Ремарк. «Как будто всё в последний раз»

11 января 1955 года дневниковые записи Ремарка обрываются — без какого-либо комментария. На протяжении почти двадцати лет он вел наблюдение за своей жизнью, описывая ее с редкостным тщанием, ничего не утаивая перед собой, впадая в отчаяние, взирая на себя холодным взглядом, не страшась обвинить себя чуть ли не в смертных грехах. Это были два десятилетия творческого кризиса, пошедшего на убыль лишь после встречи с Полетт Год-дар. Последние пятнадцать лет всецело проходят в трудах, хотя с 1963 года на всем укладе жизни писателя сильно сказывается резкое ухудшение его здоровья. За это время он закончит три романа, напишет пьесу и примет участие в создании сценария нескольких фильмов. Для прессы он остается желанным собеседником, в печати раз за разом появляются интервью с ним, но они необычайно бессодержательны, пестрят избитыми клише о его личной жизни и публичных выступлениях. Журналистам Ремарк гораздо интереснее как «бонвиван», то и дело переезжающий с одного берега Атлантики на другой, как любитель коктейлей, коллекционирующий восточные ковры, чем как писатель с его многообразным багажом. Ремарк этому не противится, не прочь разыграть из себя наивного автора бестселлеров, и ответы его столь же безобидны, как и вопросы интервьюеров. Его по-прежнему манят другие города и страны, но предпочтение он отдает теплому итальянскому Югу, часто бывает в Риме, а в 1966 году в последний раз приезжает в Нью-Йорк. Живя в Порто-Ронко, он, как и прежде, любит проводить ночи в баре «Нелли», вечера — в кафе «Вербано» и отпраздновать тот или иной праздник вместе с обитателями селения. Но в гульбе он все чаще знает меру. В Каса Серодине он не преминет полистать фолианты у Лео Кока и, конечно же, заглянет в антикварную лавку Владимира Розенбаума: до войны тот слыл успешным адвокатом в Цюрихе, а с 1936 года жил в Асконе. Ремарку легко общаться с этими людьми, с ними можно говорить о древних книгах, о прекрасных творениях скульпторов, разбираются они и в «большой» политике.

Биографу приходится лишь сожалеть об отсутствии дневниковых записей. Контуры жизни героя вновь расплываются. Документов тоже мало, многие из них фрагментарны или утеряны. Правда, у последних лет жизни нет той динамики, какой были наполнены годы эмиграции. Болезнь, возраст, Полетт Годдар — Ремарк живет в это время спокойнее. Как художника его занимают темы и идеи, родившиеся в давние годы. И они требуют своего воплощения в новых романах. К их написанию и направлены теперь все его усилия.

В сентябре 1963-го, в Риме, у Ремарка тяжелый сердечный приступ, за ним, через несколько недель, уже в Порто-Ронко, следует инсульт. Как следствие — страхи, предчувствие смерти, угнетенное состояние духа. И тогда, чтобы противостоять этим напастям, он обращается к уже испытанному средству — начинает вести дневник. И ведет его с октября 1964-го по март 1965 года. Но больше уже никогда не возьмется за перо с этой целью. Неврозы и муки совести вновь отступили перед ощущением счастья, которое несет с собой присутствие Полетт. Мудрость почтенного возраста, успех его новых романов, растущее признание со стороны официальной Германии, сознание, что с тобой всегда рядом красивая, жизнерадостная женщина, — вопреки не отступающим недугам в его жизни прибавилось света.

В мире знаменитостей, любящих посудачить и посплетничать, Полетт Годдар представляли расчетливой, жадной до денег и дорогих покупок, мало заботящейся о стареющем муже. Не скупится на соответствующие цитаты и Джулия Гилберт, не без возмущения указывая на частые отлучки Полетт из Порто-Ронко с регулярным, длящимся месяцами пребыванием в Нью-Йорке. Но Годдар ведь действительно была звездой, предпочитая оставаться таковой и в те годы, когда ее карьера клонилась к закату. Не обходилось при этом и без эгоизма, а иному гостю она вполне могла показаться расчетливой. Но Ремарку она виделась другой. Он был в этом браке очень счастлив и до самой своей кончины писал ей письма — трогательные, исполненные любви и восхищения. Находясь в очередной разлуке с Ремарком, Полетт чуть ли не ежедневно отправляла ему послания, проникнутые глубокой симпатией к человеку, который был для нее собеседником, советчиком, возлюбленным и, пожалуй, даже в какой-то мере отцом. (Отец Полетт покинул семью, когда она была еще ребенком.)

Не приходилось им скучать, и занимаясь своими делами. Для писателя работа приобретала все большее значение, и за перо он брался, если позволяло его здоровье, гораздо чаще и в более собранном состоянии, чем в прежние годы. Актриса по-прежнему снималась в художественных фильмах и играла на сцене, и местом ее профессиональной деятельности были США. Вынужденный отказаться от любых поездок из-за болезни сердца, Ремарк был слишком умен, чтобы попытаться как-то ограничить свободу Полетт. Напротив, он помогал ей находить новые маршруты для путешествий, радовался ее успехам и изливал свою тоску по ней в словообильных письмах.

Полетт Годдар не говорила по-немецки и, будучи американской еврейкой, не очень-то ценила немцев. Скучала, когда «задушевные разговоры» Ремарка с его приятелями — жившими в Асконе Хансом Хабе и Хайнцем Липманом — затягивались до рассвета. Могла сделать колкое замечание, а маленький городок на берегу озера не мог заменить ей ни Нью-Йорка, ни сверкающих витринами улиц Парижа, Рима, Милана. Случались размолвки и ссоры, супруги могли быть несносными в отношениях друг с другом и даже стоять в своем упрямстве до конца. Ремарк был склонен к сарказму, а хорошенько выпив, лишался своего прославленного обаяния.

Письма Ремарка, дневники, которые он вел в первые четыре года совместной жизни с Полетт, а также резкие перемены в образе жизни самого писателя позволяют, однако, сделать, по существу, один-единственный вывод: Полетт Годдар наполняла его более сильным ощущением счастья, нежели те три женщины, которые играли до поры до времени столь большую роль в его жизни. Наверняка объясняется это и его возрастом, и теми прозрениями, к которым он шел тяжким путем размышлений и сомнений, и, в конце концов, пришел к середине прошлого столетия. Начав рассказывать теперь о последнем отрезке жизни Ремарка, о его поздних романах и смерти, нельзя не видеть, что главную роль на этом этапе его земного существования играла Полетт Годдар и что играла она ее хорошо.

После премьерного показа «Последнего акта» в апреле 1955-го Ремарк очень энергично работает над романом «Черный обелиск». Между короткими поездками в Цюрих, Мюнхен, Берлин и ноябрьским визитом в Париж он — за письменным столом в Порто-Ронко. Летом 1956-го закончена пьеса «Последняя остановка». В сентябре он на последних репетициях в берлинском театре «Ренессанс». 20 сентября поднимается занавес, и мир знакомится с Ремарком-драматургом.

Место действия: Берлин, квартира в западной части города. Время действия: 30 апреля и 1 мая 1945 года. В то время как артиллерия Красной армии накрывает огнем последние опорные пункты немцев, узнику концлагеря по имени Росс удается избежать расстрела и найти прибежище у Анны Вальтер, ожидающей в своей комнате конца войны. Беглец только поначалу приводит в смущение миловидную женщину, так что ворвавшиеся сюда эсэсовцы не видят в нем того, кого готовы сразу же вздернуть на фонарном столбе. Спасает Росса и второй разыскиваемый беглец — по имени Кох. Он выпрыгивает из окна этой комнаты, понимая, что на допросе под пытками может сломаться и выдать товарища. После сообщения о самоубийстве Гитлера по радио звучит траурный марш из «Гибели богов». Обершарфюрер Шмидт, шедший по пятам за Россом, появляется на следующий день в комнате Анны в штатском, имея в кармане удостоверение узника концлагеря. Таким образом он надеется спасти себя, когда русские придут и в эту квартиру. На Россе в свою очередь мундир немецкого пехотного офицера, выданный ему еще накануне Анной, так что с появлением группы русских солдат возникает гротескная ситуация: узник концлагеря Росс выглядит в глазах победителей нацистским преступником, а эсэсовец Шмидт — жертвой палаческого режима.

Действие драмы развивается стремительно, диалоги лаконичны, полны ярких контрастов, местами подобны поединку. Мрачен фон последних дней Третьего рейха, светла человечность Анны и Росса, второстепенные фигуры олицетворяют типичного немца нацистского времени. Настроен ли он в середине 1950-х на то, чтобы окончательно разобраться в недавнем прошлом своей страны? Доходят ли до его слуха предостережения о пагубности желания предать это прошлое забвению? И где пролегает та граница, что отделяет готовность приспособиться и даже предать соседа от готовности пожертвовать собой в борьбе против коварства, жестокости, тирании? Таковы кардинальные вопросы, которые Ремарк ставит перед своими соотечественниками.

Сосед по квартире Вильке доверял Анне, Анна доверяла своему мужу, а тот, спасая свою шкуру, рассказал в гестапо все, что знал об антифашисте Вильке. Анна и понятия не имела обо всем этом, потом узнала, старалась забыть, «и вот приходят такие как ты, говорит Анна Россу, — мученики, борцы за правду, расспрашивают, — и вновь растравляют все!»[88]. О ближайшем будущем, ожидающем страну, эсэсовец Шмидт высказывается у Ремарка с предельным цинизмом: «...не я один дал тягу. Несколько тысяч фанатиков-фашистов ушли на этой неделе в подполье. Через три дня официально не останется ни одного нациста. Кто во всем этом участвовал, тот лишь старался предотвратить худшее. Всех нас не расстрелять..., а найти будет трудно, об этом позаботились. Мы вернемся!» И потому у пьесы всего лишь мнимый хеппи-энд: «Мы не должны это забыть... По улице стелется дым. Сейчас — это смерть и пожарища..., но через несколько часов он снова станет ветром, напоенным запахами земли и растений. Так поверим в жизнь». По ходу действия в соседней комнате рождается ребенок, и оттуда слышится пение счастливой матери. «Поет для новорожденного, а там, внизу, плачут по умершим. Но ведь так оно, наверное, было всегда, не правда ли?»

