Религия Библии. Христианство

В 1858 году, как бы подтверждая только что провозгла­шенный догмат, в Лурдской пещере во Франции явилась Богородица и сообщила Бернадетте Субиру: «Я — непо­рочное зачатие». Однако те, кто не принимают като­лического догмата, даже признавая Лурдское явление, трактуют слова Богородицы традиционным образом: Она — «непорочное зачатие», поскольку зачала Иисуса без семени мужа.

Излишним и ошибочным этот новый католический догмат является потому, что он делает великие слова «Я — Раба Господня» не словами человечества, отравленно­го первородным грехом, но все же сохранившего в себе и свободу, и силу сказать Богу «да!», а словами Существа, освобожденного от этого всеобщего проклятия волей еще не воплотившегося и не победившего сатану Христа.

Здесь, во-первых, неверие в свободу падшего челове­ка, что тысячекратно противоречит всему Писанию, на­чиная со слов Бога Каину: «у дверей грех лежит; он вле­чет тебя к себе, но ты господствуй над ним» [Быт. 4: 7], и, во-вторых, превращение великой драмы борьбы Иисуса с сатаной в какой-то фарс с заранее известным исходом. Кроме того, свободное волевое согласие Марии на подвиг безмужнего зачатия Мессии, о чем мы только что гово­рили, подменяется естественным зачатием Марии от су­пружеской близости Иоакима и Анны, в которое волшеб­ным образом вторгается Сам, еще не рожденный, Иисус, чудесно освобождая Свою будущую Мать от всеобщего Адамова греха.

Такое отступление на одно родовое колено (от Иисуса к Марии) в безгрешности — конечно же дань народному благочестию, но одновременно и богословский нонсенс, делающий Деву Марию от начала не такой, как все про­чие человеки, каким-то особым Существом не от мира сего. Этот догмат устраняет Богородицу из числа правед­ников, которые, имея волю, испорченную родовым гре­хом, находят в себе силы следовать воле Божией, пусть не всегда и не во всем. Искреннее слово каждого благоче­стивого человека — «Я раб Божий, да будет мне по слову Божиему» — наилучшее опровержение догмата о непо­рочном зачатии Анной Девы Марии, лишающего христи­ан возможности видеть в Марии их Сестру и Мать, пер­вую среди равных.

Инорелигиозные подобия непорочного зачатия

На первый взгляд сходные истории можно найти в веро­ваниях многих народов. В народном индуизме распро­странены сказания о девушках, беременеющих от сияния солнца (то есть бога Сурьи). Пошайэнн — культурный ге­рой индейцев Сиу родился от девушки, съевшей два оре­ха. Легендарный бессмертный китайский государь цар­ства Ксия, создатель И Цзин (Книги Перемен), Фо Хи был зачат девушкой, к одеждам которой во время купания прилип цветок, который она и съела. Во всех этих случаях зачатие происходит непроизвольно. Нет самого главно­го факта Евангелия — добровольного согласия девушки на чудесную беременность. Именно категория свободы человека не знакома всем этим преданиям. Но притом присутствует знание, правда, никак не объясняемое, что человеческое семя не есть лучшее начало для совершен­ного существа.

Иначе выглядит учение о рождении грядущего спа­сителя человечества Саошьянта — «Того, кто прине­сет благо — праведника благого происхождения» [Ясна 43: 3] в зороастризме, известное, по крайней мере, с Ахеменидского времени (VI-IV века до Р.Х.) Семя пророка Зороастра будет долгие века храниться в во­дах священного озера Кансаойя (ныне озеро Хелманд в иранском Систане). Чистая девушка во время купания примет в себя это семя — и родится Саошьянт. Так сбу­дется слово Зороастра: «Моя истина будет воплощена» [Ясна 43: 16]. В 19-м яште зороастрийского канона го­ворится об этом: «Хварэна (сияние славы. —A.3.) будет следовать за победоносным Саошьянтом, чтобы он вос­становил мир. Когда выйдет из озера Кансаойя Астават- Эрэта, тогда изгонит посланник Ахура Мазды (Господа Мудрости. — A.3.) ложь из мира истины» [Яшт 19: 89, 92-99]. Здесь, казалось бы, немалое сходство с еван­гельской родословной Иисуса — сына Давидова, сына Авраамова. Но символическая или, если угодно, правовая родословная Евангелия становится в зороастризме био­логической. Речь идет о передаче семени пророка, а не о зачатии без семени мужа. Идея трансляции первородно­го греха, разрываемой словами Девы Марии Архангелу Гавриилу, здесь отсутствует. Девство становится просто образом чистоты и личной невинности, а вовсе не про­логом Боговоплощения.

Очень характерны эти предчувствия человечеством тех или иных моментов (но только моментов!) того, что, по вере христиан, свершилось в Назарете за девять ме­сяцев до рождения Иисуса Христа.

Слово стало плотью

В Евангелии по Иоанну ничего не говорится о зачатии Христа, но в нем есть то, что объясняет и дополняет рас­сказ Луки и Матфея. Это Евангелие дает конкретным ис­торическим событиям «небесный пролог», помещает их в контекст вечности. Историческая привязка есть у Луки — как полагается греку, он внимателен к истории и точно указывает: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. Эта перепись была пер­вая в правление Квириния Сирией» [Лк. 2:1-2]. Благодаря этому замечанию Луки мы можем вычислить почти до года момент, когда Архангел принес Благую весть Деве Марии.

А евангелист Иоанн описывает совершенно другое — он показывает глубинный, мистический смысл того, что так выпукло описал Лука. И мы слышим в первых стро­ках Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его» [Ин. 1: 1-5]. «В начале.» — символично, что имен­но этот фрагмент читается на Пасху, с него начинается круг годовых евангельских чтений.

Далее в Евангелии от Иоанна говорится об Иоанне Предтече и подчеркивается, что он «не был Свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете». И далее: «Был Свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир. В мире был, и мир чрез Него на­чал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои Его не приняли» [Ин. 1: 9-11]. Понятно, что речь идет о Христе. Потом в своем послании тот же евангелист Иоанн будет говорить о Слове истины, которое «осяза­ли руки», которое «слышали уши». О чем говорит он? Об учении о Слове. Оказывается, что тот Дух Святой, кото­рый «найдет» на Деву Марию, — это не безличное нечто, это Слово Божие, которое и есть Бог. Это прямо подчер­кивается в первых словах Евангелия от Иоанна. И этим

Словом сотворен мир, как читаем мы в самых первых стихах книги Бытия: Господь сказал — и стало. То есть то Слово, которым творится мир, и то Слово, которое при­шло через Деву Марию, — это одно и то же Слово. И это Слово — Бог. Это очень важное учение. «Бог создал все Иисусом Христом, по предвечному определению, ко­торое Он исполнил во Христе Иисусе, Господе нашем» [Еф. 3:9,11], —объяснял христианам Эфеса апостол Павел. Потом в Символе веры это отольется в чеканную форму­лу «Им же вся быша» — «Им (Иисусом Христом. — А.З.) все стало быть».

Что такое Слово — Хоуод по-гречески? Мы привык­ли к этому евангельскому тексту, часто произносим его, не задумываясь о смысле. Но ведь слово, любое наше сло­во — удивительная вещь. Есть представление о параллель­ности верхней и нижней части организма, где, скажем, легкие соответствуют почкам, печень — сердцу. Семени в этой системе соответствует слово. У христианских ав­торов употребляется понятие «логос сперматикос», то есть «семенное слово», «слово как семя». Так же как се­мя рождает физическое тело, слово рождает интеллиги­бельное. Действительно, даже столь малое и слабое сло­во, которое вы читаете сейчас, рождает в вас, я уверен, какие-то мысли и образы.

Но ведь слово, как и семя, не может быть само по се­бе. Семя обязательно должно быть кем-то дано, слово — произнесено. Значит, у слова есть отец — тот, кто его ро­ждает, кто его производит. Но, родившись, слово живет независимо от отца: я произнес слово, и я уже не волен над тем, как вы его воспримете — кто-то воспримет так, кто-то эдак, кто-то вообще не воспримет. Но слово не мо­жет измениться, потому что, если вы начнете менять мои слова, это уже буду не я, это будете уже вы. Значит, слово неизменяемо — оно уже не зависит от моей воли после того, как оно было произнесено, оно начинает свою осо­бую жизнь.

Вот именно эти качества есть у Иисуса Христа — Слова Божия. Те, кто общается с Иисусом, могут Его восприни­мать совершенно по-разному, как воспринимают одно и то же слово, произнесенное или написанное, разные лю­ди. И евангелист Иоанн, писавший свое Евангелие после смерти и Воскресения Иисуса, знал, что Иисус был истин­ным Словом, Он не изменил Своему Отцу. Но Иисус — это свободное волевое Слово, Оно Само принимает реше­ния, в отличие от слова, которое я произношу и которое не имеет своей воли. Поэтому чаще употребляется поня­тие «Сын Божий». Сын имеет свою волю. Опять вспомним притчу о блудном сыне: сын во всем есть порождение от­ца и матери, но он волен сказать родителям «нет», а мо­жет сказать «да». Иисус был Словом и остался Словом, Он не сказал «нет». Но теоретически, имея свободную волю, Он мог бы сказать «нет». Иисус был во всем чело­век, это постоянно подчеркивается в Евангелии. Во всем человек, кроме трансляции падшести. Но ведь в Адаме тоже не было никакой трансляции падшести, когда он взял плод с древа познания добра и зла и ел. Адам ска­зал Богу «нет» без всякой падшести, потому что он был свободной личностью. И так же точно мог сказать Иисус. Будем это помнить.

Евангелист Иоанн объясняет, что Слово Божие, Которое предвечно было у Бога до создания мира и Которым «вся быша», и Иисус, зачатый и рожденный Марией Девой, — это одна и та же личность. Апостол Павел в послании к христианам фригийского города Колоссы развивает ту же мысль (напомним, что послание апостола Павла напи­сано, скорее всего, лет на тридцать раньше Евангелия по

Иоанну): Иисус «есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари; ибо Им создано все, что на небе­сах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — все Им и для Него создано; и Он есть прежде всего, и все Им стоит» [Кол. 1: 15-17].

«Слово Божие — есть образователь входящего в состав мира сего вещества, Устроитель и Художник всего бываю­щего. Никак не возможно веществу принять прекрасное устройство без рассудительной силы Слова, Которое есть образ, ум, мудрость и промышление Божие», — подчерки­вает раннехристианский египетский подвижник Антоний [Наставления, 156].

Более того, у любого человека слово как возможность существует не для конкретной ситуации, скажем, про­изнесения лекции или ответа на экзамене, но в самом естестве человеческом, а ответ на экзамене оказывает­ся возможным благодаря тому, что студент может мыс­лить и говорить. Так же и Слово Божие. Архиепископ Александрии Афанасий Великий (295-373) объяснял: «Если бы угодно было Богу и не создавать творения, тем не менее было Слово у Бога, и в Нем был Отец. Творениям невозможно было получить бытие без слова, поэтому и получили бытие Им»⁷³.

Владимир Николаевич Лосский формулирует эту идею в виде замечательного парадокса: «Если и можно гово­рить о Женихе Пресвятой Девы, причем только в смыс­ле метафизическом, <...> то у Нее не может быть иного жениха, кроме Сына. В этом бессеменном зачатии Само

Сет. Афанасий Великий // Patrologia Graca Cursus Completus (да­лее — PG) / Ed. J.-P. Migne. XXVI, col. 212. (Русский перевод: Сет. Афанасий Великий. Сочинения. Т. 2. С. 302.)

Слово есть Семя»⁷⁴. То есть Иисус как Слово Сам зачинает Себя в Деве Марии. Им все начало в тварном мире быть, в том числе и Он Сам. Замечу, что эта идея — древнейшая. Задолго до Христа Иисуса в Египте был почитаем образ Бога в имени Мин-Амон-Камутеф — Видимый-Незримый- Телец (то есть оплодотворитель. — А.З.) Своей Матери⁷⁵.

Как мы видим, «небесный пролог» Евангелия по Иоанну придает Благовещенью (а именно так христиа­не именуют беседу Архангела Гавриила с Девой Марией) сверхкосмический смысл и глубину.

С Рождеством Иисуса связано несколько замеча­тельных событий, которые важны для Канона Нового Завета и, соответственно, важны для нас. На них еванге­листы специально останавливаются, особенно Матфей. В Рождестве осуществляется пророчество о том, что Мессия родится в Вифлееме Иудейском, в родном горо­де царя Давида. Это поражает христиан, и они это запи­сывают. Как попал в Вифлеем живший в Назарете Иосиф? Вся Палестина маленькая, но Назарет — это совсем дру­гая часть страны, не Иудея, а Галилея, довольно отда­ленная от Вифлеема. Иосифу пришлось идти в Вифлеем, потому что Цезарь Август объявил перепись населения, рутинное для громадной империи дело, и каждый дол­жен был записаться в том месте, откуда он происходит. Будучи потомком Давида, Иосиф отправляется в Вифлеем вместе со своей беременной женой Марией, которая вот- вот должна родить.

В.Н. Лосский. Догматическое богословие // В.Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое бо­гословие. М., 1991. С. 263.

А.Б. Зубов, О.И. Зубова. Религия Древнего Египта. Ч. 1. Земля и бо­ги. М.: РИПОЛ-классик, 2017. С. 294-310.

И в Вифлееме Мария рождает Иисуса. Все очень буд­нично. Иосиф — человек бедный, каменщик и плотник. От такой работы не разбогатеешь, дай Бог прокормишь себя и семью. Места в дешевой гостинице им не нашлось — это специально отмечает Лука [Лк. 2:7]. А время было зимнее, холодное. И видимо, кто-то из горожан, может быть, даль­ний родственник, предложил им теплый хлев — сарай для скота. Спеленатого Новорожденного положили в корыто, из которого ел скот, это ведь и есть ясли — фатуу. Наши ясли как «первая ступень» детского сада — это ведь как раз переосмысление евангельского образа. В обществе овец, коз и быков началась жизнь Того, Кто творил ми­ры и пребывал в Божественном Отце до создания бытия.

