Разные среди разных

Глава 5

Во дворе шевелились бело-розовые яблони, а я сидел у окна и без удовольствия наблюдал, как Мухтар командует Гришей.

Хитрая псина с низким горловым клокотанием вылезла из будки, и Гриша послушно остановился. Взрыкивая для острастки, Мухтар медленно обошёл кругом замершего квартиранта и лишь после этого разрешил следовать дальше. Потом, как бы усомнясь в чём-то, снова скомандовал остановиться и придирчиво обследовал Гришины ноги, словно проверяя, по форме ли тот обут. Убедившись, что с обувью (галоши на босу ногу) всё в порядке, не спеша прошествовал к будке и улёгся на подстилку, высоко держа кудлатую голову и строго посматривая, как Гриша с величайшим почтением перегружает содержимое ведёрка в миску.

И такую вот комедию они ломали перед моим окном каждый день, причём ужасно были друг другом довольны. Так и подмывало выйти во двор, ангелочку Грише дать по шее, а наглецу Мухтару отвесить пинка, чтобы знал своё место в природе, псина.

Дождавшись возвращения Гриши, я зловеще спросил его:

— А чему ты всё время радуешься?

Действительно, стоило Грише чуть отдохнуть, и лицо его немедленно украшалось тихой счастливой улыбкой. Как сейчас.

На секунду Гриша задумался, потом поднял на меня серьёзные глаза и произнёс негромко:

— Свободе.

— Какой свободе, Гриша? Ты же за калитку не выходишь!

— Выхожу, — быстро возразил он.

— Если мать за хлебом пошлёт, — сказал я. — Слушай, чего ты вообще хочешь?

Гриша растерялся.

— Вот… Мухтара покормил… — как всегда, невпопад ответил он.

— Молодец, — сказал я. — Мухтара покормил, картошку почистил, из окошка во двор поглядел… Устроил сам себе заключение строгого режима и говоришь о какой-то свободе!

— Я объясню, — сказал Гриша. — Можно?

— Валяй, — хмуро разрешил я.

Глаза б мои на него не глядели! Дома — Гриша, на работе — Гриша. И мать, главное, взяла в привычку чуть что в пример мне его ставить: и домосед он, и не грубит никогда, и что попросишь — всё сделает…

— Скажи, пожалуйста, — начал Гриша, — есть такое наказание, чтобы человека лишали возможности двигаться?

— Нет такого наказания, — недовольно сказал я. — Это только в сумасшедших домах смирительные рубашки надевают. На буйных.

— Ну вот, — обрадовался Гриша. — Представь: человека поместили в камеру и надели на него такую рубашку. Год он лежал без движения, представляешь?

— Не представляю, — сказал я. — У него за год все мышцы отомрут.

— Ну пусть не год! Пусть меньше!.. А потом сняли с него эту рубашку. И вот он может пройти по камере, может встать, сесть, выглянуть в окно… Он свободен, понимаешь?

— В камере? — уточнил я.

— В камере! — подтвердил Гриша. — Ему достаточно этой свободы!..

И такие вот разговоры — каждый день.

Привязался однажды: можно ли найти человека, если известны паспортные данные? Я ответил: можно — через горсправку. А если не знаешь, в каком он городе живёт? Ну, тут уж я задумался. Не перебирать же, в самом деле, все города по очереди — так и жизни не хватит.

— А кого ты искать собрался, Гриша?

— Я?.. Никого… Я так… из любопытства…

Но больше всего меня поражало вот что — Гриша-то ведь и вправду оказался трезвенником! То есть вообще ни-ни. Ни капли.

Хотя была однажды ложная тревога. Я сидел в кухне на своей скамеечке и курил в печку, а Гриша с матерью разговаривали в большой комнате. Что-то в их беседе показалось мне странным. Мать молчала, говорил один Гриша.

— …а мальчик тем временем рос и ничего не знал, — печально излагал наш особо опасный квартирант. — Ни о том, что он заброшен сюда с другой планеты, ни о том, что за ним когда-нибудь прилетят…

И что самое удивительное — вязальные спицы в руках матери постукивали мерно, спокойно, словно речь шла о чём-то очень обыкновенном.

Я швырнул окурок в печку и направился в большую комнату.

Гриша сидел напротив матери и сматывал шерсть в клубок. Глаза — ясные, голос — ровный.

— О чём это вы тут разговариваете?

— А это мне Гришенька фантазию рассказывает, — с добрым вздохом отвечала мать. — В книжке прочёл…

Вечером, дождавшись, когда Григорий ляжет спать, я снова подошёл к матери.

— Слушай, мать… Я, конечно, понимаю: квартирант у нас хороший, лучше не бывает… Но скажи мне честно, мать: тебя в нём ничего не беспокоит?

Она отложила вязанье, сняла очки и долго молчала.

— Ну, странный он, конечно… — нехотя согласилась она. — Но ведь в детдоме рос — без матери, без отца…

— Детдом — ладно, — сказал я. — А вот насчёт других планет — это он как? Часто?

— Да пусть его… — мягко сказала она.