Публика благодарит раскланивающихся перед ней автора и актеров горячими аплодисментами. Курт Майзель и Хайдемари Хатейер играют главные роли. Несомненный успех, но не прорыв. Рецензенты с похвалой отзываются о взрывной силе пьесы, отмечая, однако, что «действует она порой оглушительно». В театре «Ренессанс» пьесу дают еще тридцать раз, играют в Гисене, Восточном Берлине и Вене, показывают в берлинской постановке по телевидению, затем она надолго исчезает из репертуара немецких театров. В 1995 году ее поставят в Шлезвиге и Дюссельдорфе. Ремарк и Полетт Годдар надеются, что пьесой заинтересуется одна из американских театральных трупп, говорят даже о Бродвее — некоторые газеты спешат сообщить чуть ли не о премьере, — но сбыться этим планам не суждено. Лишь через долгие пятнадцать лет пьеса придет в США — в обработке, предпринятой Питером Стоуном. «Последняя остановка» очень популярна в Восточной Европе. В Москве пьеса не сходит со сцены тринадцать лет. Долго играют ее также в Чехословакии и Польше. О том, сколь дорога она была сердцу автора, свидетельствуют его попытки редактировать ее вновь и вновь.

За десять лет до премьерного показа «Последней остановки» в Цюрихе поставлен спектакль по пьесе, действие которой происходит в Третьем рейхе и герои которой — немцы — пытаются вспомнить и осознать, как они жили и вели себя в условиях диктаторского режима. «Генерал дьявола» Карла Цукмайера считается одной из самых успешных театральных постановок 1950-х годов и играется до сих пор. В основу пьесы драматург положил историю жизни Эрнста Удета, второго по результативности летчика Первой мировой войны, получившего у Гитлера звание генерал-полковника. Немцы с радостью отождествляют себя с цукмайеровским генералом Харрасом, который хотя и служит нацистам долго и на высоком посту, но затем, когда вера в победу слабеет, дает им достаточно ясно понять, как, в сущности, презирает все то, что творит национал-социализм. «Кто стал в этом мире генералом дьявола и расчистил тому дорогу к власти бомбами, — говорит Харрас в финале спектакля незадолго до самоубийства, — тот должен обеспечить ему и место в аду». Смачные сентенции германского аса, конечно же, ласкают слух посетителей немецких театров. Ведь, если вдуматься, все они не хотели по-настоящему участвовать в неблаговидных делах рейха и оставались людьми «приличными», как этот генерал, что бы там ни говорили об убийствах генералов и о войне на уничтожение. Ремарковский же герой — всего лишь беглый узник концлагеря, и выводы, которые он делает из того, что происходило в гитлеровские годы, не позволяют зрителям обрести веские аргументы для освобождения от ответственности за содеянное преступным режимом. К тому же людей в «Последней остановке» освобождают русские, они же разрешают — в финале пьесы — конфликт между Добром и Злом. Не трудно представить себе, как это действует на западных немцев: на дворе 1956 год, и окружающий мир видится им только в черно-белом цвете.

В 1956 году Ремарк завершает работу и над пьесой, первый набросок к которой сделан еще в начале 1950-х. «Возвращение Еноха Дж. Джонса» — комедия с сильным зарядом сатиры. Повоевав в Корее и проведя пять лет в плену, американский солдат Енох Дж. Джонс возвращается в небольшой захолустный городок: здесь он жил до призыва в армию. Родственники давно получили извещение о его гибели, жена — ее зовут Лолли — вышла замуж за Билла, лучшего друга и бывшего товарища Еноха. Возвращение человека «с того света» приводит жителей городка в ужас и смятение, и на протяжении четырех актов, в сценах, исполненных бурлеска и сарказма, Ремарк живописует быт и нравы мелкобуржуазной Америки 1950-х годов. Как и Эрнст Биркхольц, живущий после Первой мировой в своем родном городе, Джонс не может найти себя в мире, населенном придурковатыми репортерами, тщеславными бургомистрами и ура-патриотами со следами воинской выправки. В конце пьесы Джонс покидает свою семью и вместе с бывшей чешской партизанкой Лизой Равик (!), от зоркого глаза которой не скрыться ни лицемерию, ни самообману, направляется туда, где «зеленеют луга и цветут цветы». В пьесе много остроумия и обличения, но — в отличие от «берлинской» пьесы — немало и длиннот. Главным образом в третьем действии, когда Джонс и Билл, подобно Паулю Боймеру и его товарищам, начинают философствовать о войне и смысле жизни. И тогда в драматургии обнажаются разрывы, и пьеса теряет весомую долю комической живости и выходит из равновесия. Интересной тем не менее остается резкость, с которой Ремарк, шаржируя, передает настроение, охватившее многих американцев в те годы.

Хотя политическая карьера Маккарти, рьяного гонителя коммунистов, и пойдет к закату в середине 1954 года, но пост госсекретаря еще долго, то есть и в тот год, когда Ремарк завершит работу над пьесой, будет занимать Джон Фостер Даллес, антикоммунистические взгляды которого проявятся прежде всего во внешней политике США. «В фашизме есть много хорошего», — говорит, например, в одной из мизансцен пьесы суперпатриотично настроенный майор Айклз. Сам за себя говорит и такой диалог, как следующий, написанный в разгар холодной войны: «Репортер: “Вас кормили коммунистическими доктринами?” — Джонс: “Не больше, чем прежде капиталистическими”». В тексте пьесы множество таких острых, злободневных в ту пору, высказываний, и они вновь показывают, что Ремарк остается человеком, абсолютно независимым в своих политических суждениях. К любым идеологиям своего времени он относится с презрением и сарказмом. Но возможность увидеть себя в зеркале разума он предоставляет на сей раз не своим бывшим соотечественникам, а гражданам Америки. Правда, те об этом не узнали и не знают до сих пор.

Пьеса остается ненапечатанной. Впервые спектакль по ней сыграют в октябре 1988 года актеры оснабрюкского «Экспериментального театра».

Однако важнее этой пьесы и берлинской премьеры для Ремарка, несомненно, новый роман, который выходит в сентябре 1956 года — и снова в издательстве «Кипенхойер и Витч». Отсылая последнюю правку и испытывая душевный подъем, Ремарк пишет своему издателю: «Полагаю, что Вы знакомы с паблисити, вызванной успехом моей пьесы (более тридцати занавесов и очень хорошие рецензии), и думаю, что кое-что из этого может пойти на пользу и роману, если мы издадим его незамедлительно; к тому же репортажи с картинками из журналов Вы получите сразу же вслед за правкой». И он оказался прав, этот роман тоже стал бестселлером.

«Черный обелиск»

В противовес мрачному колориту двух последних романов новая книга дышит чуть ли не весельем. Ремарк возвращается в Оснабрюк... На дворе 1923 год, инфляция вот-вот достигнет своего апогея. И как тень Триумфальной арки витает над историей любви Равика и Жоан Маду, так и массивный черный обелиск, стоящий во дворе фирмы «Генрих Кроль и сыновья» и не подлежащий продаже, становится знаковой деталью повествования о «запоздалой юности».

В романе немало исторических аллюзий, пишет Тильман Вестфален в своем послесловии к новому произведению Ремарка. Отец братьев Кроль приобрел обелиск в 1863 году, когда прусский министр-председатель Отто Бисмарк приступал к объединению немецких княжеств и созданию Второго рейха. И потому нет ничего удивительного в том, что старейшее надгробие фирмы носит имя «железного канцлера». И, конечно же, совсем не случайно пронацистски настроенный Генрих Кроль опасается за сохранность обелиска «из драгоценного, первоклассного отполированного гранита марки СС». «Что же осталось — так, пожалуй, звучит вопрос автора послесловия — среди послевоенной разрухи, в мрачные дни суперинфляции от имперской идеи, обещавшей немцам сплотить их, возвысить над другими народами, обеспечить им невиданное до тех пор благосостояние?»

Следовательно, и в этом романе историческому фону отведена центральная роль. Во главу угла поставлена тема инфляции. Лапидарно рассказывается о людях, доведенных до нищеты и кончающих жизнь самоубийством. Вся скудость этого времени становится очевидной и тогда, когда Ремарк описывает демонстрацию инвалидов войны и вдов павших на ней, бесчинства первых штурмовых отрядов, словесные дуэли между людьми разных политических убеждений. Выигрывают дельцы и спекулянты, проигрывают прозябающие в бедности жертвы минувшей войны. Торгующий надгробиями Генрих Кроль и снедаемый ревностью мясник Вацек выступают в роли рьяных националистов: они обожают Гитлера, проклинают позорный Версальский мир, тоскуют по старому доброму времени, «когда всего этого просто и быть не могло», мечтают о «стальном» будущем истинного, несгибаемого германца. Когда в деревне Вюстринген происходит освящение памятника павшим воинам и один из ее жителей вывешивает из окна своего дома черно-красно-золотой флаг республики, то на него накидывается целая орава приспешников майора Волькенштейна, ярого монархиста и антисемита. Оголтелым лжепатриотам Ремарк противопоставляет приверженцев терпимости, человечности, исторической правды. На жизнь они смотрят скептически, понимают, что им не взять верх над теми, кто пропитан духом военщины и шовинизма, но в уныние от этого они не приходят. К людям такого склада принадлежит и Георг Кроль, фронтовой товарищ и начальник юного протагониста — Людвига Бодмера.

