Разговоры с дьяволом

Молитва Элоизы, любовницы Пьера Абеляра, каноника и теолога

Боже, иже еси любовь, зачем Ты сделал так, что любовь есть грех? Что я слышу, Ты говоришь, что не всякая любовь и не всегда? Но сколько этой безгрешной любви Ты отмерил по сравнению с той, над которой Ты простер страх вечного осуждения? Разрешенная любовь словно капля в море любви грешной, которую мы можем испытывать тоже только с Твоего разрешения. Говорят, что Ты допускаешь ее, эту грешную любовь, но что не Ты посылаешь ее, что это дьявол, за неправедность нашу влиять на нашу душу допущенный, разжигает в нас нечистый огонь. Но как же так происходит, что дьявольские силы рождают любовь? Может ли зло злобу свою в любви проявлять, если источник каждой любви — Ты? А если и суждено, что в наказание за грехи наши сила сатанинская получила доступ к душам нашим, то как же в толк взять то, что наказанием за грехи положен новый грех? Может, Боже милостивый, это за грех неправедной любви праотцев наших мы наказание несем такое, что сами к новой неправедности подстрекаемы? Неужто наказанием за грех должен быть новый грех? Abyssus abyssum invocat, как говорится, одна бездна другую эхом призывает, и грехи, стоит лишь первое звено сковать, протянутся цепью в бесконечность. Как быть? Ты, Боже, мир этот сотворил и таким его устроил, что грех кончиться не может, и старый грех новый за собою тянет, словно ангел морового поветрия. В чем тогда, Боже, милосердие Твое? Где грехов отпущение, если каждая вина, вместо того чтобы раскаяние вызвать и тем самым путь к спасению открыть, новую и еще большую вину призывает, а та новая — ту, что еще новее, и так без конца?

О, какая каша в голове, о, какое жестокое отчаяние! Как можно поверить, Боже милостивый, что мир наш — творение Твое, коль скоро каждое его зло беспощадно рождает зло новое, еще большее? Как же мне верить, что Ты мир сотворил, если в нем любовь с грехом связалась в узел неразрывный? Любовь — грех, а грех как огонь — сам себя приумножает и сам себя постоянно подпитывает. Вот он мир Твой, Боже, вот оно творение Твое. Кто же Ты после этого?

Нет, одно из двух должно быть правдой. Или врут те, кто называет Тебя Богом любви — ибо если Ты мир сотворил, то тогда не мог бы желать, чтобы любовь тянула нас вниз, как камень на шее на дно озера, или не Ты, Боже, не Ты сотворил мир сей, а он Тебя и супротив Тебя был зачат. И нет в Тебе любви и силы нет, чтобы мир сотворить, потому что злой Ты или бессильный. Вот и выбирай теперь, кем мне Тебя считать.

Господи Иисусе, что я такое сказала, что я сказала? Что Ты злой Бог, сказала я, и бессильный. Если Ты злой, то Ты вообще не Бог, если бессильный, то стократ тем более Ты не Бог, а брат наш, как и мы, погрязший в немощи и отчаянии. Так, может, и нет Тебя вовсе, Боже, Боже, а на самом деле существует только Сын Твой на земле, Сын-не-Сын, Сын без отца, человек слабый, бессильный, но любящий?

Ах, слышу, слышу я голос Твой, слышу, как говоришь Ты: «Гордыня, коварная гордыня тебя терзает, ты возжелала постичь порядок мироздания, в мудрости моей зачатого, во глубине разума моего, к которому смертные приблизиться не могут, а могут лишь издалека посмотреть на него, как на замок в тумане». Гордыня, говоришь, гордыня? Стало быть, Ты гордыней называешь желание мое порядок Твой понять и возлюбить, отвратительным грехом называешь любовь мою, а собственный свой грех Ты называешь любовью? Кто же Ты такой? Умно, говоришь, Ты устроил этот мир, да так умно, что мы, бедные мы люди, что-то мудрость Твою разглядеть не можем. Ладно, пусть будет так! Но почему Тебе не хватило мудрости так устроить этот мир, чтобы не только Тебе, но и нам мудрость Твоя в нем проявлялась? Разве умнее создать мудрый мир и лишить обитателей его этой мудрости, чем сотворить мудрый мир и открыть людям его мудрость? Где же нам искать свидетелей премудрости Твоей и любви Твоей? А ведь Ты хочешь, чтобы небеса и море, камни и вода, зверь лесной и трава полевая славили Тебя! Камень и вода славят, а человек — венец творения — которого Ты в день шестой из бездушного праха к жизни призвал и в которого разум вдохнул, вот он-то и видит лишь болезненную неразумность в собственном существовании, будто не к славе Твоей, а к посмеянию творения своего Ты создал его!

