Разум и чувства и гады морские

Глава 15

Наутро миссис Дэшвуд взяла лодку и велела доставить ее на Остров Мертвых Ветров, дабы навестить леди Мидлтон, и две ее дочери отправились с ней. Маргарет, все еще не окрепшая после вчерашнего происшествия, всю дорогу молчала, Марианна же под надуманным предлогом вообще отказалась ехать. Миссис Дэшвуд заключила, что вчера Уиллоби обещал навестить ее, пока никого не будет дома.

Вернувшись домой, они обнаружили, что у причала пришвартована яхта Уиллоби с оригинальным «У», выложенным на корме лопатами, и миссис Дэшвуд убедилась: догадка ее была верна. Но того, что открылось ее взору в доме, она никогда не смогла бы предугадать. Не успели они войти в переднюю, как из гостиной, прижимая к глазам платок, стремительно выбежала Марианна, чрезвычайно чем-то расстроенная; не заметив их, она бросилась наверх. Встревоженные, они поспешили в гостиную, но там был только Уиллоби в костюме для ныряния и водолазном шлеме. Он стоял к ним спиной, опершись на каминную полку. Обернувшись на шум шагов, он откинул зарешеченный иллюминатор, и на его лице они увидели отражение тех же чувств, что владели сейчас Марианной.

— Что-то случилось? — с порога воскликнула миссис Дэшвуд. — На нее опять напал осьминог?

— У меня каминные щипцы! — вскричала Элинор.

— Надеюсь, что нет, — ответил он, стараясь принять жизнерадостный вид; Элинор с мимолетным сожалением опустила щипцы. С натянутой улыбкой он продолжал: — Так или иначе, меня поразила ужасная беда!

— Что за беда?

— Я не смогу выполнить вчерашний уговор и пообедать с вами. Сегодня утром миссис Смит, прибегнув к власти своих денег над своим бедным племянником, отправила меня с поручением на Подводную Станцию. Это произошло только что, и, простившись с Алленгемом, я заехал проститься с вами.

— На Станцию! Вы отплываете сегодня?

— Почти немедленно. И вряд ли я скоро сюда вернусь. Я навещаю миссис Смит не чаще раза в год.

— Неужели миссис Смит — ваш единственный друг? Или Алленгем — единственный остров в Девоншире, где вам открыты двери? Стыдитесь, Уиллоби! Неужели вы думаете, что в этом доме вам не будут рады?

Он покраснел еще сильнее, в смущении захлопнул шлем и, опустив голову, произнес:

— Вы слишком ко мне добры.

Миссис Дэшвуд недоуменно посмотрела на Элинор. Элинор была удивлена ничуть не меньше. Некоторое время все молчали. Наконец тишину нарушила миссис Дэшвуд:

— Я могу только добавить, дорогой Уиллоби, что на острове Погибель вы всегда желанный гость.

— Мои нынешние дела обстоят так, — донесся гулкий голос Уиллоби из его закрытого шлема, — что… нет смысла тешить себя надеждой…

Он умолк. Миссис Дэшвуд была слишком потрясена услышанным, чтобы говорить, так что снова воцарилось молчание. На сей раз прервал его Уиллоби:

— Глупо затягивать прощание. Что толку терзать себя, оставаясь среди друзей, чьим обществом я не вправе более наслаждаться.

С этими словами он быстро вышел, хлопая ластами. Они увидели, как он поднялся на борт, матрос взялся за гик и яхта плавно отчалила. Вынырнувший из волны аллигатор попытался ухватиться зубами за корму, но матрос ударил его багром, затем еще раз; с третьим ударом челюсть аллигатора разжалась, и он погрузился обратно под воду.

Уиллоби печально помахал с бака рукой, и яхта исчезла в тумане.

Миссис Дэшвуд, от волнения не находя слов, немедленно покинула гостиную, чтобы предаться охватившей ее тревоге в уединении.

