Разговоры с дьяволом

Апология Орфея, певца и шута, царского сына, родом из Фракии

Взгляните на меня. Разве похож я на человека, вернувшегося из подземного мира? Внимательно посмотрите, приглядитесь и, возможно, заметите какой-нибудь маленький след, какое-то мелкое изменение на лице моем или на ладонях, хоть какой-нибудь незначительный знак перемен, черту или изъян какой, или проплешинку пепельную, или шрамик маленький... Заметили? Нет, ничего вы не заметили, потому что ничего и нету, нечего смотреть. Конец, точка, всё. Ничто не изменилось, всё осталось по-прежнему, даже виски почти не поседели. Эти подошвы топтали ступени ада, эти глаза смотрели в лицо бога подземелья, эти руки прикасались к камням вечной могилы. И что? И ничего. Разве что ботинки слегка стоптались, но это дело обычное при ходьбе, а так глаза у меня добрые, взгляд по-прежнему острый, а руки умелые, пригодные к игре на цитре и к разным другим делам. Всё как раньше.

Что же касается самой цитры — уж и не знаю, как сказать, — нет, в сущности, и она тоже не изменилась, да и причин для изменения не было, с чего бы это ей вдруг, ведь глаз у нее нету, видеть ничего не могла, да и вещь она мертвая, бесстрастная. Однако моментами мне кажется, что одна струна стала звучать слегка приглушенно, вроде как одрябла, чуть-чуть, самую малость. И хотя слава моей игры не ослабла ни на минуту, но я сам порой замечаю некоторую несуразность в струне, как будто звук глохнет чуть быстрее, чем обычно, некоторое ослабление, потерю упругости, едва слышимую, потерю твердости, впрочем, слушатели не замечают, это им не мешает, а стало быть, и мне не должно мешать, а это ведь главное, не так ли? Ну, скажите что-нибудь, подтвердите, что вы не заметили изменения, прислушайтесь к этой струне, как звучит, вроде ничего, ведь правда, ничего? Так что не о чем и разговаривать.

Итак, начинаем наш концерт. Игра на цитре, пение и декламация маэстро Орфея, царского сына, родом из Фракии. Ну не смешно ли, что царский сын выступает как актер, комедиант, уличный музыкант, эстрадный исполнитель. Когда-то это было немыслимо, но времена меняются, актерство больше не считается бесчестьем, профессия ничуть не хуже любой другой, а может, даже и лучше, чем царская. Во всяком случае не хуже. К тому же у нас сейчас шестой век до Рождества Христова, прогресс однако, столько всего изменилось! Не будем обманывать себя, господа, грядут времена демократии и равенства людей в правах, всё это неотвратимо, неизбежно, человечество жаждет равенства, и оно получит его! Надо идти в ногу со временем!

Что такое? Вам показалось, что я околесицу тут несу, болтовней занимаюсь, повторяю убогие фразы придворных демагогов? Может, оно и так, простите, я не ритор, не политик, я всего лишь актер, я же говорил, что я всего лишь лабух и исполнитель песен. Сейчас я начинаю выступление, вот только пальцы немного согреются, а то замерз я, был в таких холодных, таких холодных краях, что с Фракией не сравнить, с моей любимой Фракией. Вы, господа, хоть были во Фракии? Хоть кто-нибудь из вас видел, кому-нибудь из вас известен Херсонес, может, кто-то из вас проплывал Геллеспонт? Сколько раз я преодолевал его вплавь, ничего не боясь, один раз даже в бурю, эх, руки у меня были тогда такие крепкие, такие, как у полубога, сегодня уже не то, но пальчики, пальчики помнят, не так ли? Сейчас вы и сами увидите, а точнее сказать — услышите мои пальцы, вот только разогреются, минуточку. Оно конечно, в Египте теплее, чем во Фракии, это точно. Ладно, во Фракии вы, допустим, не были, ну а в Египте, господа, хоть кто-нибудь из вас был в Египте? Вот я, например, был, причем долго, долго там находился, впрочем, что я талдычу, все и так об этом знают, так что не о чем говорить; и такого я там насмотрелся, столькому всему научился, вы ведь хотите знать точно, не так ли? Извините, не могу, это тайное знание, сокровенное, для посвященных. Ох, и чему я там только не научился: и разным магическим заклятиям, и знамения божьи различать, и тайному письму, только не пришло пока еще время для этих вещей, так что я лучше начну:

