Разгаданный секрет

Запутанный узел

Ну, кажется, решили! - сказал Леонид Николаевич, войдя в комнату и не успев еще снять пальто. - Станок будем строить…

Семенов, сидевший с Николаем Васильевичем за вечерним чаем, судорожно глотнул, но тотчас, приняв равнодушный вид, сварливо заметил:

- Давно пора бы!

От всех забот у него явно портился характер.

…Он никак не мог к этому привыкнуть. Он уже больше не мечтатель-одиночка, вынужденный по-кустарному копошиться в своей домашней норке. Он теперь заводской изобретатель. За ним стоит вся техническая сила большого производства. Конструкторская помощь, чертежное бюро, обширные цехи - от кузницы и литейной до участков зуборезных и винторезных автоматов.

А он все еще озирался часто на прошлый горький опыт, когда все приходилось делать самому, собственными руками, и все рассчитывать по бедности. Он был готов пойти даже на уступки, лишь бы увидеть наконец свое изобретение действительно существующим - свой станок.

Началось проектирование станка - генеральный экзамен изобретению. Встал вопрос: какую избрать общую основную конструкцию? На что, так сказать, опереть весь механизм?

Работник технического отдела, которому было поручено заниматься станком, предложил готовить конструкцию сварную. Сшить из металлических листов нечто вроде опорной коробки, заключить туда узлы станка - и готово.

- Просто, легко! - убеждал он. - И затраты не столь уж большие… в случае чего.

Семенов сразу понял, что тот хочет сказать этим «в случае чего». Сомневаются: то ли выйдет вообще со станком, то ли нет. Не верят. Все еще не верят…

Сварная конструкция? Нет, ему представлялось другое. Ведь механизм, такой тонко чувствующий, капризно-деликатный, должен покоиться на чем-то более основательном. Литое, массивное тело станка - вот что должно охранять его нежную работу. А сварная конструкция - это что-то слишком легкое, зыбкое. Как с этим согласиться?

Он это понимал и все же не стал особенно спорить. Конечно, лучше бы конструкция литая. Но если уж так настаивают, то пусть…

- Может, для пробы и сварная ничего? - сказал он примирительно.

- Как? - удивился конструктор Деминов. - И это вы? Соглашаетесь?

Иван Александрович Деминов - человек спокойный, сдержанный, и спорщиком его назвать никак нельзя. Он не принадлежал к разряду тех конструкторов, которые хотят непременно переиначить в изобретении все по-своему и настоять именно на этом своем. Но тут он решительно восстал против намерений представить пробный станок в каком-то предварительном, облегченном виде.

- Избушка на курьих ножках! - презрительно пожимал он плечами.

Конструктор упорно отвергал предложение технического отдела. Он не мог понять, почему вдруг изобретатель пошел так легко на уступки. Такой чуткий техник, этот Семенов, и вдруг соглашается, и на что! Еще недавно сам говорил, что ему хотелось бы создать для станка мощную, литую основу, а теперь сам же идет против себя. «Может, для пробы и сварная ничего?» - этой фразы Иван Александрович не мог простить изобретателю.

- Сдаете позиции? - уколол он.

- Не знаю, чего вы хотите достичь своим упорством! - ответил раздраженно Семенов. - Задержать постройку станка?..

Это было уж слишком. Кажется, назревал разрыв с конструктором.

Неизвестно, чем бы кончилась их размолвка, если бы не один случай. Зашел Семенов в механический цех завода. Ряды станков - токарные, строгальные, долбежные, автоматы, полуавтоматы… Следуя по рядам, Семенов, по привычке, всматривался в этот шумный калейдоскоп механических движений. И вдруг в одном ряду, возле колонны, бросился ему в глаза небольшой, аккуратный станочек. С громким визгом производил он обдирку плоских деталей.

Ба-а! Сварная конструкция! Семенов так и замер перед станочком. Этакое легкое, изящное сооружение.

Станина, сваренная из тонких листов. Уж не такую ли коробочку думают использовать для его станка?

Семенов не отрывал от станины жадного, упорного взгляда. И чем больше он смотрел, тем мрачнее становилось его лицо.

- Можно? - спросил он у рабочего, прикладывая ладонь к станине.

- Что, слушаешь? - спросил рабочий.

Семенов стоял, не отнимая ладони, опустив голову. Тонкая жилка вздулась на его лбу. Он весь как бы прильнул, настороженно прислушиваясь к тому, что там происходит в станочке. Мелкая, частая дрожь передавалась от станины по руке, пронизывала все тело и словно тревожным стуком отдавалась в сердце.

- Это погубит плитки, - произнес он вдруг вслух, отвечая своим мыслям. И, оставив в недоумении рабочего, зашагал вон из цеха.

