Ринг за колючей проволокой

Глава девятая

Это был дерзкий побег: троим советским воинам, не зная немецкого языка и местности, без компаса и продовольствия, предстояло пройти через всю фашистскую Германию и Польшу. Они ясно понимали, как малы их шансы на успех, но они предпочли бы погибнуть в неравной схватке при поимке, чем жить в фашистском плену.

Шли ночами, пробираясь по оврагам, перелескам, полям. Населенные пункты обходили стороной. Любой дом, даже одинокая усадьба лесника, маленькая будка у железнодорожного переезда грозили страшным пленом.

Путь держали на юго-восток, ориентируясь по звездам.

— Только бы выбраться из проклятой Германии, — говорил Ефим Семенович, — а там будет легче. В Польше — это почти что дома!

В первые же дни после побега, когда у беглецов немного улеглось нервное возбуждение, их стал мучить голод. Небольшой запас высохшего хлеба и соли, который удалось тайно сэкономить в лагере, растягивали на целую неделю. А пьянящий весенний воздух и утомительные переходы возбуждали неутолимый аппетит. Пробовали есть молодую траву, зеленые побеги пшеницы и кукурузы. Но от них пучило живот и тошнило.

На десятые сутки Ефим Семенович решил во что бы то ни стало раздобыть еду.

Глубокой ночью подкрались к дому, стоящему на окраине небольшой деревушки. Бурзенко направился к сараю. Он быстро нашел небольшую дверь и открыл железный засов.

В сарае темно. Ноздри щекочет запах квашеной капусты и вяленого мяса. Раздумывать некогда. Прикрываясь полою куртки, Андрей чиркает зажигалкой и видит аккуратные приземистые бочонки с капустой, помидорами, огурцами. С железных крюков свисают два обвяленных, но еще не копченных окорока. С усилием подавляет Андрей желание вцепиться в них зубами, снимает оба окорока, набивает карманы огурцами. Осматривается: что бы еще прихватить? На полке он замечает небольшой картонный коробок с сыром. Забирает и его.

Осторожно, стараясь не шуметь, Андрей выбрался из сарая и, прижимаясь к стене, крадучись, добрался до угла дома. Там его ждали Усман и Ефим Семенович.

— Что-то вкусно пахнет, — Усман потянул носом.

Полчаса быстрой ходьбы — и маленький отряд далеко углубился в лес. Как приятно шагать с такою ношею! И когда Ефим Семенович объявил привал, Усман толкнул локтем Андрея:

— Сейчас наш праздник будет.

Но майор твердо сказал:

— Никакого пира не будет. Немного подкрепимся — и ходу. Надо как можно дальше уйти.

С этими словами он отрезал самодельным ножом каждому по ломтю мяса, дал по соленому огурцу и по кусочку сыра.

— Ешьте стоя. Чтоб на земле следов не оставлять.

Еду проглотили мгновенно — и снова в путь. Перед самым рассветом, когда отмахали несколько километров, остановились в глухом лесу около заброшенного дома. По стеблям прошлогодней травы, которая густо росла возле дверей, можно было заключить, что здесь давно никто не живет. Влезли на чердак и втянули туда за собой небольшую шаткую лестницу.

Впервые за многие месяцы наелись до отвала. Андрей, устроившись на охапке сена, чувствовал, как по всему телу разливается приятная слабость. Сон, словно пуховый платок, окутывал голову…

Разбудили выстрелы, лай собак, брань на немецком языке. Сна как не бывало. Андрей взглянул на товарищей.

Ефим Семенович поднял палец:

— Тсс!

И осторожно выглянул в дыру, заранее проделанную им в чердачной крыше. Лицо майора стало жестким.

— Подлюги, — выругался он, — что делают… Андрей прильнул к небольшой щели в крыше. Рядом с домом в зарослях кустарников немецкие полицейские и несколько вооруженных парней поймали двух девушек.

Девушки отбивались, как могли. Били кулаками, царапались, кусались. Но дюжие лапы парней скрутили их. Одна из девушек, которая повыше, не выдержала, зарыдала:

— Мамочка… дорогая моя мамочка…

Вторая, видимо старшая, цыкнула на нее:

— Терпи, Катюшка… Придут наши, отомстят за все!

Это были русские девушки. Конечно, они из тех, которых гитлеровцы насильно увезли в Германию. Андрею уже приходилось встречать таких.

Гнев и ненависть охватили Андрея. На его глазах били ни в чем не повинных девушек. Били мужчины. Но что трое беглецов могли сделать без оружия с целым отрядом врагов?

— Мы трусливы, как ящерицы! — темные глаза Усмана впивались то в Андрея, то в Ефима Семеновича. — Мы, будто ящерицы, свои хвосты бережем… Стыдно! Надо бороться. Бороться!

Ефим Семенович нервно жевал соломинку и ответил сдержанным шепотом:

— Надо сначала выбраться отсюда и соединиться с партизанами.

— Долгая история! — Андрей сел на солому. — Пока мы доберемся к партизанам, нас вот так, как девчат. И еще хуже. Надо мстить здесь, в самом логове врага!