Ничего ведь песенка, как? Но это пустяки, это так, проба пера, только чтобы вам показать, что цитра в порядке, что не потеряла ничуть от своей звонкой силы, ясности своего звучания; ну и кто это там говорил, что пальцы у меня заскорузли на морозе? Ничего подобного, пальчики что надо — помнят, и тонкие, и ловкие, одним словом — пальцы маэстро. А голос? Совсем не хриплый, даже если я слегка простужен, а что — ведь я был в холодном месте, дьявольски холодном, но уже выздоровел: голос точно колокол, а? Чтобы петь, голос должен быть безупречным, здесь нет степеней чистоты, голос, он или совершенный, или считай, что нет его вовсе, даже самая маленькая ошибочка, пусть незаметная, малюсенькая, легкая фальшь сразу портит всё, с голосом шутки не проходят, голос — дар божий, нет дара — нет и пения.

Простите, господа, сейчас начну. Это правда, иногда мой комментарий бывает длинноват; с тех пор как я лишился жены, некому за мной присмотреть. Нету ее, нету, да я вроде уже рассказывал. Не рассказывал? Разве? История-то известная, в газетах писали, широко освещали. Это всё змеевы проделки, его, гада. Вы ведь знаете, как это бывает со змеем; мы жили в раю, буквально в раю, а тут на тебе — змей. Рай и змей, старая история. Змей укусил ее, и она, бедняжка, умерла. Если бы тогда оказалась под рукой сыворотка против яда, ведь так?

Орфей, царский сын, родом из Фракии, потерял жену из-за змея... Змей соки то ли из земли черпает, то ли из-под земли, страшно даже подумать, чем он там питается, понимаете, вот в Египте (хотя что это я опять, вы ведь не бывали в Египте?) — там змея боятся. Бог несчастий прибегает к его услугам, Тифон называется (в смысле бог, а не змей). Если бы не Египет, то я, может, и избежал бы несчастья. Однако пришлось мне даже породниться со змеем, а как иначе? Он знает тайный язык, все секреты земли и луны, магические знаки, ужасные новости, от которых волосы дыбом встают, змеи вообще всё знают. Я хотел быть бессмертным, кто, если не змея, научит меня искусству бессмертия, искусству вечной молодости, бессмертная змея, самообновительница, как месяц на небе, постоянно меняющая кожу, под землей скрывающаяся и из-под земли в новой коже выползающая, свежая, новенькая, красивая, не знающая старости.

Вот такой стишок я сложил. Ничего ведь, правда? Может, вы обижены на меня за то, что я якшался со змеем, но скажите, скажите честно, разве вы не хотите быть бессмертными? О чем разговор, конечно хотите, все хотят, ну так чего на меня взъелись, чего пристали ко мне с этим змеем, а? Просто мы с ним хорошие знакомые и всё. Откуда я мог знать, что эта сволочь укусит ее...

Хотя ладно, что было, то было, короче, случилось так, чего уж тут греха таить, что она с этим гадом мне изменила... Так я же этого не мог предвидеть! Начинался дождь, мелкий и холодный, я в грязи увязал, весь промок до нитки, а она мне в это время изменяла со змеем. Пошла с ним в землю, под землю, то есть в подземелье забрал ее мерзкий соблазнитель. Ну что вы смеетесь, над чем, что я музыкант-любитель, шут или что я промок? А я, между прочим, царский сын, из Фракии! Так что попридержите шуточки свои при себе.

Теперь-то вы понимаете, что я был вынужден пойти туда, понимаете вы или нет? Дело касалось, скажу вам по правде, отнюдь не сантиментов, а чести. Вы не думайте, что если я певец, комедиант, то у меня уж и чести нет; вовсе не так: здесь дело касалось не чувств, я должен был повести себя по-мужски. Змей, женщина, подземный мир, возвращение в рай через мир подземный, хорошенькое дело, как вам? Но нет, я знал, что в рай я не вернусь, изменила мне со змеем, не получится сбросить кожу и вернуться как ни в чем не бывало. Я ведь что говорю: это было дело чести, мужской разговор, я должен был разделаться с гадом, я знал его секреты, уловки этого паршивца, все его хитрости.

