Редактор Линге

XIV

Въ кулуарахъ и комитетскихъ комнатахъ стортинга ходили взадъ и впередъ представители разныхъ партій — и либералы, и консерваторы; всѣ они были заняты предстоявдшмъ важнымъ рѣшеніемъ, на всѣхъ лицахъ было написано напряженіе. Редакторы, референты, посланники, знатные посѣтители, члены стортинга ходили взадъ и впередъ, шептались по зтламъ, качали головой, отстаивали свои взгляды и не знали, какъ помочь дѣлу. Линге подхватилъ одного изъ колеблющихся, ободрялъ его, — вообще онъ разсчитывалъ на своихъ. Редакторъ «Норвежца» тоже прохаживался то съ однимъ, то съ другимъ; онъ былъ блѣденъ и подавленъ торжественностью этого часа; онъ почти ничего не говорилъ и напряженно считалъ минуты. Тамъ, въ залѣ, теперь говорилъ Ветлезенъ. Никто не трудился слушать его; рѣчь его касалась устройства маяка на берегу; но всѣ знали, что когда Ветлезенъ кончитъ, будетъ сдѣлана интерпелляція. Правая хочетъ интерпеллировать. Редактору «Норвежца» вовсе не хотѣлось, чтобы это, когда-то такъ превозносившееся министерство, было низвергнуто такимъ постыднымъ образомъ; но если правая займетъ мѣсто, это будетъ справедливо; этого никто не можетъ отрицать. Правительство въ продолженіе многихъ лѣтъ противилось желаніямъ лѣвой, оно усиливало реакціонную церковную политику, не исполняло своихъ обѣщаній, втоптало честность въ грязь — оно должно пасть.

Линге начиналъ терять надежду. Онъ хотѣлъ еще попробовать убѣдить владѣльца желѣзныхъ мастерскихъ Биркеланда, но ему не удалось ни на волосокъ сдвинуть его съ пути истины. Линге пожалъ плечами, но чувствовалъ себя не на высотѣ своего призванія. Онъ усталъ, ему было какъ-то неловко въ этой толпѣ смущенныхъ, серьезныхъ людей, относившихся такъ торжественно къ этимъ вещамъ. Линге не могъ дольше выдерживать этого. Онъ задержалъ перваго человѣка, попавшагося ему навстрѣчу, и принялся шутить. Въ эту самую минуту мимо него прошелъ редакторъ «Норвежца», сгорбленный и подавленный безпокойствомъ. Линге не могъ дольше оставаться серьезнымъ, онъ указалъ на редактора и сказалъ:

— Нѣтъ, посмотрите на этого козла отпущенія, взявшаго на себя всѣ грѣхи міра!

Нѣтъ, немыслимо оставаться дольше среди этой скуки! Линге взглянулъ на часы, — онъ условился съ фру Дагни, что, наконецъ, сегодня вечеромъ они отправятся вмѣстѣ въ театръ; пора было итти, онъ не хотѣлъ опоздать, какъ въ послѣдній разъ; здѣсь онъ ничего не можетъ помочь, даже если и останется; исходъ сомнителенъ. Но развѣ дѣло будетъ вѣрнѣе, если онъ останется? Это продолжится, можетъ быть, еще съ полчаса. Но Бетлезенъ уже кончилъ свою рѣчь, и представители хлынули въ залу, чтобы голосовать. Линге абсолютно не могъ оставаться дольше. Помочь онъ все равно никому не можетъ.

Линге отправился въ театръ…

Въ залѣ тинга голосованіе происходило съ чрезвычайной медленностью, — казалось, всѣ боялись покончить съ этимъ и имѣть дѣло съ чѣмъ-то новымъ.

Наступила маленькая пауза.

Галлерея была биткомъ набита слушателями. Лео Хойбро нашелъ мѣстечко въ ложѣ корреспондентовъ и сидѣлъ тамъ, затаивъ дыханіе. На галлереѣ всѣ знали, что сейчасъ должно случиться, и всѣ сидѣли тихо, не шевелясь.

Но вотъ поднимается лидеръ правой:

— Господинъ предсѣдатель!

