Разум и чувства и гады морские

Глава 4

— Какая жалость, Элинор, — сказала Марианна, — что Эдвард ничего не понимает в резьбе по плавуну.

— Как это ничего не понимает? — возразила Элинор. — Почему ты так думаешь? Сам он, правда, не вырезает, но ему доставляет большую радость любоваться мастерством других; могу тебя заверить, что хотя ему и не представилось шанса развить свой вкус, от природы он достаточно одарен. Если бы у него была возможность научиться премудростям ножа, не сомневаюсь, он овладел бы этим искусством. Эдвард не уверен в своих суждениях и старается не высказывать мне свое мнение о моей очередной поделке, будь то дом или корабль, но врожденная простота вкуса никогда его не подводит. Не сомневаюсь, если бы он учился, мог бы стать резчиком, притом выдающимся.

Марианна, побоявшись обидеть сестру, ничего не ответила, но то одобрение, которые вызывали в нем скульптуры других и которое, по словам Элинор, означало, что он в восхищении, ничуть не походило на дикий, безмерный восторг — единственный, по мнению Марианны, способ выказать хороший вкус. И все же, мысленно улыбаясь ошибке сестры, она не могла не уважать чувство, ставшее тому причиной.

— Я очень надеюсь, — продолжала Элинор, — что ты не считаешь, будто у Эдварда дурной вкус. Ведь если так, ты вряд ли сможешь умолчать об этом при нем.

Марианна не нашлась что ответить, к тому же она все еще не откашлялась после обеда, когда у нее в горле застряла кость зубатки. Она ни в коем случае не желала ранить чувства сестры, но произнести то, во что она не верила, было невозможно. Она надолго закашлялась, постучала себя кулаком по груди и наконец сказала:

— Не обижайся, если моя к нему приязнь не так велика, как он, по твоему мнению, заслуживает. Мне не довелось, как тебе, изучить в мельчайших подробностях его пристрастия и вкусы, но я высочайшего мнения о его уме и душевных качествах. Я считаю, что он в высшей степени достойный и приятный человек.

— Ну что ж, — улыбнулась Элинор, — и ближайшие его друзья не могли бы остаться недовольны подобной похвалой. Не знаю, как бы ты могла отозваться о нем теплее.

Три раза яростно харкнув, Марианна — тьфу! — наконец-то выплюнула кость. Та отскочила от противоположной стены и покатилась по полу.

— Никто из тех, кто знаком с Эдвардом достаточно близко, — продолжала Элинор, — чтобы проводить с ним время в дружеской беседе, не усомнится в его уме и душевных качествах. Он посвятил меня в свою поистине удивительную теорию Большой Перемены, к тому же он обладает обширными познаниями обо всем, что может оказаться жизненно важным в критической ситуации. Чтобы не углубляться в примеры: Эдвард помнит почти всех усоногих и способен классифицировать их как по отрядам, так и по семействам. Остроту его ума и твердость принципов скрывает лишь застенчивость, из-за которой он молчит, может быть, слишком часто. Я провела с ним немало времени и изучила его суждения; я знаю, что он думает о литературе и искусстве; в целом, смею заверить, он хорошо образован, находит огромную радость в чтении, а вкус его тонок и неиспорчен. Как и его манеры, и его характер, так и его способности полностью раскрываются лишь при близком знакомстве. На первый взгляд он, конечно, не производит впечатления, и вряд ли его можно назвать красивым, но все же… дорогая сестрица, прости, но это чрезвычайно отвлекает!

Марианна, ковырявшая тем временем в зубах поднятой с пола костью зубатки, улыбнулась.

— Если я и не считаю его красивым, Элинор, скоро это изменится. Когда ты скажешь мне, что я могу любить его как брата, его лицо станет для меня не менее совершенным, чем его душа.

Она опять улыбнулась и снова принялась за свои зубы.

Элинор, вздрогнув при слове «брат», раскаялась, что позволила сестре вытянуть из нее столько добрых слов. Она очень ценила Эдварда и считала, что ее привязанность взаимна. Но чтобы подтвердить уверенность Марианны, ей недоставало определенности. Она знала, что и Марианна, и миссис Дэшвуд, придумав что-то, в тот же миг сами начинали в это верить; желать для них означало надеяться, а надеяться — ожидать. Элинор попыталась объяснить сестре настоящее положение дел.

— Не буду отрицать, — призналась она, — что я очень его ценю, что я уважаю его и испытываю к нему симпатию.

Марианна отложила свою кость и с негодованием вскричала:

— Уважаю! Испытываю симпатию! Как холодно сердце у Элинор! Ах! Не просто холодно! Это сердце змеи! Сердце ящерицы! И она стыдится показаться другой! Если еще раз услышу что-нибудь про «уважение», я немедленно уйду из этой комнаты!

Элинор не сдержала смеха.

