Вот это и есть отношение Бога к человеку. И это очень глубокие вещи, а не просто банальные слова, за этим стоит и тайна творения мира, и тайна творения человека, и тайна отношений внутри Божества — все это стоит за словом «любовь».
Апостол Петр был прощен Христом. Как вы помните, Петр решительно возражал Иисусу, когда Тот перед взятием под стражу сказал ученикам, что все отрекутся от Него: «Петр сказал Ему в ответ: если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь... Хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя. Подобное говорили и все ученики» [Мф. 26: 33-35]. Уже после Воскресения Христос, беседуя с ним на Галилейском озере, задает Петру вопрос, который сопровождается, должно быть, улыбкой легкой укоризны — ведь так недавно Петр говорил, что хотя бы и все ученики отреклись, он не отречется никогда, а потом так легко и просто отрекся трижды: «Симон Ионин! любишь ли ты Меня больше, нежели они?» [Ин. 21: 15]. Греческий язык богат на значения слова «любовь». В этом диалоге Петра и Иисуса употребляются характерно разные слова — ayarnaw и И сначала Иисус у Иоанна
Богослова употребляет слово ajarnam, обозначающее сдержанную дружескую симпатию. Господь как бы сохраняет и дистанцию, и легкую насмешку: «Дружественен ли ты, Петр, ко Мне более, чем они?» А Петр, отвечая, использует слово ф{кеш — это сильная дружеская любовь, настоящая привязанность сердца: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус задает тот же вопрос вторично, используя тот же отстраненно дружественный глагол ауа-паш, но опускает вторую, насмешливую часть фразы «более, чем они». И после второго ответа Петра с тем же глаголом фкёш Иисус задает вопрос третий раз с тем же, что и Петр, ф(квш, показывая, что Петр прощен и отношения преданной дружбы восстановлены вполне. Русский язык синодального перевода эти оттенки смысла не передает.
В диалоге Иисуса и Петра нет слова ераш (страстная любовь), которое тоже имеется в греческом языке. В отношениях в Боге нет места безумной страсти, любовь может быть бесконечно сильной, но опять же умной, сознательной. Отречение, которое было вызвано, естественно, эгоизмом Петра, страхом за себя, компенсируется только исповеданием им преданной и жертвенной умной любви — ф[кеш, потому что в любви есть чистый альтруизм. Этот закон любви и утверждается Христом в Его последнем евангельском диалоге с Петром, когда на ф{кеш Петра Иисус отвечает Своим ф1кёш.
Избрание апостолов
Иисус избирает апостолов — сначала двенадцать, потом семьдесят. Кто такие апостолы? Греческое слово атоо-теккш — глагол, смысл которого — отсылать, посылать с поручением. Другой глагол с близким смыслом — трпш — такого оттенка не имеет, а имеет иной — сопровождать, провожать. Поручение у апостолов только одно — проповедовать, что пришло Царство Божие — «идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари» [Мк. 16: 15]. Апостолы — те, кто послан с этим поручением.
Иисус их выбирает, и Он специально подчеркивает: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод» [Ин. 15: 16]. То есть все двенадцать апостолов, и семьдесят тоже [Лк. 10:1], — они выбраны Самим Иисусом. Иисус ошибся? Ошибся. Иуда был выбран среди них и оказался предателем, и ни с каким поручением его посылать нельзя было. Еще до своего предательства он поступал не лучшим образом — ходил с ящиком, в который люди, желавшие поддержать Иисуса, клали пожертвования, и воровал из него деньги [Ин.12: 6]. Однако он не был отлучен от лика апостолов, был на Тайной Вечере вместе со всеми, и Иисус дал ему, как и иным, преломив, кусок хлеба. В этом не было лицемерия — Иисус до последнего ждал исправления Иуды, перемены его ума, метанои. Мы опять возвращаемся к принципу удивительной свободы: Бог ждет свободного человеческого действия, Он никогда не ставит на человеке ту самую пресловутую каинову печать. Он всегда до последнего надеется на то, что человек может измениться, и Иуда мог измениться. Даже когда он предал Христа, он, как апостол Петр, мог измениться. Но Иуда этого не захотел, он решил скорее покончить счеты с жизнью. И в этом его самое главное преступление, а не в предательстве. Но, оставляя в каждом из учеников полноту свободной воли и, соответственно, право на их измену и на Свою ошибку, Иисус избирает апостолов и специально подчеркивает в беседе с ними, что «не вы Меня избрали, а Я вас избрал».
Примечательно, что в духовном мире нет принципа народовластия — демократии: вот, собрались апостолы и решают: кто из нас будет Машиахом? Нет. Мессия избран Богом. Но разве в этой ситуации, где нет демократии, в ней нет и свободы? Конечно, есть свобода! Потому что ученики свободно соглашаются на апостольство. Или, как в случае с Иудой, свободно на него не соглашаются. В Евангелии по Иоанну рассказывается, что после очередной беседы Иисуса «многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» [Ин. 6: 66], потому что Его слова показались странными. Но когда Иисус спрашивает двенадцать апостолов (то есть и Иуду): «Не хотите ли и вы отойти?» Симон Петр ответил за всех: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» [Ин. 6: 67]. Но другие — тоже, видимо, посланные на проповедь, тоже апостолы, — они отошли, так осуществив свою свободу.
Очень важно подчеркнуть: демократии нет — а свобода есть. Мы иногда эти вещи соединяем вместе, иногда даже слова «демократия» и «свобода» считаем синонимами. А это совершенно разные вещи. Демократия — это когда низшие сами себе избирают начальников. В тогдашнем мире, как и в нынешнем, это была очень распространенная практика: сельские старосты, городские начальники очень часто избирались народом, в этом не было ничего необычного или неправильного. В земном мире свободная передача своей воли иному и контроль за этим иным, как он располагает твоей переданной ему на время частью воли, — дело естественное и для пораженных грехом людей даже очень нужное. Но в духовном мире не так. Там, где нет греха, там высший повелевает низшим, а низший свободно ему подчиняется. «Вы называете Меня. Господином, и правильно говорите, — объясняет Иисус ученикам, — ибо Я точно то» [Ин. 13: 13]. Но Он говорит это ученикам после того, как умыл им ноги. Он объясняет, что дал апостолам пример служения. Тот, кто выше, должен не принуждать служить себе низших, а служить им, дабы возвысить низших до себя и тем упразднить разделение. Из рабов и слуг превратить в друзей и, более того, в Себя Самого — вот цель Христа в отношении всех людей. Тот же, кто, возвысившись, требует от других служения себе — тот бесплоден и обречен на гибель, если не одумается. Здесь лучше для самого властителя демократия, чем такая «иерархия». При демократии его просто не изберут вновь, а в системе священновластия (это и есть перевод слова iepap%'ia) такого узурпатора ожидает полная гибель.
Неплодная смоковница
Замечательное и странное место в конце Евангелия — история о бесплодной смоковнице [см.: Мф. 21: 18-22; Мк. 11:12-14,20-24]. По дороге из Вифании в Иерусалим Иисус захотел есть, что очень характерно — Он, как и любой человек, испытывал чувство голода, — искал плодов на смоковнице и не нашел. Иисус сказал: «Да не будет же впредь от тебя плода вовек. И смоковница тотчас засохла» [Мф. 21:19]. Но это же была Пасха, весна, какие там смоквы? Все же знают, что никаких плодов быть еще не может, что смоквы созревают не раньше июля-августа, а то и в сентябре. Так что погубил смоковницу Иисус, кажется, незаслуженно. В самом Евангелии Иисус от столь быстро сбывшегося Своего слова в отношении смоковницы берет повод объяснить, что любое слово, сказанное с верой, всесильно. Но мне кажется, что определенное место в этом повествовании занимает и назидание иного рода.
Каждый может понимать это по-своему. Я много думал над этим образом, который, безусловно, не случайно оставлен в Новозаветном каноне. Смоковница — только удобный образ. Может, она и засохла, но засохла она для нас. Апостолы тоже могли сказать Машиаху — мы только учимся, мы вчера еще были простыми рыбаками и пастухами, мы малограмотны, ну что Ты от нас требуешь невозможного. Быть может, так они и мыслили, когда отрекались от Иисуса, когда предавали Его. Но смоковница дает иими нам пример: когда Бог ищет у тебя плодов, ты Ему их всегда можешь дать. Потому что Он — податель силы твоей. Если ты Ему не даешь плодов — пусть в свою меру, пусть небольших, недозревших, вообще ничего не хочешь давать, потому что ты еще недоучился, ты еще недоженил- ся, ты еще недоработал, ты еще недонарадовался жизни, — значит, ты прошел мимо своей судьбы. Смоковница, не дав плодов Христу не вовремя, прошла мимо судьбы своей, как, бывает, проходит человек. И хотя дерево, естественно, тут совершенно ни в чем не виновато, она для нас, для живых деревьев, образ того, что плоды надо стремиться приносить всегда. И никогда не говорить, что еще не время, что у нас еще только весна нашей жизни, когда нам хочется только цвести, но еще не хочется плодоносить.
Образом и иллюстрацией к истории о смоковнице уже в человеческом мире является история бедной вдовы, которая дала две лепты на храм [Мк. 12: 41-44; Лк. 21: 1-4]. Что такое две лепты? Лепта — это очень маленькая денежка. Как мы знаем, динарий — это обычная стандартная плата наемника задень (что-то вроде тысячи рублей по сегодняшнему курсу или 30 копеек серебром по курсу 1914 года), так вот, лепта — это ее 1/128 часть, это очень маленькая единица; две лепты — это 1/64 часть динария, совсем ничто, на это купить толком ничего нельзя было, только совсем уж крошки. И конечно, для храма эти деньги ничего не значили. Многие богатые, как сказано, клали в сокровищницу много. Но бедная вдова дала больше всех, потому что дала все, что имела, больше у нее ничего не осталось. Поэтому ничего, что ваши смоквы (как бы говорит Иисус) недозревшие, маленькие и, в общем, плохонькие. Важно то, что ты хочешь их дать Богу и ближнему. Вскоре апостолы поймут это и потому облекутся колоссальной силой свыше.
С другой стороны, есть удивительные слова в Евангелии от Иоанна: «Вы судите по плоти, Я не сужу никого» [Ин. 8: 15]. Вы помните, это сказано о женщине, взятой в прелюбодеянии. «Я не сужу никого» — Иисус отказывается судить. А кто же будет судить? Суда не будет вовсе? Нет, суд будет. Сами поступки людей будут судить их. Потому что на самом деле Бог всегда равен Себе, но люди или подходят к Нему, или входят в Него, или уходят от Него. Или они в Царстве, или они вне Царства. Поэтому суд Божий — это не суд в нашем понимании: когда есть судья, есть адвокат, обвинитель, тюрьма. Это лишь земные образы Евангельского суда. Сам человек или входит в Царствие Божие и находится в нем в полном счастье, или не входит, или выходит из него, или не думает даже о нем, и тогда, соответственно, он оказывается вне его. Кто что искал, тот это и обретает. В этом и смысл гибели смоковницы — она, по воле Иисуса, так объясняет апостолам и всем христианам, что плоды Богу надо приносить всегда.
Искушения от людей
Мы видим, как в Евангелии трижды люди искушают Иисуса. Люди — не сатана. Эти три искушения от людей очень характерны. Первое искушение — податью — исходит от духовной власти, от руководителей иудейской общины. Оно присутствует в двух видах. Вы помните, что пришли «лукавые люди» и спрашивают: надо ли платить подати государственные? И Учитель говорит: «Ну, покажите Мне динарий. Чье на нем изображение?» — «Кесаря». «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу» — это всем известная фраза, ставшая крылатой, которую все синоптики приводят одинаково [Мк. 12:17; Лк. 20: 25; Мф. 22: 21]. Эти блестящие слова по-разному интерпретируют, и мы о них еще будем говорить.
Инвариант этой истории — с податью на храм [см.: Мф. 17: 24-27]. Приходят собиратели дидрахм, то есть монеты в две драхмы, и спрашивают апостола Петра, будет ли ваш Учитель платить подати? Тут я вижу легкую улыбку на лице Иисуса, когда Он спрашивает Петра: «Как тебе кажется, Симон? цари земные с кого берут пошлины или подати? с сынов ли своих или с посторонних?» Петр отвечает: «Конечно, с посторонних!» Иисус продолжает: «Итак, сыны свободны. Но чтобы нам не соблазнить их (собирателей. —А. 3.), пойди на море, брось уду (совершенно сказочный образ. —А.3.), и первую рыбу, которая попадется, возьми, и, открыв у нее рот, найдешь статир (серебряную монету в 4 драхмы. — А. 3.), возьми его и отдай им за Меня и за себя». Те, кто собирают подать, — они посторонние, они не сыны Божии, они живут еще в Ветхом Завете, они живут еще в Законе, не в сыновстве. А мы, как бы говорит Иисус Петру, живем с тобой в сыновстве — не только Я, Иисус, но и ты, Петр. Ты, Петр, такой же Сын Божий, как и Я, поэтому мы отдаем с тобой монетку вместе. Не только Я — Сын, а ты уж давай плати, потому что ты не сын. Нет-нет, мы с тобой вместе, мы с тобой братья, и потому мы платим одну монету — тетрадрахму — статир. В этом статире, так сказать, нумизматически соединены Машиах и Петр, и точно так же Машиах и любой человек, верящий в Него и ставший Его учеником. Это очень серьезно!