Представители сословій бросились къ нему, образовали кольцо вокругъ оратора, стоятъ передъ нимъ и смотрятъ пристально ему въ лицо. Требованіе объясненія было коротко и ясно, — это билъ запросъ, подчеркнутый запросъ. Когда лидеръ правой сѣлъ, старый предсѣдатель смотритъ то на однихъ, то на другихъ, куда склониться?

Наконецъ, онъ передалъ интерпелляцію съ подписями по вѣрному адресу, — первому министру, сидѣвшему на своемъ мѣстѣ и рывшемуся въ бумагахъ, какъ будто ничего не случилось.

Его превосходительство помолчалъ съ минутку. Ждалъ ли онъ поддержки, обѣщанной ему Линге? Почему никого не было на его сторонѣ, абсолютно никого?

Прежде въ этой залѣ не было никого, кто бы умѣлъ такъ, какъ онъ, заставлять блестѣть глаза и биться сердца, а теперь все тихо: только за собой въ большой залѣ онъ слышалъ, какъ дышали представители сословій.

Его превосходительство поднялся и сказалъ нѣсколько словъ. Развѣ нельзя было отвратить эту бурю обращеніемъ въ парламентъ?

Онъ попробовалъ сказать нѣсколько словъ о своемъ долгомъ трудовомъ днѣ, объявилъ, что если страна больше не нуждается въ его услугахъ, онъ сумѣетъ на старости найти пріютъ. Онъ сѣлъ. Онъ сказалъ много словъ, не отвѣтивъ на вопросъ; его искусство говорить было очень велико.

Но лидеръ правой прижалъ его къ стѣнѣ. — Да или нѣтъ, отвѣтъ, рѣшеніе!

И снова его превосходительство чего-то ждетъ. Чего онъ ждетъ? Никто не поднимается. Никто не выступаетъ за него.

Тогда его превосходительство кладетъ конецъ этидіъ мукамъ: министерство завтра подастъ въ отставку. Его Величество уже подготовленъ къ этому.

Его превосходительство складываетъ свой портфель, кладетъ его подъ мышку, — и все это холодно и спокойно, будто ничего не случилось. Члены совѣта по-двое слѣдуютъ за нимъ.

Министерство было низвергнуто.

Хойбро старается выбраться изъ своей ложи и пробирается, наконецъ, съ большимъ трудомъ на лѣстницу. Итакъ, министерство пало, маневры Линге не могли его спасти; чѣмъ теперь Линге будетъ привлекать вниманіе публики?

Хойбро только что былъ въ городѣ и отослалъ свою брошюру. Она не поспѣла во-время, чтобы имѣть вліяніе на паденіе министерства, но это и не было нужно; все-таки довѣрчивая лѣвая побѣдила, рекламная политика «Новостей» не помогла, и Хойбро радовался въ душѣ, что лѣвая была на вѣрномъ пути.

Онъ не жалѣлъ ни объ одномъ словѣ изъ своей брошюры; онъ не измѣнилъ бы въ ней ни одного предложенія. Онъ изобразилъ въ ней Линге какъ натуру, потерпѣвшую кораблекрушеніе, какъ одареннаго талантомъ жулика, настолько испортившагося за послѣдніе годы, что онъ играетъ теперь роль кельнера бульварной публики. Что говорили въ городѣ? Весь городъ вчера смѣялся надъ совѣщаніями правой по поводу предсѣдателя первой камеры.

Темой для разговоровъ въ городѣ на этой недѣлѣ служила статья «Новостей» о нападеніи въ Зандвикенѣ. Это еще вопросъ, получали ли остальные люди въ городѣ такое же удовольствіе отъ статей «Вечерней почты», какъ сама эта газета…

Какъ только что-нибудь приключалось, прибѣгалъ Линге, кланялся и разспрашивалъ многоуважаемый городъ о его многоуважаемыхъ взглядахъ на вещи; узнавъ это, онъ снова кланялся.

