Скандинавия. Разочарованный странник

Сентябрь 2005 года Стокгольмское метро

Еду сегодня в метро. Казалось бы, рабочий полдень, все должны быть в офисе. Однако нет! Люди всё равно куда-то едут, хоть их и значительно меньше, чем, скажем, в Москве.

В стокгольмском метро сиденья расположены как в питерской электричке: друг напротив друга, по два кресла с каждой стороны. С той только разницей, что сиденья мягкие и обиты синей тканью с весёлыми картинками. У окна приделан жёлтый поручень, и за него обязательно заткнуты газеты, потому что люди ленятся их забирать и выбрасывать в урну на станции. По громкой связи объявляют: «Дорогие пассажиры, пожалуйста, забирайте свои газеты!» Но дорогие пассажиры все эти просьбы игнорируют.

Объявления в метро делаются таким интимным мурлыкающим голосом, как будто пассажиры лично знакомы с машинистом и между ними даже что-то было. Как будто вагоновожатый по секрету сообщает им что-то очень личное, при этом ласково держа за руку. Например, что никогда не нужно пытаться открыть закрывающиеся двери, иначе можно и застрять. Или что поезд дальше не пойдёт, просьба освободить вагоны, но скоро будет подан другой состав, и он будет пустой, обещаю, вы мне не верите?

Когда поезд трогается или останавливается, все падают друг на друга. В Питере в метро не так трясёт, в Стокгольме же просто невозможно устоять на ногах. Стокгольмские поезда вообще не предназначены для стояния, они так резко и головокружительно поворачивают, опускаются и поднимаются, что ощущаешь себя на каруселях в луна-парке. Поэтому всех просят занять свои места! Да займите же вы свои чёртовы места, по-хорошему просят! Но нет. Пассажиры стоят, хотя мест полно, и не держатся. Как в первый раз, честное слово. На каждой остановке все падают, прямо кубарем катятся в другой конец вагона, пассажиры орут, дети плачут, старушки охают, собаки визжат, потому что им наступили на лапу.

На меня то и дело валилась тётка с сумками, хотя рядом с ней было свободное кресло и поручень. Каждый раз, когда поезд тормозил, она со всей дури летела вперёд, сперва ударяя меня сумками, потом наваливаясь всем телом, с трудом вставала, забирала из моих рук сумки и выглядела донельзя удивлённой, как будто ну никак не ожидала такого поворота событий. Женщина возмущённо охала, поправляла причёску и от всего сердца просила её извинить. На следующей остановке всё повторялось заново.

Справа от меня сидели горячие парни из Нурланда. Орали кто во что горазд. Нурландцы всегда орут и хохочут, потому что натура у них такая, широкая.

Или потому, что на севере плотность населения — одна десятая часть человека на квадратный километр. Люди живут так далеко друг от друга, что надо кричать во всю глотку, чтобы тебя кто-нибудь услышал! И вот они разговаривали:

— А здорово, что мы пиццу сожрали! Да, это просто круто! Супер! Ага! А вкусные тут в Стокгольме пиццы! Ага, моя была с колбасой. А моя с сыром. Моя тоже. Твоя не с сыром была! Врёшь, с сыром!

А жалко, что я не съел три. Но хорошо, что я съел две. Хорошо, что я не заказал одну, а то бы ходил голодный. Две в самый раз! Да ты чо, я мог бы четыре. Ты слабак! Ты сам слабак! Мой брат однажды съел пять! А мой брат побил твоего брата! А мой брат имел твоего брата! Чо ты сказал, повтори! Не кипятись, все знают, какой из себя твой брат! Я имел твою маму!

Нурландцев было человек пятнадцать: с сумками, рюкзаками и пакетами. Наверное, понаехали на каникулы в Стокгольм или принимали участие в каком-нибудь соревновании. Вторая причина их появления в столице более вероятна, очень уж ребята были похожи на хоккеистов. Все они отвечали моему представлению об идеально красивом мужчине: двухметровые полноватые рыжие парни с выражением безмятежности на лице, даже торжественности. Высокий чистый лоб, серые глаза, улыбка на всё лицо и полная умиротворённость в движениях. Пятнадцать идеально красивых мужчин в одном вагоне… Можно ведь и с ума сойти, разве нет? С ними было очень приятно ехать.

Потом по вагону пошли нищие, стали раскладывать ламинированные карточки с фотографией истощённого ребёнка и напечатанные истории о злоключениях. Текст гласил: «Мы беженцы. Нашему сыну Камалу двенадцать лет, и он болен неизлечимой болезнью. Ему могла бы помочь дорогостоящая операция, но у нас нет денег. Пожалуйста, помогите, чем можете. Камалу осталось жить всего три месяца.

Спасибо!» Потом пошли собирать деньги, и мне пришлось закрывать лицо газетой. Когда нищие идут по вагону, они хотят получить не только деньги, но и ту ламинированную бумажку с фотографией, чтобы использовать её ещё много-много раз. Некоторые фотографии я вижу из года в год. Наверное, состояние истощённого ребёнка не изменяется ни в какую сторону, ему не лучше и не хуже. Ужасно, что он за столько лет совсем не поправился, но радует, что он всё-таки не похудел ещё больше.