Как я сошел туда, какими путями — сейчас не место и не время говорить о том. Короче, пошел, потребовал, я, в конце концов, сын царский или кто? Так, мол, и так, говорю, царский сын я, попрошу вернуть мне жену. Кричал, громко кричал, потом поплакался, на цитре стал играть, плохо игралось, потому что холодно было, так холодно, что вы представить себе не можете. Если бы только один холод, но там такая сырость была, что я был просто уничтожен, но нет, мужская честь, образно говоря, вопрос жизни и смерти, ожесточился, на цитре играл, молил, стращал, и еще бог знает что вытворял...

Это только так говорится — Стикс, Тартар, Гермес, — только что́ вы об этом знаете, господа хорошие, сказки вы знаете, ничего больше.

Всё это байки, скажу я вам. Может, вас когда-нибудь продевали сквозь игольное ушко? Или, может, дубили вас, не в смысле вашу шкуру, а вас самих, вывернув наизнанку, будто сами вы шкура и есть, а? Или, может, кто-то из вас смотрел ухом и слушал глазом? Нет, пожалуй, я вам этого не скажу, это мне не по уму, рассказать об аде, не собственно об аде, а о границе, как ее переходить, эх, слов у меня не хватает про это рассказать, да и времени тоже — пора концерт начинать, так что я только вкратце напомню, что и как, чтобы потом не было ненужных разговоров и дезинформации.

Честное слово, сам не знаю, чем я их там в подземелье охмурил, что они согласились жену мне вернуть. Я ведь что — я просто играл, кричал, заболтал их, утомил, пригрозил, что если нет, то я оттуда ни ногой. Сам не знаю, откуда во мне такая смелость взялась, потому что по натуре своей человек я скромный, даже робкий. Музыкант-любитель, комедиант, но что поделаешь, продолжал стоять на своем, по-мужски, что, дескать, честью не торгую. Я так понимаю: если бы они захотели, то могли бы мне сказать — ну, оставайся. Ведь таких, как я, у них мало. Ну и оставайся, родимый, с богом, почему бы и нет, могли сказать, живи себе тут на здоровье, ха, ха, ха, на здоровье — хорошая шуточка при такой сырости и в такой темноте да на морозе трескучем, а тут говорят — на здоровье. Впрочем, нет, ничего такого они не говорили, сам не знаю, что бы я тогда сделал, если бы они сказали, ну, как вы думаете, что бы я тогда сделал? Оставаться не оставаться, думаю себе, то есть это только сейчас я так думаю, потому что не остаться и одному вернуться — всё, честь потеряна, а остаться — вроде как жену возвращают, только на что мне жена на таком морозе да в такой сырости промозглой? Честь, она тогда хороша, когда тепло и сухо, а с голой честью под землей гнить, на что мне такое счастье? Ревматизм безумный, уже кости ломит, всё болит, даже такие места на теле, о существовании которых я раньше и не догадывался, какие-то странные места — вроде мои, а вроде и не мои, впрочем, довольно с этим; короче, никто мне так и не предложил оставаться, так что незачем голову теперь ломать, так или так, честь иметь или ревматизм, вам может показаться, что это ерунда, не так ли, но если бы вы реально почувствовали эту сырость, этот мороз, то честь у вас моментально вылетела бы из головы, как желток из разбитого яйца, но что это я всё про яйцо да про яйцо, бог с ним, короче, всё у меня получилось, можно сказать, банк сорвал: получил всё, что хотел, а всё цитра, это цитра мне помогла...

Что? Я говорил, что плохо играл, может, и плохо, да только при такой сырости, на таком холоде даже слишком хорошо получилось, всё относительно, господа, относительно, всегда надо учитывать обстоятельства, рассматривать ситуацию на фоне целого, ну, видите, я пока еще не совсем умом тронулся, наукам не чужд разным, диалектике например. Я теперь вот что думаю про цитру эту свою, вот что мне в голову пришло: как бы она от сырости той не испортилась; вы ведь знаете, как оно бывает, сначала вымачивают материал, чтобы потом высушить, но если материал сухой, то зачем его мочить, если мочить, то только вначале, такая вот техника; то же и в остальном: человек родится, чтобы умереть, но чтобы после смерти потом еще раз родиться — это уже нехорошо, диалектика, однако. А со мной как раз такое и произошло, ну да ладно, проехали. Хуже то, что цитра отсырела, а из-за этого, как я понимаю, чуток приглохла, да и я тоже вроде как оглох от этой чертовой сырости.