Ну, объ этомъ нечего больше распространяться. Но прошу обратить вниманіе, что этотъ ненадежный человѣкъ, лишенный всякихъ убѣжденій, судитъ людей и вещи лишь при помощи его способностей подслушивать мнѣніе города. Его легкій взглядъ на вещи вызываетъ споры, сѣетъ смуту и ослабляетъ чувство отвѣтственности въ людяхъ. Прочь съ дороги! Линге хочетъ сдѣлать переворотъ, Линге хочетъ привлечь публику необыкновеннымъ новымъ событіемъ! Онъ является совсѣмъ съ другой стороны, онъ удивляетъ, онъ переворачиваетъ все вверхъ дномъ; онъ не уважаетъ даже своего прежняго мнѣнія, онъ подсмѣивается надъ нимъ, вышучиваетъ его и предоставляетъ ему быть забытымъ.

Для такого человѣка честность или нравственность являются пріятными и красивыми домашними добродѣтелями, а политическая вѣрность и правдивость — пустой фразой. Сообразно съ этимъ онъ и поступаетъ. Своими неожиданными маневрами онъ заставляетъ сомнѣваться въ честной работѣ лѣвой, даетъ иностранной прессѣ совершенно ложныя представленія о норвежскомъ народномъ самосознаніи и отклоняетъ наши переговоры со шведами о нашихъ правахъ. Онъ не желаетъ погубить лѣвой, онъ хочетъ задать тонъ, чтобы читалась его газета; онъ хочетъ играть роль, хочетъ, чтобы о немъ говорили. Ахъ нѣтъ, онъ не хочетъ губить лѣвой, — это было бы черезчуръ грубо; онъ отниметъ у нея только всю ея сущность, все значеніе, а затѣмъ пусть она продолжаетъ существовать. Вотъ уже три мѣсяца, какъ онъ былъ вѣрнымъ приверженцемъ лѣвой и писалъ для своей партіи, но на четвертый мѣсяцъ онъ придумываетъ средство поразить людей, онъ выпускаетъ номеръ, который окончательно сбиваетъ съ толку лѣвую и радуетъ правую своими полускрытыми уступками.

Такимъ путемъ Линге хочетъ пробраться въ правую. Онъ хочетъ заполучить подписчиковъ и изъ правой, онъ хочетъ заинтересовать и правую, а правая не указываетъ ему на дверь, — по крайней мѣрѣ, не всѣ консерваторы; вѣжливые люди не выталкиваютъ его. Онъ заинтересовалъ ихъ? Да! Онъ, дѣйствительно, очень интересенъ. Онъ дѣлаетъ даже имъ всякаго рода уступки! Нестойкіе, жалкіе члены этой партіи уничтожаютъ себя, идя на уступки.

Широко распространилъ Линге свою плохо задрапированную честность. «Новости» всегда правы въ вопросахъ самоубійствъ и преступленій противъ нравственности; «Новости» не оставляютъ въ покоѣ гадальщицъ и агентовъ, онѣ накрываютъ ихъ съ холодной справедливостью; для Линге открыты всѣ пути, чтобъ ловить людей и черезъ это очищать общество отъ преступленій и всякаго рода продѣлокъ.

Но, вѣдь, должно же быть что-нибудь въ этомъ человѣкѣ, завоевавшемъ себѣ такое прочное имя? Только одно то, что онъ былъ нѣкоторое время извѣстной силой въ странѣ, нуждавшейся въ издателяхъ газетъ, и именно въ это время онъ началъ успѣшную агитаторскую работу. Онъ началъ писать свои зажигательныя эпиграммы, — раздались выстрѣлы, они отдались эхомъ наверху, въ горахъ, и внизу, въ долинахъ; выстрѣлы были смѣлы, никто не могъ имъ подражать. Высоко и низко стоящіе, большіе и малые, — всѣ должны были служить ему мишенью; лишь такія недосягаемыя личности, какъ величайшіе поэты, величайшіе композиторы, величайшіе спортсмены, популярные герои всякаго рода, находящіеся подъ защитой города, могли избѣгнуть эпиграммъ Линге. Такимъ образомъ, человѣкъ укрѣпилъ свое положеніе: онъ сердито нападалъ, онъ стрѣлялъ, это правда, но зато онъ щадилъ тѣхъ, кто былъ достоинъ пощады.

Никто не сознавалъ, что только въ такой маленькой странѣ, гдѣ журнальное дѣло было поставлено такъ плохо, Линге могъ играть роль. Въ большомъ государствѣ онъ дѣлалъ бы лишь вырѣзки изъ газетъ; въ Афганистанѣ онъ выдавалъ бы себя за лѣкаря и продѣлывалъ бы фокусы съ пескомъ.