И вот один нищий подошёл к моей соседке и стал требовать от неё карточку. А она не знала, о чём речь, потому что зашла в вагон уже после раздачи листовок и случайно села на одну из них. Сидит и ничего не понимает, а беженец повторяет: «Билет!

Мадам, билет! Билет, пожалуйста!» Она показала свой проездной билет, но беженец остался недоволен и принялся показывать ей знаками: мол, вставай! Та не встаёт. У неё есть проездной билет, она не собирается вставать и следовать в отделение полиции! Он стал её тянуть за руки и отковыривать от кресла. Моя соседка упиралась, держалась за сиденье, звала на помощь. Тут беженец изловчился и выхватил ламинированную карточку у неё из-под зада. Пассажирка, держась за сердце и одёргивая юбку, поспешила покинуть вагон. Вот смешно! Она ведь решила, что страшный иностранец с большими усами сперва заставил её встать, а потом схватил за задницу!

На следующей станции вошёл целый класс детей лет десяти, и с ними — трое преподавателей, все мужчины. Один учитель выглядел самым настоящим пиратом: длинные густые волосы собраны в узел на макушке, все руки в татуировках, в ушах серьги. Он был одет в армейские брюки и майку, стоял и поигрывал мускулами. В Швеции к учительнице принято обращаться «фрекен». Считается, что учительница — это по умолчанию незамужняя девушка. И вот один мальчик подошёл к этому гипертрофированному пирату и говорит:

— Фрёкен, а нам ещё далеко ехать?

Тут стероидный «фрёкен» скомандовал:

— Все садимся на пол! Не блокируем входы и выходы из вагона! Достаём бутерброды и какао, нам ещё ехать полчаса!

Ребята сразу же уселись на пол, вынули из рюкзаков пакеты с едой и начали закусывать. Сам фрёкен открыл зубами пакет молока и выпил сразу весь литр.

Несколько сидений занято влюблёнными. Передо мной сидят двое мальчишек, первокурсников университета. Они положили ноги на колени друг другу, держатся за руки и смеются. Им так весело! Вот вроде бы замолчали и опять начинают смеяться. И ещё, и ещё, всё громче. Может быть, им так весело потому, что никто в вагоне не понимает, отчего они смеются?

За ними сидит пара пожилых туристов, он и она в спортивных куртках. Перед ними стоят огромные дорожные сумки, у мужчины в руках карты. Они такие усталые, но с восторгом смотрят в окно поезда, что-то говорят на своём языке. То она его целует, то он её, они обнимаются, ищут что-то на карте, снова смотрят в окно.

Потом рядом со мной села красавица, вынула пилку и стала полировать ногти. Вот это я ненавижу. Я могу терпеть что угодно, но когда мне на колени сыплется труха от чьих-то ногтей — это выше моих сил! Я не понимаю: это ведь очень интимный процесс, это делается дома в ванной, а не в метро. Я не стерпела и говорю:

— Не могла бы ты перестать пилить ногти рядом со мной?

— А что?

— Мне неприятно, что кусочки твоих ногтей летят мне на колени.

— А что не так с моими ногтями? Чем они хуже твоих?

Тут я вспомнила старую истину о том, что «когда споришь с идиотом, то неизвестно, кто из вас двоих глупее». Я вышла на две остановки раньше и прогулялась пешком по невероятно красивому городу в солнечный день.

В стокгольмском метро все станции очень разные. Есть подчёркнуто городские станции: мрачные, грязноватые, со стенами, облицованными кафелем, как в общественном сортире. На таких станциях могут сидеть деклассированные личности и бормотать вам вслед нечленораздельные ругательства. Попрошайки могут играть на баяне. Пьяницы организуют свой маленький тёплый кружок, садятся на расстеленные газеты и хрипло разговаривают за жизнь. Есть и шумные центральные станции, где пассажиры со всех концов города пересаживаются на пригородные поезда и автобусы. Люди бегают по перрону туда-сюда, совершенно не замечая ничего вокруг, обливая друг друга кофе из бумажных стаканчиков, наступая друг другу на ноги, сталкиваясь лбами. Такие станции кажутся мне безликими, они всегда одинаковы, в какой день ни приди. Однако центральная станция в Стокгольме показалась бы москвичу совершенно несерьёзной. На ней никогда не бывает давки, даже в час пик. Уже в семь вечера перрон значительно пустеет. В девять же по перрону слоняется от силы с десяток человек, чаще всего — туристы.

Гораздо больше в городе станций, которые нельзя назвать ни шумными, ни людными. Обычно метро идёт по земле, горный ландшафт Стокгольма не позволяет рыть туннели. Зато мосты — это более подходящее решение. Часто ветка метро пролегает высоко в небе, над домами, соединяя одну горку с другой. Станции же похожи на остановки пригородной электрички: билетная касса и перрон под крышей. Обычно с такого перрона видно какой-нибудь лес или озеро, крыши ближайшего района.

Много в Стокгольме и совсем маленьких, допотопных станций. Остановки коротенькие, поезд бежит между частных домиков и садиков. И можно представить себя на месте старомодного и галантного Эркюля Пуаро, который отправился на метро в соседнюю деревню, чтобы расследовать исчезновение дворецкого.