Ренни

Глава 10

Ренни

Никто не получил всего.

Все, кому это было нужно, получили кусочки и фрагменты, получили Краткое содержание. Это означало, что у парней в клубе было общее представление о том, откуда я пришел и что побуждало меня иногда быть мудаком. Но они не получили неприятных подробностей.

Некоторые вещи не предназначались для того, чтобы ими делиться.

Но дело в том, что несколько часов назад на той кухне все изменилось. Почему? Я не был уверен. Но после ссоры с Миной я почувствовал угрызения совести за свою обычную глупость.

Я никогда раньше не испытывал угрызений совести из-за этого.

Я подумал, что, может быть, это знак. К чему он был, было немного не понятно, но, поразмыслив, я пришел к выводу, что, по крайней мере, это был знак копнуть глубже.

Но у Мины были проблемы с доверием, и, если я хотел от нее большего, я должен был дать ей больше от себя.

— Мои родители всегда были великолепны, — начал я, крепче обнимая ее, когда она попыталась отстраниться, чтобы освободить пространство между нами. Но это было последнее, что мне, черт возьми, было нужно. В целом я старался даже не думать о своем воспитании, не говоря уже о том, чтобы анализировать его. Но пришло время. — Настолько, что они были холодными и клиническими в своих взглядах на жизнь, в своих взаимодействиях со всеми. В каком-то смысле ученые до мозга костей.

— Умные, хм? — спросила она. — Ты упал очень, очень далеко от того дерева, да? — поддразнила она, и я знаю, что она просто пыталась поднять мне настроение.

Я был чертовски умен, и она это знала.

— Они не верили в такие вещи, как чувство вины, любовь и привязанность. Как, черт возьми, я вообще был зачат, это чертова загадка. Я наполовину верю, что это были пробирки, потому что эти двое ни за что не трахались. В любом случае, я думаю, что цель моего появления была чисто клинической.

— Они хотели проверить на тебе разные теории воспитания, — догадалась она.

— В некотором смысле, да. Проблема была в том, что они хотели испытать их всех на мне разом. Если бы они, может быть, попробовали на мне что-нибудь одно, воспитание в духе привязанности или воспитание во французском стиле и придерживались этого метода, может быть, я бы не получил такой хуйни в голове, как сейчас. Но однажды ночью, когда я был ребенком, меня заставили выплакаться и успокоиться. В следующий раз со мной нянчились. В следующий раз плакал снова. Затем, когда я стал старше, они опробовали на мне Зефирный Эксперимент (прим. перев.: Стэнфордский зефирный эксперимент — серия исследований отсроченного удовольствия, проведённая в конце 1960-х и начале 1970-х годов под руководством психолога Уолтера Мишеля, ставшего позднее профессором Стэнфордского университета) — посмотрели, был ли я ребенком, который больше стремился к мгновенному удовлетворению с небольшим вознаграждением или с самообладанием, который мог подождать более крупной приз позже.

— И какой был ты?

— Я бы все равно взял гребаный зефир сейчас вместо печенья позже, — признался я с невеселой улыбкой.

— Что дальше? — подсказала она, когда я замолчал.

Я пожал плечами. — Они протестировали негативное подкрепление против положительного. Я, по-видимому, был более восприимчив к негативу, потому что это было то, чего они придерживались. Едва ли был день, когда я не был «непослушным», «глупым», «плохим» или «нелепым». Заметь, в их словах не было злобы. Они не были запрограммированы таким образом. Они просто знали, что, когда они называли меня глупым, я работал усерднее. И когда они называли меня плохим, я убирал свой беспорядок или успокаивался. Поэтому, когда я делал что-то плохое, меня унижали, но, когда я делал что-то хорошее, разгадывал какую-то головоломку, которую они мне подбрасывали, я получал любой маленький знак одобрения, на который они были способны.

— А когда ты стал старше?