— Прости, — сказала она, — и поверь, я не хотела тебя обидеть, говоря так сдержанно о своих чувствах. Но у меня нет уверенности в серьезности его намерений. Иногда они кажутся мне сомнительными, и пока они не станут мне точно известны, не удивляйся, что я не хочу чрезмерно поощрять себя, мыслями или словами. Сердцем я почти… ничуть не сомневаюсь в его ко мне привязанности. Но кроме нее, надо учитывать и другое. Его состоянием сейчас распоряжается мать. Мы с ней не знакомы, но, судя по тому, как время от времени излагает ее суждения Фанни, приятным человеком ее вряд ли можно назвать. Разумеется, Эдвард и сам понимает, сколько препятствий возникнет на его пути, если он пожелает жениться на женщине, у которой нет поместья достаточно далеко от берега, чтобы защититься от любого пластиножаберного чудовища, какое бы ни выползло из волны.

Марианна поразилась, до какой степени воображение — ее и матери — приукрасило правду.

— Значит, вы даже не обручены! — воскликнула она. — Но, без сомнения, помолвки нам ждать недолго. У этой задержки есть две положительных стороны. Я не потеряю тебя так скоро, а у Эдварда будет время развить его прирожденный талант к резьбе, жизненно необходимый для вашего будущего благополучия. Ах! Пусть только твой гений вдохновит его самого заняться резьбой, это было бы так замечательно!

Элинор поделилась с сестрой своим мнением. Ей не казалось, как Марианне, что их с Эдвардом взаимную приязнь ничто не может омрачить. Временами его охватывало такое настроение, как будто он маялся хроническим несварением от протухшей ухи, и если это означало не безразличие к ней, то, наверное, что-то не менее скверное. Не зная точно, что он чувствует, Элинор не полагала возможным считать дело решенным. Ей и в голову не приходило полностью довериться его к ней склонности, которую и Марианна, и миссис Дэшвуд считали несомненной.

Однако стоило эту склонность заметить Фанни, как она забыла о вежливости. При первой же возможности миссис Джон Дэшвуд не преминула сообщить свекрови о великом будущем, что ожидает ее брата, об уверенности миссис Феррарс в том, что оба ее сына должны жениться на девушках с хорошим приданым, и об опасности, неминуемой для той, кто посмеет утянуть Эдварда в приливную волну. На что миссис Дэшвуд ответила с нескрываемым презрением, что даже если им придется поселиться в подводной пещере, в самом гнезде гигантских кальмаров, ее милая Элинор и недели не проведет в доме, где о ней распускают столь грязные сплетни.

Таково было положение дел, когда ей принесли письмо с крайне своевременным предложением. Ее дальний родственник, немолодой, но эксцентричный охотник на чудовищ и до приключений, недавно вернувшись из экспедиции к берегам Мадагаскара, где он выследил и убил знаменитого змея-оборотня Малагаси, заявил свои права на фамильные земли — архипелаг небольших островков у берегов Девоншира — и приглашал ее поселиться в ветхом домике у моря, так как сэр Джон Мидлтон (так его звали) прослышал, что она подыскивает себе жилье. И хотя было общеизвестно, что девонширские воды кишат самыми дьявольскими порождениями английского океана, а домик, о котором идет речь, — всего лишь никчемная лачуга на вершине холма с наветренной стороны острова Погибель, самого крошечного островка в архипелаге, сэр Джон обещал, что к ее приезду будет приготовлено все, что она пожелает. Сам он, обладая огромным опытом во всем, что касалось ненавистных глубоководных отродий, заверил миссис Дэшвуд, что для обеспечения их безопасности будут приняты все мыслимые меры предосторожности. Он призывал ее приехать с дочерьми на Остров Мертвых Ветров, в его собственную резиденцию, и самой убедиться, что Бартон-коттедж, как назывался этот крошечный, открытый всем ветрам домик, можно сделать вполне уютным жильем. Впрочем, тут же оговаривался он, не совсем удобным, поскольку удобство несовместимо с комарами, которых тьма и в доме, и на острове. Но ей самой судить, можно ли к ним притерпеться. Несмотря на это, сэр Джон, несомненно, очень хотел приютить их — его письмо, начертанное сжатым, неровным почерком человека, более привыкшего сочинять записки с мольбами о помощи и карты сокровищ, чем сердечные приглашения дальним родственникам, было выдержано в самом дружелюбном тоне.

Миссис Дэшвуд не стала ни долго думать, ни наводить справки. Ее решение было принято сразу, как только она прочитала письмо. Покинуть Норленд уже не казалось ей немыслимым; это сделалось желанной целью, избавлением от тех мучений, которым они подвергали себя, оставаясь в гостях у ее невестки. Она немедленно написала сэру Джону, что благодарна за его доброту и принимает приглашение.

Когда она отложила перо и велела Марианне, Элинор и Маргарет собираться в дорогу, в небе сверкнула молния, а лик луны затянуло тучей.