Но я выиграл, выиграл, настоял на своем, по моему вышло, если человек решительно возьмется за дело, если себя поставит, то всё удастся, всё дело в решительности, не уступать, стоять твердо на своем, не испугаться, не поддаться на подкуп, о, мне это по силам, дело чести, здесь не до шуток. Короче, получилось, как я говорю, я настоял на своем. Отдали-таки мне жену. Вот так.

Отдали не отдали. Собственно говоря, я ее не видел. «Отвернись», — говорят. Ну я и отвернулся. «Не поворачивай голову». А я и так не поворачивал. «Она стоит у тебя за спиной, но ты не смотри». А я и так не смотрел. Я только сказал: «Эвридика, это ты?» А в ответ тишина. Один из ихних говорит: «Голос к ней вернется, как только вы выйдете наверх, ты только не беспокойся, всё будет хорошо». Потом была известная всем история, правда, иногда рассказчики оснащают ее разными небылицами, так что нелишне будет напомнить, как оно было на самом деле. «Иди вперед, — говорят, — пока не дойдешь до озера, голову не поворачивай. Если обернешься, считай, всё пропало — тогда она у нас останется. Больше никаких разговоров». Хорошо, говорю я, будь по-вашему. Мы идем, то есть я иду, а сзади, за спиной у меня, только шорох. Боже упаси оглянуться. Змеи, огонь, железо, топь, шипение, скрежет, светлячки, твари разные, мыши летучие, известный антураж, но не о том речь. Короче, мы были уже недалеко от озера, в смысле, я был. Оставалось только перейти мостик, узенький такой, перекинутый над ущельем, над бездонной пропастью. Ступил на него так осторожно, что со страху аж внутри себя сжался, делаю шажок, второй, но, видимо, дождь прошел, скользко было, ногу повело, я потерял равновесие, чуть не упал, проклятие, только и успел выкрикнуть — Эвридика! — испугался за нее, чтобы она не упала, в общем, крикнул я, повернулся... а за мной пустота.

Да. Пустота. Ничего не видно. Только один из ихних подскочил и говорит: «Сам виноват, она шла за тобой, ты обернулся — вот она и исчезла, всё, финита», — ну и дальше в том же духе. А потом и сам пропал куда-то. Вот когда стало на самом деле пусто.

Вот, собственно, и всё. Стою я и думаю: а какие у меня доказательства, что она вообще там была? Доказательства попрошу! Нету их. Кто видел? Мало ли, что они там говорили, откуда мне знать, как оно было? Я ничего не видел, ничего не слышал. Так, может, они меня просто надули? Доказательства-то где? Это что же получается — они меня за дурака считали, хотя, по правде говоря, в этом конкретном случае я сам себя дураком выставил.

Ну ладно, думаю я, допустим, что они меня хотели одурачить и что там ничего не было. Допустим, ничего не было. Но откуда им, паршивцам, было знать, обернусь я или не обернусь? А если бы я не обернулся, что тогда? Должны они были иметь что-то такое, чтобы наверняка меня развернуть, потому что в противном случае всё, весь обман всплыл бы на поверхность, а этот вариант им не подходит, потому что они вроде как боги, мать их дери. Так что же у них было? Всего лишь скользкий мосток? Ведь это ж какой риск: будь я чуть повнимательнее и не поскользнулся бы! И как тогда? И что главное — всё в самый последний момент.

И так всё это у меня в голове ворочается, ворочается, теперь уж сам не знаю; во как они меня закрутили, чертово семя. Ну так как, была она или не было ее? Порой мне кажется одно, другой раз — другое, и так и сяк комбинирую — всё напрасно.