— Вот где им было в некотором смысле веселее со мной. Я не играл ни в «Монополию», ни в «Лайф» (прим. перев.: Lif — это игра в жанрах ролевые, симуляторы). Мои игры больше походили на разновидность «этот человек в красной шляпе — плохой парень, скажи мне, почему». Я был наблюдателен от природы, и они старались использовать это. Меня учили делать быстрые выводы, создавать цепочки из мелких звеньев. Если бы я не мог понять, почему порезы в виде полумесяца на его предплечьях означали, что он насильник, то в моем будущем были бы голые стены и холодные полы. Я быстро научился ничего не пропускать.

— Ты сказал, что они никогда не били тебя, — начала она, слегка переходя в режим профилировщика, который я обычно находил сексуальным, но в тот момент, когда ее увеличительное стекло было сфокусировано на мне, я только почувствовал беспокойство.

— Никаких побоев.

— Но это было не просто психологическое, верно?

— По большей части, да. Но в подростковом возрасте было время, когда я становился «дерзким». На самом деле, я просто смог понять, как это было хреново, что мне не разрешали иметь телевизор, видеоигры, музыку или игрушки.

— Тебе не разрешали иметь игрушки?

— Они решили, что я научусь лучше развлекать себя, если у меня они будут. У меня было много домашних картофельных жуков, — сказал я, покачав головой.

— Значит… ничего? Даже не было простых деревянных игрушек?

— Спички считаются? Я раньше строил гребаные города из этих штуковин.

— У тебя были друзья?

— Мы жили в глуши, и большинство детей были сбиты с толку тем, как я анализировал все, что они делали, или рассказывал им, как я узнал, что у них были хот-доги на обед из-за жирного пятна на штанах и горчицы на щеке. Как будто рыжих волос было недостаточно, я был уродом.

— Ты всегда был склонен к… э-э… переключению? Когда ты становишься мрачным и одержимым?

— Мой отец был таким, когда не мог что-то понять. Это были день и ночь, когда все шло хорошо, а не тогда, когда все было сложнее, чем, по его мнению, должно быть. Потому что, знаешь, люди не так рациональны и предсказуемы, как ему нравилось. Однажды он был долбаным медведем гризли в течение недели, когда какой-то его пациент с агорафобией не реагировал на экспозиционную терапию. Это была неделя, когда он решил излечить меня от страха перед медведями.

— Как? — спросила она настороженным тоном, вероятно, зная, что ей не понравится то, что должно было последовать.

— Приковав меня цепью к дереву, как гребаную собаку, на всю ночь, — вспомнил я, вспомнив, как мне было плохо. Буквально тошнило от страха. Меня рвало снова и снова, пока не осталось ничего, что можно было бы вырвать. Затем, испугавшись, что мясо, которое я съел на ужин, даже отрыгнутое, может понравиться медведям, я вырыл яму в полузамерзшей земле голыми руками и похоронил его.

— Сколько тебе было лет?

— Семь? Я думаю. Трудно сказать. Чертово безумие — это не было иррациональным страхом. У нас были медведи. Я просыпался и почти каждое утро видел одного из них на заднем дворе. Но он был не в настроении из-за пациента, которого не мог вылечить, поэтому решил, что вылечит меня.

— Ему это удалось?

— Я кажусь исправленным, детка? — Спросил я. — Я имею в виду, что той ночью меня чуть не растерзали до смерти, и после этого это не было такой большой проблемой. Но после этого я стал одержим фобиями и мотиваторами (прим. перев.: мотиваторы в психологии — это факторы, способные дать человеку удовольствие от выполняемой деятельности за счет удовлетворения врожденной потребности психологического роста и стремления к повышению своей компетентности. К мотиваторам относятся факторы достижения, признания, личной ответственности, роста, продвижения вперед, материального вознаграждения и другие, связанные с самовыражением личности через работу). Было бы недостаточно, если бы какой-нибудь ребенок сказал мне, что он боится темноты. Мне нужно было знать, чего, по его мнению, он боялся в темноте, а затем мне нужно было знать, откуда у него появилось представление о том, что было в темноте. В конце концов, где-то в подростковом возрасте, я стал намного больше похож на него. Когда я не мог что-то понять, будь то школьная работа или какое-то исследование, которое я проводил с кем-то без их ведома, я закрывался и становился либо холодным, либо жестоким, я становился одержимым тем, чтобы тыкать пальцами в раны, чтобы посмотреть, не визжат ли они.

