Разбитая музыка

Эпилог

Через три года после смерти моих родителей мы с Труди поселимся в усадьбе Лейк-Хаус в графстве Уилтшир. От нее не больше мили до аббатства, куда, говорят, ревнивый муж заточил королеву Гвиневеру. Главный дом усадьбы относится к шестнадцатому веку, а к дому прилагается шестьдесят акров лугов и лиственных лесов. Старинные окна усадьбы смотрят на зеленый берег реки Эйвон, по которой проходит извилистая восточная граница владения. Река бежит на юг, к морю, пересекая древнюю лесистую долину. Огромное трехсотпятидесятилетнее буковое дерево всей громадой, от самого основания ствола до тончайших верхних веток, возвышается над домом, как величественный лесной царь.

Дом был построен во времена короля Джеймса II, богатым и влиятельным лесоторговцем по имени Джордж Дьюк, эсквайр. Семейство Дьюк, встав на сторону роялистов во время гражданской войны в Англии, не только оказалось среди побежденных, но и было лишено своих владений вставшим у власти парламентом. После того как к власти пришел Кромвель, семью сослали в Вест-Индию, запретив возвращаться назад. Они покинули место своей ссылки только после Реставрации, когда Чарльз II вернул им утраченный статус и родовое имение. Потомки этого семейства продолжали жить в Лейк-Хаусе до конца девятнадцатого века.

Фасад дома выглядит величественно и довольно эксцентрично со своей двухцветной облицовкой из камня и песчаника, пятью щипцами и двухэтажными эркерами по обеим сторонам от входа. Венчают фасад зубцы с декоративными бойницами. Внутри дом темный, мрачный, продуваемый сквозняками, с хаотично расположенными комнатами, неосвещенными коридорами и скрипучими лестницами. Чувствуется какая-то архитектурная шизофрения между определенностью и гармонией внешнего облика дома и безумно запутанным, загадочным лабиринтом внутри. Неудивительно, что здесь я чувствую себя, как дома.

Воды реки кишат золотистой форелью, которая прячется среди качающегося тростника и водорослей, стелющихся под водой, как утонувшая Офелия у прерафаэлитов. Если идти дальше вдоль берега реки и миновать одиноко стоящий каштан, откроется большой, ничем не занятый луг, обрамленный стеной вертикальных стволов начинающегося сразу за лугом дикого леса. На этом кусочке земли, где пасется несколько одиноких коров, царит странная атмосфера забвения и меланхолии. И когда бы мы с Труди, подобно всем новоявленным землевладельцам, ни совершали обход своей усадьбы, мы редко задерживаемся здесь.

Во время одного из таких утренних обходов мою жену в очередной раз осеняет. Она считает, что нам нужно выкопать озеро. Она говорит, что озеро сделает этот мрачноватый луг более светлым, и, к тому же, в озере можно будет разводить форель. Она намекает мне, что довольно странно жить в Лейк-Хаусе[20] и не иметь озера, и, хотя я педантично напоминаю ей, что англосаксонское слово lake означает «бегущий поток», который действительно есть вблизи усадьбы, ее мысль чем-то привлекает меня.

Мое главное возражение против этого предприятия заключается в том, что оно неизбежно повлечет за собой большой беспорядок. Нужно будет выкопать тонны земли, органично вписать новое озеро в окружающий ландшафт и найти, куда сгрузить вырытую землю. Вдобавок к этому придется собрать множество официальных разрешений на раскопки в столь древней местности, где каждый кубометр земли может таить культурные ценности. На этой территории сотни погребальных курганов времен неолита, а также священных земляных сооружений. Перспектива проходить все необходимые бюрократические инстанции наполняет меня ужасом. Но мою жену не так-то легко испугать, и я по опыту знаю, что лучше доверять ее инстинктам, она же, по какой-то таинственной причине, непреклонна в своем намерении.

Собрать юридические и археологические документы действительно оказывается непросто. Суд выдвигает множество возражений против нашей затеи. Некоторые из них — справедливы, другие — явно безосновательны. Одна серьезная общенациональная газета утверждает, что мы собираемся вырубить целый лес для того, чтобы выкопать на его месте озеро. На самом же деле деревья на этом месте не растут уже несколько сот лет. Возмущенные репортеры подают историю так, словно мы роем бассейн в форме гитары посреди церковного двора, а не скромное озеро на давно заброшенном поле.