«Нельзя уступать. Нельзя уступать…» - стучало в голове с каждым шагом. Если делать сварную конструкцию, все может погибнуть. Дрожь легкой станины сметет все расчеты на десятые и сотые доли микрона. Для плиток такая дрожь - словно землетрясение. Нельзя уступать! Как бы ни хотелось ему, чтобы все было поскорее, он не должен соглашаться на облегчение конструкции. Это - смерть! Он понял, ощутил это сейчас всем сердцем. И как он мог, как смел допустить такую слабость, малодушие! Хотел уступить, искал оправдания в том, что так легче, скорее сделать. И затеял даже эту глупую ссору с конструктором…

Он быстро прошел прямо к Ивану Александровичу, в большой зал конструкторского бюро. Там, остановившись перед столиком конструктора, нагнув низко голову, словно борясь сам с собой, признался сразу, без долгих предисловий. Признался Ивану Александровичу, что он, Семенов, был неправ. Пытался объяснить.

- Знаете ли… Как бы сказать? Боюсь я, вот что!.. - выпалил он неожиданно.

Он боится, что иначе постройка станка покажется слишком дорогой, сложной. Что вдруг откажутся делать. Литая, основательная конструкция… Он ведь знает, на собственном горбу испытал, как это трудно. Он помнит, как у себя, на ленинградской квартире…

Иван Александрович порывисто поднялся из-за стола и, не дав Семенову договорить, обнял его за плечи:

- Дмитрий Семенович, дорогой… Забудьте вы об этом. Забудьте! Что вам теперь бояться, сковывать себя? Посмотри-ка, - показал он в окно, где виднелись корпуса цехов. - Такая сила! Неужели станок не одолеем?

С того дня они, изобретатель и конструктор, стали лучше понимать друг друга и как-то незаметно перешли на «ты». Теперь они уже вместе твердо отстаивали необходимость литой конструкции. Семенов не шел больше ни на какие уступки, даже когда работник технического отдела пригрозил ему, что постройка станка может затянуться.

- Пугаете? - жестко обрезал он. - Не выйдет!

И покинул отдел с самым боевым видом.

Но тотчас кинулся к Кушниковым, не скрывая перед ними тревоги: может затянуться… И тогда Леонид Николаевич как начальник цеха снова зачастил в дирекцию, чтобы не затянулось.

Станок задавал еще множество задач самого запутанного свойства. То трудно было решить конструктивно какую-нибудь деталь, то не клеился целый узел. Все время надо было создавать, придумывать, изворачиваться.

Но самым тяжелым оказалось вдруг то, о чем Семенов менее всего беспокоился: механизм передач, проблема восьми движений. Восемь разных движений должны совершать обоймы с плитками, чтобы выделывать между притирами все те сложные фигуры «кадрили», какие задумал для них Семенов. Усилия здесь должны быть большими, а «танец» плиток плавным, очень плавным, прямо как скольжение по паркету. Ведь плавность - это точность работы.

Знаменитое нагромождение шестерен, реек и рычагов, которое сложилось еще в самом начале и которым так гордился тогда изобретатель, теперь оказалось вдруг под сомнением.

- Не кажется ли тебе, что здесь будет много лишних промежуточных усилий? - осторожно спросил Деминов, постукивая карандашом по чертежу.

Семенов согласно кивнул. Он и сам теперь совсем иначе взглянул на эту сложную передаточную сеть. Иван Александрович выразился слишком деликатно. А говоря попросту, все это громоздко, неповоротливо. И главное - опять грозит нарушить плавность работы. К опасности толчков, сотрясений Семенов относился теперь с особой настороженностью.

Раньше ему казалось, что устройство передаточного механизма - это дело второстепенное, чисто техническое. Все мысли были заняты поплавком, движением плиток. О передачах он еще успеет подумать, если… если когда-нибудь начнется постройка станка.

И вот постройка началась, а механизм передач оставался неясным. В системе реек и рычагов уже ничто его не привлекало. Здесь надо что-то другое. Пожалуй, совсем другое. А вот что именно?

Это «другое» не находилось. Прошла не одна неделя, месяц, второй… А он ничего еще не мог придумать. Сочетание строгих противоречивых требований - сила, сложное движение, плавность - разрушало все варианты. Нет, не получается.

И надо же, чтобы под самый конец - и такая осечка!

Семенов бродил мрачный, нелюдимый, как в самые черные дни былых неудач.

Вечером, когда уже все расходились по постелям и

Семенов, лежа в темноте, докуривал последнюю папироску, Николай Васильевич спрашивал вполголоса:

- Ну? Как сегодня?

- Все так же. Ничего не придумал, - слышалось из темноты. - Запутался!

И долго еще тлела в темноте, изредка вспыхивая, красная точка папиросы.

…А тут как раз обнаружились обстоятельства, которые окончательно взбудоражили изобретателя.