До всего, что произошло потом — до Воскресения, до Вознесения, мы — уже братья. Молитва «Отче наш...» уже произнесена Иисусом, чтобы научить его учеников, Отец Небесный — это и Отец Иисуса, и каждого молящегося. Поэтому не «мой», а «наш» — меня и Того, Кто научил меня так молиться — Единородного Сына Отчего. Поэтому те, кто уже живет в Царствии, те, кто уже живет в Боге, они уже вне обязанностей рабства, обязанностей податей. «Но чтобы их, еще не знающих этого сборщиков подати, не соблазнить, чтобы они не чувствовали себя ущемленными, чтобы они не подумали, что мы как-то особо выказываем себя, Петр, мы будем вести себя так, как они ждут от нас. Но деньги нам даст Сам наш Отец Небесный. И отсюда — рыба и статир из ее рта.
Второе искушение — от саддукеев, которые не верили в воскресение мертвых. Удивительная по своей реалистичности сцена [Мф. 22: 23-32]. Саддукеи подходят к Христу и спрашивают: «Учитель, вот как нам быть? У нас была одна женщина, она была замужем, детей не было, умер муж.» Вы помните эту историю: по закону левирата эта женщина должна выйти замуж за следующего брата, чтобы он восполнил семя, чтобы родил наследника. В итоге она выходила замуж за семерых братьев по очереди, но детей так и не было. Похоронив седьмого мужа, умерла и сама женщина. «Итак, в воскресении, которого из семи будет она женою? ибо все имели ее», — спрашивают саддукеи. Они понимают, что Царствия Небесного нет, но другие, например фарисеи (а может быть, и ессеи), говорили о том, что есть этот мир, а есть и тот мир, где тоже есть своя жизнь, и она, может быть, в тысячи раз лучше, чище, светлее. А разве мы часто не так представляем себе Царство Небесное? Как некую иную жизнь — похожую на эту жизнь, только намного лучше, без ее гадостей. И кого же эта женщина будет там женой?
Иисус отвечает неожиданно: Он говорит, что в Царстве Божием не женятся и замуж не выходят. Здесь, в этом мире, есть смерть. Мы помним, что смерть для иудеев — это проклятие, результат грехопадения Адама и Евы. В Царстве Божием, понятно, не может быть грехопадения, следовательно, и смерти. И если в первоначальном Эдеме смерти не было, а размножение было — помните «плодитесь, и размножайтесь, и наполняйте землю» [Быт. 1: 28]? — то в Царстве Небесном уже нет ни смерти, ни размножения, там не женятся и замуж не выходят, но «пребывают, как Ангелы Божии на небесах», то есть в постоянном лицезрении Бога и исполнении Его воли. Человеческое естество меняется кардинально. Иисус не объясняет суть изменения, Он его просто констатирует в этой беседе, но подчеркивает, что у Бога все живы: «о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых» [Мф. 22: 31-32].
Последние слова всегда меня как историка очень вдохновляют. Считается, что историк занимается мертвыми, былыми временами и мертвыми, былыми людьми, давно или недавно умершими. И поэтому — ну зачем разбираться в том, что давно уже случилось и ушло в небытие? Нет! У Бога все живы. И когда мы описываем события трех- тысячелетней давности, пятитысячелетней давности или столетней давности, мы говорим о людях, которые в некотором смысле есть, только уже не здесь, на этой земле, но они есть. И, описывая их дела, осуждая их, ставя их в пример, критически к ним относясь, мы тем самым не только помогаем им, возрождаем их жизнь, но мы вспоминаем о них как о живых. Когда люди молятся об умерших, они молятся о них как о живых. Они живы — у Бога все живы.
Третье искушение касается «наибольшей заповеди в Законе» [Мф. 22: 35-40; Мк. 12: 12-34; Лк. 10: 25-28]. «А ты сам как думаешь?» — отвечает вопросом на вопрос искушающего Иисус. И, надо сказать, сам вопрошающий хорошо на свой же вопрос ответил и заслужил не только похвалу Иисуса, но и указание, что «недалеко ты от Царствия Божиего». А ответ, конечно, всем нам известен: «Возлюби Бога своего всем сердцем своим, и ближнего своего, как самого себя». Это и есть основная заповедь. Когда Иисус посылает апостолов в мир на проповедь Благой вести, что «побеждена смерть победою», Он в качестве непобедимого оружия дает им эту именно заповедь. Ведь ради любви к другому, как к самому себе, эти галилейские рыбаки бросят дом и имущество и уйдут на многие годы на проповедь Царствия Божиего, часто навстречу мучительной смерти от рук тех, кому они несли эту Благую весть.
Первосвятительская молитва
Когда мы говорим о наставлении Иисуса апостолам, мы не можем пройти мимо центрального момента, который будет определять все христианство до сегодняшнего дня как важнейший вероучительный момент. Он будет разобран в тысячах богословских исследований, книг, о нем будут вспоминать на Соборах Вселенских и Поместных. Это то, что называется первосвятительская молитва Христа — семнадцатая глава Евангелия от Иоанна. Евангелист Иоанн завершает, венчает все повествование о Христе после трех синоптических Евангелий, которые больше рассказывают об учительной, но внешней стороне жизни Иисуса. А евангелист Иоанн говорит больше о внутренних, духовных смыслах. И поэтому огромное место он уделяет последней Тайной
Вечере — пасхальному седеру, во время которого Иисус раскрывает тайну соединения с Ним.
Тогда же происходит предательство Иуды и омовение ног ученикам. Многое происходит в эти немногие часы последней совместной трапезы апостолов с их Учителем. Обо всем нам невозможно здесь сказать, хотя для христиан каждый миг здесь полон глубоких смыслов и важных интерпретаций. Но эту первосвятительскую молитву надо рассмотреть нам тщательно потому, что именно через нее мы будем понимать потом, что говорили богословы на Соборах, поймем важнейшие узлы соборных догматических определений. Семнадцатая глава Евангелия по Иоанну, можно сказать, главная глава Четвероевангелия. Прочтем ее и будем разбирать.
«Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя». Конечно, в современном русском издании написано с большой буквы, и речь идет об Иисусе. Но поскольку уже много раз Иисус называл братьями Своих друзей, учеников и практически всех людей, которые имеют веру, то когда Он говорит о «Сыне Твоем», Он говорит о каждом человеке. То есть наступило время, когда Бог прославит каждого человека — каждого, кто был пленен сатаной, лишен царского достоинства, из принца стал нищим, — вот этого каждого человека наступило время прославить! Но в Иисусе и через Иисуса, потому что Иисус Своим всецелым послушанием Отцу — «не Моя, но Твоя воля да будет!» — осуществил то, что не пожелал в намного менее драматических обстоятельствах осуществить Адам.
Когда мы слышим в Евангелии «Сын Твой» и «Сын Божий», мы должны всегда помнить, что это конечно же Иисус, но это и каждый человек, который готов по вере быть в Иисусе. Мы должны это помнить, потому что иначе получается невероятный зазор: да, кроме Бога Отца еще есть Бог Сын, а мы, как верили иудеи в эпоху фарисеев, где-то там в пыли копаемся и вообще ни на что не годимся. Нет! Весь смысл Евангелия в том, чтобы поднять человека до Бога, любого человека — до Бога. Будем дальше внимательно слушать.
«Так как Ты дал Ему (опять же «Ему» написано с большой буквы, но можно написать и с маленькой, то есть любому человеку. —А.З.) власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную. Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Вот здесь, безусловно, говорится об Иисусе и сказано, что жизнь в Боге — это знание Бога и знание Мессии, Машиаха — Иисуса Христа. Вот что такое жизнь вечная, это не какое-то физическое состояние. Почему же это знание — жизнь вечная? Потому что Бог вечен, и поэтому, зная Его, то есть не просто умственно зная, что Он есть, а зная Его верой как некую сущность, мы приобретаем Его качества. И качество вечности — через Иисуса Христа, посланного Им.
«Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить. И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира». Иисус говорит вроде бы о Себе, но ведь это же Его братья. И когда Он говорит о прославлении, которое Он имел у Бога до бытия мира, конечно, Он говорит не только о Себе. Да и где прославлять? Прославлять среди людей, для того чтобы люди верили, знали и соединялись с Богом через Иисуса Христа. Вот для этого.
«Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня. Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои». Твой — это не тот, кто принадлежит как раб. Твой — это тот, кто хочет быть твоим. Конечно, потенциально все люди — Божии, и все люди сотворены Богом. Но только те люди Божии, которые сами хотят быть людьми Божиими, которые сами стремятся быть с Богом. Ведь не ахти как понимали галилейские рыбаки, что такое Машиах, и не разбирались в тонкостях даже тогдашнего богословия, а уж тем более не знали того богословия, которое потом вырастет на семи Вселенских Соборах. Но они жаждали правды («блаженны алчущие и жаждущие правды»), и они увидели, что Иисус — это Тот, Кто имеет правду. «К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни» [Ин. 6: 68], — говорят они. И поэтому апостолы оказались с Ним и оказались Божиими. Они оказались Божиими потому, что они захотели быть с Богом. «И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них». Прославился в них их верой, говорит Иисус. То есть говорится о том, что Иисус и Бог Отец — это одно: Твое — Мое, и Мое — Твое.
Посмотрим теперь, что просит Иисус для апостолов и всех верных: «Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы». Вот здесь очень важные слова. Во-первых, говорится о единстве Иисуса-Мессии с Богом. Мы говорим сейчас «Бог Отец». Но в иудейском сознании Бог един. Вот есть Бог и есть Машиах. Но Машиах и Бог — едины. Ессеи это знают, они об этом говорили. «Мы едины с Тобой — и чтобы они были едины». Едины друг с другом? Или с Иисусом и с Богом? Мы сейчас это узнаем. Но важно, что они хотя бы и друг с другом должны быть едины.
«По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь междусобою» [Ин. 13: 35], — говорит Иисус. Любовь — это единство, любовь — это жертва одного другому. Если вы имеете любовь между собою, стало быть, вы едины. Если у вас нет любви между собой, если вы враждуете, ненавидите, друг у друга пытаетесь урвать кусок, превознестись друг над другом, объявить, что «мы настоящие христиане, а вы поддельные», — все, вы уже вне Христа! Мгновенно и навсегда, если только не измените своего отношения друг к другу.
«Когда Я был с ними в мире, я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание», — продолжает Иисус обращаться к Богу Отцу. Сын погибели — Иуда. «Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире (то есть в космосе), чтобы они имели в себе радость Мою совершенную». Какую радость совершенную? Радость пребывания с Богом, какую имеет Иисус, чтобы и они, апостолы и все христиане, всех времен и народов, имели ее.
«Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира (опять же — космоса, в старой орфографии — м!ра, так и будем писать, чтобы не объяснять всякий раз), как и Я не от мира». Это тоже очень важные слова: м!р лежит во зле, м!р во власти сатаны, и м!р поэтому их возненавидел, как возненавидел и Иисуса. М!р любит свое, а Божие не любит. «Не молю, чтобы Ты взял их из м!ра, но чтобы сохранил их от зла». То есть миссия и Самого Христа, и людей — это оставаться в м!ре. И Сам Он остался в м!ре до конца, до Своей смерти. Он Сам не искал смерти, Его обрекли на смерть, но Он вольно пошел на нее. И люди должны оставаться в м!ре.
«Чтобы ты сохранил их от зла» — от какого зла? Если мы под злом понимаем внешние обстоятельства, то ни от какого зла Бог их не уберег. Мы знаем, что все апостолы, кроме евангелиста Иоанна, были казнены. Множество людей до сегодняшнего дня во всем мире невероятно страдают за имя Божие. Если это считать злом, то тогда, значит, эти слова Иисуса пусты. Но конечно же не об этом у Него идет речь. Речь идет о внутреннем зле, которое дает лукавый. Чтобы Ты уберег их от добровольного соединения со злом сатаны, чтобы Ты уберег их от соблазна.
И дальше продолжение этой мысли: «Они не от м!ра, как и Я не от м!ра. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина». То есть, чтобы они не соблазнились, Ты их освяти истиной, дай им истину, дай им понимание истины. Тем, кто верит Тебе, тем, кто стремится к совершенству, — дай им это чувство совершенства, дай им эту истину, хотя бы как знаемое, и тогда они не соблазнятся. Или уж если будут соблазняться, будут знать, что они соблазняются, и, по крайней мере, будут стараться подняться к истине вновь.
«Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина. Как Ты послал Меня в м!р, так и Я послал их в м!р (все совершенно параллельно. — А.3.). И за них Я посвящаю Себя, чтобы они были освящены истиною. Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их». Апостолы посланы не просто благовествовать Царство Божие. Они посланы продолжать Христа. Христу на земле осталось быть совсем недолго, пройдет день — и Он умрет на Кресте. Но апостолы останутся, и их будет все больше и больше. И каждый христианин — это апостол, и каждый христианин — это Христос, действующий в мире, потому что каждый христианин проповедует Слово Божие самой своей жизнью, самим своим отношением к действительности, даже без слов. Вспомните заповеди блаженств — далеко не все из них требуют слов, большинство из них требуют дел. Вот этими делами христиане проповедуют. И люди поверят делам, и многие верят: Церковь-то существует и ныне. Как поверили апостолы по слову Христа, так же новые люди — сотни, тысячи и, может быть, миллионы людей — поверят по слову апостолов и других, следующих за ними, учеников Иисуса, до сегодняшнего дня и дальше. Так что мы видим, что в некотором смысле Тело Христово продолжается Его посланниками и посланницами до сего дня. Вот об этом здесь идет речь. «И верующих по слову их» — это о всех нас Иисус тоже молится, мы же веруем не по слову Христа, непосредственно от Него услышанному, как апостолы, а по слову каких-то людей, которые нам сообщили устно или письменно это слово. И следовательно, о них, об этих будущих поколениях услышавших, молит Мессия.
«Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино». Вот наконец совершены эти слова — они сказаны. Не едины только друг с другом, но едины в Нас — в Боге и в Машиахе, которые — одно целое. Как важно, что в Евангелии есть эти прямые слова: «Да будут они в Нас едины». Люди, которые уверовали, до последнего поколения, и мы — все будут едины с Богом и Машиахом. Едины — то есть мы все будем соединены в одно целое, потому что единство воли — это единство бытования, единство жизни, в данном контексте — жизни нескончаемой.
«Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино. Да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им; да будут едино, как Мы едино». Вот видите, слова повторяются. «Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня». Никакой разницы. Как возлюбил Бог Своего Машиаха, Помазанника, Сына, так он возлюбил каждого верующего, каждого Своего сына и дочь, и поэтому они все вместе соединены этой любовью.
«Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира. Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня. И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, иЯв них». Это абсолютный гимн единству: люди, которые верят во Христа, едины с Отцом, с Богом, пославшим Мессию, и да будут они все вместе.
«Совершилось!»
Последние слова Христа на Кресте в Евангелии по Иоанну: «тетёкеатш» — «совершилось» [Ин. 19: 30],то естьдостигло совершенства. Свершилось — не в том смысле, что закончилось, а в том, что все, о чем говорил Иисус в первосвя- тительской молитве, совершилось. Эта молитва осуществилась в момент смерти Иисуса. Все искушения позади, и самой Своей смертью Он утвердил победу над сатаной.
То, что началось в третьей главе книги Бытия соблазном Евы, было всецело разрушено Иисусом Его победой на Кресте. Повторю: могло бы не завершиться. Иисус, хотя и не имел греха и в этом смысле не был подвластен сатане, мог добровольно под него подпасть, как подпал Адам, тоже сотворенный безгрешным. Иисус этого не сделал, хотя противостоять греху и Ему было очень тяжело, приходилось и молиться до кровавого пота, и бояться, и мучиться, и искушаться. Но Он выдержал все это.
И что же произошло потом? Евангелие завершается рассказом об этом «потом». Когда смерть Христа совершилась, разодралась завеса, отделявшая наос Храма от Святого Святых (в греческой терминологии — адитона — advTov). Этот, видимо, объективный факт, о котором пишет Иосиф Флавий, евреи поняли как предзнаменование скорой гибели Храма. Это произошло лет за 40 до гибели Храма, то есть до 70 года, во время землетрясения. А по мнению большинства историков, в условном исчислении смерть Христа наступила не в 33-м, а в 29-м году, как раз за 40 лет до разрушения Храма кесарем Титом в результате подавления Первого Иудейского восстания.
Сама по себе смерть Христа на Кресте заставила, как пишут евангелисты, многих пересмотреть свое отношение ко Христу, потому что сначала народ насмехался. Некоторые говорили: «Если Ты Сын Божий, сойди с Креста»; сораспятые с Ним разбойники кричали Иисусу: «Спаси Себя и нас!»; солдаты делили Его одежду, подносили Ему уксус, когда Он хотел пить. Все издевались, как могли. А тут, римский офицер, стоявший у Креста, как говорит Евангелие, воскликнул: «Воистину этот праведник был Сыном Божиим». И многие, как свидетельствует Евангелие, возвращаясь в Иерусалим после казни, били себя в грудь кулаками, выражая скорбь. Если до этого, требуя казни, они кричали: «Кровь Его на нас и на детях наших!», то тут — о ужас, что мы наделали! А вдруг мы убили Машиаха! Ведь было солнечное затмение, землетрясение, другие знамения, и это стало страшно.
Но ни они, ни даже ученики совершенно не знали, что будет потом. Мария Магдалина думала: кто же ей поможет отвалить камень от гроба, чтобы войти в пещеру и умастить тело снятого с креста Иисуса. И вдруг камень отвален! Иисуса во гробе нет, а сидят два сияющих мужа — она понимает, что это какие-то ангелоподобные существа. Мария ужаснулась, а они говорят: «Вы Иисуса ищете распятого? Его нет, Он воскрес, Он предварит вас в Галилее» [см.: Мф. 28:6]. Но ученики этого не понимают, никто не ждет Воскресения Мессии! Это очень характерно для евангельского повествования — никто из учеников не ожидает Его Воскресения, все как-то иначе мыслят.
Воскресение
Слово «воскресение», при всем том, что оно стало неотъемлемой частью русского языка, неудачно в евангельском контексте и не создает столь же пластичного и живого образа, как те греческие слова, которые используются в оригинале Евангелия. Слова въскрьсеник, въскр^шеник старославянского языка происходят из церковнославянского. Это — искусственная конструкция, перевод греческого avarrariq. И перевод неудачный. В Символе веры два раза присутствует слово avarrariq: и когда говорится о Христе («и воскресшего в третий день по Писаниям»), и в конце: «чаю воскресения мертвых», много раз слово это употребляется в тексте Нового Завета. По-русски наиболее точно слово avarrariq можно перевести как «восстановление», возвращение в изначальное состояние. «Avarrariq» — это «собирать себя», «восстанавливать свое состояние» («стасис» — «состояние», «ана» — префикс, аналогичный славянскому «вос» — «восстанавливать»). Отсюда и поэтическое — пробуждение от сна, и вполне прагматическое — отшествие. Но крест — это орудие казни именно Иисуса. Это именно Его состояние, от которого Он «воскрес», то есть преодолел смерть крестную. Обратный перевод на греческий славянского «воскресение» будет звучать — анаставро. Но в Новом Завете это слово используется в прямо противоположном смысле — распинать, поднимать на крест. В смысле «восставать с креста» — анаставро — «воскресение» никогда не используется. Распространить слово «воскресение» на всех умерших и оживших вновь можно только с очень большими оговорками и, пусть оправданными, но богословскими спекуляциями. Греческое слово avaaraaiq этого и не требует. Какой бы смертью ни умер человек, он восстанавливает свой стасис, свое положение живого. Был мертв и се — жив.
Быть может, слово «восстал» менее привычно, но оно более точно в этом контексте. Мертвый лежит, живой — встает. «И восставшего в третий день», «чаю восставле- ния мертвых». Мне кажется, что так образы русского перевода обретают большую пластичность и в смысловом плане приближаются к оригиналу.
В Евангелиях используются два слова для обозначения преодоления смерти, и оба этих слова — объемные: кроме известного уже нам avaaraaiq, это eyeipw — пробуждать, будить, просыпаться, вставать и существительное eyepaig — пробуждение. Человек спал и восстал, то есть пробудился и поднялся с кровати. Слова eyeipw, eyepaig часто употребляются в отношении Христа. Когда ангел говорит женщинам, пришедшим к опустевшей гробнице: «Его здесь нет, Он воскрес, как сказал» [Мф. 28:6], или когда рассказывается о том, что многие умершие воскресли после смерти Иисуса [Мф. 27: 52], используются формы именно этого глагола eyeipw. «Он пробудился, как Сам о Себе сказал, подойдите, посмотрите».
Не мудреное «воскреснуть», которое действительно непонятно, а самое простое — восстать, пробудиться. Но люди не понимали и этих простых слов Иисуса, когда Он говорил о своей смерти и о победе над ней, а спросить боялись [Мк. 9:32]. Но Иисус после смерти пробудился, восстал снова. Смерть Им преодолена. Евангелисты всеми словесными средствами старались показать слушателям и читателям Благовестия, что смерть — это не конец и даже не разделение души и тела, но только некий промежуток времени, в три дня или в три тысячелетия — не важно, за которым последует пробуждение всего человека, как пробуждается спящий обычным сном. Отсюда и бытовые, обыденные слова — анастасис, эгерсис. В послании апостола Петра [1 Пет. 3:18-19] говорится о Его сошествии во ад — о том, что Он, будучи распят и умерев на Кресте, сошел «духом» во ад, но потом вернулся в Свое тело и пробудился.
Плачущая Мария оборачивается и видит, что стоит некий человек, и обращается к Нему, думая, что это садовник: «Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его» [Ин. 20:14-17]. И тут «садовник» обращается к ней по имени: «Мария!» И Его обращение по имени открывает ей глаза — до этого она Его не узнает. «Раввуни (Учитель)!» — отзывается Мария. Адальше очень интересные слова — интересные, потому что мы не знаем законы посмертного пробуждения, — Иисус говорит: «Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему; а иди к братьям Моим и скажи им: восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему, и к Богу Моему и Богу вашему». Опять — «братья Мои», «Отец Мой и ваш», «Бог Мой и ваш» — как в первосвятительской молитве. И Мария бежит, говорит ученикам, но ученики не верят ей. Но все же Петр и Иоанн бегут на всякий случай к гробнице посмотреть. Молодой Иоанн, естественно, обгоняет уже средних лет Петра, приходит первым, но не решается зайти в гроб, хотя видит, что действительно тела нет. Петр смелее, решительнее, он сходит в гроб, — и они убеждаются, что Иисуса в гробе нет.
Вознесение Иисуса
Потом Иисус является уже им всем в доме и укоряет их за неверие. Позже является двоим на дороге в Эммаус. И после этого Иисус возносится. «Возноситься» ауаферш — это совсем не означает «взлететь», скорее, быть поднятым вверх. Помните, у Луки сказано: «Он стал отдаляться от них и возноситься на небо» [Лк. 24: 51]. Речь идет или о восхождении — avaj3a&iq, или вознесении как бы на носилках. Фёртроу — носилки, от ауафёрш — нести или вести вверх. То есть Иисус отдалился от людей и стал возноситься: «И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо» [Лк. 24: 51]. Считается, что слов «возноситься на небо» не было в первоначальном тексте Луки. Эти слова позже добавили «для ясности». А самим Лукой было сказано только «отдаляться от них», то есть Иисус отдаляется от них, становится иным, чем они. Лука использует редкий глагол в форме hearrj — пропускать, отпускать, становиться инородным, отсюда — вонзать нож или копье, то есть когда в плоть входит инородное тело. Апостол Лука, должно быть, пытается найти слово, чтобы объяснить читателям, что Иисус уже стал иной плотью.
Отдаление — почему? Потому что из этого мира, в котором господствует зло, Иисус перешел в Божественный мир, в мир, где есть только благо, где есть только совершенство. Он, как сказано в Символе веры, вознесся на небеса и сел справа от Отца. То есть Он восстановил вполне Божественное Свое состояние, отделившись от этого мира.
И здесь возникает вопрос, тоже важный, о времени Вознесения относительно Воскресения. Так, в Деяниях Апостолов говорится, что Христос вознесся на 40-й день после Пасхи [Деян. 1: 3-11], и это приняли все Церкви. Но если внимательно читать конец последней, двадцать четвертой главы Евангелия от Луки, то видно, что все происходит в течение двух дней. То есть Иисус воскрес, Он явился ученикам, Его увидела Мария, Он явился ученикам по дороге в Эммаус, — и Он вознесся, все это идет как одно повествование. Конечно, между этим событиями могут быть провалы во времени, но евангелист Лука — очень опытный писатель, если он так написал, значит, он хотел что-то показать. Что же?
Мы знаем, что Христос по восстании из мертвых вошел в комнату, где были ученики, сквозь затворенные двери. Для Него уже не важны материальные преграды, Он преодолевает условия нашей земной материи. Он уже вне их, Ему не надо открывать двери, Он проходит их насквозь. Видимо, Он преодолевает и условия времени, время тоже уже не властно над Ним. Возможно, евангелист Лука таким образом, через такие «разночтения», пытается показать условность земного времени для воскресшего Христа: если здесь творение начинается со времени и пространства, то там время и пространство преодолены. Их там нет. И поэтому слова евангелиста Иоанна в Апокалипсисе, что «времени уже не будет» [Откр. 10: 6], значимы для Христа с момента пробуждения после смерти.
Иисус восстал. Иисус вновь жив, Он вновь человек. Для того, чтобы доказать, что Он жив и что Он человек, что Он делает? Он ест перед учениками. «Есть ли у вас что-нибудь съедобное?» — спрашивает Он у учеников. А им уже не до яств, они страдают, рыдают, не едят и не пьют, скорбя об убитом Учителе. А Он говорит: «Слушайте, есть у вас что поесть?» Нашли, видимо, не без труда, какую-то рыбу и мед, и Он ест перед ними, показывая таким образом, что Он нормальный человек, который ест и пьет. Можно, конечно, это считать метафорой, но Он же сказал на Тайной Вечере: «Я буду пить новое вино в Царствии Небесном». Это — удивительная тайна инобытия, которую Он являет ученикам. Затем Он предлагает апостолу Фоме Его потрогать — вложить пальцы в дыры от гвоздей, руку — в рану от копья. Поэтому, кстати, когда воскресшего Христа изображают без ран, это считается еретической ошибкой.
