Ринг за колючей проволокой

Глава седьмая

Когда подполковника Смирнова уводили два эсэсовца, узники тридцатого блока, не скрывая сочувствия, столпились у двери и долго смотрели ему вслед.

— Неужели Ивана Ивановича в расход? — вслух подумал Виталий Логунов, который больше других за эти дни сблизился с прямым и суровым командиром.

— А то куда же? Ясное дело, в «хитрый домик», — широкоплечий костистый волжанин глубоко вздохнул. Иван Иванович шел прямо, высоко подняв голову.

— Такие люди, как подполковник, вроде стали. Они не гнутся. Русский характер!

Узники смотрели на удаляющихся. Вот они, поднимаясь в гору, прошли широкую площадь, миновали солдатскую лавку, подошли к главным воротам. Остановились.

«Если повернут направо, — значит, в гестапо, будут пытать, — думал Логунов, — а если выведут из лагеря и направятся вдоль колючей проволоки, — значит, в „хитрый домик“, на расстрел…»

Ивана Ивановича повели к воротам. У Логунова сжалось сердце. У ворот к ним присоединился еще один эсэсовец. По блеснувшей на солнце нашивке Виталий определил: офицер. Они вывели Смирнова из лагеря и повернули налево.

Заключенные переглянулись: куда же повели?

— Может, в канцелярию? — предположил волжанин.

— В той стороне нет канцелярии, — ответил Логунов. — Там офицерский городок.

Ивана Ивановича действительно конвоировали к офицерскому городку. Миновав двухэтажные солдатские казармы, расположенные полукругом на вершине Эттерсберга, направились по широкой аллее вниз. Этот южный склон резко отличался от северного. Здесь было больше тепла, солнца, зелени. Зоркий глаз подполковника отмечал расположение казарм, запоминал планировку улиц, определял важные объекты: гараж, склад, столовую, офицерские виллы.

Подполковника привели в штаб к коменданту лагеря. Штандартенфюрер Карл Кох, прежде чем расстрелять Смирнова, пожелал увидеть его и побеседовать с этим русским старшим офицером, который не скрывает ни своего звания, ни взглядов и даже перед лицом смерти держится гордо и независимо. Ивана Ивановича ввели в кабинет. Карл Кох встал навстречу.

— Это вы и будете подполковник Смирнов? — спросил на чистом русском языке высокий унтер-офицер, переводя вопрос коменданта. — Кох пристально посмотрел на Ивана Ивановича.

Они стояли друг против друга, почти одного возраста, почти равные по воинским званиям: сын костромского крестьянина и уроженец Дармштадта, наследник мясной лавки Кохов. За плечами у каждого — большая трудная жизнь, прожитая по-разному. Иван Иванович Смирнов прошел суровый путь от рядового солдата до командира артиллерии дивизии, сражаясь за свободу трудового народа. Карл Кох добился звания штандартенфюрера, полковника дивизии СС «Мертвая голова», сражаясь против трудового народа, против его свободы.

В годы гражданской войны, когда жители Даурии, Иркутска, Читы, освобожденные Красной Армией от колчаковцев, цветами встречали молодого красного командира Смирнова, в эти годы, изнывая от неудовлетворенной жажды власти, юный Кох организовывал тайные кружки националистов, в которых зарождалось коричневое движение.

В начале 30-х годов, когда командир группы бронепоезда Иван Смирнов, отстаивая независимость Советской Республики, сражался с японскими самураями, громил белокитайского генерала Ляна во время конфликта на КВЖД, в эти годы молодой начальник СС Карл Кох сражался против граждан своей страны: разгонял демонстрации, подавлял забастовки, устраивал еврейские погромы и открыто призывал к созданию грандиозных концлагерей.

Перед самой войной, когда преподаватель высшей офицерской артиллерийской школы подполковник Иван Иванович Смирнов отдавал свои знания и опыт будущим командирам, будущим героям обороны Москвы, героям Ленинграда, Сталинграда, Севастополя, в это же самое время штандартенфюрер Карл Кох, комендант крупнейшего в Европе политического концлагеря Бухенвальд, учил своих подчиненных пытать, убивать, организовывать массовые казни, проверял действие печей крематория, готовился претворить в жизнь гитлеровский план «Обезлюживания Европы».

— Садитесь. Вы большевик?

Иван Иванович ответил утвердительно.