Лѣвая должна остерегаться этого человѣка. Пока лѣвая представляетъ изъ себя такую разрозненную партію и застряла въ переговорахъ по поводу уніи, Линге въ продолженіе трехъ мѣсяцевъ будетъ принадлежать лѣвой, а правой — на четвертый мѣсяцъ, — но если лѣвая объединится въ одинъ прекрасный день, то Линге опять нераздѣльно будетъ принадлежать большей партіи. Такой поборникъ не долженъ служить честнымъ и идеальнымъ стремленіямъ лѣвой. Линге показалъ себя, какъ спекулянтъ, отъ него всего можно было ожидать, онъ на все былъ способенъ. Въ открытыхъ спорахъ онъ считаетъ лишнимъ серьезный тонъ, и со всѣми обращается очень легко и нахально. Это стрѣлокъ, убѣжавшій съ поля битвы и приводящій въ ужасъ всѣхъ женщинъ въ странѣ кровавыми пятнами на своемъ платьѣ. А если женщины будутъ его спрашивать, какъ было дѣло, то онъ имъ отвѣтитъ:- Что случилось? Я убилъ десять тысячъ человѣкъ, — больше я не могъ, но я опять примусь за дѣло, клянусь, я это сдѣлаю, какъ только обстоятельства поправятся.

Вотъ каково было содержаніе брошюры Хойбро. Кромѣ того, были здѣсь и чисто личные намеки, тайны, которыя Хоибро удалось узнать отъ Лепорелло, кое-что о похожденіяхъ редактора въ городѣ и за его предѣлами. Во всякомъ случаѣ, видно было, что онъ изобразилъ этого человѣка такимъ, ненавидя его; этотъ великій человѣкъ, сидѣвшій въ своемъ бюро и произносившій приговоры всему и всѣмъ, былъ никто иной, какъ перебѣжчикъ, у котораго рыльце было въ пуху. Въ заключеніе своей брошюры Хойбро объявилъ, что цѣлью его статьи было снять маску и разоблачить Линге и его низкую политику. Лѣвая стала сильнѣй. Она требуетъ преданности и вѣрности отъ своихъ приверженцевъ, а этого требовать она въ правѣ, она это заслужила…

Съ поникшей головой возвращался Хойбро домой, — черезъ недѣлю въ банкѣ истечетъ послѣдній срокъ, а у него не было денегъ; если не случится какого-нибудь чуда, то положеніе будетъ безвыходно. Фру Илэнъ два раза уже говорила съ нимъ о своемъ долгѣ: Фредрикъ почти ничего теперь не зарабатываетъ въ «Новостяхъ», послѣдній мѣсяцъ онъ заплатилъ счетъ булочной, — это все, что онъ могъ сдѣлать. И фру Илэнъ не была даже въ состояніи отказываться, когда Хойбро каждый мѣсяцъ приходилъ съ платой за квартиру; она заняла у него полтораста кронъ, но что же ей оставалось дѣлать, когда ей приходилось такъ туго? Бѣдная фру Илэнъ, дѣйствительно, находилась въ очень тяжеломъ положеніи, и когда Хойбро приходилъ платить за комнату, ей не оставалось ничего другого, какъ только брать. Должны же настать лучшія времена; въ худшемъ случаѣ Фредрику придется ѣхать въ Америку, туда уѣхало много очень хорошихъ людей.

Да, но отъ этого Хойбро не было легче. Ему придется пойти къ директору банка, заявить о томъ, что онъ не можетъ платить, и попросить отсрочки на мѣсяцъ; онъ не хотѣлъ этого объявлять, выдавать себя; если бы впереди былъ хоть мѣсяцъ, — онъ могъ бы какъ-нибудь выкарабкаться. Развѣ не было досадно — выплачивать аккуратно, день въ день, всѣ сроки и въ концѣ концовъ сѣсть на мель! Еще цѣлый мѣсяцъ онъ долженъ дрожать, и можетъ быть, все обнаружится именно въ этотъ мѣсяцъ.