Элинор расстроилась ничуть не меньше матери. Сидя на кухне, она выщипывала глаза у креветок — этот ритуал всегда действовал на нее умиротворяюще и очищал мысли. Смущение Уиллоби, его притворная бодрость и явное нежелание принять приглашение миссис Дэшвуд — поведение, столь необычное для влюбленного, — крайне ее обеспокоили. Сначала она подумала, что Уиллоби никогда и не имел серьезных намерений, потом — что между ним и Марианной произошла какая-то досадная ссора. Но что бы ни послужило причиной этого расставания, горе сестры было для нее очевидным. Элинор с нежнейшим сочувствием представляла ужасные страдания, которым Марианна, скорее всего, станет предаваться не ради грядущего облегчения, — напротив, она сочтет своим долгом лелеять их и растравлять себе душу. Ее руки покрылись липкой слизью от креветок, и она тщательно их вымыла, остались лишь мельчайшие частички, намертво застрявшие под ногтями.

Через полчаса вернулась миссис Дэшвуд; глаза у нее покраснели, но печали на лице не было.

— Наш милый Уиллоби уже за много миль от острова Погибель, Элинор, — сказала она, тоже принимаясь за креветок, — и как тяжело, должно быть, у него на сердце!

— Все это так странно! Такой внезапный отъезд! Ему это будто бы ничего не стоило! Вчера он был с нами так весел, так мил, так любезен, а теперь, не предупредив, за десять минут уехал и не собирается возвращаться! Должно быть, что-то случилось. Но что? Неужели они поссорились? Иначе почему он не принял с радостью ваше приглашение?

— Не такого приглашения он хотел, я сразу это поняла. Он был не в силах его принять. Я обдумала его поведение и теперь могу объяснить все, что поначалу показалось мне таким же странным, как и тебе.

— Неужели!

— Да. Все можно объяснить самым удовлетворительным образом, впрочем, тебе, Элинор, лишь бы в чем усомниться — тебя я убедить не смогу. Но и ты моей уверенности не поколеблешь. Нет никакого сомнения, что миссис Смит заподозрила его чувства к Марианне и не одобряет их, потому и отослала его прочь. Или, что также возможно, в своих поисках сокровищ он потревожил гробницу какого-нибудь пиратского капитана и навлек на себя гнев его призрака, чье проклятие обрекло беднягу бродить по свету до конца своих дней. Других вариантов нет.

— Но, мама…

— Знаю, ты мне ответишь, что все могло быть и не так; но я останусь глуха к твоим придиркам, если только они не приведут тебя к столь же удовлетворительному выводу, к какому пришла я. Ну, что теперь скажешь, Элинор?

— Ничего, матушка, вы предвосхитили мой ответ. О том, что движет миссис Смит, я могу лишь догадываться, что же до пиратских проклятий, мои знания и здравый смысл мне подсказывают: не стоит верить в подобные предрассудки — в этом, я надеюсь, вы со мной согласитесь.

— Ах, Элинор, как непостижимы твои чувства! Ты скорее примешь на веру дурное, чем хорошее. Чем утешиться прекрасным объяснением, тебе проще считать, что Марианна несчастна, а бедняжка Уиллоби — злодей. Ты убеждена в его вине лишь потому, что он простился с нами не так сердечно, как обычно. Ты отказываешься вообразить, как мучительно ему терпеть причуды богатой родственницы или сизифов труд пиратского проклятия! И неужели нельзя принять в расчет рассеянность или уныние, вызванное постигшей его неприятностью? Или нельзя верить человеку, которого у нас столько причин любить и ни одной — думать о нем дурно? В чем ты его, в конце концов, подозреваешь?

— Я и сама не знаю. Но вполне естественно подозревать неладное после того, как человек меняется вот так, в одночасье. Вы совершенно правы, однако, в том, что до сих пор мы видели от него только хорошее, и я стремлюсь быть справедливой в своих суждениях о других. Вполне возможно, что у поступка Уиллоби были очень серьезные причины или и в самом деле существуют пиратские призраки; надеюсь, так оно и есть. Но в таком случае странно, что он не объявил об этом сразу. Умение хранить тайну похвально, но все же я с трудом представляю, что Уиллоби на это способен.