— Чем? Голыми руками?

Андрей и Усман примолкли. Майор был прав.

— Сейчас самое важное — сохранить свои жизни, свои силы, — закончил Ефим Семенович. — И это тоже борьба.

…С каждым днем они уходили все дальше и дальше на юго-восток. Пока им везло.

Неоднократно удавалось уходить от погони, ускользать от своры тренированных собак, с которыми полицейские устраивали настоящую охоту за беглыми русскими.

Много пришлось перенести лишений и трудностей, но никто из них ни разу не пожаловался на усталость, на слабость.

Как-то перед рассветом беглецы вышли на железную дорогу. Она тянулась на восток. Следовательно, по ней могли двигаться войска и грузы для фронта. Жгучая ненависть к врагу с новой силой вспыхнула в сердцах трех товарищей.

— Эх, если б мы могли взорвать! — вздохнул Ефим Семенович и даже потрогал руками рельсы. — Хоть бы лом какой…

Слева, за поворотом, сквозь редкие деревья мелькал огонек полустанка. На переезде стоял товарный эшелон. Над паровозной трубой попыхивал белый дымок.

— Встречного ожидает, — заключил Усман и, задумавшись, спросил: — А что если стрелку сдвинуть?..

— Правильно! — похвалил майор.

Но переставить стрелку не удалось. Когда Андрей и Усман подползли к ней, оказалось, что она автоматическая.

— Пошли назад, — шепнул Андрей.

— Постой, — Усман вытащил из кармана железный костыль, который он подобрал на откосе. — Давай куда-нибудь? А?

Андрей посмотрел на костыль, на развилку дороги и подумал: «Может быть, все-таки удастся?»

Лежа на земле, они с Усманом вогнали костыль в стрелку и натискали в нее камней. Потом Усман насыпал пригоршнями в автоматический механизм песок.

Оглядываясь, осторожно поползли назад. Было до боли обидно, что ничего серьезного не сделали. Сюда бы мину!

Уверенности в том, что стрелка испорчена, не было. И действительно, появившийся вскоре поезд прогромыхал через разъезд. Андрей и Усман с замиранием сердца прислушивались к стуку колес. Потом уныло опустили головы: не вышло! Ефим Семенович ругал их за бессмысленный риск.

— Ничего путного не сделали, а загубить себя в два счета могли. Мальчишки!

Но костыль все же «сработал». Состав, который стоял на разъезде, пыхтя, тронулся в путь. И не успел он набрать скорость, как послышался лязг буферов, грохот, скрежет железа…

Беглецы взволнованно вслушивались.

Усман, сбегавший на разведку, радостно сообщил:

— Паровоз передними колесами сошел с рельсов и прочно «сел» на землю. Он наклонился набок, как верблюд… Молодец, Андрей. Инженер!

Друзья поспешно уходили.

Дни складывались в недели. Позади сотни километров, пройденные по фашистской Германии ночами. Сотни километров тяжелого и голодного похода.

Однажды они увидели впереди сверкающую в лунном свете серебряную ленту реки. В воздухе повеяло прохладой, пахло илом и рыбой.

Ефим Семенович снял фетровую шляпу, взятую в кладовке какого-то бауэра, и долго смотрел вперед:

— Одер…

— Одер… — повторил Усман.

Андрей покосился на потрескавшиеся от ходьбы ступни и, ни слова не сказав, зашагал вперед. За рекой должны быть польские леса.

Сохраняя осторожность, беглецы подошли к реке. Тут было значительно холоднее. Старая, потрепанная одежда, которую они «реквизировали» из чуланов и сараев, согревала плохо. Но в душе радостно и тепло. Дошли!

Ефим Семенович отправился на разведку. Он долго блуждал в прибрежной полосе, обследовал дороги, искал возможности переправы.

Вернулся он почти утром. По его лицу Андрей и Усман догадались: неприятные вести. Ефим Семенович сел на землю и грустно улыбнулся:

— Ошиблись мы… Это не Одер…

Усман и Андрей даже привстали.

— Это Эльба… До Польши еще далеко…

В этот же день Андрей и его товарищи стали жертвой облавы. Толпа так называемых «цивильных» немцев совместно с членами фашистской молодежной организации «Гитлерюнген» и полицией усердно прочесывала лес. Поимка беглых пленников приносила немалый доход: за каждого пойманного русского немецкая комендатура выплачивала по триста марок. Это солидная сумма.

Более трех часов удавалось ускользать от ярых преследователей. Беглецы много раз слышали почти рядом голоса, издали видели полицейского. Может быть, и прошли бы немцы стороной, не будь с ними собак. Одна из них и наткнулась на Андрея. Не успел Бурзенко вскочить, как овчарка с лаем бросилась на него…

Сопротивляться было бесполезно. Ефим Семенович едва успел выбросить нож.

Избитых, закованных в ручные Кандалы, их доставили в Дрезден, в гестаповскую тюрьму.

Снова плен, снова все повторяется сначала. Только на этот раз Андрею пришлось познакомиться с гестаповским конвейером, с камерой пыток.