— Почему прошлое Дюка так сильно беспокоит тебя?

— Прошлое Дюка меня не беспокоит, если не считать отвращения к тому, что скинхеды все еще существуют. Меня интересует, что у него так много вины за это, когда это было вне его контроля. Я хотел посмотреть, какая власть все еще была у его семьи над ним. Я хотел знать, был ли его мотиватором долг.

— Он был?

— Это был позор, — сказал я, качая головой. — Он так чертовски убежден, что из-за них он весь в дерьме, что ему трудно смириться с тем, что он заслуживает большего, чем быть покрытым дерьмом всю оставшуюся жизнь.

— Каков твой мотиватор? — нажала она.

— Хороший вопрос, — сказал я, пожимая плечами. — Черт, если бы я знал. Я слишком взвинчен, чтобы понять.

— Почему ты сбежал? — спросила она.

— Воспитание Ренни, — подсказал я.

— Прошу прощения?

— Воспитание Ренни, — повторил я. — Когда мне было семнадцать, они привели меня в свой офис в подвале, где на столе лежали стопки бумаг. Их было семнадцать.

Она кивнула мне, понимая. — По одной на каждый год твоей жизни.

— Вот именно. Если бы они, возможно, не были чертовски сумасшедшими, это не было бы так тревожно. Но они все записали. Сколько раз я мочился в постель и что это говорило о моих умственных способностях. Какими были мои кошмары. Когда, как часто и размышления о том, почему у меня начались стояки около одиннадцати. Неловкие и смущающие истории о моей первой влюбленности. Я сидел там и читал это от первой до последней страницы, обнаружив, что они каким-то образом узнали о том, как я потерял девственность, и что обо мне говорит то, как я выбрал девушку, с которой решил это сделать.

— По понятным причинам, — сказала она, слегка повернув голову, чтобы поцеловать меня в плечо.

— Я разбил компьютер и сжег страницы. Я сказал им, насколько точно, по-моему, они были в дерьме.

— Что они сделали?

— Они сидели там и писали гребаные заметки. И видя это, видя, что независимо от того, что я сделал или сказал, это никогда не вызовет у них никакой подлинной реакции, что их уже не изменить, я ушел.

— У тебя не могло быть много…

— У меня ни хрена не было. Даже сменной одежды не было. Я схватил ключи от их машины и отправился в путь. Не останавливался за рулем, пока не добрался сюда.

— И?

— И я несколько лет мотался по городу. Я пил, я трахался, я ввязывался в кучу гребаных драк. Я был молод и зол на весь мир и не мог избавиться от своих склонностей к эффекту «нога во рту» (прим. перев.: Эффект «нога-во-рту» (англ. Foot-in-the-mouth) — психологический феномен, который показывает, что человек, ответивший на «ритуальный» вопрос («Как ваши дела? Как вы себя чувствуете?») «ритуальным» ответом («Хорошо», «Все в порядке»), в дальнейшем даст принудительно положительный ответ на просьбу о помощи. Также это принуждение будет сильнее, если человек, задавший ритуальный вопрос и получивший ритуальный ответ, скажет: «Рад это слышать». Данный механизм был разработан Д. Ховардом в 1990 году. Феномен используется в психологической манипуляции). Мне даже в голову не приходило не сказать девушке, что ее парень явно ей изменяет. Или сказать какому-нибудь случайному парню, что его подавленное гомосексуальное влечение сделало его гомосексуалистом.

— Ты так и не научился, да? — поддразнила она.

