Разум и чувства и гады морские

Глава 16

Марианна никогда не простила бы себе, если бы смогла уснуть в ту первую ночь, когда Уиллоби отплыл на Подводную Станцию Бета. Она стыдилась бы смотреть в глаза сестре и матери, если бы наутро отдых не требовался ей еще больше, чем вечером. До рассвета она не сомкнула глаз, большую часть ночи — прорыдала.

Поднялась она с больной головой, была не в силах говорить и не съела ни ложки супа из лаврачьих брюшек, который приготовила на завтрак миссис Дэшвуд. Слишком сильно были ранены ее чувства.

Когда завтрак окончился, она надела рыбацкие сапоги и ушла гулять одна по топкому болоту, примыкавшему к их домику с юго-востока, машинально срубая мачете густые стрелы камышей, терзаясь воспоминаниями о былом счастье и рыдая над нынешним горем. Вечер прошел в таком же потворстве скорби. Она вновь и вновь исполняла все мелодии, которые играла с Уиллоби, все матросские песни, в которых так часто сливались их голоса, и долго сидела за клавишами, разглядывая каждую строчку нот в тех куплетах, что он для нее сочинил. Часами просиживала она за фортепьяно, то пела, то рыдала, и голос ее нередко срывался от слез. Читала она только то, что когда-то они читали вместе, без конца листая истрепанные страницы с рассказами о затерянных островах, безумии, нападениях волков и каннибализме, которые еще недавно занимали их в часы досуга.

Вечно предаваться столь неистовой печали, конечно, было невозможно; и как прилив отступает с заходом луны, так и тоска перешла в тихую меланхолию; но одинокие прогулки и безмолвные думы продолжались и время от времени извергались столь же бурными припадками отчаяния, как и прежде.

Писем от Уиллоби не было; Марианна их и не ждала. Миссис Дэшвуд недоумевала, а Элинор тревожилась все сильнее. Но миссис Дэшвуд при желании всему умела найти объяснения.

— Не забывай, Элинор, — говорила она, — что обыкновенно сэр Джон подплывает к почтовому кораблю на своем ялике и сам привозит нашу корреспонденцию. Мы уже согласились, что в этом деле необходима секретность, и, надо признать, никакая тайна не проживет долго, если окажется в руках сэра Джона.

Элинор не могла отрицать, что в словах матери есть своя правда, и попыталась убедить себя, что в этом и заключается причина молчания Уиллоби. Однако был один способ сразу развеять все сомнения и узнать истинное положение дел, такой простой, бесхитростный и, по ее мнению, такой подходящий, что она не удержалась и предложила его миссис Дэшвуд.

— Может быть, вам стоит спросить у Марианны, обручена ли она с Уиллоби? Вы, матушка, потворствуете всем ее прихотям, и на вас она за такой вопрос не обидится.

— Никогда в жизни я не стану с ней об этом говорить! Если вдруг они, вопреки всему, не помолвлены, какие терзания я причиню ей своими расспросами! Это был бы для нее такой удар. Ни из кого я не стала бы вытягивать признания, тем более из собственного ребенка.

Элинор считала подобную щепетильность чрезмерной, особенно учитывая юный возраст Марианны, и пыталась уговорить мать, но тщетно; здравый смысл, здравая бдительность, здравое благоразумие — все тонуло в океане романтичной деликатности миссис Дэшвуд.

Однажды утром, когда прошла уже неделя с тех пор, как Уиллоби покинул архипелаг, Марианну удалось убедить не уходить одной на болота, а отправиться с сестрами на обычную прогулку. До сих пор она предпочитала полное одиночество. Когда Элинор направлялась к трясинам, она спешила ускользнуть на берег. Маргарет давно тянула ее на южное побережье, исследовать пещеры и искать пещерных жителей, которые, по ее уверениям, там обретались, или снова совершить восхождение на гору Маргарет, но Марианна, слишком погруженная в собственные печали, не хотела принимать участие в географических треволнениях младшей сестры и старалась выкинуть из головы воспоминание о странном столбе пара, поднимавшемся над холмом в центре острова. В конце концов на прогулку ее уговорила Элинор, не одобрявшая подобное длительное уединение.

Они шли заросшей куманикой тропинкой, которая вела к бурной речке — той самой, куда однажды упала Марианна, что и ознаменовало ее первую встречу с Уиллоби. По пути они молчали — Марианна едва держала себя в руках, а Элинор, добившись одной победы, не собиралась торопить вторую. Перед ними протянулась длинная дорога, и, пройдя по ней немного, они остановились, чтобы оглядеться.