Ну вот, Ты снова говоришь мне: смирение, смирение, смирение! Только кто меня к смирению призывает, если не тот же самый, кто велел себя обожествлять? И кто любви от меня требует, если не тот же, кто за любовь местью метит, как раскаленным железом? Однако же если к творению Твоему присмотреться, а тем паче на собственном теле и на собственном сердце испытать тесноту оков порядка Твоего, то может легко показаться, что мы отнюдь не в винограднике Всемогущего ласку и благодать всемогущества Его, то есть Твои, вкушаем, а, скорее, должны считать себя сном злобного демона!

Ara to hosion, hoti hosion estin, fileitai hypo ton theon, e, hoti fileitai, hosion estin? Боги любят то, что свято, или свято то, что любят боги?6 Один мудрец из язычников так спрашивал, а что ему ответить? Если свято то, что Тебе нравится, то Ты не Отец, а тиран, ибо не позволяешь нам возлюбить добро как таковое, потому что оно добро; Ты велишь беспрекословно выполнять Твой приказ и не вдаваться в выяснение оснований и даже пойти на любую низость, будь на то Твой приказ, даже если Ты сегодня одно, а завтра другое добром или злом объявить соизволишь, даже если изменишь замыслы свои... А если добро Ты любишь потому, что оно добро, то дай нам силу понять, способность познать, где добро, а где зло. Потому что нет ориентира, когда мир наш против мудрости Твоей свидетельствует. И тогда, если нет в мире добра, кроме Твоего приказа, Ты тиран или же Ты не даешь нам познать добро, а стало быть, опять выходит, что Ты тиран.

Слышу, слышу Тебя и теперь, когда Ты говоришь, что путь к Тебе усыпан терниями и что надо над собой насилие учинить, чтобы в винограднике Твоем пировать. Но кто же это тернии разбросал? Не Ты, Боже, не Ты, говорят, а прародители, что Тебе по змеиному наущению воспротивиться осмелились. И чем же они воспротивились? Ведь любовью, не иначе; сначала любовью к разуму, которым Ты их наделил, потом второй любовью, любовью друг к другу, которой Ты их научил. И если бы не было того греха ужасного, что вечно плоть нашу и души наши в ад тянет, скажи, о Боже, если бы не тот грех, то как бы тогда любовь смогла появиться между прародителями, ведь не от Тебя они узнали ее, и, только из рая изгнанный и от плода древа познания вкусивший, познал Адам жену свою? А если бы не родилась та любовь, не размножился бы род человеческий на земле и вместе с первой парой всё племя наше обратилось бы в прах и угасло, унеся с собою славу творения Твоего. Так что лишь грех стал причиной того, что все мы живем и что каждая минута нашей жизни грехом быть обязана. Грех — причина жизни, грех — причина смерти, и за тот же самый грех Ты нас на муки вечные обрекаешь, а грех этот любовью называется, любовью, которая от Тебя проистекает, ибо Ты себя Богом любви нарек. От Тебя, стало быть, проистекает та любовь, что рождает нас лишь для того, чтобы сбросить в бездну тьмы и отдать в жертву демону. Можно ли найти худшее поругание, худшую издевку, худшее несчастье? А Ты говоришь, что устроил мир сей в любви и в мудрости и во всемогуществе своем! Да, Ты так и говоришь, ибо слышу я голос Твой, но откуда мне знать, что это Твой голос, а не сатанинское искушение или чертовский обман? Как отличить мне голос Твой, Боже, от голоса врага Твоего, коль скоро сама знаю, коль скоро все мы знаем, что Ты допускаешь злобе сатанинской искушать нас и вводить в заблуждение? Что ж, говорят, что я тем не менее могу отличить голос Твой, ибо он добро мне внушает, а дьявольский голос к злу подстрекает. Но ведь я не узнаю, что есть добро, а что есть зло, если заранее не буду знать, что от Тебя идет, а что от Князя тьмы. А как узнать это? Пламя любви может быть дьявольским искушением, а потому не любовью отличаешься Ты от искусителя. Так чем же Ты отличаешься от него? Ответь.