И все же это скорее роман воспитания, с игривостью и ностальгической оглядкой на собственную молодость повествующий о возмужании ищущего и любящего идеалиста. Причем явно не без воздействия флюидов, исходящих от «Волшебной горы». Перевоплотившись в викария Бодендика и доктора Гвидо Вернике, духовного и телесного целителей по профессии, Нафта и Сеттембрини сидят за стаканом вина в лечебнице для душевнобольных и пытаются убедить их молодого собеседника Бодмера, играющего там по воскресеньям на органе, так же, как когда-то Ханса Касторпа, в правильности своего представления о мире: церковь против науки. Оторвавшись от своих школьных и ресторанных дел, члены верденбрюкского клуба поэтов встречаются в гостинице «Валгалла», одни жители города не забывают посетить бордель, другие предпочитают пивную, третьим приходится биться с нацистами, а всем им — за элементарную возможность выжить в условиях, когда курс доллара уходит чуть ли не в заоблачные выси. Наивного же протагониста занимают не столько успехи или неуспехи фирмы при сбыте надгробий, сколько поиски смысла жизни. «Каково Ваше мнение о жизни?»[89] — спрашивает он знакомых и незнакомых людей. Шутка, ирония и философский взгляд Ремарка на любовь и смерть — таков первый, отраженный в большинстве глав, аспект «Черного обелиска». «Так что в этой книге не много политики и не много трагизма и нет мертвецов, except[90] одного или двух», — сообщает Ремарк издателю Витчу, пересылая часть рукописи и находясь в явно хорошем настроении.

На другой сюжетной плоскости романа располагается мир психически больных людей. В лечебнице, что стоит на небольшом холме среди густого парка, Людвиг Бодмер встречается со страдающей раздвоением личности Изабеллой, и «разум» замкнутой в себя и свои видения девушки пронизывает правду жизни сильнее, чем то, о чем говорят и спорят там, «снаружи». По-настоящему больны в этом мире люди здоровые, сеющие в нем семена зависти, злобы, войны и уничтожения. Те же, что бежали от жестокой реальности в сферы безумия, ведут себя мирно, любят тишину. «А может быть, они совсем ни о чем не думают, равнодушные, как море, как жизнь, как смерть. Ведь только мы одушевляем природу. А какая она сама по себе, может быть, известно только этим сидящим внизу душевнобольным; но тайны этой они открыть не могут. То, что они увидели, сделало их немыми». Изабеллу выпустят из лечебницы, признав ее здоровой, «но что именно они в ней уничтожили?». Нормальная жизнь, к которой возвращается молодая женщина, не знает очарования образов и мыслей, пронизывающих мнимую действительность жизни. Но во встрече с Изабеллой, в их разговорах о любви, страхах и смерти молодой искатель (смысла жизни) нашел ответ, который так и не получал ни от священнослужителя, ни от ученого: я живу, чтобы жить.

«Черный обелиск», несомненно, самый биографичный роман Ремарка. Захолустный Верденбрюк (Оснабрюк), поэтический кружок, фирма по установке надгробий, псих-лечебница, «запоздалая юность» рассказчика, его решение отправиться в Берлин — все это взято из собственного прошлого. Автору под шестьдесят, со здоровьем неважно, реставрационные тенденции в аденауэровском государстве вызывают горечь и досаду. Он видел развалины родного Оснабрюка, он понимает, что никогда больше не будет жить в той стране, где родился, — в этом смысле роман можно воспринимать, пожалуй, и как ностальгическое прощание с Германией, с мечтами и надеждами юных лет.

При всей игривости, занятности и легкости повествования о юности и возмужании своего героя Ремарк уже в кратком вступлении к роману дает понять, что видит свою задачу вовсе не в том, чтобы доставить читателям удовольствие. «А потому не браните за то, что я решил вернуться в те сказочные годы, когда надежда развевалась над нами, как знамя, и мы верили в такие подозрительные вещи, как человечность, справедливость, терпимость, — и в то, что одной мировой войны вполне достаточно в качестве урока для целого поколения». Роман Ремарка — это предупреждение живущим в эпоху холодной войны и развязанной супердержавами бешеной гонки вооружений. «Черный обелиск» выходит за шесть лет до кубинского кризиса, поставившего мир на грань третьей мировой войны и атомной катастрофы. Пророчески звучат вступительные слова Ремарка: «Мир снова погружен в пепельно-серый свет апокалипсиса, еще не улетучился запах крови и не осела пыль от разрушений последней войны, а лаборатории и заводы опять работают на полных оборотах, дабы сохранить мир с помощью оружия, которым можно взорвать весь земной шар».

Флер беззаботности и плутовской романтики рассеивается как дым и в последней главе. В ней автор кратко сообщает о дальнейшей судьбе своих героев. Георг Кроль погибает в концлагере, питомец муз Ханс Хунгерман получает ранг оберштурмбаннфюрера и ведает у нацистов вопросами культуры, скульптор Курт Бах возвращается из концлагеря домой нетрудоспособным калекой и после краха Третьего рейха «все еще добивается маленькой пенсии, подобно другим бесчисленным жертвам нацистского режима. Он надеется, что ему наконец повезет и он будет получать семьдесят марок в месяц — около одной десятой той суммы, которую получает Хунгерман, равно как и около одной десятой того, что уже много лет получает от государства руководитель гестапо, организовавший тот самый концлагерь, где искалечили Курта Баха, не говоря уже о гораздо больших пенсиях и компенсациях, что выплачиваются всякого рода генералам, военным преступникам и бывшим партийным чиновникам высокого ранга».

Рецензии преимущественно отрицательные. За небольшим исключением, их авторы обходят молчанием сказанное Ремарком во вступлении к роману и заключительной его главе, вольно или невольно отражая таким образом умонастроение тогдашних западных немцев. Ни слова об отношении Ремарка к тому, как в Бонне обходятся с нацистскими преступниками и их жертвами. Без каких-либо комментариев остается и проблема атомного вооружения. Старательно проигнорировано все, что, по мнению автора, связывало Германию начала веймарских времен с Западной Германией конца 1950-х.

Цитируя вступление к роману и признавая за ним актуальность, рецензент из «Франкфуртер альгемайне» тем не менее тут же делает вывод, не терпящий возражений: «Конец всему пришел уже в 1945-м». «Франкфуртер рундшау» параллели с современностью вообще неинтересны: «Автор не дал своим замыслам по-настоящему созреть, — считает газета, — и, как ни крути, книга получилась довольно слабой». Обозреватель журнала «Гегенварт» подсчитал фактические ошибки автора, указал, к примеру, на то, что в 1923 году штурмовики[91] еще не носили «мундиров навозного цвета», но нитей, соединяющих роман с немецкой реальностью середины столетия, тоже не заметил. Критик газеты «Зюддойче цайтунг» читал предисловие («Не браните меня за то, что я решил заговорить о старых временах») не иначе как вполглаза: «...неожиданные оправдания всегда вызывают чувство неловкости и наталкивают на мысль о том, что автор в них нуждается». Литературные критики ФРГ явно согласны с тем, что происходит в руководимой Аденауэром стране, и только Фридрих Люфт высказывает в «Вельт» то, что думает большинство из них о стремлении Ремарка связать свой роман с современностью: «Ремарк заблуждается. Аналогия тут не проходит. Бонн — это не Веймар».

Голливуд на материал не среагировал. Телеверсию романа показал в 1988 году, к 90-летию писателя, Второй канал немецкого телевидения. Фильм снимал Петер Дойч, главные роли сыграли Удо Шенк (Людвиг Бодмер), Райнер Хунольд (Георг Кроль) и Карина Тэенталь (Изабелла). Действие получилось насыщенным и динамичным, зритель получал возможность окунуться в атмосферу начала 1920-х годов, первоисточник не пострадал. Но экранизировать романы — дело, как известно, трудное и рискованное. Так что мнения кинокритиков разделились и на сей раз. Говорилось о слабостях как в режиссуре, так и в игре актеров. Сравнив их с недочетами многих других фильмов по книгам Ремарка, скажем: следить за жизнью вокруг Черного обелиска на экране стоит. Как стоит также попытаться проникнуть в авторский замысел.

После публикации романа Ремарк едет в США, где пробудет семь месяцев. В Лос-Анджелесе встречается с кинематографистами, которые готовят съемки фильма по роману «Время жить и время умирать», и соглашается сыграть в нем учителя Польмана. Первые месяцы, однако, вновь обременены далеко не приятными обстоятельствами личной жизни. Он хочет развестись с Юттой. Дело это, как обычно при расставаниях, сложное. Подключены адвокаты, разногласия прежде всего из-за денег. Интересы Ремарка представляет Харриэт Пилпел, она и раньше консультировала его по юридическим вопросам. Получив предложение о разводе, Ютта пишет ему 16 июля письмо, высвечивающее еще одну острую грань их запутанных отношений. «Развод может прояснить ситуацию, но он не может мне помочь, время для этого ушло, удар по живому нанесен. Мне горько знать, что Ты воспринимаешь это длившееся годами состояние как недоразумение, и это после того, как Ты в 52-м году резко возражал против развода, мне же между тем пришлось расплачиваться за это моим здоровьем. Притом что всего этого можно было избежать. Каким же толстокожим надо быть, чтобы назвать эти долгие годы недоразумением!» Затем следуют жалобы на здоровье. Ютта Цамбона никогда не желала порвать с Ремарком, она отказывалась начать самостоятельную жизнь. Все эти годы она играла на его чувстве вины, жила за его счет и умела его разжалобить. Можно, конечно, осуждать ее за это, но ведь и Ремарк был совсем не прост. И все же не может не удивлять склонность Ютты осыпать его упреками за бессердечность, ссылаться на свои мнимые и реальные болезни и использовать его нерешительность и добродушие. А он из года в год посылал ей столько денег, чтобы на жизнь хватало с лихвой, старался поддерживать с ней постоянный контакт, женился на ней во второй раз, когда ей в конце 1930-х грозила высылка из Швейцарии. Он оплачивал счета за ее проживание в одном из роскошных номеров нью-йоркского отеля «Пьер», и не было за все эти годы случая, чтобы он не откликнулся на зов о помощи добрым, мудрым советом. И пусть он пытался отвергнуть требования адвокатов Ютты о выплате ей очень крупных денежных сумм: Ремарк заранее позаботился о том, чтобы она ни в чем не испытывала нужды вплоть до ее кончины.

