Скандинавия. Разочарованный странник

Сентябрь 2008 года Про саамских детей. Утти Уммэ

Мой знакомый с севера Швеции рассказывал о своей школе. В его родной деревне было (и есть) две школы: шведская, обычная, и саамская.

Вторая — школа-интернат, потому что саамы кочуют по тундре и им было бы трудно каждый день привозить детей на уроки. Интернат представляет собой одноэтажный длинный дом, сложенный из брёвен и покрашенный в красный цвет. В окнах вывешены всякие предметы искусства, сделанные руками учеников: геометрические фигуры из дерева и шкур, зачастую невероятно сложные. Внутри школы все стены от пола до потолка увешаны такими же народными промыслами: деревянными резными птицами, ткаными половиками, плетёнками из кожаных ремешков, картинами из бисера и керамической посудой. Шведская же школа представляет собой серый бетонный куб, обнесённый сеткой.

Разница поразительная! Два разных мира. Хотя очень сложно определить, кто из жителей деревни саам, а кто нет. По крайней мере, внешне все похожи. Отличие только в образе жизни и в желании (или нежелании) говорить на саамском языке. Те, кто выбирает шведский, впоследствии никогда не могут избавиться от акцента и грамматических ошибок. Всегда слышно, что человек приехал с севера Швеции.

В саамской школе количество учеников колеблется в зависимости от времени года. Родители забирают детей, когда нужна помощь в уходе за оленями.

В общем и целом в школе живут примерно пятьдесят детей. Но в деревне их не видно. Что есть они, что нет — всё одно! Чтобы кто-то из них вышел на улицу — это большая редкость. А уж чтобы пойти, например, в магазин!.. Не представляю себе такой ситуации. Обитатели интерната испытывают чуть ли не панический ужас перед деревней. Слишком много людей и собак. Хотя это самое тихое место, какое только можно себе представить, где никогда ничего не происходит, а живого человека увидишь разве что в окне проезжающей мимо машины! Я там провела целых три недели, и за это время только я одна ходила по дороге от дома и до магазина. Выпал снег, и дорогу замело. Так вот, там не было ничьих следов, кроме моих. Я одна ходила туда и обратно. Я прошла в магазин, я прошла из магазина. Постепенно сугробы росли, снега наметало всё больше, тропинка становилась всё уже.

Но для интернатских это всё-таки слишком шумно. Их школа стоит на отшибе, и дверь её выходит прямо в лес, чтобы можно было в любое время незаметно уйти и вернуться.

Занятия ведутся не каждый день, и присутствовать можно по желанию. Уроки в основном сводятся к предмету под названием «труд». Дети готовят еду, плетут макраме, ткут, прядут, чешут шерсть. Другие науки почему-то даются им тяжело. Их пытались приобщить к спорту, но ничего не вышло. Отличительная черта саамов — они ни за что не будут двигаться без крайней необходимости. Если можно сидеть в жарко натопленной комнате, они будут сидеть. Беречь силы, отдыхать. Так что, какая там физкультура, остаётся один труд.

Наша бабушка, которая работала в местной больнице, рассказывала, что саамов всегда отличишь по ногам. Саамы никогда никуда не ходят. Если надо и если погода позволяет, то они едут на санях, запряжённых собаками. Либо на снегоходах, если уж на то пошло. Если погода не позволяет, остаются дома. Если есть хоть один шанс из ста никуда не поехать — саам остаётся дома. Если можно просто полежать и ничего не делать, саам лежит и ничего не делает. Мозоли, шершавые пятки — это совершенно не саамские ноги. Они носят меховые сапожки с мягким сеном внутри и предпочитают лишний раз не утруждать ноги. Но их можно понять. Если саам заболеет, велика вероятность того, что он умрёт. По крайней мере, так было ещё совсем недавно. Поэтому нужно всё воспринимать спокойно, беречь силы, долго запрягать, медленно ехать. Лучше опоздать, лучше вообще не приехать, чем выбиться из сил, устать, замёрзнуть, заболеть и — умереть. Пусть будет медленно, зато надёжно!

Среди местного населения всегда существовало противоборство двух школ. Сказать, что саамская школа приравнивалась к дурдому, значит не сказать ничего. Хотя дети здесь не были буйными и тихо ткали свои половики. «Шведским» детям всегда хотелось подстеречь и побить детей из саамской школы, но те никогда не давали им такой возможности. Сидели себе дома и носа на улицу не высовывали, даже к окнам не подходили. Что происходит за стенами школы, их ничуть не интересовало. Вроде бы они находили достаточно трудным вообще присутствовать в школе, а уж выходить — это было за пределами их понимания.

