Разведка боем

Глава 9 ПИКНИК НА ОПУШКЕ

— Конечно, хотел выиграть. Оба хотели, и я, и Фишер. А — не получалось. Мы стараемся, как не стараться. Месим тесто, разжигаем печь, подкидываем дровишки. А в итоге испекли серию ничьих. Девять подряд! Обидно, да.

— Вы б договорились: одну партию выигрывает Фишер, другую — ты, обоим прибыльно, и публика радуется, — предложил Игнат.

— Как советский студент, как комсомолец, твое предложение я отметаю с негодованием. И потом, шахматы — это не футбол. В шахматах все ходы записаны. Любой мало-мальски квалифицированный мастер сразу увидит халтуру. За нашим матчем следил весь шахматный мир…

— И не только шахматный, — вставил Суслик.

— Ну да. И позорище был бы тоже всемирным. Нет, нам такие шахматы не нужны. Мы играли честно. Старались, видит Маркс, как каждый из нас старался победить. Но столь же сильно старался и не проиграть. И вот одиннадцатая партия. Чтобы сохранить шанс на победу в матче, Фишеру обязательно нужно выиграть эту партию. Кровь из носу. А как? И он решился на гамбит. Королевский. Полерио — Муцио.

— Ну да, о той партии до сих пор спорят. Могли бы белые победить, или нет, если бы… ну, дальше я не понимаю — честно признался профессорский сын Сеня.

— Там мудрено понять. Осложнения головоломные. Чёрным есть за что страдать, у них лишний конь. А у белых — инициатива. Но, как шампанское, инициатива постепенно выдыхалась, и к сороковому ходу выдохлась совершенно. А конь у меня остался. Потому Фишер сдался, и я повел шесть с половиной на четыре с половиной. Последняя партия уже ничего не решала в целом. Правда, ставка в пятьдесят тысяч — лакомый кусок. И Фишер старался размочить счёт.

— Но получилась ничья, — вздохнул простой человек Женя.

— Ничья, — согласился я. — Десятая в этом матче.

Если до матча надеялись, что я не проиграю разгромно, как Тайманов, то сейчас моя победа с перевесом в два очка уже кажется скромной. Вот кабы я выиграл не две партии, а четыре… шесть… все двенадцать! Аппетит приходит во время игры. Особенно аппетит болельщиков.

А я ничейному результату в последней партии радовался. И потому что ничья, и потому что последняя. Устал я. Утомился. Вторую половину матча играл на морально-волевых, причем волевых с каждой партией было всё меньше. Но мораль была на высоте. Монастырская, да.

Как бы то ни было, я удержался. Устоял. И победил. С помощью команды. Один бы, может, и не справился. А так — справился.

На обратном пути задержались в Нью-Йорке на два дня. Поездили по городу, заходили в разные места — но в памяти осталось мало. Помню только человека из нашего посольства, который убеждал перевести призовые деньги из BoNY в советский банк. И пожертвовать американской компартии столько, сколько мне подскажет комсомольская совесть.

Я поблагодарил его за дельный совет, но сказал, что торопиться не буду. Спешки нет никакой, напротив. Нужно подумать. Поразмыслить. Почему, собственно, только американской компартии, а не гондурасской?

Он обиделся. Специально, говорит, приехал из Вашингтона, а я, неблагодарный, его не услышал.

Но мне было всё равно. Мне и сейчас всё равно.

По прилёте в Москву я даже в Спорткомитет не зашёл. Пообедал с маменькой и Галиной в «Москве», они меня поздравили, поохали над моим видом, и я поспешил на поезд, где уже команда расселась в купе.

Мой вид? Ну, загорел. Ну, похудел. Сильно похудел, не скроешь.

Двадцать восьмого сентября я, наконец, вернулся домой. Мы все вернулись.

А тридцатого, в понедельник, обследовался на кафедре физической культуры. Шестьдесят два килограмма. А было шестьдесят восемь пятьсот. Шесть с половиной килограммов съел матч. Минус десять процентов массы за три недели.

Так-то показатели в норме. Гемоглобин хороший, лейкоцитов довольно, формула крови нормальная. А килограммы потерял, то это понятно. Напряжение, климат, экзотическая еда.

Положим, еда была обыкновенная. Почти. Не считать же экзотикой яичницу с помидорами или чили кон карне. И потом, ведь это всё позади — и напряжение, и климат. И еда самая разлюбезная, щи со сметаной да пожарские котлеты.