И в этом — глубочайший смысл. Потом богословы на­зовут это явление «кенозис» (кеушслд — опоражнивание, опустошение). Слово, близкое по корню и близко звучав­шее для греческого уха со словом Kevoa, кеуотуд — тщета, суетность. В падший, обрушенный грехом мир всемощ- ное, созидающее миры Слово вошло в самом низмен­ном, ничтожном виде, безобразно, если не безобразно. Новорожденный Иисус не рожден в зале из пурпурного римского мрамора, не был принят в багряные пеленки, как наследники престола византийских императоров — пор- фирогенеты (Порфироуеууутод), Он появился в самом низу социальной лестницы, в бедности, усугубленной беспри­ютностью, — в хлеву. И когда какие-то аристократы знат­ные кичатся своим происхождением, с презрением смотря на бедняков, которые чуть ли не со скотиной живут, то надо понимать: для христиан было важно, что первый из этих нищих странников — Иисус Христос. И также специально подчеркнуто в Евангелии, что Мария, родив Его, спелена­ла. То есть у Нее не было помощниц — никому не нужная молодая странница. Спеленала и положила в ясли.

Волхвы с Востока

Евангелист Матфей рассказывает таинственную ис­торию о магах. По-русски мы привычно называем их «волхвами», а греческий текст говорит маги — «^ауо/». Маги — это священники зороастрийского ритуала. К то­му времени зороастризм был государственной религией в Парфянской державе Аршакидов, соседней с Римской империей и соперничавшей с ней за власть над миром. То есть маги — представители государственной религии враждебного государства. Западная католическая тради­ция называет их тремя царями. Все знают герб Швеции с тремя коронами или герб Кельна — это короны тех са­мых трех «царей», но это преувеличение. В Евангелии никаких царей нет, там не цари, а маги — «идеологи» враждебного государства. Враждебного и Риму, и ко­нечно же его провинции — Иудее. Но кроме этого важ­но, что это звездочеты — люди, которые делают то, что осуждено в Ветхом Завете. Ветхий Завет не отрицает самого факта существования сверхъестественных воз­можностей у различных колдунов и предсказателей — помните, по просьбе Саула колдунья успешно вызвала дух пророка Самуила [1 Цар. 28: 8-14]. Но делать та­кие вещи в Ветхом Завете запрещено под страхом смер­ти — «не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, прорицатель, гада­тель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий ду­хов, волшебник и вопрошающий мертвых; ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это» [Втор. 18:10-12]. Звездочетство — прорицание по звездам — из их чис­ла. А тут маги по звезде догадались о рождении Мессии и не поленились прийти в Вифлеем. Даже если они шли из Вавилона, а не из священного Йезда, путь был неблизкий. Объясняя появление магов в Вифлееме сразу после рождения Иисуса, Иоанн Златоуст высказал пред­положение, что звезда взошла на Востоке после зачатия, а не после рождения Младенца, и потому у них было вполне достаточно времени, чтобы дойти. Но евангели­ста Матфея проблемы долгого пути из Персии в Иудею совершенно не беспокоят, а вот само появление персид­ских мудрецов у яслей Иисуса кажется и ему, и собира­телям Канона столь важным, что этому эпизоду уделе­на половина второй главы.

И удивительно, что Матфей, самый, как мы уже гово­рили, еврейский из всех четырех евангелистов, рассказы­вает эту историю, которая для него как для еврея должна быть как ножом по горлу. Он не замалчивает, не отбрасы­вает, не считает историю с магами малозначимой и не­нужной. Должно быть, этой историей с магами еванге­лист хочет подчеркнуть какой-то важный для христиан факт — какой? Вскоре мы увидим, что вся почти исто­рия жизни Иисуса до Его выхода на проповедь, то есть первые тридцать лет жизни Иисуса, практически (кро­ме одного момента) не освещена в Евангелиях. Тридцать лет частной жизни Христа канонисты не сочли важными для христианской веры, хотя Он конечно же встречался с кем-то, говорил что-то, у кого-то учился и грамоте, и ре­меслу. Но для христиан это не важно, и поэтому не вошло в Новый Завет и вскоре забылось. Кое-что сохранилось в апокрифах. Но за достоверность апокрифических све­дений Церковь, что называется, не отвечает. Канонически эти сведения не важны. А этот эпизод с магами важен. Настолько важен, что включен в Канон Нового Завета. Почему?

Приход магов показывает, что родился Царь мира — Экумены, а не только Израиля, что первыми Его узнали не «свои», а другие. Что все, кто искал и жил с Богом, с любыми символами, пусть даже совершенно чужды­ми иудеям, как эти маги, — все они принимаются, если их главное устремление — не от Бога, а к Богу, если они стремятся не себя сделать сильными и независимыми от воли Божией, а узнать волю Божию. И здесь совершенно не важны политические отношения держав. Пусть Рим и Парфия почти постоянно находятся в состоянии вой­ны — устремления людей бесконечно выше преходящих политических целей. Этот удивительный опыт сообщает нам предание, сохраненное Матфеем.

Славянский перевод — «волхвы» верен, хотя и опи­сателен. Волхвы — это священнослужители дохристиан­ского славянского прошлого. Маги-волхвы поклонились новорожденному Мессии и принесли Ему дары: золо­то, ладан и смирну. Традиционно символика этих да­ров объясняется так: дар царю — золото, дар Богу — ла­дан и дар умершему — смирна. Тем более что в одном из Евангелий говорится, что именно вино со смирною бы­ло дано Иисусу перед распятием, но он отказался пить. А вино со смирной — это то, что вводит человека в со­стояние наркотического опьянения, и он легче перено­сит страдания, то есть это некий акт милости.

Но, думаю, в этих «дарах волхвов» заложен тот же смысл, что и в них самих, — все человечество, все рели­гии поклонились новорожденному Машиаху. Не уничто­жились перед ним, не рассеялись, как туман, но именно поклонились и принесли Ему все самое ценное, что бы­ло у человечества. Ведь золото — это древнейший образ вечности, нетления, неразрушимости, используемый, ка­жется, почти всеми религиозными традициями. Ладан, благовония — то, что противоположно зловонию разла­гающейся плоти и потому — признак божественности от

Египта до Китая. Смирна — знак блаженного упокоения, благой вечности. То есть все, к чему стремилась вера всех людей, всех народов, было положено к яслям Иисуса пер­сидскими волхвами. Теперь Он должен осуществить из­вечные упования всего человечества.

А еще надо помнить, что маги фактически повто­рили путь самого Израиля из плена на родину, когда за несколько веков до того персидский царь Кир позволил евреям вернуться в Иерусалим, восстановить город, по­строить Второй Храм. Маги проходят теми же путями, чтобы поклониться Иисусу. Для еврейского ума Матфея это очень важный момент: он явно имел в виду, что по­является Новый Храм, нерукотворный. А вы помните, что потом и в упреках Христу, и в словах Самого Христа не раз встречается: «Я разрушу храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный» [Мк. 14: 58] — Иисус говорит о храме Своего воскресше­го тела. И в истории Рождества все эти важнейшие кон­нотации уже есть.

И наконец, последнее. Вы помните, мы недавно гово­рили о подобии рождения зороастрийского Саошьянта рождению Иисуса Христа. Об уповании персов на Саошьянта вполне мог слышать Матфей, знать первые христиане. Маги — те, кто особенно ожидал воплощен­ное семя пророка Зороастра, именно они увидели в Сыне Давидовом, Сыне Авраамовом восстановителя Правды для всего человечества. Саошьянт пришел не так, как его ждали, но он пришел.

Думаю, что все это побудило евангелиста Матфея уде­лить столько внимания странному, почти сказочному рас­сказу о приходе трех магов с Востока. А то, что в лице трех персидских священников все человечество покло­нилось новорожденному Спасителю мира, сделало на христианском Западе магов царями — цари земные по­клонились Царю Неба и Земли.

У Луки нет упоминания о персидских магах. В его рассказе о Рождестве все совсем просто и мило. Пастухи ночью караулят свои стада, зимой холодно, они гре­ются у костра. И вдруг явился хор ангелов, поющих: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех бла­говоление!» Ангелы сообщили о рождении в Вифлееме Спасителя-Мессии. Пастухи идут «посмотреть», кланя­ются Младенцу и Марии, рассказывая о бывшем им яв­лении ангелов. И Мария, как пишется в Евангелии от Луки, «сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем» [Лк. 2:9]. Рождество не описывается как великая мисти­ческая и даже, если угодно, политическая драма. Но есть другой аспект — прославление народом, ведь в любой деревне пастух — это самые низы общества. К Иисусу пришли не чиновники, не знатные горожане, а самое что ни на есть городское отребье — люди, которые боль­ше ни на что не сгодились и были наняты пасти народ­ное стадо. Они услышали пение ангелов. Иисус не толь­ко Сам родился в величайшей убогости, но и был узнан и прославлен раньше всех иных самыми убогими сопле­менниками — городскими пастухами. И эта «социальная реальность» будет потом подчеркнута в отношении ран­нехристианской общины и объяснена апостолом Павлом: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благо­родных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» [1 Кор. 1: 26-29].

Избиение младенцев

Направляясь в Вифлеем, эти солидные люди — маги при­шли сначала к Ироду Великому, царю Иудеи. Ирод был ца­рем, посаженным римлянами и им подвластным. Иосиф Флавий говорит, что он был человек ужасный, жесточай­ший, описывает его как дикого властолюбца, который не пожалел ради сохранения власти ни детей своих, ни жены. Маги пришли прямо к нему с вопросом: «Где тут родился царь Иудейский?» Разумеется, для Ирода рожде­ние какого-то нового царя в его царстве означало, что конец его царствования наступает, пусть не сейчас, но скоро. Царь коварно повелел магам все узнать, выведать о Младенце и ему рассказать. Но ангел вразумил волх­вов, и они, как вы знаете, к Ироду не вернулись, а «дру­гим путем отошли в страну свою» [Мф. 2: 12].

И дальше у Матфея идет жуткое повествование о пре­ступлении царя Ирода. Царь Ирод разгневался, что волх­вы не вернулись, и дал повеление убить всех мальчиков до двухлетнего возраста в Вифлееме и его окрестностях, чтобы не было никакого другого царя Иудейского, кро­ме Ирода. Это злодеяние совершается, и так исполня­ются определенные пророчества. Безусловно, что-то по­добное было, ведь Матфей не мог придумать массовое избиение младенцев, случившееся за 50-60 лет до напи­сания Евангелия, да еще в той стране, где оно было со­здано и распространялось. Лживость одного этого эпи­зода могла дезавуировать весь труд Матфея. Хотя как историк я с трудом могу себе представить, чтобы рим­ская власть могла позволить такое злодеяние, потому что Рим был довольно строг в соблюдении закона. Ведь евреи не могли сами распять Христа, потому что без воли рим­ской власти никто не мог лишиться жизни, поэтому они просили соответствующего решения римского наместни­ка Пилата. «Пилат сказал им: возьмите Его вы, и по за­кону вашему судите Его. Иудеи сказали ему: нам не по­зволено предавать смерти никого» [Ин. 18: 31].

Убить несколько десятков, а по церковному преда­нию, и тысяч (тысяч, конечно, не было, потому что горо­док-то маленький) младенцев — это невозможная вещь в Римской империи. За это Ирод должен был лишить­ся своей власти по обвинению в «дурном управлении», и он это знал. Как исторически объяснить факт избие­ния Вифлеемских младенцев, мы не знаем. Но Евангелие включает этот момент — не для того, чтобы свидетель­ствовать о том, как жесток был Ирод, а чтобы показать, что Иисус рожден дорогой ценой, что зло мира тут же ополчилось против Него. В этом страдании невинных маленьких детей и их семей — провозвестие будущего пути христианского мученичества, пути борьбы за мир не силой меча, а открытостью к самопожертвованию. Добровольное страдание во имя Бога побеждает сатану. Здесь пока это страдание недобровольное, поэтому это только провозвестие и символ будущего.

Этот сюжет интересен тем, что он присутствует не только в Евангелии. Гибель невинных младенцев от ру­ки властолюбца Кансы — один из важных эпизодов жиз­ни Кришны. Узурпатор Канса убивает детей своей двою­родной сестры Деваки, потому что ему предсказано, что один из них свергнет его с престола, вероломно отня­того Кансой у своего отца Уграсены. Поскольку Кришна и его брат были тайно вывезены из Матхуры, столицы царства, Канса приказал убить всех мальчиков соответ­ствующего возраста в столице, думая, что среди них по­гибнет и младенец Кришна. Сходство сюжетов — свиде­тельство некоего закона, известного многим традициям: победа блага над злом всегда оплачивается большой це­ной, в том числе и ценой невинной жертвы.

Чтобы спасти Младенца Иисуса от Ирода, Иосиф, по­лучив откровение, бежит со своей женой Марией в Египет. Исторически Египет для еврейского сознания — это стра­на рабства. Но к тому времени она такой уже не была: в Египте — и в Александрии, и в других городах — были большие еврейские общины.

Но для Машиаха это, казалось бы, странно — Он бежит в страну древнего рабства еврейского народа из Своей родной Святой земли, где «течет молоко и мед». Он по­вторяет путь ветхозаветного Иосифа, повторяет путь Иакова. Почему? Пророк Осия за много веков предвоз­вещал: «Из Египта воззвал Я Сына Моего» [Ос. 11:1] — эти слова очень любят египетские христиане-копты. Вот посмотрите: маги, Восток, Египет, Запад... Персы, кото­рые позволили иудеям вернуться в Землю Обетованную, Египет, из которого вывел Моисей еврейский народ в Землю Обетованную, — все это так или иначе связано с рождением и младенчеством Иисуса. Это специально подчеркнуто в Евангелии.

Рассказывая о приходе магов с Востока в Вифлеем и бегстве Святого Семейства в Египет, Матфей подчер­кивает всемирный характер Машиаха, осуществившего слова Бога Аврааму: «и благословятся в семени твоем все народы земли» [Быт. 22: 18].