— Нет. Я просто нашел людей, которые не так уж сильно возражали против этого. И люди, которые нашли это полезным. Рейну нравится, когда я следую за ним и рассказываю ему, почему русские вдруг отказываются вести бизнес или что побуждает мексиканцев требовать оружие за половину цены.

— Или говоришь ему, почему новые кандидаты должны или не должны быть в МК

— Вот именно.

— Ты когда-нибудь пытался с кем-нибудь поговорить об этом?

— Я с тобой разговариваю.

— Я имела в виду профессионала.

— Ты знаешь столько же, сколько и любой психиатр. Проанализируйте меня, док.

Она долго смотрела на меня, ее чертовски удивительные глаза были немного грустными. — Страх неудачи и потребность в одобрении.

— Что? — Спросил я.

— Твои мотиваторы. У тебя есть страх неудачи и потребность в одобрении. Нравится тебе это или нет, но именно поэтому ты делаешь то, что делаешь. Если бы ты этого не делал, если бы ты не читал людей, не тыкал и не подталкивал их, чем бы ты гордился? Что ты принесешь к столу?

— Ты имеешь в виду, помимо моей дьявольской внешности и способностей к поеданию киски мирового класса? — спросил я, пытаясь поднять настроение, чувствуя себя неловко из-за того, что она, возможно, раскрывает что-то, чего я не хотел знать о себе.

Она рассмеялась, на секунду отвернувшись. — Да, кроме этого.

Она была права.

У меня не было ничего, что можно было бы вынести на обсуждение, кроме моего небольшого набора навыков. Я был неплохим стрелком. Я был хладнокровен под давлением. Но я не был идеальным снайпером, как Репо. У меня не было такого опыта, как у Рейна. У меня не было грубой силы, как у Волка, или подготовки, как у Дюка.

— Видишь, я думаю, что ты копаешь и выкапываешь больные места, потому что ты можешь, в некотором роде, приносить крысу домой к своему владельцу и тебя гладят по голове. И ты боишься, что, если ты перестанешь приносить домой крыс, даже если твоему хозяину надоест убирать трупы, ты каким-то образом потерпишь неудачу. — Она остановилась на секунду. — Дело в том, что теперь твое место здесь, Ренни. Тебе не нужно так усердно работать над этим.

— Легче сказать, чем сделать, баранья отбивная. Оно приходит и уходит само по себе.

— Ты когда-нибудь, может быть, просто… пробовал?

— Пробовал что? Пытался не быть самим собой?

— Я не говорю, чтобы ты не был самим собой. Я даже не говорю о том, чтобы перестать анализировать людей, потому что в некотором смысле это может быть хорошим навыком. Но постарайся не становиться таким темным и холодным. Ты не жертва своих порывов, Ренни. Ты должен быть их хозяином.

Она не ошиблась.

Обычно я просто шел с этим, был одержим этим, когда было что-то, что я хотел выяснить, или реакция, которую я хотел попытаться вызвать. Я убедил себя, что для большего блага МК нужно выкопать скелеты всех, стряхнуть с них пыль, помахать ими перед их лицами и посмотреть, как они напуганы.

И в некоторых ситуациях, например, при проверке потенциальных кандидатов, это было полезно. Я даже пошел дальше и вытащил первый инцидент с Дюком. Было ли это дерьмово? Конечно. Но успел ли я увидеть, что его преданность была на первом месте? Да.

Но это не обязательно должен был быть непрерывный цикл. Если бы ты продолжал тыкать пальцем в заживающий синяк, он бы никогда не исчез.

В некоторых ситуациях я причинял больше вреда, чем пользы.

Тем не менее, это было настолько укоренившимся, это было такой частью моей жизни с такого юного возраста, что я не был полностью уверен, что это будет то, что я всегда смогу контролировать. Если бы импульс был небольшим, просто любопытством, которое могло бы выйти из-под контроля и стать навязчивой идеей, да, я, вероятно, мог бы воздержаться и ясно подумать об этом. Но если бы это была одна из ситуаций, когда я в мгновение ока перешел от нуля до ста… Я не думаю, что обладаю достаточной выдержкой, чтобы справиться с этим.