Мой знакомый рассказывал, что однажды они с друзьями караулили у саамской школы, пока оттуда не вышли трое мальчишек. На голову ниже «шведских» школьников, в национальных костюмах, со стриженными в кружок волосами. Накинулись на них, те не кричали, не дрались, дали себя побить.

Под конец потасовки один из пацанят вдруг вынул откуда-то охотничий нож и, ни слова не говоря, отрезал нападавшему ухо. В то время как пострадавший вопил на залитом кровью снегу, трое саамских школьников не стали убегать и прятаться, а преспокойно пошли куда-то по своим делам, даже не обернулись. Потом, конечно, вызвали полицию, устроили разбирательство, но саамы вели себя так, будто не понимали, о чём речь, и на вопросы не отвечали. Их, конечно же, отпустили.

В классе у моего знакомого был один саамский мальчик, его звали Утти Умма. О нём никто ничего не мог сказать, потому что тот всегда молчал. Его считали дурачком. Утти ходил в школу далеко не каждый день, мог появиться в середине дня или в конце и всегда обязательно в национальном костюме, в шапке с лентами, с огромной серебряной бляшкой на ремне.

Чтобы попасть в школу, ему требовалось проделать неблизкий путь. Его семья жила отдельно от всех, за болотом, и нужно было сперва пройти на лыжах до шоссе, там сесть на школьный автобус и приехать в деревню. Утти это удавалось не всегда. Если он по какой-то причине опаздывал на автобус, то этот день был потерян для школьных занятий и можно было возвращаться домой. Автобус ходил раз в день. Если на улице была пурга, ливень или сильный мороз, Утти не решался отправиться в такое рискованное путешествие. Иногда посреди урока вдруг открывалась дверь и заходили его родители, ни слова не говоря и ни на кого не глядя. Тогда Утти вставал и уходил вместе с ними. Это означало, что они по какой-то причине оказались в деревне и собрались ехать домой, ну и сына забрали заодно, чтобы уж сделать два дела одновременно.

Утти Умма сидел на первой парте и постоянно вырезал из дерева домики. Приносил с собой в школу нож и дерево и вырезал целый день напролёт. Если его о чём-нибудь спрашивали, он отвечал: «Не знаю».

Количество домиков множилось. За день он мог сделать с десяток. Складывал их в кожаный заплечный мешок и уходил. Учителя поставили на нём крест. Сначала пытались жаловаться родителям, но оказалось, что те не сильны в шведском. Пытались его стыдить — без толку. Остальные дети попробовали бить Утти. Но он так отчаянно и жестоко сопротивлялся, будто на карту поставлена его жизнь. Не считался ни с чем, дрался как сумасшедший, раздирая в кровь всех вокруг, и от него отступились.

В итоге все отстали от Утти, он получил возможность тихо сидеть за первой партой и вырезать домики.

Когда мальчику исполнилось десять лет, стало ясно, что писать и читать он никогда не научится, и его перевели в соседнюю саамскую школу. Утти и его родители восприняли это без эмоций. Говорят, там он продолжал делать то же, что и всегда.

Однажды под Рождество разбили рынок на главной площади. Хотя это нельзя назвать площадью. Перекрёсток двух главных улиц в деревне: Центральной и Торговой. Зимой на севере много туристов, на лыжах катаются. Может, и купят какие-нибудь товары народного промысла. Выставили лотки, на них сушёная оленина, копчёный лосось, тапки из оленьего меха, всякая бисерная мишура. Пришёл Утти с большим мешком, встал и выставил деревянный домик на вытянутой руке. Сто крон. За день он продал все домики.

Когда ему исполнилось тринадцать лет, он зарегистрировался как частный предприниматель, оформив бумаги за подписью мамы и папы. Зарегистрировался бы и раньше, да местная администрация сочла этот шаг несерьёзным. Сейчас Утти Умма — самый богатый человек в деревне. У него есть всё. У его семьи четыреста оленей, восемь саун, двадцать снегоходов и пять коптилен. Выдал замуж четырёх сестёр, достойно схоронил восьмерых бабок. Утти продолжает вырезать деревянные домики и продаёт их туристам по сто крон. Он уже стал местной достопримечательностью, и с ним фотографируются японские туристы.