Глава 4

Путь Иисуса

«Бар-Мицва» Иисуса

После возвращения Марии и Иосифа с младенцем Иисусом из Египта в Галилею долго никаких свиде­тельств о жизни Иисуса в Евангелиях нет, за исключе­нием одной истории, о которой подробно рассказывает евангелист Лука. Иисус-подросток двенадцати лет при­шел в Иерусалим вместе с Иосифом и Марией на празд­ник Пасхи, и они там Его забыли — бывает порой с ро­дителями, милая подробность... Лука пишет, что Иосиф и Мария думали, что Иисус идет с какими-то родственни­ками, поэтому только на обратном пути, на ночлеге, об­наружили, что Его нигде и ни с кем нет. Тогда они, крайне взволнованные и напуганные (надо думать! — ведь и в те времена, да и сейчас во многих странах ребенка запро­сто могли похитить, чтобы продать в рабство), вернулись в Иерусалим и только через три дня нашли Его в Храме, «сидящего посреди учителей, слушающего их и спраши­вающего их; все слушавшие Его дивились разуму и отве­там Его» [Лк. 2: 46-47].

Иудейский обычай посвящения в совершеннолетие — Бар-Мицва, когда мальчику тринадцати лет и одного дня предлагают впервые прочесть Писания и после это­го считают его ответственным за соблюдение Закона. Обычай этот возник только через несколько веков после Христа, но сам принцип, что с 12-13 лет ребенок уже, как взрослый, сам отвечает за свое хождение пред Богом (а до этого возраста отвечают за него его родители), во времена Иисуса в иудейском сообществе уже существо­вал. Для читателей Луки из греко-римского общества обычай этот мало о чем говорил, но для всех изучаю­щих Евангелие сам факт разумных вопросов и ответов подростка Иисуса свидетельствовал о Его ответствен­ной взрослости.

Лука сохранил диалог Марии с Сыном: «Чадо! что Ты сделал с нами? Вот, отец Твой и Я с великою скор­бью искали Тебя». Иисус ответил: «Зачем было вам ис­кать Меня? или вы не знали, что Мне должно быть в том, что принадлежит Отцу Моему» [Лк. 2: 48-49]. Иисус та­ким образом, не вступая в спор с Матерью, подчеркива­ет, что Храм — это Его дом, а Бог — Его истинный Отец, что в этом доме Ему хорошо, как всегда ребенку быва­ет хорошо в отчем доме. Лука, который вообще любит не столько утверждать, сколько подводить самого чита­теля к верному решению, так объясняет, что уже подро­сток Иисус вполне сознавал Свое богочеловеческое есте­ство. Он, как и положено еврейскому мальчику в этом возрасте, был взрослым и ответственным. Но Его взрос­лость и ответственность открывали Ему то, что скрыто от большинства детей, да и взрослых, — что домом для че­ловека является Дом Божий, а отцом — Сам Творец все­ленной. Иисус стал «Сыном заповеди» Божией не толь­ко объективно, но и для Самого Себя. И, как заключает этот рассказ Лука, Иисус послушно вернулся с Иосифом и Марией в Назарет.

Богоявление

После этого момента и до начала служения, до тридца­тилетия Иисуса, мы ничего о Нем не знаем, кроме того, что Он оставался в повиновении у родителей и «преуспе­вал в премудрости и возрасте, и в любви у Бога и чело­веков» [Лк. 2: 51-52].

«Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати» [Лк. 3:23]. 30-40 лет — возраст акру, буквально, у греков, «стояние на острие», время расцвета всех сил человека. Вот в это время Он выходит на служение. В этом же возра­сте тридцати лет был призван к Ахура Мазде Зороастр, тех же лет Сиддхартха Гаутама покинул свой царский чертог, отца, жену и новорожденного первенца — сына, чтобы стать нищим скитальцем ради открытия истины в 35 лет. «В тридцать лет я обрел самостоятельность суждений. В сорок лет я освободился от сомнений», — говорит о се­бе Конфуций [Лунь Юй 2:4]. Сорока лет был Мухаммед, когда на горе Хира обрел ниспосланные ему первые суры Корана. Удивительный возраст начала зрелости и начала пути. И у Мухаммеда, у Сиддхартхи Гаутамы, у Конфуция и Зороастра путь этот был долгим и трудным. У Иисуса он тоже был трудным, но очень коротким. Всего три с по­ловиной года.

И первое событие на этом коротком пути — Крещение. Сразу поясню, что наше русское слово «крещение» не соот­ветствует греческому термину /Затт'^ш — омывать, погру­жать, мыть, который употребляется в Евангелии. Русское слово «крещение» вызывает аллюзии на распятие на кресте, но ни о каком распятии еще речи нет. Евангелисты подчер­кивают, что это — именно омовение «в струях Иорданских». Любое омовение очищает, и ритуальные омовения, кото­рые существовали еще в доисторическое время (это один из древнейших обычаев человечества), всегда были при­званы символически показать смывание греха. Также как мытьем мы снимаем грязь телесную, нас раздражающую и удручающую, так же священным омовением мы снима­ем нечистоту греха и становимся чистыми. В Ветхом Завете омовения были очень важным элементом, в Талмуде по­том будет целый раздел, посвященный омовению как сим­волическому очищению.

Что же касается слова «крещение», которым на сла­вянский и потом русский язык переводится евангель­ское (погружение в воду, омовение), то та­кой перевод — следствие древней народной традиции. Новокрещаемым надевали на шею крестильный крестик, и в простодушном русском обществе само это действие — вручение крестильного креста перешло на название та­инства и соответствующего евангельского события. И хо­тя при большом желании эту простую подмену можно счесть глубокой народной мудростью — крещение призы­вает каждого новокрещеного взойти на свой крест, рас­пяв страсти и похоти, все же неверный перевод очень мешает простому и ясному пониманию как происходив­шего тогда на берегу Иордана, так и доныне — в каждой церковной купели.

Иоанна Предтечу, родственника Иисуса, рожденного Елизаветой, мы называем Иоанн Креститель, а на самом деле, конечно, он Иоанн Баптизо («Омовитель» — хоть так и не говорят по-русски, зато говорят «Иван Купала», как перевел недавно один новый переводчик Евангелия и как в нашем народе веками называли день празднова­ния рождества Иоанна Предтечи). Иоанн, в отличие от Иисуса, с юности находился в пустыне. Сейчас почти на­верняка можно предположить, что Иоанн был как-то свя­зан с Кумранской общиной и, видимо, подвизался там как строгий аскет — мы знаем, что он питался только акри­дами (кузнечиками) и диким медом. Он готовил людей к пришествию Мессии, в этом было его призвание. Потому Иоанну и усвоено звание «Предтеча» — тот, кто предше­ствует, стремится впереди другого, предтечет ему. Потом мы узнаем, что Иоанна Купалу считали новым Илией, ко­торый готовит путь Мессии.

Все евангелисты связывают появление Иоанна Предтечи с исполнением слов пророка Исаии: «Глас во­пиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямы­ми сделайте в степи стези Богу нашему» [Ис. 40: 3]. У нас в русском тексте неправильно расставлены знаки препи­нания, поэтому и получился «глас вопиющего в пустыне». На самом деле, знаки препинания должны стоять следую­щим образом: «Глас вопиющего: в пустыне приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези Ему» [Мф. 3: 3]. Матфей опустил в словах Исаии упоминание степи, кото­рое делает смысл фразы более ясным. Речь идет о пустыне человеческой, пустыне, где все думают о своем, об эгои­стическом, где не думают о ближнем, где исчезла жерт­венная любовь. Это в основном, конечно; мы знаем, что были люди, которые жертвовали собой ради ближнего, которые думали и о пользе другого, и о благе всего чело­вечества. Таких людей в эллинистическом мире называ­ли филантропами — человеколюбцами. Но в целом мир, как и ныне, был духовной пустыней. Не в пустыне вопиет Иоанн Предтеча — пустыня потому и пустыня, что в ней нет людей, а он взывает, чтобы люди в пустыне своих душ приготовили пути Господу. «Всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся, кривизны выпрямят­ся и неровные пути сделаются гладкими» — вот так дол­жна преобразиться духовная пустыня, и тогда — «узрит всякая плоть спасение Божие» [Ис. 40: 3-5].

Что же делает Иоанн? Пришедших к нему он омыва­ет (не использую слово «крестит») омовением покаяния: они входят в воды Иордана, видимо, исповедуют свои гре­хи и, очищаясь и духовно, и, символически, физически, вы­ходят. «Омовение покаяния» (jSa-nria^a ^eravoiaq) — это выражение, встречающееся во всех Евангелиях в отноше­нии действий Иоанна Купалы, тоже требует разъяснения. Метанойя — ^eravoia — перемена мыслей. Наше русское «покаяние» тоже не совсем точно передает смысл подлин­ника. Слово «каяться» происходит от древнеиндийского cayate — мстит, наказывает, древнеавестийского када — воз­даяние, уплата. Слово с этим смыслом и корнем в греческом языке не ^eravoia, а совсем иное — rivw, плачу, признаю свою вину. Наши предки видели в таинстве метанойи-по- каяния именно признание своих грехов, а не изменение строя мыслей, не перемену ума. Это было слишком слож­но для простых, не искушенных книжной мудростью душ. Но суть призыва Иоанна Предтечи: «Омойтесь и измени­те мысли ваши, очиститесь от прежнего эгоизма и открой­те себя любви и жертве другому» — примерно так слышали его слова читатели Благовестия на греческом языке.

Иоанн говорит: «Я омываю вас водою, но идет Сильнейший меня, у Которого я недостоин развязать ре­мень обуви (как раб развязывает обувь господина. —А. 3.). Он будет омывать вас Духом Святым и огнем» [Лк. 3:16]. Представить себе, как «крестить Духом Святым и огнем», невозможно. А если перевести точно: «Он будет вас омы­вать Духом Святым и огнем», то понятно: если Иоанн только готовит, то Мессия вас будет, омывшихся снача­ла водой покаяния, омывать Духом Святым — и так де­лать новым творением, новыми людьми.

И вот приходит Сам Иисус омываться к Иоанну, как и все остальные, показывая таким образом, что любому человеку надо очиститься, омыться. Иоанн понимает, что в Нем нет первородного греха, и спрашивает: «Зачем?» Иисус отвечает: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду» [Мф. 3: 15]. Какую правду? Правду о том, что человек нуждается в очищении. Иисус и Иоанн исполнят эту правду вместе.

Иисус входит в воду, среди других, и Ему является Дух Божий, сходящий на Него. Причем по смыслу греческого текста в Евангелии от Матфея ясно, что Иисус видит Духа Божиего. Но в русском переводе неверная интерполяция: сказано, что это видит Иоанн, но там Иоанн совершенно ни при чем. И голос Отца: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» [Мф. 3:17] — слышит Иисус. Единство с Божественным Отцом и Животворящим Духом человека Иисуса, Который видит и слышит Божественное, — свидетельство и знамение полноты Его сил. До этого была чисто человеческая жизнь, рост, подготовка к служению. Но в этом омовении явилось признание Богосыновства. Поэтому омовение считается очень важным фактом яв­ления всей полноты Бога в Иисусе. Потом апостол Павел скажет об Иисусе: «в Нем обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2: 9] — это обнаруживается именно в мо­мент омовения Иисуса Иоанном. Поэтому это событие на­зывают Богоявлением — Теофанией.

Испытание в пустыне

Сразуже после омовения в Иордане Иисус оказался в пусты­не, где начинается сорокадневный пост. Та Божественная потенция, которая была от зачатия в Иисусе, теперь ак­туализирована, она теперь явна. И потому и возможно, и необходимо ее свидетельство. Любой дар обязательно требует испытания, проверки на существенность, некоего экзамена. И удивительным образом то же самое происхо­дит с Иисусом. Потому что не Сам пошел Иисус в пусты­ню, а Он был ведом туда, как утверждает евангельский текст, Духом Святым. Тот же Дух Божий, который явился Ему в омовении в Иордане, ведет Его в пустыню — не на царский престол, не к славе, а к испытаниям.

Мы знаем, что после сорока дней поста происходят три искушения от сатаны, о которых рассказывают все три си­ноптических Евангелия. Эти искушения очень характер­ны. Во-первых, обратите внимание, сатана подходит ко Христу — и практически повторяется то, что мы чита­ли в Книге Иова, да и, в сущности, то же, что происходит с Адамом и Евой. Сатана предлагает те же «яблочки», как тогда в раю (но мы помним, что на самом-то деле это ни­какие не яблоки — прародителям предлагалось стать как боги, получить богоподобный статус, не остаться с Богом и Сыном Божиим, а быть как бы богом вне Бога).

Подобное искушение предлагается вновь. «Ты, — обра­щается сатана к Иисусу, — голоден». Конечно, Иисус сорок дней не ел и «взалкал», захотел есть. Это тоже очень харак­терный момент: евангелисту важно показать, что Иисус — вполне человек. Он тоже хочет есть, тоже хочет пить, хочет спать, тоже может выходить из себя, когда Ему слишком досаждают и все Его теребят (помните [Мк. 3:21] — с Ним происходит «экстасис», выход из себя). Он может страдать, переживать, плакать о друге — когда увидел Лазаря в гро­бу. У Него может быть любимый ученик — Иоанн. Конечно, и другие ученики тоже Ему дороги, но есть любимый и ме­нее любимые, как и у каждого из нас складываются с людь­ми разные отношения. Это все очень важно для того, чтобы понять, что Он — вполне человек. В Нем есть страх, кото­рый потом очень ясно проявится в молении о чаше. В Нем есть все человеческое. В Нем только нет порчи. Поэтому

Он, как и первый Адам, может эти все Свои слабости пре­одолеть. С трудом, часто с воплем, кровью и потом, но по­бедить. Адам тоже мог победить в раю сатану. Мог, но по­корился ему по собственной воле, свободно.

Впоследствии богословы, и первый из них знамени­тый Максим Исповедник, осмысляя евангельский текст, скажут, что у каждого из нас, как и у Иисуса, есть две во­ли: воля «естественная» (fyvaiKoq) и воля «мудрая», гно­мическая (от греческого yvw^yv — выносить решение). Естественная воля проявляется в том, что, как и любой человек, Иисус хочет есть, спать. Все человеческие же­лания Ему свойственны. А вот то, как эти желания осу­ществить, — об этом должна позаботиться гномическая воля. Сатана предлагает Иисусу хлеб. «Ты, говорит, Сын Божий? (Сатанаже слышал, что говорил ангел.) Отлично! Голодный? Не страшно! Вот камни, их полно в пустыне. Только скажи — и они станут хлебами». Сколько человече­ство мечтает об этом — добывать потребное к жизни без усилий! Но что отвечает Иисус? «Не хлебом единым жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» [Мф. 4:4]. Он делает выбор между хлебом как средством для телесной жизни и Словом Божиим как средством для вечной жизни. То есть Он делает выбор — быть с Богом, а не со Своим человеческим, естественным интересом.