Христос вознесся, но продолжал являться. Евангелия и Деяния рассказывают, что после Вознесения Он явился, безусловно, апостолу Павлу. А возможно, и часть тех явлений, которые описаны в Евангелии, произошла после Вознесения. Он продолжает Свое общение с учениками и, естественно, общение со святыми — до сего дня. «И се, Я с вами до скончания века» [Мф. 28: 20], — говорит Он. Это новая потрясающая реальность, которую Церковь считает своей основой. Эта реальность заключается в том, что Машиах умер добровольно и восстал, что Он соединил с Собою всех верующих в Него и пребывает с ними до конца.
Как это потом осмыслила Церковь? Человек есть прах и пепел — об этом много раз говорилось в Ветхом Завете; о том, что тело — это темница души («сома — сима»), постоянно говорили греки. Как можно принять, что Христос воскрес телесно, в этой «темнице», снова пребывал с учениками и их взял к Себе, так же обещая им пробуждение от сна смерти. Как это может быть? Все, о чем рассказано в Евангелии, нуждалось, во-первых, в вере, а во-вторых, в осмыслении.
Глава 6
Тайна Троицы
Пятидесятница
Евангелие по Матфею кончается словами: «Я с вами во все дни до скончания века» [Мф. 28: 20]. Иисус исполнил Свою миссию, исполнил волю Отца до конца и вернулся к Нему. Он прошел через страдание, которое вызвано падшестью мира. Мы наивно думаем, что, если мы совершаем добро, это вызовет восторг, аплодисменты окружающих, близких и дальних. Но это не так. Совершение добра навлекает страдания, боль из-за того, что мир находится во зле. Восстановление мира всегда связано с болью, потому что зло нелегко отходит от человека, нелегко отдает свое господство над ним. Поэтому всякое совершение добра вызывает страдание деятеля. Творить добро — идти против рожна сатаны, который не хочет отдавать то, что заполучил соблазном Адама и Евы. Всегда в этом мире после грехопадения будет конфликт. Но чаша страданий уже испита до дна, победа Иисуса над сатаной одержана. «Совершилось!» Казалось бы, Победитель может отдохнуть от всех трудов и страданий, как Творец мира — в седьмой день. А тут — «Я с вами во все дни до скончания века».
Вы помните молитву Иисуса перед крестными страданиями, которую мы так подробно разбирали. В этой молитве Иисус обращается к Отцу: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла. Они не от мира, как и Я не от мира. Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина» [Ин. 17: 15-17]. Как это понять? С одной стороны, человеческую волю никто не умаляет. Если человек хочет совершить злой поступок, он всегда может его совершить или хотя бы пожелать. Но что-то такое будет сделано, чтобы ученики, подобно Самому Иисусу, не были связаны этим злом, не совершали бы зло по естеству, потому, что оно гнездится в них по родовому преемству от отца к сыну, так как от Адама зло действует во всех людях, и поэтому нет людей, свободных от зла. Это «что-то» известно как чудо Пятидесятницы.
Пятидесятница — праздник, который праздновали иудеи на пятидесятый день после Пасхи. Праздник, завершающий пасхальный цикл в иудаизме. И вот как раз про этот день пишет апостол Лука в Деяниях Апостолов: «При наступлении дня Пятидесятницы все они (они — это все ученики, кроме Иуды, который покончил самоубийством. — А.З.) были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра». Здесь употребляется слово «как бы», «совершенно как» (шашр), потому что на самом деле не было никакого ветра. Это как будто бы был ветер и шум, звук (ц%од) как будто бы от ветра. Обычно «сорный» оборот нашей речи — «как бы», столь ненавидимый мной в ответах студентов: «Как бы Платон, как бы сказал.» — здесь оказывается совершенно кстати, на месте. «И наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки как бы огненные (опять — как бы огненные, то есть на самом деле не огненные, а только имеющие подобие огненных.- А. 3.) и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им говорить» [Деян. 2: 1-4].
Примечательно, что первое явление Духа было в том, что ученики стали говорить на языках. Это были галилейские рыбаки, никаких языков они, безусловно, не знали, кроме разговорного арамейского и, может быть (если они были очень благочестивые люди), письменного еврейского языка. А приехали на пасху в Иерусалим люди — евреи и прозелиты (то есть обращенные в иудейство из других народов) — со всего греко-римского мира и даже из иных стран — Персии, Месопотамии, Элама, Аравии. «Все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии, говорящие, не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились. Парфяне, и Мидяне, и Эламиты, и жители Месопотамии, Иудеи и Каппадокии, Понта и Асии, Фригии и Памфилии, Египта и частей Ливии, прилежащих к Киринее, и пришедшие из Рима, Иудеи и прозелиты, критяне и аравитяне, слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих?» [Деян. 2: 7-11]. Естественно, в своих странах паломники в Иерусалим говорили на языках окружающих их народов, как и сейчас французские евреи говорят на французском, а русские — на русском. И вот они все услышали свой язык — каждый из приехавших думал, что апостолы говорят на его языке, хотя они, естественно, могли говорить только на своем, другого они не знали. В чем же тут дело?
Заметим, кстати, что автор Деяний не пишет, что апостолы стали говорить на неизвестных им языках. Суть происходящего в ином — апостолы говорили на обычном для них галилейском диалекте арамейского языка, но пришедшие на праздник из иных стран слышали их говорящими для каждого на его природном языке. Это было не столько чудо говорения, сколько чудо слышания.
Для Луки и его читателей — это явный знак некой новой реальности, наступившей в результате сошествия на учеников Святого Духа Божия. Мы уже много раз слышали слова Иисуса Христа в Евангелии об Отце и Сыне и говорили о соотношениях Отца и Сына очень подробно. Но мы знаем, что еще с глубочайшей древности, еще с Ветхого Завета, Библия знает и другое Лицо Божественное — это Святой Дух. Когда было Крещение Иисуса, явился и голос Отца, и Дух Святой — зримо, как подчеркивает Евангелие, в виде голубя, сходя на Иисуса. И это видел Иоанн Предтеча.
Кто такой Святой Дух? Святой Дух — это то же самое Божество, что и Отец, и Сын. Это то Божественное, что дает всему жизнь. Это одна из Божественных личностей. В Духе вся полнота Бога дает жизнь всему миру. Сам Иисус в Евангелии по Иоанну называет Его Параклитом (ПаракА^то^). Слово это обычно означает — заступник, ходатай, адвокат, тот, кого призывают на помощь [Ин. 14:16,26; 15: 26; 16: 7]. Греческое слово дух — -nveu^a, со времен софистов и Платона ставшее философским понятием, происходит, как и соответствующее русское слово, от глагола дышать, дуть — -nvew. Слово «дух» — образ самой жизни: где дыхание, где дух, там жизнь. Где нет дыхания, где оно прервалось — там жизнь прекратилась, наступила смерть — мертвые не дышат. Словами Дух Святой — «тед^а то ajiov» Иисус именует Божественную субстанцию, дающую жизнь и защищающую жизнь от смерти, то есть от греха и от отца греха — сатаны.
Евангелист Иоанн подробно касается этой глубочайшей темы Духа Божьего в людях и мире: «Дух будет свидетельствовать о Мне», — говорит Иисус [Ин. 15: 26]. Дух «научит вас всему и напомнит вам все, что Я говорил вам» [Ин. 14: 26]. Ни Дух [Ин. 16: 13] и ни Сын [Ин. 5: 19] не могут ничего творить от Себя, но что велит Им Отец, то Они и творят. Иисус объясняет, что Он пошлет ученикам «Утешителя» «от Отца» [Ин.15: 26]: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек, Духа истины, Которого мир не может принять, потому что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет» [Ин. 14:16-17] или иначе: «Дух Святой, Которого пошлет Отец во имя Мое» [Ин. 14: 26]. Через несколько веков христианские богословы до тонкостей проработают вопрос о Духе Божием, и Вселенская Церковь изберет даже проблему «исхождения Святого Духа» главным аргументом, оправдывающим взаимную схизму Востока и Запада, но у Иоанна все еще очень просто, хотя за этой видимой простотой уже ощутима бездна непознаваемости.
«Дух Отца вашего будет говорить в вас», — передает евангелист Матфей слова Иисуса [Мф. 10: 20]. Каждый хоть немного образованный человек греко-римского мира знал о трехчастном строении человека, о том, что он состоит из тела, души и духа. Дух считался высшей, направляющей и животворящей силой в человеке. О его судьбе после смерти спорили философы и эллинские богословы. Многие полагали, что он просто рассеивается в воздухе, другие (Платон) — что он возвращается в Божественную Гиперуранию. Евангелист, передавая слова Иисуса, обращенные к апостолам, «Дух Отца вашего», открывает, что и у Божественного Отца мира есть Его Дух — то высочайшее Божественное, которое, подобно человеческому духу, животворящему человека, является жизненной силой Самого Бога. И именно эта умонепостигаемая сила Божественной жизни будет говорить в Его учениках. Чуть позже, говоря о том же, апостол Павел объяснит первым христианам Коринфа: «кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия. Но мы приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, мы имеем ум Христов» [1 Кор. 2: 11-12,16].
И вот Святой Дух сошел на апостолов, и потому их слова каждый услышал на своем языке. Это стало знаменьем проповеди всему миру — «идите, научите все народы». До этого Святой Дух не сходил на людей. Почему? Потому что когда люди отпали от Бога, когда произошло грехопадение, тогда божественная составляющая человека во многом отошла от них. Как позднее будет сказано в Символе веры, Дух Святой «говорил в пророках», являл Себя через пророков, но Он перестал быть частью естества человеческого, как это было в момент творения человека и далее, при жизни в Эдеме. Бог стал другим по отношению к человеку. Бог говорит Адаму после грехопадения: «Прах ты и в прах возвратишься» [Быт. 3: 19]. То есть ты — земля, и дыхания жизни, которым был создан человек, — его уже нет. Поэтому человек краткосрочен, поэтому он умирает. Обратите внимание, как тонко евангелист Иоанн, используя разные глагольные формы, передает слова Иисуса ученикам во время последней беседы перед взятием Его под стражу: Дух Святой «с вами пребывает и в вас будет» [Ин. 14:16-17]. Пока пребывает с вами, как нечто внешнее, а скоро и в вас будет, как сила вашего естества, как его «часть». И вот в Пятидесятницу Дух сходит на апостолов в виде языков как бы пламени, как бы сильного ветра, чтобы вновь стать естеством человеческим. И одно из проявлений этого одухотворения — понимание слов апостолов всеми людьми.
Ветер приходит с неба, ветер не приходит с земли, ветер — это незримая, но полная силы субстанция. Сильный ветер ломает деревья, срывает со склонов гор большие камни, топит корабли. Сильный ветер, буря — это страшная вещь. Но какой бы ни был сильный ветер, он не виден. Так же и Дух Божий — Он имеет огромную, беспредельную силу, но Он не виден. Поэтому образ ветра и выбирает Лука.
Огонь с земли стремится к небу. Это древнейший образ, древнейшее средство для жертвоприношения. Евангелистом использованы два эти очень емких образа — ветра и огня, но апостол Лука все время подчеркивает, что это не огонь и не ветер! Это лишь образы, это лишь символы Духа. Дух неизъясним человеческими словами, но Он явил Себя в доступных человеку образах шума ветра и сияния огня.
До того Святой Дух не сходил на людей. Бог всегда хранил человека и давал ему жизнь, но для самих людей Бог стал великой внешней силой. Это очень хорошо видно в текстах Ветхого Завета: вначале говорится о том, что человек создан из персти земной и Дыхания жизни, то есть в нем есть две природы — божественная и сотворенная, а потом, по мере исторической жизни человека уже после грехопадения, это Дыхание жизни забывается. И человек воспринимает себя как «я — одно, а Бог — другое, и между мною и Богом — бездна». Собственно, весь Ветхий Завет после первых трех глав книги Бытия несет в себе этот образ бездны между Богом и человеком, образ, наследованный послехрамовым иудейством и исламом. В кумранских общинах возникла идея, что человек призван к обожению. Но к обожению — ценой потери собственной воли и своего человеческого лица: ты будешь в Боге, но ты растворишься в Нем, и твоей воли уже не будет, а будет одна Божественная воля, ты человеком уже не будешь.
А в явлении Пятидесятницы подчеркивается, что Дух сходит на апостолов. Не действует через них, как через пророков прошлых эпох, а становится одно с ними. Значит, преграда между человеком и Богом разрушена. Это не как предсказание, сонное видение в седьмой главе пророчества Даниила. Нет, это реальность, жизнь, это уже не пророчество о будущем, а совершающаяся правда жизни. Дух сходит на людей, и Он сходит на каждого в отдельности, как на личности, это Лука специально подчеркивает. Потом уже апостол Павел в одном из своих посланий [1 Кор. 12: 7-11] скажет, что каждому христианину даны свои дары Духа: одному дар пророчества, другому дар исцеления болезней, третьему дар учительства, четвертому — дар говорения различными языками. Даров разных много, а Дух один, каждому Духом даруется свое. В отличие от представлений кумранитов, человек как личность не исчезает при обожении. В Духе он остается именно как особая каждый раз личность. Таково учение Нового Завета христиан.