Развод оформляется 20 мая 1957 года в мексиканском городе Хуарес[92] в отсутствие обеих сторон. В сентябре Ремарк четыре недели в Берлине на съемках фильма «Время жить и время умирать». Свое писательское отношение к кино он как-то высказал в интервью «Нью-Йорк тайме»: «Работать для кино — занятие интересное и полезное. Разница между написанием романа и киносценария подобна разнице в вождении грузовика и гоночного автомобиля. На экране все должно совершаться быстро. У фабулы должен быть мощный движитель, тогда все будет хорошо». Объяснение, может, и простоватое, но он любил в интервью несложную аргументацию.

К произведениям американской кинематографии в целом он относился с известной долей скепсиса: «Очень популярный за рубежом, американский фильм на какое-то время остановился в своем духовном развитии. Зачастую в Голливуде работают слишком шаблонно. Нет такого места, кроме Голливуда, где бы об искусстве больше говорили и меньше для него делали. Сочетание бизнеса, цензуры, сенсационности и искусства действует почти всегда смертельно — за редкими исключениями. Чисто технически американская киноиндустрия первоклассна». В то же время американскую литературу Ремарк высоко ценил и публично не раз с похвалой высказывался о творчестве Эрнеста Хемингуэя, Уильяма Фолкнера, Синклера Льюиса, Томаса Вулфа.

В середине ноября 1957-го Ремарк поздней осенью снова в Соединенных Штатах, встречается там с Полетт, которая разъезжает с группой актеров по провинции, играя в пьесе Ануя «Вальс тореадора». 25 февраля 1958 года они сочетаются браком в Бранфорде, штат Коннектикут. Приглашены лишь близкие друзья, папарацци о церемонии, видимо, не узнали. Знаменитая пара давно уже стала вожделенным объектом любопытства для бульварной прессы. Интеллектуал и красавица — это всегда материал на потребу невзыскательного читателя. Полетт, внутренне и внешне оставаясь голливудской звездой, наслаждается ажиотажем; Ремарк спокойно сносит его. Он никогда не пренебрегал возможностью показаться рядом с этой красивой женщиной. Правда, в заголовках газет и журналов гораздо чаще мелькают имена другой пары аналогичной конфигурации: это Артур Миллер и Мэрилин Монро, они поженились в 1956 году и остаются вплоть до развода (в 1962 году) бесспорными любимцами охотников за сенсациями.

В Нью-Йорке у Полетт и Ремарка отдельные апартаменты. В них они будут проживать, приезжая в город-гигант на берегах Гудзона. Когда же Ремарк в Европе, в его апартаментах часто поселяется мать Полетт — Альта.

Добавим, что реакция Марлен Дитрих на сообщение о свадьбе отразилась, во всяком случае по свидетельству всезнающих современников, в возгласе: «Годдар — как нарочно!»

Летом 1958-го Ремарк в Порто-Ронко усердно пишет «Жизнь взаймы». В октябре несколько дней в Венеции, а с марта 1959-го опять довольно долго Нью-Йорк. Квартира, из окон которой открывается широкий вид на ярко освещенные небоскребы, украшена картинами Дега и Сезанна, увешана красивыми коврами. Вечера Ремарк проводит обычно дома, близость к Полетт, снимающейся теперь только на телевидении, действует живительно и благотворно. В июле 1959-го один из немецких иллюстрированных журналов начинает публиковать отрывки из романа «Жизнь взаймы». Если бы не постоянные сердечные боли и не невралгия лица, можно было бы говорить о счастливом периоде в жизни Ремарка.

В сентябре он участвует в переводе сценария фильма Стэнли Крамера «На берегу» на немецкий. Главные роли в нем играют Грегори Пек и Ава Гарднер. Работа не так уж и сложна, но, выполняя ее, Ремарк вновь прикасается к теме большого политического значения. Крамер показывает в своем фильме мир таким, каким он будет выглядеть после атомной войны. Удавшимся на славу фильм не назовешь, но тема волнует Ремарка. В своих интервью он не устает указывать на опасность развязывания новой мировой войны, которая неизбежно привела бы человечество к самоуничтожению.

Это не единственная его работа в кино в эти годы. Достоверно известно, что в период между 1953 и 1963 годами он участвовал в создании восьми фильмов. Некоторые из них пользовались у зрителя большим успехом. Такие, например, как «Пушки острова Наварон», «Самый длинный день» и «Исход». Исчерпывалась ли при этом его роль только задачами консультанта по новейшей истории, сказать трудно.

Новый год Ремарк встречает в Нью-Йорке, а в марте 1960-го он в Риме. Итальянская столица притягивает его с каждым годом все сильнее. В ней он будет жить месяцами, наслаждаясь теплым климатом, неувядающей красотой Вечного города, его уникальной архитектурой. Бывать там вместе с мужем любит и Полетт. А Нью-Йорк становится все недоступнее. Проблемы с сердцем больше не позволяют ему летать, врачи предупреждают о возможных нехороших последствиях, так что свидеться с городом, доставившим ему так много радостных и горестных минут, удастся еще только раз — летом 1966 года.

Внося последнюю правку в историю о Клерфэ и Лилиан Дюнкерк, Ремарк склоняется над новой рукописью. Снова — эмигранты, и снова — Оснабрюк. Ремарк пишет «Ночь в Лиссабоне».

В феврале — марте 1961 года роман, уже известный нам под названием «Жизнь взаймы», появляется в Америке на страницах журнала «Домоводство» в сокращенном виде под заголовком «Небеса не знают любимчиков», а в Германии выходит отдельной книгой — после еще одной серьезной авторской правки.

«Небеса не знают любимчиков»

Ремарк обращается в этом романе к одной из тем, которые давно ему по сердцу. Действие его третьей книги — «Станция на горизонте», — как и рассказа «Трофей Вандервельде», уже происходило в мире автогонок, вновь возникает здесь и имя главной героини. И уже нет сомнений в том, что мостки к рассказанным в 1920-е годы историям автор перекидывает вполне сознательно. Заметим также, что только в этом ремарковском романе действие происходит после Второй мировой войны. А если точнее, то в начале 1950-х годов, когда в Германии появляются первые признаки «экономического чуда», а в политической жизни царит дух реставрации. Только вот автор не ведет читателя в Федеративную республику этих лет, а завлекает его в Швейцарию, Францию, Италию. Не находят отражения в романе и важнейшие события тех лет, если не считать нескольких саркастических замечаний о забывчивости немцев, вдруг влюбившихся в демократию, и о их нежелании разобраться наконец со своим «проклятым» прошлым. «Мы базельские Геринги», — говорит, например, паренек на заправке, случайно носящий фамилию одного из паладинов Гитлера. «Если бы я был из тех, мне не пришлось бы качать бензин. Мы получали бы жирную пенсию». «Не мешало бы к этому привыкнуть, — говорит главный герой романа своей спутнице, когда они проезжают через Сен-Готардский тоннель, один из самых длинных в Европе. — Судя по тому, что слышишь и видишь, мы скоро будем так жить. Сперва в бомбоубежищах, а потом в подземных городах». В остальном — самый аполитичный из тех романов, что были написаны Ремарком после трех ранних. Побочный продукт.

Это книга о смерти. При всей легкости повествования действие остается овеянным сумраком неизбежности. Навещая в швейцарском санатории «Бела Виста» своего заболевшего товарища, стареющий автогонщик Клерфэ встречает там молодую красавицу Лилиан Дюнкерк. Вот уже три года как живет она в узком, пропитанном запахами лекарств мирке, уставшая, отчаявшаяся, знающая, что победить чахотку невозможно. И тем не менее еще раз предпринимающая попытку вырваться отсюда. Презрев советы врача, садится в машину к Клерфэ и устремляется к равнинам теплого Юга — прочь от стужи, снега и равнодушия прекрасных гор. «Ибо здесь и умелец станет неумехой, а ученый человек — неучем... Не прожив тут и двух-трех лет, ты к жизни в городе уже непригоден»[93]. Но и под мрачной сенью смерти родится чувство, завяжется любовная история. И тогда Ремарк наполняет ее своими раздумьями о жизни. У Клерфэ, не подозревающего, что его спутница неизлечимо больна, аргументация оптимиста, он хочет жениться, построить дом, не жить больше «от гонки к гонке», обрести себя в новой профессии. У Лилиан будущего нет, и понять своего возлюбленного она не может. «Он стремится привязать меня к себе и запереть, — думала Лилиан, — и с гордостью называет это браком, заботой, любовью...» Она с ненавистью посмотрела на маленькую виллу, на дорожки, посыпанные гравием. «Неужели я бежала из санатория только ради того, чтобы кончить свои дни именно здесь?» Так из прямо противоположных точек зрения на жизнь рождаются под пером Ремарка страстные, мучительные диалоги о том, чего и представить себе нельзя, — о смерти, не желающей признавать никакой логики. Ибо именно Клерфэ вырывает она из мира его мечтаний и надежд. Ранения, полученные им при столкновении болидов, окажутся смертельными. «Клерфэ, а не я... Почему так случилось? Весь мир сошел с ума. Умереть должна была она, а не он. Какая жуткая ирония судьбы!» Жизнь остается необъяснимой. «Из Брешии — в Брешию» — по кольцу со стартом и финишем в этой точке пойдет тысячекилометровая гонка, и в ней будет участвовать Клерфэ. Для Лилиан же она — символ бессмысленности, жизни по кругу, лишенной разумного начала. Она возвращается в санаторий и умрет там через шесть недель.

Ремарк рассказывает историю очень просто, без прикрас, но стиль изложения порой недостаточно элегантен, несколько неуклюж. И поспевает за вполне динамичным действием только с большим трудом. В итоге получилось то, что проходит обычно в развлекательной литературе, но сделано рукой опытного мастера. Не больше, но и не меньше. Местом действия избран большой мир вкупе с высшим светом, со смаком описанный Ремарком уже в ранних его произведениях. Немыслимый как без казино, аристократа а-ля Оскар Уайльд, таинственной Венеции, красот Парижа, так и без величия Швейцарских Альп и той местности, в которой живет сам писатель, то есть без Тессина. История столь ясна и прозрачна в своей рефлексии и размышлениях о жизни, что будь она рассказана лучше, то могла бы показаться венчающей все его творчество.