Первое искушение — материальное, мы можем ска­зать, искушение экономического плана, которому очень многие поддаются. Второе искушение более страшное — искушение властью. Власть кружит голову больше любой любви, любого секса. Власть над другими людьми — это то, что человека может совершенно свести с ума, если он к этому расположен. Всегда бойтесь этого искуше­ния похотью власти! Если надо руководить, руководи­те со страхом, понимая, что вы ничем не лучше своих подчиненных. А когда властолюбие проявляется в се­мье — это страшная вещь, катастрофа, это всегда путь к распаду семьи. «Кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» [Мк. 9: 35] — принцип, Самим Христом сформулированный впоследствии.

Сатана возводит Его на высокую гору и во мгнове­ние ока показывает «все царства мира и всю славу их». Стремление покорить мир — это, конечно, и властолюби­вое желание, и одновременно подсознательное желание быть единственным: есть один Бог на небе и один царь на земле, стать как бы символом Бога на земле. Даже те, кто не владел всем миром, играли в эту игру: китайские императоры, византийские императоры, всякие Гитлеры, и Сталины, и Коминтерны, и серп и молот на земном ша­ре на советском гербе — все это из той же серии: стрем­ление овладеть миром. И вот сатана говорит Христу: «Ты же Сын Божий? Все это будет принадлежать Тебе. Только поклонись мне!» Сколько таких, кто кланялись! Весь лоб расшибали! Но так ничего и не получили. Потому что са­тана «лжец и отец лжи» [Ин. 8: 44]. Поэтому на это иску­шение Иисус отвечает: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» [Лк. 4: 8]. Единственный, Кто мо­жет дать настоящее, подлинное, — это Бог. А враг, сата­на, никогда не даст ничего, даже и думать не надо, это только прельщение, только обман.

Ну и, наконец, третье, самое тонкое искушение — это искушение чудом: принудить Бога, спровоцировать Его на чудо. Сатана ведет Иисуса на крыло Храма (те, кто бы­ли в Иерусалиме, представляют себе: вот Стена Плача, а над ней на горе Храм — громадная высота) и предлага­ет: «Прыгни! если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз!», и при этом ссылается на 90-й псалом: «Ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею» [Лк. 4: 9-11].

Сколько потом было наивных попыток по воде по­ходить, что-то «чудесное» совершить, доказывая, что ты святой. Ничего из этого не получалось — именно пото­му, что люди хотели вырвать у Бога чудо для себя, для самоутверждения, пусть и обольщая самих себя тем, что этим они укрепят веру других. А в Евангелии ясно ска­зано, что Христос не пытается ничего доказать, Он про­сто говорит: «написано также: не искушай Господа Бога твоего» [Мф. 4: 7]. И после этого отошел от Него сатана «до времени», это значит, что не насовсем.

Первые искушения пройдены. Но впереди их будет еще очень много, можно сказать — до последнего вздо­ха. Но без этих первых побед над лукавым сатаной сло­во и дело правды не могло, по мнению Церкви, прозву­чать и свершиться. Если Богоявление — явление природы Божией в Иисусе, то победа в искушениях — свидетель­ство силы этой Божественной природы, утвержденной гномической волей Иисуса Христа⁷⁶.

Примечательно, что жития Сиддхартхи Гаутамы — Будды Татхагаты сохранили очень сходный рассказ об

Забегая вперед, замечу, что устоявшееся в православной тра­диции мнение отвергает наличие гномической воли у человека Иисуса Христа и утверждает, что у Него была только естествен­ная воля. Однако это богословское мнение не является догма­том веры, и ни один Собор не высказался определенно об этом. Сам Максим Исповедник менял в этом вопросе свою позицию. В «Диспуте с Пирром» он настаивал на наличии гномической воли у Иисуса Христа [PG 91,297 Ь], а позднее, примерно с 645 г., во вре­мя полемики с монофелитами, говорил о присутствии у Него толь­ко естественной, человеческой воли, которая заставляла Христа, например, страшиться смерти во время моления о чаше [PG 91,

искушениях сатаной — Марой — духовно мужественного царевича под Деревом Просветления — Боддхи, так же во время сорокадневного поста и сосредоточения-самадхи. И после победы над искушениями Мары Гаутаме открылась вся глубина истины, с которой он вышел на проповедь⁷⁷.

Путь борьбы

И вот, после победы над искусителем, начинается путь Христа. Это путь постоянной борьбы с сатаной, посто­янного утверждения Собой правды Божией. В сущности, вся земная жизнь Христа с момента омовения в Иордане, эти три — три с половиной года, — это затянувшееся, про­лонгированное искушение Адама и Евы. Оно заключает­ся в том, что чем больше являет Иисус Свою силу Сына Божия — а являет Он ее в исцелении больных, воскреше­нии умерших, в научении людей,—тем сильнее сопротив­ление зла. И зло это теперь исходит не непосредственно от сатаны, а от людей, так или иначе одержимых ненавистью к правде и связанных себялюбием и самоутверждением.

Вот Иисус творит несомненное для каждого бла­го — собравшихся к Нему в пустынное место людей Он,

80d-81d]. На мой взгляд, во втором случае преп. Максим идет на сознательную уступку, чтобы не быть обвиненным своими оп­понентами в несторианстве. Тщательный анализ современно­го состояния этой дискуссионной богословской проблемы пред­ставлен в статье: Пол М. Блоуэрс. Максим Исповедник и Иоанн Дамаскин о гномической воле во Христе: ясность и неопреде­ленность (русский перевод см.: bogoslov.ru/article/6023990 [дата обращения 10.10.2020]).

См., например, 13-ю главу «Жизни Будды» Ашвагоши. (Русский пе­ревод Константина Бальмонта: Ашвагоша. Жизнь Будды. Калидаса. Драмы. М.: Художественная литература, 1990. С. 138-147.)

сжалившись над их усталостью и голодом, желает накор­мить, «чтобы они не ослабели в дороге». Примечательно, кстати, что он кормит пятью хлебами и двумя рыбками пять тысяч человек, и при этом с бухгалтерской точно­стью евангелисты отмечают (а чудо это есть во всех четы­рех Евангелиях: Мф. 14:13-21; Мк. 6: 31-44; Лк. 9:10-17 и Ин. 6:5-15), что оставшихся кусков набралось двенадцать полных коробов. А буквально в следующих главах Матфея и Марка рассказывается о ином подобном чуде — семью хлебами и немногими рыбками (диета галилейских ры­баков!) Он насыщает четыре тысячи человек, после ко­торых остается семь полных корзин.

Многие не понимают смысла почти дословного по­втора чуда в двух Евангелиях, говорят, что это случайная мультипликация информации. Ничего подобного! За че­тыре века, пока складывался Новозаветный канон, ни­какого случайного дублирования сюжетов в Евангелии остаться не могло: все лишнее отсеяли, все повторы убра­ли. Сохранение же рядом двух сходных чудес, видимо, преследовало некую цель. Обратите внимание, когда из­начальной пищи чуть-чуть больше, а людей меньше, то и остатков пищи меньше — семь корзин. И наоборот: когда пищи меньше, а голодных больше, то и тогда все наелись, а несъеденного после чудесного обеда на траве осталось существенно больше — двенадцать коробов. Эти два слу­чая, поставленные рядом, показывают, что сила Божия никак не связана с реальным количеством материаль­ных благ, в том числе — пищи, и подчеркивают абсолют­ную сверхреальность, внелогичность Божественного дара.

Продолжая рассказ об умножении хлебов, евангелист Иоанн рассказывает, что насытившиеся люди следуют за Иисусом и хотят сделать Его царем. Поняв их жела­ния, Иисус отвечает: «Истинно говорю вам: вы ищете

Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились. Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий» [Ин. 6: 26-27]. Люди следуют за Мессией не потому, что Он снимает с них тяготу гре­ха, а потому, что кормит, и каждый хочет видеть Его ца­рем не Божественной вечности, до которой людям нет дела, а царем земным, избавляющим народ от тяжких трудов по добыванию пищи, дающим этот хлеб земной даром. Поскольку Иисус отказывается воспроизводить чудо кормления несколькими хлебами тысяч людей, со­вершенное Им дважды из жалости, вчерашние поклон­ники начинают ненавидеть Его: кормил ведь, а больше не кормит — вот гад!

Иисус продолжает Свое служение, а тем временем все больше и больше растет ненависть к Нему. Когда Иисус родился, Его встречали маги и добрые пастухи, пели анге­лы, и все было чудно, но постепенно даже в родном горо­де Назарете, как сказано, Он не мог совершить — не мог! Он не всесилен над волей людей! — Он не мог совер­шить многих чудес «по неверию их», то есть Своих сосе­дей в родном городе! И собственные Его братья над Ним смеялись. Чудо — всегда соработничество (синергия) чу­дотворца и тех, кто это чудо готов воспринять. В Назарете братья и соседи не принимали Его всерьез: «Не плотни­ков ли Он сын? не Его ли Мать называется Мария, и бра­тья Его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? и сестры Его не все ли между нами? откуда же у Него все это? И со­блазнялись о Нем» [Мф. 13: 55-57].

А в соседнем Капернауме Его хотели сбросить с вер­шины горы. Иисус, желая вразумить иудеев, а может быть, и искренне недоумевая (мы не ведаем предела Его че­ловеческой естественной ограниченности), спрашивает: «Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего; за ко­торое из них хотите побить Меня камнями?» И тут иудеи заявляют: «Не за доброе дело хотим побить Тебя камня­ми, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом». Иисус отвечает им: «Не написано ли в законе вашем: Я сказал: вы боги? Если Он назвал бо­гами тех, к которым было слово Божие, и не может на­рушиться Писание, — Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите: богохульствуешь, потому что Я сказал: Я Сын Божий? Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне; а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем» [Ин. 10: 34-40]. Но эти, сказан­ные «в сердцах», слова, вдруг приоткрывающие глубочай­шую истину Его пришествия и естества человеческого, остаются не понятыми и не принятыми соплеменника­ми. Знание Иисуса о Себе и мире и религия иудеев все более не совпадают, приближая трагическую развязку.

Вал ненависти ко Христу нарастает. Люди, в своем большинстве, Его совершенно не понимают. Нетрудно за­метить, что фабула Евангелия принципиально отличается от любого былинного героического текста, в котором ка­кой-нибудь Микула Селянинович идет только от подвига к подвигу, от победы к победе еще более блистательной. А здесь наоборот: внешне земной путь Христа — от пора­жения к поражению, от неудачи к неудаче. Внутренне Он побеждает — Он не угождает людям, Он не пытается под­делаться под них, не заискивает перед ними, как обыч­но поступали и поступают политики. Он Сам точно опре­деляет причину людского неприятия: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете» [Ин. 5:43]. Иисус учит людей со­вершенным, истинным вещам — учит тому, как «пройти тесными вратами» и встать на тот «узкий путь», ведущий в вечную жизнь, который находят немногие [Мф. 7: 14]. Но люди отворачиваются от Него: «То, что Ты говоришь, странно. То, чему Ты учишь, совершенно не укладывает­ся в наши головы, уж не от искусителя-сатаны Ты?»

Обличения и исцеления

Иисус обличает, чем дальше, тем больше. Он не жалу­ет ни вождей народа, его духовную элиту — фарисеев, саддукеев, учителей закона, ни простой народ — «род лукавый и прелюбодейный» [Мф. 12: 39,16: 4], «слепые вожди слепых» [Мф. 15: 14], «безумные вожди слепых» [Мф. 23: 17]. «Лидеров народа» Он обвиняет в лицеме­рии, сравнивает с расписными гробами (вспомним еги­петские ковчеги), красивыми снаружи, но внутри пол­ными «всякой мерзости и нечистоты», то есть сухих костей и прочих скверных, с точки зрения иудеев, ве­щей. Лицемерие законников и в том, что они толкуют за­коны — мицвы Торы — в расширительном и весьма труд­ном для исполнения смысле, а сами вовсе не соблюдают их. Иисус обличает тщеславие и властолюбие народных вождей: как ищут они уважительного к себе обращения «учитель, учитель!», предлежания на пиршествах и си­дения в первом ряду в синагоге. «Вы любите славу это­го мира, — говорит Он, — а Отца, который дал вам эту жизнь и этот мир, и это ваше положение в обществе, вы забыли. Вы живете для себя, поэтому вы ни к чему и не придете, и не научите, а только развратите народ». «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходи­те море и сушу, дабы обратить хоть одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» [Мф. 23: 15]. Кому это понравится?

Все эти обличения взяты из Евангелия по Матфею. Уж кто-кто, а Матфей отлично знал духовное состояние своего народа и, должно быть, глубоко страдал от лжи, лицемерия и духовного бесчувствия среди потомков Авраама. Он с особым вниманием фиксировал для се­бя слова Христа об этом. А кодификаторы Нового Завета сочли необходимым сохранить эти обличения Учителя для всех будущих поколений христиан и для нас с вами.