Но бодрость ко мне возвращаться не спешила. Я скверно спал, мало ел, двигался ещё меньше, жадно читал газеты, а за роялем играл Шнитке. В общем, хандрил. То ли ресинхроноз — к нормальному, своему времени тоже нужно привыкать. То ли синдром достигнутой цели.

Фишер побеждён, чего же боле, что я ещё могу совершить в этой жизни? Закончить институт и стать участковым врачом? Да хоть и курортным? А смысл? Прописывать терренкур, доломитный нарзан и стол номер пять во всех отношениях достойное занятие, но это ли мне нужно? А что мне вообще нужно?

Ну, если человек задается подобными вопросами, ему нужно встряхнуться, решили девочки. И устроили пикник на опушке леса. Собрали всю группу, мол, так и так, Чижик в печали, Чижик худеет, Чижика нужно спасать.

Группа откликнулась. Вся.

И вот мы на опушке. Колдуем вокруг мангала, бегаем, пинаем футбольный мяч, ищем поздние грузди.

Развлекаемся.

Меня расспрашивают о матче. Иначе было бы и неестественно.

Я стал знаменитым. Гордость советских людей, уязвленная потерей шахматной короны, воссияла пуще прежнего. Наш Чижик заклевал Фишера! Фишер повержен!

То, что матч наш был, говоря языком футбола, товарищеским, во внимание не принималось. Многие на такую мелочь внимания и не обращали. Чижик победил, значит, он настоящий чемпион и есть. Газеты, радио и телевидение прояснять картину не торопились. Давали обзоры матча, фотографии, просто рассуждения известных шахматистов об очередном закономерном торжестве советской шахматной школы. Из-за этого в тени оказался матч Карпова и Корчного, который в эти дни играется в Москве. Я за матчем поглядываю, но без особого внимания. Кто бы не победил, это будет наш, советский гроссмейстер. Хотя болею, пусть и немножко, за Карпова.

— И что ты теперь будешь делать? — не отставал Игнат.

— Именно сейчас? Постою на воротах. Пошли, постучим мячик.

— Нет, в шахматном смысле.

— В декабре чемпионат Союза. А там видно будет.

Действительно, планов у меня не было. Зарубежные турниры? Может быть, но сильно потом. Хочется заняться чем-нибудь другим, сделать шахматную передышку. В чемпионате, конечно, сыграю, звание чемпиона страны нужно сохранить и приумножить.

И мы пошли гонять мячик. Девушек хлебом не корми — дай ударить по воротам! Может, в институте женскую футбольную команду создать? Ага, как же. Запрещено! Футбол — травмоопасный вид спорта. Асфальт укладывать не запрещено, трактористками быть не запрещено, самолеты пилотировать не запрещено, с парашютом прыгать не запрещено, а футбол — нельзя!

Били девушки по воротам от души, начисто переигрывая ребят. А я старался, ловил мяч.

Иногда получалось.

Потом шашлыки, песни, пляски, а к вечеру коротенький караван из трех автомобилей — две «троечки» и «ЗИМ» — вернулся сначала в город, а потом в Сосновку. Завтра начинается новый учебный год. Третий курс. Уже не новички, а вполне себе солидные студенты.

Теоретически мы учимся с первого сентября. Только я с командой в сентябре был в Лас-Вегасе, остальные либо на сельхозработах, либо отдыхали после летнего сельхозотряда. Или другого стройотряда. И теперь за два с половиной месяца мы должны изучить то, что планируется изучать в четыре. Ну да, ну да, в банки на литр и полтора налить четыре литра знаний. Третий год стараемся, и, не исключаю, подобное будет и впредь. Да что не исключаю, уверен. Должен же кто-то собирать урожай.

Урожай своей картошки я собрал аккурат перед отъездом на матч в США. Выкопал, собрал, просушил и отправил в хранилище. Получилось изрядно: сортовой картофель, уход, полив. На колхозных полях собирают вполовину меньше, и это ещё хорошо, если вполовину. А уж сколько её, картошки, пропадает потом… Пока вывезут, пока поместят в хранилища… А хранилища… Неважные хранилища. Мы её, эту картошку, в феврале перебирать ходили. Эстафетный субботник. Что субботник, не беда, беда — сколько той картошки сгнило зазря. И получается, зазря пахали землю, зазря сажали картошку, зазря её пололи, зазря её убирали — вот мы, например. Сколько зряшной работы… Зачем?