Впрочем, «Небеса не знают любимчиков» — не что иное, как своего рода калька со сценария, написанного Ремарком в 1941 году для Дитрих под заголовком «Beyond»[94]. В фильме «The Other Love»[95], снятом в 1947 году, тоже легко угадывается попытка воссоздать атмосферу «Волшебной горы» Томаса Манна. Появление Лилиан Дюнкерк предвосхитила Карен Дункан, сыгранная Барбарой Стэнвик. В санаторий она приезжает знаменитой пианисткой. Влюбленный в нее мужчина не автогонщик, а врач в исполнении Дэвида Нивена, есть и сеющий смуту в сердцах плейбой и автогонщик (Ричард Конте). Все очень трогательно, перед смертью между дамой и ее бескорыстным целителем заключается брачный союз. От идеи Ремарка осталось немного, не получила обещанной роли и Пума.

Критики в большинстве своем оценивают роман отрицательно. «В целом, — пишет «Рейнишер Меркур», — невыносимое месиво из духов и смерти, экстравагантности и тлена, и это при такой серьезности и подлинности тематической первоосновы <..>, что крайне затруднительно ответить на вопрос: написал ли Ремарк на сей раз бестселлер благородных кровей или это все-таки попытка создать некое подобие литературы?» Марсель Райх-Раницки говорит в «Цайт» о шумном успехе в двух шагах от смерти и приступает к казни: «Стиль постыден, сентиментальность ужасна, рутина отвратительна». Менее резок в своей оценке Йоахим Кайзер из «Зюддойче цайтунг»: «Блестящие прозрения, элегантные взаимосвязи, богатый жизненный опыт <..> соединяются, образуя новый роман старой школы, которому, наверное, нельзя отказать в уважении и восхищении только потому, что читался он слишком охотно и слишком легко». Известный американский критик Орвил Прескотт хотя и отмечает в «Нью-Йорк тайме» «остроту зрения прирожденного рассказчика», однако читать «“Небеса не знают любимчиков” утомительно, никакого иного ощущения, кроме пустоты, роман не оставляет».

Ремарк явно не доверяет своей интуиции, позволяя своему агенту заключить договор, по которому право на публикацию отрывков из романа получает шпрингеровский «Кристалл». Находясь в Нью-Йорке, он лично отправляет в редакцию первые три главы, не без гордости подчеркивая, что «роман получился правильный, добротный». По другой версии, редакция сама просила Ремарка дать ей что-нибудь для публикации. Писатель предложил сценарий «The Other Love», а затем завершил работу над куда более объемным текстом — «Небеса не знают любимчиков». Как бы там ни было, но «Кристалл» не принадлежит в 1950-е годы к числу солидных иллюстрированных журналов и не пользуется репутацией покровителя большой литературы. История о Клерфэ и Лилиан Дюнкерк приходит к читателю на его страницах, начиная с лета 1959 года в 12 продолжениях под заголовком «Жизнь взаймы» и в сильно сокращенном виде. Надеясь удержать убыточный журнал на плаву, хозяева издательства украшают огромные рекламные полосы словами Ремарка: «Думаю, этот роман станет в моем творчестве одним из главных». О чем свидетельствует это заявление? Как минимум о том, что Ремарк обладал острым коммерческим чутьем. В 1968 году он отзовется о романе гораздо реалистичнее, назвав его своей «самой слабой книгой». Правда, еще во время публикации он догадывается, что критики обойдутся с ним не очень ласково. «Придется ведь считаться с отрицательными оценками, — пишет он своему издателю, — поскольку книга отклоняется от привычного мне курса и поскольку некоторые критики чувствительны к вещам, действие которых происходит в Ритце и дорогих ресторанах». Это, пожалуй, единственный случай, когда Ремарк несправедлив к рецензентам.

Вновь стучится в дверь и Голливуд, и Ремарк заключает предварительный договор. Но до съемок фильма дело доходит лишь в 1977 году. Состав группы звездный: режиссер — Сидней Поллак, в роли Клерфэ, превратившегося в Бобби Дирфилда, — Аль Пачино, образ Лилиан создает Марта Келлер. Фильм получился симпатичным, незатейливым и актуальным. Общего с книгой, однако, совсем немного, и почему картина названа по имени главного героя, остается секретом авторов сценария.

О заинтересованности Ремарка в успешной рекламе и продаже его книг говорит, между прочим, письмо, отправленное им Йозефу Витчу вскоре после публикации романа. «Я действительно был огорошен сообщением о скором выходе “любимчиков”, — пишет он, не скрывая своего возмущения, — столь же огорошен, как и после других анонсов в Вашем фирменном журнале, всегда производивших такое впечатление, что фигурирую я у Вас под “и другие”. Считаю это плохой publicity. Странно, что такая недоля не выпадает мне у других моих издателей, а выпадает только у Вас».

В последующие месяцы 1961 года Ремарк заставляет себя отдыхать. Живет в Порто-Ронко, пишет новые произведения об эмиграции — «Тени в раю», «Земля обетованная», круг друзей сужается. По соседству живут Рут и Хайнц Липман, с которыми вскоре устанавливаются товарищеские отношения. Рут Липман, еврейка и коммунистка в свои ранние гамбургские годы, пережила нацистские времена в Голландии и становится после войны успешным литературным агентом. Хайнц Липман писал романы (его «Отечество», один из первых «документальных» романов о национал-социалистической Германии, вышел в 1933 году и был переведен на 17 языков), после прихода Гитлера к власти эмигрировал, жил в Нью-Йорке, работал журналистом.

В 1947 году вернулся в Гамбург, не принял царившей в Германии атмосферы и переселился в 1961 году в Швейцарию. Следовательно, с Ремарком его связывает очень многое, не в последнюю очередь, пожалуй, и то, что он тоже родился в Оснабрюке. «Хайнца он всегда называл своим единственным другом, но это наверняка было типичным ремарковским преувеличением».

Хайнцу Липману Ремарк дает осенью 1962 года интервью, опубликованное в «Цюрхер вохе» и «Вельт ам зонтаг» и вызвавшее интерес у широкой общественности. «Правительство ФРГ, — говорит он (так цитировала его одна из восточногерманских газет), — предъявило мне своего рода ультиматум: вновь принять западногерманское гражданство или остаться “высланным” из Германии. Это недоразумение или несусветная чушь. Лишили меня гражданства нацисты, и, насколько я знаю, это решение никогда не пересматривалось. Тогда меня сделали гражданином мира против моей воли. Теперь я — гражданин мира по своей воле». Отвечая на вопрос, какой ему видится сегодняшняя, начала 1960-х, Германия, Ремарк говорит: «Конечно, я обеспокоен. Разве может нация кардинально измениться за двадцать лет?.. Старого нацистского духа, по моим наблюдениям, больше нет, но временами он дает о себе знать...» Свое отношение к Берлинской стене, возведенной годом раньше и все еще будоражащей общественное мнение, он выражает тоже недвусмысленно: «Это трагедия и ужасная глупость. Страна, решившая оградить себя колючей проволокой, чтобы собственные граждане не бежали из нее, сама вынесла себе приговор».

И в 1960-е годы Ремарк занимает независимую позицию, не дает использовать себя в политических целях ни восточным, ни западным немцам. Любая форма диктатуры по-прежнему вызывает у него стойкое неприятие. Запрет на издание его книг был наложен и в Советском Союзе, но теперь они выходят там миллионными тиражами. Именно там Ремарк становится, пожалуй, самым влиятельным немецким писателем XX столетия.

В октябре 1962 года он пишет издателю, торопящему его со сдачей рукописи романа «Ночь в Лиссабоне»: «Дорогой господин Витч, готовы 310 страниц. Продолжаю писать. Ваша Angoisse[96] относительно сроков сдачи рукописи мне понятна, и я Вам сочувствую. Книги, над которыми в последнее время работал до предынфарктного состояния и приступов отчаяния, сдавал с опозданием в два года. Именно поэтому не оговаривал точных сроков. И вот попал как кур в ощип...» Роман должен выйти в популярной серии «Книги девятнадцати», совместно выпускаемой крупнейшими западногерманскими издательствами, отсюда — цейтнот и спешка. Но Ремарк все же успевает уложиться в срок, и в декабре книга на прилавках.

«Ночь в Лиссабоне»

«Ночь в Лиссабоне» станет последним романом, который Ремарку удастся завершить и высказаться в нем по темам, глубоко волновавшим его как художника на протяжении трех последних десятилетий: эмиграция, смерть, любовь, одиночество индивидуума. Хотя история, которую Иосиф Шварц рассказывает лиссабонской ночью, и развивается на фоне исхода европейских беженцев и триумфальных побед нацистов в первые годы войны, описанию политических событий здесь придано меньшее значение, чем в «Возлюби ближнего своего» и даже в «Триумфальной арке». И в общем-то ясно почему: Ремарк воодушевлен желанием показать трагедию отдельной человеческой личности, порожденную таким временем, когда на людей идет откровенная охота, а жизнь их и гроша ломаного не стоит. В сущности, Ремарк прибегает к форме новеллы. Иосиф Шварц, чудом получивший паспорт и фамилию умершего человека, обещает подарить такому же страдальцу, как и он сам, визы и два билета на корабль, уходящий в Америку, если тот согласится выслушать его историю — в течение тех немногих часов, что остались до отплытия парохода. Товарищи по несчастью бродят по ночному Лиссабону, перебираются из бара в бар, и Шварц рассказывает: о побеге и возвращении, о вновь обретенной любви, о счастье и о смерти.

