Репрессированный ещё до зачатия

Маруся

Село переднее колесо у моего вела.

В свой десятый класс иду пешком.

Добросовестно спешу на второй урок и у городского кинотеатра встретил Важу Катамидзе, одноклассника. Он не идёт в школу, а идёт в кино. Уговорил пойти с ним и меня.

А вечером…

Я сидел за стеной, у вербованных девчонок.

Их дверь и наша дверь выходили на одно крыльцо.

К соседкам пришла очаровательная Маруся Конева. Меленького росточку красивушка ранила моё сердце навылет.

Весь вечер я строил ей глазки. Она отвечала тем же строительством. Подмаргивала, звонким смехом встречала мои остроты, шутила.

Конечно, я её провожал.

Личико, покрытое коричневым загаром, чуть усеянное веснушками, зубки мелкие, белые-белые, глазки маленькие и чёрные, как у мышки, носик-вопросик, дужки тёмных бровок… Это поэтическое создание взбудоражило меня, заставило очумело биться моё сердце. Красавейка настежь распахнула дверцу в моё сердце и прочно поселилась в нём.

На следующий день, не зная ни одного урока, я кое-как отсидел в школе своё время и полетел домой.

Марусю я застал у соседок и до шести часов вечера не вышел оттуда. Мы сидели на койке вприжимку, смеялись, как дети… Вдруг она вальнулась на спину, её божьи ручки повисли на моей шее, и я опустил голову. Она стала меня целовать.

На следующий день получал я на почте в центре нашего совхоза-колонии гонорар из «Молодого сталинца». Заведующая отдала мне письмо для передачи моей Марусе.

Не стерпел я, прочитал ту грамотку, изорвал в клочки и утопил их в луже. Какой-то хрюндик из Жмеринки обещал жениться на ней! Клялся приехать! А я? Да никаких приездов!!!

Для надёжности я попрыгал на клочках в луже (я был в сапогах), крепко разделался со жмеринским наглюхой.

Вечером мы снова с Марусей целовались. Инициатива была в её лапках.

А на второй день она узнала, что было ей письмо.

Слёзы. Мольба отдать ей письмо, которого уже нет.

И я не пожадничал, разготов выполнить её просьбу.

Старательно припомнил всё, что писал ей гусь, от его имени по памяти настрогал почти слово в слово ей копию жмеринской писульки. Пожалуйста! Не жалко для хорошего человека!

В городе я сунул свою цидульку в почтовый ящик.

Какие были итоги?

Плачевные.

Она не нашла на конверте жмеринского почтового штемпеля, узнала мой почерк и не стала со мной встречаться.

Только мужская тропа к Марусе Лошадкиной, ой, Коневой не заросла травой. К херзантеме вчастую бегали и юнцы, и диковатые абреки с гор. И однажды, оставив пустой чемодан, Маруня вовсе исчезла с насакиральского меридиана с каким-то беглым чёрным хорьком.

Недели через три, уже в декабре, после школы я поехал рейсовым автобусом в село Шемокмеди. Надо написать для украинской газеты «Молодь Украины» заметку про хохлушку Аню Шепаренко.

Шемокмедский колхоз нашего Махарадзевского района соревновался с одним геническим колхозом на Украине. Мало подводить итоги, надо делом помогать друг другу! Украинцы подарили грузинам двенадцать коров, прислали и свою доярку Анну. Анна показывала грузинским сиськодёркам,[23] как надо кормить, ухаживать за коровами, чтоб те давали много молоко. Делилась опытом вживую.

Анна занимала целый второй этаж в красивом грузинском доме. И на ступеньках у неё всегда сидел старичок грузин с берданкой. Охранял Анну от горячих кавказских скакунов.

Переговорил я с Анной, иду к автобусу и сталкиваюсь…

– Конёва тире Лошадкина! – ору. – Ты как здесь оказалась?!

– Это как ты здесь оказался?

– Не обо мне песнь. О тебе!

– А я тут при месте. Выскочила замуж сюда. Вот…

– А как твоя жмеринская любовь?

– А никак! Ничего серьёзного у нас не было. Так… Пустые семечки… Спасибо тебе, сладкий разлучник, что порвал его письмо. Помог мне решиться. Спасибо, что развёл нас… А тут у меня всё капитально! Реально всё!

– Тут, в глуши, кругом одни грузины. Как ты понимаешь своего чуприка?

– У любви, Толяночка, везде один язык. Всем понятный. В переводе нет нужды…

– Я слушаю тебя и не верю… Вот так встречка! Великая гора с моих плеч долой! Если честно… Я переживал за тебя. Казнил себя, что навредил тебе кутерьмой со жмеринским письмом. А тут такой поворотище… Я счастлив за тебя!

7 декабря 1957