Вот у меня картошка не пропадает. Почти. С полведра из убранного, не больше. Этой весной излишки я в детдом отвёз — любо-дорого глядеть, какая картошка. Гладкая, тугая, будто с выставки. Ну да, сорт хороший, лари специальные, температурный режим… Кто мешает сделать нормальные хранилища и закладывать туда нормально выращенную и нормально собранную картошку?

— О чем задумался, Чижик?

— Картошки, что ли, пожарить? С салом, с луком, укропчиком посыпать и с маринованным огурчиком?

Девочки, конечно, за. Тоже малость отощали в Америке. Не так, как я. По килограммчику потеряли, не больше. Но стараются возместить. Масса тела в силовых единоборствах — фактор столь же важный, как, например, знание дебютов в шахматах. А у девочек в январе соревнования. Мечтают о победах. О первом разряде. Кимоно новые шьют, парадные. Не для соревнований, а так, для демонстраций. На занятиях физкультуры.

Пока они чистили картошку, а я резал сало, наступил вечер. Вечером есть вредно, но ведь в Лас-Вегасе утро. И организм пока не разобрался, где он сейчас. Так что немножко — можно.

А много и не было. Граммов по двести на человека. Умеренность, монастырская умеренность.

И ещё треть сковородки я оставил про запас. Подумалось: а оставлю-ка я треть на всякий случай.

И он пришел, всякий случай. В лице Андрея Николаевича Стельбова, первого секретаря чернозёмского обкома КПСС, члена Центрального Комитета той же партии. И отца Пантеры.

Прежде, года два назад, мы бы притихли, как воробьи перед грозой. А сейчас — ничего.

— Давай-ка, папа, картошечки поешь, картошечка у Чижика вкусная, — сказала Ольга.

— Можно и поесть, — согласился Андрей Николаевич.

И поел.

Но мы понимали — не за картошкой он ко мне пришел. И воробьи, не воробьи, а всё ж притихли. Не совсем. Продолжали обсуждать завтрашний день, расписание занятий, кто нас повезёт (вызвалась Лиса), ну, и о погоде, конечно, тоже поговорили.

Наконец, картошка съедена.

— Я, девушки, с вашего позволения, похищу у вас Чижика на время. Мужской разговор! — сказал Андрей Николаевич, вставая из-за стола.

Я подмигнул Ольге — незаметно для Стельбова, конечно.

Ну, о чем может идти разговор — мужской разговор! — между отцом взрослой девицы на выданье и молодым неженатым человеком?

О деньгах. Конечно, о деньгах.

Мы поднялись наверх, в кабинет. Я усадил Андрея Николаевича в кресло для гостей, а сам сел за стол. По-хозяйски, да.

— Итак, Андрей Николаевич, вы пришли поговорить о деньгах.

Стельбов моргнул два раза, вот и вся реакция.

— В том числе, — подтвердил он.

— А о чём ещё?

— О жизни, Михаил, о жизни. Юрий Владимирович передает тебе привет. Он о тебе много слышал. И много знает.

— Привет — это замечательно, — сказал я.

— Ты хорошо говорил на пресс-конференции, и ещё лучше молчал, — продолжил Стельбов.

Я и промолчал, раз это лучше.

— Ну, и конечно, победа на Фишером — это достижение. Сумел.

— Я старался.

— Все старались. А победил ты.

— С этим спорить не буду. Только я был не один.

— Это я знаю.

Мы помолчали.

Что ж, я молчать умею. Шахматы учат — молчать. Могу пять часов промолчать. Легко.

— Теперь о деньгах, — первым заговорил Стельбов. — Сколько там тебе американцы дали?

— Сколько заработал, столько и дали. Точнее — заплатили согласно условию матча.

— Ну, пусть заплатили. Так сколько?

— Четыреста пятьдесят тысяч долларов Соединенных Штатов Америки. Чистыми. Свободными от налога.

— От американского налога, — уточнил Стельбов.

— Разумеется. Я уже подал заявление в фискальные органы, хочу, мол, выплатить положенный налог. Путь посчитают только. Чтобы два раза не вставать.

— А чем платить собираешься?

— По закону, как резидент, рублями. Согласно текущего курса.

— Хорошо, а скажи мне, что ты собираешься с этими деньгами делать? Четыреста пятьдесят тысяч — это немало.

— Четыреста сорок тысяч. Десять тысяч мы их потратили на всякие нужные вещи. Сопутствующие расходы. Представительские.

— Потратили — ладно, речь не об этом. Четыреста сорок тысяч — сумма значительная. Так на что? Тряпки, электроника, даже автомобиль — это десять, много пятнадцать тысяч. А остальное?