После долгих лет жизни на чужбине Шварц тайно едет в родной город, чтобы увидеть свою жену. Он никогда не писал ей, любая весть от него могла привести к ее аресту и к пыткам в застенках гестапо. Не вышла ли она замуж, забыв его? Жива ли она вообще? Елена жива, они встречаются, и она принимает решение бежать из страны вместе с ним. Ее брат, Георг, — эсэсовец, фанатичный приверженец теории господ и рабов, это он сочинил в свое время донос на Шварца, это он приказал арестовать и пытать его. Шварц и Елена попадают сначала в Швейцарию, а затем и в Париж. Они чувствуют, как возрождается их любовь, почти угасшая в мещанских буднях преднацистского времени. «Ну что было бы из нас? Скучная, посредственная пара, которая вела бы в Оснабрюке скучное, посредственное существование с посредственными чувствами и ежегодными поездками во время отпуска...»[97] Вермахт оккупирует пол-Франции, они бегут дальше, в Марсель, где их обнаруживает брат Елены и пытается вынудить сестру к возвращению в Германию. Шварц убивает его, и они перебираются в Лиссабон. Незадолго до отплытия в Америку Елена умирает от рака.

История о любви с трагическим исходом. Повесть о потерянности человека перед лицом смерти. Воспоминание о том, куда завел Германию национал-социализм. Картина провинциального города, в котором царят страх, приспособленчество и насилие. Предупреждение о неприемлемости обстоятельств, при которых человек лишается родных корней, теряет свою идентичность, и судьбу его решает в конечном счете наличие паспорта или визы. Ремарк вновь рассказывает о том страшном времени, когда мораль, доброта и человечность проиграли сражение с силами зла и тирании.

Действие романа охватывает годы с 1939-го по 1942-й, примыкая таким образом по времени к событиям, описанным в «Триумфальной арке». Город, из которого вынужден бежать Иосиф Шварц, совпадает по своему названию с Оснабрюком, в котором, как мы давно уже знаем, родился Ремарк. Главный герой романа появился на свет 22 июня 1898 года, и в тот же день того же года родился Эрих Мария. Повествование в его романах об эмигрантах впервые ведется от первого лица. В книге целая россыпь примет собственной биографии, автор сознательно отождествляет себя с фигурой рассказчика. «Быть может, когда-нибудь наш век назовут эпохой иронии... Конечно, — не той, прежней, возвышающей душу иронии восемнадцатого столетия, но иронии подневольной, нелепой, большей частью зловещей, отмеченной печатью нашего пошлого времени с его успехами техники и деградацией культуры», — говорит Иосиф Шварц. Этими словами выражено, конечно же, и кредо самого Ремарка — по прошествии двух мировых войн с десятками миллионов убитых и миллионами искалеченных физически и духовно. Взирая на историю глазами пессимиста и не без кивка в сторону тех, кто занят в ФРГ преодолением позорного пропитого, он скажет: «Лет через сто, когда смолкнут вопли отчаяния и боли, ловкий историк опишет все это с восторгом — как явление, которое питало и развивало культуру, более того, несло ее в массы».

Находясь в Оснабрюке и скрываясь от недреманного ока полиции, Иосиф Шварц наблюдает картину, в которой, как в капле воды, отражается звериная сущность любой диктатуры и смешанная с ужасом полная беспомощность отдельного человека, столкнувшегося с ней лицом к лицу. Двое эсэсовцев толкают перед собой еврея, изо рта которого и по подбородку сочится струйка крови. «Проходя мимо, эсэсовцы смерили меня бешеным, вызывающим взглядом; глаза пленника на секунду задержались на мне, словно он хотел и не решался попросить о помощи. Губы его задвигались, но он ничего не сказал. Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом — всегда и во все времена — третий зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность».

Конец романа трагичен для индивидуума по имени Иосиф Шварц, однако автор предлагает читателю смотреть все-таки в будущее: Шварц поступает на службу в Иностранный легион. «...пока есть еще на свете такие люди, как тот красавчик (заплечных дел мастер в униформе гестаповца. — В. Ш.), было бы преступлением самому лишать себя жизни, которую можно отдать борьбе против этих варваров».

Давая общую оценку романам Ремарка в небольшом тексте, написанном к его 70-летию, Курт Рисс заметил то, что, пожалуй, наиболее точно характеризует «Ночь в Лиссабоне»: «Не желал бы ошибиться, говоря о писательском рейтинге. Со всей определенностью можно, однако, сказать, что место, занимаемое в немецкой литературе Ремарком, очень почетно и редко было занято человеком более достойным. Столь часто встречаемое нами искусственное различие между литературой серьезной и развлекательной снято во всех его книгах. И, как следствие, именно ему и его произведениям присуще нечто англосаксонское, вернее, то англосаксонское, которое достигается нами с огромным трудом. Нам следовало бы наконец считать себя счастливыми тем, что мы нашли его у Ремарка». Даже повторяя многое из того, что изображено и тематизировано Ремарком в его предыдущих романах об эмиграции, «Ночь в Лиссабоне» обрела все черты книги удавшейся, добротно выстроенной и читаемой с захватывающим интересом.

В 1970 году командой Второго канала немецкого телевидения по роману был снят фильм. Посмотреть и оценить его Ремарку было просто не дано: писатель умер в Асконе на десятый день после начала съемок. Руководил ими Збынек Бриних, он же написал сценарий, главные роли исполнили Мартин Бенрат (Иосиф Шварц), Эрика Плухар (Елена) и Хорст Франк (Георг). После «All Quiet on Western Front» получилась картина, которую, пожалуй, можно назвать лучшей среди фильмов, снятых по другим романам Ремарка. Спокойная камера, тонко прочувствованные ретроспективы и прежде всего Мартин Бенрат, в высшей степени убедительный в роли Иосифа Шварца, создали атмосферу, вполне сравнимую с той, что пронизывает сам роман.

А отклики на него разные: они и доброжелательны, и отрицательны. «Роман Ремарка — это притча о людях, положение которых в условиях диктатуры абсурдно», — пишет «Дойче цайтунг». «Этот материал прямо-таки сопротивляется любой попытке уложить его в придуманную фабулу». Немецкоязычный нью-йоркский «Ауфбау» отмечает «поэтическую красоту» романа, а Курт Рисс восхищается «легкостью и простотой — в хорошем смысле — обращения с материалом, которым автор потчует нас на сей раз». Роман очень хорошо принимается американскими рецензентами. Альфред Антковяк подходит к его оценке опять же с марксистских позиций: «Тема антифашизма раскрывается в основном в форме субъективного переживания. Фактически Шварц не обладает четко выраженным сознанием». Не было его, как известно, и у «буржуазного» автора этого романа.

Закончив лиссабонскую историю, Ремарк принимается писать еще один роман об эмигрантах: первые наброски к нему сделаны еще в 1950 году. За семь лет будет создано несколько вариантов, но книга останется незавершенной. Один из этих вариантов будет назван окончательным и выпущен в свет под заголовком «Тени в раю». Так через год после смерти писателя будут грубо нарушены элементарные правила издательской этики. А ведь он бился над рукописью из последних сил. Мучимый тяжелыми недугами, надеялся довести дело до конца.

В сентябре 1963 года инсульт приковывает Ремарка к постели. Временами отнимается половина тела, нарушается речь, неделями не слушается рука. В январе 1964-го он сообщает матери Полетт: «Это мое первое письмо после двух месяцев бездействия... Как видишь, огрехов хоть отбавляй. Врач, однако, считает, что нужно просто время, со временем мне станет лучше». Полетт, находящаяся в Нью-Йорке, получает в феврале 1964-го такую весточку: «Здравствуй, моя маленькая рубиновая принцесса! Тихонько сижу здесь и пишу Тебе очень нетвердой рукой... Попробуй-ка найти ласковые слова, когда перо скользит так медленно и ты того и гляди налепишь ошибок. А в сердце у меня только Ты, мой маленький шимпанзеночек!» Ремарк понемногу поправляется, однако болезнь круто меняет его жизнь. Находясь в октябре 1964-го в Венеции и Флоренции, он опять начинает вести дневник, но занимается этим недолго. Сколь тяжко жилось ему в те недели, показывают и обе следующие записи: «Все умерло в первой половине 1964-го — во время продолжительной депрессии. Зачем? Так стоял вопрос. Ради тех немногих дней, что еще оставались? Первое серьезное соприкосновение со смертью — собственной смертью». «Еще летом 64-го не верилось, что захочется коллекционировать и дальше. Мне казалось это больше не нужным... Действительно, зачем? Ведь скоро все пройдет. Гнетущее чувство оттого, что остаток жизни приблизился так неожиданно. Депрессия была долгой, вызванной отчасти неясностью в денежных вопросах. Но в гораздо большей степени — болезнью, к симптомам которой она якобы относится. А также, пожалуй, озабоченностью: не снизилась ли работоспособность?»

Большую часть года Ремарк проводит в Порто-Ронко, Полетт уезжает — сперва в Нью-Йорк, потом в Париж. Для нее это тоже нелегкая ситуация. «Не ладится с П. Ей тяжело — что ей, собственно, тут делать? В одиночестве, я немногословен, знакомых у нее почти нет, тишь да глушь, говорящих по-английски не сыскать, а все время читать невозможно... Чем я могу помочь? Путешествовать пока не в состоянии. Лекарства притупляют ум. Бедняжка П. В ней столько задора и природной резвости! Здесь же она точно стреножена». Ремарк пишет эти строки, пережив в начале 1965 года в Милане еще один сердечный приступ и пролежав около месяца в клинике.

