Репортаж ведет редактор

БУДНИ ЧЕКИСТА

Вчера вечером приехал в Миасс — город уральских автомобилестроителей. Командировка не совсем редакторская. Цель ее — написать очерк. Недавно я присутствовал на вечере, посвященном юбилею ВЧК—ОГПУ. Запомнились теплые слова о многих чекистах. Об одном из них и захотелось написать.

Сегодня встретился с тем, ради кого приехал сюда, — с Николаем Филипповичем Шеловским, уполномоченным областного управления Комитета государственной безопасности по Миассу. В его маленьком кабинете на втором этаже двухэтажного каменного здания тесновато. Письменный стол, телефон, еще один стол, поменьше, несколько стульев, шкаф для верхней одежды, небольшой сейф в углу — таково убранство кабинета. Мы сели за маленький столик друг против друга. У моего собеседника, одетого в черный штатский костюм, русые волосы, чуть тронутое морщинками, тщательно выбритое лицо, большие руки, какие чаще всего бывают у крестьян.

Шеловской неторопливо рассказывает о себе, о своей жизни и работе. Как я и думал, он сын крестьянина. Отец умер в 1918 году. Без хозяина бедняцкой семье жилось трудно. Двенадцати лет мальчик пошел в подпаски. В 14 лет батрачил у амурского кулака по договору. Договор этот Николай Филиппович хранит до сих пор. Любопытна цифра заработка, проставленная в этом документе, — «35 рублей за лето». Перед призывом в армию работал грузчиком. Политической возмужалостью обязан армии, армейским коммунистам. Вот уже четверть века безупречно трудится в органах государственной безопасности.

Рассказчик вспоминает дни войны против империалистической Японии, службу в войсках Забайкальского фронта.

Тот, кому в августе 1945 года довелось участвовать в наступлении частей Забайкальского фронта, хорошо помнит, как стремительно двигались вперед советские воины. Японские войска поспешно отступали. Но эта поспешность не мешала японской разведке оставлять на очищенной территории в нашем тылу своих агентов. Где они оставлены? Чье обличье приняли? Как отыскать и обезвредить притаившегося врага? Эти трудные вопросы жизнь поставила перед чекистами. И когда они начали вылавливать вражеских агентов, в этой работе, естественно, принял участие и капитан Н. Ф. Шеловской.

Николай Филиппович припоминает старого монгольского скотовода-кочевника. Он выглядел самым старым в группе монголов, с которыми пришли потолковать два русских коммуниста с капитанскими погонами на плечах. Штаб дивизии только еще устраивался по соседству с кочевым селением, а два капитана уже завязали у одной из продымленных юрт разговор с ее хозяевами и подошедшими соседями.

Русские офицеры говорили с ними о самом важном, о том, что непрошеные японские пришельцы изгнаны безвозвратно, что их притеснения — уже в прошлом, что отныне здешние труженики сами хозяева своей судьбы. И простые открытые лица русских и искреннее доброжелательство, звучавшее в их словах, делали свое дело. Первоначальная настороженность таяла, разговор становился все откровенней. Тогда и выступил чуть вперед скотовод с густой сеткой мелких морщин на широком желтом лице. Лоб его закрывала меховая шапка, худое тело неплотно облегал засаленный зеленый халат. Он рассказал, что у кочевья располагалась японская военная миссия. Один из ее сотрудников, бурят по национальности, жил раньше в Советском Союзе. На нем — френч защитного цвета, черные галифе, сапоги. Сотрудники миссии не взяли его с собой, он скрылся в соседнем кочевье. «Вон там, за той горой», — вытянул руку старик.

И вот «газик» с двумя офицерами и тремя солдатами огибает гору, на которую указал старый скотовод. По обеим сторонам машины, будто бесконечный ковер, высушенная солнцем побуревшая трава. Попробуй отыщи в этих бескрайних просторах следы агентурной сети, оставленной врагом. Может быть, и сам Шерлок Холмс стал бы тут в тупик. Но знаменитый Шерлок рассчитывал лишь на собственные силы. Чекисты сильны прежде всего силой народа, его поддержкой.

В кочевье, раскинувшемся за горой, советские офицеры тоже нашли общий язык со скотоводами. «Там», — махнул рукой молодой монгол в сторону крайней юрты.

Увидев входивших в юрту офицеров Советской Армии, сидевший на пестром ковре человек в защитном френче и черных галифе молча отставил в сторону пиалу с чаем. Скуластое бронзовое лицо его посерело. Взглянув на пятиконечные звезды, что поблескивали на фуражках нежданных гостей, он, видимо, сразу понял: это — возмездие.