Наконец, все разногласия улажены, и суд дает нам разрешение на озеро площадью полтора квадратных акра, которое должно быть выкопано в течение лета 1995 года. Единственное условие властей — постоянное присутствие компетентного археолога на месте работ. Мы с радостью соглашаемся. Следующей ночью я внезапно вскакиваю, разбуженный ужасным сном. Мне снилось, что мы с Труди вытаскиваем из озера раздутое мертвое тело и укладываем его среди камыша. Это потрясающий и жуткий образ. Несмотря на некоторый интерес к психологии Юнга, испытанный мною несколько лет назад, я не склонен до умопомрачения толковать свои сны. Я просто признаю их существование и тот факт, что они могут иметь какой-то смысл, но чаще всего забываю их на следующий же день. Этот сон ничем не отличается от других. Он случайно выплыл из подсознания, и вскоре был вытеснен вихрем дневных событий. Больше я о нем не вспоминаю. Проходит несколько месяцев. Я в Лос-Анджелесе, длинный гастрольный тур по Америке в самом разгаре, когда мне звонит Кети Найт, женщина, которая помогает нам в управлении усадьбой.

— У меня неприятные новости по поводу озера.

— Что такое?

— Пришлось остановить работы. У меня возникает плохое предчувствие:

— Почему? В трубке ненадолго воцаряется нерешительное молчание:

— Рабочие нашли труп! — Что?

— Труп. У меня начинается заикание:

— К-к-кто это?

— Это женщина, жертва ритуального убийства, — Кети начинает говорит тоном следователя по особо опасным преступлениям.

— Что значит ритуального убийства?

Надо сказать, что меня охватывает паника и лихорадочное стремление срочно найти себе алиби, как будто я вот-вот стану подозреваемым в деле об ужасном убийстве.

— Руки у нее связаны за спиной, и очевидно, что убийцы бросили ее лицом в грязь, положили ейна спину тяжелый кусок дерева и ждали, пока она не захлебнулась. Теперь я чувствую себя героем детектива с участием Эркюля Пуаро.

— Есть какие-нибудь предположения относительно того, когда это могло произойти? — спрашиваю я, мысленно подсчитывая, сколько времени прошло с тех пор, как я приехал вАмерику.

— Около четвертого века нашей эры, — отвечает она, как ни в чем не бывало. — Археологизабрали ее, чтобы сделать некоторые анализы, но по приблизительным оценкам, это произошловскоре после ухода римлян.

У меня вырывается шумный вздох облегчения, и тут я вспоминаю проклятый сон. Мне никогда не снятся вещие сны, и я рад, что лишен этого дара. Но невозможно не заключить, что есть определенная связь между моим сном и тем фактом, что наш луг оказался местом убийства, пусть даже с момента этого убийства прошла одна тысяча шестьсот лет.

По возвращении домой я узнаю от археолога, что скелет, хотя и пропитавшийся коричневой грязью, прекрасно сохранился, что жертве убийства было примерно девятнадцать лет, у нее целы все до одного зуба, и теперь она официально принадлежит мне.

Я захвачен врасплох этой новой свалившейся на меня ответственностью. Когда я спрашиваю археолога, за что ее могли убить, он пожимает плечами и говорит мне, что так называемые Темные Века[21] потому так и называются, что они такими и были на самом деле. Никто не знает, что происходило на территории Британии в промежутке между установлением мира между эпохой Римской Империи и средними веками, если не считать бесчисленных нашествий саксов, ютов и датчан да нескольких легенд о короле Артуре.

Девушку могли убить во время вражеского набега, возможно, ее заподозрили в колдовстве или наказали за супружескую неверность. Обстоятельства ничем не указывают на обычное погребение: она лежала ничком, и тело ее было сориентировано с севера на юг, в сторону реки.

Между тем хорошо известно религиозное значение воды для кельтов. Пруды, источники и реки рассматривались ими как входы и выходы из загробного мира. Если с человеком поступали подобным образом, это всегда было неспроста. Может быть, ее принесли в жертву, насильственно или добровольно, для того, например, чтобы войти в контакт с миром духов ради нужд тех, кто остался жить. Истины мы не узнаем никогда, но смерть для нее была выбрана на редкость ужасная, и трудно вообразить себе провинность, достойную такого наказания. Однако темная энергия этого события, похоже, не выветрилась до конца, и то грустное чувство, которое наполняет любого человека на этом кусочке земли между рекой и лесом — это воспоминание о том, что здесь произошло.

Археолог спрашивает, что мы собираемся делать с телом, когда его вернут, и я говорю, что мы похороним ее по всем правилам.