Из Оснабрюка приходит весть об оказанных ему почестях. Хоть и с большим опозданием, но его родной город все-таки начинает вспоминать о своем самом знаменитом сыне. В декабре 1963 года Ремарка награждают медалью Мёзера. Поскольку поехать в Оснабрюк, чтобы принять награду на месте, он не может (или не хочет), то через год, серым дождливым ноябрьским днем, делегация города отправляется в Тессин и посещает лауреата в его доме на Лаго-Маджоре. С добрыми намерениями, конечно, но хозяину дома этот визит не доставляет удовольствия. Есть в этом что-то трагикомическое: «Вчера утром делегация из Оснабрюка; обербургомистр Кельх, городской голова Фосскюлер, пять сенаторов и муниципальных советников, фотограф, журналист с радио, репортер, Ханс-Герд Рабе в качестве репортера — всего одиннадцать человек, члены муниципального совета — в полосатых брюках и пиджаках цвета маренго. Произнося короткие речи, вручают памятную медаль со свидетельством, дарят старинную карту (Оснабрюка). Трогательно и скучно. Что делать с людьми, если с ними не о чем говорить? Попотчевали их гусиной печенкой, семгой и шампанским». Пришлось дать еще и ужин, только тогда вздох облегчения: «Был очень рад, когда все кончилось...»

Тем не менее Ремарк направляет оснабрюкцам теплое благодарственное письмо. Вообще же говоря, складывается впечатление, что новое поколение подросло и на берегах Хазе. Еще за год до появления делегации, в письме своему другу Хансу-Герду Рабе, вскоре после того, как ему исполнилось шестьдесят пять, Ремарк иронизировал: «Странно все-таки, сколь осторожны отцы города Оснабрюка, опасаются опростоволоситься — в отличие от премьер-министра Ганновера и бургомистра Берлина, эти взяли да и поздравили...» И вот теперь все-таки медаль, а в 1968 году одной из улиц города присваивается имя Эльфриды Шольц, казненной нацистами сестры писателя. Брат действительно растроган и радуется: «Я глубоко взволнован этим щедрым и благородным жестом, пишет он муниципальным советникам, — и благодарю Вас за это от всей души». Пройдет, однако, еще какое-то время, прежде чем родной город действительно одумается, присвоит одной из улиц имя писателя и выделит средства на создание музея и архива, дающих представление о его жизни и творчестве.

Между тем признание его заслуг и достоинств продолжается. В стране меняется политический климат. Консерваторы во главе с Людвигом Эрхардом хотя и побеждают на выборах 1965 года, но уже год спустя они вынуждены поделиться властью с СДПГ. В бундестаге возникает Большая коалиция, экс-эмигрант Вилли Брандт становится вице-канцлером и министром иностранных дел, замшелые врата власти поскрипывают под ударами молодых бунтарей. Они заставляют отцов, долго делавших вид, будто германская история ничем особенно дурным себя не запятнала, взглянуть на нее с неприятной стороны. Поначалу это только вопросы, однако вскоре они выливаются в небольшую культурную революцию. Историки прекратят ссылаться на превратности судьбы и исключительность ситуаций, им придется писать о путях, приведших немцев к Гитлеру, а литературоведы вспомнят, что элита немецких писателей и поэтов жила в эмиграции.

В 1967 году Ремарка награждают Большим крестом за заслуги перед Федеративной Республикой Германия. В Порто-Ронко происходит скромная церемония вручения. Присутствуют Полетт и близкий друг Роберт Кемпнер. Только вот грамота, сочиненная в администрации президента, — истинный перл по скудости лестных слов в адрес виновника торжества. Причислить Ремарка к немецкоязычным писателям, наиболее читаемым в мире, — вот все, на что способны боннские бюрократы... В июне 1968 года его избирают членом-корреспондентом Немецкой академии языка и литературы в Дармштадте. Общины Ронко и Асконы неожиданно присваивают ему в том же году звание почетного гражданина, что, возможно, радует его не меньше высоких регалий. К 70-летию писателя президент ФРГ шлет поздравительную телеграмму. «Весьма тронут человеческим вниманием, которое Вы проявляете ко мне и к моим сочинениям... — отвечает Ремарк главе западногерманского государства. — Хотя я давно не был в Федеративной Республике, но тем не менее принимаю живое участие в ее судьбе и становлении, ибо как нельзя навеки предать анафеме страну из-за ее кровавого прошлого, так невозможно и напрочь забыть ее».

Литературной премии «народ поэтов и мыслителей» не удостоил всемирно известного автора и в последние годы его жизни. Важнее, однако, другое: роман «На Западном фронте без перемен» вошел с середины 1960-х годов в Германии в круг школьного чтения. То, что издательство «Ульштейн» уже в 1930 году с удовлетворением констатировало в отношении Веймарской республики, стало затем фактом в Федеративной республике: едва ли сыщется школьник или студент, не читавший эту книгу или, по крайней мере, не слыхавший о ней. А чего еще желать писателю?

Кстати, о современной немецкой литературе Ремарк в 1960-е годы почти не высказывается. В его интервью не встретишь имен Генриха Бёлля, Гюнтера Грасса, Зигфрида Ленца, Мартина Вальзера. «Видите ли, — говорит он в 1963 году в телебеседе с Фридрихом Люфтом, — ныне живущие немецкие писатели, по сути дела, в уникальной ситуации. Предыдущего поколения, к которому отношу и себя, уже не существует. Эмигрировав, оно по-настоящему так и не вернулось в Германию. Так что перед ними широкое пустое поле, где каждого сразу можно заметить. Тем не менее — всходы невелики. Как вы думаете: может быть, это объясняется подспудным страхом высказать все, что хотелось бы, или такого страха уже нет?» Заметим на полях: употребляя глагол «эмигрировать» и в этом интервью, Ремарк вновь выражает свое саркастическое отношение к недавнему прошлому своей родины.

Спустя два года он снова выскажется на эту тему — в рецензии, написанной по просьбе журнала «Шпигель» и, заметим, единственной в этом жанре во всем его послевоенном творчестве. Критическому разбору подлежит роман Ханса Фрика «Брайнитцер, или Другая вина». Бывший врач в одном из нацистских концлагерей, а ныне пенсионер в стране «экономического чуда», испытывает столь сильные муки за совершенные им преступления, что решает добиться суда не только над собой, но и над двумя сообщниками, один из которых теперь сутенер, а другой — начальник городской полиции. Но суд отвергает иск правдоискателя: они устали заниматься делами такого рода. «Брайнитцеру каяться не положено», — пишет «Шпигель» в краткой аннотации к рецензии Ремарка, а один из литературных критиков назовет ее «гимном» в честь молодого автора, заставляющего своим первым произведением вспомнить о кафкианских прозрениях. Ремарк обменивается письмами с Хансом Фриком, знал он и его отца, тоже обретавшегося в конце 1930-х за океаном.

Почти не касаясь художественных достоинств книги, Ремарк подчеркивает злободневность ее содержания. Не избегает при этом суждений о послевоенной немецкой литературе. «Можно было бы предположить, что чудовищное изобилие совсем недавно пережитого, из которого раньше одного дня хватило бы на всю писательскую жизнь, раскроется с огромной силой, — произошло же обратное: неожиданно соскользнув в прошлое, это пережитое на какое-то время стало странно нереальным...» После Первой мировой войны воображение людей потрясали драмы, стихотворения, романы Вальтера Хазенклевера, Эрнста Толлера, Леонгарда Франка, Франца Верфеля, экспрессионизм, новая живопись. «Последствия второй такой же войны были иными. Она не привела к взрыву возмущения, к вскрику, к революции. Это была тотально проигранная война — проигранная не только в разбомбленных городах, но и в разбомбленных головах и сердцах». И в этом, по мнению Ремарка, причина того, что немецкая литература молчала, слишком долго для нетерпеливого читателя, и двигалась потом вперед медленно и разрозненно, скорее благодаря отдельным достижениям».

Правда, в наличии были уже ранние романы Генриха Бёлля, превосходная проза Вольфганга Кёппена, монументальные эпосы Ханса Хенни Янна, книги Альфреда Андерша, «Жестяной барабан» Гюнтера Грасса. Лично Ремарк был, несомненно, разочарован: с его точки зрения, тема войны, нацистских преступлений, изгнания и эмиграции мало интересовала более молодых писателей. Гражданин мира, живший в Америке и соседних с Германией государствах, не мог не видеть, с каким неверием, гневом и презрением люди взирали там на то, что творилось в его родной стране на протяжении двенадцати лет — с зимы 1933-го до весны 1945 года. Там еще ничего не забыли и простили лишь какую-то малость. Своими деликатными замечаниями о работе более молодых коллег Ремарк затронул еще одно важное явление литературной жизни. В середине 1960-х годов новая немецкая литература не пользовалась мировым признанием. Томас Манн, Лион Фейхтвангер и Эрих Мария Ремарк оставались и в первые два десятилетия после 1945 года немецкими писателями, новые сочинения которых сразу же переводились и издавались в западном зарубежье, именно они — из когорты еще живших немецких романистов — представляли словесность своей страны в послевоенном мире. Положение начало меняться в 1970-х, но и тогда прорыв удался лишь небольшому числу произведений. Германия утратила имидж литературной державы.

Вообще же, завзятый книгочей Ремарк рецензий на новинки художественной литературы не пишет. Да и заказов из газет, по-видимому, не получает. Читал ли он романы молодых коллег оком литературного критика? Неизвестно. Ведя дневник, обычно записывает, кого и что в данный момент читает. Наряду с классиками — современных американцев, некоторых французов, а также свежие вещи немецких товарищей по эмиграции из его поколения. Ни одно из произведений, написанных немецкими прозаиками в первое десятилетие после войны, не упоминается. (В 1955 году Ремарк, как мы уже знаем, прекращает вести дневник.)

Рецензии на книги Ремарк любил писать в 1920-е годы. Став знаменитым, высказываться о произведениях других писателей перестал. В 1962 году на нескольких страничках изложил свои мысли о книге Роберта Кемпнера «Эйхман и сообщники»: опубликованы заметки эти будут много позднее — через тридцать с лишним лет. И в данном случае это размышления о событиях недавнего прошлого. Писать вещи, воспринимаемые им как второстепенные, ему явно в тягость. И потому он пишет своему другу Кемпнеру: «Дорогой Дон Роберто, я заставил Вас ждать мой Review[98] Вашей книги бесконечно долго. Хотя работа у меня спорилась, и я наверняка написал бы с десяток таких обзоров. Всякий раз чего-то не хватало, не хватает и сейчас, но я знаю, что рецензент обязан укладываться в определенный объем... Тем не менее постоянно хочется чего-нибудь добавить, что-нибудь улучшить, в общем, хочется править, так что вся эта канитель может тянуться еще долго...»

