и он попросил отца проверить качество гостиницы в немецком городе Римеген, с которой собирался сотрудничать. Эта гостиница — недалеко от того места, где отец проходил службу после войны. По рассказу отца я догадываюсь, что его друг, видя, как отчаянно отец нуждается в том, чтобы на время уехать из дома, и зная, что он слишком горд, чтобы просто устроить себе отпуск, дал ему задание в качестве оправдания за столь необходимую отцу смену обстановки. Путешествие явно пошло на пользу, хотя бы отчасти вернув отцу бодрость духа и некоторое озорство его улыбке. Мне интересно, попытался ли он разыскать кого-нибудь из подружек своей молодости. Я не хочу показаться любопытным, но, позволив ему достаточно долго потчевать нас своими приключениями, я чувствую, что пора вернуться к главной теме.

— Ты что-нибудь слышал о маме?

— Нет, сынок, но я знаю, что они переживают нелегкие времена.

Он не упоминает имени Алана, но в его голосе не слышно победных ноток. Внезапно его лицо омрачается, и я вижу, как он страдает. Становится очевидно, что он все еще любит ее, несмотря на то, что произошло.

Я говорю ему, что и я не получал никаких известий от мамы, не упоминая о нашей горькой переписке, как будто даже это можно расценить как предательство. Мы оба смущены и подавлены.

Позавтракав, он смотрит на свои часы и говорит, что ему нужно спешить на автобус, идущий в Ньюкасл, потому что мой брат вот уже неделю в полном одиночестве держит оборону в молочном магазине. Я уговариваю его остаться.

— Ты можешь спать на диване, — говорю я, зная, что он откажется, но считая, что попытаться стоит.

— О, нет, я должен вернуться домой. Бедный Филипп работал за двоих, пока меня не было, — он целует Фрэнсис и малыша, быстро жмет мне руку и уходит. Отец тоже проживет еще только десять лет. Семена рака, который убьет обоих моих родителей, уже посеяны в их телах глубокой неудовлетворенностью и постоянным взаимным раздражением, которое столько лет цвело между ними как ядовитый цветок.