Разгаданный секрет

Флигель на Петроградской стороне

В зимний день двадцать восьмого года, когда снежная метель гуляла по проспектам и набережным Ленинграда, слесарь Дмитрий Семенов, разыскав на Петроградской стороне небольшой флигель внутри двора, постучался в дверь с надписью «Красный инструментальщик».

Он увидел внутри самую скромную обстановку: простые деревянные верстаки, тиски, несколько обыкновенных станочков.

- Мне бы Кушникова, Николая Васильевича, - спросил он сдержанно и сам стал в ожидании, словно уперся на месте, малорослый, лобастый, с упорным взглядом глубоко посаженных глаз.

- А-а, пришел, искатель! - встретил его Кушников, мягко пожимая руку. - Ну, пойдем, покажу…

Они познакомились недавно. Кушников встретил Семенова на одном из заводов и сразу обратил на него внимание. В манере молодого слесаря обращаться с металлом было нечто такое, что заставило подумать: «Может выйти толк». А «толк», по убеждению Николая Васильевича, - это и значило стать инструментальщиком.

В те дни старый мастер особенно присматривался к молодым: кто бы из них подошел к настоящему делу?

- Ну как? Пойдешь к нам в артель? - предложил он однажды Семенову.

- В артель? - переспросил Семенов. - Надо посмотреть. - А сердце у самого так и запрыгало.

Имя Кушникова было известно среди питерских металлистов, особенно в заводских слесарно-лекальных мастерских: «Кушников? О, это человек! Первый кудесник в лекальном деле…» Ходили слухи и про его артель. «Могучая кучка», - говорили о ней несколько таинственно.

Теперь Семенов увидел все это сам.

В комнатах бывшего жилого флигеля за простыми верстаками сидели мастеровые, уже в летах, серьезные, сосредоточенные, и, нахохлившись, как дятлы, корпели над тонкой работой. Здесь делали измерительный инструмент - разные линейки, скобы, угольники, сложные инструменты со шкалами, профильные шаблоны…

Семенову они попадались и раньше - он пользовался ими, чтобы верно определить, измерить свою работу. Он знал, как дорожат таким инструментом на производстве: ведь без него человек все равно что слепой! Но толь-ко сейчас он увидел, что значит изготовить такой инструмент.

Точность! Необычайная точность руководила здесь всем. Строгий расчет, осмотрительность, проверенная четкость приемов - скупая, но властная красота открылась молодому слесарю за этими простыми верстаками.

Не ему напоминать, как трудно обработать какую-нибудь деталь с точностью, ну, скажем, в половину или четверть миллиметра. Он наплакался не раз, ловя эту скользкую, незаметную частичку. А тут, оказывается, она просто не в счет. Тут за верстаками шла своя игра, тонкая, легчайшая, рассчитанная на сотые доли. «Сотка», - говорил с легкой небрежностью Николай Васильевич. Тут ответственные части инструментов подвергались такой отделке, что металл становился гладким, как полированное стекло.

«Так вот оно как!» - думал Семенов, глядя с завистью на этих людей, которые способны совсем вручную - простым молотком, напильником или шлифовальным брусочком - производить такие тонкости. И вспомнилось выражение: «могучая кучка».

Их было человек десять - ядро артели. Повидавшие виды мастера, лекальщики, знатоки инструментального дела. Еще не так давно они работали по разным местам, в одиночку. В царской России не было инструментальной промышленности, все было привозное. И редкий опыт русских мастеров ютился случайно в отдельных уголках - где-нибудь в цехе или в комнатушке кустарной мастерской. Там, в одиночестве, в отрыве друг от друга, пробивались к мастерству отдельные таланты, создавая подручные средства точного измерения - калибры, шаблоны, капризно-сложные контрольные лекала. Пробовали там иногда воспроизвести по-своему из куска металла маленькое чудо точности - измерительный инструмент.

Теперь они собрались в артель, старые товарищи по ремеслу. Они решили объединить свой разрозненный опыт, чтобы вместе, общими силами постараться заложить новое дело: производство собственного инструмента для собственной, советской промышленности. Страна растет, грандиозное строительство поднимается повсюду. Но надо помнить, что среди гигантов индустрии - великанов новой техники - занимает свое место и такой, казалось бы, скромный, невидный предмет, как рабочий инструмент точного измерения.

Конечно, немногое могла сделать одна артель в сравнении с тем, что десятилетиями завозилось из-за границы. Но в этом флигеле внутри ленинградского двора пробивались ростки будущего. В терпеливых усилиях небольшой группки простых мастеровых людей ясно проглядывала жажда освобождения от чужой зависимости.

Члены артели понимали свое дело как государственное. Никто здесь не извлекал для себя никакой частной прибыли, все доходы шли на расширение производства. Это было простое рабочее товарищество, и собравшиеся здесь по собственному почину мастеровые люди, довольствуясь самым скромным заработком, терпя часто сильную нужду, стремились в труде своем открыть для страны истоки нового богатства - богатства инструментально-измерительной техники.

Николай Васильевич и Семенов были уже на втором этаже, когда старый мастер остановился перед самой отдаленной комнатой:

- Ну, посмотрим еще кое-чего… - и зачем-то откашлялся.