Удивительная история, рассказаная евангелистом Иоанном, стала одной из важнейших в Церкви (ее вспоми­нают в четвертое воскресенье после Пасхи) — это история об исцелении в купальне Вифезда у северных Овечьих во­рот Иерусалима. Вифезда, точнее Beth Chesdah — по-ара­мейски «Дом милосердия». Эту купальню, как сообщает и евангелист, и иные авторы, описывающие Иерусалим I века, окружали, по эллинистической традиции, пять портиков, в которых лежали больные люди. Дело в том, что, по поверью иудеев, в эту купальню время от време­ни сходил ангел, и тогда вода волновалась, и кто первый входил в воду после этого, исцелялся от любой болезни. Люди жаждали чуда, ждали его годами. Герой рассказа из пятой главы Евангелия по Иоанну — расслабленный че­ловек лежал у целебного источника 38 лет. Но поскольку человек был расслабленный, сам он войти быстро в воду не мог — он ползал медленно, и другие его опережали. Должно быть, за эти долгие 38 лет расслабленный поте­рял всякую надежду. Но вот на Пасху в Иерусалим при­шел Христос. Он зашел в Бет Шезда и сказал нашему рас­слабленному: «Что ты тут мучаешься 38 лет? Ты здоров, возьми постель твою и иди». И он исцелился, взял лежан­ку свою и пошел, а произошло это исцеление в субботу, и, очень может быть, в Великую Субботу Пасхи иудейской. Иисус не раз исцелял в субботу и говорил, что «не человек для субботы, а суббота для человека» [Мар. 2: 27]. Это выражение много раз повторяется в Талмуде, его упо­треблял и Гиллель (75 год до Р.Х. — 5-10 годы по Р.Х.) — почитаемый законоучитель эпохи Второго Храма, ос­нователь фарисейской школы. То есть в этих действиях Иисуса нет ничего, по сути, противозаконного — мож­но и даже нужно в субботы делать добро, следуя зако­ну любви к ближнему. Но для законнического сознания важна буква мицвы, а не дух. Дух большинство народа перестало воспринимать. Соблюдать и выдумывать но­вые нормы просто: «не клади, не прикасайся, не ешь то­го или этого», а вот любить другого, например случай­но встреченного расслабленного, — это трудно. Поэтому окружавшие Христа иудеи предпочитали прилюдно со­блюдать мелочные нормы своего Закона, думая, что та­ким образом они уже и верующие, и любимые Богом де­ти Авраама.

Исцелять — это работа, носить постель с собой — это работа, то есть налицо двойное нарушение субботы, когда надо воздерживаться от всех трудов. И иудеи расспраши­вают исцеленного, кто его исцелил в субботу, да еще по­смел повелеть ему носить свою постель. Исцеленный же не знал, кто его благодетель. Но через некоторое время Иисус встретил этого человека в толпе и сказал: «Вот, ты выздоровел; не греши больше, чтобы не случилось с то­бою чего хуже» [Ин. 5: 14]. То есть Иисус напомнил ему, что эта болезнь не сама собой случилась, а есть следствие его давних грехов. И что сделал исцеленный? Он не пока­ялся, не сказал: «Господин, помолись обо мне, чтобы Бог простил меня, научи меня, как впредь не грешить» — или что-нибудь подобное. Нет, исцеленный после стольких лет болезни и полной беспомощности Его предал (гово­ря по-современному, настучал), забыв о благодарности.

Раздосадованный на то, что ему Иисус напомнил его грех, он указал иудеям на Того, Кто его исцелил, навер­няка понимая, что Иисуса за это не похвалят. «И стали иудеи гнать Иисуса и искали убить Его за то, что Он де­лал такие [дела] в субботу» [Ин. 5: 16]. Вот итог милости и человеколюбия.

Характерно, что тот же Иоанн в девятой главе расска­зывает о благодарном и верном исцеленном. Это — сле­порожденный, у которого отсутствовали сами физиче­ские способности к зрению. Исцелить такого человека было нельзя, потому что нечего в нем было исцелять — очей не было как таковых. Иногда у таких людей даже сами глазницы черепа затянуты тонкой костной тканью (так, например, было с черепом старца-неандертальца из пещеры Шанидар, и по этим особенностям мы зна­ем, что он был слеп от рождения — о нем заботились, но, понятно, никто его не исцелил). А Христос, «явив силу Божию», совершил с медицинской точки зрения невоз­можное — Он создал слепорожденному глаза и отверз их на мир. И опять исцеление произошло в субботу. И пото­му, а еще больше из зависти ко Христу, учителя убежда­ли исцеленного, что исцеливший его человек — грешник. Но исцеленный мужественно отверг их доводы: «Он от­верз мне очи. Но мы знаем, что грешников Бог не слуша­ет; но кто чтит Бога и творит волю Его, того слушает. От века не слыхано, чтобы кто отверз очи слепорожденно­му. Если бы Он не был от Бога, не мог бы творить ниче­го» [Ин. 9: 30-33]. Старейшины с позором прогнали ис­целенного, но, когда он встретил Иисуса и услышал от Него, что исцеливший его — Сын Божий, этот человек исповедал веру в Господа и поклонился Ему. Такое тоже бывало, но — редко. Из десяти исцеленных хорошо, если с благодарностью возвращался к Иисусу один.

Только вера

Постепенно круг сужается, от Иисуса отворачиваются по­чти все, даже ученики. Он спрашивает у двенадцати апо­столов, которых Сам избрал: «Не хотите ли и вы отой­ти?» Но Симон Петр отвечает за всех: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» [Ин. 6: 68]. Симон вообще удивительно крепок в своей преданности и вере. Поэтому Иисус и прозвал его Петром. Пётрод — по-гречески «камень», но в женском роде, что, понят­но же, для прозвища мужчины не подходит, пётра — это скала, утес, даже каменная гора. Поэты часто употреб­ляли -пётрод в смысле пётра. И, скорее всего, Иисус гово­рит Петру в этом, поэтическом смысле: «Ты — Пётрод — незыблемый утес, и на этом утесе — пётра — Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее, и дам тебе клю­чи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» [Мф. 16:18-19]. Эти слова Иисус сказал в ответ на исповеданье Симона: «Ты — Христос, Сын Бога Живого» [Мф. 16: 16].

Основываясь на этих словах Христа и на том, что первым епископом Рима был апостол Симон Петр, Католическая Церковь утверждает свое первенство в хри­стианском мире — она основана Петром. Но евангелист Матфей тут же вносит поправку в это простое и очень человеческое рассуждение. После исповедания Петра Иисус рассказывает ученикам о том, что Его ждут стра­дания от старейшин еврейского народа, первосвященни­ков и книжников, и тяжкая казнь в Иерусалиме. А Петр подходит к Нему, отзывает и так, чтобы другие не слы­шали, просит: «Пощади Себя,Учитель! Не подвергай Себя этому ужасу!» Петр верит, что Иисус всесилен и по Своей воле может страдать или обойти страдания. Что отвеча­ет Иисус Петру, о котором только что было сказано, что он «утес, и на нем созиждется Церковь»? Христос гово­рит крайне резко: «Отойди от Меня, сатана! ты Мне со­блазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» [Мф. 16: 23].

Оказывается, что Петр — «утес» не как личность, не как конкретная персона. Он «незыблемый утес» по­стольку, поскольку имеет веру даже не в Божественное могущество Машиаха (эта вера в нем есть), а в Его, Иисуса, призвание исполнить волю Отца Небесного, даже ценой Своих страданий и гибели. Утесом оказывается незыбле­мая вера в то, что Иисус послан Богом для спасения ми­ра, что Он для мира, а не мир для Него. Не царство для царя, а царь для царства — как часто правители забыва­ют этот высокий принцип и обрекают множество людей на гибель и страдания ради собственного блага. Когда о подобном просит Иисуса Его верный ученик, он стано­вится сатаной и соблазном. Но когда он готов на жертву Иисуса, веруя, что эта жертва несет спасение миру, он — незыблемая скала, основание Христовой Церкви.

Кстати, о слове «церковь» тоже большой разговор. В греческом языке Евангелия используется слово «эккле- сия» — это не «церковь» в нашем смысле слова. Наше сло­во «церковь» через много словесных переходов восходит к греческому слову KvpiaKoq — «господский, Господний». То есть это церковное здание как дом Божий. Отсюда «кирха», и отсюда «церковь». Наши предки, да и все вновь обращенные народы неримской Европы (в ла­тинской Вульгате используется греческое слово эккле- сия — ecclesia), еще вполне варварские, воспринимали новую веру очень просто — в храме Христос, а вне хра­ма — старый привычный мир, и делили все пространство, как сказал бы культуролог, на сакральное и профанное. Греческие и римские миссионеры, указывая на хри­стианский храм, объясняли новокрещеным варварам: это Дом Божий, Дом Господа, oiKoq tov KipiaKov — кир­ха, церковь — это Христово. Отсюда — перевод «эккле- сии» словом «Церковь». И у нас, когда мы говорим слово «церковь», естественно, возникает понятие постройки. А«экклесия» — еккХута — это совсем не здание и не по­стройка. Это собрание народа, которое принимает ка­кие-то решения, не гуляние праздной публики, а именно народное собрание, полномочное принимать решения. Поэтому переводить в Евангелии «экклесия» словом «церковь» неверно. При таком переводе возникают ас­социации со строением или, по крайней мере, с уже сло­жившейся христианской Церковью как институтом — со­циальной постройкой. А Иисус говорит не об этом. Он говорит, если перевести точнее: «На незыблемом утесе веры Я создам собрание верных Мне людей. И собрание врагов, собрание ада, собрание сатаны не одолеет его» [ср. Мф. 16: 18]. Врата — nvXai, это тоже собрание. Это термин не греческий, а передневосточный, только пе­реведенный на греческий язык в Новом Завете. У врат, внутри городской стены, через которые осуществлялась связь города с внешним миром, обычно сохранялось об­ширное пустое пространство, на котором могло постро­иться городское войско перед выходом из города на бит­ву. В мирное время здесь устраивался рынок, и здесь же собиралось городское собрание. «Прийти к вратам» — это был распространенный эвфемизм, означающий «обра­титься к собранию». Отсюда врата — как собрание гра­ждан. В этом выражении (Мф. 16: 18) Иисус, если угод­но, говорит о двух «партиях», двух «собраниях» — Своих верных и приверженцев ада — nvXai abov, и о том, что партия ада не одолеет собрание людей, верующих в Его жертвенное Богосыновство.

Но исповедание этой веры крайне трудно, тем бо­лее при земной жизни Иисуса. Даже Петр спотыкается тут, и не единожды. А большинство тем более отходит от Христа, толпы не идут за Ним, а, наоборот, идут от Него, о Нем спорят в народе и многократно хотят Его убить, каз­нить. Один из учеников, Иуда, просто доносит на Христа. Он откровенно изменяет и предает Иисуса, зная, что об­рекает Его на смерть. Иуда получает за это 30 сребрени­ков, которые на самом деле даже не такие большие день­ги (считается, что сребреник — это тетрадрахма, то есть 4 динария, а вся сумма — это примерно 30 золотых руб­лей царской чеканки, около 25 граммов золота).

Мы не знаем, почему Иуда это делает. Самое простое объяснение — что он хотел получить деньги. Евангелист Иоанн говорит, что вошел в него сатана и что Иуда был вор — он брал для себя деньги из общего ящика, куда лю­ди клали свои пожертвования. Но, скорее всего, здесь речь идет о зависти — каких-то других апостолов Иисус, по мнению Иуды, любит и отличает более его. Мы не мо­жем знать точно мотивации Иуды, но важно, что он — один из двенадцати, которых избрал Сам Господь. И когда Он избирал Иуду, Он вряд ли думал, что тот Его предаст. Предательства не было в Иуде изначально. Он был, скорее всего, пламенным и ревностным учеником, потому и рев­новал Учителя к другим апостолам. Но постепенно помы­сел предательства вошел в него, и Иуда принял этот посул сатаны. Но непосредственно перед Тайной Вечерей, когда Иуда уже договорился с первосвященниками о предатель­стве Иисуса и получил от них пресловутые тридцать сре­бреников, Учитель уже знал о предательстве Своего уче­ника и, безусловно, страдал от духовно увиденного Им.

Апостол Иоанн сохранил Его слова в тот вечер Пасхального Седера: «Я знаю, которых избрал. Но да сбудется Писание: ядущий со Мною хлеб поднял на Меня пяту свою. Теперь сказываю вам, прежде нежели то сбылось, дабы, когда сбу­дется, вы поверили, что это Я Сказав это, Иисус воз­мутился духом, и засвидетельствовал, и сказал: истин­но, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня» [Ин. 13:18-19,21]. Иисус указал апостолу Иоанну на пре­дателя, подав тому пасхальную пищу, а самому Иуде по­чти повелел: «что делаешь, делай скорее».

После Тайной Вечери Иисус идет в Гефсиманский сад, берет с собой трех наиболее любимых учеников — Петра, Иакова и Иоанна. Когда Иисус молится в саду ночью, Он просит учеников: «Только не спите, молитесь!» Возможно, если бы апостолы не спали, а, вняв слову Христа, моли­лись, все бы пошло иначе. Но они спали. Евангелист Лука — врач, когда он рассказывает об этом, добавляет, что заснули они «от огорчения». Мы знаем, что такое бы­вает, есть такой истерический синдром — сон от отчая­ния. Но факт остается фактом — от того или от другого, но они не смогли заставить себя бодрствовать. Ученики в Гефсимании не смогли преодолеть соблазн сна — они оказались слабы перед своим естеством.

А «утес веры» Петр? Ведь он, как и иные апостолы, говорил, что умрет за Иисуса. А произошло поразитель­ное: Петр и Иоанн после ареста Иисуса входят во двор первосвященника, причем юного Иоанна все знают как ученика Христа, и первосвященник его знает, его лег­ко пускают во двор, ему ничего не делают плохого, и он ничего не боится. А Петр, которого не знает первосвя­щенник, он боится, и он отрекается от Христа трижды. Потом, уже после Воскресения, Иисус спросит Петра на Тивериадском озере: «Симон Ионин, любишь литы Меня более, чем они (другие апостолы)?» [Ин. 21: 15]. И Петр вспомнит, как он был уверен о себе и как он трижды по­стыдно смалодушничал во дворе первосвященника.