Но она была права; я мог бы, черт возьми, попытаться.

Того дерьма, произошедшего на кухне можно было избежать. Это была ревность, вышедшая из-под контроля.

Я работал над своей долгой игрой с Миной в течение нескольких месяцев, перепробовал все, что мог придумать, чтобы попытаться заставить ее рискнуть со мной. Но она отталкивала меня при каждой возможности.

Затем вошел Лазарус.

И, видите ли, я был достаточно уверен, чтобы называть этого человека тем, кем он был — он был чертовски хорош собой. Он был ублюдком, на которого должны быть похожи большинство героев — высокий, темноволосый, красивый и достаточно опасный.

Ему даже не нужно было флиртовать с ней, и она стояла на той кухне, работая бок о бок с ним, хотя всегда делала все возможное, чтобы сохранить пространство между нами, и она рассказала ему о себе. Это не было эпическим, изменяющим жизнь дерьмом, но это были кусочки головоломки. Она рассказала ему о том, как сильно ненавидит голландскую кухню, к нескончаемому изумлению своего отца. Она сказала ему, что из всех мест, которые она видела в детстве, нет ничего похожего на Россию. Ей нравилась архитектура. Она подумала, что это выглядит так, как будто это из сборника сказок. Она рассказала ему глупую историю о том, как однажды Ло заставила ее приготовить ужин в Хейлшторме, и ей удалось испортить рис быстрого приготовления.

Я набросился на Лаза, потому что так было проще.

Затем я обвинил ее в том, что она не выполняет свою работу, потому что знал, что это взбудоражит ее. Однако я не ожидал, что она обвинит меня в моем дерьме, что она не клюнет на приманку и не защитится, а вместо этого нападет на меня. И самая сумасшедшая чертова вещь произошла, пока она разглагольствовала и бормотала — выключатель щелкнул сам по себе.

И я чувствовал себя плохо из-за того, что это произошло впервые.

Это было для меня в новинку.

«Прорыв», как назвали бы это мои родители.

Мне было любопытно посмотреть, могло ли это регулярно случаться с кем-либо, или это сработало только потому, что это была она, потому что она просто по своей сути поняла это, потому что она была не из тех, кто обижается на это или отказывается поставить меня на место.

Я не собирался возлагать слишком большие надежды. По прошествии двадцати с лишним лет я не видел, чтобы я сильно изменился. Но, я думаю, все было возможно.

Я мог бы, как она предложила, попробовать.

— Хэй Ренни, — сказала она сладким голосом, более сладким, чем я привык его слышать, таким сладким, как это звучало, когда мои пальцы были внутри нее, а она хныкала и стонала.

— Да, милая? — спросил я, оглядываясь на нее и обнаруживая, что ее губы слегка приоткрыты, а глаза слегка прикрыты тяжелыми веками.

— Я думаю, может быть, теперь я знаю достаточно, чтобы доверять тебе, — заявила она голосом еще более тихим, чем обычно.

— Да? — спросил я, зная, что это значит. Это не просто означало, что она перестанет держать меня на расстоянии. Это также означало не только то, что она собиралась дать мне шанс проявить себя.

Это означало, что она наконец-то перестанет бороться с влечением между нами.

Она хотела вывести все на новый уровень.

— Хмм, — пробормотала она, подавшись вперед, так что я перевернулся на спину, а она перевернулась мне на грудь. Ее руки уперлись в меня, и она слегка приподнялась, чтобы посмотреть на меня сверху вниз. — Итак, об этих навыках поедания киски мирового класса…

Тогда я улыбнулся шире, чем когда-либо за долгое гребаное время.

— О, кексик, тебя ждет настоящее удовольствие.