А помнишь ли еще, о Боже любви, помнишь ли имя первого человека, рожденного женщиной? А ведь звали его Каин. Он стал первым в мире, зачатым в лоне женщины, чтобы показать, что любовь между мужчиной и женщиной, любовь плотская, если уж вспыхнет страстью, то неизбежно кровавое преступление породит. Если бы это было всего лишь Твоей ошибкой и если бы Ты ошибку свою исправил! Но Ты ни на секунду не раскаялся, что сотворил мир, даже несмотря на то, что первый человек, рожденный по любви, носил имя Каин. Сожаление пришло к Тебе лишь десять поколений спустя, когда ангелы Твои к земным женщинам воспылали плотской страстью. И тогда Ты, снедаемый завистью, уничтожил род людской в потопе. Значит, зависть, а не настоящее смертоубийство породила гнев Твой и месть Твою. А зачем Ты из Эдема выгнал прародителей наших? Ведь это Ты сказал: ессе Adam quasi unus ex nobis factus est, sciens bonum et malum; nunc ergo ne forte mittat manum suam, et sumat etiam de ligno vitae, et comedat, et vivat in aetemum7. Зависть, стало быть, зависть Тебя толкнула, ибо Ты боялся, что человек к древу жизни после древа познания потянется и станет жить вечно. И проклял Ты сперва любовь к разуму, проклял любовь между мужчиной и женщиной, проклял наконец саму любовь к жизни. На каждую любовь нашел Ты жестокий ответ: изгнание, смерть, муку. Тернии и волчцы велел Ты родить полям нашим, прокляв работу нашу на земле, жестокие мучения соединил Ты с материнством нашим, которые как телесное наказание должны следовать за плотским союзом между девой и мужем. Ты — Бог зависти, но сила Твоя не безгранична. Ты грозил Адаму, что в тот же день он умрет, лишь запретного плода вкусит, а змий сказал, что не умрет. А ведь не умер в тот же день Адам. Так кто же из вас правду говорил?

Ты слышишь меня, Боже? Слышишь? Говорил какой-то философ, что Ты глухой, немой и что Тебя вроде как и нет вовсе. Другой же говорил, что не немой Ты, а глухой, что приказы нам отдаешь, но молитв наших не слышишь; а еще один, наоборот, что не глухой Ты, а немой, что Ты всё знаешь про нас, но не говоришь нам, что делать. То философы, а вот вера наша учит, что Ты и слышишь нас и говоришь с нами как отец. Но каждого ли Ты слушаешь? И с каждым ли Ты говоришь? Кто от Бога, тот слушает слова Божии, говорит Святое Писание8, знаю, а стало быть, надо к Твоему народу принадлежать, чтобы голос Твой прорвался чрез преграды тела и в душе зазвучал. Говорят, надо сначала самому очиститься от злобы, чтобы голос Твой услышать. А еще говорят, что не очистимся мы от злобы без Тебя, что мы — всего лишь мерзость и ничтожество и не под силу нам преодолеть ледяную пустыню, что нас от Тебя отделяет, и что должен Ты сначала длань Свою простереть. Простираешь, говорят, ко всем длань Свою, за весь род людской Сына послал Ты на муки, все души окропила кровь Его искупительная, а если Тебя кто не найдет, то это его вина, что руку Твою протянутую отверг. А стало быть, моя вина? Моя вина? И еще говорят: пока дышит человек, рука Твоя к нему протянута. Corruisti? Surge!9 Пока не поглотит нас тьма смертная, до тех пор, говорят, вплоть до последнего мгновения благодать уготована, пир Господень продолжается, стол в доме хозяина с ароматным медом и терпким вином ждет гостей — приходи и вкушай. Так говорят, так говорят, а я руками нащупываю, ищу пиршественный стол тот и в темноте лишь на стены каменные и холодные больно натыкаюсь и слышу строгие голоса: твоя вина, твоя вина... А потому я обычно зла, в немилосердные когти себялюбия попадаю, а значит, слаба я, в деревяшку иссохлась душа моя, и лишь память о собственных грехах может на мгновение разбудить ее. Злая я, Боже, вот и не слышу Тебя, не нахожу, не слышу Тебя, и тогда я делаюсь вдвойне злее, а через это — вдвойне глуше... И снова вижу, как, единожды в сети чудовища попав, вырваться из них не могу, разве что в еще более запутанную сеть, из которой в еще более хитросплетенную и крепкую. И затягивается петля на шее моей, всё туже, туже, вплоть до минуты, когда белая пелена очи подернет, а душа в вечную бездну без спасения, без надежды канет.