Больше всего арестованный боялся за свою жизнь. Рассказал все. Жил в Советском Союзе. Отца раскулачили. Ненависть к партии, к советской власти толкнула на измену Родине. Служил в японской миссии — органе, занимавшемся разведкой и контрразведкой. Зная русский, бурятский, монгольский и японский языки, выполнял обязанности переводчика, встречался с агентами, ходившими за рубеж, вместе с японскими офицерами инструктировал их.

Человек в защитном френче рассказал и о своих сообщниках, оставленных японцами для шпионажа в тылу советских войск. Показал путь в селения, где они прятались по одному, по двое.

Трое суток клубилась пыль за колесами «газика». Трое суток, не зная покоя, носились по выжженной степи чекисты во главе с капитаном Шеловским. Необычная гонка кончилась только после того, как был арестован последний, шестой японский агент из числа тех, кого назвал бурят. Среди них оказался и бродячий лама, дважды переходивший по заданию японской разведки государственную границу СССР…

Следствие предъявило неопровержимые улики военному трибуналу. Все семеро понесли заслуженную кару.

А Николай Филиппович и его товарищи по оружию в дни заседаний трибунала, судившего шпионскую семерку, были заняты уже другими делами. Они, эти дела, заполняют день за днем, месяц за месяцем, год за годом всю жизнь чекиста. И всякий раз, когда удается задержать преступника, разоблачить искусно замаскированного врага, предотвратить беду, грозившую советским людям, на душе становится по особому светло. Должно быть, чувство, которое испытывает в таком случае чекист, можно сравнить с ощущением человека, обезвредившего ядовитую змею.

Пожалуй, именно такое чувство испытал Шеловской летом 1949 года в Каунасе, куда привела его служба.

Там довелось взяться за расследование преступления, которое, на первый взгляд, являлось типичной уголовщиной. Речь шла об ограблении на реке Неман плавучей лавки, что обслуживала речников в окрестностях города. Крытую лодку, где размещалась лавка, буксировал маленький катер. На обоих суденышках плавало всего три человека: моторист — он же капитан катера; сторож, остававшийся на борту лодки каждую ночь, и молодая худощавая продавщица с крылатыми черными бровями. Покупатели с чьей-то легкой руки прозвали веселую, приветливую девушку Жанной-француженкой. Фамилии ее ни они, ни сторож не знали.

Однажды утром на борту плавучей лавки милиция обнаружила сторожа связанным по рукам и ногам, с тряпичным кляпом во рту. Он рассказал, что ночью капитан и Жанна связали его и сами тут же покинули лодку. При проверке кассы обнаружилось, что вся выручка исчезла вместе с ними. Началось расследование. Но сотрудникам уголовного розыска не удалось отыскать следов грабителей. Они словно канули в свинцовые воды Немана.

Шли месяцы, история с Жанной-француженкой стала понемногу забываться. В это время обстоятельства и заставили Николая Филипповича заинтересоваться полузабытым делом об ограблении плавучей лавки. В частности, он хотел получить ответ на такой вопрос: зачем понадобилась Жанне и капитану крупная сумма денег? Просто для «прожигания жизни» или, может быть, для какой-то более определенной цели?

Начатое тогда следствие можно, наверное, уподобить отысканию тончайшей нити, тянущейся в темном и запутанном подземном лабиринте. Идя по этой нити, Шеловской несколько раз убеждался, что она оборвана. Приходилось снова и снова искать ее конец. Но каждый раз этот едва приметный конец все же оказывался в руках чекиста. Трудно сказать, что преобладает в такой работе — ознакомление с фактами, их анализ, изучение человеческих характеров? И то, и другое, и третье требовало наблюдательности, выдержки, непоколебимого упорства в достижении цели. И тонкая ниточка, порванная во многих местах, привела-таки Николая Филипповича к этой цели — одноэтажному кирпичному домику в двух кварталах от вокзальной площади. Летняя ночь уже спустилась на город, когда из домика вышла худощавая девушка в светлом платье. Подойдя к ней, Шеловской и его товарищ даже в сумраке рассмотрели ее крылатые черные брови.

Жанну-француженку арестовали первой. Затем наступила очередь капитана катера. Застав в квартире только жену хозяина домика Мисайтиса — спокойную медлительную женщину лет сорока пяти, встретившую их на кухне, — чекисты спросили, есть ли еще кто-нибудь дома.

— Никого. Одна я, муж ушел в магазин, — безразличным тоном ответила хозяйка.

Они прошли в следующую комнату, Шеловской поднял крышку подпола и скомандовал:

— Выходите!

