Разборки в Пандемониуме

Глава 6

Давненько Энкратосу не доводилось бывать в столице. Он и сам не мог сказать, почему так старательно избегает сердце империи. Уж точно не из желания держаться подальше от придворных интриг и склок. Нет, эта возня уже давно успела ему надоесть до оскомины, но особого отвращения к ней он не испытывал. Относился как к неизбежному злу, как к неприятной, но необходимой части жизни. Более правдоподобным было бы предположение, что он старается держаться подальше от воспоминаний. Последние пару столетий, до того, как внезапно и трагически погибла его любимая жена, они с ней жили здесь, в Пандемониуме.

Энкратос, в минуты, когда был честен с собой, признавал — это было самое счастливое время в его жизни. Случались счастливые моменты и после, а уж опасных и интересных и вовсе было куда больше, но того спокойного, безмятежного состояния счастья, в котором он пребывал, живя в столице с любимой женой больше не было и вряд ли когда-нибудь повторится. Естественно, возвращаться сюда и будоражить эту память ему не хотелось. Тогда, после смерти жены, он забрал годовалую дочь и убрался в Розмор, фамильное поместье, которого раньше избегал, как огня. Прежде оно казалось ему слишком мрачным и пустым. Розмор — это фамильный замок. Он предназначен для проживания целого демонического клана. Большой семьи из нескольких поколений, десятков демонов, родственников ближних и дальних, слуг, клановой гвардии… Увы, клан Розмор уже очень давно не может похвастаться многочисленностью. Когда по коридорам замка носятся десятки или даже сотни разумных, этого не видно, но жить в огромном замке семьёй из двух демонов слишком печально и одиноко. Начинаешь чувствовать себя лишним в этой величественной пустоте.

После смерти дорогой жены эта мрачная атмосфера казалась тем, что нужно. Она хорошо сочеталась с душевным состоянием Энкратоса, однако несмотря на непреходящую печаль его хватило ненадолго. Натуру может изменить только время, а Энкратос ещё не настолько стар. Для демона. Он всегда был деятелен. Даже непреходящая печаль не смогла удержать его в стенах фамильного замка дольше, чем на несколько лет. Стоило Каси немного подрасти, и демон нашёл себе занятие по душе. Однако в Пандемониум возвращаться не пожелал, сосредоточился на делах своего наёмного отряда.

Теперь вот довелось — почти четверть века спустя. Смешной промежуток времени по меркам демонов, и даже по меркам короткоживущих не слишком огромный. Будь воля Энкратоса — он бы не возвращался сюда ещё долго, но доченька устроила незапланированное возвращение для любимого отца.

«В этом она пошла в меня. Такая же деятельная и неугомонная. И всё-таки где-то я её воспитание упустил, — с печалью думал Энкратос, неспешно прогуливаясь по знакомым улицам. — Я даже в молодости не чудил настолько сильно. Или это влияние короткоживущих землян? Мне ужасно не нравится, как сильно девочка к ним привязалась, особенно к тому, которого похители остроухие воры. Даже жаль, что он там не сгинул — всем было бы значительно проще! Особенно — мне. Уж наверное, мне не пришлось бы сейчас ожидать вызова к императору по столь „незначительному“ поводу, как похищение гражданки Светлого Токлиана и кучи бородатых».

О своём прибытии в столицу Энкратос сообщил в тот момент, когда его корабль коснулся тверди. И получил указание ждать вызова к императору и быть готовым явиться на аудиенцию. С одной стороны, это даже обнадёживало. Был вариант, что его арестуют сразу по прибытии. Маловероятно, конечно. Император не имеет привычки рубить с плеча, и поступать так с главой одного из старых родов он бы не стал без очень веской причины. Да, род изрядно потерял в численности… но какой из старых родов не поразила эта болезнь? Демонов становится меньше, это общеизвестно. Как и других долгоживущих. Слишком низкая рождаемость, слишком высокая смертность. Сокращение популяции началось не сотни — тысячи, десятки тысяч лет назад. Пожалуй, со времён провала, пусть поначалу это было незаметно. А зачем плодиться и размножаться, если не видишь для своего вида перспектив?