Кох усмехнулся.

— Странно видеть подполковника в таком жалком виде. Вам, вероятно, предлагали вступить в «Российскую освободительную армию», которой командует русский генерал Власов? Вы могли бы иметь видное положение в этой армии.

— Быть военнопленным — не значит быть предателем.

— Отдаете ли вы себе отчет в своих поступках здесь, в положении военнопленного?

— Что вы имеете в виду?

— Вы разводите большевистскую пропаганду, надеясь сорвать планы немецкого командования.

— Митингов я не устраивал. Будучи лишен свободы, я не лишен права мыслить, не лишен языка, чтобы своими мыслями обмениваться с людьми, которые окружают меня.

Переводчик внимательно посмотрел на спокойное лицо Ивана Ивановича и стал переводить его ответ.

— Ваша агитация вредна для вашей родины. Мы хотим привлечь военнопленных для налаживания порядка в вашей стране. Советские офицеры вступают в немецкую армию. Советские инженеры и рабочие-специалисты идут на наши заводы. У вас в стране в целом и в армии полное разложение, хаос. Мы должны спасти Россию общими усилиями.

— В Советском Союзе существуют такие организующие силы, которые не допустят разложения в армии и беспорядка в стране. Я глубоко убежден в победе моего народа.

Кох рассмеялся:

— Вы наивный человек!

Комендант открыл ящик письменного стола и вытащил листок, исписанный мелким почерком.

— Я покажу вам документ, который лишний раз свидетельствует о том, что разложение в Красной Армии явилось следствием больших пробелов в воспитании. Немецкий офицер никогда бы не решился написать донос на другого офицера, да еще старшего! Вот, почитайте, — штандартенфюрер протянул бумагу подполковнику.

Это был донос.

Иван Иванович пробежал взглядом по неровным строчкам, написанным, видимо, дрожащей от страха рукой: «Военнопленный подполковник Смирнов ведет в бараке большевистскую пропаганду…» «Комиссар Смирнов рассказывает о каких-то новых победах Красной Армии…» «В течение суток у него на беседах бывают десятки военнопленных…» «Коммунист-подполковник является очень опасным человеком в лагере…» Взглянул на подпись: «лейтенант Песовский».

Кох выжидающе наблюдал за подполковником.

Тот свернул лист вчетверо и положил его на стол:

— В семье не без урода.

Их взгляды встретились. Иван Иванович сурово смотрел в серые, оловянные глаза коменданта:

— Что же касается некоторых пробелов в воспитании, то, как показывают события на фронтах, Красная Армия их успешно исправляет.

Кох вскочил:

— А откуда вам известно положение на фронтах!?

Подполковник ответил, что в концлагерь поступают люди, попавшие в плен значительно позднее его, и он считает их сведения достоверными.

— Вы заблуждаетесь! Незначительная уступка территории, предпринятая немецкой армией для выравнивания линии фронта, не есть отступление!

Унтер-офицер едва успевал переводить. Он хорошо знал характер коменданта. Такая разговорчивость обычно ничего хорошего не обещала.

— О каких успехах вы можете говорить, когда немецкая армия находится в центре вашей России? Инициатива в наших руках. Мы диктуем ход войны. Это видит весь мир! Я даже могу сказать больше: на днях начнется новое грандиозное наступление, и доблестные войска фюрера пройдут до Урала! Вы, русские, еще увидите это!

— Господин полковник, сомневаюсь, что я увижу подобное.

Штандартенфюрер сел.

— Вы правы. Вам, подполковник Смирнов, этого не увидеть. Через пятнадцать минут вас расстреляют.

Иван Иванович гордо улыбнулся:

— Вот в этом, господин комендант, я не сомневаюсь.

Кох пришел в бешенство.

— Встать!

Узник неторопливо поднялся.

— Русская свинья, ты не умрешь! Ты будешь жить. Великая Германия умеет наказывать своих врагов. Ты будешь жить, чтобы мучиться в этом аду, гнить, сожалея и раскаиваясь. Ты будешь ползать на коленях и видеть торжество Германии!

Подполковника Смирнова вывели из кабинета.

В коридоре его догнал переводчик.

— Герр подполковник, я несколько смягчал ваши показания. Вас не расстреляют, — унтер-офицер заискивающе глянул в лицо Ивана Ивановича. — Надеюсь, вы не забудете этого.