После короткой паузы из квадратного выреза в полу появилась крупная голова, а вслед за ней широкие плечи. Плохо выбритое лицо словно окаменело в угрюмом раздумье. Человек молча вылез, механически отряхнул поношенный темно-синий костюм.

Пистолет он оставил в подполе, но оружие пролежало там всего несколько минут. Его приобщили к вещественным доказательствам.

Вслед за речными грабителями арестовали и хозяев домика — Мисайтисов. Тогда окончательно подтвердилось предположение Шеловского: большие деньги понадобились капитану катера и дочери Мисайтиса Жанне-француженке для бегства за границу вместе с ее отцом и матерью. Молодые люди ограбили лавку по прямому наущению Мисайтиса — организатора намеченного заморского вояжа.

Это он, Мисайтис, организовал на черном рынке обмен награбленных денег на золотую валюту.

Он держал связь с иностранным посольством в Москве, посылал туда жену со сведениями, интересовавшими сотрудников этого посольства.

Он много месяцев укрывал капитана катера.

Надо ли говорить, что маршрут предстоявшего путешествия Мисайтисов и их сообщника круто изменился?

Годы, разумеется, изменили внешность Николая Филипповича. Но высокого широкоплечего подполковника с внимательными серыми глазами по-прежнему отличает хорошая военная выправка. Он так же, как и много лет назад, прост в обращении с людьми. Его можно встретить на заводах, в партийных комитетах. Постоянное общение с советскими тружениками позволяет ему смотреть вокруг зорким, безошибочным взглядом — взглядом народа.

Недавно уполномоченный получил по почте анонимное письмо — два листка в клеточку, исписанных чернилами. Какая-то женщина, побоявшаяся назвать свою фамилию, сообщала, что встретила в Миассе Георгия Волкова, служившего во время войны немецким фашистам. Она писала, что в 1942—1943 годах работала поваром в лагере для советских военнопленных на временно оккупированной территории. В том же лагере тогда подвизался предатель Родины Волков. Работая у немцев, он всячески угождал им, зверски избивал попавших в лагерь советских людей, в результате избиений люди умирали. А теперь, встретившись с бывшей лагерной стряпухой, угрожающе сказал:

— Ты меня больше не знаешь, если хочешь жить.

Письмо встревожило Николая Филипповича. Предатель, обагривший руки кровью патриотов-соотечественников, ни в коем случае не должен уйти от ответственности!

Шеловской сразу же вызвал капитана Пастухова.

— Вам, Василий Михайлович, надо безотлагательно браться за проверку письма.

В первую очередь предстояло выяснить, работает ли Волков на автозаводе, и если работает — был ли в плену у немцев. Навели справки. Да, на заводской ТЭЦ есть такой дежурный инженер. Да, он находился в фашистском лагере для военнопленных. А заполняя анкету при поступлении на завод, ни словом не обмолвился о жизни в плену.

Факты говорили не в пользу инженера. Но подполковник и капитан не торопились с выводами. Обвинение может быть предъявлено, если есть полная уверенность в его точности, если улики невозможно опровергнуть. Обвинить невинного — этого они вовек не простили бы себе.

Проверка анонимки продолжалась неделю, вторую, третью… И становилось ясно: анонимное письмо — злостный поклеп на Волкова. Не он избивал в лагере советских людей, а его избивали немцы. После освобождения из плена Георгий честно служил в армии. Честно трудится он и на заводе.

Финал проверки состоялся в кабинете уполномоченного. Перед Шеловским и Пастуховым сидел высокий худощавый мужчина в сером плаще — доверенный врач облпрофсовета на Уральском автозаводе Алексей Петрович Ильин. Разговор шел о другом. И вдруг Шеловской вынул из ящика письменного стола анонимное письмо, протянул Ильину и, глядя прямо в глаза, спросил:

— Это вы писали?

Взгляд Ильина скользнул по конверту, и кровь сразу бросилась ему в лицо. Клеветник оказался застигнутым врасплох. Он признался раньше, чем успел придумать что-нибудь более или менее вразумительное для оправдания своей внезапной растерянности.

Затем Шеловской и Пастухов попросили уточнить детали. А пробелы в показаниях Ильина восполнил сам Волков, приглашенный, наконец, к уполномоченному. И картина окончательно прояснилась.

Ильин «частным образом», как он выразился, вставлял Волкову зубы. Взял за «услугу» немало, а работу выполнил плохо. Пациент потребовал деньги обратно. Тогда врач решил отомстить. Расчет был прост: раз органы государственной безопасности убедятся в самом факте пребывания Георгия в лагере, в остальное поверят легко. Гнусный вымысел сойдет за чистую правду, и Волкову несдобровать.