«Там, на Земле, они были, перспективы. Было желание и стремление к… чему-то. Кто сейчас знает, к чему стремились далёкие предки? Возможно, этого не знали даже они сами. Но цель была, была причина для роста популяции. А здесь, в бездне, её нет. Каждый вид — это организм. Организм, состоящий из тысяч и тысяч индивидов. Этим индивидам может быть плевать на цель своего вида. Одни уверены, что живут только для себя, другие — для своих родных, племени, страны, государства… но на самом деле, это всё ерунда. Исполнение заложенной программы. А в глобальном смысле, каждый индивид — это лишь клетка огромного организма. И она выполняет свои функции. А когда этот организм сажают в тесное узилище, он начинает тосковать, чахнуть. И клетки перестают делиться, начинают отмирать. Здесь, в бездне, мы как тот запертый неизвестно где организм. Мы лежим на обочине истории, от нас уже не зависит в глобальном плане ничего. Мы больше не участвуем в божественном плане».

Энкратос перескочил через лужу, с недовольством подумав о том, что коммунальные службы в столице совсем от рук отбились, и продолжил размышления.

«А впрочем, старики говорили, что угасание началось ещё на Земле. Можно ли им верить? Трудно проверить то, что происходило так давно. Катастрофа уничтожила многое, сохранить удалось только прикладные знания. Информация о рождаемости тогда, конечно, никого не интересовала, так что кто сейчас знает, как было раньше? Но с тем, что мы вырождаемся, спорить глупо. Долгоживущие чувствуют это особенно остро — не даром остроухие хитрецы придумали для себя новую религию. Да, эти их байки о возвращении на Землю — это по факту новая религия. Они так пытаются искусственно заставить своё общество, свой организм, хотеть жить. Судя по показателям рождаемости, получается у них скверно. Впрочем, это даже по короткоживущим заметно. Уж насколько мне известно, орки, когда они жили на Земле, плодились куда быстрее. Хотя казалось бы — куда ещё быстрее-то!»

Последняя мысль была окрашена всеми оттенками раздражения, потому что на Энкратоса налетела целая толпа визжащих, кричащих и толкающихся зеленокожих карапузов. Даже острый демонический слух не смог толком вычленить, что именно они там кричали. Дети налетели и схлынули, но настроения философствовать больше не было. Да и желания осматривать виды столицы тоже куда-то подевалось. Ничего-то в ней не изменилось за двадцать лет. На окраинах — да, выросла пара новых районов, вполне благообразных. А здесь, в центре, всё как было, так и осталось. Разве что некоторые обветшалые прежде фасады покрылись новой штукатуркой, а те, что раньше сверкали новизной, наоборот, поблекли. Ерунда.

«Прежде она казалась мне куда краше, — рассуждал Энкратос, разглядывая центральную площадь перед дворцом империи. — А сейчас кажется слишком пафосной, слишком сосредоточенной на собственном величии, и слишком замкнувшейся в воспоминаниях о былых временах. Не столица, а болото!»

Прогулка окончательно перестала радовать. Он уже собрался вернуться в гостиницу, благо она совсем недалеко от центральной площади. Номер для высшей имперской аристократии, очень комфортный и очень, очень дорогой. Энкратос, который привык жить в самых разных, и, порой, откровенно походных условиях, хватило бы чего-нибудь попроще. Кабинет, библиотека, пятнадцать спален, личный бассейн и целый штат слуг ему просто не нужны, однако статус обязывает. Если обойтись чем-то менее претенциозным, среди местного высшего общества обязательно пойдут слухи, что Розмор поиздержался. Что ему приходится экономить. Может быть, его хвалёная наёмная армия вовсе не так успешна, как он хочет показать? Так что пришлось смириться. Снимать с консервации столичный особняк Розмор было бы и вовсе расточительным — он не собирался задерживаться здесь надолго.

В кармане требовательно завибрировал переговорник. На экране высветилась вежливая просьба — пожелание явиться на аудиенцию через два часа.

— Бездна! Как всегда, не вовремя. Придётся торопиться, — выругался демон. Нужно ведь ещё подготовиться. К императору не явишься просто так, в уличной одежде. Придётся наряжаться в парадное. Хорошо хоть предварительной подготовкой он заранее озаботился. Костюм по современной моде пошит срочно, причём сумма неприятно поразила Энкратоса, когда ему её озвучили. Нет, это по-прежнему недостаточная трата для того, чтобы о ней переживать. Неприятно, что цена вовсе не завышена. То, в чём нынче принято являться ко двору, действительно стоит этих денег. Энкратос считал это признаком разложения. Если высшие чиновники и аристократы империи начинают кичиться друг перед другом роскошью одежд — это очень и очень плохой знак. Костюм принесли сегодня утром, и он ещё не успел его даже примерить.