Сам Иисус молится в Гефсиманском саду о том, чтобы нависшая над Ним смертельная угроза прошла мимо Него (в библейской поэтике — это чаша, подобная чаше вина на пиру, но на этот раз наполненная смертью, отсюда — «мо­ление о чаше»). Он, Который до этого много раз говорил о том, что будет убит иудеями, и даже о том, что воскреснет, Он молит, чтобы эта чаша прошла мимо него. Ему страш­но. Как любой человек, Иисус хочет жить и страшится уми­рать, Его воля человеческая подавлена страхом смерти. Но, напрягая все Свои силы, Он говорит: «впрочем, не Моя, но Твоя воля да будет» [Лк. 22:42] — не Моя человеческая, но воля Божия пусть исполнится. 0еА^а — воля, желание, это слово использует здесь евангелист Лука. Сказать эти сло­ва Ему бесконечно трудно, как и Его Матери было трудно ответить в Назарете на слова Архангела Гавриила: «Я Раба Господня, да будет Мне по слову твоему». И тут, и там это решающие слова, определяющие жизнь и смерть, отме­тающие возможность поражения и знаменующие гряду­щую победу. Такие слова, такие действия всегда бесконечно трудны. И евангелист Лука показывает эту душевную муку Иисуса, констатируя точно, как врач, что «был пот Его, как капли крови, падающие на землю» [Лк. 22: 44]. Кровавый пот — это известный медицине случай величайшего на­пряжения, симптом нервного спазма, когда разрывают­ся подкожные капилляры. Внутреннее состояние Иисуса во время молитвы в Гефсиманском саду нельзя отразить лучше, чем сделал это Лука.

Не только все оставляют Иисуса, даже ученики, но и Он Сам на грани того, чтобы оставить Отца. Он этого не де­лает, но для этого надо собрать все Свои силы, «умыться кровавым потом». Иисус — не великолепный герой, кото­рый «одним махом семерых побивахом», не прекрасный Александр Македонский на Гранике или Рамсес, превос­ходящий даже ростом в несколько раз и своих, и вра­жеских воинов на рельефах, посвященных Кадешской битве. Нет, это страдающий и мучающийся человек, боя­щийся смерти, не хотящий смерти. Он и учеников про­сит молиться, а не спать потому, что Он хочет иного пу­ти — не через смерть, не через страдания. Может быть, раскроется путь иной... Он-то знает, как Сын Божий, что не раскроется, что падшие люди не выдержат, они уснут и отрекутся. Ну а вдруг? Как Бог думал: а вдруг от Ноя про­изойдут праведные люди? А вдруг от Авраама произойдет народ без страха и упрека? Вот так же и тут. Но «вдруг» не происходит. Иисуса берут под стражу. А народ, кото­рый только что, когда Иисус входил в Иерусалим, кричал Ему «Осанна» и принимал Его как царя, постилал одежды и пальмовые ветви под ноги Его осла, — этот народ те­перь проклинает Его и жаждет Его мучительной казни.

Последнее искушение Иисуса

Римский наместник, жестокий Понтий Пилат, который не­задолго до взятия Христа под стражу подавил восстание в Галилее и «кровь галилеян смешал с жертвами их», как сказано в Евангелии, — этот Пилат, видя, что происходит вопиющее нарушение римских законов и что синедри­он предает Иисуса из зависти, что Он ничего преступно­го не совершил, что Он просто такой мечтатель (а в Иудее полно таких чудаков), он хочет Его отпустить. Пилат спра­шивает узника: «Ты царь Иудейский?» И получает ответ, в стилистике эллинистического Востока, означающий без­условное «нет»: «Ты говоришь. Царство Мое не от мира сего» [Ин. 18: 36]. Пилат даже взывает к жалости обвини­телей. У нас сейчас слова прокуратора, когда он выводит Иисуса на судилище перед иудеями, «Се, Человек!» бо­гословы обычно трактуют: «Вот истинный человек». Но нет, Пилат не это хочет сказать. Он выводит избитого, несчастного, окровавленного страдальца и говорит: «Вот этого-то человека вы хотите казнить? Вы что же, совсем жалости не имеете? Что Он вам сделал, этот чудак-мечта­тель?» Евангелист Матфей приводит удивительный факт переживания Пилата о судьбе Иисуса. Иудею Матфею нет причин обелять колониального администратора, но он пе­редает странную подробность, откуда-то ставшую ему из­вестной и сохраненную кодификаторами Нового Завета: когда Пилат «сидел на судейском месте, жена его посла­ла ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» [Мф. 27:19].

Но народ кричит: «Распни, распни Его! А нам давай Варавву». То есть Того, Кто исцелял, Того, Кто воскрешал, Того, Кто учил, народ отвергает, а Варавву, совершивше­го в Иерусалиме мятеж и убийство, он просит освободить. Опять же здесь есть деталь. Варавва не бандит с большой дороги. Скорее всего, как я уже говорил, это потерпев­ший неудачу религиозный вождь, пытавшийся поднять Израиль на борьбу с Римом. В глазах еврейского народа Варавва — герой сопротивления римской власти, а Иисус — странный, непонятный проповедник, далекий от полити­ки и потому отвлекающий народ от осуществления его ве­ковых чаяний восстановления великого царства.

И тогда Понтий Пилат задает последний вопрос (как у нас говорят студенты, «вопрос на засыпку»), который он как римский чиновник не должен был задавать, потому что этот вопрос ставит его самого на грань обвинения в не­лояльности. Пилат спрашивает иудеев: «Царя ли вашего распну?» Какие могут быть цари в Иудее? Царь один — в Риме. Это — кесарь. Но, чтобы спасти Праведника, он обращается к вековым мечтам иудейского народа о вос­становлении царства. На судилище перед народом и про­куратором стоит потомок Давида, настоящий потомок ца­рей Иудейских, да еще явивший великие чудеса (все знали о том, что Он воскресил Лазаря). Простое спокойное раз­мышление заставило бы иерусалимлян предполагать, что перед ними Машиах из рода Давидова: «Царя ли вашего распну?» И тут синедрион, то есть отцы народа, отвеча­ют: «Нету нас царя, кроме кесаря», признавая тем самым отказ от чаяний своего народа. Конечно, это отказ только на словах, только чтобы принудить Пилата к решитель­ной расправе над Иисусом. Они же не такие коллабора­ционисты колониальной власти, чтобы забыть о «Святом Израилеве». Они продолжают об этом мечтать, но они не­навидят Иисуса и готовы Его предать на смерть «из за­висти» [Мф. 27: 18], что отлично понимает и Пилат. И вот римский чиновник пытается спасти Машиаха от народа, из которого Он происходит, и который Он должен спасать, и к которому — именно к нему — Он послан!

Мы читаем в Евангелии от Матфея про ужасные чув­ства, которые испытывает казнимый Иисус. Он умирает мучительной, невероятно страшной смертью на Кресте, поносимый и солдатами, и толпой, которая проходит ми­мо и «злословит»: «Если Ты Сын Божий, то сойди с Креста». «Если Ты Сын Божий, — с безнадежным ожесточением го­ворят разбойники, распятые рядом с Ним, — спаси Себя и нас». Хула со всех сторон. Когда Он хочет пить, Ему под­носят губку с уксусом — понятно, что это еще одно издева­тельство и мука. Но Он чувствует нечто большее, не только эти невыносимые страдания плоти и души. Он чувству­ет еще — о ужас! — оставленность Богом. Его последние слова, как передает их Матфей: «Или, Или! лама савахфа- ни — то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оста­вил?» [Мф. 27: 46]. Это — смесь еврейского и арамейско­го. Вместо еврейского «азабтани» — покидать, оставлять без помощи во время бедствия, присутствует арамейское слово «савахфани» с тем же смыслом. Остальные слова — еврейские. В этот страшный миг Иисусу было не до чисто­ты речи, слова, приведенные Матфеем, — подлинно вопль отчаяния. Матфей, передавая эти слова, показывает, что Иисус умирает с чувством оставленности Богом: не наро­дом, не синедрионом, не учениками — Богом. То есть Он выпивает эту чашу оставленности до дна.

Все последующее ясно показывает, что христиане впол­не понимали субъективность этого чувства богооставлен- ности — в действительности (и в этом уверены кодифика­торы Нового Завета) Бог и на мгновение не оставил Своего Сына. Но так чувствовал Иисус в последние мгновения Своей земной жизни, когда Он испытал богооставленность как последнее, самое страшное страдание, страдание в мо­мент величайшей муки на Кресте.

Мы видим, что для человека Иисуса Христа Его земная жизнь — это не путь от победы к победе, не путь от сла­вы к славе, а путь от славы к бесславию, путь от величия к полному ничтожеству. Путь от пения ангелов к ощуще­нию оставленности Самим Небесным Отцом, Которому Он отдал всю Свою жизнь и покорил всю Свою волю.

Лука этот же момент описывает возвышенно, эпиче­ски, в жанре греческой прозы, принцип которой — «ни­чего через меру». Последние слова Иисуса в его версии: «Отче! в руки Твои предаю дух Мой» [Лк. 23:46]. Величавое «Свершилось!», донесенное Иоанном последнее слово Христа [Ин. 19: 30], ближе к Луке. Но Матфей и соглас­ный с ним Марк [15: 34], думаю, точнее передали чувство нарастающей муки ненужности и бессмысленности для ми­ра и Самого Бога дела Иисуса, переживаемое Им на Кресте.

В этом смысле, кстати говоря, фильм Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа» по роману Никоса Казандзакиса не богопротивен, как часто наивно дума­ют. Там показано искушение, которому Иисус вроде бы поддался, умирая на Кресте: семья, дети. И все получи­лось, как у всех людей — обычная скучно-веселая жизнь. Но Он в последний момент говорит: «Нет!» — и умирает на Кресте. То есть изнутри показана возможность Машиаху прожить жизнь, как любому человеку, только скажи се­бе — да, а Богу — нет. Или — следование воле Божией, не­смотря ни на что. На самом деле это очень глубокий ход, который не понят был большинством наших христиан­ских критиков, и фильм совсем не богохульный.

Евангелия и Новый Завет в целом подчеркивают, что Иисус был вполне человеком — Он не только стра­дал на Кресте и мучился физически, Он испытал еще бо­лее страшное страдание — страдание духовной оставлен- ности Отцом, да и всеми людьми. Кто оказался с Ним у Креста? Один Иоанн и несколько женщин, среди них Его Мать. А где ученики? Где десять других апостолов? Где семьдесят апостолов, которых Он избрал и послал на про­поведь? Где исцеленные, воскрешенные, накормленные? Их нет никого! Потом тайно погребать Его пришли два члена синедриона — Никодим и Иосиф Аримафейский. Но опять же они пришли тайно, и — потом. А у Креста ни­кого почти не было, кроме хулителей и распинателей. Вот финал земной жизни Иисуса. И, казалось бы, это конец.

Но этот конец оказался великим началом.

Глава 5

Царство Бога

Самое главное в земном пути Христа, как он пред­ставлен в Евангелиях, — это путь не от победы к побе­де, а путь — внешне — от поражения к поражению. Кульминацией этого пути является смерть Христа. Ученики Его не раз спрашивают: не сейчас ли Ты со­бираешься построить Свое царство, стать царем? А вме­сто этого — смерть.

Разочарование учеников ясно читается, особенно в истории о двух из них, которые вскоре после смер­ти Христа идут из Иерусалима по дороге в Эммаус. Возможно даже, они уходят из Иерусалима, боясь го­нений на последователей Распятого. Их встречает некий путник (потом они узнают, что это Сам Иисус) и инте­ресуется, о чем они говорят? Они конечно же говори­ли о Христе, и удивляются: «неужели Ты, один из при­шедших в Иерусалим, не знаешь о происшедшем в нем в эти дни?» И рассказывают Ему: «Был некий муж, про­рок Иисус, сильный в слове и деле, и мы все чаяли, что Он — Машиах, помазанник, который восстановит цар­ство Израиля. Между тем, Он распят, умер и ничего Им не создано» [см.: Лк. 24: 18-21].

Царство Небесное

Это ожидание было среди учеников всеобщим, и оно явно тогда не исполнилось, и более того, вступало, казалось бы, в противоречие с тем, что постоянно говорил Сам Иисус, что приблизилось Царство Божие. Его слово восприни­малось как evayyeXiov — «благая весть». Царство Божие и Царство Небесное — это одно и то же. Слово «Бог» в ев­рейском языке обозначалось четырьмя согласными бук­вами, и оно само по себе было настолько священным, что очень часто евреи предпочитали его изменять на некий эвфемизм. Приблизилось Царствие Небесное — это зна­чит не то царство, которое находится на небе, а это при­близилось Царствие Божие. С небом мы еще скоро столк­немся в одном интересном контексте. Небо, как всегда и повсюду (это запомним заранее), — это не топос-ме- сто (вот — земля, и вот — небо), а это образ недости­жимости. Бог недостижим, как и небо было недостижи­мо для человека в то время. Почему же Иисус говорил о том, что Царство Божие, Его Царство уже приблизи­лось, что вот оно уже тут — «Царство Божие внутри вас есть» [Лк. 17: 21]. И такой безотрадный конец?

Что такое Царство Небесное, Царство Божие? Это не какое-то другое пространство, как есть царство Римское, а есть иное царство Персидское, так и есть еще где-то Царство Божие, Царство Небесное — есть царства земные, и есть царство небесное. Нет — «Царство Божие внутри вас есть». Ну как так — внутри нас?

Мы сейчас говорим только о евангельском учении. Все, что связано с богословием, с объяснением, с интерпрета­циями — об этом будем говорить позже. Нам сейчас важ­но показать, что в самой жизни Христа Его последователи, ученики, ученики учеников считали важным оставить во время кодификации Канона Нового Завета, что они пола­гали крайне важным для учения, адептами которого стали.

Царство Небесное — это место, где царит Бог. Понятно, что в земных царствах смысл примерно тот же: где ца­рит определенный правитель, суверен — там его царство. В Римском государстве времени Иисуса это был импе­ратор, принцепс — первенствующий. В Персидском цар­стве это был аршакидский шахиншах — «царь царей». То есть в царстве царит некий правитель, и все обитате­ли царства, кто из страха, кто по совести, подчиняются ему. Но Царство Божие иное — оно выбирается каждым человеком самостоятельно, и именно поэтому оно вну­три нас есть. Кто в нас царит — это наше решение. И за это решение идет война между Иисусом Христом и лука­вым врагом — сатаной, который соблазнил Адама и Еву. Собственно говоря, в человеке может царить или сата­на и все, что связано с ним, или Бог, и выбор принадле­жит самому человеку.

Преподобный Макарий Египетский намного позже скажет: «Сопротивная сила (сатана. — А.3.) и ум (челове­ческий. —А. 3.) равномощны между собою и равную име­ют силу. Обе силы могут только побуждать, а не прину­ждать ко злу и добру. Душа может противиться греху, но не может без Бога победить или искоренить зло. А утвер­ждающие, что грех подобен сильному исполину, душа же подобна отроку, говорят худо. Тогда несправедлив был бы Законоположник, Который дал человеку закон вести брань с сатаной»⁷⁸. Египетский подвижник, должно быть, имеет в виду слова, сказанные Богом Каину: «если дела­ешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь

Преп. Макарий Великий. Наставление 27.22. (В русском переводе: Добротолюбие. Т. 1. С. 188.)

доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» [Быт. 4:7].

Воля человека дает ему возможность господство­вать над грехом, не подчиняться прилогу соблазните­ля. Поэтому Царство Божие — это внутреннее состояние. Каждый из нас решает, будет ли в нем царить Бог или бу­дет царить сатана. Но каковы условия воцарения в нас Бога по евангельскому слову Иисуса?

Чтобы это понять, нам надо отметить самые глав­ные узлы того, о чем учит Господь. Это в первую оче­редь то, что называется «заповеди блаженств». Заповеди блаженств — это, в сущности, условия, при которых, как объясняет Иисус, в человеке царит Бог. В некотором смыс­ле, это и форма самоконтроля — сопоставление своих по­ступков с заповедями блаженств позволяет человеку по­нять, кто в нем хозяин.

Заповеди блаженств

В Евангелии, говоря о заповедях блаженств, использу­ется слово ^aKap'ia — блаженство, счастье. В дохристи­анской Греции обычное название рая было MaKapwv vyaoi — Острова блаженных. Это то место, где Зевс по­ставил царствовать своего отца Крона, простив его, и где длится Золотой век. Гесиод и Пиндар посвятили Островам блаженных немало проникновенных строк:

«К границам земли перенес громовержец Кронион, Дав пропитание им и жилища отдельно от смертных. Сердцем ни дум, ни заботы не зная, они безмятежно

Близ океанских пучин острова населяют блаженных. Трижды в году хлебодарная почва героям счастливым сладостью равные меду плоды в изобилье приносит». [Гесиод. Труды и дни, 168-173].

В эллинистической культуре «Острова блаженных» были частой темой, и конечно же этот образ был зна­ком слушателям проповеди Иисуса и еще более читате­лям греческого текста Евангелия. Они прекрасно пони­мали, что Проповедник учит их тем принципам жизни, которые открывают путь в прекрасное посмертное бы­тие, в Элизиум, и уже здесь, на земле, среди искушений и невзгод, даруют счастье.

У Матфея эти заповеди провозглашаются в так назы­ваемой Нагорной проповеди: «Увидев народ, Он взошел на гору; и когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их...» (Мф. 5: 3-11). У Луки это низкое ровное место, на которое Иисус сошел (ката^аа) [Лк. 6:17] со своими учениками. Но кодификаторов Нового Завета, по всей видимости, совершенно не беспокоило это внешнее противоречие — на какой высоте от уровня моря была произнесена проповедь, им совершенно не важно. Важно было иное — ее смысл. В двух других Евангелиях, по Марку и по Иоанну, этой проповеди нет.

У Матфея Нагорная проповедь начинается со слов: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное» [Мф. 5:3]. Лука сказал просто «блаженны нищие»⁷⁹. А между тем у Матфея совершенно ясная грамматическая форма, которая говорит о том, что «нищие духом» — это все равно что «дом, срубленный топором», то есть это нищие «из-за духа» — те, кто отказались от имущества и выбрали нище­ту добровольно, ради каких-то духовных целей. Помните, есть притча о богатом юноше [Мф. 19: 16-26], который

В синодальном переводе на русский язык Евангелия по Луке до­бавили «духом»: «Блаженны нищие духом» (Лк. 6: 20). Но в древ­них греческих рукописях Луки этого слова нет, и в новых русских переводах его опускают.

спрашивает, какие заповеди соблюдать. Христос говорит: «Если хочешь быть совершенным, раздай свое имущество и следуй за Мной». Вот в этом смысле «блаженны нищие», кто не на земном имении своем сосредоточил внимание, а на Боге, и готов принести свое земное имение в жертву Богу, если это будет нужно. Богатство не для тебя, богат­ство для других. Поэтому блаженны нищие, которые стали нищими через дух. У Луки — нравственно-социальное уче­ние о преимуществе нищих перед богатыми. У Матфея — учение о свободных волевых предпочтениях Бога ради.

«Блаженны плачущие, ибо они утешатся». Почему? Потому что этот мир, как говорит Иисус, лежит во зле. Вокруг зло. Это зло редко может вызвать веселье, ско­рее оно вызывает сокрушение сердца. Внимательно из­учавшие Евангелие люди заметили, что нигде в Евангелии не сказано, что Иисус смеялся, но есть места, где сказано, что Он плакал. Например, когда Иисус пришел к могиле Лазаря, Он прослезился. То есть слезы естественны, смех — не естественен. Это не значит, что, по учению Евангелия, люди не должны никогда смеяться. Но правильное состоя­ние души в этом мире — это жалость к ближнему и жа­лость к миру, прозябающему в ужасающем зле.

Третье: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют зем­лю». Кто такой кроткий? Греческое слово npaug имеет значения «ласковый, милостивый, тихий». В отношении животных — ручной, в отношении ветра и моря — спокой­ный. В русском языке значения сходны: мы же говорим — укрощение диких животных, укротитель. Кроткий человек добр, предпочитает, чтобы зло причиняли ему, а не чтобы он был причиной зла для других, легко прощает обиды. От века известно, что с таким человеком легко жить. Ничего принципиально нового в этих словах Иисуса нет, это зна­ли и до Него. Важно то, что Он говорит: кротость — это не чудачество, не признак слабости, а обязательный па­раметр для достижения Царствия Божия, и что если этим путем не идти, то Царство Божие не воцарится в тебе, ты не станешь гражданином Царствия Божиего здесь, на зем­ле, и что в тебе будет властвовать не Бог, а сатана.

«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» — так у Матфея. Лука опускает слово «прав­ды», и получается вновь нравственно-социальная кон­цепция: блаженны голодные и испытывающие жажду, ибо они насытятся. Совсем как и в первом «блаженстве» у Луки — «блаженны нищие». Это в какой-то степени вер­но, но Матфей намного глубже. Он указывает, что речь идет не об алкании хлеба. Как в трех искушениях Христа в пустыне, Он говорит: «не хлебом одним будет жив че­ловек, но всяким словом, выходящим из уст Божиих» [Мф. 4:4]. То есть на самом деле речь идет о жажде и ал­кании правды, а не пищи для поддержания сил тела. Матфей или его переводчик на греческий язык употребил слово biKaioavvr- Слово это — справедливость, законность, правосудие, происходит от одного из архаичных грече­ских слов — Ыщ — обычай, право, суд. Слово Ыщ имеет общую индо-европейскую основу с тем же значением. «Дики» — это правильные, освященные благочестивым обычаем и сознанием справедливости межчеловеческие отношения. Вы помните, что в олимпийской мифологии богиня Дикэ — дочь Зевса и всегда находится близ него, указывая путь правды. Гесиод рассказывает, что в медный век из-за человеческого нечестия Дикэ с земли ушла на небо, но, как указывал Парменид, «благочестивые мужи ее ищут повсеградно», то есть желают, чтобы правда-ди- кэ воплотилась в их городе. Иисус у Матфея фактически именует таких мужей и жен — блаженными. Блаженны те, кто жаждут правды для себя, своего города, своей страны;

для которых отсутствие правды в межчеловеческих отно­шениях столь же мучительно, как голод и жажда.

Потом, в последней беседе Иисуса с Пилатом, эти сло­ва приобретут удивительную новую форму, когда Иисус скажет: «Я пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине (аХувею,)» [Ин. 18: 37]. Правда и истина — в сущ­ности, это одно и то же. В эпоху Христа в греческом кой­не это практически синонимы. Так что жажда и алкание правды — это не просто один из путей к блаженству, но та главная дорога, которая во многом включает в себя и все остальные макарии (греч. — блаженства). Ради сви­детельства о Правде в мир пришел Машиах. По крайней мере, в Евангелии Он так Сам свидетельствует о Себе.

Когда Иисус стоит перед Пилатом, я вижу этого старого, скептического чиновника, весьма жестокого, но ко Христу он относится явно с некоторой симпатией и задает ему вопрос доброжелательно, как бы похлопывая Его по пле­чу: «Что есть истина?» Для человека этого мира, для че­ловека царства сатаны истины нет и правды нет вообще. А объективность правды, то, что глубоко заложено в сердце каждого человека, такому человеку чуждо и даже смешно. Однако же Иисус говорит, что это неправильно, что прав­ду надо жаждать и алкать, как голодный алчет хлеба, как человек, не имеющий воды, жаждет пить. Так надо отно­ситься к объективной правде, и эта правда — Бог, потому что в Нем есть истина и нет никакой лжи. А сатана — это как раз ложь, он лжец изначала. И в этом смысле те, кто смеется над правдолюбцами, называя их наивными, пре­краснодушными мечтателями, говоря, что правды нет, что все относительно, они тем самым утверждают ложь сатаны и объективность сатаны. И здесь как раз очень важны эти слова Христа: «блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», потому что наступит момент, когда правда восторжествует над ложью, когда ложь будет посты­жена, развенчана и уйдет, и останется правда — абсолют­ная и сияющая. И мы знаем, что правда Слова Божиего — это главный и последний образ Апокалипсиса.

Следующее: «Блаженны милостивые, ибо они поми­лованы будут». Простое и глубокое выражение. Апостол Иаков напишет: «суд без милости не оказавшему мило­сти» [Иак. 2:13]. В Ветхом Завете сказано: «Милости хочу, а не жертвы» [Ос. 6: 6], и у Матфея Иисус дважды повто­ряет эти слова пророка [Мф. 9: 13, 12: 7]. Что такое ми­лость? Это когда человек прощает, хотя, исходя из холод­ной и сухой трактовки закона и из наличествующих у него сил, он может наказать, может отвергнуть. Есть такой слу­чай в Евангелии, когда апостол Петр подходит к Иисусу и спрашивает: «Учитель! сколько раз прощать брату мо­ему, согрешающему против меня? до семи ли раз?» Был такой народный обычай, а если брат восьмой раз скажет какую-нибудь гадость или подножку подставит, уже про­щать не надо. А Иисус отвечает: «Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз» [Мф. 18:22]. Он называ­ет некое большое число — 7x70 = 490, но речь идет о бес­конечности прощения. Прощать всегда! Это очень трудно.

В той же главе, в той же проповеди Иисус говорит: «Я го­ворю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю оде­жду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у те­бя не отвращайся. Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненави­дящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного» [Мф. 5: 39-45]. Вот оно, прощение, вот она — кротость! Можем ли мы это?

Апостол Павел в одном из своих посланий говорит: я так не могу, к своему стыду, но не могу [см.: 2 Кор. 11: 21]. Но абсолютная благодать — она и эту возможность дает. Потому что человек ищет не своего — не своего превоз­ношения, своей чести, своего тщеславия, а жалеет друго­го. Ведь на самом деле несчастен не тот, кому дали поще­чину (если она незаслуженная, конечно). А несчастен тот, кто дал незаслуженную пощечину. Милостивое сердце да­же животных жалеет, не только человека, всякую тварь, всю природу — мухи, как говорится, не обидит. Потому что на самом деле никто не может устоять в правде.

Если мы посмотрим каждый на себя, говорит Иисус, мы видим в себе массу недостатков. И на что же мы мо­жем рассчитывать? Только на милость! Да, надо старать­ся изо всех сил эти недостатки изжить. Но изживем мы их только милостью Божией. И поэтому те, кто сами милуют, они будут помилованы. А «суд без милости не оказавшему милости — милость превозносится над судом» [Иак. 2:13].

«Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Эти слова широко известны, их часто повторяют. Это очень глубокие слова, потому что подобное может увидеть ис­тинным образом только подобное ему. Бог чист, и толь­ко чистый человек может увидеть Бога. Нечистый не мо­жет Его увидеть в силу того, что он ослеплен нечистотой, ибо Бога видят не внешними очами, а духовными очами, очами сердца. Если сердце нечистое, ты не увидишь Бога. Ты пройдешь мимо Него. Ты будешь жить в мире, в кото­ром как бы Бога и нет, но, если ты очистишь свое сердце, ты увидишь Бога и, увидев Бога, обретешь блаженство.

«Блаженны миротворцы, ибо они сынами Божиими нарекутся». Тоже очень важно. Мы знаем, что люди по­стоянно — и во времена Христа, и до Христа, и после Христа — бряцают оружием, постоянно восхваляют войну, во всех формах: войну семейную — между мужем и же­ной, между детьми и родителями; социальные конфлик­ты; противостояние, в том числе и вооруженное, наро­дов и государств. Это конечно же чистый сатанизм. Когда начинается война — это всегда результат греха! Причем это результат греха, как правило, с двух сторон. Честный взгляд на внутрисемейный разлад практически всегда увидит неправду обоих — и мужа, и жены. Честный и не­предвзятый историк всегда замечает вину всех сторон по­литического конфликта. Не всегда все стороны желают войны, но всегда какие-то действия эту войну провоциру­ют. Война всегда — результат крайнего проявления свое­корыстия, национального, государственного эгоизма.

Почему блаженны миротворцы — те, кто старается со­творить мир вместо разлада и войны, восстановить мир, почему они нарекутся сынами Божиими? Да потому, что в поэтической символике Переднего Востока сын — это то же самое, что и Отец. Диада «отец — сын» всегда под­черкивает внутреннее, органическое единство двух лиц. А Отец Небесный всем дает свет, дождь, тепло. Все люди живут благодаря Богу. И понятно, что если вы хотите вос­становить мир, а не пытаетесь захватить свет, жизнь и теп­ло для одного себя, для своего только народа, только сво­ей страны, своего социального класса, то вы сыны Божии, подобные Небесному Отцу, Который не Себе берет от нас, но Себя дает нам. Нагорная проповедь у Матфея как раз завершается словами: «Он повелевает солнцу Своему вос­ходить над злыми и добрыми и посылает дождь на пра­ведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любя­щих вас, какая вам награда? .Итак, будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» [Мф. 5:46,48].