Странно и непонятно. Что здесь, собственно, делают? Семенов недоумевал: что за работу ведут здесь эти четыре человека, затворившись в дальней комнате? Припудрив гладкую чугунную доску мелким, как пыль, порошком, они принимаются осторожно водить по этой доске маленькой металлической пластинкой. Водят медленно, плавно, туда и обратно, совершая рукой однообразные движения. Часто ставят пластинку на измерительный прибор, похожий на микроскоп, и, прильнув к зрительной трубке, что-то там внимательно рассматривают.

Чем дальше, тем все яснее, как начищенная, становилась поверхность пластинки и тем еще осторожнее, еще легче были движения руки. Наконец пластинка превращалась в чистейшее зеркало: она ярко блестела, переливаясь на свету. Тогда она, видимо, считалась готовой, и ее откладывали в сторону, рядышком с другими. Там были пластинки и тоньше и толще, но все они были чрезвычайно аккуратны и все поражали глаз своим безукоризненным зеркальным блеском. Их хотелось потрогать, провести пальцем по сверкающей глади металла. Никогда еще не встречал Семенов такой совершенной отделки.

Но что же это за пластинки? Для чего они?

- Плитки Иогансона, - произнес с каким-то особенным выражением Николай Васильевич.

Семенов недоуменно взглянул на него.

- Самый точный инструмент, точнее нет, - сказал старый мастер. - От этих плиток идут все наши измерения. Умницы-плитки…

Николай Васильевич посвятил молодого слесаря в секреты маленьких плиток. Каждая плитка делается строго определенной толщины: это ее размер. Делается так точно, что размер можно довести вплоть до одной тысячной доли миллиметра, то есть до одного микрона. Ведь зерна порошка, рассыпанные по чугунной плите, - все равно что мельчайшие, микроскопические резцы. И когда по ним мягко, осторожно гладят плиткой, они снимают с нее самые тончайшие слои металла, ничтожные, невидимые частички. Это и приводит к микронной точности и дает металлу такую гладкость, что он становится зеркалом.

Но зеркало нужно плиткам не для красоты. В зеркале таится их самое изумительное свойство.

Николай Васильевич взял со стола несколько плиток и каким-то особым, скользящим движением наложил их друг на друга. Все плитки слиплись между собой, и так прочно, так плотно, что как бы образовали один кусок металла. Их можно было разнять и опять сложить, и они опять плотно слипались. Словно какая-то таинственная сила влекла их друг к другу и удерживала вместе. Так можно складывать между собой самые разные плитки, составляя из них какой угодно размер. Плитки становятся удобным наборным инструментом - инструментом высшей точности.

Но если нет зеркала на поверхности плиток, то вся сила их сцепления пропадает. Они рассыпаются, и нет больше инструмента.

Зеркало! Это значит, что поверхность металла отглажена до невообразимо совершенной степени. Трудно даже представить себе это.

- Сколько же тут снимать надо? - сдавленным голосом спросил Семенов.

- Десятые и, пожалуй, сотые доли, если хочешь получить хорошую плитку, - ответил Кушников.

- Сотые доли? Миллиметра?

- Нет, микрона. Сотые микрона, - улыбнулся мастер.

Семенов невольно зажмурился. Он словно заглянул в такие глубины, в такую бездну неуловимо ничтожных величин, что голова пошла кругом.

Ему приходилось слышать: микрон - это тысячная часть миллиметра. Но это было для него только смутным понятием, за которым ничего определенного ему не представлялось, - ну, скажем, так же, как молекулы или межзвездные расстояния, равные миллионам световых лет,, о чем им рассказывали в школе фабзавуча. Он никогда не имел дела с микронной величиной. Микрон нельзя увидеть, нельзя нащупать. Микрон лежит за пределами наших чувств. Что же такое микрон? Пыльца, ничто…

А вот люди, которые сидят за этими столами и водят плиткой по чугунной доске, совершают своей рукой такую работу, что ее приходится считать не то что на микроны, но даже на десятые, на сотые доли микрона. И только чувствительный оптический прибор, похожий на микроскоп, может уследить за теми ничтожно малыми частичками металла, какие здесь ухитряются снимать.

Было чему подивиться здесь молодому слесарю - и невиданной тонкости работы и даже обличию занятых здесь людей. Один сидел в халате, строгий и важный, как аптекарь над своими порошками. На другом была какая-то особая, высоко застегнутая жилетка. А еще один, сухощавый старичок, восседал по-барски за своим столом, в рубашке с туго накрахмаленным пристежным нагрудником, какие надевали раньше только по случаю большого праздника. Всем своим видом и этой белой пристежной манишкой старичок давал знать: я не просто работаю, я совершаю…

Семенов стоял, застыв перед столами. И глядел, глядел… Наклонив крупную, лобастую голову, словно упершись, он напряженно, с каким-то выражением любопытства и недоверчивости и почти страха следил, не отрываясь, следил за тем, что совершали на его глазах эти мастера. Перед ним было чудо, колдовство! Казалось, ничто не может оторвать его сейчас от созерцания этой картины.

А мастер Николай Васильевич и не спешил с молодым гостем. Пусть посмотрит!

Наконец Семенов тронул опасливо блестящую поверхность одной из пластинок:

- Как вы назвали?

- Плитки Иогансона.

Семенов молча мотнул головой и вдруг глухо спросил, не глядя на мастера:

- А я мог бы?.. Вот здесь… - и запнулся на слове.

Николай Васильевич слегка прищурился. Кажется, он не ошибся в молодом слесаре. Но сдержанно ответил:

- Попробуй. Только смотри, тут сладкого не жди.