В гостиницу вбежал спешно. Слуги, заранее предупреждённые, уже ждали, чуть ли не дрожа от нетерпения. Ну как же! Редко, когда кто-то из высокородных гостей пользуется услугами гостиничного персонала — обычно для этого у постояльцев есть свой штат. Но Энкратос прислугой не озаботился. Команду и даже личного помощника отпустил на отдых — у многих в столице родственники.

Он так и не стал надевать этот костюм. Не смог себя заставить.

— Я не собираюсь выглядеть как попугай, — мрачно сообщил он отельному слуге, который явился, чтобы помочь облачиться. И ведь действительно, самостоятельно накрутить на себя ворох драгоценных тканей расшитых серебром и золотом без опыта было бы просто невозможно. — И мне плевать, что это может кого-то оскорбить.

— Но господин Розмор, император может рассердиться, воспринять это как демонстративное пренебрежение…

— Если император на старости лет настолько выжил из ума, что как маленькая девочка начал наряжать куколки, это не мои проблемы, — оборвал слугу Энкратос. Слуга низко поклонился, чтобы спрятать выпученные от ужаса глаза. Видно, решил, что слова впавшего в немилость аристократа и вовсе тянут на прямое оскорбление. Энкратосу было плевать. Того императора, которого он знал, столь незначительная ерунда бы точно не оскорбила. Если же государь настолько изменился за прошедшее время… значит, он действительно сошёл с ума, и совершенно не важно, что ему донесут слова Энкратоса. Предсказать поступки и решения сумасшедшего всё равно невозможно.

Вместо пафосного попугаистого нечто Энкратос надел свой мундир. Старый, ещё тех времён, когда он находился на службе. Он ведь не утратил права его носить, и протокол этим не нарушает. А пустить пыль в глаза столичного общества можно фамильным клинком. Не слишком уважительно по отношению к клинку, но лучше уж так. Эта шпага — бесценна и всё равно затмевает собой любые возможные изыски современной моды.

Через два часа Энкратос стоял в приёмной, с некоторым недоумением разглядывая других ожидающих встречи с императором. Ни одной знакомой рожи, и это очень необычно. Всего двадцать пять лет прошло — как всё могло столь быстро измениться? И да, тот наряд, что остался в гостинице, по сравнению с этим великолепием смотрелся ещё скромно.

«Бездна, что случилось с империей? Мы что, решили перещеголять эльфов? Или у нас теперь тоже мода на всякое… нетрадиционное⁈» — Последнее слово Энкратос даже мысленно произнёс, будто выплюнул. — «Как там говорили земляне? Рыба гниёт с головы? Что-то мне не нравится эта тенденция».

Земной фольклор вообще довольно богат на интересные пословицы и поговорки. Уж насколько Энкратос мало общался с коренным населением острова, пока ждал Каси, и то успел нахвататься всякого.

«Свежая струя… Может быть, Каси права, что так с ними возится, и не только из-за гелиотропа. Судя по тому, что я вижу, нам оч-чень не хватает новых мыслей и идей. Правильно мне показалась столица — болото какое-то!»

Он приготовился к долгому ожиданию — судя по количеству околачивающихся в приёмной, очередь должна подойти нескоро. И ошибся — всего через несколько минут секретарь пригласил его пройти, чем вызвал просто шквал недовольных взглядов. На необычно одетого демона и так-то поглядывали недовольно, с недоумением. Теперь и вовсе были возмущены.

Не скорчить презрительную мину было сложно. Идиоты! Как будто не догадываются, что его не для награждения вызвали. Наверняка слухи о том, что Энкратос Розмор проштрафился, уже гуляют по всей столице. Недаром ни один из старых родов не озаботился приглашением хотя бы на короткую встречу. Опасаются, что тень недовольства императора коснётся и их. Ждут результатов аудиенции. Не хотят бросать на себя тень общением с опальным демоном.