— Автомобиль мне не нужен, электроника тоже. Уже есть.

— Вот видишь. Конфет накупишь?

— Я их пока не собираюсь тратить. Я их в банки положил. В бэнк оф Нью-Йорк, там мне счёт открыли. И в Дойче Банк. Там у меня уже был счёт. Ну, да вы знаете.

— Я знаю, — подтвердил Андрей Николаевич.

— Поскольку частнопредпринимательская деятельность у нас запрещена, остается деятельность потребительская. Вот и буду потихоньку потреблять. А пока пусть полежат. Есть не просят, и проценты идут. На хорошую машину в год набегают, проценты-то.

— А почему не в нашем, не в советском банке? Почему в немецком?

— Мне так удобнее. Вы пробовали получить валюту в нашем советском банке? Вот и не пробуйте. Мне Спасский рассказал, Борис Васильевич. А отделения Дойче Банка есть во всех западноевропейских странах. Если не самого банка, так контрагентов. Доведётся, к примеру, в Мадриде играть, или в Лондоне, всегда деньги под рукой.

— А если не доведётся?

— А если мне за границу путь закроют, то и печалиться не о чем будет. Есть у меня валюта, нет у меня валюты — какая тогда разница?

— А не хотел бы ты, к примеру, отдать эти деньги на строительство, скажем, школы? Или больницы?

— Не моё это. Если бы было можно, я бы журнал завёл.

— Какой журнал?

— Да я как-то говорил. Литературный, молодёжный. Приключения, про разведчиков наших, про СМЕРШ, про милицию. Фантастику тоже. Путешествия. Лучшие переводные произведения прогрессивных зарубежных авторов-остросюжетчиков. Да хоть и не прогрессивных. Вот побывал я в американском кино, и скажу, что оно, американское кино, так против Америки работает, что нашим агитатором у них учиться нужно. Министры и сенаторы в американском кино воры и прохвосты, полиция с мафией вась-вась, преступность, безработица, нищета… Ну, и в книгах тоже — полное разоблачение американского рая. Если правильные книги выбирать. Вот и хотел бы журнал, вроде «Искателя», только чтобы не раз в два месяца, а наоборот, два раза в месяц выходил. С открытой подпиской. И с книжными приложениями. Вот на такой бы журнал я и доллары бы отдал все, на типографию, оборудование и что потребуется. И рубли бы тоже отдал. То есть вложил. И не прогадал бы: миллион подписчиков бы имел. Или три. Да только пустое это. Облако. Дым. Потому что частное предпринимательство у нас дело уголовно наказуемое.

— Вот, какие, значит, у тебя мысли в голове… — протянул Стельбов.

— У меня в голове мыслей много, Андрей Николаевич. Да не всякое лыко в строку, не всякую мысль и говорить стоит. Это я вам… по-соседски.

— Ну, спасибо за доверие, Михаил.

И тут зазвонил телефон. Громко, часто, требовательно.

— Извините, Андрей Николаевич, межгород, — я снял трубку.

— Да, я. Привет, Анатолий. Конечно! Я старался. Да, как договаривались. Непременно. Так что давай, побеждай. Уверен. Нет, не одной левой, но победишь. Ни пуха.

— Это Карпов звонил, — объяснил я Стельбову. У него матч с Корчным. Кто победит — встретится с Фишером.

И я обещал Карпову помочь в подготовке — с Фишером, не с Корчным.

— И как, поможешь?

— Конечно. Уже помогаю, — я показал на листы, сложенные стопочкой в углу стола. — Детальный анализ моего матча с Джеймсом Робертом Фишером. Разбор партий. Ну, и остальное.

— То есть у тебя с Карповым хорошие отношения?

— Товарищеские. Потом, конечно… Но то потом. Сейчас нужно вернуть корону. Анализы, наработки, они хороши сейчас. Пока свежие. Чем пропадать, пусть пользу принесут. Я-то с Фишером если и сыграю за корону, так только в семьдесят восьмом. К тому времени Фишер будет другой. Совсем другой. Но сегодня мои анализы пригодятся. Я считаю, что шахматной короне место в Союзе. А потом мы как-нибудь, да разберемся, кому она к лицу, чьи в лесу шишки. Главное, разыгрывать корону нужно среди своих. Советских. Такая уж традиция со времен Ботвинника.

— Да… Непросто тебе будет, Чижик.

— Всем будет непросто, Андрей Николаевич. Всем. Но мы справимся. Кто, если не мы?