Да вы сами, господа, подумайте, какая теперь разница — была она или не было ее, раз уж обернулся — всё, конец, что было, то было, нет выхода, тут напрягай мозги, не напрягай — бесполезно, точка. Ну да, вам, может, оно и так, а каково мне? Для меня это разница. Допустим, ее не было, и тогда получается, что я позволил себя надуть, то есть типа я простак, наивный, не от мира сего, но и здесь опять-таки вина не моя. А если она была, значит, я сам, своими руками обратно пихнул ее в эту мерзость. А это уже совсем другое дело, что бы вы мне там ни говорили, это, господа хорошие, так называемая истинная проблема Орфея. Остальное — рай, змей, потерянный рай, возвращение через ад, ну и всякие разговоры типа мифология, вечный символ, тра-ля-ля — меня не колышет. Давайте скажем ясно. Что, собственно, такого я сделал? Ну что? Ведь так же вопрос стоит, и нечего тут наводить тень на плетень. Сейчас пока еще ничего, а потом? Человек ведь должен сохранять лицо, разве не так? Это, получается, дело чести. Я сходил туда, в смысле, честь отстоял, вернулся, а теперь-то как? И после этого они говорят, что я туда вернусь. С каким же лицом я там покажусь? То, что она ушла со змеем, — это ее личное дело, значит, сама в ад захотела. А мне-то за что туда? За одну лишь неискушенность, наивность в ад не идут, а уж как там холодно, человек весь синий делается, и ветер жуткий, но не о том речь. Получается, что за тот прикол, что я, дескать, мог вытащить ее из того дерьма (только это совсем другое дело), мог, но не сделал этого; ну да, можно говорить, что, не желая ничего плохого, я спихнул ее обратно, после чего оправдывайся не оправдывайся — всё, поздно, нет оправдания; короче, за тот прикол меня в ад.

Всё это вместе — вопрос вечного спасения. А хоть бы и не вечного! Сейчас, сейчас начну концерт, вроде как немного согрелся. Собственно говоря, я уж и не знаю, может, всё это липа, мираж, как говорится, ведь я ее реально не видел. Может, ее там вовсе и нет. Доказательства где? Но даже в таком случае это вопрос спасения. А я — царский сын.

Больше всего я боюсь не их, а ее. Допустим, не было ее; хорошо, если ее не было, но и здесь два варианта. Или ее совсем там в аду не было, и тогда — точка, меня тоже там не будет, или же она была, но меня с этим фокусом «обернешься — не обернешься» надули, и тогда я невиновен, а стало быть, в ад не вернусь. Так или иначе, я ее больше не увижу, ну и хорошо. (Вы хоть понимаете, о чем я говорю? Мол, не увижу ее, и это хорошо. Вы понимаете, что я такое говорю?) Ну а если она там была? Была, говорю, то есть я возвращаюсь, а там встреча. Да уж, будет о чем поговорить. Ух, холодина какая, я снова мерзну, может, согреемся как-нибудь, как же тут холодно...

Ну и что вы на это скажете, господа хорошие? Да вот только что бы вы на это ни сказали — вам на это наплевать.

Уважаемые господа, Орфей, царский сын, родом из Фракии, начинает концерт.

Ах, честное слово, какое же это удовольствие возвратиться к приятному музицированию после всего того, что было со мной. Воистину, человек не знает, что имеет, до тех пор, пока не потеряет. А уж поговорок на эту тему не счесть. Вот жил я, например, в раю, ну и что из того, если я не понимал, что живу в раю. У меня было всё, что только пожелаешь, и этого счастья я наелся выше крыши, но скажите — человек молодой, известный, способный, на цитре играет, поет, царский сын, богатый, жена-красавица, любящая, к тому же тайное знание освоил — чего еще можно хотеть от жизни? Вот и я не жаловался, хотя не скажу, что всё это ценил по достоинству. А тут на тебе — в одночасье всё потеряно: нет любящей жены, нет молодости, цитра стала дребезжать, ревматизм, чести нанесен урон, измена, бесславие, впрочем, нет, не всё потеряно, пока еще играть не разучился, а цитра — это ничего, цитру починить можно; смешно сказать, но теперь, если бы одна эта струна полностью «выздоровела», я бы радовался больше, чем всему тому, что у меня было прежде. И всё из-за этого гада паршивого.

Закройте окна, холодно, закройте окна, говорю я вам. Так, хорошо. А может, этот холод у меня внутри? Ну да ладно, уже не важно.