Император, в отличие от его окружения, ничуть не изменился. Как и его кабинет. Огромное, под стать хозяину помещение, очень скудно украшенное. Только портрет за спиной хозяина кабинета — чтобы не отвлекал. Кто изображён на этом портрете Энкратос не знал. И подозревал, что никто кроме императора не знает. Император сидит за гигантским столом, покрытым следами тысячелетий. Этот стол всегда стоял в кабинете главы государства. Ещё с тех времён, когда этот кабинет находился на Земле. Как и кресло со спинкой, в которой сделаны вырезы для крыльев. Менять мебель на новую государь неизменно отказывается. Он вообще не любит менять привычек. Всё, как раньше, и даже костюм, кажется, не изменился. Да, император очень древний. Он принадлежит ещё к старому поколению демонов. Он крылат и высок — если встанет, то будет возвышаться над Энкратосом на две головы. Демоны здорово измельчали с тех пор, как провалились в бездну. И утратили крылья — издержки частого скрещивания с другими видами. Даже в жилах Энкратоса течёт разбавленная кровь.

Демон прошёл по длинной ковровой дорожке, до самого её края. Опустился на одно колено, придержав шпагу, чтобы не уперлась острием в пол, склонил голову.

— Приветствую, мой повелитель! Ты звал меня, и я явился на твой зов.

— Не слышу почтения, — буркнул император. — И не так уж ты торопился. Давай, поднимайся, брюки на коленях протрёшь. И мне нет никакого интереса любоваться твоей макушкой, чтоб она облысела. Как будешь оправдываться, Энкратос?

Он поднялся на ноги. Несмотря на демонстративную неприязнь, приветствие звучало обнадёживающе. По крайней мере, не было похоже, что император сошёл с ума.

— Объясни, повелитель, чем я перед тобой провинился, и я дам тебе любые объяснения своих действий! — Энкратос подпустил в голос немного горячности, чтобы показать, как ему неприятно быть виновным в чём-то в глазах императора. Но, кажется, переборщил — вышло слишком наигранно. И император это заметил:

— Ты нашёл неудачное время для шутовства! — Прогремел голос самодержца. Похоже, в самом деле разозлился — Энкратос почувствовал, что пространство вокруг плывёт, колеблется. И сам он тоже — плывёт и колеблется, а мысли становятся будто ватными и одновременно отрывистыми. Как если бы он неожиданно влил в себя стакан крепчайшего дистиллята. Крайне неприятное ощущение.

— Я призвал тебя для того, чтобы решить, как с тобой поступить. — Чуть сбавил тон древний демон. — И пока ты делаешь всё для того, чтобы моё решение тебе не понравилось. Ты что же, Энкратос, решил, что можешь втягивать империю в войну? Посчитал, что ты можешь наплевать на моё право? Смотрю, горе от потери супруги слишком сильно ударило по твоему здравомыслию, Энкратос. Так я тебе напомню. Если не прекратишь изображать из себя шута, я тебя просто сотру. Присоединишься к своей супруге в посмертии, раз уж так по ней соскучился.

Несмотря на грозные слова, в тоне императора не было настоящего гнева. Энкратосу и раньше доводилось испытывать на себе недовольство государя. Он достаточно хорошо знал повелителя, и сейчас с облегчением понимал — государь не гневается. Он, скорее, недоумевает. Не понимает, с чего его бывший сановник пустился во все тяжкие. Но он на грани. Тот, первый окрик ясно показал, что государь сдерживается с трудом. И лучше его не злить.

— Государь, я, конечно, догадываюсь, для чего ты меня призвал, — Начал объяснять Энкратос. — Но не знаю деталей. Не знаю, что именно до тебя донесли. Прости мне мою дерзость, но не скажешь ли мне, как ты видишь мою вину, чтобы я мог оправдаться?

— Хитрить вздумал? — Хмыкнул император. Энкратос почувствовал, как несмотря на лёгкий тон, на плечи начинает давить императорское раздражение. Мысли ещё не путались, но держать контроль стало сложнее. Император явно недоволен. — Слишком мал ещё, чтобы передо мной хитрить. Рассказывай, как сам понимаешь. А уж я потом скажу, если твои объяснения не совпадут с моими знаниями.

«Не прокатило», — подумал Энкратос словами землян. — «Придётся действительно говорить, как есть. Ну, почти».