Редактор Линге

XVI

Въ бюро «Новостей» стало тише. Неустойчивость Линге въ политикѣ пугала его друзей; только кое-кто изъ самыхъ преданныхъ собрались, чтобы образовать нейтральную партію: одинъ адвокатъ, два профессора, три-четыре дамы, занимающіяся политикой; они посѣщали его довольно часто и участвовали въ его листкѣ. Никто не зналъ, къ кому же, въ концѣ концовъ, принадлежитъ Линге.

Да онъ и самъ этого не зналъ. Въ бюро, зарывшись въ газеты и бумаги, въ мрачномъ настроеніи, разочарованный, убитый, сидитъ Линге въ своемъ креслѣ и размышляетъ. Его кресло когда-то можно было сравнить съ трономъ; теперь же его съ трудомъ можно считать за устойчивую скамейку. Самъ онъ низведенъ до обыкновеннаго редактора, уличеннаго въ ошибкахъ, въ колебаніихъ и даже въ недобросовѣстности. И чего только не бываетъ на бѣломъ свѣтѣ!

Послѣдніе дни были очень тяжелыми для Линге. Противъ всѣхъ ожиданій, когда онъ отправился въ назначенный вечеръ съ фру Дагни въ театръ, онъ былъ отвергнутъ самымъ рѣшительнымъ образомъ: да, эта честная женщина чуть было не выставила его за дверь. Не будучи увѣреннымъ въ своей побѣдѣ, онъ никогда не рисковалъ, а вотъ тутъ его горячее сердце увлекло и поставило его въ неловкое положеніе по отношенію къ этой холодной, разсчетливой женщинѣ! Онъ не могъ понять этого. Правда, онъ не могъ доставить фру Дагни удовольствія, достать орденъ для ея мужа. Всѣ обстоятельства были противъ него, — министерство пало, его пѣсня была спѣта; но онъ надѣялся, что фру Дагни въ немъ самомъ что-нибудь нашла, что она цѣнила его личность. Ну, а оказалось, что этотъ орденъ, дѣйствительно, имѣлъ значеніе для этой женщины, и между ними все было кончено, разъ онъ его не могъ достать. Развѣ это не смѣшно! Онъ, вѣдь, ничего не сдѣлалъ; онъ только обнялъ ее за талію, смѣялся про себя тихо: хи-хи-хи, ты моя, ты моя! Вдругъ она ушла въ свою спальню и повернула ключъ въ замкѣ. Она предоставила старой фрёкэнъ Гуде проводить его до дверей; таковъ былъ грустный конецъ этого визита.

Много ночей Линге спалъ опять съ сжатыми кулаками, какъ въ свои первые студенческіе годы. Куда бы онъ ни обращался, всюду онъ получалъ отказъ. Превратности судьбы брали верхъ: брошюра Хойбро причинила ему много непріятностей и досады. Что ему дѣлать съ этой статьей? Пройти мимо, обратить все въ шутку? Теперь уже больше не было фру Дагни, которая просила бы за этого дурака съ блуждающей кометой. Нужно высмѣять его и заглушить его слова смѣхомъ людей. А съ съ другой стороны, благоразумно ли связываться съ нимъ? Богъ знаетъ, на что онъ способенъ; отъ негодяя всего можно ждать. Линге рѣшилъ умолчать и о статьѣ и объ авторѣ. Это будетъ самымъ благороднымъ. Кромѣ того, онъ зналъ, что если онъ будетъ молчать, то и другія газеты будутъ молчать, включая и «Норвежца», который будетъ ждать, пока Линге скажетъ свое слово, и тогда все это дѣло будетъ навѣки погребено.

Но черезъ двѣ недѣли Линге измѣнилъ свое рѣшеніе, — онъ не могъ спать въ такое время; нѣтъ, на это онъ не способенъ. Во всякомъ случаѣ, онъ долженъ указать на то, что «Новости» очень хорошо освѣдомленный листокъ и что ему извѣстенъ анонимный клеветникъ. Человѣкъ этотъ служитъ въ такомъ-то и такомъ-то банкѣ, противъ его образа жизни, можетъ быть, ничего нельзя сказать, — этого Линге не знаетъ; онъ попробуетъ сдѣлать намекъ на не совсѣмъ хорошіе отзывы. Человѣкъ, котораго выдаютъ собственные друзья, не совсѣмъ чистъ, а Андрэ Бондезенъ назвалъ его болваномъ и разбойникомъ. Для большей вѣрности Линге послалъ опытнаго Лепорелло къ начальнику Хойбро, чтобы справиться о немъ; но тамъ ему указали на дверь. Линге находитъ, что это начинаетъ переходить всякія границы; человѣку, приходившему отъ «Новостей», отъ него, указали на дверь? Онъ возмущенъ и отправляется самъ лично къ директору банка во имя порядка и закона. Онъ еще чувствуетъ въ себѣ прежнюю силу, и съ высоко поднятой головой, какъ человѣкъ, который никогда не сгибается и не колеблется, онъ входитъ въ банкъ. Съ глазу на глазъ съ директоромъ онъ говоритъ ему, зачѣмъ онъ именно пришелъ, — пожалуйста, книги!

