Репрессированный ещё до зачатия

Футболёр

Диво вовсе не то, что на футболе сломали мне ногу. А то диво, ка-ак сломали.

Август. Воскресенье.

Дело под вечер.

Жаруха не продохнуть.

И мы, пацанва, кисло таскали ноги по бугорку, усыпанному кротовыми домиками.

Игра не вязалась.

Время ссыпалось к её концу.

И тех и тех явно грела сухая нулёвка.

И вдруг чёрт кинул мне мяч, и я попёр, попёр. Обвёл одного, второго и пульнул в ворота.

Вратарь не поймал. Отбил ногой.

Мяч низом уже уходил мимо меня в сторону.

Присев на одну правую ногу, в подкрутке я, левша, перехватил его и уже в следующий миг он просквозил в простор между двумя кучками штанов-рубах. Это были ворота.

Я подивился своей прыти и не спешил подыматься. Сижу на одной правой ноге, левая так и осталась отставленной в сторону, как в момент победного удара. Отдыхает после доброго дела вместе со мной.

Тут подлетает ко мне с воплями восторга Шалико Авакян и, споткнувшись о кротову хатку, со всего маху рухнул мне на отставленную в сторону ногу. Что оставалось ей делать? Она примитивно хрустнула.

В следующий миг ко мне хлынула вся наша команда. Мала куча закипела на мне. А я орал от немыслимой боли.

Они поздравляли меня с забитым мячом и не верили, что кричу я от боли. Думали шучу.

Когда мала куча всё же слилась с меня, миру открылась скорбная картина. Коленная чашечка сидит далеко на боку, почти в Баку. Изувеченная кривая нога держится на соплях, на одной коже.

Я не мог встать. И меня на руках понесли домой. Одно утешение, близко было. Мы играли на углу нашего дома.

Вдруг я слышу из одного окна крик:

– Вы что там понесли?

– Да Санжика.

– А что он натворил, что вы с ним носитесь?

– Да гол забил!

– О! За это надо орденок!

Орденок достался мне горький.

Мою ногу врачи обрядили в гипс.

Недвижно пролежал я полтора месяца.

Сняли гипс – нога не гнётся.

– Доктор… А вы… сломайте ногу и сложите правильно по-новой… – пролепетал я в страхе.

– Мальчик… Мы лечим. А не ломаем. Радуйся! Такая нога! Ходить можешь!

– Так она ж не гнётся!

– Будешь ходить гордо. Как Байрон! Как Грушницкий! Можешь же ходить! Чего ещё надо? Как мёд, так большой ложкой!

Через несколько дней я почувствовал, что смогу дойти до дома, и однажды вечером – медсестра увеялась в кино, клуб и больничка жили у нас под одной крышей, их разделяла лишь фанерная перегородка – я на костылях потащился из центра совхоза к себе на пятый.

До дома лились четыре километра, и я тоскливо костылял часа четыре.

Я не мог смириться с негнущейся ногой.

«Надо в колене сломать! А там она, умничка, сама правильно срастётся!» – твердил я самому себе.

Сломать…

Это легко сказать.

Как сломать? Стукнуть палкой?

На это у меня не хватало духу.

У койки, у моего изголовья, стоял мой велосипед.

«Гм… А вел мне не поможет?»

Я поднял сиденье так высоко, что до педалей в верхней точке едва дотягивался пальцами ног.

И стал потихоньку опускать сиденье.

Сегодня на полсантиметрика, через неделю ещё на полсантиметрика…

Когда к подошве приближается педаль, я осторожненько её встречаю, чуть-чуть утягиваю-приподымаю ногу и так же тихонько жму на педаль, гоню вниз.

Неправда, придёт момент, я забуду про осторожность, и педаль неожиданно так саданёт в подошву, что сломается нога в коленке.

И такой случай пришёл.

Я тогда упал с велика в канаву.

В коленке вроде хрустнуло. Но всё обошлось.

Бог миловал, от меня ничего не отвалилось.

Моя нога снова сильно опухла, стала толстой красной колодой.

В совхозную больничку я не поехал.

А стал дома каждое утро парить ногу в высоком тощем бидоне.

И мало-помалу моя нога стала потихоньку сгибаться.

Примерно через месяц моя пяточка добежала не до Берлина, – зачем нам такая чужая даль? – а до демаркационной линии.[24]

Большего счастья мне и не подавай!