Мы стоим на маленьком острове, специально оставленном посередине озера: Труди, я, наши соседи из долины и викарий Джон Рейнолдс, который венчал нас. Девушка из озера лежит в открытом гробу. Ее лицо впервые за два тысячелетия повернуто к небу. Ее изящные кости похожи на кости ребенка, а на груди у нее лежит маленький букет из ярко-желтых цветов. За туманами на дальнем берегу озера стоит одинокий волынщик, и звук его печальной погребальной песни плывет над неподвижной водой. Крышку гроба закрывают, и пока бедные останки опускаются обратно в землю, священник молится, чтобы душа ее нашла, наконец, покой.

Двое моих сыновей, Джо и Джейк по очереди перевозят всех обратно на берег в деревянной лодке на веслах. Это занимает некоторое время, и я покидаю остров последним. Сегодня вечером мы устраиваем домашний праздник с традиционным ирландским оркестром. Мы будем танцевать, пировать и радоваться, но сейчас я хочу ненадолго остаться наедине с древней обитательницей озера.

Я спрашиваю себя, случайно ли, что именно нашей семье суждено было ее найти. Это поле возделывалось многие столетия, еще в средние века его как пойменную землю изрезали канавками и желобами, чтобы луг равномерно орошался. Но никто не заметил и не потревожил мертвого тела. Возможно, другие люди, натолкнувшись на эти кости, не придали бы им значения. Они продолжили бы свою работу, а останки выбросили бы прочь, не задумываясь. Какое-то романтическое настроение заставляет меня думать, что она ждала, когда ее обнаружат, чтобы ей воздали должное, чтобы хотя бы отчасти была исправлена чудовищная несправедливость прошлого. Но в то же время я не могу не думать о родителях, о том, что я не был на их похоронах, не исполнил свой последний долг перед ними. Я спрашиваю себя, не пытаюсь ли я таким символическим способом смягчить свой проступок.

Свежая могильная земля окружена зарослями диких ирисов, вероник и пучками очень маленьких синих цветов, чье название я никак не могу вспомнить, хотя точно видел их раньше. Я встаю коленями на траву, чтобы поближе разглядеть цветок, и вижу пятиконечную желтую звездочку в окружении пяти синих лепестков. Я немедленно вспоминаю маленький цветок, который видел в бразильских джунглях столько лет назад, цветок, который рос из темной щели между камнями церковных ступеней и отчаянно тянулся к свету.

Я срываю три крошечных цветка, осторожно кладу их на ладонь и, переправившись на берег, иду к дому.

Приготовления к празднику идут полным ходом. Ирландский оркестр уже собирается в холле, из кухни доносится запах вкусной еды, дом весь в цветах, и по мере наступления вечера всюду зажигаются свечи. Я нахожу Труди в библиотеке.

— Ты выросла в деревне, скажи мне, что это за цветок. Я не могу вспомнить, — говорю я, протягивая ей три маленьких синих цветка.

Она задумчиво смотрит на них, теребя пальцами крошечный букет, и маленькие синие с желтым цветы пляшут на свету, который льется из окна.

— Смешной вопрос.

— Что в нем смешного? — озадаченно спрашиваю я.

— Потому что они называются незабудки, — говорит она, смеясь, — именно так: незабудки! Она возвращает их мне:

— А почему ты спросил?

— О, это долгая история, — говорю я с улыбкой, не в силах выразить словами то множество воспоминаний, которое, как толпа привидений, наполняет комнату.

Теперь бывший луг стал куда более веселым местом, а озеро сделалось пристанищем водоплавающих птиц. Весной здесь вьют гнезда дикие утки, гуси и даже лебедь. С берега можно увидеть холм, возвышающийся над травой. Здесь лежит наша незнакомка. Она лежит под плакучей ивой, среди ирисов, вероник и незабудок с синими лепестками и желтыми серединками. Мне нравится думать, что она, наконец, обрела свой покой, и все, что когда-то было разбито, теперь, так или иначе, склеено.

Посвящение

Эта книга посвящается памяти моих родителей, Эрни и Одри, и моих бабушек и дедушек: Тома и Агнес, Эрнеста и Маргарет; тетушке Эми, Томми Томпсону, Барбаре Адамсон, мистеру Макгафу, Биллу Мастальо, Бобу Тэйлору; Дону Эдди (Phoenix Jazzmen), Найджелу Стейнджеру и Джону Пирсу (Newcastle Big Band); Кении Кирклэнду, Тиму Уайту и Киму Тернеру. Я никогда не забуду вас.