Книга Кемпнера была опубликована во время судебного процесса над Адольфом Эйхманом, проходившего в Иерусалиме и получившего широкий международный резонанс. Архитектор геноцида европейских евреев был приговорен к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение в ночь с 31 мая на 1 июня 1962 года. В своих лапидарных заметках о книге Кемпнера Ремарк высказывает мысль, с которой мы уже встречались в его романах, знакомясь с образами тех или иных нацистов. «Они не аттилы и не чингисханы, — они старательные, раболепные, зацикленные на своей карьере управленцы, денно и нощно стремящиеся превзойти друг друга в смертоубийствах, дабы выглядеть в глазах начальства еще более умелыми и прилежными; партийцы, имеющие право на получение пенсии, отцы семейств, работающие на благо отечества и не страдающие бессонницей; верные своему долгу мужи, со спокойной душой, в четырех копиях, подписывающие распоряжения, на основании которых должен быть истреблен целый народ, — хладнокровно, сообразно морали палачей и холопов: приказ есть приказ...» Зло банально, утверждает Ханна Арендт, но оттого, добавим от себя, не менее ужасно. Антибуржуазные настроения Ремарка находят после Второй мировой войны гораздо более серьезную опору, чем в те годы, когда он с позиций юного ценителя искусств выражал свое возмущение поведением чванливого истеблишмента.

«Крохотки», которые Ремарк пишет наряду с романами, его суждения о современной ему немецкой прозе показывают, что и в последние десять лет своей жизни он с живейшим интересом следит за текущими событиями в мире, продолжая осмыслять историю Третьего рейха и последствия нацистской диктатуры.

Ремарк и на склоне лет остается homo politicus.

Неудивительно, что его творческие усилия во второй половине 1960-х годов вновь сконцентрированы на романе об эмигрантах. Он работает над ним, отправляя в корзину одну за другой готовые рукописи, и отложит перо лишь за несколько недель до смерти. Роман «Земля обетованная» остается незаконченным...

«Земля обетованная»

Снова повествование о тех, кто словно после кораблекрушения выброшен океанской волной на берег. Тема, не оставлявшая Ремарка до последних дней жизни. Он вновь обращается к судьбам людей, лишившихся родины, мучимых воспоминаниями о бегстве, борющихся за выживание. Но теперь он меняет место действия, перенося его в Америку. Драматургически, таким образом, иная точка зрения, нежели в предыдущих романах об эмиграции: изгнанники не живут более в мире, где под вопрос поставлено само их существование. Война идет в Европе и Азии — не в США. Здесь над тобой покуражится крючкотвор-бюрократ, тут могут посадить за решетку, но не грозят депортация, пытки, смерть. Щупальца гестапо не достают до Нью-Йорка. И хотя у тебя нет ни гражданства, ни гарантированного куска хлеба, ты — в стране, которую можно назвать «обетованной».

Не найдя прибежища ни в одной из европейских стран, капитулирующих под натиском гитлеровского вермахта, еврей Людвиг Зоммер — таковым он значится в паспорте, доставшемся ему в Париже после смерти владельца-антиквара, — оказывается в Нью-Йорке. Живет в дешевом отеле вместе с товарищами по несчастью, перебивается случайными заработками. Нескончаемые разговоры о превратностях жизни, меланхолия, водка, снотворное, кошмарные воспоминания о гестаповских застенках и свирепых, коварных гонителях, нестерпимая горечь потерь, образы убитых жен, детей, друзей... Романом «Возвращение» Ремарк хотел показать читателям Веймарской республики, как война изменила тех, кто вернулся домой, уцелев в огне сражений. «Землей обетованной» он напоминает немцам о трагедии людей, которые, подобно Эрнсту Биркхольцу и его товарищам, не могут жить повседневной жизнью — так, будто с ними ничего не произошло.

Зоммер прибывает в Америку в середине 1944 года, и его рассказ о жизни в Новом Свете совпадает по времени с освобождением все новых и новых частей Европы от гитлеровских оккупантов. Людвиг Керн, Йозеф Штайнер («Возлюби ближнего своего»), Равик («Триумфальная арка») живут только настоящим, каждую минуту им грозит арест и неминуемая гибель. Зоммер же заглядывает вперед — в послевоенную Германию: «Мы им вовсе не нужны». И у Роберта Хирша, друга, наставника и спасителя Зоммера, есть все основания скептически смотреть на то, что ожидает реэмигрантов в поверженной Германии: «Вернуться! Они мечтают об этом. Мечтают как о неком торжестве справедливости. Даже если никогда не признаются себе в таком желании. Оно не дает им пасть духом. И все же это — иллюзия! На самом деле они не верят, что вернутся. Питают только слабую надежду. А если все-таки вернутся, то никто о них и знать ничего не захочет. В том числе и так называемые хорошие немцы. Одни будут по-прежнему ненавидеть их, не скрывая этого, другие — тайком, из-за укоров совести».

Герои романа предвидят и умонастроения, которые будут господствовать в ФРГ в 1950—1960-х годах: «Когда эта война кончится, никаких нацистов не будет. Будут лишь порядочные немцы, спасавшие евреев». Стареющий и больной Ремарк пессимистически смотрит на свой век: «За последние тридцать лет много чего случилось, Людвиг. Праведного суда над этим кровавым прошлым не было и не будет. Иначе пришлось бы уничтожить полмира. Поверь старику...»

Роман обрывается на XXI главе. Людвиг Зоммер раздумывает, не поискать ли ему работу в Голливуде. Последние слова прозаика Ремарка звучат так: «Отправимся же, чтобы перезимовать, на фабрику грез, на карнавал безумного мира, картины мы там не испортим...»

Зимы и весны последних лет жизни Ремарк проводит в Риме. Он любит этот город, мягкий климат действует на него благотворно. Не исключено, что на длительном пребывании в Вечном городе настаивает и Полетт — в означенные времена года в Асконе тихо и пустынно. Сама она часто наведывается в Нью-Йорк, Ремарк же отправится туда еще только раз. Когда в конце апреля 1966 года «Раффаэло», выйдя в очередной раз из генуэзской гавани, возьмет курс на запад, самым именитым пассажиром на его борту будет Ремарк. Лететь врачи запретили. И вот перед ним город, в котором он подолгу живал и страстно любил. Прощание с Метрополитен-музеем и театрами, ночные клубы перестали манить его уже давно. Удается немного поработать над рукописью «Земли обетованной», к тому же ведь действие романа происходит в Нью-Йорке.

Вернувшись осенью в Порто-Ронко, он посылает своему другу Хансу-Герду Рабе письмо с объяснением в любви к городу, ставшему для него по-настоящему родным: «Я слишком долго жил в сельской тиши на Лаго-Маджоре, а Рим, Флоренция, Венеция не отличались, по сути, от этой идиллии, но Нью-Йорк! Город без меланхолических, удручающих чар прошлого! Кипение жизни! Будущее. Наверное, Нью-Йорком тоже можно пресытиться и опять затосковать по лачугам и мебели XVIII столетия — но я пробыл там два упоительных месяца».

В августе 1967-го — снова инфаркт. Через два месяца — острый сердечный приступ. Ремарк вынужден лечь в больницу Святой Агнессы в Локарно. Поздравляя Полетт с Новым годом, он пишет строки, пронизанные мужеством и благодарностью: «Капитанша моя разлюбезная, спасибо Тебе за то, что Ты твердой рукой провела утлое суденышко Твоего мужа через рифы минувшего года. Он был чудным, полным милых сюрпризов и теплых чувств. Ты даришь их мне, я же не могу ответить так, как хотелось бы».

Семидесятилетие приносит ему звание почетного гражданина Асконы и Ронко, Кипенхойер и Витч сочинили приветственный адрес, отклики в газетах Федеративной республики немногословны и суховаты. Как правило, они схожи с тем, что выжала из себя «Франкфуртер рундшау»: «В течение своей жизни Ремарк написал очень много и различного качества — более двадцати (!) романов и несколько пьес. Фильмы по его романам снимались так часто, что его стали называть “королем Голливуда”. В тридцатые годы он стал работать только в жанре детективно-развлекательного романа, не отказываясь от намерения писать и на злобу дня». Ему самому никакая «шумиха» не нужна. «Если Ты узнаешь, — пишет он своему другу и соседу Хансу Хабе, — что кто-то задумал петь мне принародно дифирамбы, сделай, пожалуйста, все возможное, чтобы этого не произошло. Захотят это сделать, конечно же, от чистого сердца, но мне-то это будет не по душе». Так что все почести сведутся к Большому кресту за заслуги перед ФРГ и членству в Дармштадтской языковой академии.

В октябре 1968 года мать Полетт отмечает в Нью-Йорке свое 80-летие. Испытывая к ней глубокое уважение, Ремарк надеется прибыть на торжество и все же вынужден отказаться от приглашения. Работает над романом, едет с Полетт в Венецию. Они заходят в антикварные лавки, любуются живописью в галереях, бродят по просторным площадям и вокруг омываемых морем дворцов того времени, которое он иногда ностальгически противопоставлял жестокому XX веку. Сердечные приступы повторяются, хотя и в более легкой форме, пока в августе 1969 года состояние здоровья резко не ухудшается. Снова приходится лечь в больницу. Совсем ненадолго он возвращается в «Каса Монте Табор». Потом — конец. «Сердце сдавало все больше и больше, — пишет Курт Рисс в своих воспоминаниях. — Стенокардия сопровождалась ужасными болями и приступами страха». Эрих Мария Ремарк умер в Локарно 25 сентября 1970 года. Заключение врачей: аорта, главная артерия, так расширена, что жизнь должна была неминуемо оборваться.