Так что же произошло? Почему Дух Святой, который до этого не сходил на людей, вдруг сошел на апостолов, как до того сошел на Иисуса при Его омовении Иоанном в Иордане? Еще находясь с учениками, во время последней беседы, Иисус говорит, что Он уходит к Отцу и больше Его не будет с ними — физически. Он замечает, что ученики загрустили. «Печалью исполнилось сердце ваше» [Ин. 16: 6] — это по-человечески понятно. Но Он говорит дальше: «Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не придет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам» [Ин. 16:7]. Почему такая странная связь? Ее очень часто не понимают. А смысл прост: поскольку Иисус восходит к Отцу, то есть восходит в полноту Божества, не расставаясь со своим человечеством, со своей телесностью (Он же воскрес телесно, произошел анастасис, восстановление Его всего), поскольку Он восходит к Богу как человек, то человечество, само человеческое как таковое, освобождается в Иисусе от повре- жденности грехом, оттого порока, который приобрел Адам в грехопадении и результатом которого было проклятие. Во Христе человеческое естество освобождается от порока и проклятия. И поэтому в тех, кто со Христом, кто предан Ему, кто не отрекся от Него, входит Святой Дух, потому что они уже не отделены от Бога. Иисус восстановил первоначальное божественное естество человека, и это первоначальное божественное естество человека вновь наполняется Святым Духом, как это было при творении: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» [Быт. 2: 7].
По сути говоря, Пятидесятница — это повторение Благовещения. Но если в Благовещении Дева Мария принимает в Себя Дух — «Дух найдет на Тебя и сила Всевышнего осенит Тебя», то здесь апостолы принимают Святой Дух в себя. Не происходит физической беременности и рождения нового иного Существа — Иисуса. Теперь Иисусом, не теряя своей своеобразной личности, становится каждый из апостолов — Иисус-Петр, Иисус- Иоанн. В этом смысл учения о христианах как о частях тела Христа, о чем мы еще будем говорить. И так апостолы и все, кто верит по их слову, — становятся гражданами Царствия Божия, братьями Иисусу и родными Божественному Отцу.
Пятидесятница называется днем создания Церкви. Это есть в традиции, но большинство людей не до конца понимают почему. А потому, что главный смысл Церкви — это освобождение человека силой воскресшего Христа от последствий первородного греха. Символически это происходит в таинстве Омытия-Крещения, через символическую смерть и новое рождение. Все, что связано с таинством Омытия, связано с новым рождением человека. В этом таинстве прежний, греховный человек умирает и рождается новый человек. Поэтому ему дается новое имя от купели. Родился новый человек, который уже не имеет в себе последствий первородного греха. Он, подобно Христу, родившемуся от Девы Марии, свободен от власти над ним первородного греха, в отличие от человека, который не прошел через Омытие. Крещение для каждого — это залог Пятидесятницы, это смерть и восстание из мертвых Христа. Но образом нисхождения Святого Духа является, безусловно, таинство Миропомазания, которое соединяется в Православной Церкви с таинством Омытия-Крещения. В Католической же Церкви два эти таинства разделены.
Святой Дух вошел в апостолов не после смерти, не в каком-то другом «посмертном» мире, они будут другими. Нет, сошествие Святого Духа происходит здесь, на земле, в мире, который «лежит во зле». И для этого сошествия необходимы два условия — объективное и субъективное. Объективно необходима победа над смертью и восшествие «к Отцу» Иисуса Христа. Эта победа и это восшествие произошли — и об этом Евангелие. Субъективно же необходимо согласие человека на соучастие в смерти и воскресении Иисуса Христа, даваемое каждым христианином в таинстве Омытия. И тогда происходит сошествие Святого Духа. Поэтому не совсем верно разделение во времени этих двух таинств. Если омылся во Христа, то и одухотворился Духом Божиим. Второе следует за первым обязательно и ощутимо.
И если человек здесь, в этой жизни не стал соучастником Пятидесятницы, то там, за гробом, она уже не совершится, потому что только здесь у человека есть свободная воля сказать Богу «да». Так же как Божия Матерь сказала: «Се, Раба Господня», — и только поэтому вошел в Нее Дух Святой, а если бы Она сказала «нет, я не хочу, в другой раз, пожалуйста», то не вошел бы.
«Царственное священство»
Иисус отошел от этого мира физически, но Он являлся в этом мире и продолжает являться. Он присутствует здесь в своих братьях, то есть в людях. И каждый человек постольку, поскольку он является сосудом Святого Духа, также является частью Христа. Лука описал ситуацию I века, которая возникла вскоре после смерти и Воскресения Иисуса. Уже в это время складывается собрание верных — то, что называется Церковью, и она живет своей жизнью. Хотя смущения возникают, видимо, с самого начала. Когда мы читаем послания апостола Павла, мы видим в них объяснение очень многих реалий, которые смущают людей. Мы видим, что многие не понимают, что значит восстание Христа из мертвых, не знают о том, что есть дары Святого Духа, что, когда Святой Дух входит в человека, человек обожается, становится божественным. В Деяниях рассказано о том, как Павел спросил учеников в Эфесе: «Приняли ли вы Святого Духа, уверовав? Они же сказали ему: мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святой». Апостол уточнил: «Во что же вы крестились?» Они отвечали: «Во Иоанново крещение». Если точно переводить, они говорят: мы омылись в покаяние (слово «крещение» опять же тут не работает). Тогда Павел разъясняет: «Иоанн омывал омовением покаяния, говоря людям, чтобы веровали в Грядущего по нем, то есть во Христа Иисуса». Тогда ученики омылись во имя Господа Иисуса, после чего апостол Павел сам, налагая на них руки, сообщает им Святого Духа, «и они стали говорить иными языками и пророчествовать» [см.: Деян. 19: 1-6].
Здесь очень важно — Святой Дух передается через возложение рук. Потом возложение рук останется только для обозначения снисхождения Духа при получения священного сана[65], но в первое время это был универсальный знак передачи (сообщения) Святого Духа. Это все, конечно, символические действия. Святой Дух входит, естественно, не через чьи-то руки. Это лишь символ, но символ очень важный. Как и все символы, он важен тем, что руки-то — человеческие, руки принадлежат апостолу Павлу или епископу. Это означает, что человек имеет силу сообщать Святого Духа. Да, конечно, силой Христа, но Святого Духа сообщает человек, то есть человек божественен, поскольку во Христе он восстановил свою божественность. И поэтому через него Святой Дух приходит на другого человека. Он может прийти и без этого — это мы знаем, ведь сами апостолы получили Дух не через рукоположение — «Дух дышит, где хочет» [Ин. 3:8]. Постепенно в церковной практике устанавливается форма символической передачи Святого Духа как через таинство
Рукоположения, так и через таинство Миропомазания. Значит, человек соучаствует в таинстве не только как объект, пассивно, но и как субъект — активно.
Первые века люди жили в радости живого и вполне ощутимого пребывания во Христе. Апостол Петр говорил первым христианам: «Вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» [1 Пет. 2:9]. Это же подчеркивали авторы «Писаний мужей апостольских» — текстов, не вошедших в Канон Нового Завета, — посланий папы Римского Климента, «Пастыря Ермы». Поскольку восшедший к Отцу Иисус — истинный царь и священник Бога Всевышнего, то и каждый христианин, каждый пожелавший умереть и воскреснуть со Христом — тоже и царь, и священник, а отнюдь не «тварь дрожащая». Христиане часто забывают о своем царственном и иерейском естестве, являются христианами только по имени, но не по сути. Но Пятидесятница, повторяющаяся в таинствах нисхождения Святого Духа, властно напоминает, кто есть каждый христианин по сути, взятый в удел Божий из тьмы мира сего.
Новый Завет христиан благовествует, что мир, который не хочет быть со Христом, остается во власти сатаны. А те, кто хотят, теперь могут прийти ко Христу и одухотвориться Духом Святым. Опять обращу внимание на существенный момент. Если в кумранской традиции все предопределено — кто с Учителем праведности, а кто с врагом, — то в Христовой Церкви ничего не предопределено. Каждый выбирает сам свой путь. Отсюда и проповедь — чтобы каждый услышал. И каждый слышит ее — чудо Пятидесятницы! — на своем языке. Может быть, некоторые из тех, кто услышит, захотят соединиться со Христом, хотя другие будут, как и во времена апостолов, смеясь говорить о проповедниках: «они напились сладкого вина» [Деян. 2: 13].
Постепенно распространяясь, евангельская проповедь порождает попытки понять умом великую тайну, великий новый шанс человека войти в сообщество сынов и дочерей Божиих, в сообщество святых, в «Communio Sanctorum». Ведь, по учению Нового Завета, в него войти может каждый, и в этом — цель жизни.
Как это может быть? Как человек может стать божественным? Как это объяснить? Вот именно здесь, когда от веры переходят к осмыслению веры, и возникают ошибочные мнения, разномыслия, которые мы называем ересями[66], и одновременно строится то, что мы именуем догматом82.
Как возникают догматы?
Догматы не выдумываются. Это не то что какие-то умные люди сидят и пишут догматы, придумывают обязательное вероучение. Нет. Церковь живет жизнью, но когда некоторые люди начинают по тем или иным причинам, чаще всего ради интеллектуальной достоверности, «логичности», как бы мы сейчас сказали, увлекаться вещами, которые заведомо мешают переживанию божественной целостности человека, вот тогда рождается, и, как правило, с большим трудом, определение, которое позволяет объяснить суть веры правильно. Такое объяснение, часто далеко не сразу, становится догматом.
Первое и, пожалуй, самое сложное непонимание возникло с образом Самого Бога. Представление о Боге как о совершенной сущности, естественно, свойственно всем народам. Здесь ничего нового христианство не принесло. И философствующие, размышляющие нехристиане легко соглашались с тем, что у мира есть Творец. Но между человеком и Богом, творением и Творцом — пропасть. И эта пропасть преодолена Христом. Как это может быть? Это может быть только в одном случае: если Иисус Христос и Бог — Творец мира — это одна и та же сущность. Тогда человек Иисус Христос мог преодолеть эту сущностную бездну между Богом и человеком.
Но весь мир во времена Иисуса думал иначе: человек как личность — нечто совершенно отличное от Бога, а Бог прост, Он находится по ту сторону нашего бытия. Так учили повсюду глубокомысленные люди, так учили Платон и Аристотель. И как человек Иисус Христос может быть одно с Богом? Древние религиозные воззрения III тысячелетия до Р.Х. о божественности человека, известные нам по Текстам Пирамид и текстам Шумера, были основательно забыты в самих этих цивилизациях. Поскольку в словах Христа совершенно явно присутствует учение об Отце, Сыне и Святом Духе, это как-то надо было объяснить для «культурного общества» греко-римского мира. И возникают конечно же разные объяснения.
Савеллианство и учение о Лицах в Троице
Первое мнение, что называется, напрашивается. В середине III века богослов Савеллий (Ха^еАААюд) из Пентаполиса Ливийского учит, что на самом деле Бог един и прост. Но Он выступает вовне, в истории человечества в разных проявлениях, или, как говорил Савеллий, в разных формах ((гхц^аткг^ощ). В древности Бог выступает как Отец, создавший мир; с воплощения Иисуса Бог выступает как Сын, но это тот же Бог, и когда есть Сын, уже нет Отца; а в Церкви Бог живет как Дух. Божественная монада последовательно являет себя в трех Лицах. Савеллий использует слово -npoawna — просопа — «фасад, маска, личина, театральная маска» (как вы помните, в классическом греческом театре актеры играли в масках). А за этими масками — единая, непознаваемая пучина Божества, которая являет себя различными энергиями, и эти энергии люди именуют различно: Отцом, Сыном и Духом. Это учение казалось настолько логичным, настолько близким высоким эллинским представлениям о Боге, что оно увлекло многих христиан. Только непонятно у Савеллия одно: если это Единый Бог, который выступает то как Отец, то как Сын, то как Дух, то при чем тут человек? Вот Бог являет Себя, Иисус Христос приходит в мир как Сын, но обычный человек разве к этому имеет какое-то отношение? Бог есть Бог, человек есть человек, между ними — бездна. Бог выступает в трех модусах, в трех появлениях в разное историческое время, Он многому учит, Он создает Церковь. Ну а что такое Церковь? Просто общество, где поклоняются Богу? Так и раньше поклонялись. Обожение человека в Савеллиевом учении произойти не может.
Отцы Церкви, и первый из них священномученик Дионисий, епископ Александрийский, ученик Оригена и глава Огласительной школы, однозначно осуждают учение Савеллия, объявляя, что Отец, Сын и Дух — это разные Личности, а не только маски, что Сын не есть Отец и не есть Дух. С Сыном связан человек, потому что любой, даже падший человек изначально имеет в себе сынов- ство Божие, в отличие от всего остального мира, просто созданного. Как объясняет апостол Павел в знаменитом месте в Послании к Колоссянам: «в Нем (то есть во Иисусе Христе. — А.З.) обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9]. Но Иисус и вполне человек, во всем подобный людям, кроме греха. Иисус не только явил Себя миру (это признавал и Савеллий), но и искупил Собой мир, открыв людям возможность соединяться с Ним по сходству человеческого естества, и через Иисуса входить в полноту Божества, Которая обитает в Нем, то есть в ту самую Божественную пучину иного, о Которой учил и Савеллий, и Плотин.
Учение Савеллия было объявлено неверным на Александрийском Соборе 261 года, а на следующий год это решение было подтверждено на Соборе в Риме папой Дионисием (другом и тезкой александрийского епископа). На христиан еще обрушивались жестокие гонения императорской власти, но Церковь не переставала заботиться о верности своего учения.