Дверь вѣжливо, любезно открылась передъ нимъ и столь же любезно закрылась за нимъ.

Терпѣніе Линге лопнуло. Онъ отправился въ свое бюро и написалъ съ сверкающими глазами первую замѣтку. Образъ жизни автора памфлета былъ небезупреченъ, а слава о немъ очень нехорошая.

Брошюра Хойбро была такой несправедливой, такой односторонней, что гнѣвъ Линге былъ вполнѣ понятенъ. Ахъ, какая она была односторонняя! Человѣка съ такими большими заслугами и съ такимъ добрымъ сердцемъ, какъ Линге, нельзя было подвергать насмѣшкамъ страны, даже если бы онъ дѣйствительно дѣлалъ перевороты въ политикѣ, чтобы придать значеніе своему листку. Среди всѣхъ этихъ непріятностей Линге не думалъ только объ одномъ себѣ. Развѣ онъ забылъ бѣднаго поэта на Торденскіольдгассе?

Линге не лишилъ его своей помощи. До сихъ поръ Фредрикъ Илэнъ занималъ мѣсто въ бюро «Новостей», но теперь пусть онъ убирается. Линге нашелъ другого человѣка на его мѣсто, какъ разъ этого новаго, многообѣщающаго генія съ Торденскіольдгассе. Линге прочелъ его начатый романъ и нашелъ въ немъ большія достоинства; нельзя допустить, чтобы гибнулъ талантъ, нужно его поддержать. При этой мысли Линге опять сдѣлался широкой натурой, опять обнаружилъ свое превосходное качество — помогать талантамъ по силѣ возможности. Онъ отворяетъ дверь и кричитъ:

— Илэнъ, мнѣ нужно переговорить съ вами!

Илэнъ входитъ.

— На одномъ собраніи мы порѣшили уменьшить бюджетъ нашего листка, — говоритъ онъ, — я рѣшилъ, что могу справиться въ редакціи и съ меньшими силами, и вотъ нѣтъ другого исхода, — намъ придется съ вами разстаться.

Илэнъ пристально смотритъ на него. Его лицо сдѣлалось блѣднымъ и худымъ. Въ продолженіе цѣлыхъ недѣль онъ работалъ какъ волъ, чтобы заплатить счетъ въ булочную за свою мать: Линге платилъ ему гроши. Поэтому ему приходилось писать замѣтки, безконечное количество замѣтокъ, которыя Линге черезъ нѣкоторые промежутки времени просматривалъ и откладывалъ въ сторону. Когда онъ бывалъ въ хорошемъ настроеніи, онъ отыскивалъ одну изъ этихъ несчастныхъ бумаженокъ и бросалъ ее съ снисходительной улыбкой фактору.

Илэнъ не могъ понять, почему его работа сразу сдѣлалась такой скверной, и онъ писалъ, вычеркивалъ и мучился, чтобы въ слѣдующій разъ сдѣлать что-нибудь получше. Ничего не помогало: его замѣтки возвращались къ нему цѣлыми листами, цѣлыми кипами, а третьяго дня ему вернули ихъ даже непрочитанными.

— Мы съ удовольствіемъ будемъ принимать отъ васъ статьи, — продолжаетъ редакторъ, видя, что Илэнъ молчитъ, — но отъ вашего постояннаго сотрудничества въ газетѣ мы, къ сожалѣнію, должны отказаться.

— Но почему такъ? — спрашиваетъ, наконецъ, Илэмъ и смотритъ удивленно на редактора.

— Да, почему? Это рѣшеніе собранія и, кромѣ того… Но вамъ не нужно непремѣнно сегодня уходить, это можно сдѣлать и завтра или въ какой-нибудь другой день.

Илэнъ все-таки не можетъ понять.

— Я считаю это не очень-то внимательнымъ съ вашей стороны, — говоритъ онъ.

Какая наивность! Линге пожимаетъ плечами и отвѣчаетъ:

— Внимательно! Да, это дѣло взгляда. Развѣ мы не печатали цѣлую массу вашихъ статей и хорошо платили за нихъ? Вы меньше всего можете жаловаться на невниманіе, не правда ли? Насколько я помню, мы напечатали даже разъ замѣтку о рукодѣліяхъ вашей матери и старались рекламировать ея работы.

— Да, но вѣдь это не имѣетъ ничего общаго съ моей работой, — возражаетъ Илэнъ.

Линге овладѣваетъ нетерпѣніе. Онъ садится на свое мѣсто, беретъ бумаги и перелистываетъ ихъ.

Илэнъ чувствуетъ, что въ немъ просыпается злоба. Развѣ онъ не взрослый человѣкъ, развѣ тѣ же «Новости» не дали ему имени въ его родной наукѣ? Онъ говоритъ:

— Я не столько зарабатывалъ въ послѣднее время, чтобы вы могли у меня отнять и это послѣднее.

— Но, Боже мой! — возражаетъ Линге горячо:- развѣ вы не понимаете, что намъ не нужно того, что вы пишете? Вы сами должны понимать, что это никому не нужно, это не представляетъ никакого интереса, и никто этого не читаетъ.