Хойбро незамѣтно дошелъ до дому. Онъ открываетъ входную дверь и встрѣчаетъ Шарлотту: она выходитъ съ посудой въ рукахъ изъ комнаты. Въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль онъ ни слова съ ней не говорилъ; она сдѣлалась такой тихой и молчаливой. Хойбро замѣтилъ, что Бондезенъ больше не приходилъ къ Илэнамъ, и не могъ понять, что это значитъ.

Онъ кланяется, Шарлотта благодаритъ. Она благодаритъ за брошюру, которую Хойбро вчера занесъ въ ея комнату; она прочла ее съ громаднымъ интересомъ. Но Фредрикъ качалъ головой и очень сердился.

Она пошла съ посудой въ кухню, а Хойбро пошелъ къ себѣ въ комнату. Онъ сѣлъ на качалку и закрылъ глаза. Она стала такой блѣдной, худой, маленькія розовыя пятнышки выступали рѣзче на ея лицѣ, губы незамѣтно дрожали. Нѣтъ! Всли вспомнить то время, когда онъ только что пріѣхалъ въ этотъ домъ, какъ она сіяла тогда и смѣялась! Теперь ея голосъ сталъ какъ-то тише, и она неохотно смотрѣла людямъ въ глаза. И все-таки, несмотря на это, онъ весь дрожалъ, когда она подходила къ нему, онъ не обращалъ вниманія на ея небрежность, на ея растрепанные волосы.

Кто-то постучался въ дверь, онъ крикнулъ:

— Войдите!

Это была Шарлотта. Она вымылась, причесалась, какъ въ былые дни; ея руки были тонкія и красивыя.

— Не мѣшаетъ ли она? Она хотѣла только спросить, знаетъ ли Линге, кто написалъ брошюру?

— Пока еще, можетъ быть, нѣтъ, — отвѣчалъ Хойбро, — но, во всякомъ случаѣ, онъ это узнаетъ… Не хочетъ ли она присѣсть? Пожалуйста!

Онъ всталъ и подвинулъ къ ней качалку. Она сѣла и спокойно продолжала сидѣть на качалкѣ.

— Но тогда васъ, значитъ, обвинятъ? — спросила она. — Я не знаю, но вѣдь это можетъ дойти до суда.

— Вы такъ думаете? — отвѣчалъ онъ и разсмѣялся.

— Находите ли вы, что я поступилъ нехорошо по отношенію къ редактору?

Шарлотта молчала. Шарлотта, такъ хорошо знавшая Линге, не могла защитить его ни однимъ словомъ. Стройная и красивая, она сидѣла на стулѣ, почти не поднимая глазъ; и отчего она сдѣлалась такой пугливой? И почему она именно теперь пришла къ нему?

— Мими Аренсенъ просила передать вамъ поклонъ, — сказала она и бросила на Хойбро быстрый взглядъ.

Но Хойбро совсѣмъ забылъ, кто такая эта Мими Аренсенъ; только послѣ нѣсколькихъ разспросовъ онъ вспомнилъ, что провожалъ эту молодую даму какъ-то разъ въ зимній вечеръ, въ бурю и непогоду.

— Вотъ какъ? Благодарю васъ! — сказалъ онъ.

— Да, теперь онъ вспомнилъ, — она удивительно красива; онъ помнитъ ея лицо, въ которомъ столько невинности; оно такое невинное и чистое, не правда ли? Да, у нея коротко остриженные волосы, но…

Шарлотта нагнулась и подняла какую-то ниточку съ ковра.

— Да, она очень красива, — сказала она.

— Удивительно, — продолжалъ онъ, — что эта черта невинности, въ сущности говоря, такъ много придаетъ прелести. Можно быть некрасивой, уродливой, — но открытые глаза, невинный лобъ дѣлаютъ лицо красивымъ, милымъ.

Шарлотта воспользовалась этимъ случаемъ, чтобы отвѣтить ему:

— Да, многіе утверждаютъ это.

— Да, многіе это находятъ, — сказалъ онъ, — нѣкоторыя старыя женщины, къ нимъ принадлежу и я.