Карьера врача-клеветника увенчалась приговором народного суда. Впрочем, звание врача в данном случае, мягко говоря, — условность. Медицинское образование Ильина — всего лишь плод его фантазии. Копию с копии диплома, представленную им, так и не удалось сличить с оригиналом — за неимением такового в природе. Зато установлено, что самозваный «доктор» долгие годы сидел в тюрьме за грабеж.

В разговоре с инженером Шеловской упрекнул его только в том, что он, поступая на завод, умолчал о пребывании в плену. Однако в душе уполномоченный согласился, что для этого у Георгия были основания. После войны Волков дважды поступал на работу, и оба раза его увольняли из-за того, что в анкете стояло слово «плен». На третий раз он не вписал ненавистное слово в анкетный листок…

Немалое время, затраченное на кропотливую проверку анонимного письма, уполномоченный не считает потерянным. Ведь в результате смыта ядовитая грязь, вылитая на честного советского человека. Ради этого стоило искать заметенные следы, стоило ломать голову и загружать подчиненных дополнительной работой.

А вот другое письмо, полученное Шеловским. Оно написано 32-летним шофером Алексеем Лосевым и подписано полным именем, отчеством и фамилией. Он благодарит сотрудников госбезопасности. «От них, — пишет Лосев, — я услышал добрые, сердечные слова, от которых у меня на душе стало светлее… Они вновь мне помогли встать на ноги». Автор дает слово отдать все силы на благо Родины.

Каковы же мотивы, побудившие шофера взяться за перо?

В организации, где он работал, у него сложились натянутые отношения с руководителями. Не участвуя в общественной жизни, не получив никакой политической закалки, Лосев стал переносить свою неприязнь к «начальству» на всю окружающую жизнь. Его антисоветские высказывания становились все озлобленней. Они, пожалуй, могли бы стать находкой для журналистов Запада, чернящих нашу действительность по поводу и без повода. Росло возмущение тех, кто слушал эти высказывания. Естественно, что о них стало известно и уполномоченному УКГБ.

Шеловской поручил заняться этим старшему лейтенанту Девяткову:

— Разберитесь, Федор Александрович, откуда у него такое. Не может быть, чтоб антисоветчина по-настоящему пустила корни в душе рабочего человека.

И Девятков терпеливо разбирался. Конечно, Лосев виноват. Но виноваты и руководители, не занимавшиеся воспитанием рабочего. Пять классов и шоферские курсы — не велик багаж. Посоветовать бы водителю поступить в вечернюю школу либо вовлечь в кружок текущей политики, потолковать о том, что у него на душе. Казалось бы — элементарные вещи. А поди ж ты — не приходили в голову ни директору, ни председателю месткома. И директор и председатель хотели только одного — поскорей избавиться от такого шофера. О том, кто его будет воспитывать после них, как-то не думалось. Зато на резкости ни тот, ни другой при случае не скупились. Не стеснялся в выражениях и Алексей. Атмосфера накалилась. В конце концов он подал заявление об уходе, решил уехать из Миасса. Тогда и состоялась у него беседа в кабинете уполномоченного УКГБ. На стул у письменного стола сел худощавый рабочий в телогрейке и ватных брюках. Посетитель явно не знал, куда деть свои руки. То клал их ладонями на колени, то опирался локтями о край стола.

Оперируя фактами, цифрами, примерами, чекисты спокойно и последовательно, пункт за пунктом опровергали антисоветские россказни Лосева. А наговорить он успел много. Беседа, начатая с разбора вопроса о колониализме, закончилась обсуждением темы о строительстве жилья. Кстати, Николай Филиппович и Федор Александрович тактично напомнили собеседнику, что и он получил отдельную квартиру в новом доме.

В каждом слове Шеловского и Девяткова Алексей слышал не угрозу, а участие. Возможно поэтому беседа и оставила заметный след в сердце рабочего. В конце ее Николай Филиппович взялся за телефонную трубку, попросил руководителя другой организации устроить Лосева на работу. А через некоторое время Шеловской получил письмо, о котором сказано выше.

Что ж, отрадно. Но уполномоченный не торопится ставить точку. Он справляется, как прижился шофер на новом месте, как работает. Ответ на эти вопросы один: к новичку нет никаких претензий. Случалось, что сменщик не выходил на работу — Лосев оставался за рулем на вторую смену. Значит, не напрасно он благодарил сотрудников госбезопасности. Значит, они действительно «вновь помогли встать на ноги».

Я слушал Шеловского, и мне казалось, что перевертываю одну за другой страницы его жизни.

В последнее время центральные газеты начали печатать материалы о работе чекистов. Пора и нам. Пока что эта тема в нашей газете — целина.