При этом богословы первых веков подчеркивают: мы можем сказать о том, что отношения Лиц Троицы различны, что Сын рождается, Дух исходит от Отца, но мы не можем сказать, что это такое. Григорий Богослов (Назианзин) (329-389) пишет: «Ты спрашиваешь, что такое исхождение Духа Святого? Скажи мне сначала, что такое нерождаемость Отца, тогда, в свою очередь, я, как естествоиспытатель, буду обсуждать рождаемость Сына и исхождение Святого Духа. И мы оба будем поражены безумием за то, что подсмотрели тайны Божии»[67]. То есть христианское богословие четко показывает: мы знаем, что отношения между Лицами различны, но мы не знаем сути этих отношений и понять их не сможем. Однако Личности это разные. «Что различие между рождением и исхождением есть, это мы узнали, но какой образ различия — этого никак не постигаем», — признает через несколько столетий после епископа Григория Иоанн Дамаскин[68].
В итоге после многих споров, когда одно и то же слово использовали в разных значениях, на Востоке, в Греции, пришли к выводу, что есть одна Божественная сущность и три Личности. Для определения понятия «Сущность» избрали слово — ova'ia — «усия» (причастие женского рода от глагола ii^t — «быть»), а для «личности», чтобы ее не путать с «личностью-маской» (потому что слово -npoawna, которое использовал Савеллий, можно понять как «личность», но и как «маска актера»), взяли слово Ькоагаак; — «ипостась» (подставка, основание). Не внешнее — личина, маска, а глубинно-сущностное, то, на чем зиждется нечто, его основание. Вот так говорили на Востоке. А на Западе и сейчас в Католической Церкви употребляется слово substantia — прямой перевод слова «ипостась» на латинский язык, как обозначение единой Божественной сущности — усии. А три Личности на Западе обозначались словом Persona — это и «маска», но это и «личность», и грамматическое «лицо». Латинских богословов такое терминологическое сходство с учением Савеллия не смущало. Греков, когда они читали латинские тексты, видимо, тоже. За слова богословы не боролись, они были слишком умны для этого. Они понимали, что за это бороться не надо. Главное, что люди понимают одно и то же: что одна сущность, одна природа и три Личности. «Когда я называю Бога, я называю Отца, Сына и Святого Духа. Не потому, что я предполагаю, что Божество рассеяно — это значило бы вернуться к путанице ложных богов; и не потому, чтобы я считал Божество собранным воедино — это значило бы Его обеднить. Итак, я не хочу впадать в иудейство ради Божественного единодержавия, ни в эллинство, из-за множества богов», — объясняет Григорий Богослов[69]. Современный греческий богослов Христос Яннарас отмечает: «Мы не можем познать Бога в Его Сущности, но нам известен модус[70] Его существования — Бог есть личностное существование, три конкретные Личности, различие между Которыми засвидетельствовано историческим опытом Церкви»[71].
Все эти стройные богословские формулы родились в полемике с Савеллием. Церкви важно было утвердить идею того, что в Боге три Личности — настоящих, полноценных Личности, а не только видимости для нас. Почему это было так важно? Потому что это предельное знание. У современного католического богослова кардинала-диакона Фомы Шпидлика (он умер в 2010 году, я имел счастье быть с ним знакомым в Риме, когда он был уже глубоким стариком) есть прекрасная книга «Духовная традиция восточного христианства»[72]. Он весь был пронизан восточным богословием. Вообще, надо сказать, что в католическом мире есть немало глубоких людей, совершенно восторженно относящихся к православному богословию и страдающих от того, что Запад намного проще, намного более плоско все видит в этой области. Они не переходят в Православие, они понимают, что Запад не отверг этой глубины. Он просто ее упростил. И эти католики хотят вернуть западному боговиденью глубину. А мы, православные христиане, ее не отвергли — мы ее просто не знаем. Мы нашу веру часто низводим до уровня обрядов, превращая ортодоксию в ортопраксис.
Как пишет отец Фома Шпидлик, «Троичность Божества есть главная тайна христианской веры»[73]. И «великая тайна христианской жизни, сопричастность Единству и Троичности Бога»[74]. Почему это предельная тайна христианства? Потому что она открывает место человека в Божестве. Если бы не надо было говорить о человеке как об особой личности в Боге, тогда знание о Троице было бы излишним, было бы ненужным. Бог был бы прост для нас. Это была бы Божественная пучина — и только. Благочестивое, возвышенное знание. Но христиане считают, что они обрели особый дар — пребывания в Боге, обожения, и чтобы понять, как это возможно, чтобы верить правильно — ибо какова вера, такова и судьба, — христианам приоткрывается запредельная тайна вну- трибожественных отношений.
А посмотрите, что пишет Максим Исповедник в схолии, то есть в объяснении к трактату Дионисия Ареопагита «О Божественных именах»: «Хотя все превышающее Божественность и воспевается как Троица и как Единица (то есть одна сущность, три ипостаси), ни троицей, ни единицей, известными нам или другим как числа, Она не является. Превышающим все Умом и является, и называется Бог. Ведь с помощью того, чем Он не является, мы познаем, чем Бог является»91. О чем говорит преподобный Максим? И три, и один — это нужные нам символы, нужные образы. Это не числа — мы же не считаем: а ну-ка, перечислите, сколько лиц — один, два, три. Нет, нам нужно знать Бога как Троицу. Почему? Потому что, зная Бога как Троицу, мы понимаем, что человек может быть в Нем, может быть в Боге, через Христа. Но Бог — Он превыше любого числа, конечно. Никакое число ни в малой степени не раскрывает тайну Бога. Число Лиц раскрывает тайну нашего обожения. Это число для нас. Вот это очень важно. Оно правдиво, в нем нет никакой неправды. Но оно бесконечно меньше той высшей тайны Божества, которую мы не способны понять. Вот что говорит Максим Исповедник.
Пытаясь как-то объяснить эту «предельную» истину, русский богослов Владимир Николаевич Лосский отмечает: «Тройственное число не является количеством, как мы это обычно понимаем: оно обозначает в Божестве неизреченный Его порядок»[75].
Арианство и учение
об отношениях Отца и Сына в Троице
Как же продолжает развиваться мысль христиан относительно Бога? Следующий после Савеллия ход богословской мысли — тоже ошибочный, но очень популярный, связан с именем Ария. Арий ('Ареюд), так же как и Савеллий, происходит из Ливии. Он родился в середине III века. Когда ему было около пятидесяти лет, Арий приехал в Александрию и был принят в клир Церкви. Священномучеником архиепископом Петром Александрийским он был рукоположен в диакона. Когда после смерти следующего за Петром архиепископа Ахилла (рукоположившего Ария в пресвитера) избирали нового главу Александрийской Церкви, за Ария было подано столько же голосов, сколько и за его соперника — пресвитера Александра. Но Арий отказался от своих голосов в пользу соперника. Противники же Ария говорили, что он проиграл Александру несколько голосов и только поэтому не стал архиепископом. В любом случае популярность Ария в Египте была очень велика, и когда он стал проповедовать свое учение, за ним последовало до трети египетских клириков и до половины клира Палестины.
Арий учил о том, что Иисус не может быть той же природы, что и Отец, то есть что и Бог, что Иисус — это высшее творение. Он же рожден, значит, соответственно, было время, когда Его не было, а Бог был, говорил Арий. Если Он уже был, а Сына еще не было (ведь Сын же всегда рождается не сразу, ведь сначала отец — ребенок, мальчик, юноша, потом он становится отцом), следовательно, поскольку Бог — это полнота, Сын не есть Бог. Он высшее из творений Божиих, совершенное творение. Арий пишет Евсевию Никомидийскому: «Так как мы говорим, что Сын не есть ни Нерожденный, ни часть Нерожденного (ни в каком случае), ни взят от Лица предсуществовавшего, но что Он начал быть прежде времен и веков, по воле и намерению Отца, как Бог совершенный, как Единственный, Непреложный; что Он не существовал раньше того, как был рожден или сотворен, или основан, ибо Он не был Нерожденным»[76]. Все необходимые уважительные эпитеты употреблены. И очень многим это понравилось. Как вы видите, Арий именует Сына Богом, но непредвечный бог мог быть в эллинской мифологии, где все боги когда-то кем-то рождены, но уже для высокой греческой философии Платона и Аристотеля и для старшего современника Ария Плотина такое определение Бога было невозможным. Арий лукавил. И для него, и для его последователей Сын-Логос не являлся Богом. Он был творением.
Ход рассуждений Ария привлекал своей понятностью, логичностью. Но его учение категорически не понравилось тем, кто понимал суть дела. А суть дела означала очень простую вещь: если Иисус не имеет ту же природу, что и Отец, то, соответственно, соединяясь с Иисусом, мы не соединяемся с Отцом. Мы остаемся вне Бога. Если Иисус — высшая и совершенная тварь, мы всегда останемся пусть и высшей, и совершенной, но тварью. Мы не обретаем божественности. Между нами и Богом все та же пучина. Да, мы себя очень сильно подняли от этого гнусного мира, в котором мы лежим, как свинья, в грехах. Мы поднялись до совершенства Иисуса. Но Он же тоже тварь, как учил Арий. Древние богословы не скупились на слова, обличая его. Но на самом деле нам его не надо обличать. Арий — человек сильного ума, было время, когда он практически возглавлял Александрийскую Церковь. Арий был очень авторитетный человек, аскет, подвижник, но он сделал недозволительную вещь с точки зрения христиан: он попытался рационально подойти к проблеме Божественной Троицы. И не получилось. Христиане верят, что тайна Троицы открылась им Самим Богом, а не они познали Троичность Божества своим разумом.
Чтобы дать ответ на учение Ария, в 325 году был созван Первый Вселенский Собор в Никее, на котором присутствовал император Константин. Уже до Собора, при подготовке к Собору, как это всегда и бывает, тщательно обсуждалось, какая же альтернатива учению Ария? Что надо сказать? То, что Арий предлагает ошибочное и невозможное для Церкви учение, было ясно. Но что ему противопоставить? Как правильно соотнести Лица — Ипостаси в Троице? На этот раз в первую очередь Церковь волновало, как соотнести Ипостаси Сына и Отца, потому что надо найти то слово, которое позволяло бы следовать Новому Завету, позволяло бы следовать словам Христа «Я и Отец — одно». А в той молитве, которую мы с вами читали [Ин. 17], Иисус обращается к Отцу: «Да будут все едино, как и Мы с Тобой едино». Но если едины — какое слово может это передать так, чтобы не было повода для уклонений в неравность Сына Отцу?
Во время обсуждения этих проблем и на предварительных Соборах, например в Антиохии, где тоже осудили учение Ария и его ближайших сподвижников, стали использовать понятие «подобная сущность» (o^oiov(Tiog) Отца и Сына. Это по сути точное определение. Но отцы Церкви боялись, что «подобие» люди истолкуют не как тождество, а как близость. В сущности, слово «o^oiovaioq» — «подобная сущность» — позволяет считать, что это одна сущность, но просто в разных Лицах. Но ведь многие были тайными арианами. И они конечно же с удовольствием истолковали бы категорию «подобная сущность» на свой манер: да, она подобна, но она не абсолютно одинакова. И тогда, соответственно, человеку нет шанса вполне соединиться с Богом.
Мы с вами не должны пленяться этой игрой слов. Понятно, что подавляющее большинство людей все эти богословские тонкости не знало и не знает, это очевидно. Подавляющее большинство христиан их тоже не знало и не знает. Верой в Иисуса, в Его Божественность они спасаются. Но если они начинают думать, то они должны думать правильно. В этом весь смысл богословия. Если они начинают думать, и думать неправильно, тогда шанс спасения уходит. Поэтому, если угодно, борьба за слова — это на самом деле борьба за понимание. Борьба за понимание — ортодоксию, правильную веру — это борьба за спасение думающих людей. На Востоке не понравились бы слова Тертуллиана: «верую, ибо абсурдно». На Востоке любили разумность веры, но разумность благочестивую. Не от человеческого ума — к Богу, а от Божественного ума — к человеку. Если мы скажем, что Сын подобен Отцу, — это одно. Если мы скажем, что Сын и Отец одно, — это другое.
Видимо, императору Константину эти тонкости объяснили придворные епископы- богословы. А он тогда был еще только оглашенным, он даже не был христианином.
Константин боялся, так как был склонен к человеческим слабостям, что его грехи не позволят ему спастись. Поэтому он думал креститься перед смертью. В конце III — начале IV века это стало модным: пожить в свое удовольствие, а под конец жизни креститься — и грехов как бы и нет, все смыты таинством. Церковное предание рассказывает, что Осии Кордовскому, одному из величайших епископов и богословов того времени, было видение. Ему явился Иисус и говорит: «Слушай, что ты Мне посылаешь мешки запечатанные, но пустые?» Потому что самое-то главное — не таинство Крещения как магический акт, а те дела жизни, которыми мы наполняем себя, будучи христианами. Мы «наполняем» себя божественными делами: накормил голодного, напоил жаждущего. Вот эти дела наполняют мешок. А если ты ничего не сделал, кроме удовлетворения эгоистических своих желаний, то никакое таинство Крещения тебе не поможет. Наоборот, оно будет тебе в осуждение.