Я понимаю, что если бы я сумел рассказать вам о головоломной геометрии тех подземных лабиринтов, то этот рассказ вызвал бы у вас больший интерес, нет, не коммерческий, а, так сказать, бескорыстный. Но я не сумею и потому рассказываю о своем собственном головокружении, это вам не интересно, к тому же раздражает, потому что вам приходится сокрушаться над моей судьбой, а ничего нет хуже, чем быть принужденным проявлять сострадание, давать милостыню. А я, кстати, ничего такого и не требую и не навязываю, только, как говорится, конструирую ситуацию, в рамках которой сам по себе действует обычай, привычная конвенция — умное слово, а? — и вы представляете себе, что это мое головокружение, и этот мой озноб, и эта приглушенно звучащая струна, и эта ушедшая жена («звучащая струна — ушедшая жена» — рифма однако, может быть, из этого какую-нибудь песенку склепать, рифма так себе, но для песни сойдет), что всё это принуждает вас к милосердию, потому что вроде как неприлично отказывать в милосердии; вот вы тут сидите взбешенные, что я вас вроде как подначиваю своими страданиями и тем самым давлю на жалость, только мне плевать на жалость, успокойтесь, стойте непоколебимо, как утес, потому что не о том речь.

Так называемая проблема Орфея. Истинная проблема Орфея. Это не крик, направленный в бездну, и ожидание эха. Нет, ни в какую бездну я не кричу, кричать в бездну — идиллия, а в сущности — актерство. Хотя я сам вроде как актер, так что ничего против актеров не имею, даже горжусь, вот, взгляните на меня — актер, шут, музыкант, а почему бы и нет? — но когда я начну концерт, вот тогда и будет актерство, вот тогда я смогу крикнуть в бездну, а пока что не кричу, это мне ни к чему. У Орфея проблема с честью, а не с чувством; повторюсь, я хочу, чтобы вы меня хорошо поняли, кричать в пропасть — сантименты, чувство, но не о нем речь.

Откуда здесь такой сквозняк? Прежде никогда так не дуло. Может, я и вправду состарился, может, меня этот ревматизм пробрал до костей, ну да бог с ним, хотя откуда ему взяться? Вон, гляньте, глаза раскройте, вот щиколотки — суставы прекрасно сгибаются, а колени? Присмотритесь! Супер, ни о какой болезни речи быть не может! А голени — гладкие, изящные, это ж ноги бегуна! А икры, а бедра? Во, видите? Всё упруго, гибко, словно тетива у лука, аж приятно взглянуть, это бедра мужчины, созданные для любви. А эта грудь? Это ж камень: забудешься, прижмешься к кому-нибудь, в смысле к женщине, и ненароком ребра поломаешь — женщине, конечно. А плечи, а мышцы? Точно корабельные канаты. А тут вон шея, челюсти, зубы — чисто волчьи, череп — металл, глаза — орлиные, волосы еще ничего, хотя слегка тронуты сединой, а пальцы? Пальцы и для цитры, и для любви, и для тайных знаков, правда, больше ничего делать не умеют, но это пустяки! Какие еще умения в жизни нужны! Этих трех достаточно в этом мире для мужчины, это практически всё, что имеет для него значение... Вы о чем? Ах, про это... ну, локтевые сгибы. Вы действительно не видели их раньше, потому что они были под одеждой. Что означают эти следы? Шрамы? Какие еще шрамы, совсем свежие раны, ведь дело было только вчера. Ну да, бритва. А что поделаешь, пришлось. Кровь почти вся вытекла. Кто-то там попытался спасать, да было слишком поздно. Впрочем, я не таков, чтобы шутки шутить и дать себя спасти. Конец. Нечему тут удивляться. Вчера, со всем вчера и покончил.

Мои дорогие, любимые, друзья, ничего не говорите, видите, что я плачу, помилосердствуйте, войдите в мое положение, не говорите ничего плохого, я вас люблю, сжальтесь надо мной, я такой же, как и прежде. Это было вчера. Я был вынужден.

Был вынужден. Дело чести. Ситуация сложилась безвыходная. А я царский сын... царский сын... сукин сын... царский сын... сукин сын... царский сын...