В просторном подвале сыро и сумрачно. Но едва Андрей перешагнул порог, как вспыхнули два прожектора. Свет на мгновенье ослепил глаза.

— Ну как, господин русский, вы уже подумали?

Перед Андреем стоял грузный, мордастый гестаповец. Его огромный живот был стянут лакированным ремнем.

— У вас имелось время на размышление. Жизнь человеку дается только один раз, — сказал гестаповец вкрадчивым голосом. — Да. Один раз, а вы так молоды! Мне вас жаль, — он говорил на русском языке, без акцента. — Когда вас сбросили? В какой район? Мы здесь одни, и о вашем признании никто не узнает. Клянусь вам. Скажите, какое вам дали задание, назовите явки. Несколько слов — и ваша жизнь спасена.

Андрей молчал. Пусть гады думают, что он не беглец из концлагеря, а разведчик. Все равно и тех и тех убивают…

— Ну что ж, не хотите по-хорошему, начнем по-плохому, — и гестаповец кивнул головой.

И началось. Два рослых гитлеровца били Андрея палками. Потом вылили на него ведро воды. Когда он, шатаясь, поднялся, на него снова обрушился град ударов.

Потом ему выкручивали руки, рвали волосы, прижигали тело раскаленными железными прутьями.

— Будешь говорить?

Андрей молчал.

Гестаповец открыл портсигар, закурил. Выпуская голубые кольца дыма, медленно произнес:

— Жизнь, видимо, вам недорога. Ну, что ж. Мы вас расстреляем.

И отдал какую-то команду по-немецки. Два палача поставили Бурзенко лицом к стене. Перед Андреем был толстый деревянный щит, весь пробитый пулями. На цементном полу виднелись следы несмытой крови… Бурзенко почувствовал на затылке холодное прикосновение пистолета. Он не мог видеть, что гитлеровец поднял второй пистолет и выстрелил вверх. В ту же секунду палач ударил Андрея палкой по голове…

Когда он пришел в себя и открыл глаза, то не сразу сообразил, где находится. В радуге мерцающих огней увидел одутловатое лицо следователя. Гестаповец что-то говорил улыбаясь. Андрей напрягал память: где он? Что с ним происходит? В ушах глухой шум. Сквозь этот шум откуда-то издалека донеслись слова:

— Ты теперь на том свете… Да. Но и там есть немцы… Тебе от них не уйти.

Что было потом, Андрей не помнит.

Очнулся он от страшного крика. Что это?.. Перед его лицом два фашиста двигаются вверх ногами и кого-то бьют. Почему они вверх ногами? Нет, это не они, а он, Андрей, находится вверх ногами. Именно он. Его привязали за ноги к потолку. А руки, скрученные за спиной, оттягивают пудовые гири…

А кто кричит? Знакомый, очень знакомый голос. Это… это… Усман! Бедный Усман… Да, Усман, терпи, Усман! Стисни зубы и молчи, Усман!..

Усмана, так же как и Андрея, подвесили за ноги и били палками по ребрам.

Десять дней и десять ночей длился кошмар, этот страшный сон, это существование на грани жизни и смерти. Их били, ослепляли светом, дразнили едой, пытали током, уговаривали и шантажировали. Пытали по одному и всех троих вместе, по очереди на глазах друг друга и одновременно. Но никакие пытки не смогли заставить их говорить.

Особенно сильно пытали Ефима Семеновича. Фашисты переломали ему кости рук и ног. Он лежал неподвижно. Силы покидали его. Темные глаза поблекли, ввалились. Опухшее лицо в кровоподтеках и синяках. Крупные мясистые губы, покрытые темным налетом, местами потрескались. И эти запёкшиеся губы шептали:

— Усман, это ты плачешь? Стисни зубы и молчи. Молчи и запоминай. Все запоминай. Придет час расплаты! Скоро придет!

Медленно наступал рассвет. За окном, за решеткой, началось утро. Усман размазал кулаком влагу под глазами:

— Я буду молчать. Буду молчать.

— Вот так, — прошептал майор.

В камере стало тихо. Андрей задремал. Но не надолго. Его разбудил необычный хриплый голос Ефима Семеновича.

— Передайте в штаб армии… задание выполнено…

Он приподнялся на локтях, глаза лихорадочно блестели.

— Прощайте…

Андрей и Усман бросились к другу. Усман взял большую руку майора и прижался щекой к ней:

— Ефим Семенович, не надо… Скоро солнце взойдет… Мы будем на него смотреть…

Серый квадрат неба в маленьком окне, перечеркнутый железными прутьями, постепенно становился розовым, потом красным. Красным, как кровь, которая вытекала изо рта Ефима Семеновича, красным, как знамя, под которым он жил, сражался и умер.

Тело майора два дня находилось в камере. А на третий, на рассвете, вошли солдаты и куда-то повезли Андрея и Усмана. Они обнялись на прощанье, поцеловались.

Но их не расстреляли, а привезли на станцию. Там к ним подвели подполковника Ивана Ивановича Смирнова, которого сопровождал конвой гестаповцев, одетых в штатское. Троих пленников втолкнули в товарный вагон, переполненный заключенными. К вечеру Усман занемог.