— Но вы сами сказали какъ-то разъ, что это хорошо.

— Ахъ, да! никогда не бываешь достаточно остороженъ съ такими отзывами.

Послѣ этого Илэну нечего было дѣлать, — онъ замолчалъ и медленно пошелъ къ двери. А стипендія? Развѣ въ свое время Линге не обѣщалъ ему устроить стипендію?

Илэнъ возвращается въ бюро. Секретарь спрашиваетъ:

— Что случилось?

— Отказали, — говоритъ Илэнъ съ усталой улыбкой.

Онъ начинаетъ собирать свои бумаги и убирать столъ. Онъ достаетъ цѣлыя связки своихъ статей изъ ящиковъ и съ полокъ; онъ все хочетъ взять съ собой, даже рукопись знаменитой первой статьи о національномъ вопросѣ и двухъ милліонахъ, котррая лежала среди его бумагъ, какъ пріятное воспоминаніе о прежнемъ величіи. Покончивъ съ этимъ, онъ хочетъ пойти къ редактору, чтобы проститься съ нимъ, но ему нужно немножко подождать, — къ Линге пришелъ какой-то человѣкъ, служащій въ министерствѣ, Конгсфольдъ, прямо вошедшій въ бюро къ редактору, какъ будто его дѣло не терпѣло отлагательствъ.

Линге встрѣчаетъ своего стараго товарища студенческихъ временъ съ вопросительнымъ видомъ.

— Пожалуйста, садись!

Конгсфольдъ какъ-то таинственно осматривается, благодаритъ тихимъ голосомъ и достаетъ изъ кармана какую-то бумагу.

— Вотъ списокъ предложенныхъ въ жюри, — говоритъ онъ. — Сегодня вечеромъ онъ отправляется въ Стокгольмъ.

Благодарность Линге за эту неожиданную радость не знаетъ границъ. Онъ съ жадностью просматриваетъ списокъ и жметъ руку Конгсфольду.

— Ты оказалъ мнѣ громадную услугу, старый другъ, можешь быть увѣренъ, что я никогда тебѣ этого не забуду.

Но Конгсфольдъ не хочетъ выпустить изъ рукъ этого списка изъ страха, что его почеркъ можетъ выдать его. — Почемъ знать, мало ли что можетъ случиться; легко могъ быть поднятъ вопросъ объ источникѣ, свидѣтеляхъ. Пусть Линге самъ перепишетъ списокъ.

— Я надѣюсь, что ты не выдашь меня, — сказалъ Конгсфольдъ. — Это равняется немедленному удаленію меня со службы.

— Что тебѣ вздумалось! Неужели ты хоть минуту можешь такъ дурно думать обо мнѣ?

— Нѣтъ, нѣтъ, я просто ужасно боюсь. Ты, конечно, не выдашь меня нарочно, но, вѣдь, это можетъ случиться и ненамѣренно, нечаянно. А что ты сдѣлаешь, если на тебя окажутъ нѣкоторое давленіе?

— Этого не сдѣлаютъ, разъ я не захочу, Конгсфольдъ. Я никогда не выдавалъ имени, я не измѣнникъ. — Консфольдъ поднялся и хотѣлъ итти.

— Ну, — сказалъ Линге, — теперь у тебя опять консервативный начальникъ?

— Да, опять все такъ сложилось. Линге кивнулъ головой.

— А что я говорилъ? Правительство безъ вѣры и чести не можетъ удержаться въ Норвегіи. Наконецъ-то мы убѣдились въ этомъ.

Оба они посмотрѣли другъ на друга. Линге даже глазомъ не моргнулъ.

— Прощай! — сказалъ Конгсфольдъ. Но Линге хотѣлъ его удержать.

— Подожди меня минутку, мы пойдемъ вмѣстѣ въ «Грандъ».

— Нѣтъ, нельзя; именно теперь люди не должны видѣть насъ вмѣстѣ.

Конгсфольдъ ушелъ.

Когда Илэнъ вошелъ къ Линге, чтобы проститься, редакторъ встрѣтилъ его совсѣмъ другимъ человѣкомъ: онъ былъ бодръ и веселъ. Если бъ онъ могъ чѣмъ-нибудь помочь Илэну, онъ охотно бы это сдѣлалъ.

Онъ сказалъ:

— Я дамъ вамъ ордеръ на полученіе денегъ. Кассиръ вѣрно уже ушелъ, но вы можете видѣть его завтра.

— У меня нѣтъ совсѣмъ больше денегъ, — возразилъ Илэнъ, — я уже взялъ послѣднія.

— Да, да. Такъ вы присылайте намъ ваши статьи.

Илэнъ простился и вышелъ.

Теперь на улицѣ никто не обращалъ на него вниманія.

Люди знали его и предоставляли ему спокойно итти своей дорогой со связкой забракованныхъ статей подъ мышкой. Илэнъ выслужилъ свое время, онъ удовлетворилъ любопытство толпы и покончилъ съ этимъ.

Теперь очередь была за другимъ. Илэнъ дошелъ до дому; дорогой никто ему не кланялся.