Но вернемся к заповедям блаженств. «Блаженны из­гнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное». Опять biKaioavvrj — правда. Правды надо не только алкать и жа­ждать, но надо утверждать дикэ в межчеловеческих от­ношениях и быть готовым понести тяжкое наказание за эту деятельность. В то время, когда жил Иисус, изгнание из страны было следующим после смертной казни нака­занием. В римском праве оно называлось «лишение огня и воды». Человек сохранял жизнь, но он лишался родины, переставал быть гражданином — это считалось трагеди­ей. «Мой городок маленький, — говорил Плутарх о родной Херонее, — но я не покину его, не уеду в Афины, чтобы го­родок мой не стал еще меньше». А тут — блаженны изгнан­ные. Вы потеряли свою земную родину, но не печальтесь — вы имеете вечное сокровище на небесах, вы имеете вечную родину. Потому что, когда вы говорили правду, вы говори­ли Божие, и соответственно, вы уже гражданин не царства лжи, а Царствия Божиего. И где вы физически существуете на земле, это не так важно. Важно то, что вы уже принадле­жите вечности. Поэтому если вас изгнали не за преступле­ния, а за правду, не печальтесь: это высокая честь — быть изгнанным за правду, и это — залог блаженства.

И наконец: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески несправедливо злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на не­бесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас. Вы есть соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделать ее соленой?» [Мф. 5:11-13]. Вы сыны Божии, вы, люди, — соль земли. Не отдельные люди, не только те, к кому обращено слово Христа, не апостолы, а все люди — это соль земли. Вся земля, все материальное живет Божественной волей. По Божественной воле совершается все, что происходит на земле. Кроме человека — человек живет своей волей. Он богоподобен, потому что он имеет свою волю. И поэтому он — соль земли, он — суть и вкус ее. Он определяет путь всего на земле. Не Бог, а он. И следовательно, если человек потеряет эту связь с Богом, эту соль — единство с Богом, то чем его сделаешь «соленым»? Да ничем! Потому что Бог не насилует природу человека, Он не может сделать человека любящим Его, Бога, если человек Его не любит. И следовательно, такой человек уже ни к чему не годен.

Не противься злому

Вот эта знаменитая проповедь блаженств, вот сами эти принципы. Они кажутся странными, максималистскими, но тем не менее это те принципы, на которых строится Царство Божие внутри человека. Почему они такие стран­ные и максимальные? Почему говорится о пощечине — что надо подставить другую щеку? Что когда с тебя снимают верхнюю одежду, то надо отдать и рубашку? Когда тебя понуждает кто-то пройти одну версту, надо пройти с ним две? Почему такие странные требования? Почему надо все­гда прощать, не отвечать злом на зло, но «побеждать зло добром», как пишет апостол [Рим. 12:17,21], а Иисус гово­рит: «Не противься злому». Почему все эти странные вещи?

Да потому, что это история человеческого грехопаде­ния. Мир пал, он лежит во власти сатаны, он принадле­жит врагу. И поэтому то, что для человека испорченного, падшего естественно, — это сатанинское. А то, что неесте­ственно, если угодно, сверхъестественно — это Божие. А Божие сильнее сатанинского. Только надо иметь во­лю совершить его, хотя, во-первых, странно совершать эти поступки, а во-вторых, страшно: надо иметь волю. Поэтому дается такая экстремальная планка. Вовсе не по­тому, что Иисус такой чудак — Манилов из Назарета. Он знает, что этого не сможет сделать никто из Его учени­ков. И мы помним, что в последние моменты Его земной жизни Петр и сыновья Зеведеевы благополучно проспали моление о чаше. Потом Петр трижды от Учителя отрек­ся, все ученики, кроме Иоанна, разбежались, а Иуда пре­дал. А разве Петр не предал? Чем принципиально преда­тельство Иуды отличается от предательства Петра? Иуда взял деньги, а Петр из страха отрекся трижды. Но важен результат: Иуда, вместо того чтобы просить прощения перед Христом и перед учениками, ужаснувшись соде­янному им, покончил жизнь самоубийством — «вернул вексель», а Петр просил прощения у Христа, рыдал, стра­дал. И результат разный — это самое главное.

В этом мире тотального зла Иисус последовательно демонстрирует своей жизнью то, чему Он учит в Нагорной проповеди. Он же не противился злу. Вспомните ночь в Гефсиманском саду: воины пришли, чтобы Иисуса аре­стовать, а Петр вытаскивает меч и пытается защищать Учителя... В этом есть некоторая абсурдность: ну что та­кое один Петр, совсем не воинственный рыболов, против вооруженного отряда? Что он может сделать? Но он ре­шил стоять до конца. Он вынимает меч и рабу первосвя­щенника Малху отрубает ухо, видимо, даже не до конца — явно непропорциональное действие. Это даже немножко смешно при всей ужасности момента. В этой ситуации Иисус говорит Петру: «Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут» [Мф. 26: 52], и исце­ляет этого раба — его ухо прирастает. Иисус обращает­ся дальше к Петру: «Или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? как же сбудутся Писания, что так должно быть?» [Мф. 26: 53-54]. То есть Он мо­жет защитить Себя, но Он этого не делает. Он не про­тивится злу, хотя может воспротивиться. Он принима­ет оплевания, заушения, унижения, когда во время суда синедриона отвратительные ничтожества бьют Его по ли­цу и говорят: «Прореки, кто Тебя ударил» (это происхо­дит просто на уровне школьных издевательств). Он ни­чего не говорит, никому не угрожает, никому не кажет пальцем — вот, у тебя руки иссохнут, у тебя дети умрут или что-то подобное. Он, всесильный Царь мира, крот­ко принимает побои и издевательства, тем показав, как надо делать, чтобы победить. Но победы еще нет, побе­да впереди.

Умная почва

Очень важна притча Христа, которую читают в церквях несколько раз в год, — это притча о сеятеле. Она есть в трех Евангелиях, вспомним ее в Евангелии по Матфею [13:1-8], но рассмотрим с необычной точки зрения. «Вот вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при до­роге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взо­шло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упа­ло на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать». Вроде бы по­нятно, что не о птицах и о семенах говорит Иисус, но как всем приятно: какие мы есть, так и получилось. Если Бог нас создал бесчувственными, каменистыми, если у нас, как любят говорить в Европе, нет «религиозного нерва», за что нас судить, коль вера в нас не проросла?

Но здесь важна вторая часть. Притчу Иисус говорил для всех, а потом приступили ученики и попросили притчу объяснить. Он начинает объяснять с очень важной вещи, которая для нас звучит совершенно интригующе. «Почему

Ты говоришь притчами? Почему Ты не объясняешь все как есть?» — «Он сказал им в ответ: для того, что вам да­но знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» [Мф. 13: 11-12].

О чем тут речь? Разумеется, не о деньгах. Речь идет о вере. Ученики имеют веру в Иисуса, они верят, что он — Мессия, Машиах. Может, они ничего не понимают или пло­хо понимают, что такое Машиах: когда Он говорит о Своем Воскресении, они недоумевают. Но они верят, по крайней мере, в Его призвание. А другие не верят. Вот если вы ве­рите, если вы имеете веру, вам и дано будет, потому что вы способны принять. А если вы не верите, тогда и то, что у вас есть — некоторые добрые чувствования, устремле­ния, — и это потеряете. «По естеству» хорошим быть нель­зя, все равно сломаетесь. Явно или тайно, но сломаетесь.

А дальше Христос объясняет эту притчу. «Ко всякому слушающему слово о Царствии и не разумеющему прихо­дит лукавый и похищает посеянное в сердце его. Вот что означает посеянное при дороге». Значит, человек слышит слово о Царстве и не разумеет. И не вдумывается в это сло­во, не работает с ним. То есть у того, кто не познает того, что слышит, все похищает сатана. Как говорится, в одно ухо влетело, в другое вылетело — можешь так поступить со Словом Божиим, а можешь вдумываться в него. И это решает твоя свободная воля, а вовсе не твое естество.

«А посеянное на каменистых местах означает того, кто слышит слово и тотчас с радостью принимает его, но не имеет корня и непостоянен. Когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется». Здесь уже понят­но — свобода воли очевидна, даже в русском переводе. Слушающий радостно принимает, но потом боится, со­блазняется и перестает следовать за Христом.

«А посеянное в тернии означает того, кто слышит сло­во, но заботы века сего и обольщения богатства заглуша­ют слово, и оно бывает бесплодно». Опять же свободный выбор. Обольщение богатства — это же мы обольщаемся богатством. Это не какие-то объективные факторы. Это мы вполне добровольно увлекаемся богатством, весель­ем, карьерой — чем угодно и забываем о слове Божием, и оно остается без семени. То есть слово Божие — не маги­ческое слово, которое само по себе что-то делает, как в ма­гии — колдун сказал, и все получилось. Нет! Даже Сам Иисус не может Своим словом сделать то, что Он хочет, если нет веры слушающих. Помните, когда Он приходит в Свой го­род Назарет и не может там совершить многих чудес, как говорится в Евангелии, «по неверию их». Оказывается, все действенно только взаимным моментом импульса и при­нятия импульса. Если нет в тебе веры, ничего не получится, Бог тебя не вытащит в спасение, не сможет, не то что не за­хочет — не сможет... Бог такой злой? Нет, Он добрый! Но мы не хотим. Именно потому, что Он добрый, Он не относится к нам как к котятам, которых надо тащить за шкирку. Он относится к нам с бесконечным уважением, как к Своим братьям, которые должны сами принимать решения. Он может помочь, подсказать. Если вы попросите о помощи и поддержке, эта помощь будет дана. Но нельзя надеять­ся, что без твоей воли тебя спасут. Такого не будет.

«А посеянное на доброй почве означает слышащего слово и понимающего». Понимающего — auv'ieig — от гла­гола (ruv'iy^i. Префикс аw указывает на двойственность — соглашаться, уславливаться, заключать договор, понимать друг друга. Точный перевод был бы — «слышащего сло­во Божие и соглашающегося с ним», то есть познающе­го волевым усилием. Синодальный русский перевод дает нейтральное выражение «разумеющего», предполагающее скорее наличие природного ума и образования, нежели волевого усилия, сознательного соработничества Богу. Xuv'ieig — это тот, кто не просто разумеет в силу того, что он умный, а который стремится познать, который рабо­тает над познанием воли Божией. И человек, так «слыша­щий слово», приносит плод во много десятков раз.

Таким образом, притча о сеятеле — это в первую оче­редь не разные ситуации восприятия проповеди, как ча­сто понимают и священник, и паства. А это все разговор о том, как ты должен в своей свободе воспринять слово Божие. Что все зависит от тебя. Что семена падают всем, как дождь падает на всех, и только от тебя зависит, как эти семена прорастут в тебе. Только от тебя! Каменистая поч­ва, придорожье, сорняки — это все твоя воля, равно как и внимательная, добрая почва, которая с удовольствием принимает семя и произращивает добро. Человек, если использовать святоотеческую поэтику, — умная почва.

Закон жалости и любви

Во всех многочисленных чудесах, которые творит Иисус, — закон любви. Он пожалел вдову из Наина, сына которой несли на кладбище. Он сжалился над ней. Он жалеет жен­щину, которая была в течение восемнадцати лет скорче­на сатаной, и исцеляет ее в субботу. Совсем не для того только, чтобы показать, что человек — господин суббо­ты, а потому, что Он жалеет ее. Он исцеляет и прокажен­ных, и слепорожденных потому, что жалеет их. Это лич­ностная жалость. Он исцеляет не все человечество, а того, с кем встречается лицом к лицу, кто ищет встречи с Ним.

Болеетого, как вы помните,у Матфея есть замечательное место, когда Иисус не хочет исцелять [см.: Мф. 15:21-28]. Как-то Он отправился «за границу» — в земли Тирские и Сидонские, то есть вышел из пределов Святой земли, и там встречает женщину-сирофиникиянку [Мк. 7: 26] (у Матфея — хананеянку, что несколько шире географи­чески), которая поклонялась, как это было принято в той земле, Ваалу и Астарте. Она жалуется на болезнь дочери и просит для нее исцеления у Иисуса. А Он говорит ей очень жестокие слова: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. Хорошо ли взять хлеб у детей и бросить псам?» Совершенно очевидно, что «псами» Он называет женщину и ее дочку. Это же явное оскорбление, и в от­вет другая бы женщина сказала: ах ты гад такой, а еще пророк — и пошло-поехало. А что же говорит сирофини- киянка? В русском переводе ее ответ звучит пожестче, а в греческом — удивительнее, чем в русском: «Господи, но и песики, собаченьки — там уменьшительное: Kwapia вместо kvmv — собака (помню, на это место когда-то об­ратил мое внимание Сергей Сергеевич Аверинцев), едят крошки, которые падают со стола детей». И Иисус полю­бил ее за кротость и смирение и пообещал, что за такую веру ее дочь исцелится. Все аргументы Машиаха, аргу­менты очень высокие, что Он послан только к Своему на­роду, — все эти доводы повергаются смирением кроткой чужестранки, и побеждает любовь. Иисус пожалел сиро- финикиянку, увидев ее кротость. А жалеть, по русской по­словице, значит любить. И, полюбив, Он преступил даже закон, который повелевал Машиаху быть только «с овца­ми дома Израилева». Вот сила любви.

Говоря о первой заповеди блаженств, мы только что упоминали богатого юношу, который подошел к Иисусу с вопросом о достижении Царства Небесного. Иисус гово­рит ему обычное для благочестивых иудеев: «Соблюдай заповеди». Но юноша в ответ: «Я все это сохранил от юно­сти моей». Тогда, «взглянув на него, Иисус полюбил его» [Мк. 10: 21]. Тот, кто стремится быть с Богом, следует во­ле Божией, вызывает к себе любовь Христа. Этот закон любви потом будет проповедан, конечно, евангелистом Иоанном, которого так и назвали «апостолом любви». «Бог есть любовь» [1 Ин. 4:16]. Любовь — это стремление сде­лать хорошо другому, независимо от того, хорошо или плохо будет от этого тебе. Это когда ты другого видишь, как себя самого. И как ты заботишься о себе, также ты за­ботишься о другом. Вот что такое любовь. В нашей земной жизни это конечно же любовь матери к ребенку и любовь возлюбленных друг к другу, если между ними настоящая любовь. Редко бывают иные примеры.