Собственно говоря, не оставалось ничего больше сказать объ этомъ; но вдругъ Шарлотта заволновалась; съ мукой въ голосѣ, рѣзко она воскликнула:

— Что-то въ этомъ родѣ вы говорили уже и раньше, но, Боже мой, что же должны дѣлать тѣ, которыя… я не думаю, чтобы у васъ были такіе средневѣковые взгляды, Хойбро!

Онъ удивленно посмотрѣлъ на нее. Она тоже начинаетъ защищать падшихъ женщинъ? Вѣдь прежде она была съ нимъ согласна. Онъ тоже вспылилъ и сказалъ:

— Средневѣковые взгляды? Да, я не изъ такихъ, какъ норвежскій радикалъ Бондезенъ, — если онъ вамъ это внушилъ, то… Не онъ? Ну, во всякомъ случаѣ, у насъ съ вами мнѣнія расходятся насчетъ этого вопроса.

Потомъ онъ продолжалъ:

— По правдѣ говоря, теперь уже больше не стыдятся, вступаютъ въ бракъ уже болѣе или менѣе испорченными; съ дѣвушкой обращаются, какъ съ первой встрѣчной женщиной — прошу извиненія! Онѣ разгуливаютъ себѣ по Карлъ-Іоганнштрассе, какъ ни въ чемъ не бывало; сегодня она кланяется своему возлюбленному на виду у всѣхъ, завтра съ другимъ идетъ къ вѣнцу. Я говорю только, что я бы не могъ жениться на такой. Вы бы могли? Знать, что женщина, съ которой ты связанъ на всю жизнь, что она бывала… лежала… ухъ! всю жизнь сознавать, что вотъ эти руки, эта грудь… что ты повѣнчанъ съ какими-то остатками человѣческими… И быть приговореннымъ вдыхать въ себя съ каждымъ вздохомъ этотъ запахъ другого! Я сказалъ только, — что касается меня, я бы этого не могъ!

— Да, такъ можетъ разсуждать только тотъ, кто чистъ.

— Я не понимаю, что такое съ вами сегодня вечеромъ, вы непремѣнно хотите защищать эти некрасивыя вещи! Я не понимаю. Чистъ? Вы должны знать, что я далеко не невиненъ; но все-таки я настаиваю на томъ, что я сказалъ. Я, къ сожалѣнію, настолько виновенъ, что если бъ мой грѣхъ былъ извѣстенъ міру, я сидѣлъ бы въ данную минуту въ тюрьмѣ! — Хойбро поднялся возбужденно и всталъ передъ ней. — Значитъ, я не чистъ. Вотъ почему каждый можетъ мнѣ сказать: Нѣтъ, съ тобой я не могу повѣнчаться, потому что ты не чистъ. — Хорошо, отвѣчаю я, я тоже самое сдѣлалъ бы на твоемъ мѣстѣ! Тогда я лишаю себя жизни или проклинаю, или стараюсь забыть, смотря по тому, насколько сильна моя любовь.

Шарлотта молчала. Болѣе спокойный, улыбаясь, онъ прибавилъ:

— Но если встрѣтится мнѣ дѣвушка, которая захочетъ быть моей женой, несмотря на то, что я виновенъ, — хорошо, значитъ она другого мнѣнія обо мнѣ, и мы поженимся.

Итакъ, значитъ, онъ никого не обманывалъ, ничего не скрывалъ. И чего онъ старается? Его дѣло погибло, давно погибло, онъ давно это сознавалъ. А теперь это обнаружилось еще яснѣе. Шарлотта сидѣла совершенно равнодушная: все, что онъ сказалъ ей, нисколько ея не трогало; даже то, что онъ выдалъ себя, не произвело на нее впечатлѣнія.

— Ну, что же, женитесь тогда, — сказала она разсѣянно. Но когда она поднялась и посмотрѣла на него, она прибавила: — Я сознаю, впрочемъ, что вы правы.

Онъ не ожидалъ такой уступчивости.

— Нѣтъ, я не правъ, — перебилъ онъ ее поспѣшно. — Въ общемъ, я не правъ, и я не хотѣлъ вовсе этого сказать. Но я правъ относительно самого себя настолько, насколько это касается меня самого. Я бы не могъ иначе поступить.

Шарлотта вышла. Ей ничего не нужно было. Она не сказала больше ни слова, она вышла съ поднятой головой, холодная и увѣренная, лунатикъ.