Константин, по преданию, говорил примерно так: «Вы, отцы, сформулировали прекрасный Символ веры, только мне кажется, одно слово надо немножечко яснее прописать — заменить одну букву: «щоюимод» на «щооимод», то есть убрать «/»». Император все-таки есть император. К любой власти большинство людей относится благоговейно. Его предложение было принято. Так одна «йота» определила до конца суть правильной веры: смысл изменился с «подобосущности» на «единосущность». То есть Сын единосущен Отцу, у Них одна сущность, у них одна усия — Божественная усия. Из этого вытекает следующее: что никогда не было такого времени (и вообще не было времени, и о времени говорить абсурдно, когда мы говорим о Боге), когда был Отец и не было Сына. Был всегда Отец, всегда был Сын, и всегда был Дух Святой.
И Лица Святой Троицы существуют независимо от человека, независимо от творения мира. Они существуют всегда. Они нужны для человека, для понимания того, как человек входит в полноту Божества, но они существуют независимо от человека и независимо от мира. Даже если бы мир не был сотворен, Бог бы все равно был Троицей. Это подчеркивают отцы Второго Вселенского Собора в Константинополе в 381 году, и богословы и дальше будут это повторять.
«Сын и Дух в Отце, в Себе и Друг в Друге находятся вечно, нерасторжимо и нераздельно в пребывании неисходном. Божественная природа, всегда пребывающая в неподвижности, представляется движущейся перемещением Друг в Друга. Бытие Святой Троицы вечно, и Она не была когда-то иной, а после стала какой-то другой, и не разделения, ни превращения какого-либо Она не получила, но вместе, одновременно с Отцом и из Него существуют Сын и Дух Святой, а не после Него»[77].
Этот догмат был утвержден после многих споров. Я сейчас вам даю это в крайне спрессованной форме, но ведь это была огромная борьба. Если вы будете читать «Историю Вселенских Соборов» А. В. Карташева[78], вы увидите, какая борьба за это шла в Церкви.
Кстати, Арий, хотя его осудили на Соборе, не подвергся никаким жестоким репрессиям. Его на время выслали в Иллирик из Египта, чтобы он не мутил воду в своей епархии, но вскоре и это ограничение было снято.
Арий продолжал писать, оправдывать свои воззрения и умер своей смертью в Константинополе глубоким стариком около 336 года. Церковь тогда еще разделяла истину и свободу богословского мнения и силой рот никому не затыкала.
Ипостась человеческая
Теперь мы подходим к двум очень существенным моментам. Значит, в Боге три Личности. И, собственно, Бог и есть три Личности. Отношения этих Личностей — это отношения, формирующие, если угодно, Божество. «У Троицы — никакой зависимости от тварного: акт сотворения мира ни в чем не определяет того, что принято называть „вечное происхождение Божественных Лиц". Тварного могло бы и не быть, Бог и тогда был бы Троицей — Отцом, Сыном и Духом Святым, ибо сотворение есть акт воли, происхождение Лиц — акт природы (ката фитд) (Божественной)»[79].
Поэтому человек, являясь тоже личностью, не растворяется, не исчезает, входя в божественное, но остается сам собой. Его личность, которая символически отображается его именем, так же вечна, как и Лица — Ипостаси Святой Троицы. Более того, каждый человек — это отдельная ипостась человеческой природы. У нас одна природа, одна усия у всех людей, а ипостась у каждого своя. Каждый из нас — особая личность, каждый — особая ипостась в человеческом мире. И через Божественную Ипостась Сына мы входим в полноту Божества, оставаясь особой человеческой личностью. Это первое, очень важное. Это удивительно расширяет возможности человека. Мы оказываемся не какими-то случайными существами, вброшенными в этот мир, чтобы просто пройти свои несколько десятилетий и потом исчезнуть. Мы оказываемся и не частицей Божества, заключенной в тене- ты этого мира (как думал Платон или как думают до сих пор в Индии), чтобы потом опять или переселиться в этот мир в новом обличье, или, если мы сможем, раствориться в Боге и исчезнуть. Нет, мы личностью остаемся всегда. У нас есть начало — это наше рождение. Да, Бог знал о нас до рождения, Он знал о нас до создания мира. Он знал о нас, но нас не было. Мы родились как свободное волевое существо в определенной точке времени и пространства, каждый из нас, и он навсегда остается личностью, особой личностью. И это возможно — быть в Боге без растворения личности, в Боге оставаться личностью.
Поэтому в христианстве отношение к любому человеку должно быть абсолютно трепетное. Потому что все остальное — не личность: государство, народ, класс, что угодно. Это не личность. Это все лишь некоторые временные группировки личностей. А личность бесконечно больше всех этих группировок. Поэтому, когда Православная Церковь стала страдать православным национализмом (это особенная болезнь Православной Церкви), возникли национальные церкви, это было объявлено на Константинопольском Соборе 1872 года грехом филетизма, то есть любви к тому, что не есть Бог, от слова «филео» — «любить» (фиХетк^од в современном греческом языке очень плохое понятие — расизм, национализм), и было осуждено. К сожалению, это не помогло: каждая страна, как пыталась с древности, так и ныне, пытается создать свою национальную Церковь, смягчая факт церковного национализма формулой «Церковь в Греции», «Церковь в России», «Церковь в Украине», то есть Церковь едина, но в каждой стране управляется своей администрацией. Греческий язык передает этот оттенок смысла, а русский, к сожалению, нет.
В любом случае главное — человеческая личность. Такое понимание учения о Троице. Если бы христиане пошли по пути Ария или Савеллия,у них бы не было понимания того, что человек может и будет личностью всегда. Но после определений двух первых Вселенских Соборов христиане знают, что в той степени, в какой они в Боге, они будут личностями. А в той степени, в какой они вне Бога, соответственно, каждый со своими грехами, они не будут личностями. Их вообще не будет. Поэтому чем более грешен человек, тем более он разрушен, тем более его личность не целостна, в ней дырки, как в сыре. Может быть, такие большие дырки, что уже от сыра-то почти ничего и не останется. Это первое.
Отношения в человеческой усии
А второе — это отношение ипостасей к природе. Мы эмпирически знаем отношение наших ипостасей в нашей человеческой природе. То есть мы знаем взаимоотношения людей друг с другом, мы видим, что эти отношения далеки от совершенства. Гераклит как-то сказал, что война — это отец и бог мира, и все творится войной. И он правильно сказал относительно этого мира. Потому что всё со всем находится во вражде: враждуют люди друг с другом, государства, нации, кто только не враждует. И эта ненависть доходит до фантастических пределов — человеконенавистничество, человекоубийство буквально пронизывают наш мир. То есть ипостаси-то есть, личности есть, усия у них едина, но состояние этих личностей — это состояние конфликта. И конфликт этот вызван тем, что усия — природа человека — поражена грехом. То, что сделал Адам, как объясняют отцы Церкви, — это разрушение человеческой природы, ухудшение человеческой природы. Но каждая человеческая личность сохраняет свою божественность.
У нас получилась странная вещь: природа разрушена очень сильно, но не до конца, а личность сохраняет свою божественность, то есть свою свободу, свою возможность вырваться к Богу. Если бы не было в личности свободы, если бы она не сохранялась, люди бы просто не приходили к таинствам, не становились бы христианами. Значит, свобода есть. То есть падшесть человека имеет отношение к человеческой природе, а образ Божий имеет отношение к личности человека. Так это объясняли древние отцы.
В отличие от нашего опыта человечества, в Боге нет греха. И поэтому отношения ипостасей-личностей в Святой Троице — это отношения любви. То есть у Них не только одна природа, но одно желание, одна воля. «Бог есть любовь» [1Ин. 4: 16] — любовь не качество, но сама сущность Бога. Жизнь Лиц Святой Троицы есть взаимопроникновение (nepi%wpeaiq). Жизнь Одного становится жизнью Других[80]. И тогда мы начинаем понимать еще одну очень важную вещь: оказывается, вот это полное послушание Отцу, которое проявил Иисус на земле, это проявление любви! А сатана хотел, чтобы Он проявил свой эгоизм и тем самым разрушил любовь. И между человеком и Богом установилась бы опять стена. Но Иисус, сказав: «Впрочем, не Моя, но Твоя воля да будет», воспроизвел в Своих отношениях с Отцом эту абсолютную любовь, преданность Богу, когда воля Божия в Нем совершается. И тем самым Он побеждает зло. «Бог — это всех объединяющий эрос или любовь», — объясняет Максим Исповедник (от/ ■паутшу еуопо/од ершд цто/ ауапц о еат/v)[81].
Значит, перед каждым из нас открывается во Христе та же возможность и та же перспектива. Поэтому-то, говорит апостол и евангелист Иоанн, «Бог есть любовь». Именно в этом смысле, что отношения в Боге — это любовь, когда не своего блага, но блага другого ищут и не свое желание, но желание другого осуществляют, если, конечно, это желание другого ему на пользу.
Никейский Собор 325 года дал великое объяснение. Христиане спасались, шли на мученичество, умирали без этих богословских выкладок. Но когда возникли реальные соблазны, понадобилось это объяснить. Отсюда появилось христианское богословие, которое, может быть, не очень просто, но объясняет эти вещи. Первый период — это споры о Троице. Их так и называют — «трини- тарные споры»[82].
Троичность и «пучина Божества»
Раскрытие в текстах Нового Завета троичных отношений в Боге (как мы только что выяснили, необходимых для понимания христианами обожения человека) привело к столкновению нового учения с самым глубоким религиозно-философским течением греко-римского мира — с учением
Платона и неоплатоников. Еще до того, как тринитарные формулы получили четкие богословские определения на Первом (325 год) и Втором (381 год) Вселенских Соборах, платоники указывали образованным христианам на невозможность разговора о сущности Бога. Бог познаваем в своих проявлениях, нисхождениях, но неприступен в Своей Сути. Христиане же настаивали, опровергая, в частности, Савеллия, что Ипостаси Святой Троицы и Их отношения — это именно внутрибожественные отношения вечных Лиц единой Божественной Природы[83].
Может быть, самым ранним свидетельством такого спора является беседа на берегу моря мученика Юстина Философа с неким Старцем, о котором Юстин в Эфесе рассказал увлеченному эллинской философией молодому иудею Трифону. Этот диалог с Трифоном имел место в 140-е годы. За немалое время до этого Юстин сам искал смысл жизни и возможность Богообщения в различных философских системах. «Учение Платона о бестелесном», преподанное «одним из знаменитых платоников, человеком разумным», «сильно восхищало меня, и теория идей придавала крылья моей мысли. В скором времени, казалось, я сделался мудрецом и в своем безрассудстве надеялся скоро созерцать Самого Бога, ибо такова цель Платоновой философии»[84].
Из начала II века звучат полные внимания и трепета слова, знаменующие жажду богообщения. Старец, сам принадлежавший, видимо, к поколению учеников апостолов Иисуса, по всем правилам античного философского диалога спрашивает молодого Юстина: «Есть ли в нашем уме сила такой природы и объема, чтобы могла постигать то, что не было сообщено ему посредством чувств? Или ум человека увидит ли когда Бога, если не будет он наставлен Святым Духом?» Юстин отвечает: «Платон говорит, что таково око ума и для того дано нам, чтобы мы могли посредством него, когда оно чисто, созерцать то истинно сущее, которое есть источник всего того, что постигается умом, которое не имеет ни цвета, ни формы, ни величины, ни другого чего-нибудь видимого глазом, но есть существо тождественное себе, высшее всякой сущности, неизреченное, неизъяснимое, единое прекрасное и благое, внезапно появляющееся в благородных душах по причине их сродства и желания видеть Его». «Какое же сродство, — спрашивает Старец, — имеем мы с Богом? Разве и душа божественна и бессмертна и есть часть того верховного Ума? Как он видит Бога, таким же образом и мы можем умом нашим постигать Божество и через то уже блаженствовать?» — «Совершенно так, сказал я»[85].
Нам уже не раз приходилось упоминать таких выдающихся мыслителей конца I и II веков по Р.Х., как Апулей, Плутарх из Херонеи. К ним можно добавить Максима Тирского и «Дидаскалик» Альбина. Всех их ныне именуют «медиаплатониками». И все они что-то уже знали о христианстве. Юстин, как мы можем убедиться, хорошо был обучен платоническим философом — основы ми- ровидения Платона переданы им правильно. Да и таинственный Старец отлично владел и понятиями, и формой философского диалога. А сам факт беседы и превращение ее в часть сочинения, сохраненного до сего дня, свидетельствует, что в культурной части Античного мира начала II века запрос на такой уровень интеллектуального дискурса был очень высок, и диалог шел между платониками и христианами не только на уровне душевной веры, но и на пределе интеллектуального анализа.
Из начала III века у нас есть иное, более амбивалентное свидетельство. Речь идет о прославленном учителе философии Аммонии Саккасе (175-242). Выходец из бедной египетской христианской семьи (его прозвище Хаккод (мешок) намекает на то, что в молодости он был грузчиком в порту Александрии), он стал великим мыслителем, синтезировавшим учения Платона и Аристотеля. Его прозвали Теодидактом, то есть «наученный Богом». Наиболее известными учениками Аммония были создатель неоплатонизма Плотин и великий христианский богослов Ориген. Плотин всегда отзывался с благодарностью об Аммонии [Порфирий. Жизнь Плотина, 4-5]. Неоплатоник и мистик Порфирий утверждает [Против христиан, 3], что Аммоний оставил христианство, открыв для себя глубины философии Платона. Христианский историк Евсевий Кесарийский (260-340) свидетельствует обратное: «Аммоний до последнего часа держался чистого и совершенного божественного любомудрия, о чем и доныне свидетельствуют его труды, которые широко его прославили, например, его книга «О согласии Моисея с Иисусом» и другие, которые можно найти у любителей истины» [Церковная история. VI, 19,10].