А теперь говорят: достаточно начать, одно движение, один стук сердца, одна минута истинной самоотверженности — и как раньше зло само ко злу прибавлялось, так теперь добро добром прирастать будет, точно снежный ком, с горы катящийся, точно горный поток, который из невидимой струйки в реку огромную разливается. Легко сказать: начни! Но с чего начать? Ведь не с ума же, ибо вера Твоя — безумие и глупость несусветная. И не с любви, ибо любовь обременена телом и никак ее от тела не отделишь. Возлюби Бога ради Него Самого, говорят, о себе не думая, даже о спасении собственном забыв, возлюби Бога не для себя, а для Бога, как мать дитя свое любит. Но за что мне Тебя любить, Боже? За столькие муки, о которых говорят, что и не муки это вовсе, за столькие труды, о которых говорят, что не трудны они ничуть? Нет, выходит, мне Тебя надо любить ни за что, лишь за то, что Ты есть, что Ты — Бог. Но ведь именно за это я люблю любовника своего, земного, телесного, не за что-то, а за то, что он просто есть, что он есть такой, какой есть, и не спрашиваю о воздаянии, о будущем, о счастье. Выходит, так я Тебя должна любить? Но любовник мой познал меня, я видела его улыбку, он обнимал меня на ложе, я к сердцу его прикасалась, он сам меня нашел, не ища, я знаю, что он есть, я чувствовала, что он есть. А Ты? Как же мне Тебя любить, как начать эту любовь свою, когда Ты ко мне не пришел, не показался сначала, когда не может постичь Тебя ум, когда голос Твой не слышен, когда руки Твоей я не вижу, не чувствую? С чего же мне начать любовь мою, откуда мне знать, что Ты есть, как возбудить в себе эту любовь, которая должна разум осветить, да только у самой у нее света нет?

И здесь мне говорят: не мудрствуй, смирись, пади на колена, отринь мысли непотребные, искусителя прочь отгони. Так, может, не с любви к Тебе начать, а с ненависти к врагам Твоим? Ведь насколько легче ненависть — так, может быть, Боже, именно с ненависти надо начать торить путь к Тебе? Но возможно ли это, коль скоро Ты велел ненависть к врагам из сердца вырвать? Ибо если врага, как Ты учишь, мы должны в сердце своем возлюбить, так и сатану, врага нашего, тоже. Вот так этот единственный путь — а он вопреки приказу Твоему единственный — начинается. А уж если из одной только ненависти можно начать путь на пир Твой, то почему бы не начать этот путь с грешной любви, которая хоть и грешна, но тем от зияющей холодом ненависти отличается, что должна нести на себе остатки тепла очага Твоего. Но и с любви грешной начать у меня не получается, не могу, ибо греховность ее словно цепью к позорному столбу меня приковывает, выставляя под осуждающие взгляды толпы. Вот так к началу я и вернулась, как и положено, к началу.

И уж было показалось на мгновение, что отыскала я путь к Тебе, и на это мгновение отпустил горло страх жуткий и слезы перестали, и наступило облегчение и пришла надежда. Но прошло мгновение, и снова, словно зверь в клетке, я то мечусь отчаянно, то сижу оцепенело, без чувств и без надежды. И каждая минута, когда уже кажется, что я вот-вот и разгляжу пути Твои, еще более суровое готовит испытание на следующую же минуту. Так, в подвешенном состоянии, я как у моря погоды милости Твоей жду, но милости не встречаю.

Надейся, говорят, надейся! Но что это значит? Я должна грешить и надеяться, что Ты мне простишь? Это правда, Ты прощал великим грешникам, а тот, что от Христа трижды в час смертный отрекся, тот даже стал скалой, на которой Церковь Твоя утверждена. Многим Ты простил, но, может быть, ради того, чтобы грешник в неправедности своей блуждал, в душе своей надежду лелея на милосердие Твое бесконечное? Так что прости грешникам, которые не ведают, что творят, прости и тем, что в неведении своем, вслед за порывом страсти о грехе не думая, словно животные, грех свой повсюду сеют. Вот Ты животным прощаешь, а человеку не прощаешь, не снисходишь до таких, кто, греша, заранее на милость Твою уповают. Он ЗНАЕТ, а стало быть, не может уповать на прощение, он Тебя не звероподобностью своей оскорбляет, а человечностью своей бесконечно Тебя оскорбляет, ибо тем, что через душу свою бессмертную милосердие Твое хотел бы выманить, бесконечно Тебя оскорбляет и возмездие бесконечное за это нести будет.

Звезда утренняя, что всем светишь, почему для меня одной ты погасла?

Заступники святые, почему меня одну без помощи оставили?

Спаситель рода людского, всех людей, почему одну меня Ты не спас?

Из-за любви грешной из овчарни Твоей изгнанная, иду я за голосом любви, с каждым шагом всё больше отдаляясь от пристани Твоей. Бесполезно сопротивляться: когда один ветер на море дует, под этот единственный ветер и надобно парус поставить. Ты не зовешь меня, голос мой падает в бездонный колодец мудрости Твоей и эхом пустым возвращается. Ледяная пустыня закона Твоего никуда не ведет, ибо ничего не видно на горизонте. А с противоположной стороны — сад теплый, который миражом, заблуждением называют. Так пусть будет заблуждение. Лучше иллюзорное тепло, чем неиллюзорный холод.

Пусто на путях Твоих.

Мое счастье — краткое, и доброе, и грешное.

Звезды радуют меня, хоть я не радую их.

А звать меня Элоиза. Звать так, а никак не иначе.

Non serviam10.