— Вот так, — заключила миссис Дэшвуд, протягивая Элинор пилку для ногтей, чтобы вычистить из-под них остатки креветок. — Он оправдан, и я счастлива.

— Пока еще нет. Возможно, ему приходится скрывать помолвку (если она существует) от миссис Смит, и тогда со стороны Уиллоби было бы разумно гостить у нас на островах как можно меньше времени. Но это еще не значит, что скрываться нужно и от нас.

— Скрываться от нас! Душенька, неужели ты обвиняешь Уиллоби и Марианну в притворстве? Как странно, и это после того, как ты столько раз осуждала их неосторожность.

— У меня достаточно доказательств их привязанности, — ответила Элинор, — не хватает лишь доказательств их помолвки.

— Мне хватает и тех, и других.

— И все же ни один из них ни разу не упомянул о помолвке.

— Мне не нужны слова, когда за них говорят поступки. Или ты считаешь, что его поведение — хотя бы в последние две недели — не указывало на то, что он любит Марианну и видит в ней свою будущую жену? Или мы не понимали друг друга? Или он не просил моего согласия ежедневно своими взглядами, своими манерами, своим трогательным вниманием? Дорогая моя Элинор, как можно сомневаться, что они помолвлены?

— Признаю, все обстоятельства, кроме одного, говорят в пользу помолвки; но то, что ни один из них не произнес об этом ни слова, для меня перевешивает прочие доводы.

— Как это все-таки странно! Как плохо ты думаешь о Уиллоби! Неужели все это время он лишь изображал нежные чувства к Марианне? И что это за пятиконечный символ ты чертишь в креветочной шелухе на скатерти?

— Ах, это всего лишь… это символ, который… иногда не идет у меня из головы.

— Как странно! Но скажи, неужели ты и в самом деле считаешь, что Марианна ему безразлична?

— Не забывайте, матушка, я никогда не была полностью уверена, что они поженятся. Признаю, у меня были свои сомнения, но сейчас они слабеют и вскоре, возможно, исчезнут совсем. Если мы узнаем, что они пишут друг другу, все мои страхи рассеются.

— Тебя ничто не убедит! Но что если почтовый корабль утонет, потому что его обшивку пробьет какой-нибудь дьявольский морж, что, как ты знаешь, случается с отвратительной регулярностью? Мне не нужны подобные доказательства. На мой взгляд, не случилось ничего такого, что могло бы вызвать сомнения, никто ничего не скрывал, и во всем происходившем не было ни капли притворства. В сестре ты сомневаться не можешь. Значит, ты подозреваешь Уиллоби. Но почему? Разве он не благородный, тонко чувствующий человек? Какое противоречие ты в нем усмотрела, чтобы так тревожиться? Неужели он может быть обманщиком?

— Надеюсь, что нет, почти уверена, что нет! — воскликнула Элинор, чьи пальцы, словно по собственной воле, все быстрее рисовали пятиконечный символ. — Я искренне люблю Уиллоби, и подозревать его в обмане для меня так же мучительно, как и для вас. Честно говоря, его поведение сегодня утром очень меня встревожило. Он был будто сам не свой и на вашу доброту отвечал безо всякой сердечности. Но все это можно объяснить и так, как предложили вы, — недовольством миссис Смит или проклятием пиратского призрака.

— Твои слова очень мудры. Уиллоби ничем не заслужил наших подозрений. Он спас Марианну от гигантского осьминога и вырвал Маргарет из зубастых пастей луфарей! Пусть мы знакомы с ним не так долго, он не чужой здесь человек; и слышала ли ты, чтобы хоть кто-нибудь отзывался о нем дурно?

Марианну они не видели до обеда. Спустившись вниз, она села за стол без единого слова. Разогрели масло, подали креветки, но разговор не клеился. Маргарет думала о своем; у Марианны были красные глаза, как будто она с трудом удерживается от слез. Она ни на кого не поднимала взгляд, не могла ни есть, ни говорить и в конце концов, когда мать с нежностью погладила ее по руке, разрыдалась, сорвала с себя нагрудник и выбежала прочь.