Неверно сказать только, что во II-III веках шла упорная борьба между платонизмом и христианством. На этом высочайшем уровне шла не столько борьба, сколько напряженный поиск истины в диалоге, в споре, в сопоставлении духовных прозрений. Уже апостол Павел пишет: «Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» [2 Кор. 12:2-4]. Прозрения и духовные восхищения в Божественное Иное для христиан того времени были, скорее всего, не исключением, а почти нормой. Сами христиане объясняли их вхождением в Бога через единство с воскресшим Иисусом, которое достигалось после таинства Крещения-Омытия и сошествия на христиан Святого Духа. Прозрения и духовные восхищения в область «Единого и Благого» были известны и платоникам. Плотин пережил такие экстазисы несколько раз в жизни. Христианское объяснение мистического опыта вхождения в Святую Троицу казалось последователям Платона, скорее всего, грубым и примитивным, напоминающим народную мистагогию множества колдунов и чародеев, распространившихся тогда в греко-римском мире. О таких колдунах не раз упоминают и тексты Нового Завета [см., например: Деян. 19:13-19], и дошедшие до нас собственные их повествования — например, «Жизнь Аполлония Тианского» Флавия Филострата[86].
Бог в Себе прост, и в Нем нет никаких внутрибоже- ственных отношений и лиц, все отношения — результат уже деградации (нисхождения) Единого к космосу и человеку, утверждали и на основании умозаключений, и на собственном мистическом опыте богообщения платоники. Отсюда и Триада Плотина: Единое, Ум и Душа. Эта позиция увлекала и некоторых глубокомысленных и мистически одаренных христиан от христианства к платонизму. Если она и не пленила самого Аммония Саккаса, то увлекла молодого Плотина и наверняка некоторых других искателей мудрости. Что могли ответить на это христианские мудрецы? Зерно этого ответа содержится уже в замечательных словах апостола Павла, обращенных к христианам Коринфа: «Мудрость мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы. Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его. А нам Бог открыл это Духом Своим; ибо Дух все проницает, и глубины Божии» [1 Кор. 2: 6-10].
Стремясь показать, что и христиане видят и знают умом «пучину Божества» и что положительные отношения Лиц Божественной сущности, отчасти открытые верным, не исчерпывают тайны бытия Божия, непознанной и никогда не познаваемой, Церковь II-III веков предложила учение об «отрицательном богословии» (апофат/код беоХоу'ш от слова апофатд — отрицание, отказ).
Из тьмы — в тьму глубочайшую
Обыгрывая слова из диалога Платона «Тимей» [29а], в которых объясняется, что о Высшем нельзя говорить, Его можно только познать умом — уразуметь, святитель Григорий Богослов возглашает о Боге: «Изречь невозможно, а уразуметь еще более невозможно!»[87] «Церковь всегда будет бороться с учениями, которые, восставая на непознаваемость Бога, подменяют философскими понятиями опытное познание сокровенных глубин Божиих», — справедливо пишет Владимир Николаевич Лосский[88]. Но в случае диалога с платониками действительность была еще сложней. Обе стороны обладали опытом мистических озарений, и проблема была в том, как перевести это «опытное познание» на язык дискурсивной теологии, ничего не профанируя.
Таинственный раннехристианский автор, которого церковная традиция однозначно связывает с именем апостола от семидесяти Дионисия Ареопагита, уверовавшего в результате проповеди апостола Павла в Афинском Ареопаге [Деян. 17: 34], как бы объясняя неверность обвинений в примитивности, выдвигаемых против христиан платониками, пишет: «И подобает нам, обращаемым силой божественного единства от многого к Единому, единым образом воспеть цельную и единую Божественность — Единое, являющееся причиной всего, предшествующее всяким единице и множеству, части и целому, границе и безграничности, пределу и беспредельности, все сущее и само Бытие ограничивающее, единообразно являющееся Причиной каждого и всех в целом, а вместе с тем пребывающее до всех и выше всех, выше самого Единого Сущего, само Единое Сущее ограничивая, если только Единое Сущее причисляется к сущим. Никакая единица, никакая троица, никакое число, никакое единство, ни способность рожать, ни что- либо другое из сущего, или кому-либо из сущих понятное, не выводит из все превышающей, и слово, и ум сокровенности сверх всего сверхсущественно сверхсущую
Сверхбожественность, и нет для Нее ни имени, ни слова, потому что Она — в недоступной запредельности» [О Божественных именах. XIII, 3][89].
Кому отвечает автор этих слов? Плотину, с его учением о Едином? Тогда трактат написан не ранее конца IV века, и священномученик Дионисий никак не может быть его создателем. Или он отвечает Аммонию, учителю Плутарха (вспомним его возвышенную и вдохновенную речь о Едином Боге в конце диалога Плутарха «О букве „Е" в Дельфах»[90]), или учению Максима Тирского, что боги имеют одно естество при множестве имен? Учителя этого круга научили платонизму и молодого Юстина Философа. И тогда автор «Ареопагитик» может быть действительно Дионисием Ареопагитом, встретившим апостола Павла в Афинах в середине I века по Р.Х. Дискуссия об авторстве «Ареопагитического корпуса» продолжается с XVI века, когда заново были восторженно прочтены ренессансны- ми людьми Платон и философы платонической школы, до сего дня. Не наша задача включаться в нее. Но важно подчеркнуть: именно напряженный диалог между платониками и христианами, именно учения о Едином Сущем и Пресвятой Троице вызвали к жизни апофатическое богословие Церкви. Народное многобожие греко-римского мира такое учение христиан спровоцировать не могло.
В VII веке, то есть через триста лет после двух первых Великих Соборов, после всех тонких богословских определений отношений троичности, данных в Капподокийском богословии Василием Великим и Григорием Назианзином, комментатор Дионисия Ареопагита, преподобный Максим Исповедник подчеркивал: «Не следует судить о Божественном, исходя из чувственного или заимствуя оттуда образы»[91]. Таким образом, все слова, используемые к Богу в христианском богословии, — рождение, ис- хождение, троица, единица — имеют лишь относительный смысл, так как заимствованы из чувственного мира. В суть Божества они не проникают, хотя некоторые внутрибо- жественные отношения и отражают, как отражает облик человека зеркало, но внутреннюю суть человека оно отнюдь не показывает. Это древние христианские мыслители понимали отлично и формулировали безусловно. Тот же Василий Великий совершенно определенно утверждал в связи с этим: «Мы же утверждаем, что познаем Бога нашего по действованиям, но не даем обещания приблизиться к самой сущности. Ибо хотя действования Его и до нас нисходят, однако сущность Его остается неприступною»[92].
Однако в эту «неприступную сущность» Божию благодаря тайне Святой Троицы человек, восстановивший единство через Иисуса Христа с Богом, может вступить. Но обретенное он не может и никогда не сможет выразить словами человеческого языка или каким-либо иным образом, как об этом сказал уже апостол Павел. Для твар- ного мира обретенный опыт всегда останется непроглядной и всецелой тьмой. Христианские созерцатели любили вспоминать слова царя Соломона: «Господь сказал — что Он благоволит обитать во мгле» [2 Пар. 6: 1].
«Неудержимым и абсолютным из себя и из всего из-ступлением (ёкатаа'к;) все оставивший и от всего освободившийся, ты безусловно будешь возведен к пресущественному сиянию Божественной тьмы», — говорит в самом начале своего послания к Тимофею Дионисий [О мистическом богословии. 1,1][93]. А Максим Исповедник, объясняя мысль древнего богослова, пишет: «Абсолютным (a-noXvra,) называется то, что не по раскрытии имен или смыслов постигается, но достигается устранением и отвлечением от всего сущего и мыслимого. Эту неподвижность действующего разума он (Дионисий Ареопагит. — А.З.) называет темнейшим и невидимым сумраком»[94]. «Бог называется и Сущим, и Не-сущим, как ничем из сущего не являющийся и непознаваемо запредельный для всего: ибо нет ничего познающего, в соответствии с чем Бог является ничем»[95].
Очень соблазнительно множить цитаты, поскольку в этой глубочайшей теме лучше предоставить слово тем, кто имеет действительный опыт вхождения в Сверхсущее. Если бы не необходимость дать ответ иной традиции мистического богообщения — платонической, то христианские боговидцы, скорее всего, целомудренно молчали бы. Хотя у нас есть замечательный пример, почти наверняка навеянный словами Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника, но переложенный в совершенные стихи мистика XI века Симеона Нового Богослова. Это «Гимны Божественной любви»:
«Ум становится свободен от земных напечатлений, Облачаясь одеяньем умозрений запредельных. Вещи зримые покинув и к незримым прилепляясь, Я приемлю дар великий: созерцать, любить
Нетварность, Отрешиться совершенно от всего, что возникает И тотчас же исчезает, и умом соединиться С Безначальным, Бесконечным, и Нетварным,
и Незримым.
Вот любви и суть, и сила»[96].
Так глубочайшая тьма Божественного Иного оказывается невыразимым светом. Обещанное Иисусом еще в последней беседе с учениками перед казнью: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне» [Ин. 17: 21, 24] — стало для христиан жизненной целью и умонепостигаемой реальностью в Святой Троице.
Глава 7
Тайна Иисуса Христа
С V века начинаются споры о том, кто такой Сам Иисус Христос, как в Нем соотносится Божественное Сыновство — то, что Он Бог Сын, — и человечество. Это следующий этап развития богословия, тоже очень важный. Если Сын не равен Отцу в Троице, у нас, у людей, нет шанса достичь полноты обожения, а именно это цель христиан. Если христиане не ставят эту цель, они и не христиане вовсе.
«Бог стал человеком,
чтобы человек мог стать богом»
Мученик Ириней, епископ Лионский (ок. 130 — ок. 200), уже во II веке облек это чаяние христиан в четкие формулы, часто цитируемые и по сей день: «Бог стал человеком, чтобы человек мог стать богом» [Против ересей. III, 19,1]; «Сын Божий становится сыном человеческим, чтобы сын человеческий стал сыном Божиим» [Против ересей. III, 10, 2]. А Афанасий Великий (296-373) через двести лет определяет эту мысль еще четче: «Он (Бог) стал человеком, чтобы мы (используется множественное число. — А.З.) стали богом (единственное число. — А. З.)»[97].
Современный подвижник, архимандрит Софроний (Сахаров) объяснял своему корреспонденту в письме от июня 1961 года: «Спастись. с нашей стороны — это значит всеми силами души нашей, всего нашего существа стремиться к тому, чтобы не принимать участия во грехе. Богословски же — спасение есть обожение человека. Спасенный получает полноту божественной жизни. И это от Бога — дар»[98].
Как это возможно? Дело в том, что восточная, греческая мысль не довольствовалась простой верой, она требовала понимания. Она исходила из того, что человек имеет божественный ум, особенно если этот человек христианин, если он прошел таинство Омытия-Крещения, то он может понять такие вещи. И более того, если он их понимает неправильно, то у него могут быть проблемы со спасением[99].
Апостолы, большей частью — простые галилейские рыбаки, и их последователи не знали сложных терминов: усия, ипостась, омоусиос или омиусиос, и никогда бы не поняли формулировок Вселенских Соборов и тонкости тринитарных споров. Но они знали одно, чего не знают очень многие их нынешние единоверцы: они знали, что они хотят быть в Боге. Они знали, что такое эпоптейя — епопте'а — высшее благо. Они знали, что хотят находиться в этом Высшем Благе, и они обретали его здесь, на Земле. Преображение Иисуса на горе Фавор — это образ того, что может и должно произойти с каждым человеком. Каждый человек призван к преображению — не к отбрасыванию своей природы, не к тому, чтобы слиться с безличным Богом, а чтобы преобразить свою падшую природу и природу падшего мира в природу божественную, совершенную — «и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет» [Мф. 17: 2]. Евангелист специально подчеркивает, что в преображении Иисуса изменяется, пронизывается светом не только тело Его, но даже и одежды — то есть внешний мир. Апостол Павел прямо указывает на обожение как на цель: «Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе. Кто из нас совершен, так должен мыслить» [Флп. 3:13-15].
И соответственно, первая преграда для обожения человека — если Сын не равен Отцу. А вторая преграда — если человечество Христа и Божественность Логоса не соединены накрепко, если в них зияют некие дырки. А почему могут зиять дырки? Очень просто! На каждом шагу мы встречаемся с этим, ведь мы же постоянно говорим: да, Иисус Христос — это одно, а мы — совсем другое, мы такие несовершенные, плохие, а Иисус совершенен. Но намного богословски опаснее этого «скромного суждения» была другая мысль: что второе Лицо Троицы, то есть Бог Сын, Слово — Логос («в начале было Слово»), и Иисус Христос находятся в отношениях, когда человечество Христа, Его человеческая природа так или иначе не соединена, не связана с Божественной природой. Причем эта несвязанность может быть трех видов.
Поглощение человечности Божественностью
Первый вид — это то, что человеческое естество, природа — фитд — настолько меньше, настолько ниже, настолько ничтожнее Божества, что оно просто сжигается Божеством. Да, конечно, от Девы Марии Иисус получил человеческое естество, рассуждают сторонники этого взгляда, но поскольку во Христе «обитает вся полнота Божества телесно» [Кол. 2:9], человеческое естество полностью слилось с Его Божественной природой и растворилось в ней, «как капля меда в океане».