Одна из деталей пейзажа оказалась одушевленной; это был человек, поднимавшийся против течения на спине дельфина, чрезвычайно редкого средства передвижения за пределами жилой части Подводной Станции Бета. Лишь джентльмен мог позволить себе плавать на ручном морском звере. Через секунду Марианна восторженно вскрикнула:

— Это он! Это он! Я знаю, что это он! — и поспешила навстречу.

— Ты ошибаешься, Марианна, — крикнула ей вдогонку Элинор. — Это не Уиллоби. Этот господин недостаточно высок, и посадка у него другая. И посмотри, как неловко ему сидится верхом, я уверена, Уиллоби лучше управляется с морскими животными.

— Нет-нет! — отмахнулась Марианна. — Это он! Его осанка, его фрак, его дельфин, его шапка из выдры. Я знала, что он скоро вернется!

Она не останавливалась, и Элинор прибавила шагу, чтобы не отстать. Вскоре до джентльмена осталось каких-то тридцать ярдов. Марианна вгляделась в него снова — сердце ее сжалось, и она уже поспешила было обратно, когда джентльмен окликнул ее. С удивлением обернувшись, она узнала Эдварда Феррарса.

Лишь ему одному во всем свете могла она в тот миг простить, что он не Уиллоби; лишь он мог удостоиться ее улыбки, и, смахнув слезы, она улыбнулась, на время позабыв свои несчастья от радости за сестру.

Он неловко остановил дельфина, соскользнул с его хребта на берег и проводил взглядом до моря, куда тот сразу же устремился. Затем Эдвард сердечно поприветствовал девушек, и все вместе они повернули к Бартон-коттеджу.

Его приняли с большим радушием, особенно Марианна, которой, похоже, его приезд доставил куда больше удовольствия, чем Элинор. По правде сказать, встреча Эдварда и Элинор показалась Марианне такой же необъяснимо холодной, как и их поведение в Норленде. Манеры Эдварда, по ее мнению, ничем не выдавали его влюбленности. Он был смущен и будто бы не радовался встрече, не выглядел ни счастливым, ни веселым, говорил мало, и то из него приходилось вытягивать: «Нападали ли на ваш корабль морские твари?» — «О да». — «Кто-нибудь из команды погиб?» — «Несколько человек». А Элинор он не одарил ни единым знаком внимания. Марианна все больше недоумевала. Она почти уже негодовала на Эдварда — и мысли ее снова обратились к Уиллоби, который был ему прямой противоположностью.

После непродолжительного молчания Марианна справилась у Эдварда об их прежнем доме:

— На что стал похож милый, милый Норленд?

— Милый, милый Норленд, — ответила ей Элинор, — наверное, похож на Норленд, сообразный нынешнему сезону. Леса облетают, на берегах — кучи засохших водорослей.

— Ах, с каким непередаваемым чувством я смотрела когда-то, как волны прибивают к берегу эти отвратительные комки! Как я любила гулять по черте прибоя, когда они кружились у моих ног и убегали вместе с волной! Больше там некому ими любоваться. Теперь они — лишь ненужный мусор, их торопятся смести подальше от взоров!

— Не все разделяют твои саргассовы страсти, — возразила Элинор.

— Да, мои чувства разделяют нечасто, понимают немногие. Но иногда и такое случается.

После этих слов она погрузилась в задумчивость.

— Хорошо ли вам здесь живется? — спросил Эдвард. — Мидлтоны — приятные соседи?

— Ничуть, — ответила Марианна. — С соседями нам удивительно не повезло.

— Марианна! — ахнула ее сестра. — Как можно так говорить? Как можно быть такой несправедливой? Мистер Феррарс, это очень почтенная семья, и к нам они относятся с неизменной дружеской приязнью. Неужели ты забыла, сколько счастливых дней мы провели с ними вместе?

— Нет, — Марианна понизила голос, — как и все минуты мучений, пережитые по их милости.

Элинор не стала отвечать сестре; обратив свое внимание на гостя, она постаралась поддержать светскую беседу, рассказав об их нынешнем обиталище, о его удобствах и об остроумных методах сэра Джона по охране побережья, не спасших, однако, их пляжные увеселения от вмешательства чудовищной медузы. Ее повествование лишь иногда удостаивалось вежливых вопросов и замечаний. Холодный тон Эдварда и его сдержанность ужасно огорчали Элинор, пробуждали в ней досаду и даже обиду; но, решив крепче держаться за прошлое, она ничем не выдала своего недовольства и вела себя с ним ровно так, как подобает вести себя с другом семьи.